Радуга 7. Ярко-зелёный

- Красивое имя - Алиса. У меня еще не было девушки с таким именем... (Опять не туда, она хмурится, не нравится ей эта тема...) Я шучу, шучу, не обращай внимания. Расскажи немного о себе, кто ты, откуда? Ты не похожа на местных девушек...
 
- Я из Мегаполиса, - Алиса сказала это спокойно, без намека на заносчивость или превосходство, которые так часто присущи молодым столичным штучкам.
 
Она нисколько не походила на этих размалеванных, тюнингованных, спесивых, похожих друг на друга большими пустыми глазами и накачанными губами рыбок, которые проплывали гордо и томно и казались неприступными, независимыми и даже иногда умными, пока не замечали блеск наживки, не выпивали пару мартини и не открывали рот.
 
И я ей так и сказал: - Ты не похожа на столичную штучку. Они все какие-то неестественные, а ты живая, настоящая... И очень красивая!
 
Алиса молча опустила взгляд, но не смогла сдержать улыбку – скромную, но искреннюю...
 
- Нет, правда, - я стал развивать успех комплиментами, - Я бы никогда не подумал, что ты из Мегаполиса. Из столицы обычно приезжают гламурные барышни, к которым и подойти не знаешь, с какого бока, у них и язык, вроде бы, наш, но половина слов непонятных... А ты совсем другая... Простая, скромная, воспитанная, краснеешь так замечательно!
 
- Спасибо! Мне никто никогда не говорил таких слов! - Алиса тут же покраснела, но преодолевая смущение и зная, что румянец заливает её лицо, и от этого краснея ещё больше, смотрела прямо на меня своими пронзительно прозрачными и одновременно наполненными глубиной моря глазами.
 
Однажды мы лежали в дрейфе в Средиземке, поджидая ливийский транспорт, чтобы сдать ему срочный груз, а заодно пополнить запасы пресной воды. Солнце, как утром взлетало к зениту, так и висело там весь день, изливая жар на безмолвную, покрытую полным штилем морскую пустыню, а вечером так же стремительно падало к линии горизонта и ныряло в побагровевшую от приближения светила пучину.
 
Днём всё нестерпимо сверкало в солнечных лучах: надраенные по всему кораблю медяшки и отполированные поручни крутых трапов, кокарда на мятой фуражке боцмана и сигнальная дудка с цепочкой на его груди, толстые стекла иллюминаторов и зеркала штурманского секстана, и даже истертые и просоленные доски палубы отражали этот сияющий огонь.
 
Свободные от вахты как тараканы повысыпали на палубу прямо под палящие лучи, потому что внутри корабля, в этой металлической душегубке находиться было почти невозможно, а здесь наверху, хоть изредка, но шевелился легкий бриз, обдувая голые, потные, жареные тела, создавая кратковременную иллюзию прохлады. А ещё можно было купаться! Кэп дал добро, и с левого борта спустили верёвочные трапы, по которым поднимались на борт мокрые и счастливые моряки, чтобы снова с наслаждением нырнуть с четырехметровой высоты в теплый, соленый и удивительно прозрачный средиземноморский кисель.
 
На палубе мокрые тела мгновенно высыхали, покрываясь причудливыми соляными узорами. Смыть соль было нечем. Из-за экономии, в обычные, не банные дни в душевые подавалась всё та же забортная вода. Но это не останавливало желающих охладиться.
 
Из-за высокой солености вода горчила на вкус и казалась густой и слегка маслянистой на ощупь. Не требовалось больших усилий, чтобы держаться на плаву - плотная жидкость помогала тем неумелым пловцам, которых на удивление немало среди моряков, хотя им, казалось бы, на роду написано чувствовать себя в воде уверенно. Но некоторые обветренные и просоленные мореманы наоборот кичились своим неумением и нежеланием уметь плавать.
 
- Мы моряки, а не плавунцы, - гордо заявляли они, обливаясь потом, но снисходительно поглядывая на резвящихся в воде товарищей, - Мы по морю ходим, а не плаваем в нем. Плавает, сами знаете, что... Кораблекрушение? Ха-ха! Поверьте, при кораблекрушении умеющие плавать просто промучаются чуть дольше тех, кто плавать не умеет.
 
Долгожданный грузовик подошёл с правого борта, аккуратно и мастерски пришвартовался, чуть качнув нашу посудину, и замер рядом, покачиваясь на волне, которую сам же и поднял. Как только вал машины перестал вращаться, и все кавитационные пузырьки всплыли к поверхности или растворились в морской воде, ливийский корабль предстал пред нами во всей красе от клотика до кончика огромного трехлопастного латунного винта.
 
Этот трилистник сверкал на солнце как новый, ярко выделяясь на фоне покрытого коррозией, ракушками и водорослями днища. Судно сидело в воде не менее чем на 15 метров, но прозрачность Средиземки позволяла разглядеть мельчайшие детали не хуже, как если бы корабль стоял в сухом доке. Редкое и завораживающее зрелище даже для опытных моряков, бороздивших в основном северные широты, где море не отличается своей прозрачностью.
 
Но пока нет какого-нибудь подводного ориентира, прозрачность воды очень трудно оценить. Оптические лучи на границе двух стихий преломляются, создавая иллюзию близости всё поглощающей темно-синей бездны, в которую не проникает свет с поверхности. Такой реальный объект, как корабль, размеры которого известны, своим фантастическим, до самого киля видом разрушает оптическую иллюзию, но только в том месте, где находится. Вокруг корабля вода всё равно кажется менее прозрачной, и зловещая тьма обступает судно со всех сторон, словно готовясь его поглотить.
 
Ещё удивительней выглядел опыт с большой гайкой, которую мы обернули серебряной фольгой. Получилось что-то наподобие блестящей медали, которая была взвешена и выброшена за борт. Медаль, казалось, падала в узкий прозрачный колодец, возникший в толще тёмной воды именно в том месте, куда была брошена. Удивительно долго мы ждали, что тьма глубин сомкнется над этим блестящим диском, и он пропадёт из виду, но он всё сверкал и сверкал, опускаясь всё ниже и ниже, как будто не солнце проникало так глубоко и отражалось от фольги, а сама фольга была источником яркого света. И пока наша медаль сверкала из глубины, постепенно уменьшаясь в размерах, прозрачный колодец спускался вслед за ней всё ниже и ниже в морское чрево. С последним бликом фольги исчез и он.
 
Но теперь, вглядываясь в темно-синюю бездну, нам уже не казалось, что она совсем рядом. Сознание автоматически делало поправку в полсотни метров, потому что именно такую величину прозрачности Средиземного моря дал наш приблизительный расчёт.
 
В Алисиных глазах я увидел ту самую средиземноморскую интенсивно синюю, прозрачную глубину. Такие глаза меня всегда притягивали. Хотелось смотреть в них бесконечно, видеть в них желание, страсть, наслаждение, экстаз... Бесстрастно смотреть в эту бездну было невозможно...
 
- Расскажи мне про себя, про свою семью.
 
- У меня нет семьи...
 
- Как это - нет семьи? Что совсем никого нет? А родители, братья, сестры? Ты что, сирота?
 
- Нет... Брат погиб, когда мне только исполнилось восемнадцать. Он рыбачил с друзьями на озере. Была волна, а лодка перегружена. Зачерпнули бортом, началась паника, лодка перевернулась, на берег выбрался только наш Слевин. Он отлично плавал, занимался спортом, силой и выносливостью превосходил многих, но стояла осень, вода холодная, а до берега не близко... Сил хватило только доплыть, а на выжить уже не осталось... Сердце не выдержало, остановилось...
 
Глаза Алисы стали ещё глубже и темнее... Ещё притягательней... В моменты грусти она выглядела особенно сексуально.
 
- Мне жаль твоего брата... А родители? Они живы?
 
- Мама умерла в прошлом году. Она так и не оправилась после смерти Слевина... Всю осень и зиму каждый день ходила в церковь и на кладбище, в дождь, в снег, в мороз. Винила себя в гибели сына, говорила, что это наказание за её грехи... Весной слегла с инфлюэнцей, а как только оправилась, снова на могилку. В конце лета опять слегла... На улице пекло под сотню, а у мамы жар - сто с лишним! Пневмония... Откуда в такую жару?! Еле выкарабкалась, но стала покашливать. Сначала не сильно, потом всё больше и больше. К докторам не шла, травки заваривала, банки ставила, мази втирала, говорила - само пройдёт... Когда начала кровью харкать, уже никто помочь не мог. Чахотка... Два года ещё промучилась...
 
- Да уж, что тут скажешь? Не повезло твоей матушке. А отец жив?
 
- Отец ушёл от нас, когда я была совсем маленькой. Я и не помню его почти. Мама всегда говорила, что он был моряк и утонул, и только перед смертью сказала правду. Он действительно ходил в море, только жив и здоров до сих пор...
 
- Интересно... Зачем же она его похоронила?
 
- Потому что он мне вовсе и не отец и ушёл, когда узнал об этом... Два раза в год присылал подарки - на день рождения Слевина и на рождество, и деньгами помогал, но мама всегда говорила, что это от родственников с островов...
 
- Вот как! Ничего себе, история! А кто же твой настоящий отец? Подожди, я ещё пивка возьму.
 
Две бутылки вернули меня к жизни, ускорили метаболизм, пробудили основные инстинкты и потребности, но не утолили жажду. Хотелось пить, писать, есть и трахаться одновременно.
 
Почему с похмелья такое мощное либидо? Некоторые объясняют это тем, что алкоголь разжижает кровь, и она наполняет все органы и члены быстрее и полнее, чем обычно. Но  мне кажется, что дело совсем в другом. Отравленный ядом организм, а то, что алкоголь - яд, нет никаких сомнений, так вот, отравленный организм посылает сигналы тревоги в мозг, который тоже отравлен, но продолжает принимать и анализировать информацию. И этот отравленный мозг расценивает алкогольную интоксикацию как реальную угрозу жизни своего носителя и включает программу спасения через выполнение основного предназначения человеческого индивидуума - продолжение жизни. Пусть этот конкретный человек погибнет, но его сущность, его гены должны жить в его потомках, жизнь всего человечества должна продолжаться. Поэтому с бодуна такой желанный, такой страстный, такой яркий секс! Природа требует передать семя и противиться ей нельзя, она может и отомстить - депрессиями, болезнями, импотенцией...
 
Я медленно поднялся с постели, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Кровь снова пульсировала в висках, но уже без боли, оставались только лёгкое головокружение и ленивая истома во всём теле. Алиса выпрямилась в кресле, не спуская с меня настороженного взгляда. Выгнув спину, она выставила вперед грудь, и два небольших аккуратных холмика с острыми вершинами нацелились на меня, словно пулеметные гнезда непреступного бастиона. Я бы, не раздумывая, бросился на амбразуру, но понимал, что еще рано, и пока только предостерегающе покачал головой и выставленной перед собой ладонью: «Не бойся, я в туалет», - и прошёл мимо Алисы.


Произведения http://proza.ru/2020/06/27/1538