Жжёный

Шестидесятые годы прошлого века до сих пор остаются в памяти людей временем созидания, объединения и расцвета. Но, оказывается, это мнение является истинным далеко не для всех. Вот мне и хочется рассказать о тех людях, кто пострадал из-за человеческой злобы, ненависти. А также о других, кто, в силу угодничества, старался показать себя с лучшей стороны и доносил на своих знакомых и соседей. Кстати, эти человеческие пороки до сих пор не исчезли, а притаились в чьих-то душах и ждут своего часа.
В деревне Кудряшово несколько лет назад появился один человек. По виду это был пожилой худощавый мужчина с узким лицом и длинными руками. Кто он, и как попал сюда – жители долгое время не знали. Лишь однажды, когда в деревню приезжал участковый, самые дотошные из них умудрились узнать, что этот мужчина некогда жил в их деревне, был репрессирован и отсидел более 20 лет, в том числе по причине неоднократных побегов. Вот поэтому его никто в деревне и не признал.
Звали мужчину Александром, но так как он ни с кем в деревне не общался, люди за глаза всегда называли его Жжёным. Этому было объяснение. На щеке у мужчины было тёмное пятно от ожога. Скорее всего, во время очередного побега, когда он спал у костра, на нём загорелась шапка и оставила свою отметину на его лице.
Александр поселился на краю деревни. Почти половину дома, в котором он стал проживать, занимала русская печка с плитой и подтопком. Из мебели у него были только стол да стул, которые стояли возле окна, на стене висела полка, шкаф заменяли крючки на стене, а завершал интерьер рукомойник с подставленным под него ведром.
Отношение жителей деревни к новому поселенцу было неоднозначным. Кто-то из старожилов вспомнил, что Александра вместе с семьёй выселили во время коллективизации. Прошёл слух, что он сбежал, а как раз в это время – по совпадению, а может, и нет -  в деревне произошло несколько пожаров. Сгорел и родительский дом Александра – добротный, крытый железом, с резными наличниками и затейливой резьбой над крыльцом. После этих пожаров люди говорили, что будто бы задержали поджигателя, но кто он и почему совершил поджог, никому доподлинно не было известно.
Однажды дед Семён, старичок лет восьмидесяти, сидя на лавочке возле своего дома рассказывал интересную историю на этот счёт. Якобы, однажды по доносу соседки раскулаченной семьи в деревню приехали милиционеры. И Александр, которому в ту пору было всего четырнадцать лет, взял в руки вилы и, встав на крыльце своего дома, закричал: «Только подойдите, я вам кишки выпущу». Видя такое, милиционеры сначала растерялись, а потом полезли за пистолетами.
Мать Александра, заливаясь слезами, упрашивала сына: «Сашенька, остынь, разберутся, отпустят!» И всё повторяла: «Плетью обуха не перешибёшь!» Саша пожалел мать и бросил вилы на землю. И тогда осмелевшие милиционеры со звериной жестокостью набросились на паренька. Они сбили Сашу с ног и стали пинать лежавшего на земле подростка кирзовыми сапогами, приговаривая: «Эко, щенок, на кого руку поднял! Мы тебе руки-то отобьём!» А Саша, испытывая неимоверную боль, коротко вскрикивал от каждого удара и шептал окровавленными губами: «Я вам, суки, за всё отплачу».
Вскорости подъехала телега, на которую милиционеры посадили всю семью: самого Сашу, его отца Кирилла, мать Марфу и младшую сестру Анну. Их увезли под конвоем на станцию, и что было с ними дальше, никто в деревне не знал.
С тех пор прошло более тридцати лет, и вот теперь тот самый Саша вернулся на свою малую родину, где его, понятно, никто давно не ждал. Стоит ли говорить, что за это время от того весёлого, беззаботного паренька в нём ничего не осталось? Это был угрюмый, малообщительный человек. В деревне его побаивались и называли «тюремщиком», и это прозвище говорило само за себя.
Проходя по деревне, Александр замечал, что женщины, завидев его, прекращают разговор. А в местном магазине перед ним расступалась очередь: мало ли что у него на уме, одно слово – «тюремщик». В колхозе, куда Александра определили на работу, ему предложили должность сторожа. Этим он был чрезвычайно доволен: ему не хотелось видеть людей, они принесли ему слишком много горя. Он любил быть один, думать о вещах, для него важных, чтобы никто не мешал. Это было для него излюбленным делом, особенно по ночам.
Но человек – существо социальное, жить в одиночестве ему нельзя. Вскоре после приезда Александр завёл себе щенка, приблудившегося к его двору. С тех пор каждый день, по словам соседей, взяв с собой щенка и накинув на плечи рюкзачок, он уходил из дома. Одни говорили, что Жжёный ставит капканы на кротов, а потом сдаёт шкурки; другие – что он собирает чагу и сдаёт её в аптеку. А ещё кто-то, якобы, видел, что недавно к нему приезжала машина, и её загрузили ивовым корьём. Так это было, или нет – неизвестно, но иногда, не часто, Александр действительно отпрашивался у бригадира на неделю. Всё это время он не выходил из дома, после чего появлялся на работе осунувшийся, с красными глазами.
Тем временем собака, которую Александр почему-то назвал Курдюк, подросла, и каждым осенним утром он уходил с ней куда-то и возвращался уже затемно. В рюкзак Жжёный всегда укладывал кружку, чай и немного хлеба, а в нагрудный карман – завёрнутые в пакет спички, соль и катушку ниток.
За время своих странствий Александр хорошо изучил, где и какие звери водятся, и как их взять. Поэтому он никогда никого с собой и не брал – ему, по большому счёту, и одному было не скучно. Словно тот Робинзон, этот одинокий человек плёл мерёды для ловли рыбы, а когда она попадалась, то здесь же, на костре, он её готовил и ел. На деньги, вырученные за шкурки крота, Александр приобрёл капканы на лису, хоря, да и сам мастерил кулёмки. Собака Курдюк, благодаря натаске, а может быть, природной сметливости, во всём помогала хозяину и никогда не бросала его, в каком бы состоянии он не был. Если же так случалось, то она ложилась возле его живота и ждала пробуждения.
Видимо, договорившись с приёмщиком шкурок, Александр обзавёлся ружьём, но его у него никто не видел. Похоже, он хранил оружие в лесу. Местные примечали, что там, где слышались выстрелы, видели Жжёного, но без ружья.
Александр любил сидеть возле речки и смотреть на кружащуюся в русле воду и отражающиеся в зеркале воды солнце и небо. Он вспоминал, как в детстве ловил в этой речке руками крупных пескарей и запутавшихся в корнях деревьев плотвичек. А поездки в ночное казались ему праздником, несмотря на комаров и росу по ночам. Все эти милые сердцу картины вновь и вновь проплывали у него перед глазами. Как и любой человек, он воспринимал своё далёкое детство как лучшую пору своей жизни.
Так было и в этот раз – воспоминания, согревающие душу, тихий шум воды… И вдруг только что бегавшая рядом собака залаяла в кустах. Александр поднялся и пошёл посмотреть, в чём дело. И увидел маленького бельчонка, который сидел, цепляясь маленькими лапками, на верхних сучьях куста. Он, видимо, недавно вылез из гнезда и теперь сидел – и смотрел удивлённо на мир бусинками своих тёмных глаз.
Погладив собаку, Александр пошёл домой. В доме его, как обычно, ждала убогая повседневность. Прикрученную к столу мясорубку он почти никогда не убирал, поэтому, сразу перемолов очередную порцию мяса или рыбы, он ставил на плиту сковороду и готовил нехитрую еду. Здесь же, на плите, находился и почерневший от копоти чайник, а рядом стояла столь же неприглядная металлическая кружка, в которой он периодически заваривал себе чифирь.
Приходя домой, он первым делом проявлял заботу о своей собаке, так как от её работы напрямую зависело его благополучие. И это несмотря на то, что его запах в лесу звери воспринимали так же, как запах хвои или берёзовых почек. Александр не любил бывать дома, зато на природе чувствовал себя хорошо и спокойно. За свою жизнь он насмотрелся на так называемые «человеческие отношения», и общение с себе подобными было ему не только не интересно, но и противно. Всё это и сейчас казалось ему ложью и предательством – злом, которое преследовало его всю жизнь.
Зимой Александр ставил в речке мерёжи на налима. Ну и, конечно, ставил капканы на куницу, норку, хоря, а также лисицу. Весной по насту он срубал чагу с берёз, замеченных давно, и заодно присматривал места токов глухарей и тетеревов. А как только начинали течь ручьи, он занимался рыбалкой. Рыбу он запасал впрок, благо рядом с деревней было небольшое болотце. Вот туда-то он и отпускал до времени рыбу, а потом, по мере надобности, вылавливал её той же мордушкой.
Когда-то они с отцом держали пчёл, и Александр помнил технику этого промысла. Начиная с начала мая, по вечерам он уходил из деревни с большим рюкзаком за плечами, в котором лежал сделанный ещё зимой скорняк (ловушка для ловли и поживания пчёл). Выбирая вдоль оврага разлапистую и выделявшуюся на фоне других ель, он вешал ловушку отверстием на юго-восток. Повесив несколько штук вдоль речек, оврагов или на краю опушки, Александр периодически проверял, чтобы никто не разорил или не украл их. А осенью, уже в октябре, он забирал мёд у попавших в ловушки пчёл, а они разлетались по располагавшимся неподалёку деревенским ульям. Хранил мёд он в липовой бочке, купленной на базаре. Кроме того, он ставил капканы на барсука, предварительно прокипятив их с можжевельником и присыпав опавшими листьями.
Очень часто, предаваясь воспоминаниям, Александр как будто бы снова переживал события давних лет. Вот их привезли на станцию, а там таких, как они, было много. Потом загрузили в вагоны и повезли, лишь изредка останавливая состав для заправки паровоза. Еда заканчивалась, воды было мало и едва хватало, чтобы попить. Вот так они и добрались до Северного Урала, а там их уже ждали – посадили на машины и повезли. Привезли в глухую тайгу, дали топоры и пилы.
Им было сказано: стройте себе дома, а не построите – зимой все замёрзнете. Сказали – и уехали, оставив мизер провианта. Такое не приснится и в страшном сне. Работали они по 18 часов, еду себе готовили на костре, а в вырытых на скорую руку землянках спали вповалку. Только благодаря тому, что народ был работящий и смекалистый, успели к зиме построить несколько бараков, в которых и расположились до весны.
Зимы в Сибири жестокие, стужа пробирала отовсюду – а ещё и работать надо, выполнять норму. А если не выполняешь – наказание, вроде саботируешь, то есть враг народа. С такими разговор был короткий – в карцер, а там – стужа, и уже превратившегося в сосульку человека засыпали землёй. А вместо креста ставили кол с надписью – вот и всё.
…Его воспоминания прервала лежавшая до этого у ног хозяина собака – она сорвалась с места и, убежав в кусты, залаяла. Александр пошёл посмотреть, кого на этот раз она решила пугнуть. За кустами стояла лосиха с лосёнком, а собака бегала вокруг них и лаяла. Время от времени, когда собака хотела укусить лосёнка, лосиха бросалась на неё и отгоняла в сторону. Посмотрев на эту сцену, Александр свистнул – и понятливая собака прибежала к хозяину, после чего они вместе побрели по зарастающей лесной дороге.
Для себя Александр давно усвоил простую истину: торопиться, по большому счёту, некуда, всему своё время. А было это так. На выселении они дожили в нечеловеческих условиях до весны. Отец неоднократно говорил сыну: «Вот что, Саша… Ты молодой, у тебя вся жизнь впереди. Тебе нужно уходить отсюда, здесь пропадёшь. Уедешь в город, отсидишься, скажешь, что потерял паспорт, выправишь другой – и заживёшь как человек. Сам видишь, что здесь делается».
Саша был согласен с отцом и начал готовиться к побегу. Запасая всё необходимое, он даже друга себе нашёл – вдвоём легче. Друга звали Лёхой. Он был примерно Сашиного возраста, высокий, с угловатыми чертами лица и большой головой. Лёха тоже решил убегать. И вот в один из выходов на работу они вместе ушли в лес. Чтобы не потеряться, передвигаться они старались вдоль дороги. В деревни не заходили, так как деревенским было строго-настрого приказано никого не привечать и обо всех подозрительных людях сообщать немедленно.
Шли они скрытно и только ночью, а днём спали где-нибудь – в копне сена или на земле, подстелив лапник. Так приятели потихоньку и добрались до железной дороги. Они выжидали удобного момента, и однажды ночью им удалось влезть в вагон. Довольно долго беглецы оставались незамеченными, но однажды их всё же обнаружили обходчики вагонов и сдали в милицию. Там-то Александр впервые и столкнулся с предательством. Лёха с перепугу сразу всё выложил милиционерам, да ещё и выставил Александра зачинщиком – якобы, он заставил его бежать.
Потом был суд, и Александра отправили отбывать наказание – теперь уже в колонию. Вот там он и познавал житейские премудрости: не верь, не бойся, не проси, а заодно и многие другие. Он был простым добродушным парнем, а стал походить на озлобленного щенка. Среди других он выделялся сообразительностью и твёрдым словом, но это не нравилось воровской братии и приближённой к ней тюремной верхушке. В этой среде ежедневно происходило много несправедливого и страшного, а иногда доходило и до убийства. В один из таких переплётов попал и Александр, над которым стал издеваться один из сокамерников. Он терпеть не стал: выточил из куска арматуры заточку и, подкравшись ночью, убил обидчика. За это он был осуждён и переведён в колонию на Северный Урал. Режим там был жёстче, но более справедливый, и никто его не задирал.
Пробыв около пяти лет в колонии и не имея нареканий, Александр числился на хорошем счету у руководства. Начальник колонии был тоже, видимо, родом из деревни. Однажды он вызвал Александра к себе, и они долго разговаривали. Спустя несколько дней его внезапно увезли вверх по реке, а когда прибыли на место, выдали ружьё с тремя патронами и предложили добыть медведя. Александр, конечно, слышал, как добывают медведя, а однажды даже принимал участие в охоте. Так что в этом деле у него был кое-какой опыт.
Привезли его к охотничьей избушке, которая находилась возле ручья; там вместе с провиантом и оставили, пообещав приехать через месяц. Оказавшись в глуши, Александр, как ни странно, ощутил себя совсем другим человеком. Во-первых, потому, что ему доверяли. Во-вторых – постоянно находиться среди чуждых ему людей было очень трудно, а здесь была хоть какая-то свобода.
Первые дни он осваивал местность, смотрел, где, что и как можно сделать. А уж когда он увидел в лесу телёнка лося, то решил, что пора хоть немного подкрепиться. Часть туши он оставил на приваду, а рядом соорудил лестницу. Теперь он приходил сюда каждый день и садился рядом. Осторожный зверь долгое время не подходил к приваде. Но это было теперь только вопросом времени: запах разлагающейся туши приманивал его, заставлял забыть об осторожности. И вот однажды медведь, обойдя поляну несколько раз, наконец, подошёл к приваде. Охотник был начеку, и вопрос решился быстро.
После короткой передышки Александр снова стал арестантом. Но в его душе зародилась надежда, что он постепенно, шаг за шагом, отступает от пропасти, куда его, непонятно за что, толкали обстоятельства. Александра перевели на работу в столовую, и ему стало чуть-чуть легче. Но, как часто бывает в человеческой среде, нашлись завистники. Во время его отсутствия ему под матрас подбросили заточку. Кроме того, при обыске в его подушке нашли записки, из содержания которых можно было понять, что в колонии идёт подготовка к бунту. Вот так Александр в очередной раз попал в карцер.
Величайшая несправедливость, потеря веры в людей довели его до нервного потрясения, и он, казалось, уже навсегда потерял человеческое лицо. Видя такое положение дел, начальник колонии перевёл заключённого в санчасть, или, как говорят на зоне, в «больничку». Оказавшись там, Александр отказывался есть, а когда надзиратели применяли насилие, бросался на них как зверь и мог бы убить всякого. Ему уже не хотелось жить. А для чего? Чтобы над ним издевались? «Всё, хватит, - твердил он, - уж лучше повешусь». Его состояние было на грани сумасшествия, и лишь усилиями врача Софьи Абрамовны он ещё оставался в живых.
Эта пожилая женщина, видимо, так же, как и он, «попала под раздачу» – то есть, была репрессирована. А так как она была опытным медиком, то её и определили в колонии врачом. Впервые увидев Александра, Софья Абрамовна была изумлена его видом: молодой парень выглядел стариком – поседевшим, с тусклыми глазами и пустой душой. Она смотрела на Александра и думала: «Ну, ладно я – уже повидавшая жизнь. А этот мальчик? Что он мог ИМ такого сделать, за что?»
Эта пожилая добрая женщина, несмотря на обстоятельства, сумела пожалеть Александра – так, как жалеют своих страдающих сыновей все матери земли. И она стала выхаживать чужого паренька, как своего сына. Понимая, что ему больше, чем медикаменты и еда, нужны участие и сочувствие, Софья Абрамовна своими словами и действиями стремилась показать ему выход из тупика, в который его загнала жизнь. Как чуткий психолог, она расспрашивала Александра о его семье, родных; интересовалась, сколько он окончил классов в школе, какие книги любит читать. И давала почитать книги о сильных людях, которые побеждали невзгоды. Так продолжалось несколько недель, в течение которых Александр не раз плакал навзрыд очистительными слезами, освобождая в своей душе место для света и добра.
Саша, как его называла Софья Абрамовна, постепенно пристрастился к чтению книг. И каждый день с нетерпением ждал, когда придёт его добрый гений, чтобы услышать ответы на волновавшие его вопросы. А их было немало. Его интересовало, как устроен мир и откуда в нём берутся жестокость и предательство. А ещё он спрашивал, почему люди живут так, как он, хотя не успели сделать в жизни ничего плохого.
Пытливый ум Александра, словно губка, впитывал новые знания и впечатления. Вскоре у него появилась и своя точка зрения на происходящее, но её приходилось скрывать. Всю прошедшую жизнь ему внушали, что большинству людей собственное мнение ни к чему: «живи, как другие живут». Александру это было чуждо, и он постепенно перешёл на другой уровень взаимодействия с окружающим миром. Люди стали для него не слишком интересны, да и материальные блага его мало прельщали. Он не скучал без общения с людьми, а вот общение с природой его радовало, он себя чувствовал частицей её.
Под конец лечения Софья Абрамовна подарила Саше небольшую медную икону Николая Чудотворца со словами: «Пусть святой угодник Николай хранит раба Божия Александра». Александр расплакался и не знал, как благодарить эту добрую женщину, ведь у него ничего не было. А Софья Абрамовна лишь светло улыбнулась ему и произнесла: «Вот когда выйдешь на свободу – может быть, и поставишь свечку за упокой рабы божьей Софьи. Я ведь к этому времени, пожалуй, умру». Справившись со слезами, Саша твёрдо сказал: «Софья Абрамовна, такие люди, как Вы, не умирают – они остаются в памяти людской». «Ну, спасибо на добром слове», - ответила женщина. Так они и расстались. Не только теперь, живя в деревне, но и во время своих скитаний Александр часто вспоминал свои беседы с Софьей Абрамовной, и её мудрые слова всегда помогали ему жить.
…Лёжа на печке, Александр смотрел в потолок и слушал жужжание осенней мухи. Нужно было встать и прихлопнуть её, но вставать не хотелось. Вереница воспоминаний захлёстывала его сознание, переливалась через край и представала перед глазами живыми картинами из прошлого. Но лай собаки, которая всегда лежала на крыльце дома, и чей-то крик подняли его с печки. Он нехотя встал, обул на босу ногу валенки и громко спросил: «Кто там?» Из сумрака ночи раздался женский голос: «Да это я, Саша! Можно тебя на минутку?»
Подойдя к калитке, Александр увидел женщину лет пятидесяти – пятидесяти пяти в телогрейке, с платком на голове и явно чем-то расстроенную. Он вспомнил, что видел её на колхозной ферме, где она, скорее всего, работала дояркой. «В чём вопрос?» - спросил Александр. «Да вот, понимаешь, - со слезами на глазах заговорила женщина, - живёт у меня внучок. Да уж больно шаловливый: то цветок с подоконника сшибёт, то к хвосту кошки консервную банку привяжет. Нет с ним никакого слада. Был бы отец, выпорол бы ремнём - вот и притих бы, а то у нас всё бабы… А они, конечно, народ жалостливый – как же, сирота при живых родителях! Вот он вчера стал доставать суп из печки ухватом – да и зацепился за кирпич. И опрокинул, почитай, пол чугуна горячего варева на себя! Позвали фельдшерицу – а она говорит: мазь, мол, у меня есть, но лучше бы достать барсучьего жира – быстрее заживёт. Вот я и вспомнила про тебя. Может, есть? Я бы заплатила».
Александр, подумав, произнёс: «Жди здесь, сейчас вынесу». Зайдя в дом, он нашёл пол-литровую банку, положил в неё сала, добавил к этому брусочек сотового мёда, который только накануне принёс из леса. Гостинец он передал женщине, сказав при этом: «Если что, у меня ещё есть». Гостья горячо благодарила и всё пыталась отдать Александру «красную» денежку. Но, увидев сердитое лицо хозяина, отстала. А Саша, зайдя в дом, улыбнулся своим мыслям: «Всё-таки как хорошо, когда ты кому-нибудь нужен не за деньги, а просто так!»
Время шло. Внучок той женщины поправился и, видимо, по её наущению однажды пришёл к Александру. Это был парнишка лет тринадцати с ясными голубыми глазами, худощавого телосложения, с узким лицом и длинными руками. Увидев его, Александр вспомнил себя подростком и подумал: «Да, видно, и я выглядел в его годы так же несуразно». Как ни странно, собака Александра даже не залаяла на паренька, и он потрепал её по загривку.
Войдя в дом, юный гость, которого звали Василием, поздоровался и, буркнув «спасибо», сразу стал рассматривать всякие принадлежности для быта, охоты и рыбалки, коих у Александра было немало. Тем более, что все они были на виду – подвешены на крючках или лежали на полу, потому что никаких сундуков или шкафчиков в холостяцком укладе жизни хозяина предусмотрено не было. При этом Васька без остановки сыпал вопросами: а что это, а зачем, а что с этим делают?
Александр, глядя на него, подумал: «А ведь, пожалуй, мне скоро понадобится помощник. Этот хлопец, похоже, толковый». И стал рассказывать пареньку о том, что знал, умел и любил сам. Он говорил про рыбалку, показывал снасти. А потом, по ходу разговора, как бы между прочим, сказал, что назавтра собирается порыбачить. И если у Василия есть желание, то он мог бы взять его с собой – только одеться надо как следует. Васька, не желая казаться мальцом, солидно ответил, что уже бывал на рыбалках и знает, что делать. На том и порешили: встретиться в пять часов утра за деревней возле старой сосны.
Ранним утром Александр, как обычно, взял рюкзак и всё необходимое для ловли и, позвав собаку, не торопясь направился к назначенному месту. Ещё не подойдя к сосне, он увидел Ваську. По его взволнованному виду Александр понял, что парень, в ожидании похода на рыбалку, видимо, не спал всю ночь. Он по-взрослому поздоровался с Васькой за руку и коротко сказал: «Ну, что – пойдём?» - и они зашагали по лесной тропинке.
Утром в лесу свежо. Капельки росы обдают лицо прохладой, а пение птиц, молчавших ночью, с каждым мгновением всё усиливается, превращается в многоголосый гомон. Каждый лесной певец хочет заявить о себе, каждый старается выдать этакое звонкое коленце, на которое обратит внимание его избранница.
А вот и затерянная в лесу речка: местами она мелкая, почти по колено, а кое-где разливается чуть не на двадцать метров. С ней соседствуют и песчаная отмель, и заросшее рогозом болото. «Здесь и будем ловить», - определил Александр. Выбрав узкое место реки и перегородив его крылёной мерёдой, он – с одной стороны, а Васька – с другой стали ботами гнать рыбу.
Ваське было не до чего: он упорно шёл и бил палкой по воде. А Саша видел, как вдруг зашатался кол, державший мерёду, и понял, что, видимо, в сеть попала крупная рыба. Перестав хлопать по воде, Александр поднял мерёду – и Васька впервые в жизни увидел такой улов. Там была и крупная щука, и голавли, и плотва, да ещё пара краснопёрых  окуней.
«Ну, вот, Вася, и вся рыбалка, - удовлетворённо сказал Александр. – Давай будем с тобой готовить». Они развели костёр, а затем на углях запекали рыбу. На Ваську похвала взрослого мужчины действовала плодотворно, он старался во всём угодить Александру. А тот, подкрепившись, сказал: «Вот что, Васька: забирай рыбу и иди домой, а у меня ещё есть дела. А то тебя искать будут, да и мне достанется».
Вот так, постепенно, Александр и учил Ваську тому, что знал и умел сам, чему научился в течение жизни. Через год парень уже самостоятельно ставил мерёды, которые теперь и плёл сам. Кроме того, он ловил кротов и сдавал в заготконтору, а также  ходил со своим наставником развешивать ловушки для пчёл.
Но  так бывало не всегда. Подорванное здоровье Александра, да и его теперешний не совсем правильный образ жизни давали о себе знать. Бывали дни, когда он совсем не выходил на улицу, а прибегавший к нему Васька приносил воды и таблеток.
Затянувшаяся зима тяготила Александра. Ему хотелось, как в прежние времена, уйти куда-нибудь далеко в лес и слушать глухариную дробь или токование тетерева. Но зима, как нарочно, цепко держалась за трон, и на смену февральским метелям пришли мартовские заморозки. Несмотря на уже припекающее солнце и, казалось бы, подтаивающий снег в ночь опять сильно подмораживало. Но наступало утро – и ясное солнце снова всходило на голубой небосвод.
Так или иначе, а человек, особенно в конце своего жизненного пути, часто задумывается над тем, зачем он родился и какова его роль на земле. Вот и Александр в пору бессонных ночей всё чаще стал вспоминать произошедшее с ним. В этот раз он вспомнил, как, освободившись из заключения, решил разыскать своих родных. На поезде он приехал на Северный Урал, а потом долго трясся в подпрыгивающем на каждом ухабе «пазике».
Выйдя на остановке с названием «Солнечная», он побрёл к тому месту, куда они когда-то были привезены как репрессированные. Но, походив, ничего из того, что помнил всю жизнь, не нашёл и направился к сельскому магазину. Полногрудая продавщица средних лет пояснила ему, что место, которое он ищет, давно снесено и распахано, а люди, которые жили там, разъехались. Возможно, заметив разочарование и боль в глазах Александра, женщина помолчала, задумавшись, а потом сказала: «Если вот только тётя Маша что помнит, обратитесь к ней». Оказалось, что речь идёт о старушке лет восьмидесяти, которая, несмотря на возраст, выпивает, и неплохо бы ей поднести, а то и разговаривать не будет.
Александр так и сделал: купил бутылку, закусить и отправился по указанному адресу. Его встретила всклокоченная и, как он понял, вздорная старуха, которая первым делом накричала на него. Что, мол, тут всё ходите, да расспрашиваете – пожили бы так, как я, тогда бы и узнали, какова доля репрессированного человека. «А то у вас одна болтовня, а дел-то никаких нету!» - заключила она. Но, увидев в руках у гостя бутылку вина, бабуля сразу успокоилась и пригласила его в избу. Там, как и ожидал Александр, было не убрано, накурено, но, единственный плюс – тепло. «Ну, да ладно, - решил он, - перетерплю как-нибудь».
Выпив, старуха оживилась и, выслушав гостя, стала вспоминать былое. Хотя она и путалась в воспоминаниях, но кое-что Александру всё же удалось узнать. Когда он сбежал, отца отправили на дальние делянки пилить лес. Уж что там произошло – неизвестно: ходили слухи, что его придавило деревом. Но только привезли Сашиного отца уже мёртвым и закопали на незадолго до этого появившемся кладбище.
После смерти мужа матери Александра с дочерью на руках стало совсем тяжело. Житейские невзгоды усугублял суровый климат здешних мест. На переселенцев обрушились северные морозы, к которым местные жители привыкли, да, к тому же, и питание было другое – неполноценное, недостаточное. Однажды мать увидела, как волосы дочери примёрзли к кровати, несмотря на покрывало. Да и ей приходилось несладко. В конце концов, женщина не выдержала нечеловеческих условий и сошла с ума. Её увезли в психиатрическую больницу, где она вскоре скончалась. Да и дочери судьба уготовила не лучшую участь. Протапливая на ночь печь, она оставила головёшку и легла спать, а утром, когда будили на работу, её нашли мёртвой.
Слушая сбивчивый рассказ хорошо подвыпившей старухи, Александр был вне себя от гнева: «Сволочи, суки, за что, по какому праву?» Всё в нём кипело. И даже не отличавшаяся добросердечностью старуха, видя такое волнение гостя, отмякла душой и сказала: «У меня тут осталось… Выпей, милок!»
В тот раз Александр впервые напился и, опьянев, уснул. Ему снились мать и отец, сестрёнка и то, как они все вместе ходили на покос. Как собирали по буграм землянику, а, придя домой, ели её с молоком. Тогда им казалось, что так будет долго, всегда. Но всё в одночасье закончилось при непосредственном участии соседей и жителей деревни под благовидным предлогом раскулачивания. Хотя потом вроде бы извинились – «был перегиб». А сколько судеб было исковеркано и поломано – этого никто не сосчитает…
Немного оправившись от пережитого удара, Саша продолжил поиск: он ещё надеялся отыскать могилы родных. Но все его усилия были тщётными, и он уехал, дав зарок, что обязательно будет поминать своих близких. Вот так он и появился в родных местах.
С тех пор прошло около двенадцати лет, и здоровье у Александра совсем расстроилось. Бывало так, что он по два-три дня не показывался на улице, а выходил из дома только для того, чтобы покормить собаку. В такие дни он ложился на кровать и, завернувшись в одеяло, то ли спал, то ли дремал. Но вот в один из апрельских дней Александру вроде бы полегчало, и он, помывшись и переодевшись во всё чистое, направился в соседнюю деревню, где работал храм. Уж что он там делал и с кем разговаривал – доподлинно не известно. Но местные «знахари» заметили, что в храм он входил с пакетом, а вышел без него.
Когда Александр шёл домой, навстречу ему попались две женщины в платочках, видимо, тоже идущие в храм. Одна из них – та, что помоложе, по имени Клавдия – оглянулась на Александра и шепнула попутчице: «Увидишь такого в лесу – и коленки от страха затрясутся!» И добавила: «Видать, «тюремщику» есть в чём покаяться». Старшая оборвала сплетницу: «Клавка, какая же ты дура! В храм идёшь, вроде очиститься хочешь, а тебе неймётся: всё на себя грехи навешиваешь! Кто тебя людей судить просит? У тебя что – своих проблем нет?» Клавка обиженно замолчала.
Лето прошло как-то незаметно, и на смену ему пришла осень с дождями и слякотью. Лишь бабье лето, наступившее в этот раз в конце сентября, радовало погожими деньками. Как в народе говорят: и ленивый всё убрать успеет. Прибежавший как-то к Александру на минутку Васька был остановлен и посажен на стул. При этом ему было дано поручение. «Знаешь, Василий, - голосом с уже заметной хрипотцой сказал Александр, лёжа на кровати, - возьми вот этот свёрток с запиской и вон, в углу, маленькую иконку и отнеси в храм отцу Дмитрию. Он знает, что делать».
Васька смотрел на Александра удивлённо: таким его он ещё не видел. У его старшего друга заострились черты лица, и глаза стали другими. Васька пришёл к Александру на следующий день и доложил, что всё сделал. Александр похвалил его и отпустил домой, даже ни о чём не расспросив.
В эту ночь в деревне выла собака, и Васькина бабушка, вслушиваясь в пугающие звуки, обронила: «Видимо, умрёт кто-то». Так и случилось: умер Александр. Расстроенный Васька побежал к отцу Дмитрию. Отец Дмитрий – седой старичок лет восьмидесяти – быстро всё организовал: уладил дела и с моргом, и с председателем, который пообещал дать лошадь. Так что через два дня тело Александра повезли на кладбище. Провожавших было мало, да и плакать тоже некому. После прочтения молитвы за упокой тело опустили в могилу, выкопанную рядом с кладбищенской оградой.
В печальных заботах мало кто обратил внимание на собаку, которая шла за процессией и во время церемонии сидела  в стороне от могилы. Никто бы и не заинтересовался этим фактом, так как Ваську бабушка на кладбище не отпустила. Но на следующий день он всё равно был там и увидел, что рядом со свежей могилой лежит собака Александра. Васька поманил её. Она вроде бы встала, сделала к нему два шага, но потом вновь легла возле могилы. Он погладил её по голове, и ему показалось, что из глаз собаки выкатились слёзы. А она продолжала лежать, свернувшись калачиком и положив голову на лапы, и с неизъяснимой тоской смотрела куда-то вдаль.
Прибежавший домой взволнованный Васька рассказал об этом бабуле, а она, выслушав внука, сказала: «Вот что значит – любовь… Никто ей не нужен и ничто не нужно, жизнь для неё потеряла всякий смысл». И, дав внуку хлеба для собаки, добавила: «Вряд ли она будет есть. Любовь ведь не покупают…»
Как говорила бабуля – так оно и случилось: собака не только не притронулась к еде – она даже не повернула голову в её сторону. На следующий день зарядили дожди, и Васька не был на кладбище, а когда пришёл, тело собаки уже закоченело. Васька закопал собаку по другую сторону кладбища. Об этом случае в деревне говорили почти целую неделю. Но когда в соседней деревне ограбили магазин и пьяный почтальон сломал руку, об этой собаке все забыли – так же, как и об Александре.
В том году Васька окончил восьмилетку и уехал в город. Так, за учёбой - сначала в средней школе, а потом и в институте с последующей практикой и отработкой - прошло десять лет. И вот по прошествии этих лет Василий – теперь статный молодой человек с густой шевелюрой и прекрасно одетый – вместе со своей невестой вышагивал по деревне, показывая девушке местные достопримечательности. В его отсутствие деревня сильно изменилась. Появились металлические заборы, двухэтажные дома, а на месте скотного двора сделали автомастерскую.
День обещал быть тёплым и солнечным, и Василий с невестой, одетые легко, по-летнему: он – в рубашке с коротким рукавом, а она – в сарафане, отправились к храму. Немного постояв возле входа и почитав надписи, они зашли в здание. Рассматривая иконы, Василий заметил лежащую на окладе большой иконы маленькую, медную – Николая-чудотворца. И его словно током ударило: «Так ведь это – икона Александра, которую я сам по его просьбе принёс!» И ему стало стыдно, что он не зашёл на кладбище.
Позвав свою невесту, Васька, а теперь уже Василий, начал рассказывать девушке про своего покойного старшего друга и наставника. Он вспоминал, как Александр, находя грибное или ягодное место, протягивал нитку от щедрой поляны до дороги или тропочки, помечая вход сломанной веткой приметного дерева. Вернувшись из леса, он стучал Ваське в окно, чтобы объяснить, как найти заветное место. Васька шёл туда – и зачастую находил не только много грибов и ягод, но и ещё тёплую тушку кабана. А встретившись потом с пареньком, Александр говорил: «Понимаешь, я ведь знаю не только какой зверь, но и под каким деревом он стоит». И добавлял: «А моя собака его так поставит, что и слепой не промахнётся». В этом убеждался и сам Васька. Когда Александр проходил по улице со своим четвероногим другом, каждая бежавшая навстречу собака, заслышав рык Курдюшка, с жалобным лаем бросалась прочь и больше не пыталась приблизиться.
Подойдя к кладбищу, Василий увидел, что и здесь произошли изменения. Так как захоронение стоит дорого, ушлые москвичи огораживают большие участки и прямо поверх находящихся там могил закапывают урны с прахом своих родственников и ставят таблички. К счастью, могила Александра была не тронута, но покосившийся крест указывал на то, что здесь никто не бывает.
Василий однозначно для себя решил: в этом году некогда, а вот, пожалуй, в следующем он закажет недорогую ограду. А вслух он произнёс где-то услышанные и запомнившиеся слова: «Под каждым крестом лежит целая эпоха».