От сессии до сессии часть 6

Физику нам преподавал Иван Иванович Иванов. Просто грех было не окрестить его Ваня-в-кубе.
Физика сама по себе предмет скучный, а уж когда ее излагают таким скрипучим и монотонным, как зубная боль, голосом, с сомнительной дикцией (Ваня-в-кубе практиковал чревовещание по причине перманентной челюстной судороги), то и вовсе хуже гипноза. Монотонная и размеренная, как метроном, ходьба вдоль доски. Монотонное и размеренное бормотание, прерываемое монотонным постукиванием мела.
Спать хотелось невыносимо на его лекциях. Чтобы хоть как-то взбодриться, мы на лекциях играли. Делегировали двух-трех человек по жребию писать конспекты (позднее переписывали их к себе), и занимались играми. Игры, надо сказать, были  интересные.
Например, буриме: когда задаются четыре пары рифм и каждый должен сочинить более-менее логичное стихотворение. Из собственного, “из раннего" помню на пару рифм “растает-прорастает”: “День догорает… В огромной степи топот растает… Где-то под сенью лесной тишины гриб прорастает…” И многоточия, многоточия! Поэзии надлежит быть изысканной.
(Первоначально буриме нам принесла Света. Она не была с нами долго, после первого курса бросила книжное дело и подалась в журналисты. До сих пор помню, как она читала нам свои юморески про таинственную жизнь интегралов - “то сходятся, то расходятся”, про тайнобрачные растения - “проститутки на корню” и про “нашу нравственную муху” - болталась у нас в комнате невыгоняемая муха, ставшая героиней литературы.)

Играли в “балду”.
В “быков и коров”: когда загадывается слово, каждая угаданная буква - “корова”, каждая угаданная буква на правильном месте -  “бык”. Играли в морской бой.
Или писали, что в голову взойдет, на клочке бумаги, заворачивали край, чтобы следующий корреспондент не мог видеть написанного. Когда клочок заканчивался, разворачивали и читали, давясь от смеха.
Ваня-в-кубе никогда ничего не замечал.
Именно с ним у меня было связано самое неприятное за всю студенческую жизнь воспоминание. Расскажу об этом позже.

Зато Андрей Васильевич Виноградский, преподаватель английского, был чудесный. Душа-человек, очень интересный, одержимый идеей научить нас английскому языку. Вообще преподавание иностранных языков, как теперь понимаю, было у нас поставлено неважно. Особенно в школе. Очень формально. Зубрежка и еще раз зубрежка. Если задавали “прочитать и пересказать текст”, то это подразумевало ничто иное, как выучить наизусть кусок и рассказать его с минимальным количеством ошибок.
Андрей Васильевич этот подход изменил коренным образом. Он сам разработал оригинальный метод с вовлечением студентов в живой диалог. Мы даже сидели на его занятиях не за партами, а в удобных креслах по кругу. Начинается занятие. Андрей Васильевич, приглашающее кивнув, говорит: Professor Martynova, tell us about yourself please. И Юля с суровым видом воздвигается над нами во весь свой замечательный рост, 
перекладывает косу с плеча за спину и, заглядывая в свои заметки, начинает рассказывать. Мы долго дразнили ее “Профессор Мартынова”.
Помню, однажды я опоздала на занятие. Обыкновенно, я не опаздывала, но в тот раз очень долго простояла в очереди в столовой. Как на грех, пролезть на “Я стояла!” у меня не получилось. Это была натуральная беда: за время большой перемены в столовой очередь размножалась, как весенние комары. Потому что многие из нас, изучив все тонкости добычи еды, командировали одного товарища занять очередь для всей группы. Часто еще до конца последнего часа. Кто первым приходил к дверям, тот обеспечивал провиант для всех.
Уже последние минуты истекают, а я еще без тарелки. Как-бы выбор невелик: или пожертвовать пищей телесной ради духовной, или наоборот. Видно, я была очень голодная. Сделала выбор в пользу тела. Уже звонок прозвенел, а я еще только за вилку берусь. И хотя заглотала я все с похвальной скоростью, не хуже императорского пингвина, все равно опоздание получилось более пяти минут.
Когда я, постучавшись, пробормотала May I come in? - и немедленно вошла, уверенная, что милейший Андрей Владимирович просто кивнет в знак разрешения и согласия, но тут опять вмешалось мое “еврейское счастье” (про которое я расскажу подробно и отдельно).
Милейший Андрей Владимирович насупился. “Выйдите и зайдите снова, - велел он. - И не забудьте сказать Good afternoon, may I come in. Sorry for been late”. По-английски в то время я без запинки могла произнести разве что Лондон из зе кэпитал оф Греат Бритайн. Но я старательно постучала, на приглашение Come in! - зашла и отбарабанила все, что осталось в памяти. Оказалось, неправильно.
Выйдите и зайдите снова. Вышла, начиная злиться. Вошла. Но Андрею Владимировичу вдруг приспичило меня дрессировать. На четвертый раз я кое-как, кипя от ярости, постучала аж трижды и, войдя, с яростной артикуляцией, отделяя одно слово от другого, произнесла требуемую фразу в надлежащем виде. Тогда я была помилована и допущена. Зато на всю жизнь запомнила, как надо извиняться за опоздание. Повторение - мать учения.
Милый Андрей Владимирович! По справедливости сказать, это был единственный раз, все остальное время у нас было полное взаимопонимание и приязнь.
Однажды его назначили в числе преподавательского “патруля” дежурить по общаге на Новый Год. Вот когда Виноградскому досталось невероятное количество поцелуев от юных студенток (такая была у нас в общежитии традиция - после курантов целоваться со всеми встречными).


Много позже, на пятом, был у нас препод по Научному коммунизму, наделенный кличкой Старик Ромуальдыч. “Инда взопрели озимые.” Почему у нас с ним были именно такие ассоциации - бог знает. Может потому, что у него был сибирский диалект, с проглатыванием гласных в окончаниях глаголов третьего лица?  “Гуляет - гулят”, “думает - думат” и так далее.
Хотя Научный коммунизм был у нас госэкзамен, нам за пять лет порядком надоели все эти истматы и диаматы, поэтому к НК мы относились с большой прохладцей. И вот мы, матерые, почти выпускники, взрослые двадцатидвухлетние люди (а некоторые даже и постарше), решаем коллективно прогулять семинар Старика Ромуальдыча. Общее голосование постановило “Гуляем!”
Аудитория находилась на восьмом этаже нового корпуса. Особенность архитектуры - вынесенная наружу шахта лифта - ось, вокруг нее спиралями пролеты лестниц. В лифт могло влезть не больше шести человек, поэтому в первых рядах оказался бессменный староста группы Миша Нилов с пятью расторопными согруппниками, а мы, получив обещание послать к нам лифт назад, спускаемся по лестнице, предвкушая свободный час и строя планы.
И между пятым и четвертым этажами нас перехватывает Старик Ромуальдыч. Отчаявшись дождаться лифта, он с пыхтением поплелся вверх по лестнице, и наша встреча оказалась неизбежна.
Немая сцена из “Ревизора”. Она отдыхает. На лице Старика Ромуальдыча вся гамма чувств: от ярости и негодования до ликования и предвкушения мести.
Направление нашего движения развернуто на 180, и мы обреченно топаем на восьмой этаж, подгоняемые взвизгами Ромуальдыча “Группа где-то гулЯт!!!”
После переклички мы выслушали пространное заключение о нашей идеологической стойкости вкупе с позицией, о международном положении, которому мы нанесли урон своим отношением, о ключевой роли научного коммунизма в современном мире и получили обещание, что все это нам будет припомнено на государственном экзамене.
Но мы хотя бы числились в перекличке… а вот какие санкции были предприняты против остальной части группы во главе со старостой, не помню.

Вообще, хороших и даже отличных преподов у нас было большинство. Прикладная механика: тогда я впервые поняла, почему самолет летит и крыльями не машет. Это оказалось так просто, что до сих пор не верится.
Электроника: транзисторы, P-N переходы, потоки электронов (все сдала, но до сих пор возникновение тока из розетки кажется чудом). Помню, преподаватель ставил экзамен автоматом тем, кто мог нарисовать довольно сложную схему и объяснить принцип работы.
Основы программирования. Это сейчас смартфоны и лаптопы, а тогда вычислительная машина в институте занимала целый огромный зал. А мы учились составлять алгоритмы, семинары у нас вел молодой программист, подрабатывающий занятиями со студентами.
Специальный подпредмет, обучающий нас английским полиграфическим и химическим терминам, red-ox potention, означающий всего навсего “окислительно-восстановительный потенциал химической реакции”; rubber-to-rubber - термин офсетной печати с переносом краски с печатной формы на бумагу…