Донюшка. После титров. Проходная пешка

      На старом респектабельном кладбище, расположенном почти в центре Москвы, даже в полночь было вполне мило и, можно сказать, уютно. По крайней мере, в центральной его части: аккуратные дорожки, освещённые современными светодиодными фонарями, оснащёнными датчиками движения, которые загорались ярче по мере приближения; кованые, все в завитушках, дорогие оградки; старинные ухоженные памятники с известными в прежние временами фамилиями вперемешку с вычурными надгробиями нуворишей, подхороненных за немалые деньги к «родственникам». Всё здесь кричало о достатке и вечном покое.

      И ведь не многие из нас помнят, что кладбище — это не только огороженная территория с могилками, а ещё и обитель неких добрых и не очень сил.  По-разному здесь бывает… Вот, например, на липовой аллее, в самой старой, заброшенной части кладбища, атмосфера царит иная, гораздо более мрачная, чем у «новых» могил. Редкие покосившиеся фонари тут светили через один, так что большая часть полуразрушенных надгробий, могильных камней и крестов оставались во мраке и забвении, а о развалившиеся заборчики, окружавшие когда-то могилы и усыпальницы, можно было поломать ноги, едва сойдя с утоптанной тропинки в сторону. Посвященные знают, что сам Хозяин обычно в таких местах обитает — ближе к первой или самой старой могиле, так сказать — у истоков...

                ***

      Всё дальше и дальше вглубь кладбища, чуть сгорбясь, неспешно брела одинокая припозднившаяся посетительница, неизвестно почему пропущенная сторожами в столь неурочный час. Странная пожилая женщина в чёрном подряснике, подпоясанная кожаным ремнем, закутанная в платок так, что виднелось только её морщинистое бледное лицо, изредка останавливалась и принюхивалась, как будто что-то или кого-то искала. Вот она на мгновение замерла, почувствовав лёгкое дуновение как будто бы ледяного ветра, колени сразу же подогнулись, да и всё тело на минутку сковала необычная слабость.

      — Хозяин, уймись! В одно целое с упокойными душами соединись, — пробормотала бабуля и перекрестилась, непринуждённым движением скинув с себя кладбищенский морок. — Ишь ты, разгулялся-то знатно! Не иначе как тебя потревожили — ещё с вечера чуяла, ворожит кто-то.

      Бабушка осмотрелась и, выбрав одну скромную могилку с потрескавшимся, покосившимся надгробием, положила на неё символический закуп: маленькую баночку мёда да полкило мятных пряников. На удивление, она была очень спокойна и вела себя подчеркнуто уважительно, точно зная, что коль ты к обитателям погоста с добром да гостинцами, то и они также хорошо к тебе отнесутся. Всяк в её семье знал, а уж она и подавно за столько лет жизни, что если приходишь на кладбище, то главное — не бояться и вести себя тихо. Страх и беспокойство живых в первую очередь мертвецов привлекают, а уж коль привяжется какой негатив, то молитва Деве Марии, крестное знамение во спасение да крепкая вера в силу Христа точно помогут.

      Пройдя ещё немного вперед, бабушка замерла и прислушалась. Так и есть: где-то близко «активная» могила. Как известно, на таких вот могилках всегда будет много звериных и птичьих следов, ни соринка, ни травинка на них не приживётся, а уж фотографии на памятниках непременно будут словно живые. Однако настоящие ведьмы и знахари полагаются лишь на чутье, по внутреннему зову определяют место, подходящее для обряда, поэтому, закрыв глаза, бабуля постояла немного, а потом решительно пошла направо к одному совершенно ничем не приметному памятнику.

      — Анфиска! Вот вечно ей неймется — опять за старое, да ещё мертвых тревожит! — бормотала старушка, вертя головой из стороны в сторону. Внезапно она замерла и, глядя куда-то в темноту, громко позвала: — Я пришла, сестра! Выходи! Ты сама хотела поговорить!

      Тут же за ближайшим надгробием что-то зашевелилось: плотная тень медленно приподнялась над землей, постепенно приобретая очертания женского силуэта, обряженного в чёрное рубище, свободно болтавшегося  на старом костлявом теле.

      — Ну здравствуй, Серафима, — прохрипела старуха, с ненавистью разглядывая в бледном свете луны морщинистое лицо — своё почти зеркальное отражение, у которого, впрочем, целы были оба глаза. — Поздравляю, этот блиц за тобой… Пешка дошла всё-таки до поля превращений… А ты неожиданно не сделала его ферзем… Забрал он мою самую сильную фигуру, подлец… Ход конем, так сказать!

      — Третий блиц из четырёх… за последние три сотни лет лет, милочка, — уточнила Серафима, вглядываясь в перекошенное от злости лицо сестры: щеки у той запали, образовав глубокие впадины; некогда роскошные, а теперь жиденькие волосы были заплетены в крысиную косичку и подобраны под костяную гребенку; единственный глаз окончательно потерял свой цвет и часто слезился, а на месте второго зияла пустая, ещё не до конца заросшая глазница. — Не пора ли признать, что ситуация патовая?

      Откашлявшись и сплюнув себе под ноги, Анфиса прошипела в ответ:

      — Это мы ещё посмотрим, до финала же далеко! Редькин твой — дурак дураком! Считай, ему просто свезло, но как был он пешкой так пешкой и остался! Какая из него фигура? Не сегодня так завтра упустит Донюшку, и ужо тогда доберусь до него! — зло проговорила она и тут же неожиданно жалобно запричитала: — Серафимушка, душа моя, уйди с пути, разреши мне хоть личину от, почитай, покойницы взять! Не могу я на люди выйти в виде таком! Тут недалече она, некрещёная, чую, помирает в туберкулёзной больнице — со дня на день представится! Ей ужо всё равно, а мне вона как надо! Гляди, что со мной бесовка проклятая сотворила!

      Серафима тяжело вздохнула, грустно улыбнулась и покачала головой:

      — Так вот зачем звала, Анфиска! Да, уж… Досталось тебе… по заслугам — сама тёмную дорожку выбрала и меня вечно пытаешься сбить с пути! Не дам девицу трогать и не проси! Не заслужила она тебе шкурой служить! И вообще бережливее надо быть со шкурами… Посмотри, что со своими рабами, теми самыми стариками, сделала? Ладно, души заграбастала, но зачем тела постоянно тревожишь — маешь их до Суда?

      — Не дашь, значит… Сама бы забрала, не спрашивая, но лечебница ваша освященная — сама просто так не смогу… Ну, ничего… найду способ! — пропустив слова сестры мимо ушей, сквозь зубы процедила Анфиса.

       — Не дам и не проси! Полно тебе, Анфиса, зло творить. Я ведь еле-еле Никифора с Анной-то отмолила, сколько свечек пожгла, сколько Николая Угодника упрашивала! —  не очень громко, но твёрдо перебила её Серафима, не спуская внимательного взгляда. — Покайся и упокойся ужо с миром! Я ведь тоже из-за тебя уйти не могу! А ты опять за старое: вон вижу, новую дьявольскую игрушку готовишь, кладбищенскими энергиями её заряжаешь, даже Хозяина к себе призвала.

       — А ты ещё меня поучи! Шибко умная стала? Не тебе же одной к иконкам да прочим церковным штучкам обращаться, и не всё же время Николай твой, Угодник, будет тебе покровительствовать, — засмеялась в ответ Анфиса, отступая на шаг и заслоняя собой кое-что маленькое и неприметное, лежащее на могилке. — Сначала победи меня — игра-то ведь на одной фигуре «съеденной» на кончается…

      Процедив последние слова, ведьма умолкла, осела на землю и… заклубилась буро-рыжим туманом. Туман кинулся было к ногам Серафимы, но будто споткнувшись о невидимое препятствие, отступил назад и, медленно перекатываясь, убрался в темноту, по пути смахнув тёмный сверток с могилы.

      — Тьфу ты, нечистая! Все бы ей в игры играть, как в детстве — всю жизнь меня перебороть хотела: наоборот, наперекор всегда делала! — не сдержалась Серафима и плюнула вслед сестре-ведьме. — Когда же это кончится? Прости, Господи! — в сердцах проговорила она и, перекрестившись, направилась к выходу, моля Господа о прощении для непутевой родственницы.

      Хоть несколько веков назад Серафима окончательно приняла Бога, воцерковилась, молилась усердно да посты соблюдала, а всё равно простыми правилами не пренебрегала: шла не оглядываясь и до самого дома словом ни с кем не обмолвилась (как не расспрашивал её сторож возле ворот, что за дело такое её сюда ночью привело, ни слова не молвила!). Только переступив порог маленькой квартирки в родимой «сталинке», громко поблагодарила Отца Вседержителя и Пречистую Деву за то, что указали ей путь верный и праведный, да попросила, чтобы сил для следующей «партии» дали.