Прелюдия

Одиночество заворожило давно, очень давно. И как потом оказалось – навсегда. Она так и говорила всю жизнь: «В этом мире честное только  одиночество. Все остальное – искусственные комбинации из великого множества синтетических чувств, придуманных людьми в противовес  единственно настоящему, а потому незнакомому и пугающему, – одиночеству. И если в жизни есть то, чему стоит всецело ее посвятить, – это познание мистерии одиночества». За давностью не могла вспомнить начало погружения. Возможно, это случилось на втором курсе института под влиянием магического романа Г.Маркеса «Сто лет одиночества». Единожды прочитанный роман раз и навсегда отсек ее прошлую жизнь,  ядовитой мистичностью окутал ее тогдашнее существование  и наполнил отзвуком потустороннего – холодного, бесконечного и вечного, ее будущее.   

Прочитанные впоследствии книги сортировались от проложенного водораздела на  близкое и чужое.  Стал родным Гойя Фейхтвангера, Князь Мышкин Достоевского и булгаковский мастер, Настасья Филипповна и Лилиан Дюнкерк из «Жизни взаймы», непонятны до неприятия Наташа Ростова с неумной Анной Карениной и скучными чеховскими сестрами.... Много их было по обе стороны. Все вокруг пробовалось на зуб и измерялось на истинность одним абсолютным мерилом–одиночеством. Это стало привычно. Незаметно одиночество начала примерять на себя. Потихоньку, по чуть-чуть, шаг за шагом...

И уже в уединении в разгар безудержной студенческой вечеринки рождались самые искренние и проникновенные строки в дневнике. А на дискотеке открывались порталы в фееричные миры, тускло схлопывающиеся от бесцеремонного толчка подруги и выразительного шевеления бровей в направлении неспешно удаляющегося мальчишки с независимо прямой спиной. Под недоуменный шепот мир терял краски, становясь предсказуемо серым. «Ты почему ему не ответила?!» – «Кому?» – «Ему! Танцевать звал!».

Одиночества становилось больше. Оно баюкало, утешало и успокаивало в толпе. А это ни с чем несравнимое ощущение свободы, когда ты смотришь из своего стерильного прохладного мира на проплывающую мимо чехарду событий и лиц! Главное – не выходить. Несколько раз она это правило нарушала. Сначала по неопытности, потом… И каждый раз жалела и давала зарок больше не мараться поддельным, не участвовать в фарсе, лишь наблюдать через хрустальное окно личной истины.
 
Иногда, робея и страшась своей смелости, доставала с далеких полок души платье полного одиночества. Коричневое и в пол. Оно было на вырост… Сердце то филином ухало в груди, то зайцем прыгало под ребра, прячась ...Совсем одна...Это как? «Это не одиночество среди людей - другое. Это одиночество вовне...Одна вне толпы. Совсем…»,– фантомной болью мысль пронзала насквозь, уходя под ноги, в землю цвета платья...В жутком холоде осознания оставались теплые искорки человеческого недопонимания...Что-то неуловимое ускользало, не давалось пониманию. Беспомощность мучила и с горечью недостижимости  важного и крайне простого отравляло вкус основного блюда– вкус жизни. Жить становилось все кислотней и мучительней. Не жизнь – маята.


–Ты холодная. Даже со мной официальная и отстраненная, а уж с другими..,– слова матери звучали без обиды – опустошенно и безмерно устало.

–Я не могу по–другому. Я тебя очень люблю,–  бесстрастно вторили ее слова.

–Я знаю. Тяжело тебе. И с тобой тяжело. Бедная ты моя...

Маме всегда удавалось подсечь одиночество словами. С таким постоянством – только ей, больше никому.

Забыв о давешнем достигнутом соглашении, появлялся ежик из далекого детства, пыхтел и топтался на месте,  ища удобное положение, шевелился в горле, царапаясь иголками. Ежик был противником одиночества, ему требовались внимание и любовь. Хоть минутные, хоть ненастоящие, хоть в компенсацию страшному одиночеству – любые. Потоптавшись, ежик уходил.

Одиночества становилось еще больше. Они так подружились, что порой  она смотрела на себя глазами своего друга.

Мама засобиралась уйти с утра…. Она сидела рядом и держала ее за руку. Один на один – одиночество и смерть. Пару раз приходил ежик. Непривычно тихо постоял в сторонке и ушел, последний раз навсегда. А она смотрела в себя стеклянными глазами победившего одиночества и наблюдала изредка появляющиеся мысли. Те чувствовали, что их изучают, вели себя словно люди – самые скромные и чистые стеснялись и прятались, самые наглые – шли буром, засоряя пространство пустыми воспоминаниями. Были и честные...Они пришли и сразу возненавидели и смерть, и одиночество. Хотела, но не могла их прогнать. Для Хотелось курить. Сигареты лежали на кухне. Семь часов она непрерывно держала маму за руку...И знала – осталось чуть-чуть...И это чуть-чуть не растянуть во времени, какую цену в обмен не предлагай.

«Отпусти. Не мучь...»,– осеклась, показалось – за двоих просит.

Первый раз за историю их знакомства одиночество смущенно отошло в сторону, не мешая проститься. Платье с дальней полки стало впору. Торопить события не имело никакого смысла.

Потом было еще много одиночества. Оно оказалось бесконечным и таким же многоликим как ее сводная сестра  жизнь. Удалось ли моей героини познать тайну, стоило ли оно жизни, не знаю – я с ней больше не виделась.