Стройбат, ага. 4. Кирпичи и кирпичники

Цикл рассказов, историй и баек

Внимание! 18+!


Часть четвёртая
КИРПИЧИ И КИРПИЧНИКИ

Взвод и завод

       Про кирпичный завод узнали в подробностях ещё в «карантине». Просто весь этот период до принятия присяги жили в приспособленном здании рядом с этим заводом. Там же, на первом этаже, была столовая, где обедали гражданские с этого завода и солдаты из других рот, работающие там же. Они, как и сержанты, вполне охотно шли на контакт в те минутки, когда можно было пообщаться, попытать информацию, узнать «что да как». Кстати, в этой самой столовой и новобранцев кормили. Не слишком обильно, но вполне себе человеческой едой. Часто повторяемое «про мамкины пирожки» в данном случае – как своего рода переходный этап от домашней, «мамкиной» кухни к самой, что ни на есть, солдатской.
      От старших солдат, «дедов-кирпичников», узнали, что среди них наверняка будут набирать «кирпичный» взвод, так как на заводе скоро уволят в запас столько же дембелей. Набирать будут только добровольно желающих, так как производство очень вредное и работа тяжёлая. Да ещё и смены ночные. Про последнее пока непонятно – «после поймёте». Одно ясно: «не сахар». Сажей, сказали, будете харкать даже после дембеля. Но зато – больше шансов уехать через два года с заработком. И ещё – «кирпичники» всегда дружнее других, там взаимовыручка, там и поддержка. Им сама особенность службы велит. А сажа – ерунда, тяжёлая работа – тем более, где наша не пропадала? В общем, преимущества службы в «кирпичном» взводе – налицо.
      Степняки – Васька, Серёга, Джума со своим «колхозом» (из оставшихся после приезда), а с ними  - северяне Горошко и Агранович, с которыми уже успели подружиться, даже и не раздумывали, записались добровольцами при первой же возможности. И работать начали ещё до принятия присяги. Кстати, тут же и обнаружили первые преимущества: они-то начали делом заниматься, а остальные продолжали маршировать и бегать. Потели и те, и другие, но «кирпичники» больше теперь сами себе завидовали, так как они потели как-то поинтереснее.
      Завод был отнюдь не новенький, не самый современный. И вообще, оказывается, он был как бы частью большого предприятия под названием «Комбинат строительных материалов». Каждый начал осваивать свой участок работы. У каждого было своё место в этом своеобразном конвейере. Джума обосновался в самом его начале – там, где глину только начинали обрабатывать. Потом эту глину «доводили до ума», которого хватало для «разделочной». Это – когда мокрые, сырые брикеты, будущие кирпичи, на специальных «подносах» Васька загружал в сушилку. Оттуда он же вывозил эти будущие кирпичи на электро-тележке, по рельсам, уже сухие, к месту, где их принимал Серёга. Он, на подобной же тележке, так же, по рельсам, но уже вдоль печи, подвозил эти сухие брикеты «садчикам». У Серёги часть работы состояла в том, что уже в печь  он со своей вагонетки эти тележки толкал по листам железа «на пузе». Напрягаться и работать бицепсами на такой работе было бесполезно: смену не выдержал бы ни один силач. Вся премудрость обучения состояла в том, чтобы научиться толкать такой груз всем телом, тогда и эффективнее, и сил не так много тратится. Силы нужно было ещё беречь для того, чтобы своими же руками листы железа передвигать по ходу продвижения процесса вдоль печи. «Садчики» же - эти сухие, но пока не обожжённые кирпичи укладывали, «сажали» особым образом. Затем закрывали – «заклеивали» специальной бумагой определённое количество «посаженных» рядов. Далее работала печь. Кирпичи после обжига, ещё горячие, «выгружалы» складывали на поддоны, которые Агранович вывозил, куда положено, на электро-каре. По особенностям производства всем участникам процесса выдавали спецодежду, рукавицы и чуни –  валенки с короткими голенищами, почти, как калоши или тапочки. У «выгружал» рукавицы и чуни были с «усилителями», чтобы не так быстро приходили в негодность из-за высокой температуры: по огню же почти ходили, как из огня практически и забирали новорожденные кирпичики. Хватало таких рукавиц и чуней только на несколько смен. Освоение рабочих мест давалось нелегко и не сразу. Ещё надо было и в команде срабатываться так, чтобы план выполнять. План не давался несколько месяцев. Освоив собственный участок работы, научались «играть одну мелодию всей бригадой». Только к концу зимы план начал поддаваться, а к весне – ещё и с перевыполнением! Премия же тогда полагалась, а это – наличными! Вот ещё откуда у кирпичников такая взаимовыручка и дружная команда!
       Агранович наловчился, особенно в ночную смену, несмотря ни на какие меры бдительности тех, кому положено следить за сохранностью «продукта», сбывать по одному-два поддона «налево». Всего за смену этих поддонов выдавали «на гора» очень много. Часть списывали на «бой», да «усушку-утруску». Вот он и обеспечивал «псевдо-бой». Как он находил общий язык с «клиентами», как правило – из местных, знал только он один. И технология «передачи боя» - его личное дело, его «собачий бизнес». Выручку тратил честно:  «печенюшки – всем», тратя её необязательно только лишь на выпивку, иногда – в самом прямо смысле, покупая вкусняшки после смены в местном магазине, когда он открывался. Сбегать до «сельпо» в ожидании  транспорта – даже самоволкой не считалось.
      «Сельпо» стали называть местные  магазины потому, что район около завода стоит на отшибе, из так называемых окраин. Не так давно это вообще была деревня.  По Воропаевке, как называли эту бывшую деревню, ставшую частью Города, чужие, кто попало, не ходят. А которые заходят – так уже и не выходят…
- А не ходи, где не попадя! – комментировал ситуацию один.
- Или не попадЯйся, где ходишь! – добавлял другой.
- А как попадёсся – так и усрёсся, не подотрёсся, там же, со своим и закопают! Во, как! – сыпал перчику Первый.
- Нет алых роз и траурных лент и не похож на монумент тот камень который… - жирно, как толстым слоем горчицы с хреном, намазывал на прозвучавшую иллюстрацию строчкой из песни, Второй.
- И никто не узна-а-ает, где могилка моя-я-я…. – не оставляя места для  иллюзий, завершал картину своей строчкой из песни, Первый…
    Гражданские, «вольняшки», работающие на заводе, были почти все – из местных. Потому и принимали солдат в этой бывшей деревне, как своих, даже если и не всех зная в лицо.
          - Слышь, мужик, а закурить не найдётся?
- А хо-хо – не хо-хо, служивый?
- Хо-хо, ещё как хо-хо, да фигулёчек – аж целый кулёчек!
- Да ты никак нашенский, воропаевский, поди, - а, служивый?
- Никак, никак! Шанхайский я, ага.
   Кстати, попутное замечание: думали, нет в Союзе такого города, чтобы там не было района с негласным названием «Нахаловка», или «Шанхай». Оказывается, есть. В Городе не было ни «Нахаловки», ни «Шанхая». Была только «Воропаевка»…
- Шанхайский?.. Эт где? За Речкой, что ли?
- Не-а, подальше, километров так с тыщу отсюда.
- А! Так, значит, тем более,  земляк, нашенский! «Беломор» будешь?
- Да и от пива не откажусь!
  Такой вот лясинский-балясинский. Покурили, поговорили. Было же, о чём, ага…


Кирпич в подарок

       Вот уж что точно у многих вызывало непростые эмоции в стройбате – так это хозрасчёт! Причём, не раз. Сначала – целая палитра разных, в том числе диаметрально противоположных чувств - возникала, когда солдат узнавал, что долг родине он может и не успеть отдать за два года. Как так-то? А так! Будешь плохо работать, будешь часто сидеть на гауптвахте – можешь домой уйти с задержкой и с долгами. Буквально: останешься должен родине денег! - Что, правда, что ли? – А то!
       Да, оказывается, это действительно правда: то, что выдано солдату в стройбате до принятия присяги – это «от министра обороны», то есть – пока бесплатно. Тоже мне, Дед Мороз, блин… Это – и первый комплект одежды, обуви, и то, чем кормили, и всё такое прочее, включая даже те патроны, что отстрелял на первых стрельбах. Стреляют в стройбате, кто бы чего не говорил! Хоть и нечасто. А как принял присягу – всё, плати за всё сам! Вернее, с тебя бухгалтерия вычтет. Неожиданным и, как правило, неприятно неожиданным, для некоторых – очень даже неприятно неожиданным, оказывалось именно то, что в таком деле, как служба родине, отдание конституционного долга, такая ведь святая обязанность, в стройбате – через товарно-денежные отношения… «Можешь заработать денег» - поначалу как-то не грело. Кто их видел-то, богатеньких дембелей, вернувшихся через два года в шелках, да на дорогих конях верхом, а? Ты – видел? А ты – видел?  Я – нет… А вот сам факт, что бухгалтерия считает и высчитывает с тебя за всё и про всё… И баня  - мылся? А чего ж не мылся-то? В самоволке был? Ну, так тебе и надо, ходи грязный, уплачено! И кино в солдатском клубе, выходной был – не видел? А где же ты был? Все видели, а ты – «на губе» сидел? Ну, так тебе и надо, ходи так, не приобщившийся к важнейшему из всех искусств, уплачено! За всё и про всё! С деньгами, после всех перерасчётов, уезжали не все, а только действительно работящие, ответственные и так далее. Только денег своих они - ни до, ни после дембеля ещё долго не видели. Всё зачислялось на личный счёт, с него же и вычиталось «за всё про всё», а получить на руки заработанное можно было через какое-то время потом, после приезда домой. Наверняка продумано так: чтобы солдатик не пропил свои кровные раньше времени! Выдавали на руки «дембельские» рубли - только в крайних случаях, особо отличившимся и особо благонадёжным. Во время самой службы на руки выдавались только те крохи, которые – как и во всей армии. «На курево и комсомольские взносы». Но бывали и премии! Для этого надо было ох, как постараться.
      Главное – некоторые…как бы это помягче сказать…не особо убедительные воспитатели, из офицеров и прапорщиков, попрекали этим самым рублём. Что совсем не вызывало – ни страстного желания оправдать доверия (тем же рублём, ага), ни стахановского энтузиазма, ни уважения к самому воспитателю. Сами-то они – занимались организацией трудового процесса, но при этом – не пачкались особо. Зато их жалованье и успехи по службе – очень даже зависели от  работы солдат и, соответственно, от их и ими заработанного! Вот, где собака-то зарыта! Тоже мне, клад, понимаешь… Вот, вокруг чего крутились особенности стройбата! Производственный процесс – основа, двигатель жизни, ага! Его обеспечение – и стратегическая задача, и особый инструмент, работающий с такими вихревыми потоками, что иногда вызывали побочные эффекты. Уж эффекты, так эффекты! Уж завихрения, так завихрения! Например, арест солдата за грешки и его последующая «отсидка» на гауптвахте – крайняя мера. А работать кто будет?! Посему – воспитывать провинившихся  командиры  старались сами. Как умели. А умели – по-разному! Иные – кулаками, буквально!  Некоторые из них обустраивали комнату ротной канцелярии с шиком – стены «под мягкую мебель» и «под кожу». Возможности стройбата позволяли. Почему «под мягкую мебель»? – Чтобы живая боксёрская груша дополнительно не травмировалась об острые углы. Почему «под кожу»? - А кровь смывать удобнее! А сдачи – не дай! В эти-то, «андроповские времена», отмашка командиру могла стоить трибунала и приговора лет на  … . Поди, докажи, что не ты первый начал. Особенно, когда знаешь, за что бьют. Стой смирно, не ойкай!..
      Конечно, рассказать об этом – кто поверит-то? Дедовщина – это понятно. Но рукоприкладство офицеров? – Быть такого не может! Это – бред, выдумки и подлая клевета на Советскую Армию!.. Да и вообще, «хозрасчёт в Советской Армии» - нет, не может такого быть! Это – неправда! Ты где на самом деле был эти два года, а?! Вот где, порой уже после службы, поджидали некоторых стройбатовцев неприятные эмоции. Очень неприятные, ага…
      Тем не менее, находились такие, что и отслужили достойно, и  при деньгах возвращались. Не таких уж больших – про купленные после двух лет в стройбате автомобили  - как-то правда, не слышали, но всё-таки. И премии получали, было на что печеньки да пряники в «чепке», солдатском магазине при городке, прикупить. Только возможно это было – лишь при выполнении и перевыполнении того самого производственного плана. Будь он неладен… А выполнить и уж тем более перевыполнить его в одиночку было никак невозможно.  Бригада, как правило, могла справиться с планом далеко не в первый месяц.  Нужно было сработаться, войти в рабочий ритм так, чтобы он, зараза такой, план этот самый, начал поддаваться. И там, где бригада становилась единой, слаженной командой – удавалось. Остальные – мучались и страдали.  От трудностей армейской жизни и непосильного труда, типа…
     Осень кирпичникам показалась очень хмурой и холодной. Скоро зима, Новый год, а ничего не греет и не радует. Уже который – пятый ли, шестой ли месяц, план не выполняется. Эти – упрекают. Начальство заводское, да командиры, конечно. Те – усмехаются, да подкалывают. Гражданские, да из других бригад, из другой роты кирпичники. Они-то давно сработались, им – уже в лёгкую всё даётся. Так и норовят демонстративно в пересменку показать, как пируют на премию. Угощать даже пытаются. Только как-то надменно немного. Спасибо, не хочется…
     Разозлились, договорились, перераспределились, сгруппировались. Вот уж точно, не агитаторские речи сработали, а банальное пацанское самолюбие: что мы, валенки?  Эти могут, а мы  - инвалиды? Ну, не-е-ет! Рванули. За декабрь подтянулись, январь получился «в яблочко», а к марту – уже и с премией! Над разговорами про соцсоревнование посмеивались, зато перед дедами из другой роты уже ходили, не опустив головы!
       - Слышь, а ты чего своей тёлочке в подарок на дембель привезёшь? – явно задумал и приготовил какую-то каверзу-подколку один.
       - Кирпич ей подарю, с нашего завода. Для прикола. Чтобы в сумочке носила – фигура прямее будет. Да чтобы такие, как ты, если начнут подкалывать – сразу в лоб. Наш-то кирпич, чай покрепче будет, ага? – парировал другой, думая, что достойно ответил.
       - А я своей  подарю мыло импортное! – ляпнул Первый.
       - И в чём каверза? Чтобы пОтом твоим солдатским не воняло? – пошёл в атаку Второй.
       - Не-а, чтобы тушь ей смывать было, чем – плакать ведь будет, на твою глядя, как она кирпичом, тобою подаренным,  фигуру выпрямляет! – выдал свой козырь Первый.
       Острое словцо для солдатской дружбы – как коням овса: было бы чего подсыпать, а поржать-то завсегда готовы! Главное – не переперчить и не пересолить… А не то – план прокиснет и служба бродить начнёт. Разве не понятно?
   

Вагон минералки
   
      Сашка не записался добровольцем в кирпичный взвод. Не сорганизовался вовремя. Опять весь в своих любовных фантазиях купался, мысленно общаясь со своей Зайкой. Он потом просто в свободные часы общался с земляками, а вместе с ними и с другими кирпичниками, став постепенно как бы своим. Его взвод был прикреплён к заводу «Стройдеталь». Так уж получалось что там частенько бывали простои. Вот и привлекали их на разные другие работы, на разовые шабашки и авралы. В том числе и на кирпичном заводе. Сашка участвовал в знаменитой чистке «преисподней» в подвале завода. Вот, когда стало ясно, почему на этом заводе работали – после войны пленные фашисты, в пятидесятые-шестидесятые – заключённые, а последние несколько лет – солдаты. Гражданские, «вольняшки» были почти в каждой бригаде, наравне с солдатами. Но когда случались особые авралы или приходила пора «чистить преисподнюю» - нормальных людей не посылали, они ни за какие деньги не соглашались на такую работу. А солдаты – им положено, у них служба!
      Если на поверхности, в сушилке, например, сажа была обильной, прямо чёртовой пургой, с чёрными мохнатыми снежинками, то в подвале-преисподней она уже была многослойной, как слежавшиеся сугробы в начале весны, уже не совсем чёрной, а такого жутко-сероватого цвета, что и не передать. И не сухой, а влажной и липкой. А главное – вонючей, как в каком-то фантастическом романе: «в сто мега-смрадов». Долго потом отмывались и долго-долго потом даже во сне воняло… После той «шабашки» солдаты были немного навеселе, а командиры как будто не замечали этого. Всё же понятно: после такого… После такого все привлечённые сослуживцы их роты тоже называли себя «кирпичниками». Имели право!
      А ещё Сашка рассказывал землякам и остальным кирпичникам про другие «приключения на шабашках». Своей Зайке он про такое не писал: не поймёт, да и расстраивать не хотел, а то мало ли… Их  взводу везло на такое. Например, нередки были и настоящие шабашки, за которые даже денег немного платили. Наличными! На руки! Потому, как стоило оно того! Просто разгрузка вагонов - это обычное дело, никого этим не удивишь. Самый популярный вариант – это вагоны с мандаринами перед Новым годом. Наедались мандаринов до пупырышков и красных пятен, до аллергии то есть. Ну – чесались, ну и что. А вот вагоны с углём – вот уж чего наелись! Вкус угля после этого уже не забудешь.
      - Ха! – смеялся Горошко,  - да вас бы на одну смену в шахту, там вам – и на первое, и на второе, и на десерт угольной пыли, и вместо компота! А то - что там:  вагон угля!..
      Ладно. А вот другая тема: стекловата! Тоже чесались, но это уже не мандарины! И бока горели, и спины зудели, и кожу будто бы украли… Спать не получалось несколько ночей по-человечески: любое прикосновение одеяла к коже было, как новый ожог. Микро-ворсинки этой стекловаты проникали даже сквозь одежду и, как «наждачкой», тёрли тело везде, несмотря ни на какие смывания под душем…
      И это, как оказалось, не предел. Пригнали как-то целый взвод на вагон минералки. Да, да! Один вагон обычной минеральной воды в стеклянных бутылках. Какой именно минералки, какой там номер «ессентуков» ли, «нарзана» ли – не вспомнили. Так не до того было, что и забыли, какая была вода. Какая, какая…Минеральная! Обычно для разгрузки одного вагона достаточно нескольких человек – и за несколько часов дело сделано. А тут – целый взвод пригнали! Да ещё и местное начальство базы присоединилось. Иные – даже не снимая галстуков! А потом ещё и тёток пригнали из бухгалтерии. Бедные тётки!.. Видно, что-то там со сроками было авральное с железной дорогой у этой базы… Дело в том, что минералка в стеклянных бутылочках была в вагоне… валом! Вот так: не в ящиках, не к какой другой таре, а прямо буквально валом! Это какой же умник так распорядился, в какой же запарке вагон отгружали и направляли, что вот так вот – буквально навалом, а?
      - Знал бы Брежнев, он  бы снова умер… - где-то уже звучало такое…Кто сказал? Какая разница… Не до этого.
      Из соседнего склада притащили оцинкованные ванны – те, в которых ребёнков купают, грузили в них бутылки, что ещё целые, относили на приготовленную площадку и расставляли там. Огромное количество битого стекла грузили в такие же ванны и относили в другое место. Ведь целыми бутылки доехали не все. Очень даже не все. Быстро стало понятно, отчего такой кипиш и аврал: муравейник целый работал, а куча-мала в вагоне – как будто и не убавлялась. Много разбитых бутылок – не обошлось без травм. Те, что с порезанными пальцами и ладонями, сначала стояли и сочувствовали товарищам, помогая им шутками морально. Но потом и раненые присоединялись, как могли. Бинты в местном медпункте быстро закончились – рвали на себе одежду в лоскуты, как на поле боя. Шутки, как и бинты, тоже скоро закончились. И начался настоящий ад! Оказывается, навалом бутылки лежали только на поверхности вагона. А поглубже, с середины и до самого дна они были сложены штабелями. Сначала казалось, что разгружать даже удобнее. Сначала… Бутылки в штабелях, видно, накапливали статическое напряжение и некоторые из них лопались, когда до них дотрагивались. Некоторые. А некоторые – откровенно взрывались. Как гранаты. Предохранялись, как моли. А травмированных становилось всё больше. Солдаты были – то ли моложе и ловчее, то ли опытнее и осторожнее, но хотя бы лица и глаза сберегли. А одну из тёток увезли на «скорой» - осколок стекла попал в глаз. Потом пришла весточка вдогонку: глаз целый, поранено веко. Всё равно, тот хрен этой редьки не намного слаще. Кое-как закончили. В тот вечер работы в лазарете хватило всем – и врачам, и фельдшерам, и санинструкторам. Больших операций - ни одной,  а всё равно, травм  - как у шахтёров угля: мелкого, но до хрена! А работать-то потом как?! И вправду, как с поля боя. Только воевали не с врагами-диверсантами, а с последствиями чьего-то фантастического головотяпства. Потом приезжали из прокуратуры. Своей, гарнизонной, городской и разных других. Потом поехала «телега» в южный город, откуда вагончик приехал. И ни у кого не было даже тени сочувствия потенциальным жертвам прокурорского произвола. А и поделом им!


Васькина находка

     Яркие лучи летнего солнца предательски били по глазам и мешали контролировать ситуацию, затрудняли обзор. Лаяли собаки. Их, огромных и  злющих, было больше, чем охотников с автоматами. Он не считал, что загнан в угол, не собирался сдаваться и был уверен в себе. У него есть ствол, его надёжный друг и ему нечего бояться. В громкоговоритель охотники с автоматами что-то там говорили, убеждали сдаться, пытались даже взывать к разуму и стыдить: глупо, мол. Он их молча посылал по адресу. Он был уверен, что победит. Не знал пока, как, но точно победит! Вдруг одна из собак вырвалась и устремилась прямо на него. Сама зверюга вырвалась, или специально её на него  спустили? Ещё миг – и зверь вцепится ему в глотку… Он нажимает на спусковой крючок. Вместо выстрела пистолет в руке вдруг превратился в рассыпавшуюся  кирпичную труху…А зверь в прыжке  не просто на него кинулся, а прямо впрыгнул - в него, как в пространство…
      Васька проснулся с бешеным биением сердца и дыша, будто правда от собаки убегал. Очень яркий сон. К чему бы? Что за бред? Пистолет – вместо выстрела превращается при нажатии на спусковой крючок в кирпичную труху, пыль… Правда, бред! Собака-зверюга, в прыжке – не кусает, а прямо проникает в него…Как бы при этом становясь частью его самого… Бред! Фу!.. Отдышаться и попытаться ещё поспать – скоро подъём…
     Васька давно привык, что он – именно Васька. Как кот. Гуляющий сам по себе, умеющий ловить мышей. И опасающийся собак. Он не прятался от них, не жил в постоянном страхе, но был в перманентной готовности к встрече с ними. Его детство прошло в деревне и его собаки не кусали, они на самом деле его грызли и ели, причём - не раз! И у него был резон держаться от них на почтительном расстоянии. До школы он не видел отца – тот сидел в тюрьме. После встречи с папашей пришлось быть в постоянном напряжении: отец был агрессивен. Он не увлекался побоями, если и порол сына, то не так часто и за дело. Но его пьяные скандалы и ругачки с матерью заставляли быть в тонусе, так как её тот, бывало,  лупил. Было тревожно из-за их скандалов. Отец не удерживался на работе в одном месте подолгу, из-за этого им приходилось переезжать с места на место. Васька девять раз был новеньким в классе, на улице. Что такое – «быть новеньким» для пацана? Девять раз за десять лет школы – девять тяжелейших экзаменов!
      - Эй, пацанчик! Сюда иди! Кто такой, а? Новенький, что ли? А закурить есть? А по гыче хошь? – эту песню он слышал много раз…
      Он ни разу не провалил этот экзамен с треском. Но и блестяще – тоже ни разу его не сдал. Что ему удавалось – это не стать зачуханенным, не стать изгоем. Просто удавалось сдержать оборону, даже если и будучи битым, то хоть сохранить достоинство. Драться приходилось не так уж и часто. Как-то умудрялся он вести переговоры, отвлекать потенциальных обидчиков. Он ухитрялся быть для лидеров кем-то не совсем понятным, а значит – интересным. При этом, ему удавалось дать понять этим самым лидерам, что он  им – не соперник, на лидерство не претендует. Какие-то интуитивные навыки дипломатии он, незаметно для себя, освоил. В результате – и отец  порол не слишком часто, и на улице он был, хоть и не «шишку держащим», то хоть не последним в компании… В одной из деревень ему даже кличку дали: «Шеф». Дело в том, что его родители были из «сельской интеллигенции». Отец-то, баянист – заведовал клубом. Баян он освоил ещё до отсидки. А потом – умудрился заочно проучиться в культ-просвет- училище. Мать была медсестрой, «сельской врачихой». Ему положено было носить аккуратный чубчик и всё такое. Все в селе знали, чей он сынок и знали, что он – хорошист. А такому завсегда и без вопросов продавали курево и бухло в магазине. Ведь понятно же, что «для папы», не для себя же! Вот он и снабжал пацанов, особенно – «старшаков», то есть из более старших классов, сигаретами и выпивкой при первой их просьбе: «Шеф, выручи, а? Тебе же поверят, тебе продадут!». Так он покупал себе не только безопасность, но даже уважение… Тем более, что и от выпивки со «старшаками» он не отказывался. Но сколь верёвочка не вейся…Однажды спалился он, вместе со всей компашкой. Долго по деревне смеялись, как сынок из интеллигентной семьи устроил пьянку с отъявленной деревенской шпаной.
     А в девятом-десятом классах, в последний раз побывав новеньким, он уже учился в городской школе. Он – в городе! А школа-то была в самом беспокойном районе…
      - Эй, пацанчик! Сюда иди, а? Кто такой сам ваще, откуда? Кого знаешь? А десять копеек есть?  А если найдём? – знакомая песня звучала уже на  новый, ещё более жёсткий лад. Тут уже могли не только отмутузить, могли и убить.
      Он пытался заняться спортом, записаться в секцию бокса и не только. А потом – удалось попасть в полузакрытую секцию карате! Да вот, незадача: желтухой заболел. И всё, накрылось для него карате. Аж на несколько лет. И в стройбат загремел из-за этой желтухи… Как будто какой-то экзамен он для себя недосдал. Уверенности не хватало. Удержался в первые месяцы в армии, даже узнал в себе то, чего раньше не знал: у него есть зубы и он может их показать! Но уверенности хотелось ещё, а вдруг ему только кажется, что у него есть зубы? А вдруг он ещё слабоват?
         И вот судьба подарила ему, а не кому-нибудь другому, такое! Однажды он на перекуре приглядывал во дворе завода металлический лист. Удумал себе на вагонетке кое-что усовершенствовать. В полузаброшенном углу заводского двора стоял старый сарай-склад. Хранили там такую ерунду, что и ходить-то туда забыли. Рядом с этим сараем-развалюхой он, вроде, видел то, что было нужно. Есть! Лежит лист ржавого железа, еле разглядел. Приподнял – а там свёрток! Настолько старая тряпка, что даже истлела почти. А в ней – только тронув, он уже на ощупь понял: ствол! Аккуратно развернул – точно! Настоящий! «Макаров»! Сердце забилось, как пулемётная очередь, мысли, друг друга перегоняя, поскакали, как телята весной на выгуле:
    - Это наверняка – криминал!...
    - Давно лежит, явно…
    - Хозяин, поди, сидит…
    - Или самого замочили уже… район рядом – бандитский, да и солдаты – не подарок…
    - Рано, или поздно придёт хозяин – перепрятать надо!..
    - Пристреляться бы, проверить – годный ли...
    - Патронов бы ещё надыбать…
      Он не грезил ограблением банка, не собирался никого убивать. Ему было достаточно того, что теперь у него ЕСТЬ НАСТОЯЩЕЕ ОРУЖИЕ, ЕСТЬ СОБСТВЕННЫЙ СТВОЛ! Он чувствовал себя всесильным, зная, что теперь У НЕГО ЕСТЬ ПИСТОЛЕТ! Как будто атомную бомбу в кармане заимел! Он обрёл новый для себя уровень уверенности! Он даже ходить стал гораздо прямее. Он почувствовал силу! Мистика? Никакой мистики, вполне себе объяснимая закономерность. Так и атомная бомба стране нужна – не для уничтожения, а для безопасности, для уверенности. Для того же они и Объект строят! Сколько раз на политзанятиях говорилось, ага…
      Перепрятал. Там же, неподалёку. Не найдут! Проверял почти каждую смену – на месте ли? И – как подпитку получал, как будто бак в танке топливом заправил: на месте!  Ну, теперь!..