Стройбат, ага. 9. Солдатская любоффь

Цикл рассказов, историй и баек

Внимание! 18+!


Часть девятая
СОЛДАТСКАЯ ЛЮБОФФЬ

Письма солдатские

      «Милая, родная моя Ларисочка! Белочка моя ненаглядная! Драгоценный ты мой, пушистый комочек!...».
      «Лилечка! Утречко ты моё долгожданное! Песенка моя любимая! Как же я по тебе соскучился!....».
      «Галочка! Птичка моя! Где же мои крылышки? Долететь бы до тебя, хоть на часок, хоть на минуточку!..».
      «Фая! Сладкая  моя! Как путник в пустыне я без тебя! Один глоток хотя бы – и не умереть мне от жажды! Один приветик в конвертике, один поцелуй, хоть на словах, в письме – и я горы готов свернуть!..».
     Сегодня Сашка был в ударе. Он уже давно в ударе, это – его привычное состояние. Все в роте знали, что он – не от мира сего, он добровольно сумасшедший, влюблённый в собственную жену. Как угораздило его жениться перед самым призывом, так и не переболел он до сих пор ещё медовым месяцем. Процесс стал хроническим. Судя по тому, как часто он получает письма от своей Зайки,  там - то же самое. Любовь до гроба – дураки оба! Однажды его, как специалиста, как эксперта по состоянию влюблённости, попросили поделиться эпистолярной эрудицией. Помоги, мол, слова подобрать, письмо вот девушке своей пишу, а слов не хватает. Чувства есть, а слов – ну не хватает и всё тут! Сашка не жадничал, подсказал. Он эти слова каждый день новые пишет. Он этим языком дышит. Ну, и понравилось, народу-то! И тем, кто как бы пишет, и тем, кто читает и хочет ещё…
      Некоторые не злоупотребляли. Один-два урока у маэстро – дальше сами, дело пошло! Было бы желание, а оно у солдата – никакой бром в компот не остановит!
      Иные – вообще не связывались, всё - сами. Хоть и не так лирично, но от себя, по-честному. Вообще, те – тоже по-честному. Почти. Слова – Сашкины, а чувства-то - свои же! Сашку всё чаще стали звать «Зайкин». А к концу службы – вообще: «Зайка». Он не обижался. Такие не обижаются. Ну чего с него взять? -  Перманентно, хронически влюблённый – значит, практически сумасшедший же!
       - Эх, мне бы так, хоть чуть-чуть  с ума посходить… – вздыхали многие, которые постарше.
       А вот если бы отстранённо, чисто логически – то если учесть, что Сашка – автор многих и многих ситуаций, когда «Снегурочка растаяла», то можно себе представить, скольких женщин он заставил плакать от счастья!.. Сколько сердец забилось галопом, стуча – кому в подбородок, а кому – прямо туда, где у них, у женщин, бабочки какие-то там порой порхают! Да чего там, сколько трусиков девичьих взмокли от слов, которые он продиктовал своим сослуживцам для них, любимых! Так ведь, если совсем логически, совсем по-честному, то он же жениться на них всех должен! Во, гарем бы был, а?..
       …Нет, лучше не надо. А то – ревность, страсти, кровища… Убьют ведь тогда Сашку! А как же Зайка? А кто подскажет слова правильные, когда после смены башка не соображает, а письмо дописать – невтерпёж, аж скулы сводит?  Нет, пусть этот добровольно сумасшедший живёт. Пусть уж так, как есть… Не настолько это и грешно ведь: слова-то Сашкины, а чувства, чувства - свои же!   
         «Оленька! Счастье моё! Спасибо тебе, любимая, за то, что греешь ты сердце моё! Слышишь, как оно бьётся?.. Гостем хочу я быть в снах твоих…».
        «Надя! Наденька! Надежда моя и отрада! Именем твоим, взглядом твоим,  теплом твоим надышаться бы, да не в письме, а наконец, чтобы видеть тебя, лицо чтобы твоё в ладонях держать… Они у меня, правда, в мозолях сейчас, ладони-то…».
         В школе ведь такому не учат… Ещё бы!


Мамкины пирожки
   
      Колёк с первого дня службы, как и все, слышал от старослужащих, сержантов и старшины эти слова: «Всё, ты – в армии! Забудь про мамкины пирожки и привыкай к новой жизни!». Или: «как выйдут из вас окончательно все мамкины пирожки – так и присягу принимать будете!».
      Колёк с понимающей улыбкой относился к стонам сослуживцев по поводу тоски по «мамкиным пирожкам». Спокойно слушал вздохи по поводу переживаний женихастых: «Как там Она? С кем?..». Иронично игнорировал болтовню по поводу «спермотоксикоза». И не только потому, что ему уже двадцать три, не маленький уже. Судьба подарила ему трёх женщин сразу: ему писала мать, которая отдавала, как могла, всю свою материнскую любовь, писала жена, которой он доверял, как хорошему другу, и умница дочка, его Муза, его Ангелочек, добавляла свои милые каракули. Дочка болела, когда он уходил в армию, потому и сопровождала его до самого вокзала только  мать. Писал он им, как правило, не каждый день, без фанатизма и слащавой лирики. Обычно – в ответ на письма матери или жены. Те писали, бывало и в одном письме все трое, с каляками-баляками дочки. Бывало – и от себя каждая. Без секретов друг от друга. Мать и невестка нашли общий язык без вмешательства Колька и вполне подружились.
      Колёк служил с самого начала в муз-взводе, с земляками общался не часто. Про художества с письмами Сашки Зайки он, конечно, слышал. Но ему это всё было ни к чему, обходился сам. Своих слов хватало. Вполне.
     Колёк закончил музыкальное училище, играл на тромбоне. Вечерами до армии подрабатывал в ресторане, играл на бас-гитаре в ансамбле. Работёнка – для кого-то престижная, а он к ней – холодно. Не нравилась ему сама обстановка. Он, боксёр, привыкший к спорту с детства, хорошо усвоивший кодекс чести  боксёра, как тренер научил. И ему хотелось чего-то совсем иного. Три дорогие ему женщины окружили его любовью и заботой, теперь – его черёд стать для них защитником и добытчиком. Куда себя деть после армии – его думка с самого начала службы.
        В отличие от Андерсена и многих других, обожающих слащавые, по его мнению, шлягеры модной итальянской эстрады, Колёк, как и Серёга, уважал только рок. Потому и не очень ему нравилось лабать в ресторанном ансамбле не самую любимую им музыку. А к чему это, здесь-то? – Да к тому, что была только одна женщина, кроме жены, матери и дочки, о которой он говорил с обожанием, даже в присутствии жены. Это – Сьюзи Кватро, первая рокерша в мире. Тем более, для него, играющего на бас-гитаре, ведь  Сьюзи – она же на «басухе»! Иным – не понять…
      Колёк во всём, даже в общении с друзьями, так или иначе, показывал привычки спортсмена и повадки боксёра. Ни Генка, ни Андерсен, тоже знакомые с боксом, ни даже Славка, вообще известный в их краях спортсмен, не проявляли себя боксёрами в их компании так и настолько. Колёк даже здоровался с теми, кого уважал и любил, как друга, по-боксёрски: тыкая кулаком в челюсть. Да не так, чтобы это было похоже на удар, а как бы дружески похлопывая (ага, не по плечу, а кулачищем в рыло, но не больно и мягко только):
       - Как я рад тебя видеть, мо-о-орда! – но делал он это так, что обижаться и злиться было невозможно, разве что, попытаться ответить тем же. Хотя, с Генкой, Славкой и Андерсеном он здоровался, как обычно, как все. Почему-то…
       Колёк ничего не скрывал и рассказывал о всех своих любимых женщинах охотно. Как и «про Сьюзи». Особенно, откликаясь на разговоры про те самые «мамкины пирожки». Мать называла его «Николка». Говоря о ней, вспоминая разное, он старался передавать и её интонации, и свои собственные на тот момент… А вот интересно: печёт ли Сьюзи Кватро пирожки?.. Но сейчас – не об этом.
       - Николка, сыночек, уроки учишь? Ну, учи, учи…А я тут пирожков испекла. Хочешь – приходи на кухоньку, а хочешь – я тебе сюда принесу.   
       Пирожки Николкиной мамки, судя по тому, как он рассказывал, были просто волшебными. Просто так, за счёт красноречия и актёрства так не расскажешь. Слюнки глотали практически все, кто это слышал…
       - Ма-ам! Я же предупреждал: у меня на носу соревнование! Мне вес надо сбрасывать!
        Колёк даже в армии не особо похудел, был похож немного на Винни-Пуха. Медведя, с которым забавно пообщаться, но не дай бог его разозлить!
       - Ой, прости, Николка! Я не подумала, что это  так серьёзно… Думала, немножко – можно…Тут всего-то – десятка полтора… Хочешь, я их выкину?
       Как же можно-то? Такие трогательно румяные… Такие сказочно ароматные… Так зазывно и сладко манящие, будто поющие ещё оттуда, с кухни… – И выкинуть?..
       - Не-ет! Неси, нюхать буду.
       Запаха мамкиных пирожков из Николкиного детства хватало многим и надолго. Вспоминали – и слюнки глотали. Ну вот, опять…


 Романтики им, видите ли, хочется...

     Особенности жизни в казарме, недостаток свободы, жёсткие рамки устава накладывали свой отпечаток и на то, как молодые мужики решали проблемы «спермотоксикоза». Термин в те годы был известен любому, хоть сколько-нибудь грамотному человеку. Это касалось и узко-конкретного вопроса сексуального удовлетворения естественных потребностей организма, и любовно-эротических. Это про «повздыхать и пообщаться». Последнее, кстати, актуально порой в не меньшей степени.
      Одно дело – такие, как Зайка. Этим – всё нипочём, они любые трудности солдатской жизни переживут. Они наверняка и чуму переживут, не заметив смертельной опасности, пока, блаженные, в головах своих только и знают, что новые ласковые слова подбирать для новых писем. Но таких, честно говоря, точно не большинство. Да и у них есть особая уязвимость: не дай бог, что-нибудь там, с адресаткой, не то!  Ну, например, писать перестала, или вдруг замуж за одноклассника вышла… Такие – группа риска по суицидам и самострелам всяким. Это любой прапорщик подтвердит.
      Другое дело – это всеядные и разбитные самцы, которые не брезговали доступной любовью, если это так можно назвать, «казарменных красавиц». Если рядом с военной частью есть жилые районы, то наверняка найдутся молоденькие нимфоманки, для которых особый кайф побывать в казарме. По очереди, или «хором», но такие согласны на любые виды совокупления. Не за деньги (какие у солдатиков деньги?!), не за выпивку (они и сами нередко приносят), а за «спортивный интерес». Серёга слышал о таких ещё до армии. Слышал и о их специфических «знаках различия», смысл которых известен лишь посвящённым. Например, некоторые любительницы посещать танцплощадки в военных училищах по выходным и в «дни открытых дверей», носили в ушах какие-то странные клипсы. Вроде, явно недорогие, и всё время – будто бы одни и те же, даже одинаковые. Только у одних они короткие, а у других, даже внешне – более уверенных в себе – подлиннее, почти до самых плеч. Оказывается, это – нанизанные на нитки пуговицы от кальсон охмурённых ими курсантов! Это вам не бусы с зубами убитых зверей и не «орденский иконостас» из значков победителя социалистического соревнования! Здесь-то трофеи посерьёзнее! И ведь среди них, таких «казарменных красавиц» не все – явно психически ущербные. Хотя таких - как раз больше. Бывали среди них и вполне себе симпатичные, внешне благополучные. Точно: спортсменки-рекордсменки! Но с ними связывались, всё же, не все.  Кто – из соображений банальной гигиенической брезгливости: это же стопроцентное «попадалово к докторам». Если не гонорея, то, как минимум – лобковые вши, а то и всё вместе! Кто-то не связывался с такими, потому что не любил «хоровое пение», предпочитая «сольное творчество». Смотаться в самоволку – это уж в крайнем случае, «когда невтерпёж»,   а законное увольнение в город на выходной – это повод и развлечься, и знакомство завести интересное. Мало им доступного и лёгкого «перетраха». Им, видите ли, романтики хочется, азарта ухаживания и послевкусия от любовных игр!
        Немалое количество и тех, кто просто перестроил свою физиологию как бы «на зимовку». Как медведь – в спячку, в берлогу, во временное полу-небытие. Тем более, что это и не слишком трудно при таких физических нагрузках: «тут за день так накувыркаешься», помашешь лопатой или ломом смену – не до игрушек всяких… А ещё – онанизм резко пресекался! Тех, кого заставали за этим постыдным делом – не били, но высмеивали так, что другим неповадно было. Посему – регулярные последствия физиологических реакций молодых организмов в виде ночных поллюций и застирывания солдатских трусов или кальсон после этого.  Обсуждались эти интимные гигиенические подробности вслух крайне редко: слишком деликатная тема… И уж тем более – не дай бог, какое подобие гомосечества! Не везде, но как правило, именно побывавшие в «крытке» пресекали любые попытки самоутверждения с помощью прямых сексуальных унижений – изнасилований и т.п.. Тезис простой: «на мужика встанет только у пидора, значит, активный пидор – всё равно пидор, а таким не место в приличном обществе!». Если нужно было кого жёстко наказывать по понятиям – «опускали» символически, с помощью швабры и т.п., но никак не иначе, что для наказанного ничуть не лучше. Так что, эта тема - уж точно не заменитель удовлетворения потребностей, даже, если и нашёлся бы, кто не прочь! Одна из возможных причин – тезис, как закон: «здесь - не крытка, если ты – мужик, то возможность всегда есть: бабы и знакомства с ними бывают и в казарме, и в самоволке, и в увольнении, и на объекте полно вольняшек – красавиц-недотрог, принцесс-несмеяночек, да и просто давалок!». Про какой-то там бром в солдатском компоте - и слышать не слыхивали.
        - Девушка в красном! Дай нам любви, несчастным!
        - Красавица в синем! Зябко? – Мы подкеросиним!
        Это – грубо. Это – для «приколоться из окна автобуса», когда на смену везут, явно не для знакомства. Хотя…
       - Женщина в светлых трусиках! – ну, это вообще солдафонский пошлый юморок, опять же – из кузова переполненного солдатнёй грузовика. А весело-то ка-а-ак! Ведь, если такое крикнуть в толпу, например, у пешеходного перехода на перекрёстке у светофора, то несколько, как правило, рефлекторно оглядываются.
       - Ой, нет, обознались, это - не Вам, простите… - ха-ха-ха!
       - А вы почему не реагируете, сударыня? Вы не в светлых трусиках? Молчите? Значит, вообще без трусов? Холодно же! – ха-ха-ха! – это уже смеются все, кто слышал. Почти.
        Ну всё, нам пора, светофор даёт команду: загорелся зелёный. А ведь чуть, было, не познакомились, ага…


Песня

      Особой темой, как праздничным салютом, с фейерверками и добрыми вспышками радости для всех это видевших и побывавших рядом, были  романтические любовные истории  между солдатами и девушками «из вольняшек» на пром-объектах и стройках. Не один служивый остался после дембеля в Городе, обзаведясь семьёй. Не один приезжал после увольнения в запас к родителям с невестой.
      Каким образом скромница и умница Алла оказалась на кирпичном заводе? За какие такие грехи и по какому приговору её, симпатичную, туда, да бессрочно-то? Это с самого начала оставалось для кирпичников загадкой.  Она - не из тех, кого называют обязательно красавицей. Она, не будучи яркой и смазливой, была именно симпатичной. Сразу и не заметишь, а приглядишься  - глаз нет оторвёшь! Эрудит Горошко и про неё вспомнил где-то прочитанное: «настоящее золото не сверкает, сверкает дешёвая бижутерия, золото же – тускло и мягко сияет, но тем и притягивает!». Те, кто пытались подкатить к ней «махом и с налёту» - обломились сразу. Из остальных – не испытывал судьбу лишь… Да нет, все и каждый – хоть как-то, но оказывали ей знаки внимания! И всем был вежливый, прямо-таки аристократический, с улыбкой, но конкретный отказ. И почти каждый, лишь ненадолго смутившись, заводился ещё больше!  Её ведь не просто хотели – ей восхищались! Её обожали! В её присутствии кирпичная пыль становилась сладкой пудрой!
       Боя быков не было. Бодания козлов и баранов – тоже. Турнир ревнивых кобелей не состоялся: всех обломил Агранович. Он первый выяснил, что Алла просто живёт неподалёку, а наличие больной матери – веская причина устроиться на работу поближе к дому, «явно ненадолго», как казалось… Его ухаживания были приняты, хоть и не сразу, возможно, как раз по причине наименьшего напора. Они долго, аж несколько месяцев, как бы танцевали «кадриль на сближение». Чёрные снежинки сажи застывали в воздухе, а сырые куски глины – зародыши будущих кирпичей – не хотели заезжать в сушилку, так и норовя подглядеть: как у них там? Всё ещё кадриль? А когда же вальс? А танго будет?
       И кому какое что, сколько длилась эта сказка? И важно ли на самом деле, венчалась ли она свадебкой? И сколько мёда, да по каким усам там стекло? Главное – никто и ни разу не видел спектаклей и концертов – с ревностью ли, скандалами ли… Зато всякий раз, когда эти влюблённые появлялись на людях, а появлялись они каждую смену, так как были в одной бригаде, они не стеснялись и не скрывали своих отношений. И в их присутствии раскалённые кирпичи приветственно и смущённо излучали Радость,  крокодилы-автокары умилённо мурлыкали, а матерные шутки – таяли на солдатских устах, как те самые Снегурочки, так и оставаясь невинными, потому что ни разу не произнесёнными…
     Ритмы и нотки Песни, которую пела гудящая Печь на кирпичном заводе, глядя на этих влюблённых, разносил ветер, что дул от Реки. И Город, вдыхая отголоски этой Песни, понимающе подмигивал ночными окнами многоэтажек. Невидимая рука дирижёра по имени Любовь руководила оркестром, что аккомпанировал этой Песне. А вместо инструментов у оркестрантов были те самые новенькие кирпичи, легко и охотно спешащие излучать Радость. Они, эти кирпичи, точно знали, что их ждёт: когда-то и они будут в новеньких домах участвовать в  том, как Город вновь понимающе подмигнёт кому-то ночными окнами…
     Пусть немного в другой тональности, может, и с другими припевами, но такую же песню вам наверняка до сих пор могут напеть на многих объектах Города, где когда-то отметился стройбат…Разве не слышали?