Радуга 14. Зелёный, жёлтый, красный

Изнуряющая жара не отступала уже третью неделю. Казалось, что солнце стремится испепелить эту растрескавшуюся землю, эти желтеющие пастбища, эти редкие понурые деревья, этот маленький, прижавшийся к земле городок рядом с когда-то оживлённой, а теперь опустевшей трассой в узкой долине между величественных гор. После того, как пробили тоннель напрямую сквозь горный хребет, надобность в этой объездной дороге отпала, и её использовали только местные жители, редкие продавцы всякой всячины или свернувшие не туда, заблудившиеся пилигримы. Давно не ремонтированное полотно дороги покрылось трещинами, разметка потускнела, кое-где сквозь асфальт пробивалась трава, настойчиво поднимающаяся после нечастых встреч с автомобильными шинами.

Днём безжалостное светило нещадно жарило всё, на что падали его лучи, но и ночь не приносила ощутимого облегчения - раскалённые за день дома, машины и сама земля отдавали душное тепло пытающемуся остыть воздуху. Только ранним утром, когда солнце ещё не взошло, а меж гор проникал лёгкий бриз со стороны моря, становилось на пару часов прохладней.

В это время он обычно спешил на работу. Спешил - это, конечно, громко сказано. Быстро ходить он так и не научился. Как и быстро говорить, впрочем. С речью вообще были проблемы. Большей частью он запинался, заикался, с трудом подбирал и путал слова, а когда волновался, разобрать что он пытается сказать, почти не удавалось. А волновался он часто. И как не волноваться, если любое незнакомое действие или ситуация выбивали из колеи. Ведь даже сейчас, почти через шесть лет после события, память так и не вернулась к нему. Он забыл всё, абсолютно всё.

Полгода в коме, после которой он, чудом очнувшись, оказался на уровне развития новорожденного ребенка. Так долго лежащие в коме, чаще всего из неё и не выходят, а если случается, то, как правило, так и заканчивают жизнь в больничной палате. Но ему повезло. Причем трижды! Повезло, что привезли его не в обычную больницу, а в клинику при монастыре, куда обычно и привозят неопознанных, безнадёжных, убогих и бездомных, сразу поближе к господу, всемогущему и милосердному. Повезло, что после чуда воскрешения из комы, он начал быстро восстанавливаться и его оставили тут же в монастыре, а не отправили в какой-нибудь мрачный хоспис. И, наконец, повезло, что через три месяца после его второго рождения она рожала здесь дочку и нашла его.

Нельзя сказать, что беременность стала для Алисы неожиданностью, но верить в неё она отказывалась до последнего. Сначала уговаривала себя, что это обычная задержка, сбой цикла - акклиматизация, инфекция, стресс. Потом показалось, что неправильно вспомнила даты последней менструации, что она пришла гораздо позже. Поэтому сначала успокоилась, а потом снова уверяла себя, что это просто сбой. Когда стало ясно, что это не просто задержка, стало страшно.

С самого начала это было полным безрассудством - отправиться на другой конец материка, имея только адрес бара, из которого мифический отец однажды отправил открытку. Он, может, и был там всего однажды, проездом, а она, только вступив в наследство и поручив все хлопоты по продаже дома риэлторам, отправилась в полную неизвестность, потянув за тоненькую ниточку надежды. Мать говорила, что её родной отец замечательный человек. Вспоминая его, она улыбалась, а потухшие и пустые глаза вновь наполнялись живым блеском.

Когда на третий день он появился в баре, Алиса его сразу узнала. Нет, скорее не узнала, а почувствовала. Зов крови, наверное. Ей понравилось всё - как он молодцевато и поджаро выглядит, как неброско, но со вкусом одет, как спокойно и независимо держится, как плавно и уверенно двигается, как поворачивает коротко стриженную и пропорционально сложенную голову с большими, но не выпирающими ушами, с прямым аристократическим носом, с мужественным щетинистыми подбородком, с умными серо-голубыми глазами, чей короткий, немного отстраненный, но от этого не менее пронзительный и заинтересованный взгляд она ловила несколько раз за вечер. И каждый раз, не выдержав, опускала глаза, замирая от чувства, которому противилась всеми силами, пугаясь своих собственных мыслей.

Он показался ей обаятельным и сексуальным мужчиной. Теперь она понимала мать - за двадцать с лишним лет он стал ещё привлекательнее, если судить по чудом сохранившейся фотографии. Обаяние, харизма, непреодолимая мужская сила - всё это читалось ею на расстоянии. И если раньше она сомневалась в своих намерениях и допускала, что встретив отца, так и не откроется ему, не подойдёт, если вдруг он ей не понравится, если почувствует, что ничего хорошего из их встречи не выйдет, не получится, то теперь ей непременно хотелось познакомиться с ним, подружиться, стать близким и родным человеком. А может быть, даже чем-нибудь помочь, чтобы он с благодарностью смотрел на неё вот этими умными и красивыми голубыми глазами.

А случай помочь представился совсем скоро. От Алисы не укрылось короткое, но напряжённое противостояние отца с барменом. И злорадствующий взгляд Гудвина она тоже заметила, когда Мелвин и Стейн собрались уходить, нисколько не беспокоясь о судьбе внезапно обмякшего товарища. Она сама удивилась, откуда взялось столько решимости в ней, никогда не умевшей отстаивать свою позицию, не привыкшей командовать другими людьми, тем более мужчинами, тем более значительно старше её, тем более против их воли. Но она ясно понимала, что это как раз тот самый момент, которых бывает не так много в жизни, когда нельзя отдаваться на волю случая, плыть по течению, безучастно наблюдать, думая про себя - будь, что будет! Тот самый момент, когда нужно принять решение, сделать выбор, совершить поступок, от которого зависит дальнейшая судьба - твоя, или другого человека, и после которого назад вернуться крайне сложно, а иногда просто невозможно.

Она хотела сказать ему, как только он проснётся, но оказалось, что сделать это не так просто. Язык никак не поворачивался произнести нужные слова. А ещё этот его взгляд! Конечно, когда он узнает, что она его дочь,  он перестанет смотреть на неё с вожделением, смущая и вгоняя в краску - так думала Алиса, и непонятно чего было больше в её мыслях - облегчения или, может быть, сожаления...

"Вот сейчас скажу, сейчас", - уговаривала себя Алиса и никак не решалась, а разговор тем временем сам собой подошел к нужной теме, и он задал вопрос, ответ на который расставил бы всё по местам, и она уже набрала воздуха, чтобы признаться, но снова не решилась, замешкалась и упустила благоприятный момент. Пока он возился с завтраком, она, оставшись наедине, отрепетировала несколько раз признание, собралась с духом и решительно шагнула на кухню, но тут же запаниковала и вместо заготовленной фразы произнесла совсем другие, обычные, ничего не значащие слова. "Ладно, после завтрака точно скажу!" - определила себе новый срок Алиса.

Очнувшись, не сразу поняла, где она и с кем, а вспомнив и узнав, попыталась проснуться, надеясь, что ей это всё приснилось. Но это был не сон.

Бежать, срочно бежать! Куда угодно, только подальше от этого дома, от этой постели, от этого стыда! Закидывая вещи в рюкзак, наткнулась на фотографию, в которую столько раз вглядывалась за последнее время с надеждой и нежностью... Пусть остаётся ему! Поймет - хорошо, нет - значит и не надо!

Через полчаса она вышла на шоссе, ведущее из города. Третья проезжающая машина остановилась. Она спросила водителя, куда он едет и, услышав ничего не говорящее название, села на переднее сиденье, сказав, что ей по пути. С трудом концентрируясь, чтобы отвечать на обычные дорожные вопросы, она не переставала думать о произошедшем.

Как же она могла?! Как потеряла контроль над собой?! Понятно, что он что-то подмешал в еду или питье, но она же почти не сопротивлялась! Более того, невозможно в этом признаться, но ей было приятно! Одновременно хотелось, чтобы этого никогда не происходило и чтобы это продолжалось во что бы то ни стало! Такого острого наслаждения она не испытывала ни с кем и никогда.

От всплывающих в памяти подробностей Алису бросило в жар. Она расстегнула ворот блузки и встряхнула волосами. До неё не сразу дошел смысл сказанных водителем слов, но рука, опустившаяся на колено, не оставляла сомнений в его намерениях. Алиса рванула ручку двери, и если бы он резко не затормозил, выпрыгнула бы на ходу. Машина остановилась в нескольких шагах от уходящей вверх тропинки, по которой и пошла Алиса, не обращая внимания на водителя, кричащего ей вслед что-то про её умственные способности и моральные принципы.
У всех мужиков одно и то же на уме, последний пример - яркое тому подтверждение. Просто одни умеют себя контролировать и идут к намеченной цели медленно и спокойно, а другим подавай всё и сразу.

И всё-таки Алиса не винила отца. Если бы она сразу сказала ему, а не тянула, не откладывала, то ничего бы и не случилось. Он же понятия не имел, что перед ним его дочь. Сама виновата...

Тропинка привела на крутой утёс, с которого открывался захватывающий вид на окружающие горы, расступившиеся, чтобы пропустить к океану узкую и извилистую ленту реки. С одной стороны вдоль потока петляло шоссе, то исчезая, то появляясь между скал и перепрыгивая на другой берег по еле различимому вдали мосту, а с другой, в низине около устья лежал город, тесно облепивший своими кварталами правый берег реки. Над утёсом ярко светило солнце, а там, над городом шёл дождь, и широкая яркая радуга перекинулась с одного берега реки на другой.

Алиса присела на удобный плоский выступ, поставила рядом рюкзак и замерла, засмотревшись на переливающийся радужный мост, на бесконечный бег воды, на пестрые крыши города, казавшегося с высоты искусным макетом с движущимися машинками и фигурками людей. Где-то там, ближе к мачтам кораблей и стрелам портовых кранов врастал в землю бар Гудвина. Прошла, казалось, целая вечность с того момента, как она вышла оттуда с Мелвином и Стейном, тащившими отключившегося отца вон в тот зелёный райончик, ближе всех расположившийся к утёсу. А ведь ещё не минуло и суток... А вон там, в сером рабочем квартале квартира Клауса, а студия Деймона где-то в самом центре, среди респектабельных особняков и дорогих магазинов.

Алиса с грустью смотрела на городок, который приходилось покидать. За совсем короткий срок, несмотря ни на что, он стал ей близок. И мрачноватый, но уютный бар с загадочным хозяином, и простая, но вкусная стряпня его добродушной жены, и рассудительный и мудрый Клаус, и даже бесшабашный гуляка Деймон, который показался Алисе честным и добрым парнем, из которого со временем наверняка получился бы добропорядочный муж и заботливый отец.

Отец... Алиса поежилась от внезапного холодка, пробежавшего дрожью по всему телу, и, подняв воротник и вытянув рукава, спрятала руки и плотнее закуталась в куртку. Как он там, интересно? Нашел фотографию? Понял, с кем...

Голоса на дорожке за спиной раздались так неожиданно и громко, что Алиса не успела ничего подумать, а лишь, испугавшись, машинально метнулась за утёс, где обнаружилась тонкая, почти заросшая тропка, круто бегущая вниз. Не раздумывая, Алиса начала спускаться, но не прошла и нескольких шагов, как ноги поехали, потеряв опору, а ветви кустарника, за которые девушка цеплялась руками, не смогли её удержать. Алиса заскользила вниз по склону, словно снаряд по бобслейной трассе, стараясь уворачиваться от выступающих камней и торчащих веток. Время от времени на относительно пологих участках ей удавалось встать на ноги и пробежать несколько шагов, но затем снова приходилось катиться вниз на пятой точке. Почему-то этот слалом не испугал её, а наоборот - даже насмешил. Она начала смеяться сначала про себя, а потом вслух, и на площадку под утёсом, заросшую кустарником и травой, выбежала совершенно без сил, но захлёбываясь от смеха.

Рухнула в траву, раскинув руки и подставив лицо небу. Короткие затухающие всплески смеха неожиданно превратились в рыдания, а слезы сами собой потекли по щекам. Алиса закрыла глаза. Всхлипывания становились всё тише, а слёзы из-под опущенных век появлялись всё реже. Тёплая земля, ласковое солнце, пряный травяной аромат и монотонный гуд собирающих пыльцу насекомых в этом, закрытом от свежего ветерка уголке, постепенно успокоили её, а потом незаметно и убаюкали. Алиса повернулась на бок, подтянула колени к груди, одну руку положила под голову, а второй обняла себя за плечи и уснула.

Солнце заметно сдвинулось к горизонту, значит, спала Алиса не меньше часа - потому такой отдохнувшей и посвежевшей очнулась она ото сна. Нужно возвращаться на дорогу и продолжать путь. Вот только куда? Никто нигде её не ждёт... Желание бежать из города как можно быстрее и куда угодно уже не казалось таким необходимым... В любом случае, надо выбираться на шоссе, не оставаться же здесь. Но где же рюкзак?

Алиса растерянно оглянулась вокруг, но рюкзака не обнаружила. Да и откуда ему взяться, если она и думать о нём забыла, убегая в панике с утёса. Вот растяпа! Алиса обогнула сопку и снова вышла на тропинку, по которой поднималась вверх. Утёс встретил её всё тем же великолепным видом, свежим ветром и полным отсутствием каких-либо следов спугнувших её людей. Рюкзак тоже исчез... Ничего не оставалось, как возвращаться в город и чем быстрее, тем лучше. Пока не наступила ночь, можно надеяться, что кто-нибудь поможет. Деймон? Может и он. Только не очень хочется становиться обязанной мужчине, который тебе симпатизирует - такому труднее отказать, если понадобится. Уж лучше Клаус. Мудрый и надёжный, и отнёсся к ней по-дружески, почти по-отечески. Она снова поёжилась, вспомнив отца. Вот к кому она точно не пойдет за помощью! Испытывая скорее жалость к нему, чем ненависть, она, тем не менее, не могла представить себе их встречу после того, что произошло. По крайней мере, сейчас...

Умытый дождем город зажигал первые фонари вдалеке от утёса. Снова пришлось ловить попутку, но на этот раз повезло - пожилой вдовец возвращался домой после уикенда, который провёл в семье дочери, нянчась с внуками. Он ни о чём не спрашивал, только всю дорогу до заправки на окраине города рассказывал о себе, о своей жене, скончавшейся три года назад от рака, о дочери, вышедшей удачно замуж за местного фермера, о внуках, совершающих обычные для детей их возраста открытия и достижения, но которые родным кажутся чем-то необыкновенным и гениальным, о зяте, выращивающем небывалые урожаи и поголовья, и ещё понемногу обо всём на свете. Дедушке явно не хватало общения. Прервался он, только заправив топливо и отправившись рассчитаться. Вернулся взволнованным и возбуждённым, рассказал, что сейчас видел Алису по телевизору, что её считают погибшей; сам вызвался отвезти в полицию, по дороге большей частью молчал, что давалось ему нелегко, только несколько раз справлялся об её самочувствии и вёз так медленно и осторожно, словно она могла взорваться от ускорения или тряски.

В участке суетился, дёргал то одного, то другого полицейского, старался быть полезным, пытался дать свидетельские показания, которые никому не требовались, издалека и в мельчайших подробностях рассказывал кто он, откуда, куда и зачем ехал, где был и что видел. Когда выяснилось, что Алисе он никто, выпроваживаемый за дверь, ободряюще похлопал девушку по плечу и пообещал дождаться её в машине, чтобы отвезти, куда прикажет, потому как торопиться ему некуда, дома его никто не ждёт, жена... ах, да, об этом он уже говорил, а дочери позвонит из автомата рядом с участком, а перекусить у него есть с собой, дочка собрала узелок, ведь дом у неё - полная чаша, муж выращивает на ферме... Тут его окончательно вытеснили за порог и закрыли дверь.

Алиса от самой заправки, когда услышала о своем самоубийстве, впала в заторможенное состояние, из которого так и не могла выйти. Она машинально отвечала на вопросы полицейских, а сама представляла, как стоит на самом краю утёса и медленно кренится в сторону обрыва, как ветер развевает её волосы, а её саму слегка подталкивает в грудь, удерживая от падения. Но и он не справляется, когда она наклоняется вперед слишком сильно, и её тело сначала летит свободно, а потом по касательной бьётся о камни, переворачивается, снова бьётся, ломается, рвётся и, наконец, истерзанное, но всё ещё живое падает в холодную воду, и милосердная река, принимая изуродованную плоть, сначала смягчает боль, а затем и вовсе останавливает её, проникая в лёгкие и вытесняя из них воздух вместе с так и невырвавшимся криком.

Сама не зная почему, на вопрос о том, у кого она остановилась в городе, Алиса ответила "у Гудвина". Полисмены переглянулись, но уточнять ничего не стали. И прежде чем отдать Алисе рюкзак и отпустить на все четыре стороны, больше часа ходили из кабинета в кабинет, созванивались с полицией Мегаполиса, заполняли бесконечные бланки.

Когда Алиса вышла на улицу, уже совсем стемнело. Пребывая всё в том же сумрачном состоянии, плохо представляя, куда ей идти и что вообще делать дальше, Алиса просто медленно побрела вдоль по длинной, освещённой фонарями и витринами улице. Но не прошла и дюжины шагов, как сзади посигналили. Старик на пикапе - она совсем про него забыла, а он, дожидаясь её в машине, клевал носом, засыпал на мгновение, вскидывался, просыпаясь, испуганно оглядывался, смотрел на вход в управление, на часы, на уходящую вдаль улицу и снова кивал головой. В очередное пробуждение увидел удалявшуюся девушку и, обрадовавшись ей, как родной, нажал на сигнал.

Это было очень кстати. Алиса изрядно вымоталась за этот неимоверно длинный день, который никак не хотел заканчиваться. Куда же ехать? То, что казалось несложным днём, сейчас стало неразрешимым. Ни к Деймону, ни к Клаусу ехать уже не хотелось; да и неизвестно, дома ли они, одни ли они? Можно, конечно, в какую-нибудь недорогую гостиницу, отдохнуть и собраться с мыслями, но не хотелось оставаться в полном одиночестве... Однако предложение услужливого старика составить ему компанию за поздним ужином и переночевать в его доме, Алиса отвергла без колебаний. Историю его семьи она уже знала почти наизусть, и ей совсем не нужен был навязчивый собеседник, хотелось просто побыть одной, но в то же время среди людей. Парадоксально, но факт. И после упоминания о еде она поняла, как жутко голодна. Последний раз она ела рано утром... Омлет, надо признать, был потрясающим! И секс тоже! Прости, господи, но как избавиться от этих мыслей, если они сами лезут в голову! Тело приятно заныло в самых натруженных местах... Боже, стыд то какой! Алиса покраснела так, что в машине, казалось, стало светлее. Но старик ничего не заметил, только вопросительно смотрел на девушку.

"К Гудвину, - решила она, - там можно и поесть, и посидеть спокойно в уголке". И совсем не подумала о том, что, во-первых, может столкнуться с отцом, а во-вторых, что теперь она, хоть и ненадолго, но телезвезда.

Отца в баре не оказалось. Алиса, уже войдя внутрь, с опозданием спохватилась и на секунду замешкалась, но, оглядевшись, с облегчением выдохнула. Однако не успела она спуститься в зал, как успевшая успокоиться после недавнего происшествия публика вновь загудела, узнав в вошедшей девушке несостоявшуюся самоубийцу. Алиса растерянно оглянулась, не видя никого из знакомых. Найти свободное и спокойное место оказалось непросто, только у стойки пустовала пара стульев. Но до них ещё нужно добраться - со всех сторон к Алисе тянулись руки с кружками и стаканами, всем хотелось с ней выпить, познакомиться, узнать её историю, поделиться своей. Компания, у стола которой она в нерешительности остановилась, уже считала, что заполучила её себе. Раскрасневшийся толстяк с помутневшим взглядом подскочил со своего места и бесцеремонно подталкивал Алису к лавке, одновременно отгораживая своим пухлым телом от других претендентов. Здоровяку за соседним столом это не понравилось, он развернул толстяка к себе, призывая дать Алисе самой выбирать, с кем сидеть. Товарищи толстяка, хоть и пошатываясь, но дружно встали на подмогу, за соседним столом тоже поднялись со своих мест. Назревала драка...

Но Гудвин не дремал. Вмиг оказавшись рядом, он двумя взглядами из-под сведенных к переносице бровей успокоил и развел противников, уводя Алису за собой. Ни слова не говоря, он провел девушку через зал, мимо стойки к кухонной двери с вырезанным окошком, за которым хозяйничала его супруга Марта. В будни, когда посетителей набиралось не так много, она справлялась со стряпней сама, а в выходные вместе с официантками приходила ещё и помощница на кухню. Но сегодня Марта работала одна, и вертеться ей приходилось как заводной, что при её солидной комплекции выглядело довольно комично. Тем не менее, справлялась она вполне успешно, а точность и уверенность движений говорили о многолетнем опыте. Девчонки-официантки старались хоть чем-то ей помочь, но только больше мешали, и она прогоняла их в зал, добродушно ворча. В отличие от Гудвина, рот у неё не закрывался. Она всё время разговаривала, говорила и приговаривала, причем, её даже отсутствие собеседника не смущало.

Марта усадила девушку в дальнем углу кухни и быстро накидала ей в тарелку всякой всячины; готовить отдельное блюдо было некогда. Алиса накинулась на еду, особо не раздумывая, почему Гудвин привёл её именно сюда, а не посадил на свободное место за стойкой. От еды и тепла её разморило, размеренный и певучий выговор Марты убаюкивал, но Алиса заставила себя встать, чтобы хотя бы помыть за собой тарелку. Мойка доверху полнилась грязной посудой. Готовить Марта успевала, а на остальное её уже не хватало. Алиса набрала в ладони ледяной воды и плеснула себе в лицо - раз, другой, третий! Глаза открылись, сонливость прошла, теперь можно сделать погорячее и приниматься за посуду. Марта не возражала. Со словами "да не надо, сиди дочка, я сама потом помою" повесила Алисе на шею кухонное полотенце и одобрительно похлопала по плечу.

Закончив с посудой, Алиса присела в уголок передохнуть и только на минутку прикрыла глаза, прислонившись к стенке... Когда посетителей поубавилось, а оставшиеся больше пили, чем закусывали, Марта разбудила её и отвела наверх. На втором этаже, над баром, где обитали хозяин с хозяйкой, нашлась маленькая комнатка и для неё. Отпирая дверь, Марта неожиданно всхлипнула и, вытерев глаза полотенцем, которое всегда носила с собой, рассказала банальную историю, как давным-давно их единственная дочь сбежала из-под чрезмерной опеки родителей с пронырливым прохвостом, представившимся администратором передвижного театра, которого никто и в глаза не видел.

Несколько лет Гудвин с Мартой ждали, что дочь вернётся, или хотя бы пришлёт весточку о себе, расспрашивали посетителей, прибывших из разных уголков земного шара, но всё тщетно. Разозлившись, Гудвин вычеркнул дочь из своей жизни и даже имя её запретил упоминать в его присутствии. Он и дочкины вещи собирался выбросить, а в её комнате навести свой порядок, но этого уже Марта не могла допустить. Хозяин через некоторое время попытался ещё раз настоять на своем, но, снова получив отпор, отступил и проходил с тех пор мимо запертой двери, делая вид, что её вовсе не существует.

Марта всё тем же полотенцем прошлась по старинному комоду, по спинке высокой кровати, по низкому подоконнику, смахивая невидимую пыль. В комнате царили идеальный порядок и чистота. Хозяйка явно нередко сюда наведывалась, тоскуя по дочери...

Алиса с удовольствием обустроилась в небольшой и уютной комнатке, в которой нашла всё необходимое для жизни девушки. Марта разрешила ей хозяйничать по своему усмотрению, но Алиса постаралась оставить почти всё, как было при прежней хозяйке, чем, несомненно, порадовала Марту и заслужила ещё большее к себе расположение.

Так Алиса стала жить и работать у Гудвина. Ей никто не очерчивал круг её обязанностей, не ставил никаких условий, не выдвигал никаких требований. Сразу так повелось, что она помогала хозяйке на кухне, а в свободное от готовки и мытья посуды время сама находила себе занятие. Без дела Алиса не сидела. Её руками были выдраены до блеска оба этажа. Мутные стекла окон-иллюминаторов, казалось, вынули из круглых рам - такими прозрачными они стали после мойки. Засиженные мухами плафоны позеленевших медных светильников засверкали, как новые, а зелень осталась только во впадинах узоров, подчёркивая благородную старину витых деталей. Паутина исчезла даже из самых потаённых уголков. В баре стало чище и светлее, но публике на это в большинстве своём было наплевать, только некоторым постоянным клиентам пришлось по душе. Но Алиса старалась не для того, чтобы кому-то угодить, или отработать стол и кров, просто не могла пройти мимо беспорядка и грязи.

Первое время по вечерам, когда бар наполнялся людьми, она не выходила из кухни, только иногда, проходя мимо окошка в двери, не могла удержаться, чтобы не посмотреть в зал. Один раз ей показалось, что она увидела отца. Сердце заколотилось быстро-быстро, дыхание перехватило, ноги стали пластилиновыми. Алиса испуганно отпрянула в сторону, прижалась к стене около двери, перевела дух, потом осторожно выглянула в окно. Нет, не он! И опять противоречивая смесь чувств: облегчение и разочарование одновременно... Её страшила эта встреча, но и увидеть его очень хотелось.

Но шли недели, а отец так и не появлялся. Уже всех нашла глазами через окошко и не раз: Деймона и Клауса, Мелвина и Стейна, других посетителей, чьи лица запомнила, и только того, который занимал все её мысли, так и не дождалась. Один раз она даже пришла к его дому, тому самому, из которого так поспешно бежала в тот день, походила вокруг, поглядывая на вход и на окна, которые по её расчетам выходили из его квартиры. Наивно было ожидать встречи, да и увидев отца, она бы, скорее всего, спряталась, наблюдая за ним из укрытия, но всё равно надеялась, что он появится.

Несмотря на то, что весь бар видел, как она входила внутрь и как хозяин уводил её на кухню, жизнь Алисы у Гудвина некоторое время оставалась тайной для её знакомых. Первым девушку обнаружил Клаус.

-Так ты здесь?! - радостно удивился он. - А я думаю, куда ты пропала?!

Алиса тоже обрадовалась. Ей надоело таиться и прятаться. Хотелось жить открыто и спокойно. Надоело постоянно бояться столкнуться с отцом. С течением времени события прошлого теряют яркость и уже не воспринимаются так резко и однозначно. Острые углы сглаживаются, бурные эмоции затухают, плохое забывается. Иногда Алисе казалось, что вовсе ничего и не было, что всё ей только приснилось. С Гудвином и Мартой она чувствовала себя в безопасности. Во всяком случае, теперь она уже не страшилась встречи с отцом, наоборот, чем дольше она его не видела, тем больше беспокоилась о нём. Но спросить у кого-нибудь из знакомых напрямую никак не решалась.

Её постоянное ожидание, ищущие взгляды, беспокойство не могли остаться незамеченными. Гудвин угрюмо сопел за стойкой, Марта отводила взгляд, Клаус нервно барабанил пальцами по столу, Деймон, который с возвращением Алисы стал ухаживать за ней с новыми силами и, похоже, всерьёз, хмурился и цыкал на Мелвина и Стейна, увивавшихся вокруг, и еле сдерживающих свои длинные языки. Алиса ничего этого не замечала, всё больше волнуясь за отца.

Как он пережил осознание случившегося? Какие чувства испытал? Корил себя за то, что совершил, или моральная сторона вопроса его не трогала? Нет, не может быть! Не может быть, чтобы он - такой умный, мужественный, красивый - оказался бесчувственным подлецом, циничным негодяем! Не может быть, чтобы его не мучили угрызения совести. А вдруг он прознал, что Алиса обитает у Гудвина и именно поэтому избегает портового кабака?! Точно! Так и есть! Он не приходит, потому что боится встречи с ней! Конечно! Ему стыдно, стыдно!

Алиса так обрадовалась своей догадке, что тут же в душе простила отца окончательно и решила этим же вечером обязательно повидаться с ним, объясниться, принять извинения и навсегда вычеркнуть из памяти этот ужасный эпизод.

Деймон догнал её почти у самого дома.

- Не ходи туда, не надо, - тихо, но настойчиво сказал он, беря Алису за руку.

- Я должна! - с вызовом отвечала Алиса. - Пусти!

- Не пущу! Ничего ты не должна! И нет там никого...

- Откуда ты знаешь? Если нет, я подожду! Пусти!

- Ждать бесполезно. Нет там никого, и уже не будет...

- Он, что, уехал?

- Считай, что уехал...

- Когда? Куда? На сколько?

- Слишком много вопросов... Когда? В тот же день, в который... Ну, ты понимаешь... Куда - не знаю, но, скорее всего, навсегда.

Алиса только сейчас заметила, что Деймон уже развернул её и ведёт обратно. Она не сопротивлялась. А он решился, наконец, задать вопрос, который не давал ему покоя:

- А что с тобой случилось в тот день? Клаус мне рассказал, что этот тип как раз и был твоим отцом. Что между вами произошло?

- Ничего серьёзного, - неуверенно ответила Алиса, - так, небольшое недоразумение...

- А куда ты меня ведёшь? - спохватилась она. - Бар в другой стороне.

- Пойдем ко мне? - Деймона было не узнать. Обычно красноречивый и находчивый, он вдруг стал робким и неуверенным.

- Нет! - резко ответила Алиса и, увидев, как мгновенно помрачнел Деймон, поспешно добавила. - Не обижайся, Дейм! Мне тоже хочется пойти с тобой, но давай не сегодня... Дай мне время...

Несколько минут они шли молча, но теперь уже по направлению к бару. Алиса расспрашивала об отце, но Деймон и о прошлой его жизни знал немного, а о последних событиях и того меньше. Драка с Клаусом, вмешательство Гудвина, какой-то коктейль, исчезновение - и всё это из-за Алисы...

Гораздо больше знал Мелвин, который с плохо скрываемым злорадством выложил Алисе всё то, от чего чесался его язык, как только она подошла с расспросами. Так Алиса узнала про радугу. Не стал скрывать старый плут и то, что её отец сам выпил колдовской коктейль, хотя Мелвин любил приписывать эту заслугу себе, даже перед теми, кто был непосредственным свидетелем. Но тут что-то удержало его от лжи. Зато соврал в другом - не признался, что это они со Стейном увезли беспомощное тело из города по команде Гудвина. За это колдун мог и наказать.

А Алисе теперь непременно хотелось закончить эту историю, довести до логического конца. Только она знала, что произошло в тот день, только она могла правильно сложить пазл и понять, что отец, по сути, покончил с собой. Значит, она права! Он всё понял, он раскаялся, он не смог пережить содеянное.

Из всех остальных только Клаус мог догадываться, но лишь догадываться о том, что произошло у Алисы с отцом, но он бы никогда не стал заводить разговор на эту тему, и случившееся так и осталось бы Алисиной тайной, если бы...

Алиса всё никак не могла поверить в то, что она беременна, продолжая тянуть время и уговаривать себя, что вот-вот, ещё немного и месячные придут. Пару раз ей казалось, что они начинаются - привычно ломило спину, и ныл низ живота, но нет. Тревогу забила Марта. Ей показалось подозрительным, что у ранее абсолютно не привередливой к еде девушки, внезапно изменился вкус. Алиса, например, перестала есть капусту в любом виде, зато за раз могла уничтожить весь дневной запас киви и лайма, которыми Гудвин с саркастической гримасой украшал безобидные коктейли портовых дам. После того, как Алиса, зажав нос, пару раз выскочила из кухни, где тушилась капуста, Марта обратила внимание на ещё пару еле заметных признаков и решила позвать знакомого доктора. Опасения и Марты, и Алисы подтвердились. Хозяйка не стала ни о чём расспрашивать девушку - весь бар знал об ухаживаниях Деймона. Гудвин только нахмурился, когда жена рассказала ему о визите врача, но тем же вечером говорил с Деймоном с глазу на глаз. После разговора Гудвин стал ещё мрачнее, а Деймон больше не появлялся в баре ни днём, ни вечером.

Алиса как будто и не заметила его исчезновения. Она вообще ничего не замечала вокруг, стала рассеянной и медлительной. Только в голове бешено крутился один единственный вопрос - что делать? Что же теперь делать?

Лекари один за другим отказывались нарушать закон. Да и у Алисы не хватило бы денег, чтобы с ними рассчитаться. По этой же причине отпадали и знахари.

К этому времени беременность Алисы стала заметна всем. Посетители шептались по углам, осуждая сбежавшего Деймона и жалея несчастную Алису. Кроме неё теперь ещё четверо смогли сложить пазл: Деймон, Гудвин, Марта и Клаус. Когда Гудвин сообщил Деймону о беременности Алисы и потребовал объяснений, молодой повеса сразу всё понял. Он лучше других знал, что Алиса ни с кем кроме него не общалась в последнее время, а до этого только один человек мог стать причиной её беременности. Деймон всё выложил Гудвину, а тот, поразмышляв минуту, предложил ему либо признать ребенка своим и жениться на Алисе, либо исчезнуть из бара, а лучше из города, чтобы сохранить тайну инцеста. В обоих вариантах старик обещал существенную финансовую поддержку, правда, во втором случае только однократную. Деймон думал чуть дольше колдуна, но, в конце концов, выбрал лёгкий путь... Гудвин строго настрого наказал ему держать язык за зубами, и никому, особенно Мелвину и Стейну ничего не рассказывать.

Марта на самом деле ничего не складывала, ей всё рассказал муж. Женщина проплакала полдня, потом вытерла глаза кухонным полотенцем и решительно заявила Гудвину, что никому не позволит обижать несчастную девочку, что Алиса ей уже почти как дочь, и пусть только кто-нибудь попробует!

Клаус успел перехватить Деймона до исчезновения и выудил из него то, в чем сам уже почти не сомневался. И хотя Клаусу Гудвин ничего не предлагал, он сам решил выбрать первый путь. Да, он признает ребенка своим, если Алиса выйдет за него замуж. Клаус не сомневался, что она согласится. Он ухватился за эту идею, как за спасительную соломинку. Рядом с молодой и красивой женщиной он и сам будет себя чувствовать моложе, появится шанс изменить свою жизнь к лучшему, покончить с этой ежедневной рутиной, с этим постоянным прозябанием в старом баре, с этой наскучившей игрой в кошки мышки. Ему так нужна эта молодая, свежая кровь!

Но Алиса отказалась. Твердо и решительно. Во-первых, она не собирается рожать этого ребенка, во-вторых, она не собирается выходить замуж, в-третьих, она не любит Клауса, а в-четвертых, достаточно и первых трёх!

Клаус поразился, какой гордой и уверенной выглядела хрупкая и нежная Алиса, давая ему отпор.

- Как ты это себе представляешь? - изумлённый отказом спросил он. - Без денег, без связей... Ты же знаешь - никто не станет рисковать просто так, помогая тебе в этом! На что ты надеешься?

А Алиса теперь надеялась только на Гудвина - старый колдун после долгих и слёзных уговоров всё-таки согласился втайне от Марты сварить зелье, способное помочь избавиться от ребенка. Но выполнять свое обещание не спешил. Сначала не мог найти затерявшийся рецепт, потом не хватало каких-то ингредиентов, затем нужно было ждать полнолуния. В конце концов, он приготовил снадобье, пить которое требовалось каждый день в течение трёх недель, а потом терпеливо ждать результат.

Но время шло, живот рос, а результата всё не было. Да и откуда ему было взяться, если Гудвин заваривал для Алисы обычные безобидные травки, да ещё и с успокаивающим эффектом. Алиса поняла это, подслушав разговор Гудвина с Мартой. Хозяйка откуда-то узнала про зелье и устроила мужу допрос с пристрастием.

- Я, конечно, злодей, - оправдывался Гудвин, - но не убийца. Тем более, младенцев. Эти безобидные травки только на пользу. Она скоро догадается, так что, ты следи за ней. А там что-нибудь придумаем.

Старик беспокоился не зря - узнав об обмане, Алиса решила действовать старыми дедовскими способами. Вернее, бабкиными. Таскала тяжести, принимала горячие ванны с горчицей, пила горячее вино, прыгала с высоты. Всё напрасно. Малыш рос неудержимо, а на неприятные воздействия извне отвечал резкими и болезненными толчками. Алиса, в конце концов, прониклась, нет, ещё не любовью, но уже уважением к своему неродившемуся ребеннку, его стремлению выжить, его готовности бороться до последнего, его способности сопротивляться насилию единственным доступным в его незавидном положении способом.

Маленький человечек цеплялся за жизнь с таким упорством, что Алиса сдалась и прекратила попытки его убить. Но она твёрдо заявила Марте и Гудвину, что, родив ребенка, тут же откажется от него и, раз Гудвин обманул её с травками, то пусть он теперь и думает, что делать с новорожденным.

Суровый с другими старик спокойно сносил Алисины выпады, незаметно, одними глазами улыбаясь, как будто у него уже имелся свой план.

Когда у Алисы подошёл срок, Гудвин предложил ей поехать рожать в дальний монастырь, при котором не только работала клиника, но и существовал приют, где Алиса, если не передумает, сможет оставить своё дитя.

- Не передумаю! - с вызовом ответила молодая женщина и стала собираться в дорогу.

Гудвин сам отвёз её на таком древнем пикапе, что Алиса боялась не доехать и всю дорогу пыталась выяснить, кто старше: пикап, портовый кабак, или их хозяин. Невозмутимый старик не признавался и, довольно лихо управляясь с колымагой, довёз свой деликатный груз до ворот монастыря, где передал Алису двум сёстрам Иисуса и милосердия.

Алисе монастырь понравился. И клиника, и даже приют. Везде чистота и порядок. Во всём видна заботливая рука. Обитательницы монастыря, они же врачи клиники, они же медсёстры и санитарки, нянечки и сиделки, садовники и огородники, свинарки и птичницы, повара и прачки, учителя и воспитатели - все улыбчивые, доброжелательные, заботливые. Рай на земле, да и только.

Одно лишь не вязалось с картиной рая - грустные детские глаза. Несмотря на уход и заботу, на добротную одежду и сытную еду, на учебу и воспитание, на игры и забавы, глаза приютских детей чаще всего оставались грустными. У несмышленых малышей ещё горел огонь детского восторга, открытого счастья и неподдельной радости от познания мира, от ощущения любви во всём сущем. А у тех, кто постарше, кто уже знал и понимал смысл слов: мама, папа, семья, родители, - у них блеск в глазах появлялся всё реже. Каждого нового взрослого они встречали с надеждой и одновременно настороженно. Доброе слово или ласка могли вызвать в ответ и нежность, и неприятие.

Меньше чем за неделю Алиса успела привязаться к этим маленьким деткам с недетской грустью в глазах. Она отдавала им всю свою нежность, всю доброту, всю любовь, на какие была способна. Она сумела расположить к себе даже самых замкнутых и отчужденных, прекрасно понимая, что она здесь временно, что покинув приют, возможно, сделает ещё больнее этим несчастным детям, но ничего не могла с собой поделать. И ещё...

Она боялась сама себе в этом признаться, она старалась пока об этом не думать... Она никак не могла себе представить, что покинет монастырь, а её ребенок, которого она хотела когда-то убить, а теперь уже почти полюбила, останется здесь.

Да, полюбила! Полюбила, потому что знала, как саму себя: что ему нравится, а что нет, что приятно, а от чего он нервничает, что его успокаивает, а что будоражит. С одной стороны она ощущала себя и его одним целым, общим организмом; ребенок казался её вторым я, только маленьким и внутри. И в то же время эта вторая половинка имела свой характер, свои желания, свои права, свою жизнь. И вот эта жизнь, эта радость, это счастье будут тихо угасать в его глазах! Неужели она, неспособная пройти мимо боли чужих детей, сможет причинить страдания своему ребенку?! А разве не она пыталась от него избавиться? Не она ли хотела его убить? Сейчас Алиса сама не верила, что это, действительно, происходило с ней. Нет, не может быть...

Про отца она почти не вспоминала, все мысли были только о ребенке, о родах. Алиса считала малыша только своим, как будто дитё могло появиться без участия мужчины. На самом деле, вклад мужчины настолько ничтожен, что условно им можно даже пренебречь, всё ложится на плечи женщины: выносить, сохранить, родить, выкормить.

Рожать Алиса не боялась. Почему-то она не сомневалась, что после всех тех испытаний, которым малыш подвергся ещё в утробе, рождение станет для него лёгким испытанием.

Но началось всё так, как Алиса и представить себе не могла. Она с детьми играла в прятки. Их веселила её беременная неуклюжесть. С большим животом ей и спрятаться удавалось с трудом, и в роли водящего приходилось нелегко. Одного мальчишку никак не удавалось найти. Алисе показалось, что краем глаза она видела, как что-то мелькнуло на лестнице, ведущей в мансарду. С трудом поднявшись по неудобным ступенькам, Алиса очутилась перед одной единственной дверью, которую раньше не замечала.

За дверью оказалась маленькая, но светлая комнатка, посередине которой за столом в четверть оборота к ней сидел мужчина со слюнявчиком на груди. Пожилая сиделка кормила его с ложки, а вторую ложку по-детски в кулаке зажимал он сам и тоже пытался зачерпнуть из миски. На скрип двери они оба повернулись: монашка с интересом, а мужчина рассеянно, с трудом фокусируя взгляд и кривя испачканный кашей рот.

Алиса вскрикнула и присела, обхватив руками живот. Первая и протяжная схватка опоясала болью всё тело. Алиса ещё раз взглянула на изменившееся, но легко узнаваемое лицо своего отца, и со стоном, вызванным следующей, ещё более сильной схваткой, осела на пол. Платье ниже пояса и чулки стали мокрыми. Монашка бросилась ей на помощь, а отец, скривив лицо в недовольную гримасу и открыв рот, полный не проглоченной каши, захныкал и тоже намочил штаны.

Роды получились тяжёлыми. У Алисы поднялась температура, она металась в бреду, а ребенок, сжатый нешироким тазом матери, никак не хотел выходить. К счастью, монашкам-акушеркам опыта было не занимать, и через несколько часов всё закончилось благополучно. Алиса пришла в себя, лихорадка отступила, а под боком у неё лежал теплый и родной комочек - её девочка, её дочка, её кровиночка. Алиса тихо плакала от счастья, от бессилия, от волнения, от неизвестности, ожидающей впереди. Но одно она знала совершенно точно - она теперь не одна.

Через несколько дней она вышла отсюда с двумя детьми - новорожденной Тересой и пятидесятилетним инвалидом, который к этому времени усилиями терпеливых монашек поднялся с койки, научился правильно держать ложку и почти перестал ходить под себя.

Так они и жили - она кормила и растила, обучала и воспитывала и дочку, и его. И он во многом значительно опережал маленькую Тересу, ведь она училась всему заново, а он всё-таки вспоминал забытое, хотя для него всё новое, как и для ребенка, становилось открытием. Но если Тереса на очередное достижение тратила несколько месяцев, он поднимался на новую ступеньку за несколько дней.

Конечно, было тяжело, но удивительным образом, как раз к тому времени, когда у неё стали заканчиваться деньги, полученные от Гудвина и вырученные от продажи материнского дома, выявилась его склонность к ремонту всяческих механизмов от крана на кухне, до дизельных двигателей на тракторах и комбайнах, коими изобиловали окрестные фермы. Спроси его, он не ответил бы, как это у него получается, но стоило рукам прикоснуться к металлу, как они сами делали то, что необходимо: меняли прокладки, притирали клапана, регулировали зазоры, настраивали впрыск, а он сам за работой становился спокойным и сосредоточенным. И это приносило неплохой доход, достаточный, чтобы жить семье из трёх человек, в которой так перепутались родственные связи. Но об этом переплетении знала только она и не собиралась делиться своим знанием с кем бы то ни было.

- Тереса! - позвала она дочь. - Отнеси дедушке кусок пирога и холодного лимонада.

Девочка тут же примчалась с улицы, где играла и носилась, не обращая внимания на жару, и теперь нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, ожидая, пока мать заворачивала пирог в бумагу и наливала половником из кастрюли в прозрачную бутылку из-под молока приготовленный с утра и успевший как следует постоять в холодильнике лимонад. Бутылка тут же "вспотела", и когда Тереса схватила её грязной ладошкой, покрылась мутноватыми подтеками.

- Куда ты?! Ну-ка, быстро руки мыть! - Алиса забрала у дочери испачканную бутылку. - Пообедаешь с дедушкой, я пирога вам на двоих положила.

Девочка заулыбалась, наскоро пополоскала в раковине руки, вытерла их полотенцем, оставив на нем серые отпечатки, схватила лимонад с пирогом и шмыгнула за дверь. Алиса только успела вздохнуть, да вдогонку шлёпнуть Тересу по маленькому заду испачканным полотенцем. Стоя у порога, она, улыбалась и смотрела вслед спешащей по улице дочке, пока миниатюрная фигурка не растворилась в дрожащем желе раскаленного воздуха над зеркальным асфальтом.

Тереса обожала своего большого, доброго, неуклюжего, чудаковатого, плохо говорящего и выглядевшего старым, но ведущего себя, как ребенок, дедушку. Ей нравилось с ним играть, она понимала каждое его слово, а часто им и говорить не приходилось - хватало взгляда, движения, выражения лица. В особенный восторг она приходила в его мастерской, где, в отличие от дома, старалась ничего не трогать без спроса, не разбрасывать, не ломать, хотя руки ой как чесались. Но она понимала, что если расстроит его, вход в это мрачноватое, но завораживающе интересное волшебное царство может быть закрыт навсегда. Поэтому играла только с теми инструментами и деталями, которыми разрешал он, предварительно убедившись в их безопасности. Играла и с удивлением наблюдала, как такой знакомый и родной человек преображается за работой, как его движения становятся ровными и четкими, глаза смотрят совсем по-другому, а задумавшись в процессе работы, он что-то бормочет себе под нос. Заклинания - подумала Тереса и, улучшив момент, осторожно подошла ближе и прислушалась.

- Так, эту хреновину сюда, а эту сюда. Папу в маму... Стоп, не сюда! А вот так, не хотите?! Теперь крышку, подтянуть немного, не до конца... Провернуть. Так. Метки сверить. Ага... Теперича не то, что давеча. Пружину взвести, накинуть на шкивок, ручьи совместить... Стопор вынуть. Готово! Нет, не готово, а эта хрень откуда?

Еле слышно, без единой запинки, без картавинки, без пришепетывания - чисто и четко, как молитвой, как, на самом деле, заклинанием сопровождал он движением губ движение рук. И казалось - перестань он приговаривать, и руки остановятся.

- Дедушка, - тихонько позвала удивлённая девочка.

Он обернулся к ней, подмигнул, приложил палец ко рту: «Тсс!» И вернулся к работе, продолжая шевелить губами, только теперь совсем бесшумно.

Больше Тереса ни разу не слышала, что бы он говорил так хорошо и чисто, и сначала решила, что ей показалось, а вскоре и вовсе забыла об этом случае. А он стал разрешать ей сидеть в кабине ремонтируемой техники, опять же с условием, что она не будет трогать вот эти кнопки, этот рычаг и эту педаль. Она слушалась, но когда ей казалось, что он не видит, осторожно, кончиками пальцев касалась и кнопок, и рычага, и педали. Он делал вид, что не замечает и только чуть улыбался уголками губ, тут же маскируя улыбку покашливанием.

Сегодня было особенно жарко. Но пока Тереса добежала до мастерской, почти всё небо затянуло облачной дымкой, меняющей свой цвет от полупрозрачного белого до мутного серого. И хотя теперь солнце только угадывалось по светлому пятну за облаками, прохладней не стало, наоборот, воздух казался густым, липким и душным. Тереса поставила еду на столике у входа в мастерскую и вошла внутрь.

Он ковырялся в чреве гигантского блока цилиндров и обернулся к девочке с черными по локоть руками. В шутку сделал вид, что пытается её обнять, она взвизгнула и отскочила.

- Куда ты?! Ну-ка, быстро руки мыть! - Тереса в точности повторила и Алисины слова и её интонации.

Он улыбнулся и опустил руки, но проходя мимо неё, быстро мазнул грязным пальцем по веснушчатому носу. Тереса скосила глаза, пытаясь разглядеть отпечаток, а он, передразнивая её, скорчил настолько потешную гримасу, что она, держась за живот, сложилась пополам от смеха.

Потом он вынес два стула, и они сели перед мастерской, ели Алисин пирог и запивали его лимонадом, передавая бутылку друг другу. Тереса болтала загорелыми ногами в серых от дорожной пыли сандалиях и трещала о всякой ерунде с набитым ртом, отчего выговор её нисколько не отличался от его коверканной речи: «А улитке не скучно одной в домике? А солнце не упадет на землю? А зачем Джек ногу задирает, когда писает? А почему лимонад вкуснее холодный, а пирог теплый?»

Неожиданно налетевший ветер поднял в воздух дорожную пыль, выдул с обочины обрывки газет, пластиковые пакеты, другой мелкий и лёгкий мусор. С северо-востока из-за гор наползла тяжёлая медленная туча, от которой к земле спускалась прозрачная занавесь дождя. Первые редкие капли уже долетали до городка, когда лучи солнца прорвались сквозь неплотную преграду, и прямо перед воротами мастерской в мокрой пелене засветилась, заиграла, переливаясь, яркая радужная арка.

- Дедушка, смотри - радуга, радуга! - звонко закричала девочка и, взглянув на него, удивлённо спросила: - Почему ты плачешь, дедушка? Мама говорит, что радуга - это к счастью! Ты плачешь от счастья?

- От чаща, от чаща, - ответил он девочке и с куском пирога в неотмытых до конца пальцах неуклюже вытер слезы запястьем, а про себя подумал: «Конечно, от счастья, дочка... Ведь я самый счастливый сукин сын на земле!»

август 2018 Калининград