Неспокойные, но доброжелательные

А вам никогда не приходилось бывать ночью на кладбище? Скажу я вам, это незабываемый поход. Вы думаете, что здесь все мертвы? Ну, в какой-то степени можно и так сказать…

Ночь. Тихо, свежо. Повсюду надгробия: мраморные, гранитные, а некоторые и вовсе слеплены, что называется, из подручных материалов: кое-как сколоченные кресты и полуразвалившиеся оградки. Как известно, чтобы поддерживать памятник в надлежащем виде, необходимо тщательно ухаживать за ним… как минимум раз в год. Ну, такая вот штука… Это могут делать только живые или, по-нашему, — дышащие. В принципе, люди они нормальные (раньше все такими, дышащими, были), однако часто забывают о своих обязанностях, просто забывают и все тут! Но, как бы то ни было, без претензий, что говорится. Все там будем, а как мы там будем — зависит… Да ни от чего оно не зависит! Кто это решает, вообще непонятно.

                ***

— Йоу, Петрович! — кряхтя и придерживая превратившийся в труху пиджак, на поверхности показался ворчливый сосед по захоронению, Степан Крюков. — Ну чё, как?

— Вот как вам не стыдно? Разговариваете словно уличная шпана! — из-под гранитной плиты расцветки «Жельтау-3» высунулась уже затронутая гниением голова Авдотьи Семеновны. — Это в вашем-то возрасте, уважаемый!

— А чё сразу я? — насупился Степан, отряхивая червей с рукавов. — Это ж не на вашей могиле, любезнейшая, доморощенные сатанисты петуха резали?!

— Да так уж и резали! — приволакивая полусгнившую ногу, к ним бочком подошёл дядя Леомар. — Слишком громко сказано, не находите?

Дядя Леомар вообще-то был странной персоной: при жизни пил, курил, матерился, но употреблял только кошерную пищу. Рассказывал, что за всю свою долгую жизнь так и не прочел ни одной газеты, чем, впрочем, чрезвычайно гордился. Умничал много, ужасно не любил свое имя, которым родители — убежденные коммунисты, что для еврейской интеллигенции редкость, вообще-то — наградили ни в чем неповинного младенца на второй день после рождения. Если кто из наших и хотел его зацепить — что случалось нередко, — то называл без всяких там сокращений: «Ленинское оружие — марксизм». Все новички поначалу над этим смеются.

— Ну как резали… сбег он от них, — прошелестел Николай Феликсович, отодвинул могильную плиту и, сверкая голым черепом, предстал в лунном свете. — Дык как оно не сбежать? Пьяные они там все были. Стёпке, можно сказать, повезло: цельную бутыль самогона на могилку ему опрокинули.

— Ну и молодежь нынче пошла! Тьфу! — фыркнула Авдотья Семеновна, сплевывая кусочек нижней губы.

Дружный хор беззубых ртов тут же подхватил любимую тему и ударился в воспоминания:

— Безобразие! Вот в наше время…

— А помните, как раньше было?..

— Уж кто-кто, а вы бы, Зинаида Христофоровна, вообще бы молчали! Глаза ваши бесстыжие! — от возмущения Авдотья Семеновна так тряхнула рукой, что её большой палец отлетел прямо в лоб Ивану Петровичу. — А не ваша ли правнучка намедни фотосессию на кресте Спиридоновны устроила? Разделась голой, а другая деваха ох её щёлкала! Боже упаси еще раз такое увидеть!

— Вот врете вы все, Авдотья Семеновна, — бережно протирая табличку с надписью «Одной звездой стало меньше на земле. Одной звездой стало больше на небе», лениво протянула Зинаида Христофоровна. — Она-таки в трусах была!

— Ну что это за трусы, я вас спрашиваю?! Нитка сзади и клочок тряпочки спереди!

— Это называется «стринги», — авторитетно заявил дядя Леомар, с нескрываемой завистью поглядывая на гранитный памятник Христофоровны.

Так-то Зинаида бабка хорошая, интеллигентной была при жизни и очень начитанной, но вот только все наши страсть как её не любили. А неприязнь началась после того, как родственники справили ей знатный памятник из настоящего Мансуровского гранита, да еще и эпитафию про звезду зачем-то влепили. Втайне, конечно, мы все надеялись, что таки взяли в кредит, но Зинаида Христофоровна стойко спорила с нами до первых лучей теперь уже не нашего Солнца.

— Ох, молодежь! Вот в наше время девки все гарные были!

По опыту зная, что этот поток порно-воспоминаний от дяди Леомара надо ликвидировать сразу, Иван Петрович сразу же перевел разговор на политику:

— А вот мне тетя Фрося, прошлого месяца упокоенная, рассказывала, что у них в Незалежной факельные шествия в честь Бандеры устраивают!

— Ой, та били мы тех бандеровцев…

— Дядя Леомар, вы бы потише, а то ветераны сейчас вылезут! — сразу же подобралась Авдотья Семеновна; у нее в роду было полным-полно сторонников Белого движения, за что ее, как сейчас выражается современная молодежь, чморили наши уважаемые участники Великой Отечественной. — Опять начнут прижизненными пенсиями и льготами хвастаться, а, между прочим, Иван Иванович до сих пор не разговаривает с Иваном Никифоровичем!

— С Пасхи, что ли? — ковыряя мягкую кладбищенскую землю носком некогда чёрных ботинок, лениво поинтересовался Степан. — Из-за яиц, что ли? А ведь раньше не разлей вода были…

— А то вы не знаете Иваныча нашего! Он до сих пор не может успокоиться, что на его могилку на четыре яйца меньше, чем Никифоровичу, положили. Помнится, всё грозился у Сторожа нашего отпроситься, чтобы родственничков-жмотов отпустил проведать.

— Да полно вам, Авдо… — Иван Петрович уставился на бледное кукольное личико новой гостьи. — Дарья Игнатьевна?! А вы почему?.. Лежали же раньше тихо, гнили себе там, а сейчас почему вылезли?

— Да тут такое творится, что любой покойник поднимется! — Дарья Игнатьевна всплеснула руками, а её водянистые, сильно навыкате, глаза прям аж сверкнули в призрачном свете луны. — Вот сами судите: из-за этого мельдония что на Олимпиаде со сборной нашей-то сделали! Наркотик это, оказывается, а мне врачи его раньше выписывали…

— Ну, милая, вам-то никакая проба на допинг теперь не страшна. Чего вы так убиваетесь? — Николай Феликсович питал самые нежные чувства к этой женщине, которая только-только пошла трупными пятнами. Сам-то он уже был с ног до головы покрыт позеленевшей, похожей на пергамент кожей. — Я вот тут прочитал, что президента выбирать будут. Опять небось Жириновский бесится, а тут еще, говорят, и кобылка молодая в это кресло мягкое метит…

Хоть Николай Феликсович и строил из себя прожженного циника, но на самом деле был очень раним. Он каждый раз пытался растопить то, что осталось от сердца несговорчивой дамы, и его страшно задевало ее равнодушие.

— Да прекратите вы, наконец! Только политики нам не хватало! — неожиданно из соседней могилы подал голос молчавший и не выходивший «в свет» вот уже второй месяц Гришка; при жизни он работал в администрации города, как сплетничали, но очень мелким чиновником, однако долгое время подчёркнуто держался особняком. — Помнится, работнички нашей обители могилку копали, а заодно и все остальные закидали агитационными бумажками за этого… как его, ну коммуниста!

Оторвавшись от созерцания звезд, Авдотья Семеновна презрительно хмыкнула:

— Да они просто подработку взяли, а ходить и раздавать дышащим эту макулатуру слишком хлопотно и небезопасно, вот и распространили агитационные листовки среди нас, отголосовавших свое. А потом еще и нажрались вусмерть, песни пели да на гитаре играли, сидя прямо на Машкиной оградке. Сторож наш каркал-каркал, да всё без толку. Прогнали его, нехристи. Банку консервную кинули.

— Чу! — дядя Леомар хотел было по старой памяти приложить руку к уху, но вовремя вспомнил, что там давно и прочно обосновались личинки. — Слышите? Опять, кажись, шпана дышащая!

Вся компания дружно затихла. Прислушались. Так и есть: визг покрышек и рев громкой музыки. Вот и другой мотоцикл вырвался из объятий кольцевой автострады и на полной скорости въехал на центральную аллею. Затормозив, чуть не сшиб помпезный мемориал семейства Кагановичей.

— Неужели опять бандюки приехали поминать Мишку? Мало при жизни пил, так еще и после упокоения водку льют ему на гробничку, — запричитала Дарья Игнатьевна, прячась за гранитным крестом. — Или, может, снова сатанисты кого-то из наших выроют? Я до сих пор дрожу от страха, как они скелет отца Серафима растащили на сувениры!

— До рассвета вернуться в могилки не сможем, — Петрович обреченно кивнул. — Придётся нам всем попрятаться, иначе точно поймают и разберут на запчасти! А может, они еще и ритуал какой замышляют?

— Ох, да не пугайте меня! — Зинаида Христофоровна широко разинула рот, почесывая посиневший вздутый живот; она никому не рассказывала, стеснялась признаться, что рядом с ее гробом правнучка сделала-таки проклятое селфи. Как и всякая уважающая себя женщина, Христофоровна дико переживала, а хорошо ли она там, на фотографии, вышла? — Лучше помогите залезть под плиту!

Что-то двигалось. И двигалось быстро! Покойники замерли: может, удастся прикинуться крестами и памятниками? Сторож чего-то молчит, а значит, рассчитывать придётся только на свое везение и смекалку.

Нечто неумолимо приближалось, и вот… неспокойные, но доброжелательные ахнули от удивления. Некий абсолютно голый молодой человек бежал между могил с небезызвестным триколором в руках. Бежал быстро, аж пятки сверкали. Глаза горели, и даже издалека было заметно, как бледное тело сотрясает крупная дрожь. Иван Петрович, как и вся честная компания, такого чуда еще не встречал, поэтому решил рассмотреть отчаянного придурка поближе… да споткнулся о камушек и упал прямо под его голые ноги.

— А… О! Ыыы… — парнишка, на вид не старше шестнадцати, так и застыл истуканом, дрожа как осиновый лист. — Охуеть!

К слову, Петрович испугался не меньше, но на всякий случай решил продемонстрировать хорошие манеры и поздоровался:

— Доброго вечерочка, молодой… Никитка?! А ты что здесь делаешь?

— А? Я… это, ****ь… вписка у нас, — посиневший то ли от холода, то ли от страха Никитка заикался и проглатывал целые предложения. Вдруг из-за тучки вышла луна и осветила лицо Ивана Петровича, позволив хорошо рассмотреть проваленные глазницы и трупное пятно на лбу. — Деда?..

— Ох, Никита, с детства ты был шебутной! А вот вырос, так еще хуже стал. Ты почему в такой холод голышом бегаешь, матом ругаешься? Да еще и ночью на кладбище флагом российским размахиваешь? Вижу, сынок-то мой вовсе тебя распустил!

— Просто я перешел в новую школу, а у нас там традиция — вписка. Надо совершить какой-то поступок, чтобы тебя уважали! — пятясь назад, пропищал перепуганный внучек. — Мне предложили, а я не зассал и сделал…

— Вот я сейчас возьму хворостину и как следует отхлестаю по заднице! Ишь ты, чего вздумали делать!

Никита так перетрухнул, что рванул напролом, перепрыгивая через могилы. Только и увидели покойники, как мелькнул вдалеке потрепанный триколор.

— Ну ты это, Петрович, не переживай, — выбираясь из-под вороха старых венков, прошепелявил дядя Леомар. — Главное, что воспитал патриота!

                ***

Вот такие дела. Ничего не скажешь, веселые у меня подопечные. Иногда и вправду неспокойные, но всегда вежливые и доброжелательные. Даже те, кто при жизни не отличался манерами, здесь, у нас, однозначно меняются в лучшую сторону. А вообще смотрю я на них и каждый раз удивляюсь: некоторые лежат себе тихо-смирно, а вот другие почему-то то и дело на поверхность вылазят.
            
В общем и целом, правила у нас простые, как в анекдоте: «Ходишь — ходи, а за территорию ни-ни!». А те, кто не верил, тут же прямо у ворот кладбища падали и больше уже никуда не гуляли. На такие вот случаи договор у меня подписан с работниками, коль найдут кого поутру, так сжигают по-тихому, а пепел обратно в могилку закапывают.
          
С тех пор как кладбище наше официально закрыли, новичков поубавилось, однако всё равно дышащие умудряются всяческие ходы находить, причем еще директору нашему взятки суют — как ни крути, а место у нас престижное. С одной стороны, это правильно — родственники всегда ближе к телу, но с другой, а вы, собственно, самих покойников спрашивали, с кем им самим удобней лежать? Помню, был случай курьезный: мужика одного похоронили аккурат рядом с тещей — место свободное было, вот и прикопали на одном участке. Так эта теща словно взбесилась: при жизни они были как кошка с собакой, так и после смерти она его доставала. Даже драки между ними случались, наши вон ставки делать пытались, но только мне на правах Сторожа пришлось это безобразие пресекать и принимать самые что ни на есть строгие меры. Иными словами, наказал их обоих. С тех пор тихо лежат и даже порой анекдоты друг дружке рассказывают.
            
Дышащим тоже нравится наше местечко, но вот только я им задерживаться подолгу не разрешаю. Иногда такая на их души грусть-печаль накатывается, и какой-то неведомый страх, граничащий с ужасом, накрывает, что бегом бегут обратно в свои уютные норки. Может, для них это и суеверие, но всё равно странное необъяснимое чувство. Коль с вами такое случалось, то знайте: это или я, или кто из других Сторожей постарался. Нечего покой нарушать — живите, пока живётся, и радуйтесь!
          
Как-то раз, помню, пришла одна такая девица, плакала и в телефон всё смотрела — парень, видите ли, её бросил. Так эта дурёха таблеток наглотаться решила и заснуть вечным сном на могиле дальнего родственника этого парня, при жизни до ужаса на него похожего. Я и так и этак, а она всё воет и таблетку очередную глотает. Ну, сама напросилась... Сел ей на плечо, да как гаркнул прям в ухо: «Иди домой, дура! Рано тебе ещё к нам». Убежала, а после — я сам проверял — вышла замуж и троих родила. Видно, знамением добрым мой поступок для нее оказался. Кроме шуток, присматриваешь за покойниками, а выпадет случай — помогаешь живым.