Часть I - Учитель в кителе и мы

  Чем дальше увозит пушкинская «телега жизни» от юности,
тем острее припоминается она. Из той поры многих нет. В пе-
чальной когорте и хранители ремесла. Несли они свою свечу
в мире сотоварищами профессоров, написавших почтенные
учебники. Об одном таком человеке решился рассказать. Кто знал
 его, пусть сравнит.
  Само собой вышло, что повесть получилась не только о
нём. С этим автор поделать ничего не смог. В том проявилась
правда, как есть. Если угодно – канувшей эпохи, которую по-
ставили до нас мировым экспериментом. Та великая страна-
мачеха, пустившая в «распыл» миллионы своих людей, ушла
в небытие.
  Нынешняя Россия представляется огромной подводной
лодкой, отчаянно пытающейся всплыть. Получится – будет
несколько золотых русских столетий. Потянут на дно соци-
альные беды или сдадут политики – другие, ничуть не благо-
дарные, народы заселят нашу землю.
  Поколение, к которому принадлежу, отвечало за Родину в
последнюю треть двадцатого века. Свидетельство о каждом
жившем важно потому, что вкраплено в отечественную исто-
рию. Из таких вот точечек она по большей части и состоит.
Надеюсь и Господа молю: да не позволит ей прерваться…


  Была курсантская братия на подбор: оболтус на оболтусе.
Никто из нас не утруждался в школе. Приманки пионерства
не увлекали. С такими радостно расставались после обяза-
тельной восьмилетки. Наступало прозрение, что стоишь на
обочине, а к успеху, хоть и в трамваях, катят послушные.
Трудные с детства обычно подавались в соломбальскую
«девятку», носившую хлёсткое прозвище «шара». Ребят пре-
льщали три «конфеты»: никаких экзаменов, морская форма
и обещанные заграничные плавания. Начиналось всё с кар-
тошки. Колхозное обиталище наше нарочито стояло на краю
деревни. Из окошка мезонина виднелась близкая и далёкая
красота Холмогорья.
Да, несчастливо построился перед самой революцией бо-
гатенький мужичок. Стали хоромы подтверждением двух по-
словиц: «Не родись красивым...», «Без хозяина и дом сирота».
Следы непочтительных постояльцев встречались всюду. Осо-
бенно досталось дверным косякам, испещренным надписями
с кончиков ножей.
  Пообвык, присмотрелся к ребятам. Среди группы выделя-
лись двое, по-нынешнему – круче всех. Первенствовал Влади-
мир Дудулатов – романтично красивый, статный парень с рас-
кованными манерами истинного соломбальца. У подобных
есть отражение. Им был Саша Лысков – шатен с приятным
лицом и выразительными карими глазами. Всегда они держа-
лись вместе. Несомненно, имели товарищеские тайны.
Только иерархия в 6-й моторной на них не кончалась. Само
собой, раздали клички обидные и не очень. Некоторым при-
липчивых словечек не досталось. Сработал закон мальчише-
ского авторитета. Например, два училищных года Боря Урпин,
паренёк из родовой лоцманской деревни Пустоши, таким и
оставался. Или, извольте, почтительно – Боб. К своим шест-
надцати успел поплотничать. Примечал, что прочёл он кучу
хороших книжек. Особенно любил ввернуть к месту что-ни-
будь из Грибоедова. Вот и нам дал определение в бессмертном
стиле: «Мы дети ФЗО, мы дети рока». Степенен, сдержан и ин-
тересен, как всякий бывалый человек.
  А вот Толя Орлов, увлёкшись подброской дровишек в печ-
ку, сразу обменял громкую фамилию на кликуху Кочегар.
Отличался Толик малым ростом, смешной незадавшейся вне-
шностью. Страдал застенчивостью, видя, что все мы высоки,
хоть на сколько-то симпатичны. Некоторым везло и поболее.
На зависть они задевающе пели блатняк и гордились приво-
дом в ментовку.
  Саша Долгобородов стал сразу Машею за девичье личико
и тихий голос. Кто предположил бы, что он переплавает нас
всех? И вообще, каждого жизнь наделила стезями, не совпа-
дающими с поспешными впечатлениями.
  Значилась у нас забава – халтура, по сути жестокая про-
верка. Иногда притыкалась у деревни баржа. У кого имелась
силёнка и ловкость ходить с мешком картошки по доскам в
виде длинного мостика между обрывом берега и отмелью, тот
мог банковать в сельпо. В нём накупалась водка, и наступало
самое ужасное: гадость надо было пить! На живописном луж-
ку с прихваченной солдатской кружкой садились не слабаки.
  Лысков фатовато срывал с горлышка «бескозырку» и отмерял
дозу испытуемого. Когда очередь дошла до меня, решился,
собрав всё мужество:
– Давай полную, чего душу-то томить?
Закуски никакой. Змий ударяет сразу. Строить что-то из
себя никому не удаётся. Возвращаемся в избу, где у каждого
«концертная программа». Валюсь на тюфяк, слушаю попытки
петь, похвальбу и задиристость к тем, кто так не может. На
последних мгновениях сознания улавливаю голос Боба:
– А Виктор ничего. Несёт.
Та давняя осень 66-го года стояла тёплой, недождливой. Ве-
черами тянуло на сельскую улочку. Во многих домах рисова-
лись в оконцах острые на язычок девчата. Посему мы любили
прогуляться по этой эспланаде, отпуская шуточки на их счёт,
получая на свой.
  С утра, после немудрого завтрака, ходили и ходили вна-
клонку за трактором с копалкой, собирая поштучно древнее
земное яблоко. Желанный отъезд всё не просматривался.
Неухоженный дед Ивко, конюх единственной в колхозе ло-
шади, одолжившись сигаретою, пророчествовал:
– Выпадет ужо снежок, воротит вас начальство, робятки.
«Порфель» овоща дороже.
  Свой «бугор» титуловался мастером производственного
обучения. Имел поначалу на нас сильное влияние. Анатолий
Петрович пребывал в пограничном возрасте, который не
сказывался пока на шевелюре. Потому в давке за дефицитом
вполне могли обозвать молодым человеком. Держался пона-
чалу снисходительно свойски, несколько манерно. «Значит,
так и подобает моряку», – думали мы. Кое-кто вывод замыкал
на причинную связь: «Да ещё утомлённому от бесконечных
загранок, бесповоротно сошедшему на берег».
  Оказывается, он тоже закончил училище, называемое тог-
да РУ-2. Носил строгую чёрную форму и ремень с буквенной
пряжкой. В подобных «шарах» оглядывал мальцов с портре-
тов усатый вождь. Что и говорить, заведённые по всей стране
ремеслухи были его крайне удачным «изобретением».
  Многое повидал Петрович, прежде чем возвратился на
круги своя. Зрил жуткий скетч по телевизору в западных
портах. В «свободном ящике» тяжёлый детина с рёвом при-
землялся на грудь такого же дикаря. Жирные бешеные дядь-
ки на показуху разрывали за огромные деньги друг другу рты,
давили на глаза.
  Походил по магазинам, полным нейлоновых рубах и остро-
носых мокасин. Позаглядывал в журналы с эффектными де-
вицами без всяких стеснений. Отстоял тысячи трудных мор-
ских вахт.
  Устав будоражить разными воспоминаниями, брал в уме-
лые руки гитару. В особинку трогала перебором струн:

...Почему я забыть не могу
Эту девушку в синем берете?

  Понятная грусть о безвозвратном обволакивала наши 
души. Всем тоже хотелось найти и потерять своё счастье.
Жаль – не остался наш мастер вот таким. Поддался искусу
придирок и раздражения, кои отдалили от него, сделав почти
врагами.
  А пока в прекрасном доме потрескивали в печке поленца.
Светила с подмигиванием лампочка вполнакала. Казалось, мы
знакомы и довольны друг другом сто лет. Главное – всё замеча-
тельное в морских странствиях, в любви и в дружбе ждёт нас.
  Закончили последнее большое поле, к чести, на ура.
Вот уже в Усть-Пинеге, где должны ночью сесть на колёс-
ник. Длинный вечер коротали на дебаркадере. Наиболее
взросло выглядевшие ушли в домишко, обозванный притяга-
тельно – бар. Отбыли с Пьером, окрещённым так почётно за
знание западной жизни.
  На жёстких скамьях оставшимся не сиделось. Решили тоже
прошвырнуться. Не прошло и пяти минут променада, как ус-
лышали встречный топот. Это драпали лучшие кадры мотор-
ной во главе с наставником.
  Наше случайное подкрепление ничего не стоило против
местных ревнителей «новояза», к тому же с деревяшками в
руках. Следуя военной науке, превращаемся в арьергард и в
потёмках бежим к спасительному берегу. Пинежане, разоча-
рованные, что рукопашной не получилось, запускают в нас
поленьями. Мечут достаточно тренированно. Одно чиркает
меня по плечу и сотрясает угол ветхого сарая. Чуть-чуть пра-
вее – и мне вечно было бы семнадцать!
  Снова на тех же лавках. Рассматриваем синяк под глазом у
старшины Славы Тюрикова. Всем смешно, и даже носителю
барной отметины...
  Здравствуй, Архангельск! Как мы соскучились по тебе. На на-
ших лицах блуждают улыбки. Видок имеем аховый. Хочется, не
позоря родной город, быстрее добежать до дому и переодеться.
Пока же переминаемся на новом причальном настиле ме-
дового цвета, внимаем вполуха наставления. Пьер обещает
строгости училищной дисциплины и что-то там ещё.
– Вопросы будут?
Следует один, но самый отрезной:
– Когда форму выдадут?
– Наверное, на неделе, – отбрыкивается Анатолий Петрович.
 О, эта морская форма – предел тогдашних мечтаний. Как
всякая грёза, она стеснительна. В разговорах мы избегали
даже обозначить её. Только Вовка Бороздин оказался прост и
прям. Честно отпарился с кастрюлями у плиты. И сейчас за то,
что претерпел, желал в открытую.


   Назавтра начались уроки. Пошёл день за днём. Облачи-
лись-таки в форму. Стали несколько другими. Как будто себе
значимости добавили. Чёрт подери, приятно выйти из дома в
строгом щегольстве героической и шикарной. Ты уже не ка-
кой-то там пацан, а государев человек. Каждый видит твоё
рискованное будущее предназначение. Разве есть больший
повод для гордости?
  Канала слесарная практика. Выдадут заготовку молотка
или пассатижей с большими припусками на обработку. Пы-
тайся сделать из оной сверкающую фасонную штучку. Чтобы
сдать молоток ставшему совсем немилосердным Петровичу,
приходилось часами работать напильником, проверять по-
верхности угольником, выдерживать все фаски и скругления,
заданные на чертеже. Есть уловка ободрать лишнее наждаком,
но кафедра мастера никогда не пустовала. В конце занятий
«тупые» запирались в ящик до новой встречи.
  Но это, как потом узнал, ещё семечки. Каких-то 12-14 лет назад,
со слесарной практикой в РУ № 2 было куда жёстче. К примеру,
на пасти пассатижей требовалось нанести правильные линии насечек.
Глазом эдакое не ухватить. Мастеру Вопияшину, облачённому в
деспота-приёмщика, помогала мокрая папиросная бумага. Сделает
на ней оттиск – и сразу видно, что ты из себя представляешь.
Если всё лады, ставь личное клеймо.             
Вот у Севки Фомина в круге цифра 22-а.
  К будущим судовым машинёрам, относились, как к изготовлению
 тех же пассатижей. Всей группе повелят зажать в тисках по толстому
прутку. Рубите, мол, зубилом. Только приладятся с ударами, команда:
               -   Закрыть глаза, бей вслепую!
Жестоко скажите? Так вдруг машинное отделение обесточится. 
ЧП стрясётся. И всё будет зависить: сделаешь ли ты в те минуты
 нечто нужное ко спасение товарищей и парохода?! То-то.
  Тех порядков мы не застали. Волей-неволей признаю, при всей
тогдашней занозистости, куда нам до тех ребятушек. До того же Севки
с личным клеймом.

   Из предметов нравились серьёзные ДВС* и ТУС**.
 Для четырёх моторных групп главный и, пожалуй,
единственный авторитет – Михаил Васильевич Бычихин.
Вёл он те самые двигателя и читал устав. Мы по-мальчишески
любили этого ещё нестарого, интересного человека. К урокам
его относились с должным совестливым почтением.
  Он был живой памятью старинной Соломбалы. Начинал
учиться по букварю, отпечатанному в Англии и привезённо-
му для русских ребятишек сентиментальными интервентами.
Крещён в Преображенском Морском соборе, по партийной
дикости снесённом в 30-х. Училище как раз и стояло на том
месте. Такое он не комментировал. Рассказал лишь однажды,
что в детстве умилял приходских старушек:
– Мишенька мальчоночек всё-то в храме, всё-то в храме...
  Удивительнейшее: соломбальцы тогда знали друг друга!
Если не по фамилии, то в лицо. Приветливо кивали любому
шедшему навстречу. Старики чинно раскланивались с ровесниками,
приподымая флотские фуражки. В этой редкой российской сторонке –
всё неспроста. Государевы люди цену себе держали достойную.
Не без гордости полагая, что утверждена - де на вечных петровских
скрепах. По ним ударила комуния в первую очередь. Не ждать же,
 когда свезут упрямых под кресты церкви Святого Мартина. Рубежное
поколение - последняя высокая волна прежнего духа и традиций.
Трудно отобразить ушедщих по непреложному закону жизни.
Жалость и растерянность дотрагиваются до сердца...   
  Как сейчас, вижу просветителя нашего в форменном ки-
теле с нашивками стармеха. Средний рост, подвижен, худо-
щав. Черты лица напоминали породистого служаку прежних
времён. Даже не искушённый в физиономистике Сашка Лыс-
ков ткнул меня на уроке и поделился:
– Правда, наш Миша похож на немецкого генерала?

* ДВС – двигатели внутреннего сгорания.
** ТУС – теория устройства судна.

Зная Санькино «западание», не стал оспаривать, почему,
собственно, дойч? Только утвердительно кивнул.
– Дорогие вы мои долобанушки, – говаривал М. В., улыб-
чиво щуря глаза, – запомните, море по-прежнему остаётся
безжалостным и суровым. Помимо того, что даю вам как пре-
подаватель о судовых двигателях и обслуживающих системах,
хотел бы утвердить в головушках ваших бесспорные морские
и просто житейские истины.
  Пара часов пролетала незаметно, благодаря особой методе,
когда содержательность сухого технарского предмета удиви-
тельно удачно переплеталась с отступлениями – рассказами о
прожитом. Шпанистые «долобанушки» сидели как приколо-
ченные, раскрыв рты.
  Всплывало открытие: мощь пресса каждого времени. И всё
в одном продолжающемся веке! Их поколение брали нахра-
пом, почти что на фу-фу.
Ведь молодёжь не трудно поджечь. Новая власть умела это
запросто, жуча беспрестанно:

1. Много ещё всякой контры, потому и трудности.
2. Закон всеобщего счастья открыт.
3. Мы побеждаем, но врагов становится больше.

И верили той лапше. Вступали в комсомол, субботничали,
участвовали в территориальных манёврах. Слушали напорис-
тые выступления главного по Севкраю большевика Бергави-
нова. (Именно в его воспалённом уме возникла «мысль» пере-
именовать город в Сталинопорт.) Фанатику безумной утопии
удавалось театрально владеть толпой. Правда, в ней почти по-
головно и «Муму» не одолели. Да не за это спрос.
  Вырванная энергия из глоток и мускулов чаще направля-
лась на разрушение «вещдоков» старого мира. Крушили всё
подряд. Так Архангельску чуть не скроили бульдожью рожу
или за малым не превратили его в пролетарскую аскезу. Что в
общем-то одно и тоже.
  Выходило: вождь был сложнее псов партии. Язвительно
посмеявшись, новое название отверг. Презирая их за сата-
нинство, ставил к стенке в известном ему порядке очереди.
Интересные подробности наблюдались за кремлёвцем. Ког-
да после ряда лет случалось ему прощаться с Гарриманом, Чер-
чиллем, всякий раз проговаривался: «Помогай вам Господь».
И буравил прожжённых политиков своими выразительными
южными глазами. Да. Не прост был этот, как его... Иосиф Вис-
сарионович.
   В середине 20-х вновь пошли пароходы за границу. Лучшие
 соломбальцы подались в моряки. Команды без разбавки от
 капитана до камбузника. Каково! На вопрос докеров:
-  Куда затем пойдёте?
Отвечали не падёжно:
        -  Ин  Соломбала. 
И заграничники на стимах всерьёз полагали, что именно туда
хаживали. Приподнялась петровская сторонка, как в парусные
времена. Одесситы в валенках на слуху всей  покрасневшей
страны. Хватко как!
Вернувшиеся из рейсов выглядели сияющими айсбергами,
восторгом и печалью бедно одетых комсомолочек.
(Довести валютное жалование до сущей ерунды, считалось
политически преждевременным. А начать народ перемешивать, -
 в самый раз).
  Франт Миша, здорово рискнув, женился на дворяночке,
занесённой красными вихрями в Архангельск. Слава Богу –
обошлось...
Раз по звонку на перемену высыпали мы в коридор. Тогда и
увидел жену Михаила Васильевича, поджидавшую его. Былая
несомненная красота и манера держаться этой дамы, иначе
не скажешь, как-то кольнула меня. Представилось прошлое
счастье иной молодости в деревянной от мостовых до крыш
Соломбале. Музыкой если выразить, то только нежным танго.
Словами невозможно...
  Редкие из нас появлялись на раннем завтраке в училищной
столовке, прозванной кем-то из весёлых шалопаев кормуш-
кой. Сразу приезжали к линейке, где завфиз Григорий Корель-
ский совместно с мастерами определяли, которому постричь-
ся, кому сменить фасонные ботинки на выданные. Проверяли
свежесть белой полоски «сопливчика», выявляли «химиков»
с выцветшими гюйсами. На вечного спортсмена Корельско-
го обидеться не получалось. Распекать он не умел. Скажет и
отойдёт – мол, сам, братец, понимаешь. Сын его Колька из 7-й
моторной хватал неисполнимые замечания. Потому как бати-
ны слова до младого Корельского не доходили. Мягкий чело-
век поручил учителям, если что, со всей строгостью взыски-
вать. Отлично видели усердие тех в обещанном. Особенно М.В.
неупустительно подправлял Николая. И улучшил бы к радос-
ти отца. Но в парне жил скоморошный талант, не желающий
прятаться. Что касательно нас – испытывали к завфизу че-
стное почтение. Было от чего! Некоторые знали историю про
какао. Грех её не поведать.


   В злосчастную Финскую кампанию молодым разрядником со
значком ворошиловского стрелка попал Григорий в лыжный баталь-
он. Из архангельской спортивной молодёжи сформированный, тот
предназначался не в обороне мерзнуть иль сдуру переть на пулемё-
ты.
  «Катались» по маннергеймовским тылам и очень там досадили.
Правда, в пределах чести, как это на войне понимается. Финны ещё
активней диверсионщиной занимались, не отягощая себя никакой
моралью. Могли при случае фронтовой госпиталь вырезать. Вовсе
беззащитных раненых, связав колючкой, обречь погибнуть в огне…
Всё чаще при отходе стали напарываться на засады. До поры
удавалось отрываться. Но однажды противник зашёл со всех козы-
рей разом. Облепили снайпера столетние ёлки, подобно новогодним
игрушкам. От плотного кинжального огня пришлось, как тетере-
вам, в снег уткнуться. А мороз-то под сорок! Ждали ночи, чтоб с
темнотой сняться. Лежал Гриша-соломбалец, коченея, короткую
жизнь перебирал.
  Откуда-то с полки детства памятью какао досталось. Заце-
пился за него, как за соломинку. Стал гонять мысли вокруг горячего,
горячего, с только что кипевшим молоком. Представлял, как после
войны по воскресеньям, обжигаясь, пить его глотками будет. По-
том похрустит ароматной поджаренной курятиной. Даже капли
сочащегося с неё масла воображал на скатерти. Да, пожалуй, снова
попросит мать сделать божественный напиток с белёсым дымком
над кружкой.
  Вот только бы набраться терпения вынести дрожь, сохранив
комок тепла под сердцем.
К сумеркам у самих «кукушек» зуб на зуб не попадал. Слезли с де-
рев и подались к жилью. Тогда и наши встали – немногие заговорён-
ные счастливцы. Призраками с того света повернули на ближай-
ший по карте хутор за товарищей отомстить.
Нет, не ошиблись. Печки там топились и из окошек просачивал-
ся пьяный гогот.
– А вот нате, нате, чухони, за-по-лу-чи-те!!!
Пальца на курке не чувствовал, отморозил. В освободившемся
жилье чуть погрелись, спиртика из командирской, уже ненужной
хозяину фляжки глотнули и подались к линии фронта. Через какое-то
время на старый путь у рокового места вышли. Паря последним
своим теплом, стянули нелепые будённовки с мокрых головушек.
Постояли. Связав крестом несколько лыжных палок, воткнули их в
снег у почти заметённых ниток лыжни:
– Прощайте, други.
Штабные прознали, слюною брызгали:
– Зачем в рейде крестами метились?! Отморозки, в какой армии
служите?!
   Ответчик за Родину и первый в округе голубятник не по-
жил на покое. Спасительницу-мечту претворял редко. Лучше
почтарей побалует или наскребёт на парочку московских тур-
манов. У бывшего диверсанта оказалась нежная душа...
В двухтысячных уже годах вспомнили про тот погибший
батальон. Предложили вечерним часом огни квартирные по-
гасить на несколько минут. Свечку у окна зажечь. Почтить,
словом.
Поздний совестливый призыв пропал втуне. Выросло не
одно поколение душевно глухих, лишённых памяти. Чья тут
вина? Скорее всего, у них не было настоящих учителей.


   Законодатели моды живут повсюду: от Парижа до какого-
-нибудь в три избёнки Щёлкина. В 6-й моторной кутюрь-
ерничали те же двое. От их брюк, зауженных от бедра до ко-
лена и далее переходящих в клёш, ушитых в боках фланок,
по-особому препарированных фуражек произошло смяте-
ние в умах. Последовать такому шикарному образу реши-
лись и мы.
  На слесарных занятиях между делом скруглялись углы
блях, им придавалась большая выпуклость, равно и кокардам.
«Мице» доставалось больше всех: проволока, придававшая
округлость верху, выбрасывалась. Боковые края защемлялись
бельевыми скрепками в течение нескольких ночей. Лишь Ко-
чегар, которого всё ещё порол отец, ходил весь первый год в
уставном, но и он что-то ушил.
  На занятиях сидели парами, словно разобравшись по
оценённости. Первыми от преподавателя располагались Маша
с Филей, улыбчивым симпатичным пареньком с ясными голу-
быми глазами. Бывают канонические лица, какие представ-
ляются художникам, в русских народных сказках. Вот почему
носил Витя Чурносов необидное второе имя. За спиною Маш-
ки – Вова Бороздин, он же Повар, сельский кормилец наш, ти-
хий, весь в себе. С ним сидел Зеленин – непосредственный в
словах и поступках мальчишка, очень способный на дружбу.
По национальности татарин, хотя русоволос и лицом светел.
Малейшая несправедливость вызывала в нём гордую вспыль-
чивость. Неважно, за себя ли надо постоять или за другого.
Поэтому кличка звучала, как восточный титул – Бек. Подлин-
ное имя его Абдулла. Только мы никогда им не пользовались.
Никаким образом не обыгрывая, приняв Бека за равного.
  Далее следовали Дудулатов с Бобом. Не раз мастер пытался
склонить Владимира, имевшего задатки атамана, на свою сто-
рону. Только желанных ключей от группы не получил.
Вовка и так рос без матери, а тут ещё мелкая месть. Она
страшна тем, что рождает бумаги, способные губить. Стрельба
по своим – до сих пор увлекательное занятие в отечестве. От
жабьих характеристик классного, верного парня рано не стало.
  Дима Шестаков – со мной. Ещё на картошке имел Димок
промах высказать несколько осмеянных мыслей. Видимо,
насмотревшись на непросыхающего отчима, вовсе не терпел
алкоголя. Держался всегда немного наособицу – вот и стал
Шалюком.
  Прошедший все проверки, нескромно сказать, я был в ав-
торитете. Это путало жестоких насмешников. Не понятый
многими, Димок сострадал мне после «наездов» мастера. По-
ставит торчком половину обложки тетради, посопит, что-то
чиркая, и подсунет ужасно смешное.
  Узнаваемый Пьер то буйствовал в борделе, то делил «по
чесняку» курсантские котлеты. Составился сериал, где он в
немыслимых прикидах беспредельничал на «Шарелес». В дру-
гом, счастливо дожив до старости, с лжедьячками потрошил
ночных прохожих между кладбищем и Кемским посёлком.
  Рисунки передавались вперёд-назад, подвергаясь дори-
совке. С легкой Диминой руки никто всерьёз Петровича не
воспринимал. Замечания и даже разносы его отскакивали от
юных голов горохом без выводов. Мир потешных картинок с
безбашенным бывшим кумиром заслонил мир действитель-
ный, где возмездие за пофигизм неотвратимо.
  Не знаю сам, как проснулся во мне дар, навлёкший неми-
лость начальства. Каюсь, увлекался, беря под адвокатскую за-
щиту всякие проделки, оправдывая извечное желание паца-
нов выбрать слабину до предела. Шла ли группа без ремней на
шинелях, задержалась ли на базаре, следуя к физо, перепро-
бовав семечки у каждой бабки, создала ли вопящую пробку в
дверях «кормушки», – отвечал меньше всего старшина.
  Вышедший ростом и лицом Славик эффектно отдавал ра-
порты на линейках и на строевых занятиях перед кумачовыми
праздниками. У меня же получалось оправдывать неоправды-
ваемое. Это, разумеется, сталкивало с Пьером лбами. Что на-
зывается, искры летели.
  Лысков со старшиной сидели сзади нас. Саньке нравилось
производить впечатление по-всякому. Так, на подкладке ши-
нели и бушлата вывел он известным способом: «ЛАУ э/м 3-я
рота». На танцах в ДК вешал с краю форменную гордость чи-
таемой стороной. Ровно четверть девиц в зале млели от перс-
пективного симпотного Александра.
  А наступит понедельник - вместо Констаниновского дворца*
идёт к братии попроще. Низкое деревянное крылечко, раздёрганная
дверь. Теперь он настоящий. Наш!
  На второй колонке от середины - Толик с тёзкою Карелиным,
которому, кроме физкультуры, ничего не давалось. Может оттого,
что «кочегар», если не шуршал чем нибудь, то шарил под столом
иль трёкал на вольную тему. Словом, совсем не походил на прежнего
стеснительного Толика у печки. Умудряясь везде и всюду, вставлять
пять своих копеек.
  Костя Хромцов и Валера Зайцев, приметная пара по росту
и плечам, особо не огорчали Петровича.
Костик, по легенде, раздуваемой нами, – король Маймаксы,
а «четырки» подавно. Впаривалось это тому, кто начинал бор-
зеть. Хромцов с удовольствием купался в славе.
По-шпански совал руки в карманы и разглядывал отвязно-
го отрока, как червяка из яблока.
– Видел бы его финочку, – шептал кто-нибудь из наших для
полноты образа. После передавалось: «Не понравился ты Кон-
стантину».
  Зайцев проживал в заречной деревне Острова. Гены по-
морских поколений наградили его сильными толстыми паль-
цами, круглой крепкой башкой. Каждый её предмет держался
с запасом прочности. Валера любил бесхитростные рассказы
про охоту, значившую много в его жизни. Стоило главному
по розыгрышам Лыскову крикнуть с особым дрожанием в го-
лосе: «Валера, утки!», – как тот запрокидывал голову к небу,
(потолку) подчиняясь власти промыслового греха.
  С кем-то из 7-й моторной сидел, возвышаясь, наш пятна-
дцатый Валя Каркавцев. Прозванный «батей» за добродушие,
дородность и хоть с юношеским пухом, но взрослое лицо.
Жил он у родственников, где-то на окраинах 2-го лесозавода.
На городской трамвай с занятий обычно шествовали вчетве-
ром: Каркавцев с Карелиным и, чуть поотстав, я с Орловым.
Так щадили маленького Толика от роли сыночка.
  После встретиться с батею не доводилось. Кто-то из счаст-
ливых сказал, что видел его через год после выпуска в серьёз-
ной фетровой шляпе и таком же унылом плаще. Может, не
прав, но мне жаль рано взрослеющих людей. Великану выпала
нелепая судьба: следуя нищим пешедралом по загранке, упасть
на раскалённый асфальт с остановившимся сердцем…

* - в Константиновском дворце на Стрельне располагалось Лен.
Арктическое училище


   Состояние полувойны с мастером закончилось благодаря
случаю коварным полумиром.
  Извиняюсь, тут для ясности надо отмотать к истокам.
Ещё в школе, избавив себя от зубрёжки и домашних зада-
ний, стал предаваться переживаниям, извлечённым из книг.
Если держать себя под впечатлением дольше, чем перевер-
нёшь последнюю страницу, жди искушения сочинительством.
Оно настигло меня в 7-м классе, когда по необъяснимому со-
стоянию души написал стишок про весну. Переписанное без
помарок будто жгло, демонически толкнув принести его в ре-
дакцию газеты «Правда Севера», располагавшуюся в остатке
Гостиных дворов.
  Литературный сотрудник, очевидно, любил иметь дело с
молодыми дарованиями. Ободряюще и наставительно он про-
анализировал рифмованный кисель, найдя, что лучше обой-
тись, подсократив. Особенно удачной счёл последнюю строчку
о птицах, несущих привет из свободной Африки. Показалось,
видно, свежо и кстати, актуально. Из редакции я летел счаст-
ливым, не подозревая, что испытание известностью будет не
по плечу и надолго отобьёт охоту творить.
  Развернув с нетерпением воскресную газету, к ужасу своему
увидел полный титул автора: фамилия, имя, ученик 7-го класса
«В» 22-й школы. С предчувствием конца всякой радости про-
снулся на следующее утро. Слух о прославившем школу достиг
всех, и на меня ходили смотреть группами и в одиночку. Учи-
теля же вели себя деликатно – просто молчали. А ведь могли?!
Например, Клеопатре Ивановне, красивой женщине, востор-
женной почитательнице Пушкина, что стоило кольнуть:
– Ты, Красильников, лучше бы по предметам подтянулся,
чем писать о весне после великих.
В довершение из учительской принесли квитанцию денеж-
ного перевода на несколько рублей. Тут я совсем раскраснелся.
Спасибо Паромскому, который никогда не тушевался, двоеч-
ничал без всякого уныния. Сносил даже обидное удивление
педагогов о полной антиподобности старшему брату – золото-
му медалисту. Плохиш, воскрешая меня, взял под локоть:
– Чудак, тут не стесняться, а набычиться надо. Пошли по-
лучать.
Гонорар прокутили, то есть оставили в буфете киношки
«Север».
  Новые пробы пера наученно стал прятать в нижний ящик
комода. Коварная судьба подстерегла с неожиданной сто-
роны – за тихим рисованием. Мастерство оттачивал на ар-
тистках, роскошно смотревшихся со страниц журнала
«Советский экран». Помню, как искал по всем изданиям вы-
разительные лица и ждал воскресного утра, чтобы при днев-
ном свете успеть закончить карандашный портретик. По сво-
ей стеснительности работать живьём не мог. Единственное
исключение – отец.
  Брался по фотографиям воссоздать и милый образ для луч-
ших приятелей.
  Донеслось это какими-то путями до Анатолия Петровича.
Не подозревая, что может стрястись, он поручил мне офор-
мить «выдающуюся» стенгазету 6-й моторной к 23 февраля.
Даже выделил два дня от практики судоремонта на «Тата-
рии».
  Как подрядчик, от которого ожидают нечто, я мог ставить
условия. Одно подсказал Зеленин: взять его в помощники.
Тогда Бек был захвачен модной песней «Опять от меня сбе-
жала последняя электричка». Жизнь торопила певца в темпе
этого шлягера. На одном месте больше пяти минут живчик
сидеть не мог. Явившись ко мне домой, попил с нами чаю и
по-собачьи посмотрел на дверь. Пришлось отпустить.
Радостный и благодарный, помчался он через реку в Кегос-
тров, где жила его симпатия. Сам же я, вздохнув, принялся за
любимые карандаши.
  Чтобы подать всё эффектно с подгонкой к дате, изобразил
актрису Инну Гулая в комиссарской кожанке. Юная, вдох-
новлённая героиня удалась сразу. Нежные девичьи пальчики
драматично сжимали рукоятку нагана. На втором плане –
очень надёжного вида солдат и пара киношных матросов в
бескозырках с гвардейскими лентами. Захваченный куражом
творчества, опять куда-то отлетал. После обязательной статьи
о славном пути Советской армии должны следовать темы из
жизни группы. Так как мой помощник догонял не существу-
ющие в Архангельске электрички, я и за это взялся.
  К тому времени Петрович, видя тщетность своих попыток
выправить нас, дожал требовательность. Такое стало ой как
сказываться на нашем существовании.
  Писать пустое и бодренькое не допускала совесть. Меня по-
несло на реализм и суровую правду. Из заметки выходило, что
всё бы было хорошо, если бы не излишнее опекунство масте-
ра, который педагогику подменил диктатом.
  Утром, развернув ватман, проверил впечатление от содеян-
ного. Знакомое чувство конца всякой радости вошло в душу.
  Явившись в училище, показываю стенгазету ребятам. Вски-
пает стихийное обсуждение. На автора глядят с тем восхище-
нием, с каким древние провожали погибать за веру. Броско
оформленную бумажную бомбочку почётно выносят и при-
крепляют к стене коридора линкорные друзья. Вид у них, пом-
нится, был поавантажнее рисованных братков. Газету облепи-
ли. Мы держимся поодаль, пожиная успех в критике неистовой
во всём 6-й.
  На третьей перемене стенка хранила лишь следы контор-
ских кнопок. Кто снял праздничный выпуск, осталось тайной.
Пьер подозрительно подобрел и даже снисходил до редких
шуток. За замечательные даты стал отвечать Филя. Ему уда-
вались и яркость подачи, и никого лично не задевающие пи-
сания.
  Отныне я мог считать свою характеристику, которая требуется
на визу, совершенно определившейся в голове Петровича. Как
определилась она для крутых и Боба, вмешавшегося в драку
с кольями. Деревенское развлечение потянуло условно год по суду.
  Толик Карелин, с незадавшейся учёбой, присоединялся к
неплохой в сущности компании. Если чуть срисовать у маэстро
Глюка, воскликнули бы: Вот такая выходила для нас соломбальская
Офигения.


   Всё другое обстояло прекрасно. Порыв к лучшему и у на-
чальства имелся. Слесарные занятия давно притерпелись.
Освоили не только молотки, пассатижи, кронциркули, но и
ключи от жилья, известно от чего часто теряемые мастерами
и их приятелями. Мои тиски стояли рядом с Димиными, и это
сказывалось на результатах.
  От отца, спившегося первоклассного заводского слесаря,
Дима унаследовал лёгкость и точность в работе с металлом.
Успевал ставить рекорды по времени и качеству и в то же вре-
мя курировал моё изделие.
  Однажды в сопровождении завуча вошёл фотограф со все-
ми причиндалами, что таскают только профи. Петровичу объ-
яснили всю важность снимка, который пойдёт на областную
выставку и, возможно, потом в Москву.
– Ну, кого будем снимать?
Пьер уставился на треногу, как на нечто несусветное. По
лицу читалось: идёт неравная борьба правды и соцлака.
– Славу Тюрикова.
Тотчас нашёлся новый синий халат и такой же берет. Стар-
шину поставили под большой свет, дали в руки штангель и
детальку. Фотограф навёл лучший ракурс. Блеснула вспыш-
ка. Ответственный снимок состоялся. Удачное лицо и удачная
работа принадлежали разным паренькам. Выбор остался на
совести Пьера. От такого предметного урока что-то выключи-
лось в сознании навсегда.
  В мечтах мы торопили весну, которая узнавалась в те вре-
мена по грачиным новосельям на старых высоких тополях и
берёзах. А дальше лето желанное. Не представить: целый ме-
сяц отдыха! Самостоятельная плавательская практика кута-
лась в волшебный туман.
  Пока же напрягали шариковые ручки. Стержни у них по
многу раз заправлялись кустарной блёклой дрянью. Лишь у
Лыскова оригинальное «новьё». Брат в море ходит! Одна у
него шестипастиковая – разных цветов. На другой – девушки
в купальниках. Наклонит чуть – разденутся. Оказывается, на
Западе чего только нет.
  Три окна на южной стороне уже балуют солнышком каби-
нет ТУС. Теория устройства судна для нас отличается от пре-
подаваемой в высших морских училищах. Там могут рассчи-
тывать винт от мощности двигателя и пр. Нам же достаточно
иметь понятия о продольном и поперечном наборе корпуса,
дельных вещах и типах рулевых устройств.
  Отчётливей все знают, что такое пиллерс. Это и стойка меж-
ду палубами, и сам преподаватель предмета – высокий подтя-
нутый шатен. Характерно держится: безукоризненно прямо.
Каким-то странным образом обходится без наклона головы,
рассматривая старания курсанта Орлова у доски.
  До сих пор не стёрла память первое определение, с которым
он познакомил нас: «Судно – это сложное инженерно-техни-
ческое сооружение, способное держаться на воде и переме-
щаться по ней».
  Сие подтвердила жизнь и работа на этой навороченной
сложности на ходу среди волн и штилей. Само собой, на якор-
ных стоянках с главным двигателем в постоянной готовности
и даже у причала с заведёнными за кнехты продольными кон-
цами и шпрингами.
  Нам нравилась вежливая строгость бывшего штурмана.
После его урока на матерящегося могли посмотреть как на
убогого. С годами забылось имя с отчеством. Просто Пил-
лерс, зато с полным уважением. Той старой морской культуры
«дети рока» на флоте не застали. Однако соприкоснулся с ней,
преподанной морским джентльменом, каждый…


   В стране иногда случаются объединяющие мероприятия.
Ничуть всем не в тягость. Наоборот, приятные. Многим даже
глаза открывающие на прошлое. «Война и мир» Бондарчука
рекомендовалась народу как всесоюзное достижение. Короче,
всей группой нас послали в кино.
  Анатолий Петрович мелочь собрал, построил, проверил за-
тяжку ремней на шинелях. В предназначенное на слесарную
практику время повёл своих орлов в «Революцию».
  Целый ряд зала почернел от нашей формы. Сомневаюсь,
читал ли мастер Льва Толстого? Уверен, что роман одолевал
Боб и более никто из наших. Про себя молчу. С тех и подоб-
ных томов доумничался хуже некуда.
  Цветная лента с сотнями лиц захватывает и подготов-
ленных. Чувствую, парни живут уже в другом измерении.
Им нравится Наташа Ростова, старик Кутузов, князь Анд-
рей. С появлением Пьера наш ряд оживляется до смеха. Его
«тёзка» сразу заёрзал, зная свою подпольную кличку. Баталь-
ные сцены захватывают нас. Сражение под Аустерлицем эф-
фектно так, что смерть предстаёт дерзко красивой. Умереть
со знаменем – каждый примерил на себя. Здорово! Сладко!
  Бородино снято уже в других оттенках чувств. Шагание кня-
зя Андрея по полю, где несёт потери резервный полк, гнетёт
волнением...
  Когда камера как бы поднимается над полем битвы – ви-
дишь множество мечущихся без всадников коней. Досадно,
словно локтем толкают в бок. Кони-то без сёдел?! Родовой
социалистический ляпсус и тут подгадил. Спешка, и где ж
столько всего набрать? А так всё замечательно.
Молодого князя Курагина жаль. В лазарете встретились
былые «враги». Непоправимо всё у обоих. Через дикую боль
нельзя сказать даже прости. Лишь глаза офицеров, показа-
лось, пытались передать...
  На улице уже в строю опомнились. Но прежними ещё не
стали.
  Сближение с искусством не прошло даром. Художниче-
ские натуры: Димок и Филя, потрясённые стилем дендизма,
схватились за клей и ножницы. У искусных рукодельников
получился великолепный цилиндр. Пожертвовали белой ру-
башкой, совершенно преобразив её. Шёлковый бант-галстук
выпросили у сестры Виктора Тонечки.
  Нечего и говорить, кто подошёл для образа. Профиль Дмит-
рия в таком прикиде смотрелся на удивление аристократично.
Рассматривая подсунутую мне карточку, я не сразу узнал дру-
га. Вот обломился-то.
  Ребята тоже заценили, к тому же яркий костюмный фильм
долго щемил душу. Восприняв приятность одобрения, масте-
ровые пошли дальше. На чём остановиться, в выборе долго
не мучились. Опасаясь быть непонятыми, создали следующий
и... последний антураж.
  На новом снимке надменный офицер СС сидел на русской
табуретке. Все детали мундира и кобура для «вальтера» до-
стоверны. Вообще эссэсно! Многих мальчишек, признаться,
цепляла та чёткая форма. Недаром, как потом вычитал, её впервые
скроили на фирме модников «Хуго Босс». Враги, конечно,
крест-накрест. Но, проклятая, смотрелась, размноженная в киношках.
И с этим, представлялось, поделать ничего нельзя. Кроме одного
радикального народного средства.
  То ли Тоня, то ли бабка показали отцу Виктора очередное
гэпэтэушное увлечение. Бывший фронтовик достал служи-
вый ремень и назидательно отпазгал «творителя». Выпороть
Димка было некому. Да он и так осознал.


   Судоремонтная практика проходила больше в общении друг
с другом, чем в работе. На белой туристической «Татарии» нам
поручалось из самого серьёзного вернуть к жизни в служебных
помещениях концевые грелки. Для чего подносилось ведро с
горячей водой. Частыми тряпочными примочками старались
добиться оттаивания. Затем силач Зайцев с гаечными ключами
приступал к отданию штуцерного соединения на трубке отра-
ботанного пара. Валерушка простодушно спрашивал:
– В какую сторону крутить?
Даже прикипевшие ржавые гайки издавали скрип, похожий
на удивление от приложенной силушки, обретая способность
к вращению. Нам оставалось приоткрыть чуть клапанчик све-
жего пара, выпуская излишний конденсат, и попросить охот-
ничка проделать всё в обратном порядке. Ничего из обжатого
Валерой никогда не подкапывало, не парило.
  Досталось мне с Беком подготовить к внутреннему осмот-
ру регистром пусковые баллоны размерами с хорошие квар-
тирные коридоры. Протирали не спеша ветошью их стенки от
маслянистой плёнки, образовавшейся за навигацию. Механи-
ки терялись, что дать нашей ораве, имея полный штат мото-
ристов да ещё бригаду БТО.
  Влюбчивый татарин забросил импульсировать под «по-
следнюю электричку». В тех цилиндрах он выдал новый ре-
пертуар. Пел закрыв глаза, с каким-то древним степным не-
рвом. Весь живя только тем, что раскрывали слова. Я обалдел,
сливаясь с круглой стенкой. Требовал назвать автора.
Неожиданно, так просто постучалась эпоха Высоцкого. Все
вдруг заговорили об этом человеке как о таланте в трёх лицах.
Счастливые обладатели магнитофонов, похожих на овощные
ящики, крутили бобины плёнки с голосом, который узнавал-
ся сразу. Грубоватая хрипотца с множеством оттенков уже не
отпускала душу. Аккорды гитары удивительно попадали в
настроение от воздействия слов. Да и что это были за слова!
Щедро они выставляли на свет разные судьбы. Каждую хоте-
лось примерить.
  Повторилась старая как мир история, когда спешат крити-
кующие и хвалящие воздать. Топчут незатаптываемое и поли-
вают, пестуя, неспособное на долгую жизнь.
«Комсомольская правда» тиснула статейку «Хулиган на эс-
траде». Не зная, за что куснуть, провопила: нет, мол, в русском
языке слова «победю». Будто средневековый стрелок и автор
одно лицо.
  Нас здорово морочили, мы жили в системе лжи. Была она
жестокой и очень прочной, а спетого на всю страну своего
отображения не выдержала – стала осыпаться.
Бек вообще сгорал от всего, чем был увлечён. Заводная,
страстная натура. Кратко поживёт он на свете. Подкараулит
парня случай – прицепится пьяная шпана. Их заденет то, что
не испугался...
  Друг почему-то представляется в ревущей лаве князя Сергея Улагая.
Неведом таким страх. Одно неистовство клинков. Бешеный аллюр.
Однажды данная Белому Царю присяга.
 Из тех лет никого не окликнешь, не спасёшь запоздалым
советом. Даже Зайцеву не подскажешь: - Не женись, Валерка, на дуре...


   Настала подготовка к первомайскому параду. Пьер про-
никся важностью строевых занятий. Они оказались ничуть не
легче, чем делать поначалу с чертежа молотки. Мы бесконеч-
ное число раз обтопали дворовую окрестность, учась держать
ниточное равнение и согласованность левых ног. Привычное
роптание на мастера оборвалось.
  Шестая моторная «сделает» всех до единой! На последнем
прогоне, польщённый похвалой за чёткий шаг, нелепо окон-
фузился. Меня куда-то мечтательно занесло, и я сбился. Вер-
нул на землю окрик:
– Ты где, Красильников?!
Отпустив ребят, мастер оставил нас с Димком при себе. Бед-
ный мой друг имел несчастье подходить по росту. Мы всегда
были рядом. Целый час личного времени щедро дарился нам.
Что оставалось делать? Печатали и печатали шаг. Когда скури-
лась до фильтра третья сигарета, бугор смягчился. Явная за-
гнанность и совершенное наше обалдение приятно потешили,
должно быть.
  На генеральной, в мицах с белыми чехлами, в бушлатах и
парадных перчатках, изобразили нужный морской шик. Ас-
фальт проспекта с ещё не возвращённым названием Николь-
ский стлался ковром под мерную поступь шеренг. Гремел ор-
кестр. Барабанщик выдавал положенные сто двадцать ударов
в минуту. Трубачи молодыми лёгкими выталкивали задорные
звуки из ярких золотистых зевов.
  Всё, что имело честь совершаться, ничего общего с казён-
ным праздником не делило. Просто заводила весна! Да и ле-
гендарная Соломбала обязывала.
  Наша 6-я смотрелась гвардейской по сравнению с прочими
группами. Удовольствие от первенства было полным. Все пят-
надцать едва не надули щёки.
Чувствовалась определённая школа, с которой не терпелось
поскорее расстаться.
  После 1-го Мая дни замелькали спицами велика. По Север-
ной Двине проплывали последние льдины. Таяла под нашими
окнами и скромная речка Соломбалка. Нет-нет да посмот-
ришь на неё, скучая на уроках.
  Саня Лысков к тому времени дотянул до уровня народно-
го приколиста. В момент, когда Михаил Васильевич за какой-то
срочностью вышел из кабинета и в нём ещё сохранялась «утк-
нутость» в конспекты, раздался крик:
– «Прончищев»! Смотрите, «Прончищев» идёт!
Все разом, бросив ручки, повернулись к окнам. А 7-я мо-
торная вскочила на ноги. Чуда появления ледокола не состо-
ялось. Ржали долго над другой, где не чета нам, совсем простец-
кие ребята.
  Темы первого курса из учебника Чумаченко для мореходок
одолели, кто как, но досрочно. Поэтому, позволяя больше лич-
ного, Михаил Васильевич счёл своим долгом наставить нас пе-
ред практикой. Словно зерна в землю заронил:
– Первое и самое главное: вахту нужно нести на ногах.
Всякое сидение на ней и болтание грозит обернуться авари-
ей – бедой, особенно страшной вдали от берега.
Чтить и соблюдать технику безопасности, ибо она написана кровью.
  Настоящий моряк есть носитель редкого вида джентль-
менства. Оно складывалось веками, приращивалось сменя-
ющимися поколениями по крупицам золотников. Как всякое
характерное, имеет свой ложно-классический брак. Образ-
чик выбрит до синевы, одет с иголочки, слегка или средне
пьян.
  На самом деле посвятивший жизнь морю, много знающий
и много умеющий трудяга, способный к риску и раскованной
шутке. Сменяется в нём то монах-отшельник, то сам себе гос-
подин на берегу.
  У него должна быть душа ребёнка, не позволяющая изве-
риться.
  Не скряжничайте, ибо за этим стоит искушение заняться с
легонца контрабандой. Наши, северные, соблазну не поддава-
лись. Даже прожжённые одесские таможенники заходили на
архангельские пароходы лишь исполнить формальности.
  Будете следовать флотской чести – обяжете благодарностью
живых и мёртвых, кто морячил до вас.
  Чего только не поведал он! Узнали интересное. А что даль-
ше-то?
Работать на судах, оказывается, не такое бесследное для
здоровья дело. Вообразите на несколько дней затянувшийся
шторм. Бессмысленно удерживать ход. Чтоб как-то погасить
изматывающую бортовую качку, разворачиваются носом к
волне. Начинается полное торжество килевой. Заходящие как
в атаке горбатые хляби притопляют и захлёстывают бак. Кор-
ма, словно обретая невесомость, взлетает, обнажая на корот-
кое время винт. Двигатель, стремительно набирая обороты,
идёт вразнос.
  Вахтенный механик работал живым регулятором, оттяги-
вая топливную ручку на себя. Что же говорить о пароходах
20–30-х годов с маломощными паровыми машинами?! По-
стойте-ка годами собачьи вахты. Поживите на водице из ржа-
вых питьевых танков. О морозильных камерах тогда даже не
слыхали. К середине рейса есть пищу и одновременно обонять
её избегали. И ещё с десяток всяких там подточек. Печальным
итогом устанавливали врачи язву.
  Постигла такая участь и Михаила. В плавсостав он больше
не годился. А тут в близкое новое училище потребовался преподава-
тель из бывших механиков. Пошёл, точно на зов судьбы. Вто-
рой его выпуск судовых машинистов был уже военным.
Предельно сжали теорию. Вперёд вышла занимающая поч-
ти всё время практика…


   Течёт наш последний до осени урок. Странно, хочется, что-
бы звонок задержался. Михаил Васильевич завёл руки за спи-
ну, прошёлся задумчиво у доски. На одних каблуках по-моло-
дому к нам развернулся и продолжил:
– Знаю, помучили вас молоточками. А представьте, доро-
гие мои долобанушки, ребятушек тогдашних. Досталось по
самое не могу, а делать всё равно надо. И делали. В наших мас-
терских корпуса мин изготовляли и ещё многое, что фронту
требовалось.
  Мои машинёры на «Кузнице» вкалывали. Им, мальчикам,
никаких послаблений. Всё по-взрослому, без соплей. Открою
военную тайну. На оборонном заводе, начав считать других
спецов, тут же и споткнулся бы. Нам выпадали обычно вечер-
ние смены. Каждый жалел, что не удержался и съел пайку днём.
Тем, кто имел душевную щедрость делиться, видел, вовсе му-
торно.
  По зимам труд становился особенно тяжёл. В машинных
отделениях вмёрзших в лёд пароходов, буксиров, черпалок с
давно погасшими котлами обретался жуткий холод. Свет не-
многих ламп не разгонял сумерки от углов их чрева. На плитах
лежали поршневые штоки, шатуны. Тут же приткнулись ра-
мовые и мотылёвые подшипники вперемешку с другими пред-
метами. Значение некоторых сыночки мои смутно представ-
ляли по зарезанной теории. Всё имело такой вид беспорядка
и неподъёмности, что сердца тех, кого привёл, замирали от
безнадёги собрать это вновь.
  Приходилось изображать мелкоте Чапаева. Скину свой за-
тёртый полушубок и улыбаюсь, будто вполне тут сносно и
даже хорошо. С шуточками-прибауточками разведу ребят по
местам работы, растолкую каждому действия. А уж как дело
пойдёт, берусь за то, что только себе мог доверить. Следить
за тем, чтоб никто не отлынивал, – излишне. Вани, Пети,
Серёги, сказать высоким стилем, прониклись святым чув-
ством Родину защитить. Старались ребятки. Иное отноше-
ние на их языке «западло» считалось.
  Так проходила стадия «керосинового» ремонта, когда лишь
промываются детали. Далее подгонка рамовых вкладышей,
снятие выжимок для установки масляного зазора. Всё это
было уже по силам моим худеньким. Теперь гнали на одном от-
чаянном – «даёшь!». В несколько смен справлялись с установкой
зазоров в мотылёвых и головных подшипниках, ещё несколько
тратили на ползуны, параллели. И практически дела с маши-
ной заканчивались. Настоящие деды – по званию и годам – со-
гнанные лихолетьем с печек, – любили хвастануть:
– Машинушка-то моя, как в лапоточках. Баско-о.
А у нас начиналась ревизия арматуры. Получившие по кла-
пану тщательно изгоняли притиркой раковины с тарелки и
гнезда, добиваясь идеального пояска прилегания. Представля-
ли, если перебьёт паропровод взрывом, только крутани ма-
ховичок – и отсечётся путь шпарящей струе. Притирщики
выглядели в собственных глазах героями, спасающими жизнь
морякам. Со стороны посмотришь, сгорбились, локтями чуть
шевелят. И звук: шлёп, шлёп, шлёп.
  На искалеченных судах «полосатые волки» рассказывали,
как в сумерках, маскирующих «очки» лодок, иным удаётся
прорваться к каравану. Торпедный залп в том случае дырявит
борт наверняка. Подлая номерная U камнем падает в толщу
моря. Только на войне – жизнь за жизнь. Зависают килями над
«пряталкой» фрегаты и начинают концертировать. После
партии глубинных бомб корпус хищницы часто превращался
в ещё один немецкий склеп.
  Симэны, которым шестикратно переплачивали от довоен-
ного, с повреждённых «либертосов» и «викторий» спешно пере-
бирались пассажирами на ближайший корабль. К покинутым
командой, но к стыду не тонущим, подскакивал кто-нибудь из
конвоя, добивая в упор. Если так не везло нашим, держались
до конца в надежде сохранить пароход и груз. Только с совсем
захлёбывающихся судов прыгали в ледяную воду. В караване
последним шансом на жизнь тусовался тральщик с выкину-
той за борт спасательной сетью.
  Нередко встречали врага в одиночку. По северным морям
носило шлюпки с мертвецами. Жуткие видения «сгоняли с
резьбы» нервы живых.
  Настоящим дыханием смерти веяло у Норвегии. Каждое
утро там повторялось по нарастающей. Преодолев на высоте
зубцы Лофотен, к дымкам пароходов на горизонте устремля-
лись бомберы. Презирая плотную завесу огня, асы выходили на
прицельное пике. Ведь потопленный транспорт с грузом мог
стоить целой дивизии.
  Низко над волнами неслись торпедоносцы с рисованными
ведьмами на «сигарах». Вспыхивали спичками прошитые оче-
редями самолёты. Утробно рвались паровые котлы трампов,
скрывшихся под водой. Буханье и клёкот сотен раскалённых
стволов. Огонь, дым, разрывы. По-русски – ад кромешный. «Хо-
лодный угол ада», – заточенно выразятся британцы...
  Из уважения к пацанам, пароходские расчехляли зенитные «эр-
ликоны». Смотрите, дескать, чем воюем. Хороши «трясучки»!
– А почему вы так их называете? – не утерпит и спросит
восхищённый оружием ремеслушник.
– Хмы, умный. Когда из него «поливаешь», руки от отдачи
двух стволов ходят ходуном. Валяй ещё вопросы.
  Некоторые моряки учились владеть скорострелками на не-
дельных курсах в английских портах. Почему-то способность
быстро схватывать наблюдалась у кочегаров. И в боевом при-
менении навыков всех твёрже держались они.
  Преподаватели из «папочкиной армии» (сами англичане
прозвали) особо выделяли их. Завидят только отличительную
хватку.
– А ю фаермен?
– Ес, – рубит владетель личной лопаты.
Тогда расплывались:
– Соу-соу, гуд.
Получали нечто вроде дипломов со львами и короною.
  (В 47-м бравые наводчики порвут, чем гордились. Ни с того ни с се-
го допишут в шпионские списки. В «сером» доме не отнекаешься).
  Фартило с того ученья Ю-88 завалить.
Даже подбитый гад был опасен до самой последней своей се-
кунды. Особо когда по косой над пароходом проносился. Вспо-
ротые топливные баки плескали горящее топливо на палубу.
Огненный шар прокатывался по ней, обдавая расчёты.
Михаил Васильевич достаёт сигарету и начинает слегка
прокатывать её тремя пальцами. Значит, вот-вот конец уроку.
Всё же продолжает.
– Чтоб вы не впечатлились всего лишь эпизодами, скажу:
союзники тянули кота за хвост. Знали – кровью умываемся,
однако сладенько желали драться до последнего русского солда-
та. Своих-то для конца мирового побоища берегли.
Второй фронт открыли женщины и мальчики наши. С та-
ким утверждением мне жить и помереть нестыдно.
  Возвращались с работы под звёздным небом, другого освеще-
ния никто не желал. Городские – напрямик по льду Кузнечихи.
Местные пропадали из виду в улочках заводской сторонки.
В полушубке мне, согревшемуся, заморённому, удавался ти-
хий ход.
  Думалось: «Ну, в германскую на благородстве подловили и
втянули. А в эту?» Ничего не сходилось. Только все в победу
верили. На страшно жестокую цену за неё были согласны.
Раз причудилось: соборные колокола плачуще прозвонили.
– Господи, наверно, и за это...
  Рассказ так силён и правдив, что удерживает нас за стола-
ми. В коридорах и на лестницах радостный гвалт, улюлюка-
нье, свист и топот сотен пар башмаков.
– Ну, дорогие мои долобанушки, на время попрощаемся, –
говорит Михаил Васильевич с грустной улыбкой. С неулови-
мым переходом настроения и мимикой лица, по этикету ста-
рины, добавляет:
– Ваш покорный слуга, примите уверения.
И не без комизма, отдаёт полупоклон 6-й, затем 7-й мотор-
ной. Вскакиваем с мест и вкопанно стоим благодарные на всю
жизнь. Он делано сердито машет рукой. Тихими, отрешённы-
ми выходим в опустевший коридор...
  Теперь понимаю, кто вылепил нас. Размочить и переделать
заново было бы трудом напрасным.


   Как всегда, подъезжая к Гайдара, прощаюсь с батей и То-
лянами. Жмём чуть дольше руки и говорим какие-то весёлые
слова. От остановки до дому иду нарочно медленно, начиная
чувствовать всю предстоящую пустоту выстраданного отды-
ха. У дверей настроение облекается в мысль о скоротечности
любой долго ожидаемой радости. И как-то совсем опечаленно
тянусь пальцами к козырьку третьей в группе по эффектности
«мицы», словно снимаю её по совсем уж трагическому поводу.
  Через пару дней вошёл во вкус ничегонеделания. Пошло
чтение книг и время мечтаний. Шататься по улицам не хоте-
лось. Отчасти это объяснялось отсутствием белой нейлоно-
вой рубахи и остроносых чёрных туфель, бывших в страшной
моде. Скучание научился воспринимать как копилку души,
закрытой по ненужности.
  В родственных связях был не обижен, имея пять тётушек
и гораздо более двоюродных братьев и сестёр, которых ма-
нерно величал кузенами и кузинами. Больше всех располагал
свободою для общения и тяготел ко мне Вадим. За его плеча-
ми осталась четырёхлетняя служба акустиком на подлодках.
  Возвратясь к своей прежней работе токаря на заводике Ме-
таллоизделий, нашёл её неинтересной, подумывая о другой.
  В личной жизни у кузена не ладилось с предметом любви. Всё
не находился отчего-то. Поэтому уйма свободного времени
братца, чтоб совсем не пропала даром, обрушилась на меня.
Лестное предложение составить компанию бывалому парню,
к тому же обладающему всем набором тогдашней стильности,
принял я без колебаний.
  Приятные сами по себе летние вечера наполнились тем, что
Вадик называл «прошвырнуться». Чаще отправлялись на на-
бережную, где гулять у Двины особенно в кайф. Или же сиде-
ли на скамейках в Гагаринском старом парке среди сплошных
зелёных стенок из кустов акаций. Такая уединённость поощ-
ряла к раскованности. Мы позволяли себе отпускать шуточ-
ки, которые парировали некоторые проходящие симпатяжки.
Тут же резвилась шпана с Поморской – стиляги и задиры. Их
ещё больше устраивала непросматриваемость. То и дело от
Соловецкого бакалейного магазина прибывали дяди со стек-
лянным реквизитом, затаиваясь в зелёнке.
  Щиплющая воображение криминальность обстановки и
душистость жёлтых цветков акаций нравились нам так, что
сидели и сидели. Вадим, растёкшись по изгибам скамейки, из-
лишне часто курил, наверное, тем самым утверждался. Рож-
дённый в голодном Архангельске в 42-м, не вышел ростом,
зато у него получалось добирать в другом.
  В выходные кузен заявлялся днём, и я заранее знал, что по-
следует за этим. Улыбчиво поздоровавшись, он дипломатич-
но справлялся о здоровье родителей, вешал на спинку стула
пиджак. Наконец усаживался, заговорщицки подмигнув мне.
Разговор на бытовые темы шёл кое-как с полчаса до полно-
го исчерпания. Тогда и возникала роковая пауза, после коей
гость извлекал мятую пятёрку, голосовательно ставя вопрос:
 – А не потратить ли её для аппетита?
Момент выбирался поразительно встык поспеванию обеда
на кухне, всегда отмечаемому за вкусность домашними похва-
лами. Отец поспешным одобрением старого вояки соглашал-
ся с идеей. Я тоже, пусть и с внутренней неохотой, изображал
несомненную полезность задуманного. Мамушке Клавдии
Николаевне, в чём-то командирской, не хватало твёрдости для
отказа. Бутылочка и впрямь празднично оживляла опустоше-
ние тарелок. Понятно, кто летел в ближайший «Спутник».
 – Бедные солдаты, как они водку пьют?! – восклицал после
первой стопки старый воин, награждённый медалью «За отва-
гу». (Присказка такая у них в роте водилась).
  Разговор уже не имел конца. Моего замечательного папень-
ку Константина Васильевича тянуло на фронтовые воспоми-
нания. Но мы, прохвосты, уводили от этой тяжёлой темы.
Поскольку гораздо лучше внимать смешным житейским ис-
ториям, коих знал он бессчётное множество. Несомненно,
Вадик любил старорусское удовольствие: с чувством выпить,
хорошо закусить, поговорить и послушать.
  После этого, если погода не выкидывала коленца в виде
бесконечного дождя, мы с кузеном отправлялись на излюб-
ленные места гуляний. Под водочными парами, явно переев-
шие, присаживались на двинском ветерке без обычных ост-
рот-зацепок.
  Я поразительно тупел день ото дня, рассматривая сей от-
дых как наказание за безволие. Раз по мудрости выходило:
«сказавший А скажет и Б», продолжал покорно следовать в
кильватере родства. Конечно, все променады преследовали
одну тайную цель Вадима: познакомиться с доброй, юной и
желательно красивой. Но при всей симпатичности искателя
рост его подводил. Всё равно надежда жила в наших душах,
потому как мы умели легко вступать в разговор с понравив-
шейся парочкой подружек, выдав не такой уж простой кок-
тейль из юмора, раскованности и интересности продолжения
общения в равной пропорции.
  Также легко и необидно мы выходили из разговора, най-
дя несоответствие желанному идеалу. Это не мешало нам при
случайных встречах с теми же непринуждённо и приятно при-
знаваться в знакомстве.
  Забегая вперёд, скажу, что половинка Вадима отыскалась
сама. Чуть ли не из родового поместья бабушки Лермонтова,
приехав учиться в Архангельск. Вот так. А наши, даже казав-
шиеся удачными встречи, увы, вели только к затянувшимся
ошибкам.
  Очень кстати наступила жара, заставив вспомнить архан-
гелогородцев, что у них, как у южан, есть свой пляж. «Сливки
со сливок», то есть молодёжь и когда-то относящиеся к ней,
собирались там погреться и искупаться. (Последнее ещё доз-
волялось. Двина была чище.) Братец отлично плавал, мог дол-
го, к моей зависти, держаться на спине, словно на раскладуш-
ке в спокойной позе. Покрывшись ровным светлым северным
загаром, с крепкой фигурой разрядника гимнаста, он бойко
стучал в каком-нибудь кружке по мячу или резался в карты.
  Я же по меланхоличности любил лежать на животе, задумчи-
во процеживая сквозь пальцы песок, отчего загорал всегда на
одну сторону.
  Предоставленный сам себе, вступал в тайное общение с му-
зой. Только на пляже, как я понял, лучше не сочинять – слиш-
ком дерзкими выходили строчки.

Затянуло солнечной погодой
Наши трескоедные края.
Пряталися женщины два года,
А теперь хоть отводи глаза.

Мне понравилась и та и эта.
Плавки в нитку тоже ничего.
Представляю, бархатно нагрета
Хороша как будет – для кого?!

Получив своё, она и ночью
Щуряся, приятно ноги сжав,
Вспомнит не один – немую почту –
Задержавшийся чуть дольше взгляд.

Скоро всё опять – дожди, сугробы.
Мне-то что, а ей поди рожать.
Пляжные, косящиеся рожи
Незачем и будет вспоминать.


   Вдруг чудесным образом времяпровождение поломалось,
переменилось. Тётушка Валентина, мама Вадика, желая огра-
дить его от выпивок, достала мне путёвку в дом отдыха «Мо-
ряк Севера». Надо же – восприниматься «злом» не всегда вы-
ходит боком.
  Короткая дорога на поезде – и вот уже схожу на станции,
обнаружив с десяток попутчиков, которых по незнанию мест-
ности отвергать не следовало.
  Теперь я отдыхающий: лежу на койке, кроме того, явля-
юсь обладателем тумбочки и двух вешалок в общем платяном
шкафу. В комнате ещё трое: один мне ровестник – будущий
тралфлотовец из «рыбки». Он тоже несколько растерян, что
мы будем делать от завтраков до обедов и куда себя деть ве-
черами?
  Остальным за сорок. Мужики с «Красной кузницы» очень
противоположны друг другу. Михайлович несколько тих,
мешковат. У него грубые пальцы литейщика и деликатная при-
вычка курить на крыльце. Он больше любит слушать, охотно
соглашаясь даже с ахинеей.
  Александрович же – напротив: по своим годам щеголеват,
суетлив. Что он докмейстер сухого Петровского дока, можно
узнать от него несколько раз на дню. Очень любит бриться,
затем прыскаться одеколоном, которым пропахли даже мы.
У него несколько галстуков при одной рубашке. Хитрец, носит
их в порядке очерёдности. Пассивно бездельничать не может –
первым пилотом берёт штурвал на себя.
  Скромняга Михайлович не покуривает уже безмятежно,
как прежде, а имеет вид человека, заваленного обществен-
ными поручениями. Все они сопряжены с долгими, не всегда
удачными ходками за портвейном. Ещё как любит побало-
ваться им докмейстер! Вместе с ним стеснительно балуется
Михайлович. Мы же отказываемся от этой розовой мути каж-
дый раз. Пашка по неискушённости, я по опыту. Ну никак не
тянуло среди ласковой для глаз и души природы.
  Излюбленное место для всех – Коровье озеро. Название
не отражает и в малейшей степени действительного его вида:
большой синей колыбели воды в обступающих её со всех сто-
рон кустах и деревьях. Дальше пестрит переходами цветных
полутонов настоящий лес. У озера обычно мы и сиживали, и
купались с удовольствием, топча туда и обратно деревянную
дорогу под непрестанное пение и щебет лесных пташек.
  Вечером программа менялась. Все мы под руководством
Александровича чинно шествовали в главный корпус боль-
шого двухэтажного деревянного дома. В зальце, украшенном
хорошей копией картины «Тёркин на привале», устраивались
танцы. Пожилым нравился баян культмассовика, и, если он
уставал, они неохотно соглашались танцевать под радиолу.
  Докмейстер и тут был первым, часто меняя партнёрш. При
этом, проказник, каждой говорил что-то амурное, отчего те,
зардевшись, издавали переливчатый хохот. Ловко вальсируя,
он так закручивал их, что бедные дамы долго выравнивали
дыхание.
  Мы же сидели, как на болотных кочках. Я и Пашка стесня-
лись своей молодости и неуменья, хотя несколько девчушек из
обслуги обидчиво поглядывали на нас. Михайлович разделял
нашу глупость, сознавшись, что в жизни танцевал несколько
раз, и то дома после ухода гостей. Затушенные вечеринки не
действовали на Фенечку, хотевшую петь и пробовать на шир-
канье новенькие туфли. Вот он и пригождался.
  Примерно так пролетела целая неделя до того вечера, когда
по деревянным мосточкам в обществе двух приятных женщин
прошла невольно обращающая на себя внимание девушка.
Минуло столько лет. Пишу эти строки бессильным по-
править прошлое даже в пустяке. По моему окну и жестяному
карнизу ветер дробно стучит ледяными крошками замерзше-
го дождя: «Так и надо, так и надо, так и надо...» А мне пред-
ставляется замечательно красивая, со всей прелестью юности
и стройностью древних граций дева-пава. Чувство этой по-
тери притупилось, много всего наслоилось над ним. Значит,
можно рассказать простыми словами о первой любви.
  Как всегда, на следующих танцах мы сидели в углу и по-
обычному дичились. Монополия мужского выбора изредка
чередовалась с дамским. Вижу, идёт в нашу сторону она, не
смотреть на которую украдкой уже не мог себя заставить.
Подходит и с милой полуулыбкой делает мне приглашение.
Встаю сам не свой, одновременно благодарю и извиняюсь за
неловкость какой-то шуточкой.
  Теперь девушка видит, кого извлекла из-за печки. Спасает
положение тем, что водит меня за кавалера. Не сразу прихожу
в себя и решаюсь сгладить этот минус воспитания разговор-
ным жанром. Становится легко, общение приобретает весё-
лую приятность. Мы уже знаем друг друга по имени. Отвожу
Любочку за локоток к её соседкам. Те, видимо, вполне одоб-
рили её выбор, с улыбками встречают нас и стыдят меня за
копирование сыча. И я вновь и вновь ангажирую свою сим-
патию, извиняясь вторично, что в нашем училище, не в при-
мер былым юнкерским, не преподают танцев, а налегают на
напильники, коленвалы и утренние построения.
Студентка АМИ смеётся, попадая в тон:
 – Берусь подтянуть до выпускного купринского юнкера.
Только без трусости. Идёт?
 – Мадмуазель, под вашим знаменем и умереть за счастье.
Приняла за шутку, но то была восторженная правда.
Теперь ждал только вечеров. Днями же Любу избегал, не-
объяснимо полагая, что этим нарушу всю праздничность и
яркую необыкновенность наших встреч. Теперь понимаю: я
просто комплексовал, не веря в достойное удержание свалив-
шегося как снег на голову счастья.
 Докмейстер между тем остановил свой выбор на одной из
тех приятных женщин, обычно гулявших с Любочкой. И они,
видя нашу сердечную беду, затеяли собраться всей компани-
ей на пикник, совпавший с Днём ВМФ. В тихий предвечерний
час на условленной маленькой полянке и сошлись. Как всегда,
Александрович пилотировал в своей роли, поэтому дамы не
столь обмахивались веточками от комаров, сколько смеялись
и делали глазки.
 Любаша, казалось, несколько грустна. Цвет её желтого пла-
тьица суеверно кольнул меня предчувствием потери и проща-
ния. Но разве я когда-нибудь принадлежал себе? И тогда по-
дыгрывал Александровичу, чтоб всем другим у берёзок стало
хорошо. По сигналу патрона Михайлович извлёк пресловутый
«777» и залежалые шоколадные конфеты «Каракум». Женщи-
ны выставили какие-то наскоро засоленные первые грибки.
Привычно уже отказаться от вина не счёл возможным. При-
сяжный дамский угодник с изобретательностью подавал при-
мер и частил тосты. Какой-то следующий поручили сказать
мне. И я просто извлёк из курсантской песни:

Мы выпьем за шальные, за силы основные,
Что завтра c подвигом пойдут на дно...

Его патриотично приняли за праздничный. Сама Любочка
поднесла мне грибочек на закуску под общие замечания: «Ой
да неспроста! Просто так не кончится».
 В тот памятный вечер среди славных русских людей, с неж-
ной ко мне Любочкой я чувствовал счастье прямо-таки осяза-
тельно. Оно вошло в меня и играло на всех струнах путаной
и странной души. Продлить же его было страшнее страшно-
го. Ведь обязательно придут дни с серой прозой. Интересное,
смешное, обаятельное поблекнет во мне – и тем, выходит, я
обману её. Мне ли не знать скучного мечтателя, «настроенче-
ские» ямы и будущее с каботажной нищетой. Преступно такое
связывать с дорогим мне прекрасным созданием. Выстрел в
себя прозвучал в душе, но никто не заметил. Веселье продол-
жалось.
  Когда возвращались, объявил об отъезде, что выходило на
два дня раньше срока путёвки. Люба огорчилась, и больше я
не слышал её смеха.
  Назавтра был концерт самодеятельности. Долгие аплодис-
менты сорвала, как цветы, только моя звёздочка. Серебряный,
нежного тембра её голосочек трогательно спел два тогдашних
шлягера. Особенно всем понравились «Тополя», исполненные
дуэтом с плачущей душой. По крайней мере, хотелось в это
верить.
  Последний вечер оставался. Чувства теснили грудь и иска-
ли выхода, но объясниться в любви, условиться о чём-то пред-
ставлялось неразрешимым делом. Наконец по размышлении
нашёл, что лучше будет, если я напишу об этом и попрошу её
прочесть, когда уйду. Танцы того вечера проводились на от-
крытой площадке. В воздухе витала какая-то начальная пред-
осенняя грусть, или так чувствовалось мне. Стояли парочкой,
глядели на танцующих. Я подал Любочке конверт. Она поняла,
что читать сразу не надо, и без моих слов. Протянула заранее
приготовленный свой адрес. «Архангельск, посёлок 29-го лесо-
завода, улица... дом... квартира... Люба Микрякова». Сказала:
 – Пиши. Я буду ждать.
И сразу трогательно побледнела, отчего на аккуратненьком
носике выступили неприметные раньше веснушки...
Люба, Любочка, прости меня, так получилось, что пришёл к
тебе через семь лет. Наш «Валдай» стоял у причала Экономии.
Твой посёлок виднелся через реку Кузнечиху и притягивал
тайной силой, действующей через душу. Явился весь джин-
совый, состоявшийся. Но поздно, горько поздно. Мама твоя,
выслушав странного гостя, покачав головой, припомнила:
 – Да, была дочка в доме отдыха, да, да.
 – А как Любина судьба сложилась?
 – Слава Богу, хорошо. В Северодвинске живёт, работает
врачом, семейная она…


   Провожали меня назавтра всей компанией. Мы с печальной
Любашей держались вместе. Привычные шуточки не удава-
лись. Только докмейстер пребывал в своём образе. Михайло-
вич, попросившийся поднести рюкзачок, словно виноватый,
отставал от общества. Приятные особы отгоняли комариков
и всегдашне улыбались. На дощатом перроне стояли другие
отъезжающие и провожающие их. Пьяненький мужичок с
притоптыванием, с прихлопыванием, с широким жестом рук
завёлся в пляске «Русского». Взмок бедняга, остановился бы,
но, подбадриваемый, держался на последнем дыхании.
  Нас это ничуть не занимало. К сказанному и пережитому за
эти короткие дни добавить было нечего. Мы просто молчали.
Вот уж вагон рядом. Прощаюсь с нашими, протягиваю руку
Любочке. Всем существом своим чувствую мягкую нежность
её пальчиков и ладони. Нашлись сердобольные – пихнули в
тамбур плясуна, следом бросили чемоданишко.
  Последние секунды, как снимок, рассматриваю из вагон-
ного окна. Вижу её, голубушку, неизменного Александровича,
приятных дам, растерянного Михайловича, Пашку, совсем не
разбирающегося в жизни.
  Знакомое с детства предчувствие близких слёз овладело
мной. Поезд, как живой, вздрагивает, разом пропадает оста-
новленное мгновение. Не знаю ещё, что оно забьётся в уголок
памяти вечной занозой.
  В дороге всё решил для себя. Довольно праздности и по-
фигизма. Жить надо непременно деятельно. Хоть на отдале-
нии быть достойным её любви. В тот же день пошёл и нанялся
на временную работу в речном пассажирском агентстве, где,
кстати, ожидалась первая плавательская практика. Ещё на вы-
прошенные у матери три рубля купил гантели, полагая, что
сила и спортивная фигура внесут вклад в общее обновление.
С этим-то переборщил. Приобрёл аж четырёхкилограммо-
вые железяки и, упражняясь, чуть не стал сердечником. Что
ещё могло приблизить меня к красавице студентке? Мои воз-
можности так скромны. Хватило ума записаться в 9-й класс
вечерней школы. Подобное делали редкие в училище. На том
иссяк, понимая всю невозможность догнать, стать ей равным.
  Утешительно думалось: пройдут долгие годы, и я докажу
неслучайность душевной встряски. Пусть одной замужней
докторше будет всё равно или слегка приятно. Я смогу это,
Люба!


   Теперь сутки отдыха, вторые труда на речном трамвайчи-
ке. Курсируем на переправе 14-й лесозавод – Бревенник, чаще
называемый Тайванем. Работа матроса-моториста не тяжёлая,
не нудная, хоть сновали туда-сюда с получасовым интервалом.
Главное в ней – выскочить первым на причал, живо набросить
на кнехты в несколько восьмёрок швартовый конец и подать
сходню.
  Маймаксанский рукав Двины довольно узок, течение быс-
трое. Не всякий речной капитан может подойти впритирку на
малых оборотах к причалу с первого раза. Наш Фёдор Сопля-
ков, несмотря на «срамную» фамилию, был лих. Часто про-
свет между бортом и причальной стенкой требовал сильного
прыжка, который поначалу делал, похолодев изнутри. Потом
даже недовольничал, если приходилось только шагнуть с кон-
цом на брусья.
  К часу ночи швартовались до утра, и я чутко кемарил в
пассажирском салоне. В шесть команда уже на ногах. Прогрев
двигатель, с немногими пассажирами отправлялись к друго-
му берегу. К восьми часам в машинном отделении обтирал
«коня», чувствуя не совсем приятный запах испарений масла
и соляры. Вот уж не думал, что по нему скучают старые ма-
шинёры.
  Написать о своём житье-бытье Любочке не решился, пола-
гая выглядеть жалким в её глазах. Если совсем будет невмого-
ту от невысказанности, напишу. Но не раньше того, когда буду
учиться и днём и вечером.
  Сутки сменяли другие и этот калейдоскоп очень нравился
мне. Тем более, ходя в этом «Ла-Манше», успел узнать почти
все 160 судов нашего морского пароходства. Какие-то в бал-
ласте прибывали в порт, иные, гружённые светло-жёлтыми
досками с перпендикулярами торчащих стензелей, отбывали.
Теплоходы, отправляющиеся в Арктику, узнавались по рас-
креплённой на крышках трюмов технике.
  Представить себя на их палубах или в машинных отделе-
ниях не получалось, хоть нас, собственно, и учили для работы
на таких красавцах. Бойкое воображение сразу спотыкалось
о пьеровские козни. Потому я просто прохладно любовался.
Всякий человек так поступает, в чём немного искушён и зна-
ет толк. Раз грехи «адвокатской практики» закрывали путь на
шикарные лесовозы, имелись в запасе два прекрасных плана.
По-первому, как только получу через три года аттестат о
среднем образовании, поеду в Москву или в Ленинград по-
ступать в художественный институт. Экзамен по рисунку не
пугал, и я представлял, замирая, что узнаю чудесную тайну
творчества красками. Это будет моим утверждением и сча-
стьем одновременно. На горке мечтаний меня вовсе заносило
до театрального восклицания:
 – И кто знает, что может явиться миру с кончиков моих
кистей!
Другой план был значительно скромнее, тоже требовавший
одоления школы.
 – Да по мне плачет юридический! Мой несчастный, загуб-
ленный дар мог в нормальных условиях принести пользу.
Я воображал весь обжигающий каскад логики и красно-
речия, который обрушиваю в зал. Под напором пригнанных
без зазоров точных слов смягчаются сердца строгих судей,
вызывая сострадательные всхлипывания из рядов публики.
Обвиняемые, просветлев душой, как дети, каются в порочной
своей сущности или недомыслии.
  Короче, преступность в стране идёт на убыль. И уже поду-
мывают: не закрыть ли тюрьму на Попова, 22?
Такие мысли делали меня похожим на Маниловых из обще-
русских пространств.
  Да ведь это мечты. Кто не мечтал, возносясь бог знает куда?
Часто ломались о жизнь хрупкие незримые крылья. Куда как
надёжными оказывались те шпалы, по которым, не раз больно
падая, пошёл поначалу.
  Светлые белые ночи давно покинули город. От лета оста-
лась пыльная огрубевшая зелень. На воде картина проявлялась
иначе. По ночам и в рассветные часы река отдавала накопив-
шееся тепло, которое уходило клубящимся низким туманом.
Речной ветерок сразу заметал подсмотренный беспорядок.
В особо ясные и холодные начала дней белая драпировка под-
нималась выше. Не подчиняясь небесному дворнику, даже за-
ползала на маймаксанский берег. Торжество её было эффект-
но, пока солнце не заступало на свою извечную вахту.
  В одно такое утро заспанным появился на палубе нашего
неказистого. В прорехах живой кисеи – чёрный борт «Алек-
сандра Матросова». Передняя узкая его надстройка восприни-
малась парусом. Молча извлёк познания: прозывается она «бе-
лым домом». Вообще, на судне хватает странностей. Теплоход,
а два серьёзных угольных котла. Брашпиль, грузовые лебёдки,
прочее обслуживают. На нём излишне жарко, как на старом
паровике. Слабый главный двигатель «Полярк» никогда не
спешит. «Александр Матросов» подобно Летучему голландцу
проследовал наваждением, пропав за поворотом берегов.
Впечатление от прекрасного видения усиливалось тем, что
четвёртым механиком на нём ходил мой кузен Альберт с соб-
ственным аккордеоном.
  Рейс шикарный – в Заандам. Разом смешались: репродук-
ции с картин знаменитых голландцев, шопы с нейлоновы-
ми рубахами и царь Пётр с плотницким топором.
  Алик был полным счастливчиком в нашем роду. Красивый
блондин удачного роста, одевающийся по забегающей вперёд
моде. Всегда благожелательный, шутник, располагающий к
себе невольно. Несомненная техничность уживалась в нём с
несомненною музыкальностью. Ещё мальчишкой выучился
играть на немецком дорогом «Велтмейстере», подбирая мело-
дии на слух.
  И в смысле передачи ремесла, которое тоже многое значит,
ему повезло. Батя ещё до войны ходил по морям, рисковал в
конвоях и как-то раз ловко срезал из «эрликона» заходящего
по корме с серьёзными намерениями «юнкерса».
  Кузен после десятилетки выучился на кочегара. Век паро-
ходов вроде бы кончался, но замены им пока не приходило.
Несколько лет «поштивал» уголёк, до того как профессия ста-
ла вымирающей. Из подобных парней набрали спецгруппу по
ускоренной программе в престижном тогда мореходном учи-
лище. Оценённо и в музвзвод попал.
  Альберт стал механиком, а значительно раньше трудным
для контроля мужем. Увлекался в отпусках мотоциклом, даль-
ними рыбалками, похождениями с завесой мужских тайн, не-
доступных для родственных хроник.
  Позже узнал, что в том рейсе умер один пожилой машинёр
от сдавшего внезапно сердца. Услугою похоронной голландской
фирмы превратили его в содержимое траурной коробочки.
Сразу представилось безмолвное раннее утро, мистика ту-
мана и уходящий во всей этой красоте теплоход. Так матушка
Двина с ним, наверно, попрощалась.


   По прошествии месяца очутился не вольным варягом, по-
лучающим всё, что причиталось, а только практикантом. Во-
лею случая и Петровича попал вместе с Валерой Зайцевым
на «Коммунар». Судёнышко довоенной постройки, делающее
сравнительно дальний пробег с Пригородки в Кегостров, за-
тем в Цигломень и обратно. На нём имелись свои штатные
матросы-мотористы, потому на вторых ролях мы порядочно
обленились. Даже о нашем долге: представить пухлый отчет
по практике с различными схемами, продольным видом судна
подзабыли. Чистые наши альбомы не вместили даже первой
заглавной буквы.
  Ясное дело: у охотничка с деревни Острова летели утки. И
я затягивал, полный грусти к зашифрованной Л. М., неведомо
копируя студенческий интерес к предмету за сутки перед эк-
заменом.
  Наконец, после очередного явления на борт строгого Пьера,
несколько дней трачу на отчёт и ставлю в тупик Валерушку:
 – Жива ли твоя толстая зелёная ручка?
После неуверенного: «Да валяется дома, кажись», протяги-
ваю ему свой альбом, где всё у нас должно сходиться один к
одному. На что он, не без крестьянской хитрости, попросил
помочь сделать схемы и вид исторического по годам трудяги
«Коммунара».
  Вскоре река отработала своё. Теперь её широкую водную
гладь скрывает ледяная шуга. Вслед за «Ракетами» на подвод-
ных крыльях встают в отстой старики «Балхаш» и нашенский,
многочисленные МО, но ещё ходят молоковозы. На одном из
них, не имеющих в штате рядовых должностей, и довершили
с Валерой практику.
  На «жёлтом» с носовой и кормовой молочными цистерна-
ми успели сделать только один рабочий рейс. Начало морозить
по-серьёзному. Вахты проводили не на удобном диванчике
рубки, а в тесном машинном отделении, где имелся котёл-
печурка, топимый углём. Тяга скверная, и дым шёл частью в
машину, от чего щекотало в носу, слезило и ело до красноты
глаза. Гораздо ужаснее было представить нечаянно погасшую
нашу кочегарку и угробленный из-за этого двигатель «Шко-
да». Кроме того, пусковой баллон травил, а так как компрес-
сор навесной, приходилось за ночь разок гонять «чеха» на ма-
лых оборотах, поднимая давление воздуха.
  Являясь утром на вахту, заставал Валеру с забавным чертя-
чьим лицом и сам, конечно же, бывал не краше.
  В плановом соцхозяйстве случилось ЧП: в нескольких кол-
хозах скисала без вывоза сметана. Наш «молочник» на вахте
Зайцева послали спасать положение. Погода подыграла, чуть
потеплело. Героический рейс прошёл успешно. Они застави-
ли почти всю палубу здоровенными флягами и с шуршанием
неокрепшего льда вдоль бортов вернулись к своему причалу.
Валерушка встретил меня не чумазым, как раньше, а име-
ющим вид приготовившегося основательно пообедать. Глаза
его плутовато щурились, толстые губы причмокивали, выда-
вая хозяина с головой. Оказывается, при взятии пробы была
забракована одна из фляг, и Валера уже несколько раз подхо-
дил к ней котом, оспаривая поспешное заключение девчонки-
лаборантки.
  Восхищало в сметане то, что поставленная в её гущу столо-
вая ложка превращалась в мачту без намерения завалиться.
Явление само по себе совершенно незнакомое людям, при-
выкшим к сметане магазинской.
  На помощь уничтожения недоброкачественного продук-
та пришла созванная нами вся практикантская братия. Как
гости, понимающие в этикете, парни снизошли до скромной
пробы. Мой же сменщик, забыв о намерении поехать домой,
отправлял благодушно в рот ложку за ложкой. После двена-
дцати Валерушку одолела сонливость, и до вечера он намер-
тво подмял пружины каютного дивана. Проснувшись, маши-
нально подкрепился всё той же сметанкой. Тяжело вздохнув
о том, что не позволит себе отдыха из-за срочняка переписки
отчёта, затопал по деревянному причалу Пригородки.
  Воспользовавшись тем, что температура плюсовая, я ушел
в рубку и, как единственный оставшийся на борту, удобно
расположился в протёртом креслице для бдительного вахтен-
ного обозрения. Перед глазами у меня, чуть влево, за крепкой
изгородью – пассажирские кассы и вечно заполненная не сов-
сем городскими и чисто деревенскими жителями площадка.
От скуки и на её смотреть можно. Чем не сцена театра, где
топчется массовка? Занавес не опускается с раннего утра до
ночи. По более выделяющимся можно провести биноклем,
приблизив не только человека, но и все видимые дела его и
даже настроение.
  Вот стоит колоритная бабка со свисающими, как после яр-
марки времён Некрасова, ожерельями из сушки. Белыми пух-
лыми кольцами полны и две сетки. Сегодня ещё ходят ред-
кие МО, и, значит, это и есть самая большая её удача у порога
зимы.
  Перевожу окуляры на интересную, мёрзнущую жертвой
моды молодуху. Вдруг в них прямо-таки заскакивает и по-
даётся крупным планом ни с кем не спутываемый Зайцев.
Он неестественной трусцой направляется к проходу на при-
чалы, широкое лицо его испуганно-серьёзно. Видно, что для
него путь возвращения словно последняя надежда. Только с
чего бы? Дверь прохода оказывается запертой. Валерушка об-
речённым узником повисает руками на её стальных прутьях.
Один из последних дней на переписку явно пропал. Находит-
ся билетная котролёрша. Мореман плетётся на «молочник» и,
как только попадает на борт, скрывается в гальюне.
  Постиравшись и обсушившись, в роли подвахтенного, он
проводит остаток вечера со мной. От этого делается веселей.
Я вообще расположен к добродушному крепкому творению
природы. Хорошо думать, что есть такие на Руси, и пока они
с нами, и Русь есть. И никакие мы не химерные советские или
ещё как нас сверху назовут. Мы – русские. Пусть бываем смеш-
ны, невезучи, не в чести даже у малого своего начальства.
А случись набатная беда, кого пошлют на новое поле Кули-
ково от моря до моря? Нас, русских, вот таких. И в прошлую
великую войну генералы перед прорывами требовали попол-
нения только русскими. Другие переть на пулемёты MG-8,
прозванные косилками Гитлера, не годились. Так-то!
  После пяти рассказов, начинаемых со сбора на охоту, Вале-
ра сникает. Уже в дремоте без всякой связи признаёт:
 – А сметана-то, Витёк, точно ведь того, несвежая.
Вскоре всем маленьким экипажем участвуем в перехо-
де «жёлтого» в Затон, куда успел перебежать весь агентский
флот. Швартуемся с краю «великой армады» больше по при-
вычке, чем по необходимости. Пробитый канал за нами сразу
схватывается морозцем. От негреющего солнышка по пере-
вёрнутым, шлифованным водою кускам льда пляшут весёлые
голубые блики. Все спускаемся в машинное отделение. Успо-
коенная «Шкода» на стопе чихает открытыми индикаторны-
ми клапанами. В наступившей темноте и тишине слышен уда-
ляющийся шелест винта, помогавшего нам буксира.
  Подключились к освещению с берега. Два гибридных ме-
ханика принялись сливать воду из системы охлаждения. Мы
же занялись самым неприятным из программы разоружения:
чисткой и засушкой льял. Слово «разоружение», сказанное
кем-то первым в шутку, давно прижилось у нервных речни-
ков. На «Коммунаре» нам уже довелось постичь его смысл.
Там за три дня, излазив всё, что находилось ниже паёл, не по-
считали такую работу трудной. На «старике» были довольно
широкие льяльные шпации. Даже Валерушка лесным мишкой
в обжитой берлоге свободно ворочался в них.
  Теперь всё обстояло иначе: шпации узкие, в них жутко хо-
лодно и склизко, сыро. Днищевые листы пропустили через
свои миллиметры стылость реки, которую острее всех чувс-
твовали наши красные пальцы, извлекая из льял когда-то об-
ронённое. Воду с плёнкой масла и соляры примитивно уда-
ляли тряпками, промакивая их и отжимая. Тоже нужно было
сделать и под молочными цистернами.
  Несмотря на наше старание, работа подвигалась медленно.
Капитан, суетный пятидесятилетний бодрячок, и два его по-
мощника, предпочитавшие зваться механиками, лишь торо-
пили и слонялись в рубке. Им, как всяким верхоглядам, каза-
лось, что мы недостаточно сноровисто, да и не так выполняем
простое, лёгкое дело.
  Если мне ползать в них куда ни шло, то Валере совсем при-
ходилось плохо. Бедный богатырь, лишённый в тесноте по-
воротливости, жалобно кряхтел, втискиваясь боком в подоб-
ные щели. То, что он сносил всё это, объяснял настоящим его
поморским характером, извечной тайной терпения русской
души.
  Безнадёжно для стирки уходив робы, на третий день закон-
чили «разоружение». Сухо расстались с командирами, наве-
шивающими замки на всё, куда можно заглянуть или просто
сунуть нос.
  По дороге до автобусной остановки не утерпели и зашли
в бревенчатую рабочую столовку. После льяльной холодрыги
и незаслуженных попрёков «мошных сметанников» удиви-
тельно вкусной показалась колбаса с картошкой. Сметелили
на раз. Нарыл в карманах мелочи, заказал себе ещё одну и две
порции чуть не ставшему великомучеником Валерию.
Такой колбаски, без сои, бумаги, костной пыли, нынче нет.
То кушанье пропало со всеми приметами своего времени. Его
единственно жаль.
   Через два дня 6-я и 7-я моторные группы собрались для ка-
кой-то формальности у конторы агентства. Всеми завладело
приподнятое настроение конца всякого большого дела. Хоть
практика прошла не на морских гигантах, для нас-то всё рав-
но она была на полном серьёзе. Трудности, беды и удачи до-
стались почти поровну. Парни выглядели несколько грубова-
то-мужественно, с хорошо просматриваемым постоянством
не скопированных, а сложившихся манер. Напротив конторы
как-то удачно располагался магазинчик, в коем особенно бой-
ко торговали всяким спиртным.
  Не искуситься, имея повод за душой, мы просто не могли.
Числом в тридцать дополнили и без того неразбериху и тесно-
ту бойкой горячей точки. Кое-кому из матёрых хронических
покупателей вторжение показалось вероломным, отодвига-
ющим благодать просветления. Оказываюсь в давке близким
к самому нервному. Тот суёт мне короткий тычок под правый
глаз и сразу пропадает, оттеснённый бестолковым напором.
Предчувствие синяка начисто лишает радости, победно вла-
девшей мной. Чтобы не вызвать страстей мщения у кипятя-
щихся соломбальских корсиканцев, заверяю:
 – Таким красивым я ещё не был.
Прошу Славика поставить меня на завтрашнем торжест-
венном построении с правого фланга сразу после себя.
Добытое с боем и не без потерь, мы по-фронтовому наско-
ро приканчиваем.
  Итак, до завтра, замечательные, давно постаревшие маль-
чишки. Вас можно понять и простить по несовершенству тог-
дашнего бытия.
  Скажи-ка испытующе нам:
«Настанет время: почтут за лучшее стоять пухлыми при-
дурками за дверьми банков и банчиков, солидных контор и
просто “рогов и копыт”. Впаривать залежалый товар. Посижи-
вать, балдея, в каких-то офисах за какими-то компьютерами.
Десятки вариантов ещё засолят, чтоб жить “оттягиваясь”. Дру-
гим заниматься будет “стрёмно”.
Как бы мы ужаснулись! И всех тех будущих моральных ка-
лек пожалели.


   Поутру, не без удовольствия, облачаюсь в форму, находя,
что знакомое её совершенство удачно дополняют два нарукав-
ных шеврона, пришитых накануне. Кожаный ремень Вадима,
который в ВМФ давали лишь подводникам, и при уставной
бляхе впечатлял. Только отметина под глазом гнусно портит
курсантский вид. Решив опоздать, нарочито долго собираю
папку на молнии, глажу и чешу за ушами старого кота Ваську.
С ночного гулянья да поевшему хочется спать. Обычное бла-
годушие от этакого обращения не находит на него. Несколько
раз котяра провёл по полу раскинутым хвостом, что означало:
«Ну хватит, проваливай».
  Делать нечего. Подымаюсь с корточек, натягиваю бушлат.
С большим креном, чем всегда, пристраиваю мицу, беру под
левую мышку необременительную папочку.
 – Пошёл я, что ли, – говорю родителям. Мама пережива-
тельно всхлипнула, словно за новым синяком отправился.
Как и хотелось, в училищном коридоре застаю тишину.
Занятия уже начались. Смотрю у раздевалки расписание уро-
ков. Ага, первым электротехника. Подымаюсь на второй этаж и
 каменею, взявшись за дверную ручку. Нужна пара минут,
 чтобы справиться с чувством неловкости. Решаюсь.
  После лёгких стуков в дверь, чуть интригующе помедлив,
боком вступаю за порог. Мой наглаженный мореманский вид
и виноватая улыбка не вяжется с фиолетовой забубённос-
тью. Хорошенькая преподавательница, строго державшаяся в
чёрном форменном кителе, не сдерживается и улыбчиво ки-
вает мне. Ребята прыскают, и я уже героем следую до стола
с верным Димком, начинающим новую серию похождений
Пьера.
  Если училищная жизнь покатилась сразу, то данное себе
слово про вечернюю школу нуждалось в выполнении. Пока
что считаные вечера смог посещать занятия. Теперь решаюсь
на постоянство.
  ВШРМ мне определённо нравилась. Находилась она чуть
вглубь от пересечения улицы Свободы с Павлиновкой, при-
мыкая к огромному парку. Сотни старых берёз, тополей и
елей, знакомых ещё по детству, населяли его. Из всех удоволь-
ствий ценился у ребятни трамвайчик с вагончиками. Кондук-
тором мусорными билетиками бывал и я. Пятилетним хоте-
лось в путь, и мы играли в отправление и остановки, не зная,
как жизненно изобразить саму езду. Не с того ли ведётся, что
хорошо бывает лишь вначале.
  К сожалению, замечательный парк извели и отняли у горо-
да целый проспект!
  Здесь совесть велит чуть отвлечься и рассказать, как у нас
любили переименовывать и рушить. Первые два года про-
учился, где всё ещё стояло на своих местах, до сноса школы.
Проспект (буду упрямо его называть по старине Псковским)
начинался с улицы Свободы и тянулся до нынешнего базара.
Потом облечённым властью геростратам захотелось иметь
новый обком, престижные дома для партчиновного сословия
и непременно площадь Ленина. Для чего спилили огромный
парк, перегородили вечную их заложницу свободу. Снесли в
порыве даже самое красивое каменное здание в стиле модерн,
на стене которого была мемориальная доска, повествующая,
какую честь оказал проспекту своим именем незабвенный то-
варищ. По спешке расколотили с кирпичной кладкой и напи-
санное о нём.
  Гмы, хмы, Чумбаров-Лучинский? Идеалист-фанатик, при-
ставивший по революционной моде к своей нелепой фамилии
благозвучную вторую. И айда раздувать мировой пожар. Бра-
тоубийственная гражданская война на совести таких. Разма-
хивая наганами, они и резвились.
  Сбросив в моря буржуев, принялись за собственный народ.
Последний попытался сказать «нет» политическим беспре-
дельщикам. И не где-нибудь, а на кораблях и фортах Крон-
штадта. Подобные Чумбарову кинулись изничтожать «из-
мену». В тех карательных атакующих цепях был и он. Пуля,
нашедшая двухфамильного, уж извините, летела от имени и
по поручению народа.
  Красным, как будто те были в сговоре с самим дьяволом,
везло. Из Сиваша ветер воду выгнал и к Кронштадту по льду
подошли «аки посуху». Увлечённо принялись за своё люби-
мое расстрельное дело. Тухачевский, что командовал крова-
вой ликвидацией, признавался в невиданных ни до, ни после
такого количества убиенных ослушников новой власти.
  Несколько десятилетий потратили победители на перепи-
сывание истории и смены названий от всех и вся. Знай, мол,
наших! И мы всё тащим и тащим подобный идиотизм дальше.
Храним дорогие имена палачей: Кедрова, Урицкого, вдобавок
ещё и кокаиниста Дзержинского...
  Проспект примыкает к базару, что изобилует, как мягко
выразился учёный по этносам Лев Гумилёв, некомплимен-
тарными южанами. Год от года волны их миграции набирают
силу, подкрепляемую криминальным капиталом и связями.
Мало видится подтверждений, что земля наша северная –
русская. Грустно.


   С раздвоенностью дневных и вечерних дел можно было
справиться, если выработать какие-то правила. Я решил, что
основное и любимое по-прежнему остаётся в стенах учили-
ща. В школе же ни с кем не сближаться. Такое удалось только
отчасти. Длящееся очарование Любочкой не позволяло даже
заговаривать с простыми классными девчонками. Сам того
не желая, добился обратного эффекта: повышенного внима-
ния и заигрывания с их стороны. Быстро нашёл и нужную
позу на уроках. Этакое полулежание за партой. Впрочем, из-
виняемое учителями, сочувствующими уставшим РМ – рабо-
чей молодёжи.
  При ответах невольно иногда выдавал какую-нибудь хоро-
шо воспринимаемую шутку. И все три года, чувствуя ожида-
ние класса, кое-что из смешного готовил заранее. C тех пор
я только сочувствую присяжным острякам, зная их угарную
тайную кухню.
  Были в нашем классе два паренька, ради которых пришлось
поломать придуманные для себя заборы.
Один из них, Владимир Медведков, являл редкий тип гово-
руна, общего для всех приятеля и амурщика. Держался слегка
необычно, чувствовалось, за душой ничего не спрятано, всё
вытащено напоказ. Немного пережимал в словах и жестах.
Одевался скромно – носил от бедности вечный костюмчик.
Как многие шатены, любил постригаться. Прически его были
образцово коротки и шли к его мелким правильным чертам
лица.
  Николай Ворошилов в приятельстве больше тяготел к Мед-
ведкову. Незаметно составилось, как это часто бывает, число
три. Главенство, не сговариваясь, уступили Владимиру, любя-
щему раздуться от удовольствия первой роли. Пусть свиде-
тели этого были лишь магазинские и фабричные девчонки да
начинающие токаря. Грешно такое предъявлять в упрёк рас-
тущему в многодетной, а значит, совсем бедной семье. Вовка в
детстве часто болел, признан врачами негодным к армии. По
тогдашнему это воспринималось изрядным стыдом. Значит,
его поведение не могло быть ничем иным, как только самоут-
верждением. Малой, но приятной ценой вырванной у судьбы
за кладезь непустячных несчастий.
  Обладатель же громкой фамилии походил на две строчки
Высоцкого:

Я вышел ростом и лицом,
Спасибо матери с отцом.

И действительно, в нём была картинность. К его чести, Ни-
колай стеснялся своих внешних достоинств. Всегда держался,
насколько получалось, затушёванно. Девчонками он не увле-
кался. Большие карие Колькины глаза смотрели мимо влюб-
лённых печальниц. Дружба и работа заводского сварщика за-
полняла всю его молодую многообещающую жизнь.
  Из школы обычно шествовали втроём, смеясь и болтая о
чём угодно. Возвращались частенько раньше, чем полагалось.
Не изжитая ещё проказливость прямо-таки толкала сбежать,
не дожидаясь звонка на последний урок. Жили обретённые
товарищи гораздо дальше – у областной больницы. Иной раз
огорчительно было выпадать из прекрасной компании, по-
равнявшись с домом.


   – Стоп, стоп, – говорю я себе, – пройдись-ка пером по
главной теме. Ибо уже нанесена обида, и «дети ФЗО» не верят
в справедливость.
  Новость, вызвавшую разговоры в группе, принёс всё тот же
Зайцев. Встретился он случайно с пом. капитана «Коммуна-
ра», сказавшим, что видел механичков с нашего «молочника».
Деньги те в кассе получали за чистку льял.
  Проглотить такое непросто. Запомнили ведь, как сигнала-
ми-иглами от непослушных красных пальцев холод льяльной
воды добегал до сердца. А эти немыслимые позы изучения за
подобной работой поперечного набора корпуса! Мнение ре-
бят о «сметанниках» печатно передать невозможно. Только в
концовку:
 – Пусть подавятся.
 – Ну это слишком, – сказал я, – надо спасти людей с пры-
щавой совестью. Клянусь, Валерушка, извлечь хирургически
из них эти деньги без всякого гуманного наркоза. Но для это-
го мне нужен богатырь ты наш обижаемый. Сегодня же после
уроков едем в агентскую контору.
  По газетным статьям знал, что подобные и похлеще дела
разбираются в парткомах. Самый долгий пунктик в плане за-
нимала поездка на трамвае до Поморской.
  Вот мы уже стоим в лучшем по обстановке кабинете с Т-об-
разным столом. Естественно, сукно внатяжку зелёное. В книж-
ном шкафу ряды томов в нумерованных переплётах, на стене
обязательный портрет того, кто написал всю эту ахинею.
Начинающейся эпохе биговских ручек не по силёнкам ещё
отменить образчик канцелярской красоты – пенал с отточен-
ными карандашами, стоявший строго посередине верхней па-
лочки Т.
  Поздоровавшись, начинаю нарочито взволнованно и сбив-
чиво рассказывать секретарю парткома наше нехарактерное
дело. Валера сопит рядом, переминается и, с передавшимся от
меня волнением, начинает словно выжимать в ручищах фор-
менную шапку.
  Пожилой хозяин кабинета не был человеком, которого вы-
давало настроение. Он выслушал всё с тем же выражением
лица, с каким впервые увидел нас. Встал, обогнул свой огром-
ный стол и успокоительно сказал:
 – Приходите, молодцы, завтра в то же время, и тех я вызову.
Ну и выведем их раньше навигации на чистую воду.
Обнадёживающее начало меняет полюса. Завтрашний день
представляется днём справедливой победы. По сорок рублей
для пустых карманов наших клёш выглядят чертовски при-
влекательно.
  У Валерушки вид извлечённого из римской истории легио-
нера, идущего в первой линии фаланги. Казалось, отнесись на
седых крыльях времени, где справедливость доказывалась в
сражениях, сопеть за спиною силача пришлось бы мне. На-
право и налево рубил бы он коротким мечом дерзнувших
ущемить права вольных граждан Рима.
  Заинтригованная первым раундом, группа ждала достой-
ного продолжения бескровной битвы за курсантскую честь.
Поэтому, говоря высоким стилем, мы снова отбыли в отведён-
ную для переговоров резиденцию парткома.
  Знакомые лица, сам секретарь и ещё кто-то из конторы со-
брались до нашего появления. Поздоровавшись, внимательно
осматриваюсь. Недавно окончившие речное училище при-
своители держатся невиновными школьниками. В задачнике
подвела опечатка, а потому не «стрёмно». Капитан «жёлтого»
стоит буддийским монахом, готовым к самосожжению и ест
глазами начальство. Следуют вопросы и ответы.
 – Кто чистил льяла?
 – Вот они.
При этом бывший бодрячок показывает на нас.
 – А кто за эту работу деньги получил?
 – Мои сменные помощники.
 – Почему так случилось?
 – Так знаете, вот, так вот, гмы, в-в-о-о-т.
Последнее «вот» очень долго растягивается его губами.
Будто в мало что значащей частице скрыто полное оправда-
тельное объяснение. Как в пьесах с неожиданной развязкой,
следует немая сцена, когда все сохраняют характерные позы.
 – Подходите завтра к кассе, – говорит наконец парткомовец
скучным усталым голосом. Успеваю заметить в нём страда-
ющего человека от языковой аборигенщины и очевидной
жуликоватости передовика и вечного жителя доски почёта.
И ещё допускаю, что он в который раз усомнился построить
в-о-о-т с такими людьми коммунизм.


   Выиграв шумный процесс в маштабах 6-й моторной, до-
казали: «дети рока» не лопоухи и не так просты. Жаль: треть
группы не может смотреть оптимистично, хотя бы в окна. И
Анатолий Петрович выглядит неоспоримо правым в своих
накачках и придирках. Только в комиксах Димка он смешно
тупит и ерепенится в преувеличенной дури.
  Документы на рассмотрение визы поданы на десять. Их
видно по согнутым спинам – более или менее старательно
конспектируют предметы. Остальные пять пишут по настро-
ению или не пишут вовсе. Всем известно, что нас отправят в
портофлот на буксиры, катера. Сидим, отбывая. Для подоб-
ных посудин и так слишком хороши.
  Ребята после лета в порту уйдут в армию, меня же засолят
огурцом – раз батя на войне калеченный. Единственного сына
у таких под ружьё не берут.
  Грустно мне. Минор исходит от имени Любочка, которое
часто повторяю про себя.
  Писать письмо по чувству – решил, нельзя. Порядочней бу-
дет, если нынешнее малое, посильное опишу как неудачник,
способный погубить любую судьбу. Так против сердца сделал
и, конечно, не получил ответа.
  Мне нравилось, как держатся истинные соломбальцы, иду-
щие на дно. Дудулатов с Лысковым оставались весёлыми, бес-
печными, не ища пьеровской милости. Наверное, так ведут себя
настоящие мужчины, когда палуба уходит из под ног, а спаса-
тельных нагрудников на всех не хватает. Редко встречал на су-
дах потомственных соломбальцев. Не рассмотрели, кому пола-
галось, за мальчишеской бравадой, вобравшей сдуваемую пену
ложной романтики, будущих моряков самой высокой пробы.
  Не может прятать неудач лишь Толик Карелин. Достаточ-
но Кочегару на что-то переключиться, начинает переживать.
Бобрик короткой стрижки охватит ладонями и давай еро-
шить. Взгляд же спортсмена упирался в доску, будто на план-
ку недоступной высоты.
  Боря Урпин c поморским характером предков сидит спо-
койно, иногда оборачивается, желая увидеть новое Димкино
творение. Боб всё тот же самый. Такой может годами ждать
смены погоды от судьбы. В этом мудрость отважных север-
ных мужичков, добиравшихся под паруском игрушечных для
моря кочах и карбасах до Груманта и Мангазеи. Бог знает – до
какой ещё дали.
  Так и сидит пятёрочка до звонка. Проходят не нужные ни-
кому из нас урок за уроком. Дни, как положено, отдаляли одно
и приближали другое.
  Седьмая моторная тоже несла потери и даже лишилась стар-
шины. Бойкий парень с тонким девичьим профилем «шалил»
на Комсомольской. (Впрямь та улица оказалась выдающейся.
Больше бы ей пристало  именоваться Шпанской.
  Столько на ней выросло не чтящих Уголовный кодекс!
И знаменитый взорванный Привалов из её подворотен).
Наш, начав с озорства, дошёл до потрошения карманов. На
вечерних инкассаторов действовал романтический воровской
флёр.
  Сам момент изъятия денежек был только точкой в долгой,
приятно щекочущей нервы охоте. Да, обобранные ими выгля-
дели малосимпатично, этакими вечными носителями водоч-
ного перегара. Бичи своих семейств, быть может вылеченные
страхом, стали приносить засветло домой авансы и получки.
Но закон не принимает подобных рассуждений. Блондинис-
тый Сашок попал в колонию. Очень пожалели мы заплакан-
ную интеллигентную маму, пришедшую в училище за доку-
ментами. Он был у неё один и как свет в окошке.
  Пофигисты Полянский и Корельский поплатились за ша-
лости. Многочисленные яркие проделки уже не поддавались
запоминанию. Мастер 7-й, простоватый, тихий, поставил на
них педагогический крест. Парни про то знали прекрасно. По-
тому рулили к армейской службе, развивая себя только физи-
чески. В Корельском угадывался большой артист, что вредило
ему во всём. Даже наш славный, любимый Михаил Василье-
вич, видя бесконечно меняющееся невесть в каких облаках
театральное Колькино лицо, указывал таланту на дверь. Ко-
лян вставал непонятым трагиком и с достоинством удалялся точно
за кулисы.
  Щепетильность М.В. в вопросах «Он и мы» была легендарной.
Все выпуски, начиная от довоенного, её испытали. Примеров тьма.
 Довелось одному долобанушке ответить невпопад. Что ж, бывает.
Тем боле отрок отхватить залётную пару подготовился.
 -  Случайно не сын ли ты Федора Лукича?
Юный Фёдрыч кивнул с затаённой надеждой на три шара.
 -   Ну, тогда садись. С батею твоим водили неразлейное компанство.
«Уф, пронесло» - выдыхает, Витька. Стикала уже решающая минута.
И ничего!  М.В. к доске повернулся. Начертил часть двигателя в разрезе.
Вот-вот к объяснительной части приступит. А первым делом внезапно
 говорит:
 -  Двойка тебе Фролов. Со всем искренним моим к Фёдору Лукичу почтением.
 Как в давнишнем случае, так и с гэпэтеушным Гамлетом, начинает
излагать преимущество крейцкопфного двигателя пред тронковым  или что-то   
в этом роде.


   Останется немного времени до звонка – последует самое
интересное. Незабвенный учитель пройдётся вдоль доски, об-
ведёт нас прищуренным, насмешливым взглядом.
Такая сознательная тишина воцарится! На какую тему сей-
час просветит?
  Замрёт мальчишеское сердце, чтоб лучше вобрать интерес-
нейший опыт жизни, меткие суждения.
 – Смотрите, смотрите: Сталина показывают! О-о-о!
Природным комиком М.В. скроил одну из наших похожих
рожиц. И тут же сделался серьёзным. Многие смекнули: это
о недавнем военном киносериале. Некоторые даже режиссёра
назвали бы – Озеров. Потрясно снял, ничего не скажешь.
  «На вашей даже памяти: при Хрущёве генералиссимуса ру-
гали. Такой-сякой. Самое отвратное: палач собственного наро-
да. Правда, тут же оговориться надо. Грузин он любил и берёг,
потому что сам из них. Не жаловал другой – доставшийся ему
русский народ. Больше всего живого державного наследства
духа опасался, но и править без него не получалось.
  В 41-м, как немцы проломили границы, тиран опростел.
Никакие комкричалки уже не годились. Упёртый атеист от
безысходности к братьям и сёстрам воззвал. С разбуженной русской
жертвенной отвагой выиграл великую войну. Уточнилиcь цифры
потерь, - остолбенение нашло. Последний цвет долготерпеливой нации
полёг. Лишь это напугало жестокого Иосифа. Стал он давать потихоньку
послабления.
  К каждой весне – снижение цен. Льготы разные. Многодет-
ным матерям почёт.
Платить миллиарды по ленд-лизу отказался. Почёл за ос-
корбительное. В том он прав. До крайности кровью русского
и других народов расплатились. Кем, если сказать жестоко, мы
были для союзников? Да пушечным мясом. Иначе в европей-
скую разборку не затащили бы.
  И по кривошипно-шатунной логике выходит: Черчилль
переиграл Гитлера.  Увидел толстяк, что тот по жестокой
необходимости задружил с нами. Нестерпя такого, запричитал:
 «Как вам не стыдно! И с кем?! С коммунистами! Что стоит ваш
«Майн камф»?! Войны на два фронта, как в 14-м году, опасаетесь?
 Вери глупо!» Наверняка похвалил за дюнкерски «Стоп-приказ».
Мол, гуд рейхсканцлер. Благородный вы наш рыцарь! Не опозорили
вконец королевских томми. После проглоченного комплимента,
 Адольф мир предложил. А тот:
 - Э, ноу. Не слова — дела нужны.
В Берлине правильно истолковали: « Почему бы нет. Но только после
сокрушения России». Само собой: отпущение грехов пред Англией за
восточный поход. Когда фюрер подставился, тут-то сэр Черчилль свою
главную игру начал.
  Наш Иосиф непростительно позже понял. Хоть разбирался в политике
весьма  здраво. Ну и разведка у него была поставлена будьте нате.
  Заполучив козырь победы, на нелюбимое прежде наслед-
ство взглянул по другому. Осмысленную духовную связь
времён захотел вернуть. А это, долобанушки, не что иное, как
семейный альбом народа.
  Откуда мы? Зачем живём? Почему огромные, прекрасные
земли нам оставлены? Архиважное, выходит, обретение пита-
ющих истоков. В почтенных летах прочувствуете, коль тупым
пьянством не увлечётесь».
  На несколько секунд Михаил Васильевич концертно рас-
слабляет нас. Пучит остекленевшие глаза. Кренит бок неотли-
чимо от завсегдатая соломбальской «шайбы». Снова мастер-
ски притягивает внимание.
  Писателям и историкам “брям” сталинское указание:
«отобразить величие России». Ежели за грань 17-го года съе-
дут, взыскано не будет. По-машинёрскому выразиться:
«с полного хода дал реверс». Почти  покаянно воздвигли в
Москве памятник князю Юрию Долгорукому.
  Бойкие киношники откликнулись. На всех экранах стра-
ны запалили нахимовские пушки. Под Андреевским флагом
корабли штурмовали неприступные бастионы.
  Генерал Скобелев в белом мундире картинно взмахивал
саблей и в тысячи раз бралась штурмом Плевна...
  Выходить с вечернего сеанса в темноту улиц было безопас-
но. Но жутью выходило стянуть чего-нибудь, спекульнуть,
покуситься на государственное.
  Почему, думаете, долобанушки? Ладно – не напрягайтесь.
Порядок был. По-ря-док!
  За это-то народ ему многое простил. В исторической своей
памяти главную черту правления запомнил. Кто после его вос-
сел – в правители не годился. Болтливые, как ленивые, дела за-
валивают. Сдаётся мне, чем дальше, тем расшатанней система
становится. Должно быть, при вашей взрослой жизни, шплин-
ты без подтягивания гаек срежет. Крови от такого не будет, но
пойдут неустройства, повалится всё. Вороватые, никчёмные
людишки в государственников играться начнут. Словами за-
морочат. Только вместо улучшений постелют жизнь под себя.
Порядка и после этого не наведут. Потому что он – разлюбез-
ный народу – сверху должен начинаться.
  Рассказывали, перед войной Молотов в Берлин ездил. Вы-
глянул из шторки вагонного окна. Поезд проезжал недавно
взятую нами Западную Белоруссию. Солдатики из охранного
оцепления стоят кто как. Иные вообще присели, винтовочки
на землю скинули.
  Когда по захваченной Гитлером Польше мчались, вторично
Вячеслав Михайлович посмотрел. Немцы стоят ровной це-
пью. Ноги расставлены, ”шмайссеры” прижаты к груди.
  Вернулся нарком иностранных дел. Сталин наперво узнать
хочет: «Начни с дороги. Каков порядок? Что тебя поразило?»
Все напряглись, ожидая давно прозвучавшего ответа. Бес-
подобный рассказчик достаёт сигарету с точным чувством
времени. Убеждается умными глазами о перехваченном дыха-
нии обоих моторных.
 – У врагов порядка больше.
 – Значит, и без диалектики – они сильнее».


   Перед Новым годом Димок с Филею укатили в Одессу по
путёвкам от училища. Прекрасные вольные недели для них
честно заработаны высокими показателями нашей группы, не
в пример другим. Все: и хорошисты и «отверженные» – гор-
дились своей 6-й моторной и никому не позволяли задирать
бошечки, в чём-то обойдя нас.
  Без корешка-юмориста я совсем заскучал. Хотя подобное
настроение притупляло несправедливую опалу. Начав пребы-
вать в таком настроении с утра, понятно, являлся с ним и в
вечернюю школу. На переменах, лишённых обычной ребячей
беготни, предпочитал держаться у окна, меланхолически раз-
глядывая зимнюю красоту старого огромного парка. Тогда-то
и подошла ко мне Антонина Александровна, с трогательной
участливостью спросившая:
 – Виктор, отчего глаза печальные?
Наша учительница русского языка и литературы была из
редких поэтических женщин, живущих не совсем в том мире,
в котором обретаются и хорошо чувствуют себя все осталь-
ные. Вела она уроки в необычной приподнятой манере, слов-
но на неё сходило вдохновение божественных классиков.
Слушать Антонину представлялось делом интереснейшим,
и только откровенный балбес мог сбежать с тех уроков. Годы
не отнимали у неё привлекательности, задержавшись на той
черте, когда удаётся спорить с чей-то молодостью, прибегая к
косметике.
  Какой-то счастливец развязывал короткие шейные платоч-
ки, что любила носить она...
  Небесная педагогиня Антонина Александровна! Вы не знаете,
что этим вопросом вылечили меня. Ибо устыдился так откровенно
читаемой печати уныния и упадка, попробовав смело обернуть-
ся лицом к судьбе. Что для этого надо сделать, я не знал, но
само уже желание помогало.


   Аврал! Свистать всех наверх! План горит!
Старшие группы кинуты спасать. На дальнем лесозаводе
застопорился отход теплохода «Нордвик». К чертям летят по-
казатели. Кошмар! Даёшь, ребятушки!
  Что большая часть занятых на погрузке мочила в общаге
получку, молчок.
  Да и не вяжется с обществоведением. По той науке все долж-
ны неустанно за план биться. В системе существовал родовой
идиотизм: при конце месяца, квартала, года вытягивалось на-
меченное. Кровь из носу – и 100 %, а рвя пупок поболее.
К этой напасти подобралось меткое словцо: штурмовщина.
Неразрешимых заморочек не существовало. Целые училища
тогда на кой?!
  В чёрной походной колонне с двинского льда вступили на
левый берег. По лицам будто наждачкой прошлись – красню-
щие. Ветрено, ядрёно морозно.
  «Нордвик» застыл с вываленными стрелами, по-сиротски
чуть скренился. На причале лишь тальманши, несколько со-
знательных мужичков и баб. Но что они могут, если перед тем,
как застропить, нужно со штабелей снять по досочке. Затем
другие их подхватят и уложат в воз. Тогда уж погрузчик уво-
лочёт его на застропку.
  Задачу нам объяснили, старые брезентовые рукавицы вы-
дали. Некоторым и тех не хватило. Наши щёголи изначально
драные отвергли. В перчатках – самый форс.
Понемногу мы освоились. Быстрее дело пошло. С подсту-
павшей темнотой на площадке боролись прожектора. Не-
обычность подтягивала. Но больше хотелось юркнуть в тепло.
Как это сделал Пьер с мастерами.
С непривычки наверху штабеля чувствуешь себя по край-
ней мере воробьём. Всех смешнее несомненно там. С высоты
видней, кто ломит, кто филонит. Подкалывать получается с
большим успехом.
– Валерушка, сметану вспомни. Не перетрудись!
– Кочегар, нос грей меньше!
Снизу тоже летят шуточки:
– Эй, вы, голубятники, Пьера не видите?
– На кой он вам?
– Чтоб вас вздрючил. Зачем сопливчики сняли?
Выдали десятки возов. Хоть и мороз, взмокли, запарили.
Самый раз сделать перекур. К тому же Колька Корельский на
другом штабеле, ставшем по высоте табуреткой странно себя
повёл. Ни с того ни с сего начал выразительно декламиро-
вать:
– Вороне как-то Бог послал кусочек сыра...
Артист, ну что с него взять? Однако в тот миг все ахнули.
Корельский изогнулся и клюнул по силе искусства всамде-
лишной вороной.
С парой заныканных кем-то поллитровок взлетел на басен-
ную ель.
– Ай-яй. Почему не нам везёт?
– Коля-я, ты как поступишь?
Удачливый, упиваясь славой момента, отточенно бросил:
– Приглашаю всех в буфет.
Взгляды перевелись на Саню Лыскова. Только он умел вкус-
но подать спиртное.
  Сашок стянул по-офицерски перчатку. Взял у Кольки пер-
вую бутылку.
– Охлаждённая. Лучше не бывает.
Встряхнул, лихо справился с «бескозыркой». Манерно за-
кинул голову и сделал несколько героических глотков. В том
же стиле «закусил» рукавом шинели.
  Попробуй-ка после яркого примера предстать слабаком.
Пущенная по солнцу, дошла до меня.
– Прежде счастливый вид, – командую себе.
Глотаю словно льдинки-бусинки. Такая водка резко не об-
жигает и горькости на чуть. Разве что отвратный запах.
Всех красивей отпил Дудулатов.
– Стоп – донышко!
Пьер из тальманской будки, проведывавший нас, не подга-
дал. Всё же что-то учуял.
– Орлов, чего у тебя глаза остекленели?
Вразнобой отвечаем за Толика: «Это у него с мороза», – и
начинаем похлопывать плечики самой маленькой шинельки.
Кочегар, не отошедший после ледяного глотка, подтверждая,
трясёт головой. Не раскусивший Пьер показывает спину. То-
лян блюёт.
– В атаку! – кричит наш настоящий предводитель. Мы на-
брасываемся на доски. Отъезжают воза за возами. Припомни-
лось последнее финишное поле картошки.
  Прямо-таки остервенились. Полетели не шутки – матюжки.
Грузовые стрелы «Нордвика» затаскивают на борт уже до-
ски для укладки каравана.
  Более понимающий в лесозаводской жизни король Май-
максы вещает, как пирожки раздаёт:
– Совсем хрень по времени осталась. Винище в магазине
участковый в подсобку уволок и опечатал. Откайфовались.
Начали появляться отдельные шаткие фигуры, затем ком-
пании.
На прожекторный свет выступает Пьер с другими масте-
рами.
– Всё, всё уноровили. Шабаш. Сдавайте рукавицы.
Какого цвета колонна, теперь не определить. Сливаемся с
тьмой. Спешим к теплу.
С наших рядов фырканье от смеха и глотков на ходу.
– Батя, брось гранату.
Могучий Каркавцев метнул стеклянную, полагаем, далеко.
  Вообще заводимся весельем. Два вагона трамвая оккупи-
рованы шаровцами до тесноты.
Слышу, мастер токарной говорит коллегам:
– Как ни погляжу, они у вас какие-то не такие.
На что Петрович не без гордости, но и чуть стыдясь, роня-
ет:
– Шеста, седьма знамы всеми.


  По воскресеньям являлся искушающий Вадик, вытаскивая
пятёрку. Душою я противился подобному занятию, называ-
емому в те брежневские времена «культурнопитием». Лишь
стыд отказа заставлял всякий раз следовать по накатанному.
Зато, думалось мне, всю неделю избавлен от этой гадости.
  Когда встречался с Кочегаром на утреннем трамвае в поне-
дельник, нагоревавшийся от отцовских строгостей Толик не-
пременно спрашивал о проведённом воскресенье. Восхищён-
но внимал он короткому рассказу о приходившем кузене и
остальном.
  Я чувствовал, что в его представлении моё бытие на поря-
док выше вечных «не смей». Кривя совестью, удерживал счаст-
ливое неведение о низкой цене пустого времени.
  После января теорией занимались всё меньше и меньше.
Три дня в неделю отдавалось судоремонту. По прослеживае-
мому закону, Зайцев и я вновь попали интересной парочкой
на ремонт "МБ-8". От «вояк», так называли скромно и мало-
понятно морской буксир, не имеющий порта приписки. При
самых современных грозных кораблях должны находиться
номерные трудяги. Годны они для прозаичных дел подвоза
всяческого обеспечения, а то и таскания плавучих мишеней.
Машинная и палубная команда, за исключением штурман-
ского состава, была вольнонаёмной. В том, что на борту ца-
рила дисциплина, мы с Зайчиком убедились сразу. К обеду по
трансляции раздалось:
– Команде приготовиться к приёму пищи.
Через час за короткими звонками, разбудившими бы и мёр-
твого, тот же голос из динамиков приказал:
– Команде приступить к судовым работам.
Понятно, что подобным практикам, как мы, дают самое
«лучшее».
  Пришлось узнать все позы мойки картеров двигателей со-
лярой и всю терпеливость засушки их бельевой ветошью. Ка-
ково демонтировать трубы в самых труднодоступных местах
и вновь сделать всё как должно. Особым искусством почита-
ли мы отдачу гаек, схваченных намертво ржавчиной у горло-
вин коффердамов. Пытаться стронуть такие гайки ключом не
подходит реалистам. Мы брали ручник поувесистее, затачи-
вали зубило, и Валерушка начинал играть по ним смертель-
ное соло. С первого удара намечалась глубоко вгрызающаяся в
метал зарубина. От второго она приобретала вид правильного
конуса. Третий, уже нежный, заставлял подпрыгивать уродку,
что называлась гайкой на М27.
  Второй механик, деятельный мужчина, ходивший по ма-
шинному отделению в чёрной пилотке подводника, оценил
нас. Приятно было пользоваться его строгим расположением.
Толстого благодушного деда видели редко, так как он воевал
в каюте с бумагами или ходил по заводскому начальству. Ста-
рые мотористы снисходительно покровительствовали нам.
Наверное, отчасти потому, что в глазах наших читали уваже-
ние и зависть к бывалым морским волкам, к их полутайным
рейсам.
  После дней на «вояке» совсем непросто оказывалось вновь
настраиваться на теорию, видя всю очевидность расхождения
её с трудным хлебом практики.
  По вечерам приходилось внимать тоже отличительное от
того, что слушалось днём. Поэтому оценками в школе до-
вольствовался скромными. Частенько устроившись за пар-
той поудобнее, замечал скорее не уроки, а перемены. Лишь
математика настораживала меня по двум щепетильным при-
чинам: не хотелось стоять дураком у доски и огорчать нашу
классную.
  Тем, кто говорит о недалёкости женского ума, я не доверяю,
как людям вздорным или перенёсшим озлобленность от не-
удач на весь мир. Есть много женщин, о которых хочется ска-
зать: они умны и тактичны.
  Чуть меньше: умны, тактичны и нежны. Ещё меньше тех,
кто с теми качествами и красивы. Чаще, получая в подарок от
матерей жизнь, становятся носителями невероятных комби-
наций совершенств и недостатков.
  По этой лотерее Глафира Ивановна была несомненно умна,
благожелательна, чуть строга и, увы, некрасива. Точнее её
представляло одно из довольно распространённых русских
лиц, от которых веет здоровьем, непосредственностью, дерев-
ней и чем-то очень народным. Она добросовестно и героиче-
ски тащила класс из взрослых детей, нелепо козлившихся на
очевидное благо.
  Доволен собой тогдашним, раз не огорчал эту славную жен-
щину и прошёл не хныкая до конца.
  Правда, проклятая оригинальность заставляла держаться
на расстоянии от всего, на что Глафира и активное меньшин-
ство подбивали. И почему бы иногда не заняться приятной
ерундой: в киношку, кафешку сходить? Прогулкой по «набке»
закончить неказённое мероприятие.
  Взгляд одной из придумщиц я чувствовал даже спиною.
Иногда пробовал внезапно оборачиваться, успевая заметить
опущенную белокурую головку и взметнувшиеся кудряшки.
Вся эта лирика истолковывалась очень понятно, да после лет-
ней катастрофы засушил себя переживаниями. Бедную Танеч-
ку было жаль, потому что путей общения со мной не имелось
никаких. Я вообще не разговаривал с девчатами и даже, к те-
перешнему стыду, не здоровался. Однако совести своей ходил
подконтрольным, решив избавить страдающую симпатяжку
от неразделённой любви.
  Придуманное средство назвал «новый форс». Между тем
как влюбчивая Танечка непосильно для своих получек меняла
часто кофточки, платьица, а то и сапожки, я всё больше от-
ходил к толстовской простоте. К несменяемой серой вязанке
и брючишкам, скроенным на местной фабрике чёрт знает по
каким лекалам, добавил серые подшитые валенки.
  Войлочный ренессанс, единственный на всё ВШРМ, не мог
не бросаться в глаза, крича об одеревенелости и дремучести
хозяина. Хотя конец 60-х – взрывное время перемен, при-
страстий в модах, в песнях и манерах! Грохнуло серьёзно. Се-
рому социализму показали чёрную метку.
  Настойчивая, оказывается, выведала кое-что обо мне у
слишком болтливого Вовки Медведкова, подпустившего в
мой адрес много лестного. Верное средство сработало лишь
наполовину. Поняв, что я просто юродствую, оскорблённая
Татьяна сквозила теперь взглядом мимо меня все три года.
  Вскоре опять имел несчастье поскользнуться, невольно
обидев милую Антонину Александровну вместе с её несом-
ненно полезным педагогическим начинанием. С некоторых
пор в коридоре, напротив входных дверей, появилась неболь-
шая чёрная доска со сменяемыми словами, которым больше
всех доставалось от ученических ошибок. Они просились
сами на память, сходя как с афиши правильным наклоном и
плавным скруглением гласных. И вот на разборе одного слож-
ноподчинённого предложения новаторша нарушает мою от-
влечённость и говорит:
– Красильников, найдите ошибку, допущенную товарищем.
Пробегаю глазами предложение, вижу покалеченное слово,
но молчу, мучась: не найти или выставиться умнее Кольки Во-
рошилова? Потупившись, отвечаю:
– Ошибки не нахожу.
– Да это же слово ты целую неделю мог видеть!
Тут, должно быть, некий чёртик надоумил:
– Виноват, Антонина Александровна, но заборных надпи-
сей не читаю.
Класс хохотнул. Растерянная учительница только и смогла
сказать:
– По-твоему, я пишу заборные надписи?
Прошла неделя. Та доска, кроме своей гладкой черноты,
ничего не выражала. Иногда на ней висела «объява». Потом
исчезла вовсе.
  Простите, простите за глупую жестокость, Антонина Алек-
сандровна. Хоть знаю, до Вас уже не донесётся запоздавшее
навсегда...

  К тому времени между нами в троице установилась пол-
ная откровенность, похожая на дружбу. В участии и под-
держке больше всех нуждался Вовка Медведков, умудрив-
шийся невероятно запутать свою жизнь. По возрасту он обгонял
нас на два года. Жизненные его ошибки имели ха-
рактер сугубо мужских.
  Начинались те не обязывающими пустяками, куда как весело.
В одной столовке отпустил шуточку девчонке, стоявшей на раздаче.
Конечно же, отметил несомненность произведённого на поварёночку
впечатления. Запохаживал, будто случайно, барственно перекинуться
словечками. Потом следовали: кино, провожания. Незаметно отношения
дошли до оголённости.
  Украинские девы любят перемену мест. В Архангельске у Вовкиной
пассии не жил никто из многочисленной родни. Это вполне годилось
до того дня, как понял: отцовства не избежать. Усложнение дворовому
футбольному капитану не подходило. Обидней того, лишало общения
с «королями» Поморской улицы, каковым  очень гордился. Параллельные
романчики тоже бы без вольного часика. Вырывало остаток заплатных
рубликов фабричного ученика. На что возмещать расфигаченные стёкла?
Киношки,  фраерская мелочёвка мячом в аут. Итак вечный трамвайный заяц.
  В две комнатёнки с родителями и тремя сестрами привести обзаведения?
Да их живую стенку никаким финтом не обойдёшь.  Чем оправдаться в
неожиданном пополнении семьи?  Шоколадного маслица, мол, захотелось.
Другой-то правды нет.
  Амурный проказник решил спасать себя. Заплаканная хохлушечка
вернулась в Жмеринку. А он, как бы отцом-полярником стал. И не лишне
про то засекретил, исключая нас — верных переживальщиков. Была ещё
тайна, которую оберегал пуще первой. Дело в том, что он полгода нигде
не работал. И это когда страна, от части гоня брак, горбилась в напрасном
коммунистическом труде! Так уж ею бездарно, по сути предательски,
 руководили.
  Филонщик, сменив ряд тупых работёнок, попал в вакуум расслабления.
Нет, тунеядцем по призванию стать не хотел. Просто боялся очередного
строгого кадровика, поинтересующегося свободным временем в
трудовой книжке. Рассчитывать на что-то подходящее уже не
приходилось.
– Черт подери, – думал Владимир, – не сдуру ведь бросил.
И опять дуть в ту же порванную камеру?!
  В молодости проблемы и беды друзей решаются по-муш-
кетёрски стремительно, как вонзающий выпад шпаги в того,
кто против короля.
  Посвящённый во всё, я тут же предложил перебиться слу-
чайной работой до весны. Зато потом обещал несравненно
лучшее. Пришлось нарисовать несколько словесных картинок
будущей нашей работы в портофлоте. По ним выходило, как
прекрасно на буксире Рюрике сновать туда-сюда по широкой
Двине. Как приятен встречный речной ветерок. Про вкусней-
ший чай, долитый из медного парового кипятильника. Что
умение ловко швартоваться или отдавать концы – настоящее
древнее мужское дело. А свободные двое суток можно упот-
ребить на что угодно. И никаких вдруг. Всегдашняя нехватка
матросов заставляет относиться уважительно к любой книж-
ке для записей с печатями.
  До моей огорчительной, для кого-то весёлой весны остава-
лось недолго. Это чувствовалось, не заглядывая в календарь.
  Теперь в трудах судоремонта со всеми, кто нисходил до нас,
тусовались на узаконенном перекуре. Места на корме с из-
бытком хватало, словно на океанском лайнере. Прогреваемое
мартовским солнцем, палубное железо дышало начальным
теплом и неистребимым приятным запахом боцманских рас-
тительных концов.
  Настоящий курильщик при душевно пошедшем разгово-
ре, называемом «травлей», непременно после одной вынет и
вторую сигарету. Хватит обменяться всеми пришедшими на
ум темами. После чего всё сведётся к последней: о женщи-
нах.
  Мы не особо внимали старикам. У нас составился свой
кружок с парнями, только закончившими учёбу в Кронштад-
те. Сняв форму и пользуясь вольностями самостоятельнос-
ти, мореманы азартно гуляли по воскресеньям на первые их
деньги. На любительских фотках они стояли и сидели везде
курящие, была в кадре и злодейка бутылочка. Все кронштадт-
ские остались в памяти оторвистами, с приколами позёрства,
свойственного переходу от юности к взрослой жизни.
Улыбчивые, где-то вы теперь?
  Из минут на той палубе помнятся в чистой синеве неба у
поворота левого берега Двины купола и белые стены заост-
ровской Сретенской церкви. Она казалась сказочным мира-
жом, чудом, если осознать даль от устья Соломбалки. И слово
какое выражала: встреча!
  Валерушка, ещё более заматеревший, щурился котом,
спрыгнувшим с печки. Намурлыкивал заводное, свежее:

...Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
Вертится быстрей земля...

  Ощущение молодой силы, лёгкости дыхания, зоркости глаз
бродило в душе весёлой хмелинкой. Хотелось взять и растра-
тить себя на самое трудное и опасное, заплатив за счастье рож-
дения по сумасшедшему счёту. От сумбура чувств появился в
тайной тетрадке стишок, лишь отчасти про себя:

Люба, Люба, ты меня забыла,
А в округе ранняя весна.
Очень музыкально и красиво
Обращаются в ручьи снега.
На излюбленной соседской крыше
Воробьи такой подняли гвалт.
Милые, ну чуточку потише,
Не вспугните славный месяц март.
Захотелось вдруг чего не знаю,
Как раскрыться дать своей душе?
И всё чаще, Люба, вспоминаю
Беспричинно с грустью о тебе.
Гордым тяжело просить участья.
Напиши, хоть бисером письма,
Как ты понимаешь, Люба, счастье?
Что тебе навеяла весна?
Госы сдав, уйду с друзьями в море,
В тот простор, что бесится хмельным.
Странное предчувствие такое:
Умереть придётся молодым.
Ну и пусть. Достойного другого
Повстречай и будешь весела,
Но по мартам вспоминай немного
Эти безголосые слова.


  Давненько уже вернулись с курортного припухания Димка
с Филею. Оба добились прекрасного вида щёк и благородной
ленцы в движениях. Виктор Чурносов, не лишённый светско-
го волокитства, представлял в рассказах, как намучился там с
Шестаковым, ни за что не замечавшим хорошеньких отдыха-
ющих девчонок. Даже искусно построенная интрига, в кото-
рую ставший всем своим Виктор вовлёк несколько хохотушек
и проказниц, не имела успеха.
  Определённо, у Дмитрия была своя планида, но даже бли-
жайший я не мог её высмотреть. Как сложилась жизнь под-
линного металлиста? Большая скорбная загадка. После служ-
бы походил на тральщиках. Поддержал тем мать с сестрёнкой.
Купил их голубую мечту – холодильник. Что-то пробовал
изобрести, поработал в порту полюбившейся ему Одессы.
А когда радио, ТВ и газеты подняли истошную волну про
БАМ, укатил налегке туда. Странно, не дошло до дому никаких
вестей. Подавали во всесоюзный розыск – и ничего?! Не мог
так просто пропасть замечательный парень с ясной головой и
талантливыми руками мастерового. Или какая-то уголовная
сволочь... Нет, допустить такое сердце отказывается.
Оно помнит, как тратилась на меня и других Димкина доб-
рота и как мало ему отдавалось взамен. Помнит яркие открыт-
ки, купленные им в Александрии на пустячную матросскую
валюту. Когда кремлёвцы ввязались в чужую драку, наши под-
водники одним своим присутствием гасили воинственный
пыл «детей Сиона».
  Помнит самый дорогой коньяк с нелёгких заработанных
денег. Помнит всё, что было по возможностям Димки потом.
  В последний училищный год, в конце марта, рисованные
потешки на Пьера продолжали служить для нас морфием в
крупной жизненной неудаче.
  Ещё он взвалил на себя всю мою задолженность по черче-
нию – больше десятка листов. Их требовали выполнять дома
по эскизам, сделанным в классе. Взвалил без всякой корысти.
Я не просил, но и не сопротивлялся его простоте. И так всегда.
Надёжно было его плечо. Дима, Дима…


  Странный резкий долгий звонок где-то в середине урока.
Освободительная трель делает курсачей раскованными и не-
управляемыми. Мы повскакивали с мест. Озадаченный Пил-
лерс выглядывает в коридор. Там топот и разноголосый гул.
Какой-то первогодок кубарем закатывается в кабинет и с про-
тивоестественной неуважительностью к «старикам» кричит:
– Все на линейку. – И так же быстро исчезает.
  Ближе к дверям всегда находится 7-я моторная. Наэлектри-
зованные загадочностью, поджимаем крайних. На короткий
миг создаётся затор. Схваченным учебником «король Маймак-
сы» прокладывает себе путь, предпочитая зрелищно и не так
больно бить по единственной несчастной головушке Кочегара.
  Вот уже стоят в коридоре безукоризненным строем несколь-
ко сот пацанов. Директор, завуч и преподаватели о чём-то
говорят в стороне. Лица их необычны, печальны и даже
церковны. Во всеобщей тишине только шаги директора Анато-
лия Васильевича Кузнецова, о котором можно сказать много
хорошего. Дойдя до середины строя, он взрывает наше недо-
умение страшной новостью.
– Курсанты, только что по радио объявили о трагической
гибели Юрия Гагарина и полковника Серёгина. (Голос от об-
жигающих слов дрожит и садится). Их жизнь оборвалась во
время тренировочного полёта. Наш первый космонавт был...
(чудовищное «был» никак не связывается с улыбчивым обая-
нием национального героя).
Глаголы в прошедшем времени резали слух кощунственной
несправедливостью. Протестующе их глушила душа. Припо-
миналось, что и он учился в «ремеслухе» – как и мы ныне.
Народней по-нашему некуда. После нескольких минут пере-
живательного молчания возвращаемся к ТУСу и подавленно
ждём настоящего звонка.
Напишут песню, где будет:

...Словно вдоль по Питерской, Питерской,
Промчался над землёй...

  Да, именно так, с удалью, по-старорусски над всей голубой
планетой первым, нашим, – навечно…


  Какое-то высокое начальство по Соломбале должно про-
ехаться. Начальство малое озаботилось красивый мелькаю-
щий вид создать. Срочно потребовались берёзки покудрявей
и достаточно рослые. Точно такие и росли перед училищем,
загораживая его от проспекта. Все моторные в белых летних
фланках отрядили на это дело. Простое вроде. Выкапывайте,
переносите за ограду бывшего старинного морского полуэки-
пажа. Там через каждые пять метров повелевалось посадить.
Будто тут и растут, взгляд радуя.
  Деревца, прижившиеся к месту родному, сопротивлялись
упорством цепких, длинных корней. По ним рубили чем ни
попадя и так и доставляли без надежды на продолжение жиз-
ни. Пока же яркие листики на них трепетали, стволы сахар-
но-нежно белели. Пространство с подобием стадиона и поте-
рянным прежним благородным видом длинного каменного
здания с башнею преобразилось.
  В партшляпах остались довольны. Через неделю бедняжки
пожелтели по-осеннему. Листиками, как слёзками, отплакали
и погибли все до единой в упорядоченном своём строю.
  Есть во взрослеющих мальчишках похожее на бесчувствен-
ность. Этим-то упыри партийные воспользовались. Мы с Бе-
ком в паре злополучным тем днём авралили. Ничего стыдного
в той работе не находя.
  Ему уж не покаяться. А мне ещё не поздно предстать жесто-
ким дуралеем. Хотя бы Абдуллу оправдать. Увлекающийся он
был слишком. Мог даже не заметить, на что несколько часов
потратили. Ведь опять отчаянно влюбился!
Не где-нибудь – на трамвайной остановке…


– Ну а теперь концерт. Всегда так на прощание заведено, –
изрёк Пьер, став похожим на прежнего кумира. Мы опешили
ровно настолько, сколько потребовалось ему времени выта-
щить из-за занавеса гитару. Вот, значит, почему собрал в акто-
вом зале. Каков злодей!
  Анатолий Петрович, более не взглянув ни на кого, ловко
прошёлся аккордами по ладам. Узнаваемая печаль потери де-
вушки в синем берете сразила. Все, как тогда на картошке, пе-
ременились даже внешне. Противостоять чувственной игре
было невозможно. «Дети рока» сдались.
  Петь по-настоящему могли только двое: Зеленин и Лысков.
Зато каким классным подбором!
  Бек – сама азартная струя фонтана. Что за сила гнала её
вверх, щедро рассыпаясь, искрила у предела высоты? И всё в
ритме, безоглядно, живя на скаку нот.
  Лысков, напротив, выразительно сдержан, обаятелен, с за-
датками разбивателя сердец. Приятнейшее Санькино лицо
умело войти в нужный образ. Голос удачно дополнял его до-
стоинства. Действительно, такому верилось, и всякая душа
откликалась.
  Решили, что во славу шестой Бек споёт свою коронку:

...Опять от меня сбежала последняя электричка...

Подобрать удачную песню второму взялся Пьер. Найдя
нужным заверить:
- Не бойтесь, не сплошаем.
Нам оставалось только кивнуть головами.
– Ещё от вас нужно чтеца, на которого сам укажу. Дудула-
тов, будь добр, согласись. Прочесть можешь любое на твой
выбор.
  Такая подмена мастера разразилась потрясением. Мы сто-
яли у края, за которым шаг до прощения. Ведь известно, кто
больше страдал от вражды?
Пьер покрутил колки гитары под звонкость Бека. Тряхнул
по-новомодному семистрункой, отрываясь напропалую, заво-
дя Зеленина:

Мы гуляли опять целый вечер с тобой,
И опять было этого мало.
И опять позвала тебя мама домой.
Я метнулся к вокзалу...

  Вдруг резко оборвал шальной прилипчивый мотивчик.
– А вы чего? До встречи на концерте.
  В пятницу ради этого отменили крайний урок для всех
групп.
  В первом ряду преподаватели, директор Кузнецов, даже
старушка библиотекарь. На втором восседают мастера. Пара
лычек на форменках давала право сидеть в условном партере.
Ну и мы, не отмеченные талантами, расселись попереживать.
Сзади остальные.
  Куда мой Димок запропастился? Вот-те раз.
  Тут занавес отдёрнули.
  На край сцены наигранно весело вышел старшина группы
сварщиков, известный под кличкой Фонарь. Точь-в-точь при-
суждена. Глаза у парня светло-карие, занимающие более, чем
полагается места.
– Разрешите объявить выпускной концерт!
Сказанул так, как, быть может, рубят в эстрадно-цирко-
вом.
– Пантомима, – неуверенно понизил громкость, зато далее
на всю катушку: – Николай Корельский, 7-я моторная.
  Колян в трико и в одних носках изображал странного чело-
века, всюду натыкающегося на невидимую преграду. Кройка
рож, отточенная на уроках и в коридорах, была безупречна.
Он эффектно с немым вопросом поджимал губы, ища некого
выхода. Послушное стройное тело хорошо подчёркивало гиб-
лую роль.
  Да. Пановская тонкая штучка требовала немыслимой утон-
чённости. Все напряглись, созревая для этого. Проклятое
сверхискусство пониманию не поддавалось.
  Так «мим» шарашился по сцене минут пять.
  Кто-то хихикнул, смешок поддержали. Затылок директора
училища покачивался знаком явного осуждения.
  Николай в последний раз во что-то ткнулся и исчез. Боль-
шинство поберегло ладоши, кроме четырёх моторных. Обид-
но. Не Колька – жанр виноват. И этот француз Марсель Марсо
 - явная балда из телика.
  Далее под «яблочко» судовые трубопроводчики приставля-
ли куда-то трубу с клапаном. Туда-сюда – неудачно. Наконец
сообразили. Фонарь якобы её приварил. Тут является их мас-
тер, изображая стармеха. Начинает вникать: паровая? водя-
ная? Снимает ботинок, вешает под клапан. Пробует и кричит:
«Ком-пот-на-а-я!»
В зале долгий, какой нужно, отклик. Ничего не скажешь,
народно сыграли.
  Пара так себе выступлений, и Фонарь бросает в зал:
– Стоит послушать. Владимир Дудулатов, 6-я моторная.
  Наш замечательный товарищ с неузнаваемой походкой,
только-только что-то переживший, начинает декламировать
стихи. В них бушующее море. Отчаянный SOS. Корабль, спе-
шащий на помощь. Надежда, которой не суждено сбыться.
Они пробились сквозь шторм, через невозможное. И видят:

Пляшет на волнах спасательный круг.
Гамбург. «Мария Тереза».

  Последние строчки в его подаче резанули не слух – душу.
А сам он, броско красивый, ладный и смелый, минуту назад
рисковал, готов был отдать жизнь.
  Магию разомкнуло. Поголовные романтики бешено за-
аплодировали. То-то, знай наших!
– Александр Лысков. Вокал. 6-я моторная. Анатолий Пет-
рович Винокуров с неожиданной стороны. Гитара!
  Зная всего лишь восемь аккордов, Пьер вкрадчиво, не стес-
нительно заиграл. Это тянуло уже на половину успеха. Саня
дождался нужного такта и настроенчески стал выводить:

Будто кончается год.
Тральщик приходит в свой порт.
Здравствуй, родная моя.
Верю – меня ты ждала...

  Взрослость песни приятно будоражит. Ни у кого такое не
испытано. Про себя думаем: куда то денется.
Как не восхититься и Пьером?! Даровитый, чуть ещё кудря-
вый. По-своему несчастный разведённый алиментщик. Вдо-
бавок мучается с нами, а мы другими быть не можем. Словом,
тупик для всех.
  Опять, вне сомнения, доложили золотыми в копилку ус-
пеха.
  Фонарь, смекнув, что 6-й фартит, позволяет себе пошу-
тить:
– Декламация на тему ле, ле. Э-э, как его, извиняюсь, плохо в шко-
ле учился.
  Батюшки, появляется Дима Шестаков. Мне делается не по
себе. Друг начинает с подкупающей простотой:

Погиб поэт – с крестей зашедший,
И обмишуренный сестрой…

  По рядам, кроме первого, чуть ли не гогот. Кто уговорил
Димка выступить? Подсунул стишок. Вижу только: восприни-
мают как юмор. Так-так, мол, ещё наддай.
  Вскакивает учительница обществоведения – и за дверь.
Именно в тот момент Димок разрешается строчкой:

   Не вынесла душа…

 Вообще, все хохочут, и даже директор.
Отчётливый был человек. Любил своё училище и всеми вы-
пущенными из стен его гордился. Летом устраивался на рейс
необычным первым помощником. И только на судно, где об-
ретался хоть один «шаровец». Потом не пропускал случая рас-
сказать, какой из парня получился моряк.
  Говорят, когда он умер, пол-Соломбалы пришло проводить.
Атеистические времена. На старинном кладбище больше
не хоронили. Всё ж самое почётное место ему там выбрали: у
церкви...
  Бек спел потрясно. На высоте домашнего таланта и
Анатолий Петрович. Сразу после концерта мы кинулись к на-
шим артистам. Кончики понимания были так близки, но Пье-
ру уже не среверсировать. Жизнь не крейцкопфный дизель.
Характеристики на визы ушли куда надо. Ну, а кто не удосто-
ен – «по-евонному», поделом. Не вылезай из правил.
  Отверженные радовались вместе со всеми счастью дня.
Постигнуть коллизию и через годы сложно.


  Мало-помалу проблема сдачи экзаменов стала доходить
до самых трудных, ленивых и тех, кто от безнадёги отпустил
поводья. Ко мне она подошла с неожиданной стороны, когда
Михаил Васильевич в обычной своей манере огорошил:
– Прошу, долобанушки, непременно явиться на экзамен с
конспектом ДВС за два года. Иначе примите уверения от по-
корного слуги, принужденного сочувственно отказать вам
прямо у двери.
  При этом с лукавым прищуром он обвёл давно подмечен-
ных им нескольких курсантских макушек. Это прозвучало
для меня пострашнее грома в детстве. Позор скорого моего
состояния живо обрисовался, напрочь лишая чести. Экзамена
я не боялся и вышел бы к «барьеру» между двумя анекдотами.
Только заброшенный ещё с первого курса конспект панцирем
Ермака тянул ко дну.
  Исписанный за учёбу у прилежных, имел он вид толстого
фолианта со множеством технических рисунков и схем. Пере-
писать его в текучке всяких дел, да ещё связавшись с вечерней
школой, представилось трудом неисполнимым.
  Чувствуя правоту нашего мэтра, решил хотя бы попытать-
ся. Нашёл подходящую амбарную книгу и принялся воссозда-
вать летопись давно прошедших уроков. Почти всем оказа-
лось необходимым что-то подправить, дописать, дорисовать.
  Лишь совсем над немногими головами не прогремело ничего.
Одна из них принадлежала Толику-кочегару. Счастливая его
способность быть одновременно разгильдяем и хорошис-
том спасала и меня. Пользуясь каждым окошком свободного
времени, стал переписывать у Толяна, всё более сомневаясь
успеть к сроку. Кончить, так оскандалившись, причём по са-
мому хлебу насущному – профессии, да ещё у любимого М.В.,
пугало воображаемым душевным стыдом.
  И опять нашёлся удивительный спасательный круг, кото-
рый называется дружбой. Кинул его мне всё тот же Толик,
за скучную свою субботу с воскресеньем и ещё за несколько
вечеров переписавший своей удивительной скорописью зна-
чительную часть конспекта. С остальным, воодушевлённый
богатым заделом, расправился сам.
  Стало доходить до меня, что всякие заваленные дела под-
нимают вовсе собой не видные. Вот и по-батиному: первыми
в атаку поднимались, на кого не подумаешь. Свершают сие
неприметные, чудаковатые, обладающие настроенной душой.
Не зря же французы азартно распевали под Верденом в Пер-
вую мировую:

...Ну, вперёд, маленький зуав, кричи ура...

  Значит, давно подмечено: на слабых плечах выносится глав-
ная тяжесть.
  Пошла последняя неделя в стенах училища. Откровенно
признаться, не хотелось выползать голой улиткой из его пре-
красной защитной раковины. В двух моторных переживали
за Владимира Дудулатова, угодившего в больницу. Всеобщее,
сродни восхищения, чувство заслужить необычайно трудно. Для
этой роли надо однажды родиться. Всё остальное возьмёт на
себя природа и нерасшифрованный талант честного первен-
ства. Самое опасное – не поскользнуться на арбузных корках
уступок. Попытавшись устоять на одной, навернёшься
на всех последующих.
  Сколько раз Пьер хотел перетащить его на свою сторону,
понимая, как легко тогда будет творить из нас оловянных сол-
датиков. Но коренным при таком кучере Владимир быть не
пожелал. Весёлый красавец, классный морской типаж спра-
ведливо получил нашу любовь, которую, увы, не подошьёшь
к личному делу.
  Обо всех не представленных на визу знали преподаватели.
Женская часть смотрела на таковых с некоторым участием,
одновременно пытаясь найти несомненные дурные пороки.
Первый экзамен по обществоведению убедил меня в этом. За
довольно бойкий стрёкот получил троечку с ободрительно-
сожалеющими словами:
– Ты, Красильников, мог ответить и на четыре, если бы вы-
работал серьёзное отношение к жизни.
  Обижаться было глупо. Я просто кивнул полу.
  Мужчины же не вникали так глубоко, требуя лишь исклю-
чительно знаний. Строгий, застёгнутый на все пуговицы ха-
рактера, Пиллерс поставил мне лучшую свою оценку – четыре
балла.
  Через два дня предстояло сдавать Михаилу Васильевичу.
Глядя на несколько испуганные лица зубрящих, вдруг стало
не по себе. Вирус страха переходчив.
  Все два года пролежал дома толстый учебник по ДВС для
механиков 3-го разряда. По нему учились в средних мореход-
ках. Так и у нас, выкидывая некоторые формулы. Бычихин
всем опытом старого моряка полагался на основательность,
потому отчитал его весь.
– Опочки, – пришлось сказать самому себе и приняться за
конспект. Беспрестанно спотыкаясь о скоропись Кочегара,
раздосадованно швырнул спасительную амбарку. Остава-
лось средство повернее. Раскрыл синий по обложке кирпич
самим же выбранной науки. Нельзя сказать, что я хлопал
ушами на уроках, впитывая в себя лишь лирические отступ-
ления М.В. Нет, увлёкшись обаянием, почти как поклонник,
следовал за проявлением его острозаточенного ума. Хоро-
шую службу сослужило не писание по спешке, когда хватают
за хвосты фразы и хоронят их на бумаге. Просто я включал
тайные возможности бестолковки.
  Фундаментального Чумаченко бегло и выборно прочёл,
удовлетворённый совпадением с памятью.
– Ну, что? До завтра.
  В коридоре, перед дверьми кабинета ДВС, наблюдалась тихая
толкучка, разделённая по интересам. Парни смотрелись
разно: нетерпеливыми, колеблющимися и пофигистами.
  Считая, что к последним принадлежать более прилично, при-
мыкаю к подпирателям стен. Конечно же, поведение их на-
пускное, но, как говорится, терять нечего. В тройке или, точ-
нее, в великодушии Михаила Васильевича они уверены. Неес-
тественно серьёзны и суетливы лишь те, кто рассчитывает на
большее.
  Мысль о последнем дне ношения формы будит душевные
струны. Желание увидеть себя со стороны заставляет прой-
ти в конец коридора, где у раздевалки висит большое зеркало.
Делаю вид, что поправляю гюйс и смотрю на двойника. У не-
го стесняющееся, уж очень молоденькое лицо, тёмные воло-
сы своевольно длинны и лежат с капризной аккуратностью.
Ироничные ко всему подмеченному губы. Большие серые гла-
за не умеют прятать грусть. Короче, выпускной мечтательный
оболтус.
  Экзамен идёт давно, и даже колеблющиеся отстрелялись.
Многие вышли с улыбкой, тут же начиная нагнетать, какой
попался гиблый билет. Следующим заходить никто не хочет, и
я преображаюсь в героя, бросающегося под танк. Под одобре-
ние ничего не теряющих скрываюсь за дверью.
  Вижу усталого, скучного нашего великого стармеха, слу-
шающего очередной сбивчивый лепет Смешного из 7-й мо-
торной. Предъявляю конспект, равнодушно тащу билет, гово-
рю его номер, сажусь за ближний стол. Вместо обдумывания
вопросов почему-то начинаю прощально запоминать высокие
штукатуреные стены, доску в разводах от мела, деревянное
возвышение с кафедрой. Запоминаю золотые потускневшие
нашивки на кителе М.В. Его характерной благолепности и на
шестом десятке лицо.
  Отвечает уже последний зашедший передо мной. Ставлю
себя под контроль, наспех мысленно бормочу ответы. Волне-
ние накатывает на меня уже стоящим перед «Магистром наше-
го ордена». Я уподобился сильно натянутой первой гитарной
струне. Нет, не от страха. Просто очень любил этого человека.
За что? Сразу найдётся: за честно прожитую соломбальскую
жизнь; за щедрость передачи того, что знал и прочувствовал;
за смелость и яркость в суждениях. Да сполна и не выбрать
всех за что?!
  Начинаю излагать сухим техническим языком, стараясь не
походить хотя бы на Смешного. То, что Михаил Васильевич
кивает головой – ободряет. И я, как на палубе, чуть расстав-
ляю ноги, изготовившись к устным вопросам. Хорошо, что он
не знает про обожание и трепет сердчишка от проницательно-
го взгляда из-под приподнятых бровей. Увожу глаза в полови-
цы. Словно с них быстро считываю ответы на два устных.
Уверенный, что на этом всё, решаюсь осмотреться. «Ма-
гистр» стоит у приоткрытого окна, и, кажется, его внимание
занимает только бережно растираемая пальцами сигарета.
Утекает несколько минут. Внутренне вздрагиваю от неожи-
данного, неполагающегося нового вопроса.
– Почему термический КПД двигателя не удаётся прибли-
зить к значению, близкому единице, поднимая, насколько это
возможно, индикаторный КПД?
Не хочется терять секунд на поиск формулировки мысли
или опуститься до подражательности фразам из учебника.
Выпаливаю очертя:
– Потому что числитель полезно затрачиваемого тепла
всегда удручающе оказывается меньше, чем знаменатель всего
подведённого. А индикаторный КПД, представляющий теп-
ловые потери в двигателе, имеет вид раздеваемой идеальной
единицы теплом охлаждающей воды и выхлопных газов.
  От словесной цветистости окончательно конфужусь.
С большим облегчением слышу для себя и другого:
– Свободен. Ну а ты что сидишь, долобанушка?
  Оценки будут известны в конце, когда зачитают их соглас-
но списку экзаменационной комиссии. В коридоре появля-
ется Анатолий Петрович с именинным видом купца, проща-
ющего недоимки. Но контактировать ему особо не с кем. Даже
кому повезло с визами, стыдятся его компании. Он, видимо,
это просекает, нахмуренно уединившись с мастером 7-й мо-
торной в конец коридора.
  Наконец выходит последний, двадцать восьмой. Выносят
список.
  Пьер звучным командным голосом начинает частить фа-
милии с тройками и выдерживать паузы перед редкими с чет-
вёрками. Сокращающийся список далее следует совсем без
остановок. Вдруг на простой фамилии Анатолий Петрович
запинается, будто его внезапно попросили произнести речь у
гроба. Смотрит на меня огорошенно.
– Красильников, блин, пять. – И продолжает частить снова.
Ребята хлопают по плечу, радуясь, как я в последний раз
сумел поддеть Пьера.
  Говорят, такого-де блина не было ни в 8-й, ни в 9-й мотор-
ной.
  Но я чувствую не гордость, а всю напрасность этого дня. И
совсем уж стыдно признаться, хочется плача сказать любимо-
му старику:
– Разве я оправдаю? Разве я оправдаю?