Проба пера. Груневальд

 Без сомнения, самый провинциальный Ренессанс из всех Ренессансов – у нас, в курфюршестве Бранденбургском. И на дурной вкус правителей не сошлешься:  Гогенцоллерны – семейство старинное и аристократическое, начинавшее, как водится, с разбоя, но кто начинал по-другому! Конечно же , играет роль среда и социально-экономические условия – будучи выходцами из Швабии, Цоллерны , как и прочие швабы, наверняка считают по сей день, что Фрайбург можно купить, земли их в Швабии по тамошним то меркам просторны, относительно плодородны, хотя и гористы, а также  обильны населением, но , находясь в центре бесконечных европейских бед , да еще рядом с заинтересованными соседями, (Штауфенами и Урахами, например) приносили, помимо доходов, заботы великие, и неизвестно - чего больше.

 
 Нюрнберг , без сомнения, город славный, богатый, самодовольный. И жители там такие же. Потому императоров там встречали с радостью и небывалом энтузиазмом , но вот око и длань государеву – бургграфов Нюрнбергских - горожане не любили и иногда покалачивали. А иногда бургграфы бюргеров покалачивали. Потому , когда из Нюрнберга славные Гогенцоллерны , отправились на крайнюю северо-восточную окраину империи, в Марку Бранденбург, в вязкие неплодородные пески, на которых ничего, кроме сосны, не растет и за выморочностью оной, это можно было посчитать за замечательный промысел Божий.

 
 Впрочем, очевидно это станет не сразу – поколения четыре Марка привыкала и притиралась в новым правителям, а они – к ней. Набив руку еще в Нюрнберге на разбивании морды народу в кровь, и здесь, среди озер, песков и удивительных рек, все время норовивших разлиться просторными мелкими водами и стать похожими на озера и населяющих эти воды больше озерной рыбой, нежели речной, ибо среди разлившихся широких вод течения речные терялись и становились совсем немощными, новоявленные курфюрсты вовсе не утратили сноровку в кулачном бою, быстро и немилосердно угомонили бузотеров, посторили замок на длинной песчаной косе, образованной основным течением и затокой реки невеликой, мелкой, маловодной, нерыбоносной и  весьма умеренно судоходной, обьявили его резиденцией, соединив при этом два небольших поселения и зажили, больше прозябая в нищете, нежели купаясь в роскоши . Без сомнения,привычка к бедности сказалась на качестве Ренессанса в Марке.

 
 Сказалось и пограничье, причем не столько государственное, имперское, а пограничье этническое – лишь менее как триста лет сюда, в эти края тогда богов многочисленных, к Триглаву, Яровиту, Велесу, Ужу , живам, марям, полуденицам, борутам и гаевникам,  к людкам, лешим, рарогам и к почитавшим и надеявшимся на них лютичам – разным: и браниборам, и спревянам , и гавелянам, и лужичанам – несли  с западных берегов Эльбы /Лабы говорящие на разных германских наречиях , а некоторые – и на латыни – рыцари и служители нового для этих мест бога благую весть о явлении единого Бога в этот мир. И словом несли, и огнем, и мечом, но больше словом. Убедили , но старых богов здесь помняли, побаивались и уважали, старые столицы и крепости – Копаница, Спандов – стояли по сей день и рукой было подать до ляхов, полян и поморов... Без сомнения, эта цивилизационная дуалистичность также сказалась на качестве Ренессанса.


 Да и пришлость и неместность придется изживать Гогенцоллернам не одно поколение. Вон Виттельсбахи или Веттины какие молодцы – давно, и со знанием дела  правят  уж с куда большим блеском! Это уж о Габсбургах не говоря! ( Вельфы мельчают. Аскании совсем хиреют. Но сами виноваты. А Никлоты вообще славяне.) Одним словом- долго у нас тут было провинциально и заштатно. А какова страна – такой и Ренессанс!


 Да и озера – чудесные – с берегами низкими и топкими, c водами чистыми, юркими, торопливыми, легко поднимаемыми всплеском и капли этих всплесков на низком липком солнце превращались мимолетно в пригрошни бриллиантов и опадали в озера с еле слышным звоном ранних ландышей на майском ветру. Даже черный, как сожженый лес и жирный, как угорь, торф никак не мог замутить эти ясные, как весенние небо, воды – при малейшем намеке на непрозрачность и тяжесть, воды тяжелели,  кристаллизовались, превращаясь в колкий алмазный песок или густели до еле слышных вздохов янтарных стынущих смол... На   легких песках и зыбких плавунах серьезных сооружений без подготовительных работ не построишь, потому как можем – так и строим. Кто может – тот и строит. Неброско, небогато, но функционально, прорастая в пески, добираясь корнями и фундаментами до влажных вертких суглинков, цепляясь за них, скользких как молодые сомы,  чуть наклонившись в сторону озера, сползая в него, покойно и важно  покачиваясь на еле заметной ряби,  усиливая эту рябь весом и фактурой и век за веком все больше стараясь погрузиться в него. Пугая его этим, растерянно пытаясь догнать воду, струящуюся небольшими глубинами прочь , кренясь и скользя , неизбежно усиливая волнение на пугливом озере и только потом , обернувшись в сторону солнечных сосновых лесов за помощью, которую те готовы оказать всегда и ждут только зова.

 А услышав зов, бор начинает начинает тянуть озеро в обратную сторону, к себе, засасывая его корнями все больше и больше, поднимая по стволам наверх и недалеко от солнца расплескивая его фонтанами пышной сочной хвои,  в которых солнце кокетливо путается, притворно охает, краснеет и успокоенно сдается, завязнув в этих искрящихся струях. А охотничий дом, построенный неброско и  небогато, строителями не очень умелыми, правителями не очень властными, близ города, немногим известного, в стране окраинной и песчаной, главной особенностью и достоинством которой была ее захолустность, так и стоит  на берегу озера с низкими топкими берегами, держась за сосны и покачиваясь на еле заметной озерной волне. И ренессанс тут такой же – приозерный и захолустный.

 
 Время от времени, в сопровождении беспорядочного натужного собачьего лая, медленным  скоком тяжелых лошадей, увешанных  массивными седлами, тяжелыми оголовьями и грузными всадниками и прочими гирляндами ерунды и утопающих по бабки во влажном тяжелом песке, цепко держащего не только сосны и прибрежную осоку, но и все, более или менее статичное, но оставляющее в нем четкий , оформленный след. Изнывающие под всеми тяжестями мира лошади из последних сил выдирали с чавкающим хлюпанием копыта из этой тягучей песчанной влажности, что бы тут же провалится в мягкий теплый прелый, но такой же вязкий, торф и , нагретые солнцем, которое, запутавшись в струях сосен, никак не могло подняться высоко над горизонтом, чтобы согреть и подсушить эти озера, болота и невысокие озерные дюны, выдыхали клубы едкого и болезненного  пара и  были похожи на обессилевших, никак не могущих взлететь , драконов. Это всегда знаменовало вечерние обильные костры, дурные запахи людей, коней, псины и освежеванной дичи, а чуть позже к этим запахам присоединялись острые кислые ароматы плохого северного вина и хлебная теплая пивная вонь.


 Среди этого вполне провинциального  жизнелюбия с бродили вечно среднего возраста дама в белом, настолько не бросающаяся в глаза, что заметить ее в нездоровом освещении чадящих факелов и полыхающих костров было практически невозможно, хотя она внимательно и грустно рассматривала обильных телом, волосом, голосом и запахами мужчин, распололгавшихся в живописных позах вокруг костров. И чем дольше горели костры и чем медлительнее становились мужчины, тем более живописны и изящнее становились тела их, тем изысканее становили одежды, среди битой дичи появлялись избыточно сочные фрукты, орехи,  гирлянды диковенных цветов с вплетенными в них злаками и хмелями, серебрянная посуда и  зеленоватого сосуды с драгоценными напистками. Лица охотников отражали свет и цвет костров и факелов, лоснились от благовонных масел и кость истончалась,  брови тяжелели и густели от цвета свежеотлитой меди, губы увлажнялись , приобретая цвет и вкус кислой переспелой вишни , а глаза - цвета крыжовеника -   вытягивались, широко открывались, становясь  формой и глубиной похожими на глаза оленей,  которых они только затравили...  Бороды казались составленными из шелка и северного рыжеватого льна, а когда они смеялись, то обнажали зубы, которым изобильная слюна придавала приглушенный блеск речного жемчуга,  и перламутровые глотки, из которых вдруг начинали звучать слова старой гортанной мужской песни, и на эту песню слеталась мелкая , не охотничья птица, ища услады слуха, зерна и питья.  Среди торжественного отдыха гончих и изысканной неподвижности борзых стали появлятся неуклюжие псы неявных пород и кровей и только присмотревшись к ним, становилось понятно, что это гербовые  щитодержатели . Белая бледная прозрачная дама , взгляд по мере появления всей этой живописи становился обиженнее, раздраженнее и в глубиная оного уже начинали разгораться адское пламя. И так и найдя того, кого она искала, она с горестным воплем, который,  впрочем, слышала лишь она, убиралась прочь, так и не смутив торжественность гончих и неподвижность борзых. Только щитодержатели горестно завоют ей вслед. Впрочем, недолго.


 И,впрочем, недалеко. Ночью озера значительно тише, нежели солнечным летним днем. Может , они  не спят, но  то , что они озера затихают и  дремлят – это так . Ночная жизнь озер таинственнее, темнее и , уже в силу этого кажется опаснее, нежели дневная. В темноте озера начинает вспоминать и то,  что кажется отраженнном в черном зеркале ночного озера звездами небес, которые ночью тоже предаются воспоминаниям и воспоминания эти будоражат, беспокоят, тревожат и пугают, оказывается не звездами. В черных ночных глубинах, где не бывает дня, мироздание покоится на  корягах и черных, покрытых слизью цветущей в темноте ряски, грубоких корней,  и на чудовищах без разума, с пустыми глазами, никогда не видевшими света, ибо они живут, проглатывая его. И только гнлушки – гниющие и истекающие густым зловонным туманом корни - вдруг начинают светиться  холодным слабым светом, раздражая чудовищ, у которых от этого  гноятся пустые глаза  и они  начинают беспокойно шевелить головой без разума, желая сожрать раздражающий, еле заметный, химический свет. И лишь когда начитают светится корни ясеня, который когда- то не просто рос из глубин земли до небес, а был глубиной, землей и небесами, а сейчас гниет, придавая ночной воде озера густоту и маслянистость. И именно гниющие корни ясеня можно видеть в черных глубинах опасного ночного озера, а вовсе не отражения звезд ночных небес. И те, кто когда то жили в его кроне и было это давно и озер тогда вовсе не было. Но когда озерные гнилушки, надеясь на то, что озеро скоро превратится в болото, начинают мороками и видениями кружить редких гуляющих по берегам ночью до смертельного головокружения, бывшие боги стряхивают свою безголовость и пустоглазость. Нажравшись света, - от светлячков и  от полной луны-  из под коряг, из под старых осклизлых корней, из глубоких омутов, где только, помимо света, они еще  только сожрали и очередного утопленника, из узких , полных затхлой стоячей водой туннелей, в водоворотах и в черных струях, с плеском тихим и страшным для всего живого по берегам озера, выплескиваются они на берег и сторожат  ночь.


 Ибо день им сторожить уже не дано. Неуклюже, повторяяя всю историю эволюцию, с трудом выбираются они на топкую гать, ипоначалу похожие на диковинные растения, распрямляются, как папортиники перед цветением.  И красивы бывшие боги как боги. Красотой древней и страшной. Они как водяные столпы, икрящиеся на луне  и составленные из переплетенных сосудов взаимодействия и соединения которых непостижимы , они тянутся  корабельными соснами с кронами вверх  и могут увидет обратную сторону Луны, они уходят вниз горными ущельями глубины такой, что звук из них возвращается не эхом, а поздними камнепадами.  Им все равно куда тянуться  - в небеса ли, вороша звезды и круша луны дикой охотой, - в глубины, гореть в  магме, сотрясая континенты и вышибать в небеса вулканы, стараясь согреть небо жаром земли.


Они невыносимо вертикальны .


И непостижимо красивы.


И обессилены.


 Смотря вверх, они видят гниющий звездами ясень Игдрасиль. Смотря вниз , они видят гниющий мороками и светлячками ясень Игдрасиль.
У нет сил создавать вселенную.


 Они обрушиваются водопадами и проливными дождями обратно в озеро, что спрятаться в том , что осталось. Скользкими пустоглазыми прожорливыми колодами с головами без разума. Их не могут потревожить стрекозы , мошкара и мелиорация. Лишь когда на берегах, растерянно и даже пугливо, появляется король – олень, они начинают шевелиться, ибо начинают надеяться.  Он был не похож  ни на разнузданных и  надменных венецианских оленей, ни на диких и драчливых шотландских, он вовсе не был так кроток, как арденнский олень, все таки победивший вепря Арденн, и не смирился ,в отличие от вендского оленя с берегов Травы и Вакеницы...