Запись сто четырнадцатая. Чёрные цепочки строф...

29.09.06 … на "Автографе" тема – «Поэты сентября» (Е. Стюарт, 100 лет, как родилась, Кушнеру – 70 лет).
 
Про Стюарт говорила Ольга Геннадьевна. Принесла несколько книг. У нас по ней всегда покойная Нина Анатольевна Стусь говорила, а я её толком и не знаю.
(Интересно, что меня мало какие поэты-женщины трогают. Почему? Вот Тамарину читала, натыкаюсь то на Друнину, то на Мориц – не идут и всё. Римма Казакова угасла. Без сомнения – лишь Цветаева да Ахматова. Банальность. Это что – пол влияет? Или женщины – не интересны? Казалось бы – соратницы, как там у них в душе? Нет, не интересно! Такое чувство – ты все это знаешь: мотивы поступков, чувства испытываемые, ничего нового, ничего неожиданного. Тут только остановит – если уж очень что-то пронзительное. Вот два стиха, что прочла Ольга – это из этих, особенно – второе: «Уже не вижу, уже не слышу» - про угасание жизненной силы, констатация, откровение. Ведь женщина – она всегда хочет нравиться, и только Цветаева себя не щадила, писала все. А остальные – все как-то бы причесать, скрыть дефекты, а уж во внутренних чувствах, в этом соре, из чего растут – Боже упаси показать этот хлам душевный. Потому и ощущение – переел мармеладу от всей этой женской любовной лирики или тоски по понимающему и чувствующему «лыцарю». Ахмадулина ещё завораживает, Лиснянская… Да и то – не последние, а предыдущие. Вообще, я к ней тоже как-то охладела, после её «Хвастуньи». Все же эти откровения… Их надо искать, когда человек по-настоящему интересен, интересна подоплека стихов, тогда они не разочаровывают, а когда они – вот, публикуются в периодике, прочел и … бя, человек во всей неприглядности, со всеми своими тараканчиками: что Колкер, что вот про Самойлова…)
 
Так – к вечеру.
Ольге Геннадьевне, которая в том же плане высказывалась о Стюарт (мол, фамилия её что ли настроила на обидчивый лад к жизни, могла бы быть большим поэтом, но вот уперлась в несправедливость к ней жизни и ничего выдающегося не создала) - возражала Оля Кондиус. Насчет военных стихов, мол, пронзительные чувства потери близких и т.д. Она забыла дома очки, поэтому почти свою защитительную речь не иллюстрировала. Но было видно, что Стюарт она любит. Я тоже немного повозражала Ольге на её «обвинения» Стюарт в «ячестве» - мол, вся женская поэзия – сплошное «я» (да и большая часть мужской).

Поэт себя в стихах познает и нам открывается. А женщине вообще в этом мире мужского шовинизма тяжело: надо – мало что - самой позиционироваться, занять подобающее по призванию место, так ещё и самоидентифицироваться, т.е. – тоже в себе разобраться, (чем вообще-то любой человек занимается всю жизнь), и при этом быть интересной читателю, из которых мало кто поэзию любит, а тем более – женскую.

Татьяна Николаевна Митренина тоже вспомнила шестидесятые, как приезжала Стюарт в Томск, как читала в студенческих компаниях в Лагерном саду. Всем понравились стихи, отобранные Ольгой, посетовали, что такая была поэтесса – уроженица Томска, а никто её не вспомнил.

По Кушнеру я высказывалась. Ольга позвонила за несколько часов до начала вечера, предупредила, что ждет мое выступление, а я как раз в средине его сборника. В восторге, но ясно представляю, что восторг мой разделят навряд ли ещё кто. Как сказала Татьяна Николаевна: «Мелкотемье» - это про его поэзию!

Да, он излишне, как будто, говорлив, да, каждая щепочка его настраивает на поэтический лад, да, стихи его порой трудно читать, тем более – запоминать. Все это – да-да-да. Но не для меня! Для меня это поэт внутреннего мира, бытового, со всеми нашими приметами и деталями, мимо которых мы проскакиваем, а потом, как у Пруста, звон ложечки в стакане вдруг нам приоткрывают давно забытую картину, разматывая которую, мы вдруг, как чужую, как где-то читанный роман, осмысливаем, что же было с нами, когда мы сделали тот или иной шаг, («что я не ту открыл бы дверь, другою улицей прошел») – значение деталей, судьбоносных деталей.
И Кушнер застывает перед каждой деталью, поворачивает её нам не обыденной стороной, а её значением, её подкладкой, её закономерностью, её значимостью, связью с будущим или прошлым или с какой-то сегодняшней «паутиной», сотканной из вот таких деталей, но такой прозрачной, что мы не видим эту связь, а он – показывает.
Я ему так благодарна за этот дар – подмечать, констатировать, производить мгновенный анализ значения увиденного, услышанного, прочитанного, уловить связь с другим местом, событием, обстоятельством и передать это в рифмованной форме, для меня скорее улавливаемой, чем проза.
 
Сотой доли не передала, что хотела. Прочла несколько стихотворений, наобум. Закончила «Пчелой» (из озорства). Все поняли, похлопали. Потом Занин прочел несколько своих миниатюр, как всегда – довольно приемлемых, ироничных и умных. Особенно понравилось посвящение Усову и его памятнику Антон Палычу.

***
Мы были далеко от суеты,
От шума городского, от клаксонов.
Мы видели, как горные цветы
Кивали нам приветливо со склонов.
Мы чувствовали ветер на губах,
Наполненный свободой и покоем,
И память о растаявших снегах
Нас наполняла тихою тоскою.
И радостью, что холод позади-
Зима, как ни грозилась, отступила, -
И почки на ветвях, как бигуди
Весна уже, кокетка, накрутила.

Мы шли в тени белесых облаков,
Кору деревьев трогали руками,
И черные цепочки новых строф
Тянулись и тянулись вслед за нами.

2012 г.