На липовой ноге, на березовой клюке

За порогом был снег - и снаружи избы, и внутри. А на снежном наносе - том, что в избе, - следы. Пятипалые, когтистые. Створка окна покачивалась на сквозняке.

Скрип - скрип.
Скырлы - скырлы.
На липовой ноге,
На березовой клюке.

Следы вели от окна к двери, где я под желтой лампой - овальный плафон с мутным стеклом - замерла, до белизны костяшек впившись левой рукой в шаткий косяк.

Дед каждую зиму водил меня по лесу, показывая снежную карту под ногами: вот заяц пробежал, а вот его догнала лисица. Птица спустилась с дерева. Прошел волк. Я знала следы наизусть уже в шесть лет, но каждый раз просила: «Деда, научи!», и дед крякал, и подпоясывал мне покрепче шубейку.
К пятнадцати годам мне надоело новогоднюю ночь просыпать в темной молчаливой избе, в темном молчаливом селе, в темном молчаливом лесу, потому что такие в Маланьевке порядки, приметы тихой деревенской жизни. Я осталась с друзьями в городе, а на мой шестнадцатый новый год деда уже не стало.
Медвежьего следа на снегу я никогда не видела, и все равно безошибочно его узнала. 
На дедовых поминках бабушка признала меня достаточно взрослой, чтобы рассказать, почему же, на самом деле, ни один сосед не встречал новый год в самую главную ночь в году. Праздник был уже после, при свете дня, и всем селом собирались в клубе посмотреть обращение президента, которое, записанное на видеокассету, кому-то из стариков дети привозили из города.
Когда еще Маланьевка была молодой, и деревья не такими высокими, и не было президента, голубого огонька и видеокассет, стояла там каждый праздник веселая гульба. Огонь горел ярко, самогон лился рекой. Однажды до рассвета все перепились и заснули, кто как, а огонь расплясался, разошелся наоборот, пьяный от спирта, ветра и свободы, и перекинулся на стоящий близко лес. Пока очнулись, пока пришла подмога - выгорело больше половины села, сколько людей сгорело, сколько задохнулось в дыму - не счесть. Угорел тогда и медведь в берлоге.
Погорельцам, оставшимся в живых, помогали всем миром, и к зимовке Маланьевку отстроили заново, чтобы всем места хватило. Новый год, в память о прошлом, справляли тихо, а кто и вовсе сразу с темнотой спать лег - какой праздник после такого горя.
Наутро тех, кто веселиться решился, нашли в избах мертвыми - невесть откуда взявшийся медведь задрал. Игнат, дурачок местный, что по ночам любит в окно смотреть, а днем дрыхнет да слюни пускает, говорил потом - видал он того медведя, среди ночи пурга закружила, завьюжила в огарках леса, и вышел из нее большой косматый зверь. К рассвету в нее же и убрался, без следа сгинул. На Игната кто рукой махнул, а кто и послушал - следов медвежьих так и не нашли, да и ночь стояла безветренная, а мертвецы - вот они, перед глазами, кому родней, кому друзьями были.
С тех пор огня в новогоднюю ночь в Маланьевке не зажигали.
Шли годы, молодые разъезжались по городам, и все меньше чтили опыт старших, смеялись глупым сказкам-страшилкам.
А лет двадцать назад случай был.
Приехал к бабке Валентине сын, и жену свою молодую привез. Валентина праздник праздновать наотрез отказалась и детям настрого запретила. Те похихикали, да и решили при свечах запасенную бутылочку выпить - романтика, дело молодое. Валентина от криков проснулась, но нашла тела уже разорванные, бездыханные, парящие остаточным теплом на сквозняке от раскрытого окна. Там ее инфаркт и хватил, у прибежавшего соседа на руках.

За порогом, со стороны улицы, были только мои следы. Мы чуть было не встретились в дверях, под горящей электрической лампочкой, под овальным плафоном, полным засохших мух.

Бабушки не стало в начале этой зимы, дом выстыл и опустел.
Я планировала приехать засветло, но дороги в глуши непредсказуемы. Дверь покосилась и рассохлась, приподнимая ее за ручку и одновременно проворачивая ключ в замке, держа в зубах фонарик, я про себя удивилась, как бабушка справлялась с ней в последние годы жизни. Внутри пахло сыростью, не обогретым жилищем. Я щелкнула выключателем слева от двери и вдруг вспомнила, что забыла в машине мобильный.
Теперь он попискивал и вибрировал у меня в правой ладони ежегодным поздравлением, которое я установила себе в календаре. С Новым годом, родная, с новым счастьем. Где-то, в сотнях километров, главные часы страны пробили полночь. Лампочка над дверью мигнула.
Снежинки на половицах у моих ног всколыхнулись, пришли в движение, завихрились, поднимаясь над носками ботинок, выше меховой оторочки, пущенной по низу пуховика, выше блестящей пряжки на поясе, выше серебристых колокольчиков на концах шнурка, стягивающего капюшон. Выше капюшона. Выше притолоки.
Я хотела закричать, но из моего горла вырвалось сипение. Я успела увидеть когти, занесенные над моей головой, посыпался град осколков, и темнота сомкнулась.

Все по селам спят,
По деревням спят,
Одна баба не спит.