Стройбат, ага. 11. Уроки жизни

Цикл рассказов, историй и баек

Внимание! 18+!


Часть одиннадцатая
УРОКИ ЖИЗНИ

Яма

        Сашка работал в своём цехе исправно, не особо-то и выкладываясь. Может, не так напряжённо, как его друзья-кирпичники, но даже защитного юмора по поводу работы и армейской службы не проявлял. Над шутками других – посмеивался, конечно. Уроки жизни от стройбата учил вместе со всеми. В письмах своей Зайке он обо всём об этом – только вкратце, с ней – всё больше о любви и о том, что известно только им двоим. Собственных историй, достойных обсуждения с дружками-кирпичниками, после случая с «минералкой» у него не было. До поры.
       Один  из таких уроков достался именно ему, вместе с некоторыми из его взвода, на осенних работах. Уж что-что, а пресловутая битва за урожай – это то, что не отменила бы никакая стихия. Как осень – так студенты, школьники, интеллигенты, ну и конечно же, солдаты – все, как один, привлекались к сбору урожая. Кто забыл – тому напоминали  расхожий анекдот про шпиона, который успешно внедрился в нужном месте, но не был заранее оповещён о том, что такое «на картошку». Когда пришла пора и вокруг стали об этом говорить все подряд, он стал задавать вопросы. На него смотрели, как на  идиота.  И если отвечали, только междометиями и подниманием взглядов кверху: «…на картошку? Это – песец!». Ему так стало жалко  себя, он так не хотел, чтобы для него наступил этот самый  «песец», что оформил он письменно, на хорошей бумаге, явку с повинной.  И, вручая её непосредственному начальнику, произнёс: «я не могу поехать на картошку… я – шпион!». А начальник, нервно разрывая его бумажки на кусочки, с матюками выдал: «ну, мля, чего только не придумают, лишь бы на картошку не ехать!».
         Солдатам же такая битва была совсем не в тягость. Всё какое-то разнообразие. А ещё и вероятность приключений в виде знакомств с деревенскими тёлочками, городскими козочками из каких-нибудь НИИ, ну и конечно же – а как без них? – стычками с местной шпаной.
        В один из таких дней Сашка оказался на картофельном поле в зоне внимания Визгливого прапора, того самого, что в последнее время «был приставлен» к «кирпичникам». Те-то его уже «выдрессировали», с ними у него худо-бедно выработалась относительно безопасная для него самого дистанция. Он был неопределённого возраста: видимо, страдания от того, что он сам поместил себя в ад, состарили его раньше времени. Что его удерживало в армии – он, возможно, и сам уже не знал, просто продлевая себе мучений от жизни, которая была совсем не в кайф. Он при любой возникающей неопределённости, в любой ситуации, требующей принятия своего волевого решения, переходил на визг. Потому и Визгливый прапор. Кирпичники быстро его «выучили», даже почти и не издеваясь (только чуть, в самом начале), оставили в покое. Лишь бы не мешал. Он прятался, находясь неизвестно где, всю смену, пока его взвод был на работе. При общении прятал глаза. В дороге туда и обратно  он сидел тихо. Похоже, что для него всякий раз была одна задача, как для двоечника в школе: дождаться бы звонка с урока и лишь бы не вызвали к доске. Если нужно было – по дороге после смены солдаты давали знать водителю, чтобы остановился у гастронома. «Не положено! Был приказ!» - взвизгивал бедолага. «Мы – за печенюшками!» - просто ставили его в известность  служивые, даже и не собираясь подчиняться. Разве что, разливали «печенюшки» не при нём, на всякий случай.
      На картошке в тот день все перемешались: кого-то притянуло туда, где поблизости виднелись  женские косыночки, кто-то успел познакомиться и уже кучкуется с местными мужиками, по-братски готовыми угостить служивых, чем бог послал. А что бог мог послать сельским труженикам в это время? – Конечно же, хорошего «первача»!
        По незнанию ли, по недоразумению, а может, и по природной своей глупости, какой-то местный начальник – то ли председатель, то ли пониже шишка, обратился к Визгливому прапору за помощью шефской. Других в офицерских погонах, как будто не было, нашёл к кому… Мол, «вы же не просто армия, вы же – из стройбата, а значит – наверняка на все руки мастера. Тут рядом – силосная яма, проблема там. Может, поможете?».
        Визгливый прапор, не узнав подробностей предлагаемой задачи, не предполагая вероятных рисков и масштабов возможных последствий, по своей безвольности, принял эту просьбу, как приказ, не умея, наверно, отказать. Подозвал тех, кто были поблизости. Собралось около десятка. Среди них был и Сашка. А ещё – из его взвода Олег Колоброд, который был в этот день именинник и ему в День рождения судьба уготовила подарок: его ждала с гостинцами (на весь взвод) приехавшая к нему мать. Ротный уже пообещал увольнительную вечером, после возвращения с полей. Ох, какой ещё сюрприз-подарочек ждал Олежку в этот день! А вместе с ним и остальных, из того десятка, отобранного - не судьбой, а окликом безвольного Визгливого прапора. Отказывать  ему  и уклоняться от какой-то мимолётной шабашки никто и не собирался. Все уже знали: если отзывают на что-то «левое» - наверняка уж не «чистку преисподней»,  а может,  даже заплатят немного. Почему бы и нет?
      Подвели к месту. Местом оказалась силосная яма. Это вырытый котлован, с бетонированным дном и стенами, укреплёнными большими бетонными блоками. В них, в эти самые ямы, колхозники сгружали рубленные стебли кукурузы, по несложной технологии делая из этой массы ценнейший корм на зиму для скота: силос. По какой-то причине, теперь уже без разницы, какой именно – одна из стен была пологой, на сорок пять градусов, как будто только что засыпанная свежим мягким грунтом. А противоположная ей – неровная, с угрожающе рассогласованными и готовыми совсем рассыпаться, бетонными блоками - «быками». Пока те двое – Бездумный председатель и Безвольный прапор – ещё только собирались начать уточнять задачу, вся ватага ринулась в яму. Каждый потом спрашивал себя и удивлялся: «Я-то зачем туда попёрся? Ведь никогда и ни с чем подобным не связывался!». И не просто так, а кто-то – ещё и прихватив с собой инструменты. Лом – первое, что просто не могло не быть на пробу использовано. Лишь ткнув одну из бетонных глыб ломиком, солдат произнёс негромко-растерянное:      
       - Ой, мля!..
       То, что было после этого «…мля!», длилось лишь мгновение. Но описать это одним предложением – просто невозможно. Тяжеленные бетонные блоки заскрипев, будто заворчав, будто сетуя на то, что их непутёвый солдатик ломиком потревожил, начали двигаться. Будто большие ворота начали раскрываться. И это – точно не врата рая! И рядом – точно не архангелы, а всего лишь Бездумный председатель и Безвольный прапор. Крик этих двоих – ни по содержанию, ни по интонациям -  не описать цензурными словами. У каждого из тех, кто были внизу, как по учебнику какому-то, - если и не вся жизнь перед глазами пронеслась, то уж мыслей в одно мгновение пробежало – и не сосчитать! Тут же - и силы какие-то неведомые появились. Все до единого,  невероятным броском, да по мягкому грунту, оказались  наверху.  Кто-то потом говорил о впечатлении, «будто по пяткам слегка мешком с песком ударили». Слегка… Грунт-то мягкий, ага…
       Перспектива быть раздавленным бетонной плитой, да ещё и размазанным по бетонному же полу, да в такой компании, да во цвете лет, да ещё и по такой глупости – не устраивала никого!  А особенно – именинника Олега Колоброда. Ничего себе, побывали в битве за урожай!..
       После грохота и криков была минута молчания. Все смотрели туда, где только что десять ангелов-хранителей на славу поработали. Слов не было ни у кого…
       Придя в себя, каждый подходил к Олегу и жал ему руку:
       - Ну, с Днём рождения!
       – И тебя с Днём рождения! - Отвечал именинник каждому…      
       Сашка поделился вечером впечатлениями о том, что произошло, с друзьями-кирпичниками. При этом, уже во время рассказа, для него самого совсем неожиданно, задрожал голос, затряслись руки. Он даже смутился от этого. Эрудированный Горошко вспомнил, как что-то читал про «синдром ветерка от пролетевшего мимо уха пушечного ядра». Это – про Наполеона, который как-то во время битвы почувствовал – то ли ветерок около уха, то ли – будто платком по нему провели. А в следующее мгновение раздался взрыв и одного из его генералов, что был неподалёку, разнесло в куски вместе с лошадью. Наполеон завершил бой, как положено, а уже к вечеру почувствовал себя «не очень»: коленки затряслись, ладошки вспотели, сердце застучало… И это – не кто-нибудь, а сам Наполеон! А тут – ни разу не обстрелянный солдат из стройбата. Ничего себе, - битва за урожай, ага…
        Многие писали  и говорили о том, что встреча со смертью оказывается хорошим уроком на всю жизнь. И?.. Никто их побывавших я той яме, как и в других подобных ситуациях, коих в стройбате немало, никаких уроков тогда не вынес. Поволновались потом, пришли в себя, успокоились – и всё на этом. Вспоминали тот случай, как аттракцион, как приключение, как забавный анекдот. Не более. Продолжали грубо нарушать технику безопасности, ходили по карнизу на стройках, пили - чёрт знает что. И - хоть бы хны! Ничему эта история не научила. Даже Сашку. Видимо, уроки жизни, что предлагала служба в стройбате, состояли в чём-то ещё. Простой опасности было маловато для молодых мозгов и душ…
     - Есть такой миф: «умирают другие, со мной ничего страшного произойти просто не может!». Вроде того, особенность периода ранней юности. – это уже делился эрудицией по поводу молодецкой бесшабашности Коха.
      А уроков жизнь в стройбате готовила ещё немало. И каждому – свои.


Берсерки ХХ века

       Как обычно, перед праздником муштра и шагистика между сменами – на износ. Конкурс строевой песни, подготовка к параду местного значения и тому подобное… А то, что у кирпичников как раз в эти дни выпадала вторая или третья смена и они не высыпались уже который день? – Трудности армейской службы, которые надо переносить стойко! Всё! Вопросы есть?.. Общий фон усталости ещё не достиг того пика, когда наступает истощение и становится всё равно. В тот день он был пока лишь на уровне нервозности и озлобленности. Не дай бог, кто под руку попадётся! А он дал, попались под руку некоторые…
      Ехали на очередную ночную смену, вновь не выспавшись, уставшие и злые.  Кирпичников сопровождал прапорщик Данилин. Он всё понимал и молчал. Сам ещё недавно был на их месте. И сам устал не меньше. После строевых «манёвров» не успели даже переодеться в «всо», ехали в «хэбэ», с погонами. Джума развлекал свой «колхоз» - троих односельчан,  пересказом услышанного накануне от Кохрамона:
       - У древних викингов были такие особые воины, «берсерки» назывались. Они в мирной жизни были, как бомжи: зачуханные, грязные, ни чему не годные. Их, вроде того, все не любили, таких-то. А если война – им не было равных! И когда их выпускали в атаку – разбегались даже свои! Они смерть презирали! Они её искали даже! Такие они были свирепые и отважные!
      «Колхоз», а вместе с ними и таджик Худой, он же – Худайбердыев, слушали, раскрыв рты.
      - Джума у Кохи скоро все лавры отберёт. – заметил вполголоса Агранович.
      - Тихо ты! Не спугни! Я слышал, как это сам Коха рассказывал…
      - Слышал бы он сейчас то же самое, в пересказе Джумы… - сдерживали смех Горошко  и Васька. Это шоу в виде подслушивания, как прикольно Джума рассказывает что-то там про викингов, хоть немного их забавляло, отвлекало и снижало градус раздражительности.
       Тем не менее, тема «про берсерков», как тема агрессии и всего воинственного, в такой день была, как нарыв – вот-вот и вскроется. Поединки «один на один», как ни странно, были в городке не так уж и часто. И вообще в стройбате, и среди кирпичников. Их всего-то, таких конфликтов было в их взводе: раз-два  - и обчёлся. Это – не школа, не вечер в сельском клубе, не дискотека в пионерлагере. Если в роте, - то чаще это было просто избиение – одного другим, реже – несколькими одного, а нередко - нескольких одним, более борзым. Просто это были «акты воспитания». «Дюжина матюков и пара подзатыльников, особенно, если по делу – не считается» - знакомо ещё с «карантина». Это - в роте, но не среди кирпичников. Потому, как для них это было не характерно, они среди своих обиженных и зачуханенных не имели. На то и «кирпичники»! История с Дрюней – не в счёт. Да перевели его в другой взвод не так давно, кстати. От «петушиных боёв» в виде поединков, пока могли – воздерживались при ссорах, опасаясь «андроповского червонца». А уже если разгорались пожары настоящих махачей, то это уже был кураж «толпа на толпу»,  «стенка на стенку», когда по-другому уже было нельзя и отсидеться в уголочке было бы себе дороже. «Это уже не групповой секс, не схалтуришь!» - выражение  видавшего жизни Аграновича. Хотя… Как сказать, ведь кто-то так и прослужил все два года, так ни разу и не отметившись в «больших замесах». Кто-то. А взводу кирпичников пришлось столкнуться с ситуацией, как «по Аграновичу»: и захочешь, да не схалтуришь!
      Водила по каким-то причинам, связанным с изменениями на дорогах в связи с праздниками, решил поехать не привычным маршрутом, а через жилой район, тихими улочками. Вечерний Город будто чесался, как пёс, то тут, то там проползавшими тенями пьяных и поющих.
      - Шизгара! Йоппп… шизгара… - о, это – «Шокин Блю»…
      - Лай-лай-лаааай-лай-лай-ла… - а это – не пойми, кто…
      - Вод-ки-най-дуууууу! Вод-ки-най-дуууууууу! – о, а это – «Смоки»…
      - Помогитееееее! – а вот это – уже что-то серьёзное!...
      На одном из перекрёстков шеф вынужден был затормозить: женский крик был очень пронзительный и явно не спьяну…
     Сумерки жилых кварталов, с подбитыми уличными фонарями, да в таком звуковом оформлении, не давали возможности долго разбираться, что случилось. Все, включая прапорщика, рванули в сторону крика. Уже по дороге кто-то с балкона дал краткую и исчерпывающую информацию: в микрорайон забрела толпа пьяных и залётных, с откровенной целью покуражиться, избивая всех подряд. До места, где явно не просто шумят, а творят откровенный беспредел, было метров полтораста. Эти полтораста метров преодолели, набирая оборотов и раскручивая пружину накопившейся за несколько суток злости. На ходу снимали ремни, наматывая их на кулаки и готовясь сражаться ими. Асфальт звенел под солдатскими сапогами с победитовыми подковками. Не успели перед праздниками во время очередного шмона эти подковки заставить снять, закружились командиры и забыли. В который раз, кстати… Сейчас эти подковки создавали дополнительный зловещий звон, тот самый - как от эскадрона тяжёлой конницы. Впереди всех оказался Худой (который  Худайбердыев), рассвирепевший, видать, ещё и от рассказа Джумы. Горошко и Агранович, имевшие опыт участия в больших замесах, на ходу отдавали команды:
      - Васька! Поглядывай за мелкими! Никому не позволяйте оттеснить своих, а то забьют поодиночке!
      - Джума! Держись к нам поближе!
      - Помните: если что - спина к спине держаться!
      - И не ссать, чуваки! Ушлооо, мля, аааааа!
      С рёвом, как один дикий зверь, команда кирпичников ворвалась в толпу дерущихся, разметая всех и всё. Метелили - и самых активных драчунов, и моментально обделавшихся от такой неожиданности. Различали в общем побоище «гастролёров-беспредельщиков» почти запросто, ведь драки, как таковой, в привычном понимании, не было. Было массовое избиение местных, преимущественно более старших, тоже пьяных, ещё более пьяными и молодыми чужаками. Всё длилось не более полутора минут. Худой (который Худайбердыев) врезался в толпу  супостатов первый, раскидывая попавшихся ему на пути собой, как снарядом. Горошко, даром что эрудит,  и тут показал, что умеет работать головой, «беря на калган» соперников в ближнем бою. Агранович не зря баловался ремнём, сейчас ему очень пригодился этот навык. Васька в пылу драки подзабыл уроки Олега Щелчка, так как навыки были ещё не отработаны. Махал руками и ногами по-деревенски, но весьма активно: двоих отоварил. Благо, это было не слишком трудно, с пьяными-то. А вот Джума не забыл напутствия Аграновича и Горошко: погладив кирзачом по ногам одного, а пока тот загибался, хоть и очкарик, но успел увидеть, как над головой Васьки здоровенный детина занёс огромный дрын – почти оглоблю. Джума, мгновенно оценив обстановку, метнул в детину свою пилотку. Пилотка прямо звёздочкой попала детине в глаз. Тот на мгновение опешил, чего и требовалось: в следующее мгновение ему попало пряжкой солдатского ремня, прямо по кумполу. Дрын до Васьки не долетел, наши победили!
       Закончился кипиш, как и положено ему было закончиться: полной победой над супостатами. Вокруг – только единичные последствия битвы в виде потерянных одиноких ботинок и щепок от разбитой гитары. Как же без этого-то? – Большая драка и ни одной разбитой в щепки гитары? – Да не бывает так! Не драка тогда это вовсе, а так, безобразие!..
       Гастролёры-хулиганы отползли, хромая, придерживая ушибленные яйца, утирая кровавые сопли, почёсывая свежие ссадины и пощупывая вскочившие шишки. В пылу сражения не обошлось без того, что попутно досталось и некоторым местным. Но это было  отрегулировано сразу, извинения приняты безоговорочно, вопросов – никаких, претензий – тоже. А вот жёны и мамочки на балконах были не в курсе, что «вопросов никаких» и всё такое! Отовсюду понеслось ещё более пронзительное:
      - Убийцы!
      - Сволочи!
      - Оккупанты проклятые!
      Васька успел разглядеть на одном из балконов второго этажа мужичка, с которым встретился взглядом. Уличные фонари были подбиты не все, черты лица и взгляд были вполне различимы. Мужичок приветливо подмигнул Ваське и показал жестом: всё нормально, мол, молодцы, ребятки! Показалось даже, что это тот самый дед, что был на том, чужом вокзале… Или это Рыжий? – Да нет же! Просто чем-то похож. Тот был совсем дед, а этому – лет сорок. И чего бы здесь Рыжий делал и стал бы он так себя вести…Тем не менее, поддержку Васька оценил и ответил мужичку такой же улыбкой и таким же жестом.
     - Лежащих нет? Точно нет? Осмотримся, проверим! – это уже распоряжался Данилин. Он участвовал в событии наравне со всеми.
     Дожидаться милиции не стали, ушли – хоть и не строем, но гордо и спокойно, уже не бегом.
     На ходу, а потом уже переодеваясь  на заводе, обсудили произошедшее. Крики о помощи были – не могли не откликнуться. Разнимали дерущихся, как могли. Немного досталось невиновным – извинились. Те – без претензий. Супостатов победили, но никого не убили, тяжких телесных на месте не выявлено. Если что – потому и милицию не вызывали. Самим заявлять не стоит – зачем нарываться на неприятности. Тем более, что в сумерках и в темноте маловероятно, что кто-то узнал бы, что за солдаты и откуда. В «хэбэ», с погонами - уже как бы и не стройбат. Тем более, ехали не по своему маршруту. Ну, и так далее… Хотя, как себя вести и что говорить начальству – решать, конечно, Данилину…
      Про свой тайник со стволом Васька тогда даже и не вспомнил. Не та ситуация, не того калибра тема. Был же опыт больших деревенских драк по праздникам. Не столько участвовал, сколько глазел на них, ещё в детстве. Но то – как правило, такая народная забава. Настоящей агрессии там нет. Развлекались парни  и мужички по пьянке, как могли. Ведь и мирились тут же. Здесь – другое. Но и не настолько другое, чтобы про ствол вспоминать. Точно: не того калибра тема!
      Кирпичный завод поглотил все эти эмоции и рассуждения, сжёг в печи все остатки злости. Да ещё и от себя добавил шишек и ссадин. Как обычно.


Валерка Малёк

        Как обычно, отработали смену. Данилин, как и накануне, после драки, был спокойнее всех. Он для себя всё решил. Да и не впервой ему уже было, наверно. Кто-то решился задать вопрос, зная, что ему, как старшему по званию, достанется первому и больше всех:
      - Что говорить-то будем, если что?
      Данилин спокойно  и уверенно ответил:
      - Ничего не надо сочинять и ни о чём не надо договариваться. Если начнут вызывать и допрашивать – говорите всё, как было на самом деле. Понятно? – Да….
       Понятно-то понятно, но на душе у всех было неспокойно. Главное – всё случилось в политический праздник. Достаточно одной заявы. А крики «убийцы, оккупанты!» - плохой признак, заявы наверняка будут. Неприятностями пахнет… Всех-то точно не посадят, но кто же его знает, как оно пойдёт, если что? Данилин, как старший, наверняка получит «по полной», а с ним за компанию может пойти любой…
       В городок вошли вяло, нехотя. Уже на КПП, по каким-то неуловимым признакам все почуяли неладное. Пасмурное предзимнее утро не просто не обещало ничего хорошего. Оно добавляло тревоги с каждым шагом на оставшемся пути к своей казарме. Впечатление, что в Городке сегодня не было ни утренней всеобщей пробежки вокруг территории, ни утреннего построения. Будто все разошлись по объектам тихо и второпях. А ведь так оно и было! Тревога усилилась, когда на плацу показались тени «чертей», которые его мыли тряпками. - ?!..  Да, плац регулярно подметают. Но – мыть?!. И это были не дневальные в парадках, как им положено. Это были «черти» в обычной «всо» – военно-строительной одежде, без погон, в напуганных позах. Проходя мимо, разглядели: они кровь смывают. Что-то здесь было, и, похоже, похлеще вчерашней драки кирпичников с городскими.
      - Что тут был за кипиш-то? – спросил Агранович, на всякий случай, негромко, полушёпотом, у «чертей».
      - Махач был после отбоя, большой….Крутое месилово, со жмурАми…
      «Со жмурАми» - значит, были убитые.
      - А кто с кем?
      - В основном – первый отряд с  четвёртым. А «столичные» под раздачу попали… Красначи всю ночь по городку порядок наводили…
      Значит, комендантский взвод этой ночью поработал по своему назначению как следует. Вот, наверно, душу-то отвели…
     Сначала, было, отлегло: «первый отряд с четвёртым» – это не наши. Но информация «про столичных» напрягла всё же…
      Проходя мимо лазарета, увидели горящий там  свет в перевязочной.
      - Серёга наш там тоже сейчас работает, наверняка …
      Подходя к своей роте, остановились, как положено, беспрекословно слушая прапорщика Данилина: «не расходиться, ждать!». Он первый вошёл внутрь и вернулся через минуту. Встав во главе взводной колонны, сказал тихо, но так, что услышали все:
       - Стоим, ждём. Полная канцелярия прокуратуры...– И, ещё тише добавил:
       - Валерка Малёк…
       Все всё сразу поняли. Валерка – он  из «столичных». Значит, он – из тех, кто «попали под раздачу», и один из тех, кто погиб в этой буче…
      Валерка был заметный, потому что высокий и худой. А главное – с очень запоминающимся, смешным лицом. Нос приплюснутый, уши огромные – ну просто клоун, да и только! Ему сначала пытались приклеить погоняло «Тарапунька» - не прижилось. Потом пытались обзывать: «Удав» - тоже не прижилось. А однажды старшина Рыжий кинул в его сторону, шутя: «шевелись активнее, малёк!», на контрасте с его ростом. И это, почему-то прижилось… Никогда не проявлял особой агрессии, хоть и в «чертях» не ходил. Не опустился, но и не самоутверждался за счёт других, как некоторые. А главное, кто-то вспомнил: он же «на тумбочке» дневалил  вчера, когда мы на смену уходили!
       Валерка просто «впрягся» за своих земляков, среди которых были его друзья и одноклассники, те самые, которые «под раздачу» попали. Прямо со своего поста, как увидел в окно, что на плацу происходит, услышав крики и голоса своих друзей, кинулся их выручать. Он был, как положено дневальному, тем более, в такой день, когда политический праздник, в парадной одежде, значит заметнее. Длинный и худой – таких и бить удобнее: явно не амбал. Вот и забили…
      Все кирпичники поняли, что их вчерашнее приключение и тревоги по этому поводу – игра, пионерская прогулка по сравнению с тем, что здесь произошло за ночь. И даже, если их тема получит продолжение, «шишки» Данилина, как старшего, будут, как укусы комара, по сравнению с тем, что грозит теперь ротному: в политический праздник дневальный в его подразделении сбежал со своего поста, да ещё и посмел погибнуть! Трибунал будет! Громкий, ага…
       Краснобай из управления лил очень страстную речь потом для всей роты в один из ближайших выходных, когда можно было собрать почти весь личный состав. «В наряде, на посту – за каждым из вас Родина! И покидать этот пост нельзя ни в коем случае! И я напоминаю, что все вы об этом знаете! Есть устав!». Его слушали молча, опустив глаза и сжимая кулаки. Краснобай говорил нарочито пафосно и громко, нередко делая полу-поворотом головы намёки с упрёками в сторону присутствующих тут же офицеров и прапорщиков роты. Те его слушали так же, как и солдаты: молча и понуро, также сжимая челюсти и кулаки. А челюсть ротного на этот раз была особенно подвижной, она просто не находила себе места. Его нервный тик, похоже, обострился, как никогда.
       Кто-то припомнил после  такого мероприятия слова Данилина про ротного, мол «за своих глотку порвёт». - И где?..  Что же он ни слова не сказал в защиту своего подчинённого?! Ведь все же всё понимают!..
        Краснобай поливал в свей речи, как мог, дерущихся, особенно зачинщиков. Тех, кого уже отправили под трибунал и они явно обретут – кто срок в дисбате, а кто - тот самый «андроповский червонец». А ещё, что как раз и злило особо, он хаял пострадавших и убитого: «товарищей, он, видите ли, ринулся выручать!..». Ну, и дальше…Даже цитировать не хочется. Сволочь! Проститутка политическая! Всем же понятно: кем  надо быть, чтобы не кинуться на выручку своих, когда – такое?!
      Вот он, уже не первый, но особо яркий случай, когда взрослость и мужественность определялась непростым выбором. Когда выбирать приходится между Официозом и Реальностью, между тем, что есть своя, настоящая, да хоть какая! – Честь  и Совесть, и тем, что диктуют Устав и Закон. Жизнь, оказывается, такова, что эти вещи не везде и не всегда совпадают. И рисковать порой приходится ей, Жизнью. Для Валерки родина на тот момент была не в абстрактных символах. И тем более - не в грёбаной мебели в виде тумбочки в условленном месте. Для него это были конкретные люди. Те, которыми он дорожил и за которых кинулся в самую гущу бойни. Для краснобая из управления он - «идиот», «дезертир», «нарушитель», «жертва глупого мальчишеского порыва». С краснобаем никто не стал спорить. Тогда. Не стали связываться. Но патриотизма в тот   раз его речь не добавила. Вернее было бы сказать, научила отделять Настоящее от пафосной фальши. Горошко, как один из самых начитанных и эрудированных, припомнил потом, что вычитал когда-то у Салтыкова-Щедрина (только не в школе, конечно, а уже в другом «университете»): «не стоит, как иные, путать Родину и Ваше превосходительство».   
       Неизвестно, что сказали потом родителям Валерки. Но для его сослуживцев, для всей роты он - герой. По-другому не будет!


Ротный

       Вспоминали Кощея. То, как он в одночасье… как бы так сказать… потерял свой статус.  А ещё - то, что говорили по этому поводу «бывалые»: мол, «слететь на самое дно можно в один момент с самой высокой горки, а вот обратно – никогда, невозможно это». Однажды рота убедилась в обратном: кое-что, всё-таки возможно!
        Его не уважали и презирали практически все. И даже ненавидели. За «бокс» в ротной канцелярии, за излишнюю, как казалось многим, строгость, за то, за сё… Даже за внешность отталкивающую. Армия, разумеется, не то место, чтобы кому-то нравиться. Ротный явно не заботился о том, чтобы вызывать хорошие эмоции у кого бы то ни было. Не из «фазанов» он, явно. Но и естественные неприятные эмоции тоже никуда не денешь. А его постоянно и не в ритм, с непредсказуемой активностью двигающаяся нижняя челюсть, с железными коронками на зубах, по-прежнему, с первого дня службы, не вызывала ничего приятного. Его неконтролируемые гримасы добавляли ощущение, что именно тебе сейчас может прилететь от него.   А в торец ли, под дых ли, с левой ли, с правой, да хоть бы и на словах всего лишь – лови и не плачь. За что – не проблема, всегда найдётся. И никого уже не убеждало то, что доставалось от него не каждому и не каждый день. Постепенно в тонусе были все. Как не убеждало и то, что альтернативой тем тумакам - хоть в переносном, хоть в прямом смысле - могли быть прелести гауптвахты или годы дисбата.
       Прошло несколько дней после гибели Валерки. Хмурые ходили все офицеры, во всём городке. Если кто из них и не пострадал, так или иначе, то неприятности с «закрученными гайками» коснулись наверняка каждого.
       Однажды вечернюю поверку проводить взялся сам ротный. Обычно это делали командиры взводов или Рыжий старшина.  Напряжение при его появлении было связано и с тем, что ему не могли простить молчания во время выступления того краснобая из управы. Того, что краснобай поливал грязью их погибшего товарища, а ротный молчал. Ну и где же хвалёное Данилиным качество: «за своих - глотку порвёт»?
      В напряженной атмосфере началась рутинная процедура поверки-переклички. Называя одну фамилию за другой, услышав в ответ то, что положено, ротный  произнёс, вроде даже чуть более внятно и чётко:
      - Киреев! – Пауза... Киреев – это же фамилия Валерки!
      - Киреев! – повторил ротный.
     Он что – рехнулся? Ему ли не знать?! Что это? Всего лишь долю секунды в воздухе напряжение усилилось до взрывоопасного. И тут нашёлся один, который произнёс – негромко, без торжественности и пафоса, немного нечётко, но понятно и даже с вызовом:
     - Военный строитель Киреев  погиб, защищая товарищей, седьмого ноября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года!
    …Кто это сказал? – Какая теперь уже разница? Сказал – и молодец! Если бы от ротного последовало: «Кто  сказал? Шаг вперёд!» - шагнула бы вся рота.
      Приступ судорожных гримас на лице ротного в этот момент, похоже, достиг своего апогея. Но при этом появилось ощущение, что он именно этого и ждал, именно это и хотел услышать. Как бы в подтверждение, он продолжил, как ни в чём не бывало, процедуру поверки…
       Да уж сколько их создано и написано, рассказано и пропето, историй этих – «про строгого командира», когда вначале он – Демон и Преследователь, Гад и Сатрап, а финал – обязательно с сентиментальной  соплёй или, как минимум, скупой романтически-ребяческой слезинкой? Как же без неё, ага? Достаём, мол, платочки, реветь всем! Мол, «именно благодаря его строгости…» - ну, и всё такое. Не-ет, в этой истории всё гораздо более сложно и неоднозначно. Можно, конечно, попытаться выдавить, да вряд ли получится.
       Факт, с одной стороны, неоспоримый: за время, пока ротный был командиром, на «губу»  попадали единицы. И то, если ловили солдатиков патрули или на каких-либо грешках - более старшие офицеры: дежурный по управлению, комбат. Ротный воспитывал сам, как умел. Все знали, как. Уж умел, так умел! Но сам, чтобы на «губу» отправить кого - никогда. И ни одного из своих он не отправил в дисбат, тем более – под «андроповский червонец»! А ведь было порой, за что. Другой бы на его месте… А ещё – в роте за время, пока он был командиром, не было ни одного суицида. Видели, что вокруг ведь творилось… Последнее – совсем мало вероятно, что именно его заслуга. Не был он «заботливым папочкой», «отцом родненьким». «Батёк» - это не про него. Но, тем не менее… Совпадение? Может быть. Не хочется верить, что он такой молодец? Обиды мешают? Очень тоже может быть. Но факт действительно есть, он упрямый, этот самый факт, и спорить – уже бесполезно. Да и не спорил никто.
       С другой стороны – куда их девать, свои живые чувства, особенно – оправданные и подкреплённые не один раз? Никто не смог бы доказать, если бы был свидетелем этой вечерней поверки, что ротный проявил позицию  и совершил Поступок. «Это – догадки и додумки» - скажи кто, а ведь и опять не поспоришь. Ведь могло быть и так, что он просто по инерции зачитал фамилию Валерки. И не стал обострять, просто продолжив перекличку. А могло бы быть и так, что это ему чего-то стоило… Ведь не зря же он после того вечера исчез. Ведь возможно, что он прощаться приходил со своей ротой.  Без всяких там формальностей и сентиментов. Не такого он замесу, ага…
       Офицеры потом говорили, что из партии его, конечно, погнали. Не посадили – опять же, Полковник не позволил. «Списали, наверно, по здоровью, ему давно уж пора было» - бросил как-то Деев.
       Нельзя сказать, что ему всё простили за то, что показалось всем тогда: ОН ХОТЕЛ УСЛЫШАТЬ ПРО ВАЛЕРКУ ТО, ЧТО УСЛЫШАЛ ОТ СОЛДАТ СВОЕЙ РОТЫ. Прощение – это не одномоментный акт, это – процесс, требующий и времени, и душевных затрат. И кто ж его знает, что там в этих самых душах происходило-то? И побои несправедливые, а даже если по понятиям чьим-то и справедливые – разве быстро забываются? Тем более, когда «стой смирно, не ойкай, и – сдачи не дай!». Скорее – нет, не простили. Многие, как минимум. Но это уже относилось к ПОСТУПКАМ, которые осуждались и с которыми не соглашались. А вот ЛИЧНОСТЬ ротного… Нет, она в тот момент не приобрела в глазах его подчинённых что-либо. На Уважение точно не стоит замахиваться. Есть риск увлечься и соврать, принять желаемое за действительное. Но вот кличку его позорную все точно с того вечера забыли. Вот как-то так: забыли и всё! Как и не было её! Если и вспоминали его, то говорили только так: «Ротный».
       Через несколько месяцев началась пора повального «окончания подготовки к дембелю». Так-то, конечно, да: готовились давно, можно сказать с самого начала службы. Но ближе к заветному дню, особенно после «ста дней до приказа» - суета набирала обороты. Перешивались заново «парадки», кто сомневался раньше – спешно соглашались и вставали в очередь к кустарным специалистам «закатывания шаров», «вставления фикс» и «набивания наколок». И тем более – доделывания и переделывания   дембельских альбомов. Обменивались фотографиями и открытками. Кто-то первый заикнулся про фотографию Ротного, задав вопрос: а есть у кого? А и нету… Ни у ко-го… Ротный, похоже, очень не хотел попадать в кадр в тот момент, когда его предательски могла подвести проблема  с тиком и нижней челюстью. Даже на принятии  присяги – ведь все помнили, что он там был,- ещё бы! -  Но вот фотографии – ни одной.
       Валерка вообще откровенно прятался от фотоаппаратов,  стесняясь своей несуразной внешности. И вот как вышло: тоже - ни одной фотографии. Ни од-ной… Так и остались они – только лишь в памяти: Валерка «Малёк» Киреев и Ротный. Так и остались.