Стройбат, ага. 14. Каверза напоследок

Цикл рассказов, историй и баек

Внимание! 18+!


Часть четырнадцатая
КАВЕРЗА НАПОСЛЕДОК

Гвозди

        Сашка давно уже свыкся с тем, что его называли за глаза, а потом - и в лицо «Зайкин».  А ближе к концу службы – и вовсе: «Зайка». Ничем среди сослуживцев он себя ни разу не скомпрометировал, грехов солдатских и косяков за ним – ни одного. А «Зайкой» его называли, так и подтрунивая над его перманентной влюблённостью в свою законную жену. Влюблённостью, кстати, вполне себе одобряемой большинством.  Ничегошеньки за два года тут так и не изменилось!
       В самом конце службы довелось ему нарваться на гвоздь – в самом прямом смысле. Пригнали в цех, где он работал, телегу с разным деревянным хламом, зачем-то нужным в перспективе. Надо было срочно разгрузить. Ну, Сашка и не разглядел в одной из старых досок торчащий гвоздик -  поранился, чиркнув им себя прямо в область сердца. Гвоздь порвал куртку-«всо», основательно и глубоко процарапав кожу на груди. Картинка была: охнул, матюкнулся, схватился за сердце, а из под пальцев – кровь! Окружающие сперва испугались, но Сашка мигом всех успокоил шуткой: «умираю, но не сдаюсь!». Раз шутит – значит, травма несерьёзная.
       Коли уж такое случилось, пошёл отмечаться к начальству. Из начальства рядом была Зойка, мастер цеха, из гражданских. Зойка, как ей и положено по должности, была ответственной за технику безопасности и кому, как не ей, иметь под рукой аптечку. Она и оказывала Зайке первую медицинскую помощь. Обрабатывая края раны-царапины йодом, она полушутя, но всё же заботливо, приговаривала:
     - Охохонюшки! Как же так, солдатик? Прямо перед самым-то дембелем – и чьим-то  ржавым гвоздиком – да в самое сердце, а?..
     - Сама же видишь: это – царапина.
     - Так-то оно так, только ты всё равно, сходил бы после смены, солдатик, в санчасть свою… Царапина не смертельная, да гвоздик был дюже ржавенький,  как бы чего…
      «Зойка Зайку жизни учит… Ка-лам-бур!» - подумал Сашка, но вслух возражать ей не стал. Помазюкала йодом,  приложила кусок бинта, заклеила всё это пластырем и с многозначительным вздохом выдала:
       - Ладно, солдатик, иди… До свадьбы заживёт!
       Про Зойку в цехе всякий знает: она поговорки и афоризмы лепит – как гвозди забивает! Уверенно, чётко, но не всегда уместно…
       - Было у меня уже свадьба-то. – ответил ей Зайка.
       - Ну…С кем не бывает… У меня тоже была… и не одна…
       Тут Зайка понял, что она уже не совсем с ним разговаривает, это – больше  с самой собой и про себя же.  Поблагодарил за оказанную помощь и ничего не стал отвечать.
       Зойка молча проводила солдатика взглядом. Ох, фотографа рядом не было! Ой, художники это не видели!.. - Сколько женской тоски и нереализованной, сказочной, нежной энергии было в этом взгляде!.. Про то, почему Зайку сослуживцы называют именно так, знали в цехе, в том числе и гражданские. А уж немногочисленные женщины – тем более. Оттого и внимания к нему с их стороны было ещё больше. «Это что же за стерва охмурила такого молодца,  да так, что он их, других женщин – не замечает, масляными, да похотливыми взглядами  не одаривает, пошлыми шутками не ошпаривает, а?!» - думали все они, в том числе и Зойка. После последнего развода, не имея регулярной физиологической разрядки, она именно Зайку чаще других мысленно приглашала в свои сексуальные фантазии.  А сейчас, здесь, только что, судьба нечаянно подарила ей, пусть всего лишь  частично, воплощение мечты: она трогала его атлетически сложенное тело, она давала ему заботу, она говорила с ним так, как не разговаривают на производственные темы… И ей даже невдомёк совсем было, что её «до свадьбы заживёт» - не к месту. Она не об этом думала и уж точно не хотела бы его обидеть!
      Проводя солдатика Зайку взглядом, Зойка со вздохом – на этот  раз чего-то, похожего на удовлетворение – произнесла свой очередной афоризм:
      - Эх! В жизни всякое бывает… в том числе хорошее!  - а потом добавила:
      - Но хотелось бы почаще…
      Никто бы и не возражал, что остаток смены Сашка просто просидел, от греха подальше, на лавочке, в ожидании развозки и наблюдая за жизнью в цехе. «Временно освобождён от физических нагрузок» - типа… Когда ещё вот так, будто бы зрителем в первом ряду, посмотришь на то, что происходит вокруг? Один из его сослуживцев, как говорится, не отходя от рабочего места, принимая какие-то детали, вовсю гусарил и хорохорился перед не слишком юной, но ещё и не старенькой бабёнкой, что из «вольняшек». Той его знаки внимания не просто нравились – она, краснея и похохатывая, явно получала от них удовольствие. Пижонистый ухажёр так увлёкся, что даже не особо обращал внимание на окружающих и был слышен за несколько шагов.
     - Ну ты и шуточки отпускаешь! Дурачок такой… Хи-хи-хи!
     - Почему «дурачок»? Я – откровенный дурак, ты что, не в курсе?
     - Почему?!.
      - А потому! Я же в стройбате служу, а у нас традиция такая: на сто дней до приказа у нас - не как в других войсках, не по попе ремнём бьют, у нас гвоздик в голову забивают! Не веришь? Хочешь шляпку от этого гвоздика дам пощупать? Дай руку… - Кладёт её руку себе на макушку… - Ну во-от… Ты даже шляпку не можешь нащупать! А кончик от этого гвоздика я тебе тем более не дам пощупать, я стесняюсь! Ты же смеяться будешь!.. Не будешь, обещаешь?
     Вот и всё! Акт охмурения совершён! Теперь он может говорить с ней на любые, ещё более откровенные темы, с любыми предложениями – после такого всё будет ей смешно и договориться им обоим будет гораздо проще! А ведь на самом деле, думал Сашка, глядя на такое шоу, это она лишь делает вид, что принимает его хамоватые пошлые ухаживания, она лишь делает вид, что впервые слышит эту скабрезную шутку. Со стороны это так всё заметно, прямо, как из зрительного зала! Она делает вид, а солдатик-ухажёр - пыжится изо всех сил, напрягая своё красноречие и остроумие, думая, он такой бравый охмуритель! Всё, на самом деле, гораздо проще. Всё дело в том, кто кому первый глазки строил! Он клюнул на её незаметные поначалу знаки внимания, а дальше – ей надо было только лишь  доиграть свою роль, роль невинной и наивной, роль соблазняемой, роль как будто бы неприступной крепости перед напористым атакующим самцом, в этой, давно известной и предсказуемой игре.
      Сашка думал про себя, глядя на это: неужели, я тоже когда-то играл в такие игры?..  Он думал, что давно уже вырос из этих штанишек, ему казалось, что он уже выше всего этого… Ему казалось…


А как же Чехов?..

      Первое время после своей жгучей находки Васька почти каждую смену навещал свой тайник. Ходил, как к другу в гости. Трогал пистолет руками, просто держал его, как будто даже разговаривал с ним. Или – с кем-то, но держа его в руке. Поначалу это были как бы сцены мести, словно проигрывая в уме, как бы стал он толковать со своими противниками, включая тех, с кем когда-то было:
      - Эй, аллё, пацанчик! Сюда иди, да… – слова знакомой очень песни.
      - И? – предполагаемый ответ, с новыми вводными: показывая жлобу пистолет, или – пока просто ощущая его металлическую поддержку.
       Потом эти воображаемые беседы стали постепенно носить другой характер. Просто чаще стал вспоминать кавказское: «достал нож – режь, можешь не доставать – не доставай!». Но убеждаясь, насколько даже  думается увереннее, если знаешь, что защищён. Это даже стало его как-то дисциплинировать. По-другому Васька стал понимать ранее слышанное от Кохрамона про Брюса Ли, про самураев, а ещё раньше – почти забытое, от первого тренера по карате. Главное – не само оружие, само оружие – это просто железяка. Главное – в чьих руках и с какой целью! И только в минуты этих коротких встреч с оружием он лучше усваивал то, что слышал ранее и не один раз. О том, чтобы строить планы, где и как применить этот ствол - не было и речи.
      Так было летом и осенью. С приходом зимы заводской двор частично занесло снегом. Участок рядом с сараем-складом был им, этим снегом, присыпан ровненько и аккуратно. Васька перестал на время посещать свой тайник. Главное – чтобы своими следами на снегу не привлекать внимание кого бы то ни было. Так надёжнее и спокойнее.
      И прошла зима. Васька только уже мысленно бывал там, вместе со своей находкой. Ему уже было достаточно и воспоминаний. За это время он побывал в разных ситуациях, чтобы убедиться в наличии у себя тех самых «зубов». Начал заниматься с Олегом Щелчком, усваивать от него новые уроки. Вместе с Олегом общался и с другими носителями кодекса «воина», «джигита», «боксёра», «борца» и так далее. Постепенно всё меньше стал напрягаться, как кот в ожидании встречи с собаками. Он всё больше  обретал уверенность, которой ему когда-то не хватало.
      Но пришла весна и появились первые проталинки. Снег стал всё более грязным, уже не разглядеть было, насколько чисты его сугробы, есть ли на них тропинки. И однажды, по дороге на смену, Васька решил посетить свой тайник. Посетил… Нету! Нет там, где был сарай-склад, ни-че-го! И пистолета нет, и тряпки, в которую он был завёрнут, нет. Ни-че-го нет! Был его собственный, личный, персональный ствол, была своя атомная бомба в кармане, вернее – в тайнике…А осталось что? – Кирпичная пыль, труха!
       Неизвестно, сколько он стоял, онемев на вдохе. Но выдохнуть ему действительно удалось не сразу. А уж выровнять дыхание – тем более. За сутки до их смены по чьему-то начальственному распоряжению сарай-склад снесли. Подчистую! Просто подогнали экскаватор, тот раскромсал всё в труху, в пыль, и погрузил этот хлам в кузова приехавших КамАЗов. Отвезли Васькину тайну на свалку. Какую? – А какая теперь разница? Даже если и знать, на какую свалку, всё равно найти там тот пистолет – проще новый достать…
       Васька даже забегал по этому ровному месту, как ненормальный. Шёпотом приговаривая:
       - Так не честно! Это неправда! Так нельзя! Это же вообще нелогично! А как же правило: если в первом акте на сцене висит ружьё, то…как там? – оно рано, или поздно должно выстрелить! Кто это, Чехов, вроде, сказал?.. А тут – ни одного выстрела, ни одной даже попытки! Так, подразнили – и всё… Ну как так-то, а? – как будто, неизвестно кому, он выговаривал свою обиду, как ребёнок…   
      Постепенно он, всё же, начал успокаиваться. И так же постепенно его начало посещать то, что называется «здравомыслием». Как бы вместе с теми, с кем он мысленно беседовал, держа в руке тот пистолет, когда приходил его навестить. Как бы приходили к нему – в мыслях, конечно – и Брюс Ли, и тренер…Даже не разговаривали, как бы, особо, а просто напоминали то, что Васька уже слышал раньше.
       Также постепенно, на смену детской досаде и обиде – неизвестно, на кого – приходила к нему волна совершенно других чувств и осознаний. В их числе – ощущение предотвращённой беды. Неспроста его судьба берегла от чего-то, чему, видно, было ещё не время, когда не получалось – ни с боксом, ни с борьбой, ни тем более, с карате. Ствол оказал ему большую услугу – и спасибо ему за это. Он оказал ему достаточную поддержку, придал ощущение уверенности, которой Ваське когда-то не хватало. Он же сам не терял времени и делал то, что положено было делать: становился собой, тренировался, учился общаться – и не только избегая конфликтов, но и пребывать в них, только уже конструктивно. Он учился говорить на равных даже с потенциальными противниками и тем самым – уже не уходить от драки, а просто обходиться без неё. Именно это, прежде всего, уберегло его от необдуманных действий, от попыток этот ствол применить в ситуациях, которые, конечно, были. Он помнил, что у него есть ствол, но «не доставал кинжал из ножен, пистолет из кобуры» , то есть – из своего тайника. Вот что значил его тот самый сон, который оказался вещим. И про пистолет, превратившийся в кирпичную труху, и про Зверя, проникшего в него самого. Мистика… Какая ещё мистика? Никакой мистики! Предсказуемая закономерность! Всё, что ни делается…      
       Провожая Серёгу, который первым из них уходил на дембель, после его очередного смешного рассказа о себе, на что Серёга был мастер, Васька не решился так же рассказать о своём при всех.  Но наедине всё же поведал другу о своём анекдоте – и про сон вещий, и про находку, и про то, как ему Судьба нос утёрла, превратив его «персональную атомную бомбу» в кирпичную труху. Серёга опять прослезился – и опять от смеха. Васька – тоже.


Корнцанг

      Ну, вот и всё! Серёга получил сигнал: зайти в штаб. Дембель! Ура! Мало того, ему ещё подписали рапорт на получение денег со счёта! Заслужил доверие! Ну, теперь!..
      Процедура простая, как пожарные штаны – штамп поставили в документе, деньги выдали – одиннадцать новеньких сотенных бумажек. За всё про всё, «с учётом вычетов и тэдэ», принимая в расчёт, что второй год он служил в другом качестве, значит, кирпичный завод принёс ему всё-таки пользу в одну тысячу сто рублей!
      - Я – граф Монте Кристо! – говорил пьяный – пока только от счастья – Серёга.
     - Да ты у нас стахановец!
     - Богатенький Буратино!
      - Ух ты! А дай на минутку, а? Я - в роте выпендриться, тут же занесу обратно! – попросил Андерсен.
      - А на! – не задумываясь, разрешил Серёга. О недоверии не могло быть и речи.
       Андерсен, как драгоценную игрушку, показал деньги, как веером помахивая, разинувшим рты сослуживцам. И тут же принёс этот веер обратно. Номер пошёл в тираж:
      - И мне! Я тоже хочу твою удачу за хвост подержать! – сглотнул слюнки один.
      - Я следующий в очереди на выпендрёж! Даёшь право на «подержаться за хвост удачи друга»! – не отставал другой.
      Серёга не отказывал. Такая мелочь!..
      Андерсен же оказался первым, выдавшим трезвую мысль:
      - Серёга! А ведь ты же напьёшься сегодня!
      - Ну… И в чём проблема? Где каверза? – недоумевал счастливчик.
      - Так это…Сколько тех, кто теперь уже знает, какой ты богатенький, уведут ведь твой веер-то, не дай бог!  Ты бы спрятал от греха-то…
      Ну и ладно, спрятать – так спрятать. Пошёл в свою родную перевязочную. Там-то точно найдётся место, где он сможет сделать клад, обустроить тайник, который будет хранить его сокровища до самого утра. Его транспорт - как раз только к обеду следующего дня.
      Зашёл в перевязочную. Мысленно попрощался со своим рабочим местом, что стало для него за прошедший год не менее родным, чем кирпичный завод. Заодно и нашёл сразу, куда мог бы спрятать эти новенькие купюры: операционный стол!  Он же раскладывается! А трубка, которая держит его в таком положении – она наверняка полая! Вот туда и засунул, скрутив купюры в трубочку. Но…когда он просовывал этот свёрток дальше внутрь, услышал странный звук: чпок! Ё…!  Ой, мля! А-а!.. Оказывается, труба была с краю одного диаметра, а потом, сантиметров через десять – другого. Купюры там, где подальше, под-распрямились, свёрток пропал из поля доступности…И всё, не видно их! Как обратно-то доставать, а? Ой, ё…
     - Глупо! Как глупо! Во, попал!.. – приговаривал дембель Серёга.
      - Вот это - номер! Вот это - капкан! Вот это - анекдот! Глупо! Как глупо!... Тоже мне, граф Монте-Кристо!.. Стахановец, ага!.. Буратино, блин! Чурбан безмозглый! – передразнивал и обзывал себя обладатель недоступных теперь для себя же самого, богатств.
      Он не стеснялся рассказывать о себе самом смешных историй. Но одно дело – когда история уже позади. А тут – ещё как сказать. И позволить себе оказаться  в ситуации, когда будут смеяться не с ним, а над ним – этого он допустить не мог!
      - Не может быть безвыходных ситуаций! Быть не может! Ищи! Ищи! Ищи, Серёга! – подгонял он сам себя.      
       Двигался по кабинету, цепляясь - и глазами, и руками, за всё, что попадалось на глаза и под руку. И… Эврика! Вмиг он сообразил: стол с инструментами накрыт! А там – зажимы! Они – его спасительные инструменты! Ура, нашёл!
       Сначала попробовал зажим Кохера. Взял тот, который изогнутый. Прошёл зажим в зауженный конец трубы. Уже хорошо! Зацепил – понял по ощущениям и по звуку, бумажка жалобно хрустнула. Начал аккуратно накручивать инструмент, чтобы наворачивалась «пойманная» купюра вокруг зажима. С великим трудом, но одну бумажку вытащил. Ужасно смешно: новая, вроде, немятая сторублёвка, зато – вся коцанная-перекоцанная, как мышами изгрызанная! Со второй попытки приспособил ещё корнцанг. Он же - зажим Гросс-Майера. Дольше возиться, но зато бумажка не настолько искромсанная рождалась. Час возился – достал-таки все свои измученные сторублёвки! Вот оно как: и даже если получил, вроде, сразу свои денежки Серёга, но всё равно, пришлось потрудиться, чтобы они действительно стали своими. Всё, новый анекдот готов! Уфф…
      На выходе из кабинета его ждал вполне предсказуемый и уже совсем не курьёзный сюрприз. Соседняя дверь аптеки была открыта настежь, а там – коллектив лазарета. Поздравляли, благодарили за службу, говорили хорошие слова. Вновь, и уже по-другому, Серёга почувствовал себя графом Монте-Кристо. А потом ещё и прощание с друзьями – из родной роты, из музвзвода,  с земляками-сослуживцами. Оставленная чистой последняя страница в дембельском альбоме была заполнена автографами и пожеланиями. Особо запомнилось в самом нижнем правом углу: «Хочешь быть человеком – будь им! Тем более, что у тебя есть к этому способности!». Что-то похожее было с ним в том самом, Главном Универмаге, в истории с «трофейными калошами». Но тогда – это были почести не ему лично, а солдатской форме, всем служивым в его лице. Здесь же он принимал признание заслуженное, которое – за своё, которое – лично ему.
        А главное – его там, в аптеке, при всех, на прощание обняла и поцеловала в щёку ОНА, Ольга! Её слова были просты и понятны:
     - Спасибо тебе! Ты, я уверена, меня понимаешь!
      В её взгляде, в её голосе, в её невинном поцелуе при этом было всё то, ради чего… Да, не случился  у них роман. Так и не сходил солдат в атаку, не стал петь серенады под окнами замужней женщины. Не стал делать того, что могло бы навредить ЕЙ. А она, оказывается, всё понимала и всё чувствовала! И благодарила она – не только за сотрудничество, а и за то, чего не было. Оно сейчас, здесь случилось! Он всё-таки сдал свой экзамен, совершил свой подвиг. Он не говорил ничего о своих чувствах, когда работали вместе. Не пялил на неё глаза. Но и не прятал. А в них – всё написано. И не напрягался больше. Он посмеялся вместе со всеми после ситуации, когда «успокаивал» расшумевшихся у её дверей, но с тех пор стал гораздо сдержаннее и деликатнее. Он доказал потом, что действительно может быть джентльменом! И с НЕЙ ему было бы слишком мало «просто сексуальной интрижки». Её и не было. Зато только что произошло гораздо более важное для него. Да и для неё, возможно, тоже. В этом, невинном и вполне социально приемлемом признании, энергии - на целый роман! Целая бездна, океан эмоций, симфония красок и чувств – в одной фразе, одном жесте, одном поцелуе. Если когда-нибудь, если кто-нибудь сможет такое измерить – здесь, сейчас, не слишком заметно для некоторых, будто бы столкнулись две Вселенные! Те, что очень стремились друг к другу. Они тут же растворились друг в друге, тут же зажглись миллионы новых звёзд и тут же прожили они целую Вечность. Очень богатую на события! Целая жизнь, цела история – в одном мгновении! И обмене взглядами... И - расставание тоже. Но без соплей, обид и всего такого. С Благодарностью и Теплом. Да чего уж сдерживаться-то, чего стесняться-то? – С ней, с Любовью!
      А может…может, показалось?.. Вроде того: желаемое за действительное… А?.. Да, конечно, конечно, показалось! Ну, столько всего… Не мудрено, с кем не бывает! Ну вот, и давайте тогда не будем никого смущать и компрометировать. Лады? А то! Никто ведь, как бы ничего и не заметил. Все слова говорили, все с Серёгой обнимались на прощание, руку пожимали. Женщины - целовались, чего такого-то, ага?
      Возвращаться в перевязочную Серёга потом не стал – забыл в руке инструмент хирургический. Когда поздравления принимал – машинально сунул его в карман. Вспомнил уже позже. Хирургический стол в амбулаторном кабинете – это не в операционной в госпитале, строгого учёта инструментов нет. Так и оставил его на память, повёз домой в дипломате вместе с альбомом и подарками для близких. Тот самый, зажим Гросс-Майера, он же – корнцанг.  Иным - не понять…


Нагулялся сынок…

      Агранович за два года службы в армии ничего не забыл. Не забыл того, как сел за решётку, фактически взяв на себя всё, хотя безобразничали и шухарили шомором. Грели потом, присылали поддержку ему на зону те, которых он сберёг от такой же участи. Ну, раз уж попался, ага... Он делал для себя свои выводы, а тех – просто отпустил внутри себя: каждому свои уроки. Это он уже понял. Не забыл и жизни в северной столице. Там была не только богемная и бесшабашная жизнь. Там было и многое из того, что «совсем не по-детски». Как своего рода подтверждением было то, что его отношения с Аллой – уже не так себе, не попутное сексуальное приключение. Он созрел за эти годы для других, более глубоких и доверительных отношений. Мальчишке этого не понять. Незаметно для себя самого, накапливая, ещё до отсидки, свой собственный опыт героя-любовника, самца-осеменителя, он постепенно учился понимать женщин. А вместе с тем - себя самого. Потому как оставалась незакрытой тема: как он вообще оказался в этом потоке приключений. Не мог он забыть того, что для сослуживцев-кирпичников было у него как бы на лбу написано: тему отношений с матерью. Он многое о себе рассказывал. Но о том, что тогда случилось, почему он сбежал – не просто из дома, а конкретно от неё, - не говорил. Сбежал, как ему казалось, безвозвратно и навсегда. И, как начал понимать уже в армии, все эти годы – общался с ней, с матерью. Что-то ей доказывал, в чём-то утверждался.
      - Ну и как? Доказал? Доволен? – проговорился он однажды спьяну во сне.
      Пацаны поняли, что он и во сне сам с собой об этом разговаривает. Сам с собой, а ещё – с матерью. Не говоря о деталях, не разбалтывая их семейных секретов, он ни единой интонацией не выдал хоть чего-то похожего на гнев или обиду. Он вообще на тему «про маму» говорил, как бы сдерживая себя в чём-то. Всем понятно: он скучает и любит. Гордыня не позволяет признаться себе в этом.
      Весенним хорошим днём каждая проталинка, каждая лужица, каждый попавший на глаза воробей, радостно напоминали: скоро дембель! Однажды, после вполне себе обычной смены, к кирпичникам, приползающим от усталости к своим шконкам, забежал дневальный:
       - Агранович! На КПП. Пришли к тебе.
       Никаких возгласов, никаких вопросов, никаких подколок и намёков. Было очень тихо. Как в стоп-кадре. Все - как будто на минном поле. Как будто опасались встретиться с ним глазами. Никто не поворачивал в его сторону голову. Никто не хотел убедиться – стали ли влажными его глаза, задрожали ли его плечи… Все поняли: это – она! Мать нашла своего непутёвого сына. Она сделала за себя и за него то, чего не могла не сделать. В любом конфликте кто-то один рано или поздно должен стать более мудрым. Он – не успел, может и хотел было уже. Ведь не раз до этого проговаривался, что после дембеля поедет домой. – А где у тебя дом-то? – Оп-па, пауза…
      Тихо вышел непутёвый сын. Осторожно направился к КПП. Также тихо, не переговариваясь, усталые кирпичники засуетились в поисках ручек и тетрадок. В тот день полевая почта передала целый взвод солдатских писем. Все – матерям. Вот так, одна из них, солдатских матерей, устроила Праздник – себе, своему горемычному сыну, а попутно, не ведая о том – сразу многим другим, незнакомым матерям. Солдатские письма матери – они разные, в начале службы – совсем не те, что перед дембелем. Совсем не те…