Часть. 2 - Казаки без дыма не гуляют! Оборотни

Василий Бессмертный

Казаки без дыма не гуляют!
Часть 2. Рассказы для взрослых. Оборотни
Москва 2020г.

УДК 159.9-056.450 (92)
ББК 63.3 (0)-8+88.334,11
Б53 Бессмертный В. Ф.
ISBN978-5-9905357




    Все рассказы в этом сборнике – художественный вымысел автора, хотя и основаны они на реальных фактах, взятых из жизни реально существующих людей и таких же реальных деяний этих людей. Это фактически документальная проза, так называемый нон-фикшн (англ. Non-fiction) - особый литературный жанр, для которого характерно построение сюжетной линии исключительно на реальных событиях, с редкими вкраплениями художественного вымысла. Все герои рассказов - вымышленные и имеют по два, три, а то и более прототипов. Первая часть – Пархомиада, которой больше подходит слово прохиндиада, ведь при ближайшем рассмотрении этих персоналий разницы между ними практически нет. Рабочее название второй части было: «А судьи кто?», но так как во второй части освещается жизнь именно оборотней в мантиях, сюртуках, погонах и прочей государственной амуницией, она и выходит под названием «Оборотни». Как сюжет и канву последних глав второй части я использовал нетленное произведение Михаила Булгакова – Мастер и Маргарита. Третья часть о нелегкой украинской жизни сегодня, да и не только украинской. Но тоже нелегкой. Правда, в четвертой части некоторые имена героев (антигероев) будут настоящие. Но это наша история и от нее никуда не денешься.  Само действо первых трёх частей происходит на Украине, захваченной фашиствующими нацистами Бандеровцами, потому и негатив преобладает над позитивом, и я намерено во многих рассказах не называю населенного пункта, где происходили эти события, хотя живущие в тех краях люди без труда узнают их. Не называю, во-первых, потому, что происходили эти события в разное время и в разных местах, но для более органичного повествования я поместил их в одном месте Незалежной Украины и в одно и то же время. Во-вторых, чтобы никто не обижался, ведь такие же события могли происходить, и я даже уверен, что они происходили и происходят сегодня в других населенных пунктах Украины и не только Украины. Правя эти свои рассказы о чиновничьем, судейском, полицейском и прочем властном беспределе, иногда с ужасом думаю: неужели где-нибудь и у нас в России возможно такое чиновничье скотство или хотя бы нечто подобное?
                Так что, если кто-нибудь узнает себя в отрицательных героях, не нужно выдвигать претензии автору. Ведь извращенная перестрой-ка, бандитское убийство СССР и пришедшая ей на смену лживая антинародная, потраханная молью и другими гадами американская демократия вкупе с западными гомо-ценностями породили на Украине столько моральных уродов, прохиндеев, оборотней, и просто убийц, что, если закрыть глаза и плюнуть в любом произвольном направлении, обязательно попадешь в такого морального или физического урода. Им, этим уродам, лучше прислушаться к народной мудрости, которая говорит: - «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива».
                Желаю всем приятного, веселого и поучительного чтения.      
Действующие лица и исполнители.
     Абрам Бигшулер отец Пархома.
     Валя Поросюк – мать Пархома. Проктолог со стажем.
     Пархом Бигшулер (по матери - Поросюк) -   истинный прохиндей местного разлива. Жулик, вор и оккупант. Торговец палеными баксами. Кличка «Пархатый». В детстве его дразнили жидом и ротожопом. Реинкарнация Иуды.
       Мойша Цукерман – отец Ларисы и дед Вады (Ады). Зажиточный еврей-торгаш. Достойный представитель своего племени, но человек, по его словам, хороший. Представляется всем как хохол, так как не только ест, но и обожает, есть сало.
      Роза ХеровАя – мать Ларисы и бабушка Вады (Ады). Хохлушка иудейского происхождения, простая и добрая женщина.
      Израил Измаилович Сруль (по его рассказам Иван Иванович Сашко) – отец Вады (Ады).
     Лариса Сахарова – мать Вады (Ады). Женщина очень уж легкого поведения.
      Калмык Вадим   - сосед отца Вады (Ады). Генетический отец Вады.
      Вада Сашко – дочь Ларисы и Сруля, жена Пархома. Пошла в мать. Плечевая. Не уступает мужу ни в чем, тем паче в проходимости.
    Лора – дочь Вады (Ады), отец пока неизвестен. Всем завидует и исходит по ночам желчью.
     Ната – дочь Вады (Ады) и Пархома. Зачата по пьяни. Как следствие этого - психически неуравновешенная девица. По поводу и без повода заливается идиотским смехом.
    Лёха Хвыля (погоняло Холуй) – муж Наты, человек неопределенной сексуальной ориентации. Регулярно ездит за границу, в Москву (Подольск) якобы на работу охранником, но деньги зарабатывает в Подольском борделе.
    Мазай (погоняло Мазан) – лох придурковатый, обладает исключительной проходимостью во все аналы. Легко переобувается на ходу.
    Хачик Абрамян по кличке Вакса. Настоящий армянин.
    Ара Лужок – местный олигарх.
    Богдан Ковальчук, бывший полицай, отсидел 10 лет и всем говорил, что вину свою искупил. Правда, ему никто не верил. Имея садистские наклонности, работал объездчиков в колхозе. Типичный бандеровец.
    Кутёк (кутёк - щенок или маленькая собачка) друг Пархома, запойный алкаш высокой проходимости.
   Люся Гольчухонская – судебный пристав, хорошая девушка, но недалекая.
     Люся Путанко – она же Тоня Плеер – руководительница борделя и начальник судебных приставов, симпатичная девушка, без мыла пролезет в игольное ушко.
     Димон Семенюк – адвокат, взялся защищать бандюганов за большие деньги. Деньги прогулял, а суды все проиграл. За это благодарные клиенты выкололи ему глаза.
     Фисена – прохиндей местного масштаба, прирожденный парашник.
     Карл Непотребный – землемер, карлик, ростом полтора метра вместе с каблуками и начёсом, кличка «Окурок».
     Ходосова Ульяна Йосифовна – сокращенно (***). Девичья фамилия Ульянова. Эксперт и землемер. Прохиндейка высшего разряда.
      Лжесвидетели: Шарикян, Щербатый и Кандыбун.
  Судьи Коровиченского суда. Г. Коровичи.  Незалежная Украина:
      Клава Дидюк. Типичный оборотень в мантии с лошадиной мордой. Бывшая судья, ныне содержательница борделя в г. Сочи. Истинный западенец.
       Гриша Белена. Типичный оборотень в мантии. Бывший судья.   Загремел за взятки на нары. Профессиональный парашник. Окончил свои дни под чужим забором. Истинный западенец.
      Прасковья (Параша) Павленюк – Типичный оборотень в мантии.  Фармазонщица.  Не то мужик, не то баба, существо без совести, но высочайшей проходимости, без мыла входит во все аналы, также в свои аналы и пропускает, но за деньги. Прохиндейка высшего класса. Специалист орала. Любит деньги. Истинный западенец.
       Болеся Гаврилюк – примеривает на себя тогу Павленюк, но пока не получается, чуть-чуть не дотягивает. Типичный оборотень в мантии с садистскими наклонностями. Истинный западенец.
       Герл Кишкадюк – (Дюк – герцог, дворянин, белая кость), по его словам, неплохой человек, все время пытается усидеть на двух стульях и пока ни разу ему это не удавалось, все время, почему-то падает. Подсиживал Председателя суда, и чтобы понравиться выше сидящим товарищам выносил абсурдные, неадекватные и противозаконные решения. Глава масонской ложи города Криворожи. Любит вафли и деньги зеленого цвета. Истинный западенец.
       Савл Кулёк – был порядочный человек и честный, грамотный судья. Один раз прогнулся и попался на крючок выше сидящих начальников, о чем до сих пор сожалеет и не может до сих пор выгнуться обратно. Сейчас аккуратно выполняет нелегкую работу оборотня в мантии. Истинный западенец.
      Прокл Кононюк, кличка «Рашпиль», судья, выходец из прокуроров, моральный и сексуальный извращенец, но в душе поэт, утверждает, что стихотворение, которое пишут в привокзальных туалетах по всей Украине:
«Писать на стенах туалета, увы друзья не мудрено.
Среди говна вы все поэты, среди поэтов вы говно»,
написал именно он. А то, что его пишут другие, то сплошной плагиат. Стал судьей, чтобы на законных основаниях защитить свое поэтическое первородство. Позиционирует себя как потомок Конан Дойля. Любимое его выражение «Нас рать». Истинный западенец.
         Андрей Александрович Николаев, можно просто Анан или еще проще - шеф – председатель Коровического районного суда (КРС), честный и просто порядочный человек, раньше работал директором комплекса КРС (крупного рогатого скота), говорит, как будто никуда и не уходил. Но здесь не знает, как пасти свое стадо в мантиях. Как сам и говорит, он человек системы, а это такая система, когда честный и порядочный человек, принадлежащий к этой системе, незаметно для себя обрастает грязью этой системы и превращается в грязевик, некое подобие снеговика, у которого в основе не снег, а грязь, фактически превращается в оборотоня. А по нашей украинской жизни, обязательно найдется человек, который в этой грязи не заметит хорошего человека и даст этому грязевику палкой по башке. Хорошо, если исход будет не летальный.
    Попок, Калякина и Кривозадова – судьи из местного областного суда г. Новопольска, очень любят деньги. Типичные оборотни в мантии. Прохиндеи высшего класса. Истинные западенцы.
   Влас (Вячеслав) - Семёра – по воле злодейки судьбы вынужден контактировать со всей этой поганой сворой.
  Влад (Владимир) Семёра – простой русский мужик, впитавший в себя всю мудрость простого русского жития.
  Колян Семёра – русский богатырь, боксер, у него кулак с морду Пархома.




Оглавление

                Часть 2        Оборотни

1. Прелюдия (змеиный клубок_                9
2. Зять Пархома                13
3. Не мы таки, жизнь така                16
4. Символ власти                20
5. Пархом и Фисена                25
6. Параша Павленюк                29
7. А жизнь-то налаживается                34 
8. Армянские штучки                37
9. Герл Кишкадюк                41
10. Галюся Гаврилюк                44
11. Проша Кононюк                50
12. Житие мое! Савлик                56
13. Житие мое! Савл                66
14. Полицай Михась                73
15. Корпоратив                78
16. Пятиминутка                87               
17. Исковое заявление                92
18. Сон Анана                94
19. А судьи кто?                98
20. Реинкарнация                101
21. Машина времени                105
22. Судоложество                108
23. Бал Сатаны                113
24. Эпилог                130

            



Прелюдия (змеиный клубок)

    Многие люди считают, что бурная жизнь кипит лишь в столицах да в больших городах мегаполисах. А в небольших провинциаль-ных городках всё идет чинно, мирно, да размеренно и ничего серьезного и масштабного там не происходит и происходить априори не может.  Как же они ошибаются. В таких маленьких провинциальных городках иногда кипят такие шекспировские страсти, жизнь иногда бьет так, да еще гаечным ключом, да еще часто норовит попасть именно по голове, так что если воспроизвес-ти ее проекцию в масштабе на большой город, то он в считанные дни захлебнется от избытка происходящих событий. И необязатель-но чтобы там происходили какие-либо глобальные события мировой важности. В таких населенных пунктах даже маленькое событие иногда приобретает такие гипертрофированные формы, что кажется если сегодня эти события не разрулить должным образом, то завтра рухнет весь мир. Такие события развернулись и в небольшом заштатном украинском городке Новопольске Кривовского района, расположенного аккурат на границе с вражеской Россией.
    Некто Пархом Поросюк, местный маленький чиновник, бывший профорг бывшего колхоза под лирическим называнием «40 лет без урожая» решил расширить свой земельный участок. Есть такая порода людей, которым всё мало. Они, выпучив свои рачье-тараканьи глаза с истеричными, больше похожими на всхлипыва-ния психически ненормального человеку криками: - «Хочу! Хочу! Хочу!» хапают и хапают всё подряд, оно им вроде бы уже и не нужно, но они ни удержаться, ни остановиться уже не могут. Хапают и хапают. Хапают и хапают. Хапают и хапают. У них уже полные карманы, полные закрома, что-то уже не переварившееся самопроизвольно вываливается из заднего прохода, а что-то уже не лезет в глотку, так как оттуда уже что-то уже торчит непотребным напоминанием об их супержадности, а они маниакально продолжают своё: - «Хочу! Хочу! Хочу!» Пархом Поросюк был достойный представитель этой отвратительной породы людей. Купив участок мерою семь соток, довёл его до девяти сток. Показалось мало. Выжив соседа, прикупил себе соседний участок, опять показалось мало. Дальше жила одинокая пьющая бабулька, Пархом заманивал ее левой паленой водкой, пока она не подписала ему бумаги на землю, а когда бумаги были оформлены, она скоропостижно скончалась. Видать водка была очень-очень паленой. Так Пархому достался еще один участок. Этого тоже показалось мало, пользуясь своим положением маленького начальника и возможностью безболезненно проскользнуть в любые аналы прихватил у соседа колхозника еще часть его земельного участка на соседней улице. Опять показалось мало. Начал потихоньку передвигать межу со своим соседом Власом Семерой. Как только его отец, участник и инвалид войны ложился в госпиталь, при возвращении оттуда его участок уменьшался за счет вновь построенных сараев Пархома.
      В этом плане человечество за прошедшие тысячи лет ничего нового и кардинального не придумало, есть всемирный закон сохранения материи и пока даже местным чиновникам Новополь-ска ни разу не удалось его отменить. Но попыток они не прекратили. А закон этот гласит, если в одном месте чего-то прибавляется, в другом месте непременно столько же должно убавиться. По этому же закону Ломоносова решил действовать и Пархом Поросюк. Состряпал себе липовое Свидетельство о том, якобы у него уже пятнадцать соток земли вместо семи и глубоко, глубоко спрятал его в своих Поросюковских аналах, чтобы о нем никто не узнал. Но поскольку у него официально было всего лишь девять соток земли, то начал потихоньку переносить свой забор на соседский участок. Таким образом он прихватил порядка четырех соток у своего соседа Власа Семёры, там в то время жил его отец, пожилой ветеран, участник и инвалид войны. И когда его клали в госпиталь Пархом быстренько нанимал своих друзей, местных алкоголиков шабашников и на соседском участке пристраивал себе сараи. Так что после прихода из госпиталя хозяина, его участок каждый раз уменьшался, а участок Пархома Поросюка, естествен-но, увеличивался. Так в несколько приемов Пархом и увеличил свой участок за счет оккупированной земли соседа инвалида войны сотки на четыре. Захватить то захватил, но это только половина дела, это же все еще нужно узаконить. И вот на этом поприще в захудалом городе Новопольске разгорелся скандал мирового масштаба, а может быть даже и большего. Пархомюки и прочие Поросюки в погонах, мантиях и сюртуках встали на дыбы, чтобы защитить своего подельника Пархома Поросюка.
   Казалось бы, один сосед оккупировал часть земельного участка соседа. Таких случаев в современной украинской жизни тысячи, даже может быть сотни тысяч. В нормальной стране, нормальные власти с нормальной судебной системой, прокурорами, полицаями, следаками, приставами накинулись бы как пчелы на открытую банку меда, в миг бы все разрулили в соответствии с законами и все поставили на свои места. Но это все в нормальной стране с нормальными властями. И в данном конкретном случае не нужно забывать, что это действо происходило в Незалежной Украине сразу же после прихода к власти бандеровских последышей, которые тихой сапой, но довольно шустро люстрировали «усех» нормальных чиновников и на их место поставили своих людей, разделяющих бандеровские взгляды и очень падких на халявные гривны. Не нужно также забывать, что в таких маленьких городках все друг друга знают, все они вместе по праздникам пьют горилку и с помощью друг друга проворачивают свой хотя бы и маленький, но по меркам их городка вполне солидный гешефт. Все руководство таких городков, как змеиный клубок в период спаривания, никто не поймет, где чей хвост, где чья голова, кто жрёт, кто пьет, и кто кого в это время спаривает. Это единое целое и одной из этих змеиных голов и, естественно, задниц была голова и задница Пархома Поросюка.
     Как действуют террористы, в том числе и всем известная ИГИЛ. Это такой же змеиный клубок, только более масштабный. Вначале в какую-нибудь страну, которую они назначили очередной своей жертвой, засылают из своих рядов несколько ублюдков. Те, прикинувшись безвинными овечками приезжают в эту страну, даже иногда устраиваются на работу и ведут себя тише воды и нише травы, или как сейчас принято говорить – ниже плинтуса, это у них называется спящая ячейка. Но когда из вышесидящих кругов раздается команда, они активизируются, получают необходимую литературу, компоненты взрывчатки, делают бомбу и взрывают её в обозначенном вышесидящими руководителями месте. Это если их до этого не вычислили, не обезвредили и не посадили. Или не постреляли, как собак. Что бывает довольно часто. Но это террористы, а здесь в Новопольске мы имеем дело с рядовой гражданской шушерой, которую пока как собак отстреливать нельзя. Закон, к сожалению, не позволяет. Пока.
   Эта же схема заработала и в данном случае, когда Влас Семёра подал иск в суд, разворошив тем самым спящую коррупционную ячейку, то бишь это змеиное гнездо, чтобы самый гуманный и самый незалежный, или как его называют в интеллигентных украинских кругах, незалежалый, до этого времени тихий, незаметный невооруженным взглядом и почти не подающий жизни  змеиный клубок, вдруг встрепенулся: - «Как? Покушаются на святое, на наш гешефт! Наших бьют! Ну, падла, погоди! Где она!?» И вся эта полупьяная коррумпированная   змеиная стая, нацепив кто погоны, кто рясы-мантии, кто просто грязные парадные одежды своими впалыми грудями встала на защиту жулика, вора, прохиндея и оккупанта Пархома Поросюка. Некоторые сейчас подумают, ведь есть же законы, есть гражданский и уголовный кодекс, там все расписано кому, за что и сколько. Наивные глупцы! Они даже и не подозревают, что эти законы написаны для того, чтобы каждый член этого змеиного клубка мог неугодному этой стае человеку подобрать из этих кодексов соответствующую статью, если тот отказался платить бабки или их у него просто нет.
      Казалось бы, вопрос не стоит и выеденного яйца, какой - то там небольшой участок земли, который в денежном выражении ничего не стоит. Но вся эта змеиная стая так встрепенулась не по поводу этого несчастного участка земли. Она своим глубоко коррумпиро-ванным змеиным нутром почувствовала в этом угрозу своей гегемонии на право распоряжаться законами по своему корыстному усмотрению. Ведь важен не сам участок, важен прецедент. Ведь дай слабину один раз и завтра десятки, сотни, а то и тысячи других людей поднимут головы, а мы чем хуже? Мы почему не можем своих обидчиков коррупционеров поставить на место. А вся эта властная шушера, эти обидчики: жулики, воры, оккупанты, фальси-фикаторы, коррупционеры и прочие прохиндеи уже проплатили этому змеиному клубку свое право быть неприкасаемыми.  Итак, где через завхоз, где через завсклад, где через перёд, а где и через зад, у Пархома везде были свои люди из этого змеиного клубка, каждый со своими слабостями и пристрастиями и благодаря им он стал счастливым обладателем пяти земельных участков, два из которых были нагло оккупированы у соседей. Но счастье его длилось недолго, так как ему скоропостижно выделили на горе еще два квадратных метра земли для окончательного успокоения.
Зять Пархома

                Чужие дети растут быстро. Это все знают. Но свои растут хоть и медленно, но в один прекрасный день родители замечают, что и их сын или дочь тоже выросли. Любящие родители непроизвольно для сына присматривают невесту, а для дочери зятя, иногда при этом строят такие комбинации, что у любого Наполеона голова пойдет кругом. Так незаметно и у Пархома выросли дочки. Старшая Лора как-то незаметно выскочила замуж за своего станичника, как, впрочем, и желал Пархом, но так как он ей был не родным отцом, а ей в свою очередь не нравилась его хамская манера общения, ведь Пархом, когда был в большом подпитии, начинал ощупывать её ниже пояса и прижимать ее в каком-нибудь темном углу, поэтому она с мужем сразу же после свадьбы уехала жить в другой город. Пархом памятуя об этом, решил вторую дочку Нату, она была ему родная дочка, обязательно оставить жить при себе. И когда на горизонте объявился гарный хлопец, который всем представлялся просто Лёхой и недвусмысленно начал ухлестывать за Натой, Пархом стал наводить справки, как-никак, но он работал маленьким профсоюзным боссом в колхозе имел связи и определенные навыки. Оказалось, Леха был парень хоть куда, приезжий с севера, но ему на югах нравилось больше, чем на севере, и он решил здесь пускать свои корни. Пархом, хотя поначалу был против чужака, даже иногда хотел матюгнуть Леху, когда он провожал Нату до самого его дома, но, когда тот в очередной раз пришел с Натой до калитки и, Леха увидав Пархома предложил: - «Дядя Пархом, а вы не выпьете со мной шмурдячку?», Пархом немного расслабился, как не выпить на халяву?  А выпив халявной самогонки совсем оттаял, потом, поговорив с Лёхой о жизни часа два, пока не закончилась литровая бутыль самогонки, пригласил его на следующий день в гости уже в качестве жениха.
                После очередной выпитой литры Пархом расчувствовавшись сам и предложил, раз такое дело, приходи к нам жить на правах зятя. Ната хотела было возразить, их отношения были не настолько близки, чтобы так уже сразу ложиться в постель, но Пархом так на нее зыркнул, что у нее в горле слова застряли вместе с куском сала, которое она никак не могла пережевать. Чего, чего, но тяжелую руку отца она знала хорошо, бил он в детстве ее не раз, при чем бил со всего размаха, особенно не выбирая место приложения своего кулака, а в большом подпитии старался чаще всего попасть между глаз и неоднократно ему это удавалось. Ната выбежала в коридор откашливаться и дожевывать сало и на этом, собственно, сватовство и закончилось.
        Молодым выделили отдельную комнату и Лёха на правах полноправного члена семьи, остался ночевать в их доме. Часа через два из их комнаты раздался идиотский смех Наты, она всегда так начинала беспрестанно смеяться в стрессовой ситуации. Ната, теперь законная жена Лехи, добрая, но недалекая девица, поехав в молодости один раз с подружками в город Новопольск решила поучаствовать в конкурсе для идиотов, кто больше съест пирожных. Она любила поесть, а сладкое любила еще больше, потому быстро выбилась в лидеры, но перед самым финишем поперхнулась и чуть было не отдала Богу душу. Подоспевшие зрители успели её откачать. Это происшествие так подействовало на ее психику, что при виде пирожных или наличии какой-либо другой стрессовой ситуации ее начинал раздирать неудержимый идиотский смех. Потом заметили, что такой же неудержимый смех у нее начинался если ей, показывали большой палец. Она по полчаса не могла после этого остановиться, уходила в огород и там долго-долго смеялась. Через полчаса смех в спальне молодоженов прекратился. «Ну, слава Богу - подумал Пархом, - может скоро и внуки пойдут».
     Жизнь пошла своим чередом, но Леха никак не мог найти себе работу по душе, да видно, не очень-то и старался, но деньги откуда-то у него все-же водились. Пархома это сильно интриговало, а когда из холодильника начал исчезать маргарин, который Пархом обожал, он решил поговорить с зятем по душам, только нужно было найти подходящий момент.
   Прошло еще немного времени и Ната благополучно разрешилась девочкой, которую назвали Валей. Как водится сели обмывать и Пархом решил, что настал благоприятный момент для обстоятельного разговора. Он хоть и был туповат с детства, но житейские истины хватал на лету и когда кто-то говорил, что по Фрейду ноги всех проблем растут из детства, он глубокомысленно, помня своё пристрастие к маргарину добавлял, не только из детства, бывает, что и из других мест. С маргарина он и начал разговор с зятем. Естественно, когда вторая бутыль самогона оказалась пустой, разговор пошел совсем серьезный.
    Его новый зять Лёха Хвыля, по кличке «Холуй», был малый не промах. Оказалось, он тоже сидел в тюрьме, только на севере, и там ему дали эту кличку. Первые подозрения по поводу вновь испеченного зятя у Пархома возникли, когда тот обвел на новом календаре все красные даты голубым карандашом. К тому же больше всего Леха любил голубцы с маргарином, а увидев красивого мальчика становился необыкновенно ласковым, непроизвольно выпускал из левой ноздри большую зеленую соплю и всегда обращался к нему со словами: - «Голубчик, голубчик». Любимым анекдотом Лехи был анекдот про двух грузин, который Леха рассказывал знакомым и незнакомым, но всегда с чувством, толком и расстановкой: - «Вечер. Парк. В стороне стоит влюбленная парочка. Раздается голос: - «Тебя как зовут?» «Гоги». «Меня тоже». После этого он ненадолго заливался идиотским икающим смехом, но через пару минут грустнел, будто что-то вспоминал далекое и приятное, сегодня уже недоступное, а иногда даже, у него по щеке текла скупая мужская слеза. Почему Леха очень уж сильно любил маргарин, он так и не сознался, но Пархом, на зоне имевший кликуху «Додик», когда узнал статью, по которой Леху осудили, все понял. Посадили его за то, что он пытался изнасиловать свою сестру и он всю отсидку не покидал место у параши. Пархом на личном опыте прекрасно знал, что это такое, но не считал это чем-то зазорным или предосудительным. Но Леха категорически от всего отказывался: - «Это всё брехня, не было такого, ведь я даже не кончил». Последнее он считал убойным аргументом в свою пользу и ничьи доводы не признавал. Пархома это устраивало, и он только предупредил Лёху, чтобы к родным Пархома он с такими предложениями не подходил, так как Пархом начал замечать, что Лёха очень уж часто и очень уж недвусмысленно терся возле своей тёщи, Вады.



Не мы таки, жизнь така.

     Плохо ли, хорошо ли, но жизнь в семействе Пархома продолжалась, Ната родила ему еще внука Вовика, которого назвали в честь очередного президента Незалежной Украины, а Лёха, наконец, нашел себе работу охранником вахтовым методом где-то там под вражеским городом Подольском.
   Когда обмывали внука, Вада, жена Пархома выпив лишку самогонки разоткровенничалась с Пархомом. А все началось с того, что их дочь Ната по ночам регулярно в течение минимум получаса, заливалась идиотским смехом и никак не могла остановиться. Вада хотела уже показывать её психиатру, но как-то они разговорились чисто по-женски и на прямой вопрос с чего это она так смеется, Ната отвечала: - «А ты бы видела его мужской прибор, он же сантиметра три - четыре, не больше. И я как увижу его, не могу сдержать смех». Но Вада рассудила, раз дети были, а это главное, остальное дочь может добрать и на стороне. Пусть берет пример с матери. Что, впрочем, Ната и делала, когда Леха уезжал на работу.
                Так бы оно и продолжалось дальше, если бы на этот раз Вада не выпила самогонки больше Пархома и всё это ему не рассказала. Пархом распрямил свою извилину и ему на ум пришла замечательная идея. Если Ната гуляет в отсутствие Лехи направо и налево, почему она не может удовлетворять отца, то бишь, его Пархома? К тому же у самого Пархома что-то тоже приключилось с психикой после тюрьмы. Раньше он подкатывал к чужим женщинам, а теперь они ему стали не интересны, и он переключился на Нату. Так как в детстве он бил ее и часто, и сильно, она его боялась, как черт ладана и ни одному его слову не могла перечить. Вада, эта старая и вечно полупьяная баба ему давно надоела, и он даже с каким - то благоговением начинал вспоминать времена первой отсидки: настоящий мужской групповой секс и такой вкусный хрустящий халявный маргарин. Решив не откладывать дело в долгий ящик, Пархом начал недвусмысленно подкатывать к Нате. То нечаянно прижмет ее, то обнимет, а руками в это время шарил по всему ее телу. Она начинала сопротивляться, но Пархом с диким ором набрасывался на нее, ты чего это падла, плетешь тут? Прошло совсем немного времени, Леха уехал в свою очередную командировку, Вада напившись по этому поводу в стельку, ушла спать и Пархом захапав Нату в охапку, повел ее в свинарник на сеновал. Там все и произошло. Когда Ната одевалась, заливаясь идиотским смехом вперемежку со слезами и соплями, Пархом показал ей вилы, вякнешь, получишь вилы в бок. Она и молчала.
                Когда однажды об этом узнал Леха, он, выхватив огромный кол из забора и начал лупить Пархома куда попало. Пархом бегал вокруг своих сараев с визгами: - «Убивают, убивают», но соседи с неподдельным любопытством наблюдали этот процесс, так как знали, минут через двадцать-тридцать они всё равно вместе сядут за стол и как ни в чём не бывало будут вдвоём жрать самогонку. В начале Пархом прятался от Лёхи в свинарнике, там был у него потаенный уголок. Но Леха вскоре его вычислил и, поставив снаружи лестницу, махая сверху через стенку колом принялся охаживать тестя этим дубьем в его закутке. На этот раз ни один удар не прошел мимо. Пархом удвоив визги, решил бежать за свинарник, но Леха уже знал этот маршрут и притаился за углом с другой стороны. Пархом думая, что наконец-то спрятался от разъяренного зятя, сбавил шаг, но тут на него из-за угла обрушился новый шквал ударов. После нескольких таких процедур Пархом понял, что лучшее средство в таких случаях, это брать ноги в руки и бежать куда глаза глядят. Так он через несколько огородов, в том числе и через огород Власа Семёры прятался у соседа Кишкадюка. Ему говорил, что зять напился, а после тюрьмы от самогонки у него едет крыша и потому он дерется.
                Как-то раз к Власу пришел в гости его двоюродный брат Николай, бывший боксер с кулаком размером с морду Пархома. А морда Пархома тоже была весьма и весьма внушительной. Кто видел эту морду, только тот может реально представить себе кулак Николая. Только они вышли в сад полюбоваться молодым цветущим садом, как мимо них пробежал Пархом. Николай имея боксерскую реакцию схватил Пархома за шиворот: - «Ты чего это по чужому участку бегаешь, да еще по грядкам?» Тот с испугу, что его сейчас настигнет зять, сказал Николаю что-то невразумительно-матерное и что Николай естественно расценил как ругань в свой адрес. Ругаться в свой адрес он никому не позволял, и этот раз не был исключением. Николай бывший боксер, а у любого хорошего боксера вначале срабатывает кулак, а потом уже появляются мысли по поводу происходящего инцидента. А Николай был хороший боксер и никто не успел ничего сообразить, как его кулак обрушился на морду Пархома. Тот, неуклюже свернувшись калачиком отлетел на пару метров и затих. Пархом знал из своих аналогичных многочисленных случаев, нужно прикинуться либо мёртвым, либо обездвиженным, тогда бить будут меньше. В этот момент появился Леха с колом в руках и видя, как его тесть лежит в невменяемом состоянии, размахнувшись колом и с криком: - «Наших бьют» замахнулся на Николая. Прошли какие-то доли секунды и Леха лежал рядом с Пархомом. Николай поставил свою ногу в ботинке 47 размера между мордами Лёхи и Пархома и ласково так спросил: - «Еще добавить?» Пархом вдруг резко ожил и они испуганно, оба хором, будто договорились и отрепетировали заранее, как недорезанные пархоменковские свиньи завизжали: - «Нет! Нет! Мы больше не будем!» и довольно проворно поползли на четвереньках: Леха в направлении дома, а Пархом в направлении Кишкадюка.
                Герл Кишкадюк был местный масон и у него только что закончилась очередная сходка, но сегодня было всего три человека и все проходило как-то не по плану. Когда к нему ввалился грязный Пархом он сначала хотел возмутиться и его прогнать, но какая-то чуйка его остановила, он предложил Пархому бутерброд с маргарином и начал поглаживать его в районе ягодиц. Пархом стоял как вкопанный и Герл рукой пригласил Пархома наклониться. Как с Пархома упали штаны никто из них не помнил, но уже через несколько секунд Герл запыхтел позади Пархома и начал делать скабрезные движения, напоминающие модный в те времена танец «шейк» и масонский ритуал одновременно. Пархом не сопротивлялся, а памятуя свое тюремное прошлое у тюремной параши, которое он часто вспоминал с ностальгией, даже взял себе новый бутерброд с маргарином и тихонько начал его пожирать.
                Через час вернувшись домой они как ни в чем не бывало сели с Лехой пить самогонку. После третьего захода Пархом подумал, раз ему было приятно у Кошкидька, то и Лехе тоже должно быть приятно, тем более он знал про трехсантиметровый пенис Лехи и про свои весьма внушительные причиндалы и достав пачку маргарина, положил её перед Лехой на пол, жестом показывая, чтобы тот наклонился. Тот повиновался, видимо такие же мысли обуревали и его. Как у Лехи упали штаны тоже никто из них не запомнил, но Пархом уже через пару минут как паровоз по имени Герла Кишкадюка пыхтел у Лехиной задницы исполняя те же самые вульгарные движения того же самого танца под названием «шейк». Минут через десять Леха уже в штанах разливал самогонку и после этого случая Пархом с Лехой больше не ругались. Только родные стали замечать, в их присутствии Пархом с Лёхой самогонку не пили, а как только они все куда-то уходили, у них начиналось застолье. Чем оно заканчивалось, никто, конечно, не догадывался.
                Но как это часто бывает, идиллия заканчивается на самом интересном месте. Так случилось и здесь. Пархом с Лёхой не успели вдоволь насладиться совместной дегустацией маргарина, как Лёху осудили на три года за кражу. Оказалось, он, подрабатывая охранником во вражеском городе Подольске, ухитрялся ночью продавать все, что охранял и что местные жители могли купить. На этом и попался.




Символ власти               
   
   Как известно у Влада Семёры возле дома лежало огромное бревно, которое он когда-то выспорил у местного прохиндея, вора и оккупанта Пархома. По вечерам соседи часто собирались у этого бревна, оно служило и стулом, и столом одновременно. На нем спокойно могли разместиться человек десять, не занимая места, предназначенного для закуски и выпивки. Но если кто-то думает, что они там только и делали, что глушили самогон, тот сильно ошибается. Влад Семера знал много стихов, особенно он любил стихи восточных поэтов, Хафиза и Омара Хайяма и если к ним в компанию попадала женщина, он проникновенно и с выражением читал им их стихи, да так, что женщины вытирая слезы и сопли сами молча шли в свои амбарные тайники и приносили самогонку, только ради того, чтобы еще раз насладиться этими чудными восточными виршами.
   Но, когда собирались одни мужики, разговор часто заходил и о политике. Так случилось и на этот раз, а поводом послужила посадка на три года в тюрьму под названием «Чёрный лебедь» зятя Пархома. Разговор, естественно, зашел об украинском правосудии. Основной лейтмотив был таков, чтобы государство существовало и было более или менее дееспособно, оно должно обладать всеми атрибутами власти, против этого никто не возражал. Одним из основных таких атрибутов власти является суд. А у суда соответственно, должны быть свои символы, отображающие истинную, майданную Незалежность и стремление Украины стать частью просвещенной Европы с ее демократическими гомоценностями. Одним из таких символов стала Украинская Фемида. Вокруг этой Фемиды и завертелся вопрос.
     После непродолжительной дискуссии, пришли к следующему консенсусу: этот символ был взят властями Украины из древнегреческой мифологии и звали ее Фемида. Фемида у греков была Богиня правосудия, римляне же называли её просто Юстиция.
     Богиня Фемида изображалась с повязкой на глазах, весами и мечом в руках. Она олицетворяла собой правосудие и закон:    
      Повязка на глазах символизировала беспристрастие.
      Весы - древний символ меры и справедливости. На весах правосудия Фемида взвешивала добро и зло, то есть все поступки, совершённые смертными при жизни. Судьба людей в загробной жизни зависела от того, какая чаша перевесит. Такие трактовки можно было встретить ещё у древних египтян при описании суда Осириса.
     Меч Фемиды обоюдоострый и находится он в ее правой руке и означает «правое дело». На этом месте Пархом не утерпел и визгливо вскрикнул: - «Слава Украине», но так как его никто не поддержал, утих. Этот меч Фемиды не только карает, но он еще и предупреждает преступления. То есть одной стороной карает, другой обороняется. То есть два в одном флаконе, как это вещает современная реклама.
   Так бы оно всё и закончилось на этой демократической ноте, но поскольку все спиртное было как-то быстро выпито и ни на кого отрезвляюще не подействовало, да и добавки пока не предвиделось, слово взял Ванька Купырь. Все замолчали и немного напряглись, по трезвой он иногда выдавал такие идеи, что хотелось тут же встать, построиться в шеренги по двое и с криками: - «Кто не скачет, тот москаль» вприпрыжку бежать до самой Европы. Все думали, что, он и сегодня начнет, передразнивая недоносков с Майдана и поглядывая на Пархома свою речь с призыва: - «Москаляку на гиляку», но он прокашлялся и с серьезным видом спросил присутствующих: - «Многие ли знают, но ведь в сегодняшней Украине этот образ Фемиды нынче трактуют немного иначе.  Это же, в сущности. неадекватная, полуголая баба с зарубежной пропиской, а что она может натворить с завязанными глазами и довольно огромным ножичком, одному Богу известно, а может быть неизвестно даже и ему».
    Прокашлявшись еще раз продолжил: - «Ведь что она взвешивает на весах непонятно, она же не видит ничего, но ей это видимо абсолютно по фигу, а то, что она может натворить сослепу этим полуметровым ножичком, это уже опасно по - настоящему. Это холодное оружие, которым она разит не преступников в мантии, а любого, кто окажется рядом. Она же все равно ничего не видит».
    Кашлянув еще раз добавил: - «А судьи ее знают хорошо, их с ней знакомят еще в институте и, по всей вероятности, предупреждают: - «Туда не ходи, сюда ходи. Меч на голову упадет, совсем мёртвый будешь».      
    Пархом, только что отвез зятю в Чёрный лебедь очередную порцию сухарей, тоже решил высказать свои мысли и как истинный бандеровец попробовать защитить новую власть. Но, как всегда, получилось невпопад. «Это правда, ведь рядовой украинский обыватель, не знакомый с самой честной украинской юриспруденцией крутится около неё и даже не задумывается, куда в следующий момент махнет эта не вполне трезвая и не вполне адекватная иностранная тетка. Поэтому в Украине сегодня установлена власть Бандеры, он то точно знал, что нужно Украине и ее гарным хлопцам-западенцам.
     В других, враждебных странах суды не состоялись как органы правосудия, не то, что защитники Майдана в Незалежной Украине. За Майданным бугром это карательные органы, которые не видят человека и его горести, да и отбор кандидатов в судьи у них весьма странный, поскольку не учитывается мнение граждан того населенного пункта, на территории которого расположен тот или иной суд, граждане лишены права инициировать процедуру лишения полномочий судьи, а этими полномочиями наделяются не самые лучшие представители этих стран». Еще раз прокашлявшись о оглядев притихших соседей, продолжал: - «У нас главное при назначении судьи, это патриотизм, а проявляется это тогда, когда он (она) скачет и имитирует помещение москаляки на гиляку». «А у них правосудие сопровождается многочисленными нарушениями со стороны судей, черствость, бездушие, чванливость, одним словом, тотальная коррупционность судей, вот основные качества, этих назначаемых так называемых судей всех стран, с которыми мы воюем».   
      «Да, да! - Подхватил Ванька Купырь. Демократия на Украине с приходом новых майданутых бандеровских властей, по сравнению с отсталыми соседними странами типа России, шагнула далеко вперед. Новые власти показывают свою безграничную толерантность к бандитам и демократическую открытость секс-меньшинствам, особенно хорошо это видно на гей-парадах всему миру, поэтому, чтобы она сама воочию видела эти достижения Незалежных властей, решили Фемиде открыть глаза, сняв с нее эту убогую повязку и на Верховним суде Украины Фемида уже без повязки и вместо меча у нее в руке щит». Но Пархом удивляясь сам себе и своему неожиданно открывшемуся красноречию, перебил Ваньку Купыря: - «Да-да. Теперь Фемида Верховниго суда Украины всё видит и всё слышит. По идее новых властей, без повязки на глазах Фемида точно знает кто есть «ХУ», а кто еще не совсем «ХУ», ведь теперь украинская Фемида не слепа, а значит не подвержена слепой ярости. Теперь, власти Незалежной Украины точно видят, а значит и знают, кто их враг, а кто просто недруг. И в этом им помогает Фемида Верховниго суда, она всех видит насквозь».
       Пархом удивляясь сам себе, как он ловко оппонирует самому Ваньке купырю решил поставить в споре жирную точку и таким образом сегодня выйти отсюда победителем: - «Щит обозначает то, что Украинская Фемида теперь никому не угрожает, а напротив защищается от врагов как с востока, так и с юга, она не рубит всех подряд, кто попал в её липкие руки правосудия, как это было раньше и как это происходит во вражеских и недемократических странах, а стоит со щитом на страже Украинской Родины, защищает своих хлопцив от чужой донбасской несправедливости, а свои территории подаренные ей Россией защищает от России, Венгрии, Румынии, Польши и от других не очень демократических стран, защищает от русских, венгров, румын, поляков и еще от других каких-то варваров». Выпалив это, победно посмотрел на притихших соседей. Но Ванька Купырь, не был бы Ванькой Купырем, если бы поставил на этом разговоре точку. Недобро улыбнувшись, посмотрел Пархому прямо в глаза и предложил, ну, а теперь в этом свете поговорим о твоем зяте: - «Он что больше всех украл? Нет! А почему его посадили?» Сама эта посадка зятя в тюрьму для Пархома была как раскаленный гвоздь в заднице, он считал это чудовищно не справедливым, ведь сегодня все воруют и не по таким мелочам, как его зять и с пеной у рта доказывал всем его невиновность. Пархом после этих слов Ваньки поперхнулся, но не найдя достойных аргументов опустил голову. Ванька, осознав свою довольно легкую победу ласково толкнув Пархома в бок произнес, есть один вариант вытащить твоего зятя из тюрьмы. Пархом воспрянул: - «Как? Как»? «Только это дело затратное, ты его, пожалуй, не потянешь». Но у Пархома уже загорелось в одном месте и он, ерзая на бревне, будто сучок глубоко попал ему через анал  и прямую кишку прямиком в сердце, понизив голос сообщил, что бабки есть и он ради зятя не поскупится.


   Ванька победно оглядел компанию, дал всем понять и Пархому в первую очередь, такие дела на сухо не делаются и Пархом сделав умный вид и не говоря ни слова сорвался с места крутым аллюром, буквально через несколько минут выскочил из дома и протянул Ваньке бутылку самогона. Тот повертел ее, посмотрел на всю компанию, как будто прикидывая, по сколько же это грамм достанется каждому и вернул бутылку Пархому: - «Поедешь на зону, отдашь ее вертухаям, а нам западло размениваться на такую мелочь». Пархом недоуменно посмотрел вокруг, что-то в голове у него щелкнуло и он, взяв эту бутылку из рук Ваньки, метнулся было вместе с ней домой, но тут его остановил громкий окрик Ваньки: - «Стоять!!» Пархом громко икнул, в штанах его раздался специфический свист и бутылка, вывалившись из его потных из рук, упала прямо Ваньке под ноги. Ванька ногой подвинул её к себе поближе: - «Теперь иди». Пархом в ступоре постоял еще минуту или две, но новый, еще более грозный окрик Ваньки будто сдул его с места и через пару минут Пархом поставил на бревно трехлитровую банку с самогоном. Опять установилась неловкая тишина, грозившая Пархому обломом только что намечающейся сделки века и Пархом сорвавшись с места в третий раз метнулся домой и притащил огромный шмат сала, банку соленых огурцов и буханку черного хлеба. Все заулыбались, не зря они все так уважали Ваньку Купыря, вечер - то с его подачи намечается серьезный.
  Когда и банка с самогоном, и бутылка были опустошены, не говоря уж об огурцах и сале, Пархом вдруг вспомнил по какому поводу он сегодня проставляется, а что, собственно, делать с зятем? Ванька сделал довольно длительную, по Станиславскому, паузу, похлопал Пархома по плечу и тихо сообщил, на днях в суде намечается корпоратив, я тебя порекомендую, а там уж сам договаривайся хоть с судьями, хоть с самим шефом. С шефом будет дороже, но надежней.



Пархом и Фисена

    Земельные споры невозможны без каких-либо документов, а их у Пархома не было. Вернее были, но они все противоречили его поставленным целям. А цели у него были грандиозные, оккупировать земельные участки соседей, а главное оккупировать часть земельного участка своего соседа Власа Семёры. И, тут-то Пархом обратился к Фисене нарисовать ему очередной липовый план. Фисена служил в местной конторе землемером и чертежником. Это был малый, который всем своим видом напоминал полудохлого живчика на рыболовном крючке, худой, вертлявый, но суть любого предложения, где решение могло оказаться денежным, схватывал на лету. Но как говорит народная молва, хорошими делами прославиться нельзя, так же, как и честно работая жить припеваючи, то он и оказывал, с позволения своей не такой уж и высокой должности некоторые платные услуги. По поводу своей должности он говорил так: - «Не место красит человека, а человек место, да и деньги не пахнут». И он не так уж был и неправ.
   Когда Пархом обратился к нему с этим предложением, Фисена долго чесал затылок, смотрел на небо, несколько раз оборачивался, то налево, то направо, то назад будто кто-то его там ожидал. «Ты понимаешь, у меня нет сейчас времени, я купил кур, а им нечего клевать, нужно где-то доставать зерно».
    Пархом не понимая еще смысла этого Фисеновского монолога начал его убеждать, да это же ведь недолго, а у меня и самогонка есть. Фисена опять почесал затылок еще раз медленно посмотрел по сторонам: - «Ты понимаешь, у меня нет времени, я купил еще индоуток, а им тоже нечего клевать, нужно где-то доставать зерно».
  Пархом продолжал гнуть свою линию, ничего страшного, я своих бывает не кормлю целыми сутками, зато после у них аппетит зверский и растут они быстрее. Фисена почесал затылок, потерся спиной о стойку забора, интенсивно поскрёб в районе мошонки, что-то поискал в районе ягодиц и ничего серьезного там не найдя повторил уже раздраженно: - «Ты понимаешь, у меня нет времени, я купил еще и гусей, а им вообще нечего клевать, нужно где-то доставать зерно».
     Пархом остановился в недоумении: - «При чем здесь куры, гуси утки, когда человеку предлагают выпить?» Фисена опять почесал затылок, потом также тщательно почесал где-то там глубоко между ягодицами, посмотрел на безоблачное небо, посмотрел на Пархома и без обиняков выпалил: - «Ты чё, правда, дурак? Или мне люди про тебя неправду говорили. Ты работаешь начальником в колхозе, сейчас идет уборка зерна, а у меня птицу нечем кормить».
     Пархом тоже почесал затылок: - «Что же делать?»
    «Видимо люди про тебя правду говорили. Повторяю, тебе прямым текстом, ты мне привозишь машину зерна, а я тебе рисую все, что угодно».
    «Что так всё просто. Завтра же машина зерна будет. Покажи куда ссыпать».
     Пархом в это время работал в колхозном профсоюзе. После Председателя колхоза и парторга, это была третья по значимости должность в колхозе. Так как Пархом был профоргом, кому надо давал путевки в санаторий, своим приближенным выписывал премии, детишкам льготные путевки в пионерлагерь, да, мало ли, какие проблемы могли возникнуть у простого и не очень простого колхозника, так что у Пархома везде были свои люди. Для себя и своих друзей Пархом всегда умудрялся наполнять амбары зерном в первую очередь. Но если кто-то думает, что это было так просто, он глубоко ошибается. Ведь каждую машину перед выездом взвешивали и когда она приезжала на ток, взвешивали еще раз. Так что украсть по дороге хоть немного зерна, значит подставиться под уголовную статью. Чтобы безнаказанно воровать пшеницу, что, что, а насчет что-нибудь своровать у Пархома извилина, хоть и была она единственной, но в эти моменты работала четко, он со своими подельниками и придумал незамысловатую схему. Когда нужно было кому-нибудь привезти пшеницу, почему-то в это самое время ломались весы, и несколько машин, в том числе и та, своя отправлялись на ток не взвешенными. Как только такая машина выезжала с поля, Пархому делали звонок: - «Машина без веса» и он через 10-15 минут уже ожидал эту машину на дороге. К своему горбатому Запорожцу он приделал деревянный короб, куда влезали ровно полторы тонны пшеницы или другого зерна. На дороге у машины, та которая без веса приоткрывали задний борт, и пшеница тонкой струйкой текла в этот импровизированный короб. Этот процесс у Пархома был доведен до филигранности, после этой процедуры почти всегда не оставалось на земле ни зернышка, ну а если и оставалось, то местные воробьи и голуби, не успевая сказать «спасибо» весь этот компромат быстренько склевывали, а Пархом отправлялся восвояси по ранее намеченному маршруту к очередному клиенту.
    Прошло всего три дня, у Пархома на руках был новый липовый план, заверенный всеми, кого он снабдил зерном. И в тот же третий день Пархом, выпив пол-литра самогонки в семейных трусах до колен, которые ему заменяли шорты, стоя на оккупированном участке кричал соседям на всю улицу: - «Дела нужно уметь делать. Я Фисене привёз машину пшеницы, и он мне теперь любой план нарисует».
    Но судьба штука капризная. Оказалось, из-за того, что погода в этом году и летом и во время уборки была дождливая, пшеницу перед погрузкой в машины брызгали какой-то жидкостью от гниения. Естественно, такой пшеницей живность нельзя было кормить 2-3 недели, пока она не распадется на нейтральные составляющие. Пархом этого не знал, тем более этого не знал Фисена и на радостях насыпал и курам, и гусям, и индюкам и даже свиньям пшеницы от души.
   Наутро птица лежала бездыханная в одной большой кучке, а свиньи визжали как Пархом, когда его кто-нибудь дубасил. Фисена быстренько сориентировался, позвал братьев цыган, и они дохлую птицу увезли куда-то там на продажу, а всех поросят порезали и сдали перекупщикам. После этого Фисена на Пархома затаил зло и в конторе предупредил, у Пархома бумажки фальшивые, чтобы никто их не принимал.
   Пархом ничего этого не зная, счастливый приперся в Правление колхоза, но там ему доходчиво объяснили про его фальшивки, но так как он там был парень свой, то ему посоветовали обратиться к Ульяне Йосифовне Ходосовой, такому же чертежнику, как и Фисена. Ходосова Ульяна Йосифовна, была баба не промах, калач тёртый, за свои делишки уже успела полтора года оттарабарить в женской колонии, это, не считая два условных срока, так что правила обхождения знала и работала, как ей казалось очень тонко. Здесь, наверное, нужно сказать, что раньше у нее была фамилия Ульянова, но после отсидки потенциальные клиенты всегда уточняли: - «Это та Ульянова, которая как Ленин в тюрьме сидела?» и обходили её стороной. Поэтому она посчитала разумным взять себе фамилию матери – Ходосова. Но, как это часто бывает у людей недалеких, они сначала что-то сделают, а потом думают. Все сразу и дружно начали звать её лишь по инициалам Х. У. Й. (Ходосова Ульяна Йосифовна). И те, кто приходил к ней впервые удивленно уточняли, это мужчина или женщина, а если женщина, то почему у нее мужское имя? Хотя она работала, как ей самой казалось умно и тонко, но почему-то всегда попадала впросак, не было ни одного ее проекта, который бы не приходилось переделывать. Деньги она брала наперед и никогда не отдавала, сказывался опыт, приобретенный на зоне. Никто не знает, как это началось, но все, кто приходил к ней переделывать ее чертежи к её инициалам прибавляли ещё частицу «ло», а всё вместе в среднем роде, и так в среднем роде ее все и звали: кто ее знал, и кто не знал. Всем была интересна ее реакция, особенно когда она была или с похмелья, или с подпития, тогда она громко и от души крыла всех трехэтажным матом, а из соседнего кабинета кто-нибудь будничным голосом спрашивал, кого это сегодня наша Ху…ло так громко зовет? Она обижалась, ругалась ещё громче, но всех это только раззадоривало и веселило, и ее начинали звать по вновь приобретенному имени ещё чаще, еще громче и по поводу, и без повода.
   Но когда к ней пришел Пархом знакомиться, она только что похмелилась и была в хорошем расположении духа.  И даже пообещала ему помочь узаконить оккупированные сотки у своего соседа Власа Семеры.




Параша   Павленюк

   Жили- были… Так начинаются многие сказки, и эта тоже так начинается, хотя это не сказка, а истинная быль. Итак жили – были не особенно тужили два неплохих человека, жена и, соответственно, её муж, потомственные профессиональные большевики. Одного (жену) звали Вилена – по имени В. И. Ленина, а другого (мужа) Ивстал – по имени Иосифа Виссарионовича Сталина. Как известно, как лодку назовешь, так она и поплывет. Сейчас уже все согласились с тем, что не только слова, но и мысли материальны. И имя человека влияет на всю его дальнейшую жизнь. А их имена обязывали, и все свое свободное время они проводили на работе, так как были далеко не простыми партийными работниками. Между делом как-то так получилось, что у них точно Первого мая родилась дочь. Назвали ее в честь этого праздника – Даздраперма (Да здравствует 1 Мая). Поскольку у них не было свободного времени, дочерью занимались все, кто оказывался в данный момент поблизости. Имя Даздраперма многим было трудно выговаривать и постепенно ее стали называть просто Сперма. То есть – «С праздником Первомая». Как только она подросла, родители устроили ее на комсомольскую работу. Сказалась наследственность – к комсомольской работе у нее был явный талант. Если прочие комсорги не могли после работы никого собрать, то для нее этот вопрос не стоял вообще. И у нее вскоре образовался актив человек эдак десять, которые чуть - ли не каждый день оставались после работы и решали какие-то свои комсомольские дела. Родители не могли нарадоваться на дочь, уже мнили, что она скоро подрастет и перейдет на партийную работу, а с их помощью сделает там головокружительную карьеру, а если все сложится удачно, то на карьерной лестнице переплюнет и их, родителей. Но когда она съела все соленые огурцы в доме и стала заметно поправляться, родители забеспокоились. Оказалось, что она уже на третьем месяце беременности. Кто отец будущего ребенка, она не знала и на настойчивые родительские вопросы она рассказала, что по вечерам они устраивали небольшие комсомольские оргии с пьянками, она как комсорг была там заводилой и получила кличку «Стакан Спермы».  Пьянки всегда заканчивались свальным сексом, когда они каждый вечер менялись партнерами, а иногда и за один вечер комсомольцы могли испробовать две-три комсомолки, а комсомолки соответственно два-три комсомольца. Так что отца вычислить было весьма проблематично, а бастрюка растить как-то не хотелось, они все-таки серьезные и уважаемые люди из серьезной и уважаемой на Майдане семьи. Недолго советуясь, ее отвели к знакомому доктору, и он благополучно избавил их семью от нежеланного плода. С этих пор родители за Спермой начали пристально присматривать, но ее как будто прорвало.
    Она убегала из дому, бывало даже ночью, когда родители спали. Прошло несколько лет безуспешных попыток, но всё продолжалось по - прежнему и ее решили отпустить в свободное плавание и отправили в другой город жить самостоятельно. Там она путанила и пользовалась большим спросом. Сперма была опытная, с огромным стажем проститутка, знатная минетчица. У нее не было передних зубов, выбил какой-то джигит за то, что потребовала деньги перед секс процедурой. Это придавало дополнительный эффект ее и так выдающимся способностям на ниве порноиндустрии и иногда к ней даже записывались в очередь. За дополнительную плату она демонстрировала свой коронный номер: заглатывала все мужские причиндалы целиком и полностью, которые каким-то непонятным образом проскальзывали в ее гортань.
       Все было бы ничего, но она по очередному залету родила двойняшек, мальчика и девочку, от кого не помнит, была, как всегда, очень пьяная и, как всегда, обслуживала одновременно несколько мужиков. Девочку назвала Прасковьей, а мальчика Павлом. Но все их, почему-то звали Пашами: и мальчика, и девочку. Все знают, что красота страшная сила, но есть в природе еще более сильная штука – это наследственность и генетическая предрасположенность. Вскоре Сперма стала замечать, что как только дети лежали рядышком голиком, дочка бросала соску и хватала ртом пенис брата. После нескольких сосательных движений она успокаивалась и крепко засыпала с пенисом во рту. Мать вначале хотела отучить ее от этого, но та кричала благим ором, и Сперма махнула рукой – пусть будет так, как есть, пройдет время, перерастет. Так бы оно и дальше продолжалось, и может быть все со временем и благополучно разрешилось, но, когда детям шел уже четвертый год, у детей к этому времени выросли большие и здоровые зубы, однажды она утром пришла с очередной ночной путанской смены и нашла Павлика бездыханным. Оказалось, что Прасковья, засыпая, как всегда, со своей любимой соской во рту от брата, нечаянно откусила ему пенис, и он умер от потери крови. Как ни странно, но Сперме за эту смерть сына ничего не было, и она спокойно продолжила свою деятельность на почве минета. К тому же она уже ходила беременная и вскоре родила еще дочку, которую назвали Варварой.
    Воспитывала детей Сперма   одна. Несколько лет жила с бывшим судьей Сержом Юрьевичем Беленой, который по пьяни иногда кулаками учил ее уму-разуму. Прасковью он называл не Прасковьей, а Парашей, таким образом говорит, у меня проявляется ностальгия. Белена четыре года оттянул около параши в тюрьме под лирическим названием «Черный лебедь» и теперь часто вспоминал эти почти благословенные для него времена. Мать Прасковьи молчала на оскорбительные выходки Сержа, как - никак, но у него каждый день была халявная выпивка. Где он брал деньги, она не понимала, но и особенно по этому поводу не заморачивалась. Есть что выпить – и ладно. Да и в интимном плане он был хорош, только два раза принес домой заразу, один раз триппер, другой раз мандавошек, которыми он заразил не только ее, но и Парашу, и тёщу, а те половину своего окружения. Первый раз он покаялся, а второй случай свалил на Прасковью. Когда Сперма нечаянно начала развивать эту тему более подробно, оказалось, что Серж уже с пяти лет насилует свою приемную дочь Парашу. Но той это не причиняло, ни физического, ни морального вреда, а даже доставляло, по словам Белены, удовольствие. Мать, прокрутив в уме свою жизнедеятельность, не нашла в этом ничего предосудительного, дочь Сержу Белене не родная, и они после литра выпитой водки, эту тему закрыли. Как - никак рассудила Сперма, а свое дело и умение кому-то передавать надо и лучше это сделать родной дочери. И Параша не подвела. В детстве, еще учась в начальной школе, она промышляла тем, что в одном кафе за 5 рублей делала минеты мужикам. Но у нее появилась конкурентка Галюся, которая делала, то же, самое в соседнем кафе, но за 3 рубля. Хоть Параша и была страшна на лицо, но дело своё знала хорошо и постоять за себя умела. Борьба между ними разгорелась не на жизнь, а на смерть. С помощью постоянных клиентов, победила Прасковья, хотя и пришлось нескольким клиентам делать минеты бесплатно.
   Так незаметно прошли годы, младшая сестра Варя вышла замуж, уехала в город, и они какое-то время вообще не общались. Однажды удовлетворяя очередного клиента, Параша за стаканом чая с ним разговорилась, разоткровенничалась, и, бывает же так, этот клиент оказался мужем ее родной сестры Варвары. Фамилия его была Гнусов, и он работал в столице Незалежной большим судьей, как дядя Серж, только рангом еще повыше. Разоткровенничавшись, он спьяну рассказал Параше, как он за сумасшедшие бабки отмазывал в суде чеченских боевиков и воров в законе, а когда озвучил сумму, полученную за это, Параша испытала сильнейший оргазм, онурез и диарею одновременно она решила сойти с фармазоно-минетческой стези и скоропостижно захотела стать судьей. Когда вопрос коснулся лично Параши, Гнусов сделал большой реверанс ее способностям ни ниве минета и как- то невзначай проговорился, что с такими способностями, она сможет быть хорошим судьей. Когда Параша была еще девочкой, не девственницей, а девочкой, то думала тоже стать судьей, как дядя Серж, но бытовуха заела и ночные смены на ближайшем шоссе этому не способствовали. В институт поступать все-же пыталась, но так как была тупой с рождения, не поступила. Слово за слово и на следующем сеансе Параша вынула из сумочки диплом об окончании юридического факультета в университете города Тбилиси, который вместо наличной оплаты ей сделал знакомый украинец из Чечни по имени Гоги. Гнусов, получив исчерпывающий расклад ее судейской биографии, взялся все это устроить, то есть организовать ей место судьи в Коровинском районном суде города Криворожи, с перспективой стать судьей в областной столице Старополе. Стоить тебе это будет (тут он нарисовал на бумаге единичку с несколькими нулями), после чего Параше сразу стало как-то грустно, но Гнусов считал себя немного и психологом и немного дипломатом, и разъяснил ей, что таким-то людям нужно будет делать минет, ну, и ему конечно, и зачеркнул один ноль. Остальные бабки ты быстро отработаешь. И для прикрытия найди себе мужа.
   Блюдя родственные связи Гнусов, продал ей по дешевке свою старую мантию и Параша, наклеив свою школьную фотографию на диплом, принесла его в отдел кадров, устраиваться судьей на работу. Но ее на работу не взяли, несмотря на рекомендации Гнусова, тогда она пригласила начальника отдела кадров в гости, напоила первачом, отминетила как следует, в чём - чём, но в этом деле она была профессионалом и на следующий день у нее была справка, что она под славным городом Тифлисом, в дружественной стране Тьмутаракане отработала секретарем положенный срок и имеет право работать судьей.
   Уже в следующий понедельник новоиспеченная судья Параша Павленюк приступила к обязанностям судьи.



А жизнь - то налаживается

  У Пархома наступил очередной неблагоприятный период. Наступал он регулярно, примерно раз в месяц, но такого сложного периода не было давно. С работы его выгнали за кражу, денег не дали ни копейки и вообще пообещали хорошенько поколотить, если он  ещё, хоть раз объявится на их горизонте. С Вадой он крупно поругался, дело дошло до рукоприкладства сначала с его стороны, потом с её, что обернулось преждевременной утилизацией последней новой сковороды, так что денег она ему тоже не давала, а заначку свою перепрятала, и он никак не мог сообразить, где же она её держит. С такими невеселыми думами и без перспективы выпить он брел по улице. Увидев лавочку, присел на неё и грустно начал глядеть по сторонам на прохожих. Рядом с ним сели два молодых парня, открыли по банке пива и закрыв глаза с огромным удовольствием начали его поглощать. «Живут же люди - подумал Пархом: - А ты здесь сидишь как бездомная голодная собака без копья денег!» Не успев толком додумать свою невеселую думу, как услышал голос: - «Мужик, угощайся!» Пархом, еще не веря до конца своему счастью протянул руку и в тот же миг ощутил прохладу этого благословенного напитка в потной алюминиевой банке. Пить решил мелкими глотками, чтобы подольше растянуть удовольствие, но пройдя лишь половину этого пути ощутил, что банка уже пустая. Посетовав, что банки неплохо бы делать и больших размером подумал было поблагодарить своих благодетелей, но их уже и след простыл.
   Оглядевшись, хотел одним метким броском выбросить банку в урну, но промахнулся. Нагнувшись за банкой, увидел большой дымящийся окурок. Забыв про упавшую банку, поднял окурок, затянулся и как-то совсем расслабился: - «А жизнь – то налаживается».
      Докурив, бычок до самых пальцев, поднялся с лавки и не зная куда идти дальше, принялся читать наклеенные друг на дружку объявления. И вдруг видит в сторонке одно объявление, где одинокая женщина ищет специалиста поменять жидкость в отоплении, починить сантехнику и еще выполнить массу дел по хозяйству. Хоть он в этом деле не соображал ни бельмеса, но чем черт не шутит, решил зайти, мужик то он сельский, а за спрос не бьют, да и день-то начался неплохо.
     Встретила его женщина лет за сорок с хвостиком и они, усевшись на кухне, начали диалог. Проговорив лишь минут пять, Пархом начал понимать, что что-то здесь не так. Все время, отклоняясь от темы ремонта, хозяйка переходила на тему личной жизни. На его вопрос, где и кем она работает, она, осклабившись гнилыми зубами пропела частушку: - «Сиськи по пуду, работать не буду. И хоть голые бока, не уйду из кабака». Пархом хоть большим умом и не отличался, но по ее голодным глазам понял, чего она хочет. Когда зависла очередная пауза, хозяйка предложила Пархому вместе с ней отобедать. Голодный Пархом с радостью согласился, день и взаправду сегодня удачный, а когда хозяйка достала из холодильника початую бутылку самогона, вообще разомлел. Жизнь продолжается, да и день продолжается совсем неплохо.
        Как представитель сильной половины человечества, Пархом взял инициативу на себя, он хорошо помнил, как это делал Ванька Купырь и налил этот благородный напиток в стаканы до самых краев. Выпили залпом без слов и без закуски, а хозяйка, не закусывая, помахала рукой над бутылкой. Пархом все понял и налил еще по стакану. После третьего захода бутылка опустела, и Пархом уже хотел загрустить, но хозяйка умостилась на его колени и со словами: - «Мы это дело щас поправим!» удалилась в другую комнату. Буквально через пару минут она появилась в поношенном, но довольно чистом пеньюаре, больше похожем на бикини и встав напротив Пархома, объявила: - «Именем Великой Незалежной Украины, фокус мокус обермокус, только для интеллигентных людей» и широко расставив ноги вынула из влагалища еще бутылку водки. Пархом уже понял, чего она хочет, какой сантехнике ему нужно будет делать профилактику и что он будет делать здесь дальше. Природа его обделила умом, но зато с лихвой компенсировала этот недостаток высочайшей проходимостью, вороватой натурой и беспринципностью. К тому же природа наградила его такими выдающимися из ширинки мужскими достоинствами, по которым он иногда получал удары судьбы и сапог соседей, но тем не менее работал этот орган у Пархома безупречно, так что эта тема у его соседей не раз была поводом для шуток. Особенно эту тему в подпитии любил развивать Ванька Купырь. Начинал он всегда одинаково: - «Когда Бог раздавал всем мужские достоинства, ишак был первым, Пархом успел вторым». И дальше начиналось развитие этой темы уже со множеством вариантов.
   Хозяйка уже вошла в раж: - «Именем Великой Незалежной Украины, наливай!». Пархом вначале не обращал внимания на её позывы к Незалежной Украине, но она после очередного стакана сама разрешила этот вопрос. Оказалось, что она судья, здесь, кстати, они и познакомились, узнали как зовут друг друга, до этого момента как-то не удосужились узнать из-за лимита времени, а зовут её Прасковья Павленюк, в домашнем обиходе просто Параша и если что понадобится Пархому в этой судебной сфере, она, всегда, готова пойти ему и на помощь и на встречу. А у Пархома как раз зятя посадили в тюрьму под экзотическим названием Чёрный лебедь, да к тому же назревал конфликт с соседом, Власом Семёрой, у которого он оккупировал несколько соток земельного участка и всеми правдами и неправдами не хотел его отдавать.
    Когда была выпита последняя самогонка, Параша принесла кучу какой-то соломы, на недоуменный взгляд Пархома рассказала, что ее друг и почти коллега, полицай Петька Михась попаламит вещдоки, отобранные у цыган наркоторговцев и ей регулярно приносит эту маковую соломку, которую они вместе и курят, что им собственно и заменяет прелюдию. Выкурив по сигарете, Параша пытаясь встать, как-то неловко поскользнулась и упала на колени. Пробуя встать с колен, выпрямила ноги, да так и осталась стоять в позе «раком». Пархом хотел было ее поднять, но она упорно стояла в этой позе и время от времени сбрасывала халат со своей оголенной задницы. Пархом все понял, суетливо начал расстёгивать ширинку и через мгновенье Пархом и Параша закачались в ритмичном экстазе.



Армянские штучки

    Все народы, как большие, так и малые, безусловно равны. Но никто не будет отрицать, что у каждого народа есть и свои национальные особенности. Так полиция всегда, если была совершена квартирная кража, шерстили грузинскую диаспору. Если вместе с кражей было совершено убийство без видимых причин, шерстили восточную диаспору. Ежели же было совершено преступление на ниве гомосексуализма, тут уж без всяких - яких шерстили армянскую диаспору.
   Земельный участок Пархома граничил с задней стороны с участком местного армянина, который в постперестроечные времена за три дня вступил колхоз, и как колхозник, он, его жена и еще двое родичей, если не принимать во внимание тот факт, что в колхоз их приняли через большую пьянку, а злые языки говорят, что и его жена по-своему внесла определенный вклад в это мероприятие, они на законных основаниях получили свой пай земли, купили домик и прописались по этому адресу.
   У Пархома наступил очередной неблагоприятный период. Такие периоды у него наступали, когда кончались деньги, а выпить, хотелось, как никогда. Пошатавшись по огороду, пожевав укропчику он решительно направился в сторону магазина, быть может что-то и обломится, а нет, то хотя бы визуально полюбуется этим великолепием спиртного, которого там было в изобилии и которое при благоприятных обстоятельствах, если даже не все, а хотя бы немножко могло оказаться в его руках, а еще лучше в желудке.
   В магазин решил сразу не заходить, чтобы не портить и так паршивое настроение и присел на лавочку, на которой он с собутыльниками в счастливые моменты своей жизни употреблял этот благоухающий спиртом напиток. Только он расположился на лавочке и начал расправлять свою извилину, может, она подскажет что делать дальше, как из магазина вышла жена его соседа Ада и присела рядом с ним. Извилина без всяких усилий распрямилась, и он заметил не только чекушку и коляску краковской колбасы у нее в авоське, но и подбитый левый глаз с огромным синяком.
   Пархом хотел слегка поёрничать по поводу подбитого глаза соседки, но вспомнив Ваньку Купыря и то, как он начинал разговор, который как правило кончался халявной выпивкой, резко спрятал эти слова в одно место и сделав грустное лицо посетовал, мол, харчи дорожают, зарплату не платят, да и работы нет, как жить, как жить. Ада посмотрела на него, как на пустое место и отвернулась. Тогда Пархом решил подойти с другого бока, по - другому завязать разговор и спросил, а что вообще означает её имя Ада? Та, задумалась, видимо её последняя извилина тоже еще до конца не распрямилась, и вздохнув сказала, что не знает. Есть хорошее средство для просветления мозгов, это выпить по сто грамм водки и умные мысли сами появятся. Давай разопьем эту чекушку, а деньги за нее я тебе отдам. Ада потянулась к авоське и уже через пару секунд Пархом открывал чекушку, благо стакан у него всегда был с собой. Эта привычка осталась с тех еще советских времен, когда он за предложенный стакан работягам после работы, получал от них пустую бутылку, а то еще и грамм пятьдесят водки. Дабы не мелочиться, Аде налил водку в стакан и чокнувшись с ней бутылкой, вмиг опустошил содержимое. Отломил кусок колбасы себе и Аде, немного пожевали, но никакого эффекта эта порция водки не произвела. Посидев молча минут пять, Пархом предложил, сходи за бутылкой, а я пока постерегу твою авоську и за водку я с тобой потом полностью рассчитаюсь.
   Пока Ада ходила за водкой, Пархом сожрал пол коляски колбасы, но Ада этого не заметила и отдав бутылку Пархому, протянула свой пустой стакан. Когда стаканы были наполнены, Пархом сделал интеллигентное лицо, насколько позволяла его свиная морда лица, и подражая Владу Семере начал читать стихи. Хоть он все переврал и читал разные строчки разных стихов и не в рифму, на лице у Ады появилась счастливая улыбка. Ей первый раз в жизни посвящались стихи. Выпив по стакану водки, Пархом посчитал уместным поинтересоваться и насчет синяка под глазом.
    Ада немного потускнела, но водка уже начала свое благотворное действо и она, улыбнувшись рассказала Пархому, как она опрометчиво приложила спичечную коробку к мужскому достоинству Хачика, и та лишь чуточку была меньше. Хачик все понял, что жена этим хотела ему сказать и не сдержался, двинул ей в глаз. Ада в свою очередь схватила вилку и с размаху вонзила ему в задницу, быстро вынув направила вилку в глаз Хачика, байку о том, как зэки наказали Семенюка знали все, и предупредила, дернешься тоже получишь, как и Семенюк, а потом тихо - тихо опустила вилку в район паха и еще раз предупредила. Хачик как резаный закричал: - «Вай, вай, вай, убери вилька, оставь на семена» и убежал. Таким образом Ада и оказалась у магазина одна. Выпив еще по стакану Пархом начал ей намекать, какие у него по сравнению с Хачиком мужские достоинства, но та недоверчиво, что двадцать сантиметров, что - ли? Пархом даже поперхнулся, вся округа знала, что у него практически под тридцать сантиметров, а соседка этого не знает и хотел тут же продемонстрировать, но Ада заговорщицки оглянулась по сторонам, там на нашей меже в деревянном заборе выпал огромный сучок, приходи и в эту дырку просунь, а чтобы не было накладок, я над забором поставлю красный флажок. Когда Пархом подошел к забору, флажок уже был на месте и Пархом долго не раздумывая просунул свои причиндалы в эту дыру. За забором раздался еле сдерживаемый то ли стон, то ли визг, и он почувствовал, как его причиндалы проникают в какое-то горячее и влажное отверстие. Недолго думая, Пархом начал свой отработанный годами ритмический ритуал и через несколько минут за забором еще раз раздался уже ничем несдерживаемый стон.
   На следующий день, когда Пархом подошел к лавке возле магазина, на лавке уже сидела Ада с новой бутылкой водки и коляской колбасы. Так прошло несколько дней и однажды Пархом в очередной раз просунул свои причиндалы в дыру забора, но там произошла какая-то возня, но он терпеливо ждал очередного сеанса. Прошло не более минуты как его причиндалы начали нанизываться на что скользкое и теперь довольно узкое, наверное, пришло время со стороны Ады и армянских штучек, подумал Пархом и начал свой ритмический танец.
      Оказалось, Хачик после инцидента с вилкой начал замечать, что его жена регулярно стала ходить к забору на меже с Пархомом. И на этот раз, как только Пархом просунул свои причиндалы, он, закрыв Аде рот рукой, прогнал ее домой, она же, чуя свою вину, рысью убежала. Хачик вначале хотел палкой разок другой огреть по этим причиндалам, он понял что это хозяйство Пархома, слух о недюжинных размерах которого тоже давно ходил по деревне, но генетическая память истинного армянина взяла верх и он приспустив штаны начал свой анал нанизывать на пархоменковское хозяйство.
   Пархом же не видя подвоха закончил свое дело и натянув штаны хотел идти домой отдыхать, но Хачик. быстро поднявшись по лестнице вверх, его окликнул. Что-то ёкнуло под ложечкой у Пархома, но он, не подав вида, как ни в чем не бывало подошел к забору.  «Быля харашё, завтра приходи ишшо, бутылка настоящий армянский коньяк с меня». Пархом хотел было уйти в незнанку, но вовремя спохватился, какая в принципе разница, Ада или Хачик? И там и там дают пол-литра, а там может и график настроится с обоими.




Герл Кишкадюк.

     Свою родословную Герл (Гойша) Кишкадюк не помнил, точнее не знал, вообще не знал. Его генетического отца, дебошира и горького пропойцу убили в пьяной драке, когда ему едва исполнился годик, а мать в очередной раз напившись до зеленых чёртиков, забыла его возле какой-то помойки. Может быть его судьба и сложилась бы по-другому, лучше или хуже, никто не знает, если бы в это самое время местный житель одного маленького, но уютного южного украинского городка под красивым названием Криворожи, очень уважаемый человек и успешный бизнесмен, некто Мойша Кишкадюк не решил прогуляться и заодно захватить с собой полиэтиленовый пакет с мусором, чтобы выбросить его в мусорный ящик. Подойдя к мусорным бакам, он и увидел там мальчонку, который с жадностью, вперемежку с соплями и слезами поедал кусок черствого хлеба, найденный, по всей видимости, здесь же в мусорке.
   Мойша был добросердечным и законопослушным гражданином, тут же вызвал полицию, те позвонили в органы опеки и мальчонку забрали в больницу на обследование. Здесь надобно сказать, что Мойша хоть и был уважаемым человеком, но жил нетрадиционной семьей с другим, таким же уважаемым человеком и таким же солидным бизнесменом Карлом Непотребным. Хотя этот Карл был ростом не более полтора метров, это с учетом высоких каблуков и прической с высоким чубом, и специальным начесом. Правда, что за бизнес был у него и Мойши никто не знал, но по тому, как они одевались с иголочки и разъезжали на дорогой иномарке, каких в этом городе можно было по пальцам пересчитать, все и так понимали, без доказательств, что они и люди, и бизнесмены очень солидные. Мойша свою сексуальную ориентацию не афишировал, и на это были веские причины, так как он со своим сожителем состоял в местном масонском обществе и были они там не последними людьми.
    Когда Мойша рассказал своему сожителю про ребенка, тот заволновался, даже вспотел немного, тут же выдал продолжительную словесную тираду, весь смысл которой сводился к тому, что давай усыновим и возьмем мальчика себе. Мойша хотел было возразить, но тут ему пришла умная мысль, у него было иногда такое, что к нему время от времени приходили умные мысли. Не часто, правда, но приходили. Это ведь будет хорошее прикрытие и для его гомосексуальной семьи, да и для всего городского масонства. Поскольку они люди были серьезные, но главное богатые, по местным меркам, то действуя «через завхоз, через завсклад», быстро оформили все справки и через месяц Мойша был уже полноправным отцом. Мальчика развали Герлой (Гойшей), что по масонским понятиям и понятиям уголовным, так же, как и по их разумению и по довольно далекой перспективе, которую они пока даже и между собой не озвучивали, но цепко держали в голове, означало не то мальчик, не то девочка, точнее и мальчик и девочка одновременно. Они сразу же наняли ему няню, у которой он находился постоянно, а вновь испеченные родители лишь захаживали к ней в гости, благо она жила недалеко и без мужа, так что иногда они вдвоем у нее и оставались на всю ночь. Что там было ночью никто не видел, но по утрам няня явно была такой уставшей, будто всю ночь без перекуров разгружала вагоны с помидорами. А то, что брешут злые языки, то это всё неправда.
     Мойша Кишкадюк, как уже было сказано входил в масонскую ложу г. Криворожи. Ежегодно они по всем масонским правилам, которые сами же и придумали, устраивали масонские ритуалы, которые всегда заканчивались продолжительными сексуальными оргиями. Сначала все скакали на эрегированном члене главы секты, который голый, лёжа на полу, должен был всех удовлетворять так, как они захотят. Затем проводили обязательную гомосексуальную процедуру, так называемую ромашку, глава становился в позу «зю», то есть раком, каждый подходил к нему сзади и делал по 6 качков. Кто на нем заканчивал, тот и становился очередной главой на следующий год. В 6 лет аналогичную процедуру произвели и над маленьким Герлой Кишкадюком, предварительно, за месяц до очередного собрания сделав ему обрезание. Когда он заплакал от боли, глава дал ему вафлю и тот уже грызя вафлю, улыбался всю дальнейшую процедуру, видимо тоже испытывал свой детский оргазм. Мойша вначале сопротивлялся и был против этой процедуры, но потом смирился, когда сам лично произвел такой сеанс, да и когда глава масонов всегда угощал Герлу вафлями, тот за вафли мог всё вытерпеть, ну, а Мойше члены секты оказывали теперь неподдельное уважение и респект. После первого удачного опыта единогласно решили назначить Герлу-Гойшу постоянным главой секты, собрания масонов решили проводить не раз в год, а два раза в месяц и все каждый раз с самого начала каждого такого собрания-ритуала ждали его конца, чтобы насладиться детскими аналами.
  Естественно, все это происходило в строжайшей тайне, но, когда Герла-Гойша через год пошел в первый класс, ему почему-то сразу прилепили погоняло «Масон» и многие думали, что это у него такая красивая фамилия. С чего дети это взяли, никто не мог взять в толк, но эта кличка так крепко прикипела к Гойше, что даже учителя, когда вызывали его к доске, иногда говорили: - «К доске идет Гойша Масон».



 
Галюся Гаврилюк

                Прав, наверное, был Фрейд, когда говорил, что все комплексы каждого человека родом из детства. Люди, не знавшие Фрейда и это его высказывание, но знавшие семью Галюси, детская фамилия которой была Ябоня, переиначивая иногда и Фрейда, и другую народную пословицу: - «как лодку назовешь, так она и поплывет», говорили, в какой семье рос ребенок, таким он и вырастет. И они оказались правы. Мать её умерла, напившись какой-то жидкости из аптеки для уничтожения клопов, когда Галюся была еще маленькая, так что свою мать Галюся помнила весьма и весьма смутно. Поскольку денег в семье всегда не хватало, Галюсе, чтобы она не плакала, давали соску, иногда в тряпочку клали немного хлеба, смачивали водкой и такую соску она сосала целый день. Каждая выпивка родителей всегда заканчивалась сексуальной оргией, ее маман любила делать минет и в этом деле весьма преуспела. Дочку они не стеснялись, думая, что она еще маленькая и ничего не понимает. Но в ее детской головке с этих самых ранних лет отложилось, одна маленькая, но по степени ее дальнейшего присутствия в ее жизни  довольно большая деталь: Галюся маленькая и ей дают маленькую соску, а мама большая и потому она сосет большую соску. И, самое главное, что она запомнила, без соски жить нельзя.
                Отец её,  страдавший расстройством памяти,  напившись ходил по соседям искать свою половину, но когда ему говорили, что она умерла не верил, шел к местному барыге, покупал еще бутылку паленой водки за десять гривен, брал маленькую Галюсю на руки и пел колыбельную: - «Баю баюшки баю, где же носит мать твою?» Но, когда вскоре после смерти супруги его разбил паралич от активного употребления паленой водки, стал совсем беспомощным и лежал один в прихожей на лавке. Ходил по - большому и по - маленькому под себя, а когда просил принести воды, так изощренно ругался, вспоминая и чёрта, и Бога, чаще всего чью – то мать, да не одну, их был целый паноптикум, дальше чередом шли и гроб Господень и еще много-много любопытных и неизвестных неискушенному человеку персонажей. Поэтому все не хотели, так как боялись нарваться на матерный понос, не только носить ему воду, но вообще к нему подходить, все равно ведь скажет, что принесли или не ту или вообще не то, что он просил и вообще боялись к нему подходить. Потому все молчаливо согласились ничего ему вообще не приносить, к нему не подходить, так он на лавке голодный и трезвый доживал свои последние дни в луже мочи с калом и матерясь своей бесконечной матерной повестью без перерывов на обед и на сон.
       После его смерти Галюсю отдали в другую семью. Мачеха была гулящей, дома бывала редко, так что большую часть своего времени она проводила с приемным отцом. Тот, как бывший зек-парашник сразу заметил ее сосательные способности. Несколько лет прошли незаметно, и мачеха несколько раз заставала их в положении, когда приемная дочь спит с отцом по-взрослому, иногда «дамой», иногда «валетом». Мачехе это не нравилось, но ее быстренько супердозой палёной водки сжили со свету, а отчим открыл свой маленький бизнес и стал предлагать дочку своим гостям алкоголикам за деньги или за выпивку.
      Во дворе Галюсю уважали все пацаны, поскольку она во всем дворе была лишь одна девчонка, её сосательные пристрастия они вычислили быстро и когда они играли в карты, Галюсю сажали под стол, давали ей коробку леденцов монпансье и ее функция заключалось в том, чтобы тому, кто выиграет, быстренько сделать минет. Со своими обязанностями она справлялась успешно и с леденцами пацаны ее никогда не обманывали, а с тех самых пор к ней и прилепилась кличка «Сосуля». Так ее звали даже тогда, когда она во второй столице Незалежной заняла очень большую должность, но с которой ее за эти же сосательные пристрастия, которые она не стеснялась демонстрировать даже в публичных местах, вскоре и поперли. Но контакты с ней не прерывали.
      Все было хорошо, но за одним исключением, приемная дочка постоянно была как бы пьяной, у неё шёл неприятный запах изо рта, часто был остекленевший взгляд и нечленораздельная речь. Она вдруг, совершенно неожиданно, без всякого повода или причины начинала смеяться и выглядела так, как будто только что выпила не один стакан самогона.  Отец знал, что его дочь непьющая, она все время была у него на глазах, за этим он следил строго, ведь клиенты могли заявиться в любой момент. Он начал искать причину состояния ее дочери, и после многих месяцев посещения врачей Галюсе поставили диагноз «синдром автопивоварни» - редкое состояние, из-за которого тело самостоятельно превращает сахар и углеводы в этанол, то есть в спирт или нечто ему подобное. Видимо здесь сказалась ее детская привычка сосать вместо соски тряпочку с хлебом, смоченную водкой.
     Отец потратил очень много времени, узнавал, как можно заразиться этой болезнью, ведь тогда сколько проблем можно было разом решить. Ведь там, в желудке, сам по себе образуется чистый спирт, а тут от паленой водки, то зрение пропадает на несколько дней, то живот крутит так, будто там расположилась прядильная фабрика, но главное, что даже на это всегда катастрофически не хватало денег. Но к его глубокому разочарованию эта болезнь оказалось не заразной.
      Галюся подросла и познакомилась с живущей неподалеку   своей соседкой, по имени Параша. Как-то гуляя вместе на природе, в местном пивбаре, к ним подошел по первому впечатлению мужик, никогда не бывший трезвым, а если и был когда-то, то это было в глубоком-глубоком детстве и грубо сообщил, пора выходить на работу, клиенты ждут, а у него нет денег даже похмелиться. Параша, на вопрос Галюси, что это за клиенты и откуда вообще у нее столько денег случайно проболталась, оказывается Параша в туалете соседнего кафе делала минет мужикам за 5 рублей, а этот мужик ее крыша и она ему время от времени отстегивала на бутылку паленой водки, если, конечно, он приводил клиентов. Галюся сразу смекнула какое это выгодное мероприятие и в те дни, когда Параша была или занята чем-то другим или ее не было в городе стала ее заменять, но чтобы привлечь клиентуру к себе, она ставку снизила до 3 рублей.
    Параша долго не могла понять, отчего так резко упал ее доход и клиенты, раньше валившие толпой, теперь проходят мимо нее. Но когда разобралась, вызвала Галюсю на стрелку. С собой, как охрану, привела двух почти трезвых дебиловатых мужика. Параша начала высказывала свое недовольство, но Галюся ее перебила, давай, мол, сначала охране сделаем минет, а потом и поговорим. Не прошло и десяти минут, как один охранник уже бежал за водкой, а другой за колбасой. Параша, оставшись с Галюсей наедине, напрягла свою последнюю извилину и в свою очередь, видя какую власть Галюся сразу же заимела над двумя незнакомыми мужиками, решила на сто восемьдесят градусов изменить свои намерения и предложила Галюсе не только свою дружбу, но и совместный бизнес - план. Когда подоспевшие мужики начали их уговаривать не соперничать, они удивленно на них посмотрели, ваше дело наливать, а по этому вопросу мы и сами разберемся. Так они договорились работать по очереди и брать не менее пяти рублей, а вскоре очутившись вместе, неожиданно предались лесбийской любви.
    Прошло много времени, пути ее и Параши разошлись, ту забрали в другой город. Галюся продолжала работать в кафе, у не уже образовался постоянный контингент, но однажды один новенький предложил ей, ты весьма привлекательная молодая женщина, хорошо знаешь свою работу, пора бы уже идти дальше и выше по карьерной лестнице. В общем, предложил ей работать эскортницей в его заведении. Задача ее заключалась в том, чтобы разъезжать с богатыми людьми по миру и в нужное время оказывать им и их партнерам всевозможные секс услуги. Поскольку она филигранно владела своим мастерством, отточеным за многие годы, она вскоре стала пользоваться определенной популярностью и иногда деловые партнеры ставили условие, для успешного подписания контракта, нужно присутствие Галюси. Когда не было основной работы, она подрабатывала консумацией, в ресторане разводила богатых лохов на деньги, имея вполне презентабельный вид с зачатками интеллекта, ей это всегда удавалось на все сто процентов.
    Однажды она поехала с веселой компанией, оказывать эскорт услуги. Как предупредил шеф, миссия была секретной, так как на сей раз в командировку ехали не простые бизнесмены, а целый судейский корпус. Поскольку там были не только мужчины, но и женщины, ее предупредили, что им тоже нужно будет показать истинный сексуальный мастер класс. Галюсю это не смутило, тем более, когда шеф озвучил сумму гонорара, эти клиенты на деньги не скупились, она даже с нетерпением стала ожидать своего первого выхода, чего с ней давно уже не было.  Каково же было ее удивление, когда среди этих вип гостей она увидала свою давнишнюю подругу Парашу Павленюк. Та ей очень обрадовалась, так как думала, что ей самой придется отрабатывать со всеми и по полной программе. А тут такая сменщица. При первом же застолье она всех предупредила, первой встречаться с Галюсей будет она, надо ведь разузнать с кем они имеют дело. В самый разгар пьянки они тихонько ускользнули и в каюте Параши предались лесбийской любви, по которой и Галюся, тем более Параша сильно соскучились. Под утро выйдя прогуляться на палубу и думая, что все уже спят, наткнулись на всю честную компанию. Оказывается, когда водка с колбасой уже не лезла в глотку, они уже целый час разыскивали Парашу с Галюсей. Параша сразу оценила ситуацию, показав пальцем на одного весьма презентабельного мужчину, произнесла, это шеф. Галюсе больше ничего не нужно было объяснять, взяв шефа за руку, они развернулись в сторону его каюты и исчезли из виду. Оставшиеся четверо мужиков, поборов минутный ступор стали спорить, кто первый идет с Парашей, на что она предложила групповой секс, а когда те, как один удивленно подняли брови, добавила, а кто не хочет, ждите утра, а точнее обеда. Все почему-то сразу согласились и веселая толпа в предвкушении предстоящего удовольствия, шатаясь пошла к Параше в каюту.
    Первыми к обеду вышли шеф с Галюсей. Официантам, накрывавшим столы на шесть человек, он представил Галюсю, как «своего человека» и сообщил, что теперь их будет семеро. С тех самых пор шеф всем и везде так и представлял Галюсю: - «Это свой человек». К следующему обеду Галюся уже успела показать всем свое мастерство и во время обеда, как нечто само собой разумеющееся, зашел разговор, как присоединить Галюсю к своему судейскому сообществу. Прозвучало много лестных предложений, но конкретики пока никто не мог предложить, пока слово не взял, молчавший и слушавший своих коллег шеф: - «У меня есть один знакомый, большой прохиндей и такой же большой начальник по фамилии Гаврилюк, ему нужно ехать в длительную зарубежную командировку в США и ему поставили условие, что возьмут его, если он будет женат. Так что он сейчас на распутье, ищет себе жену. Если Галюся пойдет ему навстречу, заключит с ним фиктивный брак, он ей сделает все нужные бумаги, позвонит куда надо, а Галюся, имеет к тому же такой экстремально-сексуальный компонент, под названием секс талант, он для нее все это сделает с большим удовольствием». Прошло две или три минуты, никто не произнес ни слова, шеф взял телефон и при всех куда-то позвонил. Из минутного разговора всем стало ясно, на следующей остановке этот большой начальник Веня Гаврилюк присоединяется к их честной компании.
   Пока плыли туда и возвращались обратно, Веня Гаврилюк решил все вопросы по телефону и к их приезду их встречала довольно солидная и разношерстная делегация, которые до его приезда не знали друг друга и даже не подозревали, что они все встречают одного и того же человека. Одни вручили Вене Гаврилюк свидетельство о браке, другие теперь уже не Галюсе Ябоне, а Галюсе Гаврилюк вручили диплом об окончании Тбилисского университета и получении высшего юридического образования, еще восемь лет тому назад, а на этот срок выдали справку, что она все это время проработала секретарем в суде города Новопольск. В яркой, даже пёстрой коробке вручили ей сюрприз, так распорядился Веня Гаврилюк. Когда Галюся при всех открыла эту коробку, там оказалась новенькая черная блестящая судейская мантия.
    Всё казалось идёт, как нельзя лучше, но когда шеф неосторожно высказал мысль, что ему с завтрашнего дня нужно позаниматься с Галюсей и рассказать какие бывают законы и как с ними грамотно обращаться, Веня вдруг побагровел: - «Галюся до моего отъезда будет жить со мной, а там посмотрим, может я заберу её с собой».
   Все, как один умолкли, даже шеф не стал возражать, медовый месяц, есть медовый месяц, и никто не имеет права его отменять. Но через три дня в Новопольский суд прихрамывая заявилась Галюся с подбитым глазом и немного для приличия покочевряжившись рассказала, как она хотела по старой привычке подработать в отсутствие Вени Гаврилюка, но по вине злого рока попала к его недругу, вместо которого Веня Гаврилюк и едет в командировку в США. Разговор с Веней был недолгий, кулак тяжелый, а лестница не очень высокая. Так что все обошлось в пределах приличия.




Проша Кононюк

     Прокл Кононюк, по - простому Проша, был из семьи потомственных прокуроров. У них все были прокуроры, и отец был прокурор, и мать была прокурором, и дедушка с бабушкой и их дедушки с бабушками тоже были прокурорами, в общем Проша никого не знал, кто бы из их рода не был прокурором. Вполне естественно, что родители и его готовили к этой уважаемой и вполне денежной, при правильном расследовании любого дела, профессии. И назвали его Проклом не случайно, Прокл означало сокращенное слово «прокурор». К слову, его отца, как и деда тоже звали Проклами. Но для того, чтобы не путаться о каком Прокле в данном конкретном случае идет речь, младшего Прокла и дома и на работе вскоре все стали называть как в детстве, просто Прошей. К тому же к нему как-то непроизвольно прилипло погоняло «Конь». Друзья говорили, что это просто его укороченная фамилия, недруги говорили, что ему дали такую кличку, из-за того, что он как конь ржал во время оргазма, третьи говорили, что такую кликуху ему дали из-за непропорционально длинного члена. Но ни у кого не вызывало претензий его второе погоняло – «Рашпиль», которое он получил, из-за, его длиной и согбенной фигуры. Но Ванька Купырь не был бы Ванькой Купырем, если бы не привнес сюда и свое мнение. Старших он называл «проклятыми», а младших «проклятами». В общем кто их поймет, этих прокуроров, тем паче, что его друзья время от времени менялись местами с его недругами и гнобили друг друга по полной программе.
     Профессионализм семьи Проклов Кононюков заключался в том, что они могли любое дело повернуть таким боком и представить таким образом, чтобы и тот, кто жаловался и тот, на кого жаловались, оба чувствовали себя виноватыми, ну, и дело в конечном итоге поворачивать в пользу того, кто из них предложит большую сумму. А того, кто пожадничал или просто не имеет нужное количества бабла, гнобили уже по полной программе, да еще грозили посадить за то, что они такому честному прокурору осмелились предлагать деньги, но не дали. Да как они посмели! Все знали про эту честность и принципиальность династии Кононюков, но подлые мысли всё же закрадывались в головы сослуживцев, жили – то Кононюки не по средствам.
   Начал Прокл свою служебную деятельность при отце, так что крыша у него была хорошей, и, если бы не один случай, так бы и шагал он по своей карьерно - прокурорской лестнице. Но однажды его отец замутил большое дело, а в семье ненароком проговорился, теперь мы будем жить как боги, не то, что эти недотепы, нищеброды, сослуживцы, сшибавшие жалкие гроши с беременных цыганок и местных пьяниц. Семья понимала, что отцу перепало денежное дело и все уже готовили свои списки, что они купят на эту предстоящую большую халяву. Но их благостным мечтам на этот раз, не суждено было сбыться. Когда семья в благостном расположении духа со списками ждала отца с этой очередной, но на этот раз огромной халявой, он почему-то задерживался на работе. Все думали, неужели так много денег, что тот никак не может их донести. Прокл уже вызывался пойти навстречу, но его не пустили, зная вороватый его характер боялись, что он может себе отхватить большую часть и потому все смиренно ждали отца.
   Когда, не дождавшись отца, поужинали, а ужинать в семье Кононюков любили с размахом, с благостным расположением духа продолжили ожидать халяву, раздался стук в дверь. Прокл, как старший мужчина бросился открывать дверь, полагая, что это стучит отец, так как руки заняты сумками с деньгами и он сам не может открыть дверь, но в дом зашел знакомый полицай и сообщил: вашего отца ограбили и убили бандиты. Все наперебой стали расспрашивать, где деньги, он же должен был нести большую сумму денег. И то ли подействовал стресс, который они все испытали при этом известии, то ли сказалась уже смутная надежда, что деньги еще отыщутся, но они наперебой стали рассказывать и про эти деньги, и про то, как они достались их отцу. Полицейский был не дурак, сразу, по горячим следам достал бумагу, ручку и предложил всем написать про то, что только что они рассказали. Когда установилась неловкая пауза, одно дело слова, но написанные показания, это уже совсем другое дело, от них не откажешься, но полицейский сказал, если они напишут всё как было, то отцу уже всё равно, а деньги найдем и вам вернем. Слова «вернем деньги» подействовало отрезвляюще и все начали писать свою версию происхождения денег. Оказалось, что хоть никто и не говорил, но все знали имя и фамилию от кого отец должен был получить деньги.
     Дело получилось резонансное, вскрылась многолетняя коррупционная деятельность Прокла старшего и на Прокла младшего все начали поглядывать то ли с презрением, то ли с неким опасением.
   Прокл видя такой расклад, взяв из отцовской заначки приличную сумму денег, пошел к отцовскому другу Герлу Кишкадюку с просьбой устроить его судьей в Криворожский суд. Тот покрутил у виска пальцем, ты мол, чего, совсем не соображаешь, твоего отца должны были пожизненно посадить, если бы его не убили, а ты с такой биографией предлагаешь мне тебя рекомендовать судьей, я что, самоубийца? И еще много чего нехорошего Прокл услышал и про себя, и про своего, отца, да и про всю свою династию тоже.
       Но Прокл же был родом не из простых колхозников, он знал, как делаются такие дела, молча достал увесистый сверток, и когда его развернул, Кишкадюк несколько раз сильно икнул, сделал довольно длительную паузу, с трудом проглотил огромный ком слюны, остекленевшими глазами посмотрел по сторонам, резко закрыл деньги тряпкой и уже полушепотом проговорил: - «Как бы там кто ни говорил, но мы с твоим отцом были лучшие друзья. Приходи завтра, нет лучше, послезавтра, я постараюсь все устроить».
   Через неделю Проклу выдали новую мантию с пожеланиями удачного трудового поприща и несколько раз намекнули, это дело нужно хорошо обмыть. Прокл сам был не дурак выпить, правда он предпочитал это делать на халяву, за чужой счет, но тут такое дело, придется проставляться.
   По залам и коридорам пошел слух, пришел новый судья, молодой и неженатый. Правда, вскоре выяснилось, что женат то он был уже три раза, но всегда скоропостижно разводился, и к тому же кто-то где-то по своим каналам раскопал одну немаловажную деталь, у Прокла было недюжинное, неподдающееся описанию простыми словами, мужское достоинство. Это мужское достоинство, которое он называл просто «орган» на самом деле было сантиметров под тридцать, но почему-то очень и очень тонкое, именно из-за этого ему с детства и дали погоняло «Конь», а фантазии друзей и недругов по поводу прозвища, это дело шестое. Понятно, что те женщины, которые знали об этом, хотели с ним переспать и хотя бы разок испытать это безразмерное по их меркам и меркам простолюдинов неземное блаженство в своих вагинальных недрах. Но они не знали, что ему еще ни разу в жизни не хватило силы поднять его до рабочего состояния, поэтому он очень щепетильно относился к этим намекам, и ни с кем на работе не хотел иметь интима. Это их раззадоривало еще больше, но подходящего случая не представлялось.    
    Женская фантазия лучшей и намного большей половины человечества, да и сотрудниц тоже, будила их воображение и ругала его жен, которые, по всей видимости не могли справиться с нахлынувшим на них счастьем. «Вот если бы я оказалась на её месте…» - думали они и удваивали свои усилия затащить его к себе в постель.
  Проша Кононюк длинный детина, под два метра, за что, собственно, он и получил прозвище «Рашпиль», три раза был женат, но почему-то очень быстро разводился. Жены перед разводом считали своим долгом ото всей души ударить чем-нибудь тяжелым по его причиндалам и у двоих попытки оказались успешными, они так перебивали ему  причиндалы, что его орган от ударов немного закручивался и сгибался, чем-то напоминая винт мясорубки, а при ходьбе от этого он испытывал нестерпимую боль и поэтому предпочитал почти все рабочее время проводить сидя в кресле.      
    Третья жена оставила ему лишь гематому, которая прошла через две недели и без последствий.
      Но сотрудницы не знали еще одну особенность Прокла. Проша Кононюк очень любил поесть, но поесть это не то слово, которым можно охарактеризовать то действо, которое он воспроизводил за столом, некое подобие этого ритуала можно охарактеризовать словом «жрал», но и это было лишь жалким подобием всего, что Проша Кононюк воспроизводил во время приема пищи. Казалось, он в это время забывал все на свете, будто лет сто вообще ничего не ел. Накладывал себе на тарелку гору еды и забыв про соседей, про все правила приличия, чавкая как свинья и казалось, что, если ему в это время напомнить слово «этикет» он может вонзить вилку в глаз. Он не ел, он сжирал все это в считанные минуты и накладывал снова и снова. Но, как ни странно, как говорит народная мудрость, но корм был не в коня, он не поправлялся, и после каждой трапезы выходил из-за стола, будто беременная женщина на одиннадцатом месяце беременности.
   Но поглощение пищи это были лишь цветочки, ягоды проявлялись, когда быстро и плохо переваренная пища рвалась наружу, то есть в процессе дефекации. Этот процесс был не менее знаменателен, а по времени, как и сама трапеза, занимал минут тридцать - сорок. При этом на расстоянии до десяти метров разносилось такое амбре, что люди чертыхаясь быстро пробегали мимо кабинки, где заседал Проша Кононюк и потом еще пару часов не могли отдышаться.
   Проша Кононюк считал себя непризнанным поэтом, и все свои решения пытался облекать в литературную форму и хоть с рифмами он не дружил, но какую-нибудь грязную фразу дублировал раз по пять и в конце концов у того, кто читал его опусы в памяти оставалась лишь эта фраза. Свои стихи он придумать не мог, потому и переиначивал чужие и с видом, будто это он только что сам сочинил, читал своим сослуживцам. Апогеем своего творчества Проша считал стихотворение, которое чаще всех писали на стенах туалетов Криворожья: «Писать на стенах туалета, увы друзья не мудрено, среди говна вы все поэты, среди поэтов вы говно».
     Так как никто не знал первоисточника этого стиха, то спорить с ним было тяжело и все в конце концов с ним все соглашались, а между собой говорили, что это его автобиографическое стихотворение, но все-таки просили его прочитать еще что-нибудь. На это предложение он жаловался нехваткой времени, намекал, вы мол, и это стихотворение будете оспаривать и быстро ретировался. Вот когда я выпущу свой сборник стихов, тогда все всё и прочитаете.
    Но на досудебных, а иногда и на судебных заседаниях будучи в хорошем расположении духа он читал свои стихи:
«Хочешь, придурком, можешь быть,
Но бабками башлять обязан».
   Когда истцы с ответчиками недоуменно открывали рот, он с ухмылкой говорил: - «Шутка», и немного осклабившись редкими чёрными зубами начинал судебное заседание, но истцы с ответчиками его уже не слушали и начинали быстренько прокручивать в голове всевозможные варианты, что - бы это значило и сколько оно будет стоить?
   Как сказано было выше Проша ни разу не смог привести свое внушительное мужское (лошадиное) достоинство в рабочее состояние. Но это не совсем так. В детстве, когда отец его порол по голой заднице ремнем или хворостиной, он иногда попадал и по его уже с детства внушительным причиндалам. Но, как ни странно, Прошу это сильно возбуждало, и его пенис поднимался на дыбы как молодой конь и готов был к любым испытаниям. Все его жены не знали об этих особенностях Проши и потому так и разбегались не солоно хлебавши. Проша и сам не мог понять причину такого дисбаланса, пока не встретился с Пархомом. Пархом рассказал ему, как в тюрьме ему вылечили геморрой и что он после этого для себя уяснил окончательно и бесповоротно, любой недуг можно вылечить, только нужно найти нужного лекаря, правильное лекарство и главное правильное место его приложения и посоветовал ему обратиться к Белене, тот на зоне через задний проход лечил все болезни.





Житие мое! Савлик

     Любой родитель, как мать, так, естественно, и отец, дегенератов и откровенных идиотов во внимание не принимаем, всегда желают, чтобы их ребенок устроился в жизни лучше, чем смогли это сделать они сами. Отсюда и пошла народная то ли поговорка, то ли просто молва, то ли просто крик отчаяния, мол, мы уж тут как-нибудь, но, чтобы наши дети жили лучше нас.
    В бедных семьях, где родители умные, они с детства приучали своих детей к труду и из них большей частью вырастали скромные, прекрасные и трудолюбивые люди, которые всегда находили свое место в жизни и со временем становились вполне обеспеченными людьми. В бедных семьях, где родители тоже умные, но умные не очень или другим умом, так как их ум часто бывает направлен на то, как бы где-нибудь что-нибудь стащить и быстрее пропить, дети вырастали такие же, под стать своим предкам.
     В богатых или просто зажиточных семьях, где родители не только дружат с деньгами, но и с головой, их дети вырастали если не работящие, но грамотные и с детства знающие, где и что они будут делать, когда вырастут. Со временем они заменяли родителей на их поприще и со временем приумножали их состояния. Иногда, правда, и почему-то очень быстро теряли все нажитое непосильным трудом своих предков.
    В богатых или зажиточных семьях, где родители были не совсем умными, таким богатство большей частью доставалось по наследству, по блату, за взятку или просто по родственным связям, нередко на прибыльных местах они оказывались, как говорили раньше: «через завхоз, или через завсклад», и как говорят сегодня: «через передок или через зад». Часто из-за их большой проходимости и малой требовательности и притязательности, как к себе, так и к своим чадам, дети их если не спивались и не заканчивали жизнь досрочно из-за передоза, набивали себе татуировки на все лицо, вернее начиная с лица и до задницы, наследовали от родителей эту их большую проходимость и умение без мыла влезть в любую задницу, предпочтительно уже с татуировкой и где-нибудь что-нибудь перехватить на халяву. Малой халявой, как правило они не хотели довольствоваться и потому все время находились в каком-то броуновском движении, которое требует много сил и времени, но без предсказуемого конца. Время они экономили, укорачивая ночи, а силы черпали в спиртном, прожигая ночи напролет и шляясь по барам или ресторанам. Если на рестораны или бары не было денег, не унывали и доводили себя до кондиции каким-нибудь напитком типа газированной «отвертки», от которых после двух-трех часов эйфории башка сама по себе отваливалась и никак не хотела становиться на место. Как правило, они всё умели, когда приступали к какой-либо работе и потом оказывалось, что они ничего не умели, когда их с этой работы гнали. Тогда они начинали трясти своих предков, типа батяня, гроши гони.
    Примерно в такой семье и родился Слава Кулёк. Его отец и мать были военнослужащими, отец его был, как он думал, армянских корней, звали его,  Агарон Ицхакович, а мать, которую звали Мариам Амаяковна сама не знала какого она рода, но почему-то оба не сговариваясь иногда заходили в синагогу и чувствовали себя там вполне комфортно. Почему их так туда тянуло, они сами не знали и не понимали.
    Оба подавали большие надежды, Агарон был на хорошем, даже на очень хорошем счету у начальства, поэтому все звезды получал досрочно и как следует и с кем следует их вовремя обмывал. Не отставала от него и Мариам, правда, чем она там занималась никто не знал, в том числе и сам муж. Ему сказали, что она работает в суперсекретном отделе, про который не то, что говорить, думать даже нельзя. Агарон и не думал, у него было много других забот. Но когда выяснилось, что он продавал армейскую амуницию и нашли его подельника, которому он предлагал уже боеприпасы, за защитой он обратился к своему начальству, которое он регулярно и обильно поил за счет этой самой проданной амуниции. Но те благоразумно от него открестились, а ему пообещали: лишнее сболтнешь зона тебя уже ждет, а так мы что-нибудь придумаем. В общем посадить его не посадили, оружие то он не успел продать, шматьё списали задним числом, а за остальные делишки поперли вон из вооруженных сил, правда звание майора оставили и его самого таким образом отправили на гражданскую службу. Супруга его вскоре получила звание подполковника, видимо хорошо справлялась со своими секретными обязанностями, ее шеф всегда говорил, что подполковник Мариам Кулёк именно та женщина, на которую всегда можно положиться. Как он ложился, когда и сколько раз на день, он никому не объяснял, а их окружение никак не могло пройти мимо такого жизненного сюжета и при удобном и даже не удобном случае, задавали друг дружке загадку: - «Какой должна быть образцовая семья военного Доблестной Украины?» и не дожидаясь ответа, еле сдерживая смех говорили:- «Это такая семья, где муж был майором, а жена была под полковником». Кто сразу не понимал, смеясь еще сильнее добавляли, звание «подполковник» в данном случае состоит из двух слов.
   Слава Кулек долго не горевал, так как его дед трудился в свое время батюшкой в церкви, эти связи с тех далеких времен дотянулись до сего трудного периода его жизни и один воцерковлённый знакомый ему предложил, со своим воинским дипломом, ты за год окончишь семинарию и сразу получишь приход. Так и случилось, не прошло и года, как он отрастил густую и окладистую чёрную бороду, поскольку у него была большая проплешина, он у заезжего клоуна из шапито прикупил парик с косичкой, правда рыжего цвета, но на это он всегда отвечал, настоящий армянин должен быть рыжеволосым и голубоглазым. При его небольшом росте в парадной рясе и с огромной бородой, он смотрелся весьма внушительно. Ну, и естественно, Агарон получил в придачу к бороде приход и кадило с полным мешком канифоли. Не сговариваясь все говорили, что он в этой рясе выглядит как самый настоящий судья в судейской мантии и намекая на преемственность добавляли, типа раньше судил сам Иисус Христос, теперь судить будешь ты. Ему это льстило, и он при каждом удобном и неудобном случае озвучивал свою схожесть с судьей. Теперь он как полноправный соратник самого Бога начал заботиться и о своем имидже. Перестал ходить в местный кабак пьянствовать с местными забулдыгами, резко перешел с левой паленой водки, пахнущей керосином на настоящий самогон, который он называл не иначе, как горилка или шмурдяк и вместо газеты «Правда Украины» стал пользоваться туалетной бумагой. В этой связи не будет лишним рассказать про один эпизод из этой культурной жизни батюшки Агарона. Так как тогда туалетная бумага была в большом дефиците, и все местные жители пользовались только газетами да журналами, Агарону по блату достали тончайшую папиросную бумагу. Перед трапезой, а он только трапезничал, а не обедал, он, как правило, ходил в туалет, дабы освободить побольше места для приема новой порции пищи. Всё шло своим чередом, дефекация прошла успешно, и он решил для удаления следов, так удачно прошедшей дефекации, испробовать новую папиросную бумагу. Оторвав солидный кусок бумаги, а чего жалеть, для себя ведь, приложил ее к нужному месту, но не успел сделать даже малейшее движение рукой, как бумага мгновенно размокла и порвалась. Он со всего размаху зачерпнул рукой остатки кала, но сразу это осознав, рефлекторно решил сбросить его, резко махнув рукой, но в горячке что-то не рассчитал и сильно ударился костяшками пальцев по стенке плохо оштукатуренной кирпичной туалетной кабинки.  Резкая боль пронзила кончики пальцев, и он инстинктивно прикусил зубами кончики пальцев, так он делал всегда, считая, что одна боль. нейтрализует другую. И, правда, через минуту он, помыв руки уселся за стол, но сразу заметил, соседи, сидевшие за столом как-то чересчур внимательно на него, смотрят. Один из них не вытерпел и показывая пальцем на его бороду спросил: - «А в чем, это собственно говоря, твоя борода испачкана? И почему такой от нее запах?» Тут только Агарон сообразил, когда он прикусывал кончики пальцев, в это время он и испачкал фекалиями свою бороду. Выскочив из-за стола, тенью метнулся к умывальнику, долго и тщательно мыл с мылом и с молитвой свою бороду, а вернувшись сообщил, это он упал лицом на пол и испачкал мусором свою шикарную бороду. Все сидящие с этим доводом согласились, видимо молитва, все-же помогла.
     Выйдя в первый раз на работу, самое первое и самое интересное, что он сделал, одевшись в праздничную рясу, исполнил свое заветное желание, с которым жил весь последний год. Агарон зарядил полное кадило канифолью и так дымя этим зажженным кадилом пошел по улицам к воротам своей бывшей воинской части и за полчаса наложил на них епитимью, по-нашему, по - простому – церковное проклятие, а заодно и анафему,  это то же самое, ну, как контрольный выстрел. Как никак, но он же бывший военный. Ему говорили, что напрасно ты это делаешь, ничего с ними не случится, никак это на них не подействует, они же атеисты, но он хитро улыбался и ничего в ответ не говорил. А когда буквально через неделю его жену отчислили из части за то, что она заразила сифилисом весь штаб этой воинской части, нескольких прапорщиков и десятка два солдат, все приумолкли, однозначно признав силу наложенных епитимьи и анафемы.
      Может быть так семья Агарона и погрязла бы в этих серых однотонных и монотонных буднях, если бы не одно его увлечение. Он с детства собирал спичечные этикетки. Люди, которые их коллекционируют, называются филуменистами. Так вот, Агарон и был этим самым заядлым филуменистом и накопил довольно солидную коллекцию, где его гордостью были этикетки царского и довоенного периода. Если кто-то думает, что спичечные этикетки, это копеечная ерунда, то он сильно ошибается. Некоторые этикетки стоят несколько сот, а то и несколько тысяч гривен. Агарон даже состоял в местном клубе филуменистов «Ринев Ус», что это точно означает никто не знал, но все участники клуба этим гордились. Там он познакомился с единомышленником Мазаем Валерьевичем Скотским, который занимался куплей-продажей, в общем, спекуляцией этикеток и путем изрядного количества махинаций и манипуляций тоже скопил приличную коллекцию. Мазай Скотский или попросту Мазан, был мужчина среднего роста с черной курчавой шевелюрой с небольшой проплешиной, на которую заглядывались многие женщины, раньше он служил прапорщиком в одной с ним части, но там они почему-то ни разу не пересеклись. Так вот Мазан был на хорошем счету у начальства, правда он иногда от волнения заикался. На одном из учений он вместе с другими прапорщиками должен был прыгать с парашютом. Инструктор показал всем кольцо и объяснил, досчитаете до десяти, дёргаете кольцо, парашют раскрывается и от вас больше ничего не требуется, поджимайте ноги и через десять минут вы будете на земле. Так бы оно все и случилось, если бы Мазан вечером перед прыжком не поругался с одной женой и был немного бит другой. Поэтому он пришел на учения уже в стрессовом состоянии. Когда все прыгнули, в том числе и он, все произошло как в анекдоте, когда заика парашютист упал на землю с нераскрытым парашютом и уже на земле произнес: - «Де-де-де-де-десять» и только тогда дернул за кольцо и затих. Мазан сначала нормально считал, но перед словом десять его как-бы заклинило, и он никак не мог выговорить слово «десять». Не долетая до земли метров сто-сто двадцать метров все услышав это: - «Де-де-де-де-де» начали кто кричать, кто показывать, как дергать за кольцо и Мазан успел все-же дернуть кольцо, парашют раскрылся, но он свалился на землю головой вниз и неподвижно замер. Когда к обездвиженному Мазану подбежали врачи и руководитель полетов, он как ни в чем не бывало вскочил, приложил руку к тому месту, где должна быть фуражка и начал докладывать, что прыжок прошел в заданном режиме, но ему вдруг стало плохо, его положили на носилки и отвезли в санчасть. Оказалось, что у него кроме сотрясения мозга еще и перелом шейного позвонка. Руководство части посоветовавшись, чтобы не выносить этот инцидент на вышесидящие круги, решили его лечить здесь, в своей санчасти. И, правда, уже через месяц он самостоятельно ходил по палате, но у него был какой-то бессмысленный взгляд, и он часто на польско-украинском суржике бормотал что-то несвязное, смачно перемежая свою речь матерными словами на нескольких языках.
     Из рядов доблестной украинской армии его комиссовали, а Агарон предложил ему должность дворника при его церкви и возможность носить хоругви на похоронах и церковных праздниках. Так они сблизились ещё больше и теперь регулярно ходили друг к другу похвастаться и обменяться новинками, ну, и конечно, пропустить стакан другой самогонки, которую гнал Мазай в больших объемах, так как за самогонку он выменивал, а чаще выманивал нужные ему экземпляры этикеток и гордо называл самогонку горилкой, а первач шмурдяком. На эти встречи Агарон всегда, для солидности надевал рясу и Мазай Скотский не преминул этим воспользоваться, каждый раз делал комплимент, как ему идет ряса и как он похож в ней и на судью и даже на Иисуса Христа.
    Когда они листали свои альбомы, Савлик, сын Агарона сидел с ними в одной комнате и играл коробками из - под спичек, составляя из них то поезда, то домики, то еще что-нибудь. Ему уже было шесть лет, но он был мальчик не по годам развитый и внимательно слушал, о чем говорит его отец с дядей Мазаем. Ему почему - то сразу запала мысль о том, что папе очень идет ряса и он выглядит в ней, как настоящий судья. Сам он не знал, что такое или кто такой судья, но ему это казалось неким божеством, которому все должны поклоняться и стараться быть на него похожими.
      Иногда, когда они, устав от перелистывания альбомов уходили на кухню выпить стакан другой горилки, он тоже начинал листать эти их альбомы и искал те этикетки, о которых у них шла речь. Через несколько месяцев он уже разбирался, где ценные этикетки, а где нет. Однажды он также листал очередной альбом, но то ли он зазевался, то ли самогонка быстрее обычного закончилась, но услышав близкие шаги, он воткнул этикетки между какими-то другими листами, быстро сел в свой угол и как ни в чем не бывало и продолжал строить новый небоскреб из спичечных коробок. Отец с дядей Мазаем зашли, Мазан взял свой альбом, и отец пошел его провожать. Через час прибежал всклокоченный Мазан, с криками, что у него пропали ценные этикетки, набросился на Агарона. «Ты их украл, ты, ты, ты, ты…». От волнения Мазан начинал заикаться и никак не мог выговорить те слова, которые хотел произнести. У Агарона после его слов о краже и недавно выпитой самогонки взыграла кровь джигита, и он схватил Мазана за волосы, тот не растерялся и схватил в свою очередь Агарона за бороду. Так склещившись они стояли несколько минут, пока альбом не выпал из рук Мазая и как в плохом романе, из него выпали те самые этикетки, о пропаже которых шла речь. Они их увидели оба и сразу и, не разнимая рук, довольно долго и тупо смотрели на эти этикетки, так как оба поняли, все этикетки всё это время были в альбоме. Первым пришел в себя Мазан, тихо отпустив бороду Агарона, сделал шаг назад и внятно, ни капли не заикаясь, что так магически подействовало на Агарона, произнёс: - «Я пошел за горилкой» и уже через двадцать минут вернулся с литровой бутылью шмурдяка и огромным шматом сала. Агарон посчитал это весьма приличной платой за вспыхнувший инцидент и вырванный клок бороды, да к тому же сегодня они немного не добрали в первый прием, так что и самогонка, и сало были как-бы абсолютно в масть. Через несколько часов дружеской беседы они вышли ещё большими друзьями, чем были до схватки, Мазан собрал рассыпавшиеся этикетки в альбом, при этом их молча пересчитал и убедившись, что всё на месте, поднял альбом, который так и лежал нетронутым, обнявшись и расцеловавшись с Агароном отбыл восвояси. Теперь и при встрече, и при расставании они усердно исполняли этот ритуал обнимания и целования. Видимо обоим им это доставляло огромное удовольствие.
    Так бы оно чинно-мирно продолжалось бы и дальше, но Савлик уже заразился этой идеей изъятия этикеток и уже продумывал, где и кому их можно продавать. Пока в его маленькой головке вызревали эти планы, он проводил эксперименты, то этикетки дяди Мазая переложит из одного листа в другой, то этикетки отца. Но они, памятуя о первом инциденте начинали усердно листать свои альбомы и найдя этикетки, начинали вспоминать, когда и зачем они их сюда переложили, но ничего не вспомнив всегда решали еще немного добрать самогонкой для просветления мыслей. Но, как назло, самогонка всегда кончалось перед самым приходом этого самого просветления, и они никак не могли совместить количество выпитой самогонки со временем прихода просветления. Но теперь, когда они знали, что их этикетки никто не ворует, решали при следующей встрече принять на грудь на стольник больше и таким образом все их вопросы будут решены. Эти благостные и взаимно любезные встречи продолжались много лет подряд.
    Но когда через несколько месяцев они не нашли пропавшие этикетки, задумались, где они могли их либо потерять, либо обронить, либо обменять. У них даже мысли не было, что в этом замешан мальчик Савлик, которому тогда уже исполнилось двенадцать лет. Но однажды к Мазаю подошел один знакомый и предложил купить редкие этикетки. Мазай полистал альбом и сразу узнал свои пропавшие этикетки. На вопрос, где он их взял, тот без задней мысли сообщил, что выменял у Савлика Кулька за мороженое. Взбудораженный Мазай пришел домой, обложил своё семейство семиэтажным международным суржиком, обильно замешанным на матерных выражениях, и удалился в свою комнату. Что-то произошло в его больной голове, и он позвал родных, чтобы те пригласили батюшку проводить его в последний путь. Так он думал поговорить с Агароном о его сыне Савлике.  Он раньше уже несколько раз сообщал родным, будто умирает, долго лежал в одиночестве, но батюшку никогда не звал. Теперь же, когда он решил пригласить батюшку, все облегченно вздохнули, может быть на этот раз уже точно он отойдет в лучший из миров. Когда пришел Агарон, Мазай лежал, скрестив руки на груди, обдумывая, как начать этот очень серьезный разговор, ведь Агарон может не поверить, вспылить и тогда ему несдобровать. В гневе Агарон всегда вспоминал, что он в душе джигит кавказских кровей со всеми вытекающими отсюда последствиями. И еще думал Мазай, если что, то в этом случае ни самогонкой, ни салом дело не обойдется.
   Между тем Агарон вставил ему в руки свечку и начал читать отходную. Мазай же путаясь в мыслях и сильно заикаясь, произнес: - «Ку-ку, пи-пи» и так несколько раз. Агарон, думая, что он бредит начал еще усерднее махать кадилом, чтобы до отхода души от тела успеть произнести все нужные в данном случае слова, ведь это как-никак не рядовой умирающий, а его близкий друг, но тут Мазай ясно произнес: - «Купи свечку, ведь задаром сгорит». Агарон от этих слов выронил кадило, а Мазай встал и пошел в свою комнату.
   Родные успокоили растерявшегося батюшку, мол, приходите завтра, завтра все будет нормально. Агарон ушел с бутылью самогона и коляской колбасы, а родные всю ночь прислушивались к шорохам из комнаты Мазая, которые прекратились лишь под самое утро. Когда, решившись ранним утром, они зашли в его комнату, увидели бездыханного Мазая, лежащего в большой куче изорванных купюр. Никто из родных даже не догадывался, что у Мазая столько денег. Оказалось, Мазай отрывал половинки гривен с номерами и их проглатывал, чтобы эти деньги никому не достались. Потом видимо, из-за обилия купюр отрывал лишь кусочки гривен с номерами и уже только их проглатывал, но в какой-то момент захватил слишком большой ком и не смог его ни проглотить, ни выплюнуть. Так он и задохнулся этими гривнами во рту. Позвали батюшку, Агарон после подаренной вчерашней самогонки и колбасы был в хорошем расположении духа, по укороченной программе, с учетом вчерашней отчитки, прочитал заупокойную молитву и распрощавшись, с очередной литровой бутылью самогонки в руках, так предусмотрительно выгнанной Мазаем и новым кольцом колбасы, отбыл восвояси.
  Родные не мешкая вызвали врача, он выписал нужные бумаги и перед уходом врач почему-то начал сгребать рваные гривны себе в мешок.  Родные Мазая сразу смекнули, что здесь что-то не так и несмотря на доводы врача, что им нужно будет после вскрытия сверить проглоченные номера на гривнах, отобрали остатки у врача. Тот, недолго думая, объяснил им, при вскрытии всё проглоченное можно изъять, за это время ничего там не испортилось, потом совместить с остатками купюр и банк обязан будет всё это принять и выдать нормальные купюры. Но без этих остатков, что остаются у них, они просто всё проглоченное выбросят и никому эти деньги не достанутся. Родичи, видя во враче весьма разумного человека предложили все найденное и изъятое спополамить, то есть поделить поровну, половина ему, как специалисту патологоанатому и половину им, как потенциальным наследникам. На этом и порешили.
   Агарон, придя домой решил с хозяйкой отметить этот прощальный эпизод и налил по полному стакану самогона. Не чокаясь, большими глотками, они протолкнули его в горло, но тут их обоих замутило, голова закружилась, и они попадали на пол. Когда утром к ним пришли знакомые, они лежали уже остывшие. Оказалось, что родные Мазая Скотского дали ему бутыль самогона, которую Мазай готовил для продажи. А для продажи он настаивал самогон на курином помете или добавлял туда еще карбид для крепости. Такую самогонку потом можно было разбавлять в два-три раза, а она все равно казалась крепкой и сшибала с ног, как отменнейший шестидесятиградусный первач. Но Агарон этого не знал, и они с женой на радостях махнули по граненому стакану неразбавленного самогона с карбидом. Внутри все обожгло, дыхание перехватило, и они, не думая, ни гадая, тут же отправились к своему другу Мазаю Скотскому в лучший из миров. Так в одночасье Савлик Кулёк в двенадцать лет стал сиротой. Когда собрались родичи решать, что с ним делать, порешили отдать его только что вернувшемуся из тюрьмы за службу во время войны полицаем у немцев двоюродному дяде Корнею Ковальчуку. У него был сын Николя, которого звали просто Колян, и он был ровесником Савла, так они по замыслу родных, должны были вместе жить и дружить.





Житие мое! Савл
 
    Поскольку новоиспеченный отец Корней (Корней означает Рог) заменил Савлику родного отца, то на его биографии придется остановиться подробнее. Родом он был из семьи потомственных пьяниц, которые из поколения в поколение вели нищенский, полупьяно и полуневменяемый образ жизни. А какой еще образ вести если каждое утро огромным усилием воли приходится напрягать свою последнюю извилину, дабы она подсказала, где и каким образом сегодня можно найти денег на выпивку. Когда после революции раскулачивали местных богатеев, у которых из богатства часто была лишь лошадь и корова, Корней был в первых рядах. Он не гнушался ничем, тащил с чужого двора все без разбору, то есть был самым непримиримым борцом с кулаками. Это быстро приметили его начальники и вручив ему связку ключей, назначили его на должность хранителя колхозного имущества. Корней начал еще усерднее раскулачивал односельчан и теперь все всё их добро тащил в колхозные амбары, что очень нравилось его начальникам, которые не могли нарадоваться, какого радивого помощника они себе нашли.
   Но, когда через некоторое время они решили описать свое вновь приобретенное богатство, то почти все склады оказались пусты. Выяснилось, Корней днем таскал добро в колхозные амбары, а ночью туда водил покупателей и за самогонку отдавал всё, кому что нравилось. Его хотели расстрелять, но приняв во внимание его нищенское крестьянско-пролетарское прошлое, приказали высечь по старой доброй традиции, розгами. Наказывал Корнея, как назло, его сосед, которого он несколько раз пытался раскулачивать, поэтому тот старался выполнить порученное ему задание на совесть. После этой экзекуции Корней затаил лютую злобу и на колхоз, на весь советский строй, на советскую власть и на всех советских людей. Но хоть и был он вечно пьяный, соображал и на людях своей ненависти никак не показывал, верил, что подвернется удобный случай и тогда уж он со всеми поквитается по полной программе. Эти шрамы от шеи до ягодиц так и остались у него на всю жизнь и когда Корней хотел на кого-то сильно рассердиться, он снимал рубаху, приспускал штаны и долго рассматривал свои многочисленные шрамы. После такой процедуры он по старой привычке напивался вдрызг и несколько дней к нему было опасно подходить.
   Когда, после нападения фашистской Германии на СССР объявили всеобщую мобилизацию, Корней понял, что ему не избежать воинской службы и он как-то разговаривая со знакомым трактористом, вёл при нём воинственные речи, враг не пройдет и что он скоро лично будет истреблять эту фашистскую нечисть на поле боя, но тут как-так получилось, что он неудачно сунул руку в работающий двигатель трактора и ему на правой руке оторвало два пальца, средний и указательный. Комиссия, собравшаяся расследовать это происшествие, самострела не усмотрела, так как тот тракторист красочно рассказал, как Корней собирался на днях идти в ряды советской армии бить фашистов и его оставили в тылу.
   Когда фашистские войска захватили город Криворожи он сам заявился в комендатуру и предложил свои услуги. Нужно ли говорить, что Корней был очень прилежным полицаем, всех кого знал и тех, кто его знали, в общем всех кого хотел подвел под расстрел и за довольно короткое время зачистил всю округу от своих обидчиков.
    Но сколько веревочке не виться, а конец все равно отыщется. Не прошло и трёх лет, как немцы под натиском советских войск покатились обратно на Запад, на свою историческую родину. Корней тоже хотел ехать с ними, но его лучший друг и комендант немец, которому он преданно служил, приказал его выпороть шомполами, чтобы тот не задавал ему идиотских вопросов.
    После этого дружеского прощания, Корней несколько дней не мог встать на ноги и в таком состоянии его и нашли пришедшие солдаты. На допросах он делал ударение на то, что немцы его заставили силой им служить, но он как честный советский человек, как мог им вредил и с нетерпением ждал прихода советских войск и при этом показывал спину, испещренную немецкими шомполами. Поскольку никто не мог ни опровергнуть, ни подтвердить его показания, он подведомственную территорию зачищал весьма тщательно, какие показания могут дать мертвые, его не расстреляли, а дали десять лет и билет на Магадан.
    Что там и как там на Магадане было все эти десять лет история не сохранила, но ровно через десять лет плюс дорога он заявился в родных краях. Вначале вполне успешно прикидывался незаслуженно репрессированным и невинно пострадавшим от клеветников завистников, но правда о его полицайском прошлом сама просилась наружу и вскоре, когда он в очередной раз включал пластинку про клеветников, всегда находился кто-нибудь из фронтовиков и в лучшем случае плевал ему в лицо, а в худших… вариантов было много, и часто он приползал домой весь в синяках и на карачках.
   Тогда он решил сменить пластинку, да, говорил, признаю ошибку, но я свою вину за десять лет искупил. И, то ли люди уже устали бить ему морду, то ли проснулась исконная русская жалость, все-таки десять лет, это довольно большой срок, но бить его перестали.
    Поскольку у него не было двух пальцев и как механизатор он оказался совсем тупым, его назначили работать в колхозе объездчиком. Он вначале закочевряжился, целыми днями на коне, которого он боялся не меньше односельчан, но через совсем небольшой промежуток времени, буквально через два-три дня осознал прелести своей новой работы. Смысл ее заключался в том, что он должен был объезжать колхозные поля и заметив кого-нибудь из сельчан на этих полях, прогнать его с поля, составить списки нарушителей и раз в неделю положить этот список на стол председателю колхоза. Поскольку принцип работы в колхозе был: - «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё» - каждый колхозник считал себя вправе прихватить после работы что-нибудь из колхоза. Ту-то и проявил себя Корней. Не хуже Чичикова, тот даже в панталонах находил контрабанду, Корней мог толкнуть слегка застигнутую колхозницу, как из нее посыплется или пшеница или еще что-нибудь. Но это был крайний случай, когда в руках ни у кого ничего не было. А домой колхозники возвращались, кто с ведром пшеницы, кто с овощами или фруктами, нужно ведь как-то кормить хозяйство и самому надо есть. Да и дети дома сидели, ждали родителей с их трудовой вахты.
   Корней тщательно всех переписывал, что у кого нашел, и когда через пару дней к нему в калитку кто-то постучался, он даже немного испугался: -«Неужели опять будут бить?» но когда пришедший назвал его по имени отчеству, у него отлегло от сердца, а когда он попросил вычеркнуть его из списка за бутылку самогона, Корней выпрямил спину и… и милостиво согласился. На следующий день к нему уже шла целая делегация, он всех отправил восвояси, но последнему шепнул, чтобы приходили поодиночке. Прошло совсем немного времени и Корней понял, что всю принесенную самогонку он в одиночку осилить не сможет, друзей у него так и не появилось, никто не хотел марать себя связями с полицаем и немецким прихвостнем, потому Корней вновь пришедшему и всем последующим ну ухо тихо говорил: - «Лучше деньгами, лучше деньгами».
   Так бы оно и шло ни шатко ни валко, если бы к нему не заглянул профорг колхоза, некто Пархом Поросюк. Все его знали как отъявленного прохиндея, знал это и Корней, но, как ни странно, ни разу он его с поличным не поймал. Пархом вошел во двор к Корнею, огляделся оценивая по сторонам и как-бы невзначай произнес: - «В дом то пригласишь?» Тот обрадовался, это первый односельчанин, да к тому же сам профсоюзный лидер заявился к нему в гости, лёд-то тронулся господа присяжные заседатели. Заискивая Корней накрыл на стол, достал из кладовки бутыль самогона и через три часа они уже были друзьями. Расставаясь, Пархом вспомнил, зачем он приходил. Суть его прихода была такова, хватит тебе сшибать рубли и бутылки, нужно заниматься серьезным делом, а я тебе в этом помогу. И они вскоре наладили свой маленький гешефт, снабжение соседнего кабардинского села урожаем с колхозных полей.
    У Корнея все мало-помалу наладилось, кроме одного. Он никак не мог найти себе подходящую жену. Женился он несколько раз официально, потом еще несколько раз неофициально, но все жёны как на подбор, считали своим долгом наставить Корнею рога. То ли это его имя было причиной, либо что-то другое, но все, кого он приводил уже через месяц смотрели налево, а некоторые не только смотрели, но и оставались там на ночь. Некоторых своих жён Корней бил, но были и такие, что били его, но при расставании каждая из них считала своим долгом бросить ему в лицо: - «Полицейская морда». Одно в этой ситуации было хорошо, все они не успевали завести от него ребенка, но по этому случаю тоже все высказывались одинаково: - «Всё равно бы сделала аборт, не рожать же ублюдка от этой полицейской рожи»! Но, как и в любом правиле бывают исключения, это случилось и с Корнеем. Одна из его жен, законченная алкашка понесла и после родов сразу же отошла в лучший из миров, оставив Корнею мальчика, которого он назвал Петей, как его звали на зоне. Люди говорили, что это не его ребенок, но так как другой перспективы стать отцом у Корнея не было, он нанял няню кормилицу и та растила его Петю.
    Когда пете исполнилось 12 лет и произошли эти события с Савликом. Корней сразу невзлюбил Савлика и при каждом удобном и неудобном случае пытался дать ему то пинка, то затрещину, а иногда, после выкушанной в одиночку пол-литры лупил всем, что попадалось под руку. Савлик рос маленьким, замкнутым и тихим мальчиком, но он быстро освоился в новой обстановке и знал когда можно показываться отчиму на глаза, а когда нет. Свободное время он проводил, перелистывая отцовские альбомы с этикетками. Отчим хотел их выбросить, думая, что это никому ненужные бумажки, но Савлик знал истинную цену многим этикеткам, альбомы припрятал и благоразумно об этом молчал. Рос он слабым и хилым, ябедничал, за это в школе его били и дразнили попенком, но он терпел и снова ябедничал, всё время держа в голове одну мысль, когда он станет судьей, со всеми расквитается по полной программе. С Петей они так и не подружились, хотя и учились в одном классе, видимо сказывалось классовое происхождение. Петя был, что называется тупым, весь в отца, унаследовал и его дурные привычки, с малолетства начал курить и пристрастился допивать остатки самогонки из опорожнённых отцом бутылок.
    Савлик же наоборот, учился хорошо, все предметы ему давались легко и школу он закончил хотя и не отличником, но в аттестате троек не было. С детства у него была одна мечта, он помнил своего отца в рясе, это одеяние казалось ему верхом совершенства, а разговоры о том, что его отец похож на судью, будоражили юный ум и стать судьей стало его идеей фикс. После школы Петя пошел на работу скотником, убирать навоз в коровнике, а Савлик сдал экзамены на юридический факультет и первого сентября приступил к занятиям. Примерно в это же время его разыскали бывшие коллеги отца, филуменисты, и узнав, что коллекция отца сохранилась в целости и сохранности предложили за нее такую цену, что он смог на нее купить себе небольшой дом и вскоре съехал от отчима. Корней долго бесился, как он прозевал такой куш, но дело было сделано и пути обратно не было.
   Всё было бы хорошо, но его постоянно тянуло в церковь, он не мог наглядеться на батюшку в рясе. Иногда он приходил и просил батюшку, пусть все выйдут я зажгу сто свечек и буду молиться один. Иногда батюшка соглашался, он то хорошо знал его родителя и когда приход был пустой, ведь как ни крути, продажа ста свечей, это уже была реальная прибыль для прихода, разрешал.
    Незаметно прошли студенческие годы, он отработал положенное время секретарем на побегушках и всё это время жадно впитывал плюсы и минусы судейского жития. Плюсов, при разумном раскладе было явно больше и, наконец, он примерил свою первую мантию. Вначале ему давали мелкие дела, которые он с легкостью разрешал, но, когда старший по возрасту коллега подошел к нему с предложением, надо со всех собрать энную сумму для шефа с недоверием узнал, что ни с одного дела Савл не взял ни копейки. Он ему не поверил и в сердцах выпалил ему прямо в лицо, мол, тогда какого х… (здесь прозвучало нецензурное слово) ты пошел в судьи? Шел бы в колхоз скотником или трактористом. Но Савл, хотя и был молод, но парень был себе на уме. Он решил, что лучше дождаться одного денежного дела, чем каждый раз светиться с мелочью. И такие дела время от времени появлялись, он получал приличный куш, но соображал и при встрече с шефом, то бишь председателем суда, аккуратно клал конверт ему в карман. Тот все понимал, на зависть другим судьям опять давал Савлу денежное дело, а на пятиминутках не забывал все напомнить про Савлову неподкупность. Но, потом добавлял, это не отменяет ежемесячной повинности, Савл же от нее освобождается из-за своей патологической честности.
    Так бы оно и шло дальше, чинно, благородно и денежно, но, как говорится, и у старухи бывает кое-где прореха. Не минул сей грех и Савла. На одну его хорошую знакомую, главного местного пристава Люсю Путанко подали в суд, она со своими приставами как-то там неаккуратно у местного жулика, вора и оккупанта по имени Пархом вымогала взятку и это стало достоянием общественности. На суде Люся с пеной у рта рассказывала, что никто из приставов к Пархому не выезжал, а взятки, да она вообще не знает даже, что это такое и как они выглядят. Когда Савл писал протокол и решение суда, ему это показалось как-то неестественным: все знали, что приставы взятку получили, но из показаний Люси получалось что никто при этом никуда не выезжал, а взятка как-бы сама по себе свалилась с неба. Нелогично. И он, недолго думая, решил, пусть лучше она будет выглядеть наивной дурочкой, чем лжесвидетелем, исказил ее объяснение и написал, что она не помнит, то ли кто-то выезжал, то ли кто-то вообще не выезжал и что она совершенно не знает, что означает слово «взятка».
   За это небольшое исправление показаний свидетеля Люси Путанко, которое на самом деле было уголовным преступлением встал вопрос расставания Савла с мантией. И на предстоящем корпоративе Савл решил уладить этот вопрос с шефом. Он знал, чем больше шеф, то бишь, в данном случае, председатель суда выпьет, тем он становится добрее. На этом Савл и решил сыграть и денег тоже решил не жалеть.



Полицай

   Любая война оставляет не только видимые следы, это как правило увечья, как физические, так и психические, но и следы невидимые. Наверное, главным и самым страшным таким невидимым следом были бывшие полицаи, которые во время войны прилежно служили фашистам, но после войны делали вид, что покаялись и отсидев в тюрьме положенные десять лет, как ни в чем не бывало объявлялись на своем прежнем месте жительства. Таких два полицая Тамарчук и Ковальчук успешно отсидев по десять лет в тюрьме строгого режима объявились и в славном украинском городе Криворожье.
   Служили немцам они верно, но когда советские власти взяли их за одно горячее место давали показания, будто фашисты их заставили, поставили условие: или нам служишь или мы расстреляем всех твоих родных. Этой версии они придерживались и после отсидки.
   Если Тамарчук устроившись маленьким начальником не любил вспоминать о своем бурном прошлом, то Ковальчук не молчал, а наоборот, вначале даже пытался вставать в день Победы вместе с ветеранами войны в один строй и иногда в классе рассказывал школьникам о своих вымышленных боевых подвигах. Это был прирожденный садист без двух пальцев на правой руке. Чтобы не забрали в армию, он будто случайно сунул руку в работающий трактор и лишился двух пальцев. Комиссия самострела здесь не увидела, так что он остался без наказания, но и на войну его не взяли, оставили в тылу. Работая полицаем, всегда говорил, лучше быть живым без пальцев, чем мертвым с пальцами. Некоторые, кто не знал его истинного военного пути обращались с ним, как с равным, те же кто знал, что это полицай лезет в их ряды, долго не терпели и гнали его кто пинком, кто просто матом. Так что после нескольких таких попыток он эту затею оставил и лишь изрядно выпив рассказывал собутыльникам, как его забросили в тыл и он, прикинувшись там полицаем выполнял очень важную боевую задачу, без которой не было бы и Победы в 1945 году.
   Каждый человек выбирает себе такую профессию, где он может максимально реализовать свои природные способности. Так каким-то образом Ковальчука поставили работать объездчиком. Его задача заключалась в том, чтобы верхом на лошади объезжать колхозные поля и всех, кто что-то тащил из колхоза себе домой, переписывал в книжку, чтобы потом его, как несуна, песочили на собрании, а колхозное добро, чаще всего это было лишь ведро зерна или какие-либо овощи или фрукты, он их конфисковывал и приносил в Правление колхоза. Но скоро освоившись с новой должностью, эту практику прекратил и все отобранное у колхозников тащил уже себе домой. Поскольку принцип жизни в колхозе был довольно простой: всё вокруг колхозное, всё вокруг моё, работы у него было много. Вскоре он обзавелся связями, так как некоторых несунов за бутылку самогона отпускал, а некоторым даже привозил отобранное у других колхозников. Особенно он любил гонять местных ребятишек, которые летом наломают шляпок подсолнуха и грызут молодые семечки или наберут молодой кукурузы, которую варили, а в нелегкой, даже скажем так, весьма бедной колхозной жизни, это было для них не только желанным лакомством, но и большим подспорьем для растущего организма.
   Но изо всех детей, он больше всех не любил одноклассников своего сына Петьки. Те, без задней мысли, многие даже и не знали, почему, но звали Петьку полицаем. Он приходил домой жаловался отцу, на собраниях класса Ковальчук приходил всегда в военной форме и рассказывал о своих военных подвигах и о своем ранении, когда ему осколком гранаты, которую он метнул в немецкий танк, оторвало два пальца на руке. Но когда кто-то спросил его, почему у него нет ни одной военной награды, тот погрузился в дебри своего секретного нахождения в тылу, но кто-то не дослушав его, назвал случайно вслух его Петьку маленьким полицаем и Ковальчук с исказившимся злобной гримасой лицом покинул собрание, но когда он ловил, именно ловил кого-то из одноклассников сына, мог и плеткой огреть и попугать, наезжая на него конем, и естественно все отбирал. На него колхозники жаловались, но руководству колхоза был выгоден садист и его не ругали, и не трогали.
    Сыну Петьке Ковальчук всегда говорил, иди в милицию работать, но часто оговаривался и говорил в полицию, видимо по старой памяти. Незаметно, под шутки одноклассников Петька закончил школу и выбора профессии, как такового, у него не было. На семейном совете решили, ему нужно взять вместо отцовской фамилии Ковальчук фамилию матери Михась, так как ни крути, но во многих документах, которые обязательно будут проверять у каждого будущего милиционера, фамилия Ковальчук будет ассоциироваться с предателем полицаем. Он ведь окончательно решил идти в милицию, тем более тогда ему не нужно было служить в советской армии, про которую его отец рассказывал много негативного.
   Отучившись, получил звание младшего лейтенанта и с чистой совестью поехал на родину, показать всем, кем он теперь стал. Но генетическая память и здесь сотворила с ним злую шутку. Чтобы все еще издалека видели, кто перед ними идет, на погоны младшего лейтенанта Петька нацепил майорские звездочки. При встрече с односельчанами, особенно при встрече с одноклассниками, поворачивал вперед то правое плечо, то левое, чтобы все видели на плечах офицерские звезды. Но уже к вечеру некоторые начали спрашивать: - «А что, в магазине побольше звезд, что – ли не было?!» И на следующий день он уже ходил по селу в гражданской одежде. Отец его, бывший трехпалый полицай к этому времени обзавелся связями и тут же пристроил Петьку в местное отделение милиции. Это совпало с милицейско-полицейской реформой, когда милицию решили обозвать полицией. Петька в течение нескольких дней оформился на работу и с полной ответственностью как на голубом глазу всем представлялся, как потомственный полицейский.
    Сельские будни полицейского многим не известны, а это ведь тяжкие будни. Обязательное посещение рынка, магазинов, торгующих паленой водкой, а этим баловались во всех магазинах, к тому же нужно было крышевать наркоторговцев, этим делом занимались все местные цыгане, а многие даже и не представляют, какая это адская работа с цыганами. Ведь каждый цыган он по-своему непредсказуем и когда ему приходило время отстегивать положенное клялся, мол, мамом клянусь, сейчас нет ни копейки, вон жена с ребятишками, сколько их он и сам не знал, сидят голодными.
   Но самая интересная и прибыльная работа начиналась, когда кого-то брали с поличным. Такой случай подвернулся и Петьке. У местных братьев цыган Грини и Яшки Ромаловых он арестовал несколько мешков маковой соломки и конопли. На предварительном следствии они пошли в полный отказ и дело тихой сапой дошло до суда. Петька, которого за глаза, а потом и прямо в глаза звали Петро Михась, как главный свидетель должен был на суде рассказать об их преступлении. К этому времени Петро Михась хотя еще был довольно молод уже заматерел и был колоритный полноватый мужик, ходил он в вечно потертом кителе с пятнами жира. На замечания коллег с юмором отвечал: - «Селедка была чересчур жирная».
    На суде как положено судья зачитала обвинение, прокурор его подтвердил и слово дали Петьке Михасю. На суде он вдруг начал давать противоположные показания тем, которые он получил от братьев цыган. На вопрос судьи: - «Вы же вот сами написали, что они продавали наркотики и они сами в этом сознались».
    Петька сделал умное лицо, выставил вперед живот с жирными пятнами и тихо, но уверенно произнес: - «То было давно, теперь они полицию уважили и рассказали всю правду».
    «Какую правду?»
   «Главное, я считаю, это уважение к властям. Судью они тоже уважили» - и Петро с самым серьезным видом человека, совершающего благородный поступок, положил конверт на стол судьи. Судья приоткрыл конверт, замер на несколько секунд, но за это время успел пересчитать баксы, и сумма его устроила. Незаметным движением рук судьи конверт исчез со стола, будто его там никогда и не было. «Такие дела, как истинные показания подсудимого, свидетель Михась, делаются заблаговременно. Нельзя вводить в заблуждение ни судью, ни прокурора. Я, то, вижу, что эти люди не виновны, но что скажет прокурор?  Он главный обвинитель. И на основании его обвинения суд вынужден будет выносить свое решение».
    Петро вытер влажные руки о китель и с таким же важным видом положил конверт перед прокурором. Тот задал лишь один вопрос: - «Деревянные?» «Нет, всё зелень». Этот конверт как-то незаметно, также, как и у судьи исчез со стола прокурора: - «Теперь и я вижу, что они невиновны». После этих слов прокурора суд ушел на совещание и за то, что Петька с братьями цыганами всю эту уважительную процедуру провели не до собрания, суд присудил обоим братьям по одному году условно.
   Зачитав приговор, судья отпустил братьев цыган и обращаясь к Петьке Михасю, так по-свойски, как бы между делом, сообщил: - «Эти цыгане, это рутина, с ними всегда можно договориться. У нас появился нежелательный клиент, некто Влас Семёра, этот деньги не предложит и на попятную не пойдет. Мы, здесь сообща, в суде, его конечно попридержим, но он ведь на этом не успокоится. Будет обращаться и в прокуратуру, но там у нас свои люди, они его бумажками отписками тоже помурыжят, а вот если он напишет заявление на нашего общего друга Пархома в полицию, его нужно и там тоже немного помытарить. У Пархома, конечно, все документы сфальсифицированы, но он наш человек. Нужные взносы он платит регулярно и нам не резон терять такой постоянный источник дохода. Ведь наверх нужно платить регулярно, а там не спрашивают про конъектуру. Бабки давай и баста. А Влас Семёра пусть подёргается, как карась на крючке, может и поумнеет. Ведь он покусился на святое – он хочет заблокировать весь наш бизнес. Мы два десятилетия выстраивали такую вертикаль, чтобы ВСЕ, - на этом слове судья сделал ударение, - ВСЕ положительные решения были проплачены. Это ведь всем нашим судейским сообществом в целом по всей Украине была проделана очень серьезная работа. Если клиент в одном суде не проплатил положительное решение, он пойдет в другой суд или к другому судье, а у нас уже везде сидят свои люди. И пока он не проплатит нужную сумму, он нигде не получит нужное ему решение. А закон? Что закон? Мы подберем любую статью в зависимости от суммы платежа. И никто нам не указ. По Конституции мы неприкосновенны».
    Петро Михась напряг все мышцы лица, так оно у него было похоже на умное и ничуть не смутившись отвечал, как его учил еще в детстве отец: - «Я вас услышал. Это мы могём».
     На этом решили сегодня и закончить. Но на следующий день они все собрались заново. Баксы, которые им вручили братья цыгане, оказались фальшивыми. Когда судья сообщил об этом всем присутствующим и остановил свой взгляд на Петьке, он понял, чего от него хотят и не моргнув гласом пообещал, у него есть знакомый армянин Ара Лужок, знаменитый бизнесмен, торгует на местном рынке, он эти баксы постепенно распродаст и вернет всем настоящие. Только сумма будет немного иной. На сколько иной не уточнил, да было уже не до этого. Как говорится из двух зол выбирают меньшее и все решили остановиться на этом варианте.



Корпоратив

    Корпоратив. Наверное, нет другого такого мероприятия, к которому готовились бы так тщательно и с таким воодушевлением. Особенно, если это намечался новогодний корпоратив. Такое воодушевление наступило и в Криворожском районном суде небольшого украинского городка с красивым названием Криворожи. Судьи ведь такие же люди, как и все остальные, со всеми своими плюсами и минусами, особенно когда они снимают мантию, выпьют немного самогонки и готовятся к новогоднему корпоративу.
       Это мероприятие под Новый год всегда предполагало большие надежды, самой желанной из них была: у женщин возможность оказаться в постели с председателем суда и сделать резкий рывок в карьерной лестнице, а у мужчин возможность получить от того же председателя денежное дело и почувствовать себя, наконец, серьезным судейским предпринимателем. То, что на корпоративе можно вволю поесть и напиться, это, само собой разумеется. На корпоративе, когда пьяные сотрудницы расслабляются до потери трусов, каждый может удовлетворить все свои разбушевавшиеся не в меру этические, да и физические страсти, копившиеся целый год. Ведь в любом суде, женщин раз в пять больше, чем мужчин и все как на подбор, в основном молоденькие секретарши. На корпоративе можно выпить с самим начальником и сидя с ним нетрезвым так близко, как будучи трезвым он никогда никому не позволяет, можно с ним чокнуться и с глазу на глаз объясниться в своей преданности; женщинам, желательно еще в постели рано утром напомнить о себе еще разок и повторить свое имя, чтобы не дай бог перспективные блага не упали на другую сотрудницу, а такие случаи бывали, а мужикам получить возможность «доступа к телу» и ждать какой-либо поблажки в виде денежного дела или удобного случая доказать еще раз свою исключительную преданность.
    Но перед каждым серьезным застольем всегда возникает один каверзный вопрос, где на всё это взять деньги? Председатель суда, это не обсуждается, гуляет на халяву, остаются судьи и его окружение женского пола. Последних тоже, как-то не принято было нагружать этими материальными проблемами. Ведь в разгар веселья их нужно будет вести в запасной зал судебных заседаний, где на время проведения этого мероприятия всегда раскладывали диван, а они могут и закочевряжиться: - «Мы гуляем на свои, диван за отдельную плату» и таким образом будет испорчен весь праздник.
     После всех этих грустных размышлений остались 5 человек, точнее судей: Павленюк, Гаврилюк, Кошкидюк, Кононюк и Кулёк. Параша Павленюк и Галюся Гаврилюк сразу встали в позу: - «А мы чё, не женщины? Почему мы тоже должны башлять? В конце концов мы тоже готовы со всеми протестировать диван». От такой перспективы мужики сразу как-то потускнели, и, больше не от того, что придется раскошеливаться только им одним, а от того, что не дай Бог придется уединяться на диване с Парашей Павленюк, обладательницей лошадиной морды и смердящим дыханием. С ней и так никто не решался находиться ближе трех метров, а тут на диване...   Параша была бабой хоть и недалекой и вечно полупьяной, но её последняя извилина в критические моменты сама собой распрямлялась и ей в голову иногда приходили неплохие мысли и соображала она в этих критических ситуациях довольно трезво: - «У меня есть клиент, некто Пархом, он мой должник, по моим расчетам бабло у него есть, он в своё время пол колхоза своровал и еще кажись не всё пропил, надо его как-то развести». После этих слов Параша всем показалась не такой уж и страшной, и все придвинулись к ней на расстояние около метра. Ближе было нельзя, можно было задохнуться от ее смрадного дыхания. «А как же нам его развести?»  «Эх, не я ваш начальник», - непроизвольно вырвалось у Параши, «я бы за такой вопрос всех бы из мантий в один миг вытряхнула. Но так как вопрос серьезный, даю наводку». Мужики сразу загоношились: - «На сколько литров?» Та вступила ненадолго в ступор, они, кажется,  начали разговаривать на разных языках, а это в их среде считалось недопустимым, так они разговаривали лишь с теми, кого хотели развести на бабки, но поскольку она уже три дня не употребляла ничего крепче портвейна, до нее все же дошел смысл вопроса. «Не «на водку», а просто «наводку», то бишь обрисовываю вам ситуацию и перспективу, а дальше уже ваше дело. Так вот, у меня есть знакомый, хороший мент, Петро Михась, пусть он заведет на него какое-нибудь дело, а вы соответственно, его отмажете». Мужики почесали затылки, как же они сами до этого не докумекали. И на этой доброжелательной ноте они разошлись. Не прошло и три дня как счастливые Прокл Кононюк и Герл Кишкадюк приволокли в суд большой пакет с деньгами, правда мелкими купюрами, зато их было много. Параше в знак уважения объявили благодарность и респект, типа Петро Михась весь вечер будет твой, мы ему пообещали. Петра они тоже пригласили на корпоратив, но посчитали, что после объявленной перспективы весь вечер пробыть с Парашей и дышать ее зловонным дыханием, он не придет, зачем им лишний конкурентный рот и еще кое-что, да и выпить и пожрать на халяву Петро был не дурак. Его расчет и расчет его оппонентов на сей раз оказался верным. Петро был на смене и на корпоратив не явился. Но в одном они все-же ошиблись, не просчитали, что на корпоратив заявится и сам Пархом.
    Поскольку до начала корпоратива оставалось мало времени, все судебные дела решили приостановить на неделю, а сами занялись закупкой спиртного и провизии для достойного проведения корпоратива.
   Едва успели затариться, как настал час «Х», и все начали рассаживаться за столы. Во главе стола, это даже и не обсуждалось, сел сам шеф, но вот за места с ним рядом началась если не потасовка, то усиленная возня, каждый хотел оказаться «поближе к телу», как говорил в свое время Мопассан. Шеф немного понаблюдал за этим столпотворением и сам указал, кому, где сидеть. Расселись быстро, но уже появилось много недовольных, которые оказались вдалеке от шефа, одним из них оказался молодой судья Прокл Кононюк. Ну, а рядышком с ним, как это ни странно, оказались самые красивые и фигуристые секретарши, не наделенные большим интеллектом, но зато наделенные сверх меры проходимостью и большой безбашенной решимостью занять подобающее место под местным солнцем, которое в данный момент олицетворял их шеф.
    Пока близ сидящие уговаривали шефа произнести тост, галерка уже разлила по стаканам водку и между делом, незаметно, чисто для разогрева желудка, уже пропустила пару стопок. Когда соседки шефа заискивающе предложили ему, может быть вы вместо тоста нам споёте, галерка во все горло начала горланить: - «Песню! Песню! Песню!» Все знали, что шеф хорошо поет и за это они между собой звали его Кобзоном, ну, а если вечер начнется с песни, то это будет хорошим знаком для всей вечеринки, песней он и закончится.
    Шеф немного для приличия начал отнекиваться, а как иначе, должны же они понимать, с кем имеют дело, но тут-же начал покашливать, а это был первый признак того, что он готовил горло для серьезной нагрузки в виде песни. Закинув голову назад и скрестив руки на груди, он запел старинный русский романс. Молодежь ради приличия пустила слезу, чтобы это видел сам шеф, а галерка успела еще пару раз опрокинуть стопки, закусывать, правда, демонстративно никто пока не решался.
    Закончив пение и раскланявшись на бурные и продолжительные аплодисменты, шеф, не делая паузы предложил тост за наш дружный коллектив, который умеет не только хорошо работать, но и культурно и грамотно отдыхать. Прошло всего полчаса и все кто хотел и умел тостовать, высказали свои умные речи, галерка в это время уже говорила в полный голос, а облепившие шефа девицы начали недвусмысленно поглядывать по сторонам, шеф это конечно, хорошо, но их много, а он один, надо же как-то и для себя перспективу на вечер выстраивать. Все знали, что диван раздвинут и ждет своих клиентов. И непроизвольно их головы поворачивались к Проклу Кононюку, вокруг которого уже образовалось некое женское окружение и которое ему что-то довольно агрессивно втолковывала. Оказалось, он в предчувствии халявы специально ничего не ел с утра и теперь развернулся во всю свою мощь. На него вначале никто не обращал внимания, еды было много, но как-то незаметно она скукожилась и куда-то скоропостижно улетучилась. А когда заметили, что Прокл Кононюк уже берет еду и с соседних тарелок, начали тихо, а потом все громче и громче возмущаться. Именно в это время девичник, поработав немного бёдрами, втиснул в свои ряды ещё один стул и начал махать руками Проклу, мол иди к нам. Каждая в душе надеялась, сейчас, главное, напоить его, а там уж дело техники. Никуда он не денется.
     Покл Кононюк резко поменял дислокацию, оторвался от галерки и оказался лицом к лицу с шефом, вначале он даже немножко заробел, но когда сам шеф предложил ему выпить и потянулся к нему со стопкой, а шеф тоже любил выпить, он разогнул спину и выдвинул спереди то место, где у людей находится грудь и грудная клетка. Чокнувшись и поморгав друг другу в знак взаимной симпатии, они выпили и все секретарши, как одна начали накладывать Проклу Кононюку еду в тарелки с просьбой отведать то одно, то другое. Шефа как-то незаметно оттеснили, что ему очень не понравилось и он молча налил себе полную стопку водки, опрокинул ее в рот, но видимо, ничего не почувствовал, повторил процесс еще раз, потом еще и еще раз и стал наблюдать за суетой своих подопечных, пытаясь вычленить пару-тройку для утренней экзекуции. А они все, как зомбированные роботы, позабыв обо всем на свете, обнимая Кононюка кто за плечи, кто за талию подкладывали ему еду и каждая старалась ненароком коснуться того места, где по их расчетам и должно было находиться главное его достоинство.
    Раздосадованный шеф хотел налить себе еще стопарь, но бутылка оказалась пустой, он шепнул сидящему неподалеку Кошкидюку чтобы тот исправил это недоразумение, тот отошел и через пять минут скорбно сообщил: - «Шеф, водка закончилась!» За столом установилась немая пауза, как так? Хоть все уже были в изрядном подпитии, но эту страшную новость услышали все и за столом установилась гробовая тишина. Сколько времени длилась эта немая пауза, никто потом не мог вспомнить. Но тут Параша Павленюк, громко икнув попросила еще тишины, у нее хоть и была лишь одна извилина, но от алкоголя она выпрямлялась как струна и в таком положении из неё иногда исходили не совсем дурные мысли: -«Здесь, за дверью сидит Пархом, он тоже хотел к нам присоединиться, но я велела ему подождать, так как у нас места мало». Все оживились и несколько человек пошли открывать дверь. За дверью неловко прикорнув дремал Пархом, Параша, икнув еще раз, на этот раз совсем громко, произнесла: - «Пархом, тут такая неувязка, у нас закончилась водка, а никто толком еще и не отдохнул, надо это положение исправить». Пархом повращал белками глаз, оценивая всю эту шумную компанию, но свою незаменимость просёк сразу. «У меня есть шмурдяк, это первоклассный самогон, но за ним нужно ехать минут десять-пятнадцать». Параша икнула еще раз и набрала какой-то номер телефона. Не прошло и трех минут, как перед ними стоял трезвый, как стёклышко, местный полицейский Петро Михась. Параша, не успев ничего толком сказать, лишь указала на Пархома пальцем, как тот все понял. Взяв Пархома за шиворот и заламывая за спину руку, хотел валить его на пол, но его остановила Параша. «Ты чё? Сегодня совсем трезвый? Нужно с Пархомом съездить за самогоном». Она что-то пошептала Пархому на ухо, но до окружившей их толпы дошла лишь одна её фраза: - «Не дай Бог самогонки не хватит…». Пархом с Петром быстро вышли за дверь и все облегченно вздохнули.
   Пока длилась эта непредусмотренная пауза, все начали потихоньку трезветь, но дофамин уже начал свое разрушающее действие. Дофамин или по-простому, гормон удовольствия при наличии вкусной еды, приятных женских запахов, потного, желанного и доступного женского тела, общение с близкими людьми, долгожданный отдых, всё это сопровождается выбросом в кровь этого биологически активного вещества, гормона удовольствия. Поскольку пауза образовалась непроизвольно, и никто не хотел терять драгоценного времени, пять или шесть девиц вывели довольно пьяного Кононюка в коридор и повели его в другую комнату, где их ждал диван. Облепив его, наперебой начали его ощупывать в интимном месте, дощупали до коленки, но никакой эрегированной реакции организма на их ласки у Прокла Кононюка не происходило. Все решили, это от того, что их много и они начали друг дружку подталкивать к выходу, но поскольку никто добровольно не хотел покидать столь близкого сексуального счастья вкупе с предстоящим оргазмом, среди них завязалась настоящая потасовка с явным нарушением тщательно сделанных еще утром с лаком и ласкою начёсов. Про Прокла Кононюка они как-то забыли, и он не преминул тихой сапой оттуда смыться. Когда уставшие, но довольные претендентки на оргазм чуть подустав очухались, то заметили, что Прокла и след простыл, и волосы получается, они рвали друг дружке понапрасну.
   С криками выскочив из дверного проема, сшибли только что вернувшегося Петра с десятилитровой бутылью самогона, которую тот с испугу выронил, но Пархом успел упасть под нее, и она не разбилась, но немного животворной влаги все-же разлилось. На немой взгляд Петра они показали пальцем на Прокла Кононюка, который вжался своей сутулой фигурой в стул, но из-за этого его еще больше было видно. Петро по привычке взял его за шиворот, дал палкой по обратной стороне коленок после чего Прокл Кононюк молча упал на колени: - «Пей, падла, это на сегодня вся твоя пайка» и носом ткнул его в лужу самогона. Петро хотел уже уходить от него, но не удержался и по старой привычке, выработанной годами, со всего размаха, махнул ему резиновой дубинкой по заднице. Но как это часто бывает у трезвых людей, промахнулся, и со всей силой этой дубинкой вмазал ему по его мужскому достоинству. Лучше бы он или тщательнее прицеливался или вообще его не бил, так как от прямого попадания, сказалась мышечная память еще от отца, когда он лупил Прокла в детстве чем попало и куда попало, его мужское достоинство начало мгновенно набирать объем, что привело в ступор всю женскую половину. Первой из ступора вышла Параша: - «До чего вы парня довели, ему нужно хоть немного отдохнуть» - с этими словами она взяла Прокла Кононюка за руку и вывела в коридор.
   После небольшой и неловкой паузы все начали рассаживаться по своим местам. Место Кононюка занял Пархом, а вместо Параши уселся Петро. Так как все уже были навеселе, то Петро с Пархомом как-то незаметно оказались рядышком и интенсивно наверстывали пропущенное.
    Девичье окружение так неловко покинувшее шефа решило загладить свою вину и после третьей стопки уже самогона две самые активные решили показать шефу танец. Да танец не простой, а эротический и на столе. Для этого убрали часть уже опустевшей и ненужной посуды, и они, как им казалось, грациозно извиваясь под музыку, начали свой танец. После обильного пития они подзабыли, что на вечер пришли без нижнего белья, это для того, чтобы в случае чего быть в полной боевой готовности. Когда танец перешел в свою кульминационную часть, где нужно было юбку постепенно натягивать на голову они с упоением начали производить эти движения. Но поскольку юбки у них были уже на голове и сами они ничего не видели, окружению в это время открылись возбужденные, тщательно выбритые к празднику жаждущие мужской ласки женские гениталии. Все замерли, что же будет дальше, но эффект испортил шеф, он первый не выдержал, пошлепал одну, затем другую по мягкому месту и те расценив это как аплодисменты, начали опускать юбки на их законное место. Окончив танец, они уселись рядом с шефом, теперь они это право заслужили. Пока разливали по стаканам самогон, шеф ненароком спросил, как им не холодно было танцевать без нижнего белья. Только сейчас до них дошел смысл вопроса, они обе густо покраснели, на что шеф предложил им выпить и помочь ему выйти на свежий воздух. «Что-то я подустал сегодня» - на что они обе с радостью согласились.
   Выйдя за дверь, он с ними направился прямиком в диванную комнату. Они всё понимали, хоть и не до конца верили только что свалившемуся на их головы нежданному счастью, и опережая шефа ввалились в комнату. Нащупав выключатель, но как только, зажегся свет, раздался дикий вопль, перед ними на диване лежал пьяный невменяемый Кононюк, а на нём, нанизавшись лишь на треть его достоинства, как на колу сидела, качаясь сильно прибалдевшая Параша.  От яркого света она потеряла равновесие и с размаху всей массой своего жирного тела села на этот кол. Что-то там между ними хрустнуло, скрипнуло, треснуло, будто десять человек раздирали новую простыню на мелкие кусочки, с трудом и с диким криком Параша сорвалась с причиндал Кононюка, и полураздетая забежала в зал. Но там веселье было в самом разгаре и ни на нее, ни на ее одеяние никто не обратил внимания.
   Через пару минут в праздничный зал зашел шеф и печальным голосом поведал, что у Кононюка сломан член, а у Параши порвано влагалище. Он уже вызвал скорую помощь, давайте допивайте что осталось и на этом праздник будем заканчивать.
      Все бы так более или менее мирно и обошлось, но тут Пархом, а в подпитии он соображал туго, возвысив голос произнес, я оплатил банкет, потом привез еще самогону, а сам даже и не наелся и не напился… Не успел он договорить, как от Петра не него обрушился град ударов резиновой дубиной.  Пархом упал и все, кто находился от него в шаговой близости начали пинать его ногами, и почему - то женщины все время попадали по его причиндалам. Он попытался вскрикнуть, но Петро грозно рыкнув: - «Еще одно слово и я за себя не отвечаю», - прошелся резиновой дубинкой по его спине. Пархом не понаслышке знал, что это такое резиновая дубинка и потому молча катался по полу, пытаясь хоть как-то увернуться от дубинки и сильных женских ног.
   За этим занятием их и застала бригада скорой помощи, в чем дело разбираться не стали, Петро виновником всего произошедшего указательным пальцем назначил Пархома и пообещал сам во всем разобраться. Скорая забрала всех троих. Пархома выписали первым, за всю свою жизнь он был бит часто и сильно, так что организм его был к этому уже привыкший и на нем все заживало, как на собаке. Хотя Ванька Купырь это немного переиначивал и говорил, на собаке всё заживает, как на Пархоме.
      Кононюку наложили шину, к двум имеющимся переломам пениса, добавился третий. Правда одна медсестра все допытывалась, можно ли ей приехать к нему на дом и сделать перевязку на дому. За литр коньяка лечащий врач ей это разрешил, и она каждый рабочий день начинала с поездки для перевязки Кононюка. Она один день прибинтовывала его обвисшее достоинство к одной ноге, на следующий день к другой. Таким образом на практике добиваясь такого положения, когда боль почти не чувствуется. Кононюк ей был очень благодарен, но, по существу, то есть по-мужски отблагодарить так и не смог. Хотя хотел. Никак не получалось. Когда он вышел на работу, он уже почти безболезненно мог ходить, правда только мелкими шагами.
     Параше там что-то заштопали, заодно по её просьбе и за небольшую дополнительную плату восстановили ей в качестве бонуса и девственную плеву. Она давно мечтала выйти замуж и ей казалось, что девственность ей как раз и поможет в этом нелегком деле. Так что она частично протрезвевшая, хотя и очень злая, уже через три дня вела судебные заседания.



Пятиминутка

     После новогоднего корпоратива и без малого двухнедельного отдыха Шеф решил как-то простимулировать своё стадо, чтобы оно побыстрее вошло в рабочее русло.
   Собрались в его кабинете, что случалось весьма редко и только в исключительно торжественных случаях, шеф поблагодарил за хорошую работу, вскользь сделал анализ прошедшего корпоратива, но его перебили и стали в свою очередь благодарить за оказанную честь быть с ним рядом на корпоративе и вообще за то, что рядом с ними живет и работает такой выдающийся юрист и замечательный человек. Шеф хотел быть серьезным, но после таких похвал оттаял и заулыбался. Как-то, это по мнению коллектива, они незаметно и ненавязчиво, зная его слабость к пению, что, впрочем, у него получалось весьма и весьма неплохо, стали просить его спеть что-нибудь лирическое.
    Он распрямил грудь, сделал большой вздох, жестом попросил тишины, раскрыл рот и хотел уже было запеть, но вдруг стал серьезным. Прежде всего давайте обсудим один щекотливый вопрос. Ко мне пришло письмо, где говорится, что наша Галюся записала на Новый год свой тост на телефон, но телефон потеряла и какой-то бомж его нашел и это видео опубликовал в Ютубе. Поднялся шум, мол, не нужно на этом мелком вопросе заострять внимание, мы скинемся и купим ей новый телефон, мало ли кто свои тосты пишет на телефон и теряет потом телефоны. Да, поднялся из-за стола шеф, но, если бы вы знали, в честь кого, точнее, чего она произнесла этот тост, вы бы не были так настойчивы. Все посмотрели на слегка покрасневшую Галюсю, но шеф, видимо новогоднее настроение у него выветрилось еще не до конца, предложил притихшим судьям, кто угадает в честь кого или чего был записан этот тост, получит премию. И с размахом, как это делал потомок знаменитой в определенных кругах поповской династии Савл Кулёк перекрестился, что означало, намерения у него серьезные. Все еще раз посмотрели на уже сильно покрасневшую Галюсю и наперебой начали предлагать свои варианты. Вариантов было такое множество, что «лошадиная фамилия» у классика могла спокойно почивать еще лет пятьдесят. Прошло некоторое время, но никто так и не приблизился к подлинному ответу и тогда шеф, подняв руку вверх, что означало я говорю, а все молчат, начал зачитывать притихшим коллегам текст этого злополучного тоста: - «За свою супертёлочку, за вредную, кричащую, истеричную, самую о…уительную, роскошную и сексуальную кошечку. Вдохновляющую, радостную, не такую, как все. До дна. За любимую девочку, писечку сладкую, и закушу шоколадным членом». После этих слов наи видео, Галюся выпила свой бокал самогона и зализала шоколадку огромным натруженным языком.
     Наступила неловкая тишина и кто-то дабы разрядить это гнетущее настроение предложил, а давайте этот вопрос обсудим в конце пятиминутки, может за это время кому-нибудь и придет умная мысль по этому поводу.
   Все зашумели и как-то незаметно вернулись к началу пятиминутки и хором речитативом попросили шефа спеть что-либо лирическое, на что он был большой мастак. Шеф заново распрямил грудь, сделал большой вдох и запел, старинную русскую песню: - «Во поле березонька стояла». Только он пропел несколько строк:
- «Во поле березонька стояла, Во поле березонька стояла, люли, люли стояла», - как на весь кабинет раздался громкий всхлип. Оказалось, Прокл Кононюк так расчувствовался после слов «стояла» и на вопросы: - «Что? Что? Что? С тобой?» захлебываясь, навзрыд проговорил: - «Первый раз, первый раз за последние пять лет!» Никто не мог понять, о чем идет речь, но Параша первая поняла причину его столь неожиданной ностальгии. Он первый раз за пять лет смог полноценно поднять свой мужской орган и выразила общее мнение женской половины, что ему как-то надо помочь. Но уже немного успокоившийся Прокл Кононюк вытерев слезу и проглотив постоянную спутницу слезы огромную зеленую соплю тихо произнес, что он уже знает и причину, и лекарство от нее, так что всем спасибо, но в помощи он не нуждается, а наоборот, если кто-то теперь захочет иметь с ним дело, он теперь к их услугам.
   Галюся Гаврилюк была весьма эмоциональной женщиной, забыв про свое видео в Интернете, перед самым носом шефа обронила ручку под стол и глазами спросила: - «Поднять?» Шеф оценил ее уважение и благорасположение, но не поняв, что поднять, то ли ручку, то ли достоинство Прокла на ухо тихо ей шепнул: - «Останешься после пятиминутки, заодно оставим и Прокла Кононюка».
   Так и не закончив песню, опять поднял руку, все уже знали, что нужно закрыть рты, даже на полуслове, так как у шефа благостное настроение вмиг может смениться гневом и тогда уж не обессудь, хоть выноси святых, хоть заноси.
Шеф взял бумагу и начал зачитывать вопросы, которые накопились за две праздничные недели.
     Первый вопрос: поступило заявление от местной, по ее словам цыганки.  Цыганка эта восемнадцать лет прожила вообще без документов и теперь вот беременна уже вторым ребенком. Хочет получить материнский капитал. «Это дело поручается молодому члену, - после этих слов раздался немного сдавленный смешок и шеф, поправившись: - «нашему молодому коллеге Проклу Кононюку» и низко к нему наклонившись, написал на бумажке несколько цифр с нулями, это то, что ей будет стоить положительное решение.    
  Второй вопрос. В центре города будет строиться огромный жилой комплекс для военных стоимостью 100млн гривен. Решение уже принято. Но есть одна незадача, на этой земле много хозяев, которые не хотят землю ни продавать, ни оттуда съезжать. Надо как-то эту землю скупить и выгнать с этих участков жителей. Вопрос щекотливый, но бабки на этом деле можно отмыть баснословные. «Я звонил друзьям в Краснодарский край, конкретно Хахалевой, они нам хоть и враги, оккупировали Крым и Донбасс, но работать они умеют. Они там в Сочах прокрутили аналогичную аферу и положили в карман 100 млн.» Непроизвольно, но у всех унисоном вырвалось: - «Тоже 100 млн гривен? Они что, уже и на нашу валюту перешли?». Шеф, ухмыльнувшись: - «Нам еще до них расти и расти. Они на этом деле заработали 100 млн баксов». Образовалась неловкая пауза на несколько минут, видимо, каждый считал, сколько это будет в гривнах, правда, сразу не могли совладать с эдаким количеством нулей, но уже через пару-тройку минут раздался коллективный вздох, точнее выдох: - «Да, нам еще расти и расти». Шеф, сделав паузу по Станиславскому, чтобы все до самой печенки с селезенкой прочувствовали важность момента, продолжал: - «Так что это дело нам никак нельзя профукать и на него мы бросим наш ударный интеллект в лице Савла Кулька, Герла Кошкидько и Галюси Гаврилюк». Параша Павленюк и Прокл Кононюк суетливо заерзали в своих креслах, но шеф, на то он и был шеф, всем понятным жестом дал понять, что говорить здесь не о чем, но подумав добавил: - «Бабки, то бишь гривны, будем пилить на всех» и всем этого слова шефа было достаточно, шеф свое слово всегда держал.
     И, последний вопрос. Наверное, самый щекотливый. «На нашего общего друга некто Влас Семёра написал заявление, будто он оккупировал у него часть земельного участка. Поскольку, - тут он пытливо посмотрел на Парашу Павленюк, - это твой подопечный, да и на корпоративе он не подвел, ты им и займешься. Только дело не затягивай, возможно придется и тебе включаться по поводу земельных участков под строительство жилого комплекса для нашей родной и Незалежной армии».
    «У тебя насколько я знаю, не закончено дело с межой еще одного нашего общего друга, как там обстоят дела?»
    «Дело закрыто, решение принято и уже вступило в силу. Я предписала обидчику нашего друга перенести дом на полтора метра и таким образом закончить конфликт».
     Шеф икнул и непроизвольно присвистнул: «А он не возмутится?» «Да, ну, эксперт Карл Непотребный…» «Это какой Карл Непотребный? Это тот придурковатый карлик импотент по кличке «Окурок»? Параша помялась: _ «А зачем нам умный эксперт? Вон у Семёры эксперт Синячко оказался умным, да и еще, как он считает порядочным, от тысячи баксов отказался, так с ним столько мороки. А так с дурака спрос маленький, а значит и с нас тоже. Нам умные не нужны!» Шеф пошамкал губами: - «Логика есть. По-быстрому этого Власа Семёру к ногтю, нам Пархом еще понадобится, таких опытных прохиндеев тоже еще поискать надо, да не найдешь».
    Когда все начали расходиться, шеф тихо, как это говаривал в своё время Мюллер Штирлицу, но так, чтобы все слышали, объявил: - «А Галюсю Гаврилюк и Прокла Кононюк прошу остаться». И уже намного тише: - «У нас с вами еще остался один нерешенный вопрос. Точнее два».
  Когда все разошлись, шеф Анан показывая взглядом, чтобы те сели поближе, заговорщицким тоном произнес: - «К нам едет ревизор. Точнее сразу три. К нам на днях приезжает делегация из областного Старопольского суда: Пол Попок, Лилит Калекина и Колит Кривожопова, в смысле Кривозадова, нужно их достойно встретить, они будут решать, какой район займет первое место в области, а это, сами понимаете и новые мантии и более высокие зарплаты и регулярные премии».
   Теперь обсудим нюансы. Полом Попком займется Галюся, он привык ко всем видам любви и за сеанс их неоднократно меняет. Так что здесь нужно постараться и начни вечер со своего тоста с телефона, ему это понравится, только прежде сообщи, что это тост только для него. Галюся задумалась: - «А как правильно ставить ударение: Пол ПОпок или же Пол ПопОк?» Шеф тоже задумался, но потом решил, что правильно будет и так, и так и без предисловий повернулся к Проклу Кононюку. «У тебя более сложная задача. В твое распоряжение поступают две дамы. С Колит Кривожоповой, в смысле Кривозадовой проблем не будет, она предпочитает анальный секс, здесь ты справишься, только не увлекайся, ничего там не порви, а то потом не расхлябаемся. А вот с Лилит Калекиной вопрос сложнее, она ярая феминистка и всегда предпочитает быть сверху. Так что позы продумай заранее и глубоко не заходи, если ей что-либо порвешь, в ответе будут все хлопцы Незалежной. Начинай с Колит Кривожоповой, в смысле Кривозадовой, они все трое, как правило, перед таким поездками в предвкушении халявы дня два-три практически ничего не едят и потому анал ее будет свободен. Но через пару часов застолья ты туда уже не пробьешься, сам понимаешь, вся колбаса и самогонка будет уже там».
  Распорядившись таким образом, шеф Анан пригласил в свой кабинет новую секретаршу, он любил новеньких и хоть они уже приходили изрядно попользованные, но и ему все-же доставляло удовольствие хотя бы с ними поговорить. А эта была и красива на лицо с обаятельной улыбкой и с хорошей фигурой, да первый день на работу вышла в мини-юбке, которая прикрывала лишь одни стринги. По своему опыту шеф знал, такие девушки многое хотят и причем сразу. Чем они будут рассчитываться за его лояльное отношение, он тоже прекрасно знал. Что у них было кроме мини юбки и стрингов?



Иск на 200 000 гривен

                Как известно, Пархом во время уборки зерновых проявлял недюжинную смекалку и проворность, снабжая полсела ворованным зерном. Но также известно, и об этом народная мудрость периодически всем напоминает, что сколько веревочке не виться, а конец все равно отыщется.
    Пархом прятал свои деньги под диваном, на котором спал. Леха это выследил и когда Пархома посадили в тюрьму, половину денег умыкнул. Из тюрьмы Пархом написал Лехе письмо, чтобы тот деньги из дивана перепрятал в свинарнике, там их менты не найдут. Но он не знал, что вся зэковская почта просматривается, не составило исключение и это письмо Пархома. Нагрянула полиция и все оставшиеся деньги из дивана Пархома изъяли.
                Когда пришел Пархом Леха ему по пьяни и рассказал, что половину денег он успел забрать, так что ментам досталась всего лишь половина. На вопрос о том, где мои деньги, Леха отвечал, что часть пропил, часть потратил на жену и дочку. Из-за этих денег теперь при каждой пьянке у них поднимался этот денежный вопрос и Пархом все норовил ткнуть Лехе пальцем, а иногда и вилкой в глаз. На зоне зэки так проучили одного шабашника, бывшего адвоката Димона Семенюка по кличке «Косой», который взял бабки, чтобы отмазать одного очень авторитетного зэка, но не отмазал, а деньги пропил. Так ему вилкой выкололи оба глаза, а когда начали разбираться, все хором заявили, что тот сам упал на какой-то предмет и потому лишился глаз и Димон это подтвердил, поскольку ему пригрозили в случае чего и уши отрезать.
                Поскольку Пархом последние деньги отдал на корпоратив судьям, то остался без гроша в кармане, а он так жить не привык. Тем более к нему намылились два друга, бывших зэка, которые только что откинулись с кичи, они воевали на границе Днепровской области, точнее не воевали, а занимались мародерством и им теперь нужен был рынок сбыта. А в г. Криворожи в самом центре города по четвергам и воскресеньям был большой базар, где можно было продать все, что хочешь и купить все, что нужно. Продавали там в основном все, что награбили у мирных жителей, а покупали травку, маковую соломку и паленую водку и самогонку. Всем этим добром то ли сама торговала, то ли просто крышевала городская полиция.
                Пархом, отбыв положенный срок от звонка до звонка, когда заявился домой, вначале сам регулярно, после каждого застолья с выпивкой требовал деньги с Лёхи, но тот не отдавал, так как тоже долго с деньгами дружить не мог, сразу же, как они попадали в его потные ладошки, с ними прощался в ближайшей забегаловке. Ну, а как иначе, халява есть халява. Тогда Пархом пригласил двух бывших зэков из АТО, со свастиками - татуировками на всю грудь.
                Вызвали Леху и они, распахнув груди, испещренные свастиками,   
                крестами, жовто-блакитным флагом и прочей символикой без
                обиняков на хорошем суржике, густо перемежаемом матом на
                нескольких языках выдали: ты хорошо знаешь Семенюка, пусть с
                кого-нибудь снимет бабки, тысяч 200, да хотя бы с твоего соседа
               Власа, а ты с нами рассчитаешься.            
                «Семенюк даже слушать об этом не будет».
                «Будет, мы в свое время ему выкололи глаза, а теперь, если      
               что, проколем ему насквозь и уши. Так что если откажется, то            
               скоро если и захочет слушать, то не сможет. Нечем будет 
               слушать. Только объясни ему это так тщательно
               пре тщательтно, что это означает «нечем слушать», чтобы он
              это своей печенкой прочувствовал».
    Через три дня прибегает радостный Леха, всё, Семенюк составил иск, только не на 200-000 гривен, а получилось только 183 000 гривен с копейками.   
        «Ну ничего, этот мизер, до круглой суммы, сам доплатишь».
     Леха погрустнел, но делать было нечего.



А судьи кто?

    Влас Семера подал исковое заявление на Пархома и его гнусные делишки, чтобы украинский, самый честный и самый гуманный суд расставил все точки над «И». Дело поручили самой голосистой судье Галюсе Гаврилюк. Правда, люди про неё говорили, что она не столько голосистая, сколько голосисястая, благодаря этому своему природному феномену она и выбилась в фавориты шефа. Пархому сразу объяснили, она очень любит деньги и деньги немалые, так как делится с шефом и будет делать всё, чтобы получить от тебя взятку. Но не обязательно дело повернет в твою сторону, другая сторона может предложить больше. Влас уже имел однажды с ней дело, один раз она заставляла его переделывать несколько раз доверенность, а когда всё было сделано так, как ей причмонулось, но она не получила за это бабок, отказалась дело вообще рассматривать. Другой раз она несколько раз отсылала ему Определения, где требовала исправить то одно, то другое, а когда все было исправлено, хотя там и исправлять было нечего, опять отказалась дело рассматривать. Ему знающие люди растолковали еще раз, дал бы денег, не нужно было ничего переделывать, это она так тебе напоминала о твоих обязанностях по материальном стимулированию судей.  И не надо говорить, что мол такая вот у нее манера исполнения своего судейского долга. За исполнение, долга она получает неплохую зарплату, но как звучит для людей такого склада и на такой должности проклятие: - «Чтоб ты жил на одну зарплату». Жить для них на одну зарплату, это как-бы считается, ну, очень большим унижением.
   Люди говорят, это Власу еще повезло. Бывали случаи, когда она объявляет на суде, что человек не пришел и без него рассматривает его вопрос. А он в это время сидит у нее под дверью, причем пришел вовремя, но судье лучше работать без него. Он сидит и ничего не знает о том, о чём говорится в суде про него в его отсутствие. А судья тоже еще не знает, что клиент созрел и пришел с деньгами, просто как-то не сумел правильно и вовремя донести до неё эту благостную весть. А коронный её конек, это отсылать документы обратно, якобы по причине их отсутствия, хотя они на самом деле есть, просто судья утомилась прежде, чем все их перелистала. И еще много чего интересного люди говорят про эту судью. Но, конечно, до судьи Павленюк ей еще расти и расти.
       Когда Влас рассказывал эту ситуацию знакомому адвокату истинному украинцу то ли калмыцкого, то ли корейского происхождения Кеше Ли Си Цыну, тот долго щурил свои щёлки, которые у него были вместо глаз и в начале думал, что тот его просто разыгрывает. Но когда понял, что диалог ведется на полном серьезе, грубо матюгнулся на чистом калмыцком языке, ведь у него мать была русская, а отец калмык, корейскую фамилию Ли Си Цын он сам себе придумал, переделав материнскую Лисицына, начал объяснять ему сущность местного судопроизводства. Вытащил какую-то помятую и засаленную бумажку из заднего кармана брюк с какими – то цифрами, видимо часто востребованную  и начал разъяснять, что это и есть прайс лист судей Коровинского суда, то есть за какие дела сколько им нужно платить. 
   Влад никогда не давал никому взяток, его коробило от одной этой мысли, что нужно кормить какую-то мразь за то, что она должна вынести честное решение. Но памятуя о прайс листе Кеши Ли Си Цына Влас Семера решил преподать этой судье небольшой урок. А происходили эти события аккурат после двухнедельного постновогоднего отдыха. Какое она примет решение он уже знал и поэтому о самом решении не заботился. На очередном судебном заседании она, как и положено скороговоркой зачитала половину того, что она должна была объяснить присутствующим по закону. Попросила предъявить паспорта, было жарко и она уже сняла мантию, положив ее себе под жопу и уже приготовилась лицедействовать, как это делают актеры в театре при сольном выступлении, но тут встал Влас Семера и попросил судью тоже предъявить ее паспорт и документы, согласно которым она здесь лицедействует в мантии и в судейском кресле, то бишь занимается судоложеством. Судья Гаврилюк молча опустилась на стул, но промахнулась, так что только лишь махнула над столом шиньоном и бабушкиными панталонами, но поднявшись отряхнулась и хотела объяснить непокорному истцу, что такая процедура не предусмотрена ни гражданским. ни уголовным кодексом. Но Влас Семёра достал Конституцию РФ, показал ее судье и, перехватив инициативу начал объяснять. По Конституции РФ судья является слугой народа, Президент тоже является слугой народа, и он клянется при вступлении в должность Президента на этой Конституции, верно служить народу. И служит. Так что прошу вас тоже служить достойно, а я как представитель народа хочу знать, кто судит здесь в настоящий момент. Вот вам живой пример: во вражеской России, в Краснодарский судья Хахалева закатила дочери свадьбу на два миллиона баксов. Вопрос первый – за какие такие судейские заслуги она надюбала такую сумму? И, по всей вероятности – отдала не последние деньги, кое-что осталось и на памперсы и прокладки. Вопрос второй – когда дело получило огласку, оказалось, что у неё и диплом липовый, она его прикупила в Тбилисском метро, когда ездила туда отовариваться. Хотя сделано все было красиво – Чеченский юридический институт и даже вклеила в диплом свою фотографию. Теперь, если сопоставить эти два вопроса напрашивается вывод – эта судья купила диплом, чтобы взятками наворовать дочери, да и себе тоже. Следующий вывод – деньги судьям платят за то, что они принимают сторону тех, кто заплатил. И неважно, прав он или виноват. Он заплатил. Таким образом, невиновные отправляются на нары, а недобросовестные судоложники продолжают творить свое черное дело. Крыша из судейской мантии крепкая, если что прикроет. Взять хотя бы последнее дело судьи Павленюк. Когда её попёрли из суда и на днях должны были вытряхнуть из мантии, на последнем своём заседании она свидетеля сделала обвиняемым, а обвиняемого свидетелем. Обошлась эта рокировочка   наркоторговца с наркоманом по слухам всего в один миллион рублей. Не такая уж для судей и великая сумма. Но деревня есть деревня, сколько наскребли.
    «Секретаря тоже попрошу показать своё удостоверение». Та тоже чуть не промахнулась мимо стула, но так как была помоложе и тоньше в этой части тела, смогла сориентироваться и удержаться на стуле.
    Влас Семера сделал небольшую паузу и сообщил, если они не предъявят свои документы, он сейчас же вызывает полицию.
    Судья и её секретарь некоторое время пребывали в ступоре, никто и никогда ни разу ни к одному судье не обращался с такими вопросами. Влад набрал номер своего брата Влада Семёры и громко, так чтобы его отчетливо слышали и судья, и ее секретарь, заговорил: - «Это полиция? Я тут поймал двух оборотней. Это,   по-моему Дед Мороз со Снегурочкой не похмелились после новогодних корпоративов и до конца не протрезвели, но решили подкалымить и называют себя судьями. Срочно приезжайте и их забирайте. Они не предъявляют свои документы, ничего о себе не рассказывают, кто они. Что они. Что они здесь делают и как вообще они сюда попали».
   Не успел он всё это проговорить, как Галюся Гаврилюк с уже со всеми своими собранными в спешке бумажками наперегонки с секретаршей, толкались в проеме двери.
   Влас, усмехнувшись, так же собрал свои документы и со спокойной совестью, человека, честно исполнившего свой долг, отбыл домой.


 
Сон шефа Анана

   Последнее время Анану стал сниться один и тот же сон. Он вышел на пенсию и стал подрабатывать пастухом, или как сейчас модно называть этот занятие - гуртоправом. Поскольку он работал в суде, изучал право, ему на новом месте работы дали высшую категорию гуртоправа.
   Все довольно долго шло своим чередом, но последнее время стали пропадать овцы. Расследование показало, что в этих краях объявился какой-то ненормальный волк, и он еженощно приходит к стаду и режет овец. Все долго думали, что же делать и как с этим бороться, и наконец, Анан решил применить свой опыт работы председателя суда: к нему в суде на работу поступали люди с сомнительным прошлым.  Но получив мантию, преображались и тут же становились неприступными для любого на них посягательства, с какой бы то ни было стороны. Ни со стороны криминальной, ни со стороны правоохранительной. Мантия сближала и роднила обе полюсные стороны, и они каким-то образом всегда могли в любом месте и в любом деле впихнуть куда нужно, на первый взгляд любое невпихуемое.
   Рассудив, таким образом, он решил всех овец одеть в мантии. И, о чудо! Буквально на следующий день не пропало ни одной овцы. В последующие дни тоже овцы не пропадали. Анан уже было расслабился, решив, что наконец-то он нашел стопроцентную защиту от волка. Но прошло около месяца, и он начал замечать, что у всех овец как-то неожиданно стали разрастаться вширь бока. Вначале все подумали, что это ожирение происходит с овцами после стресса, но все же, приняв на грудь изрядную дозу алкоголя, решили ночью незаметно понаблюдать, что происходит со стадом.
   До полуночи все было тихо спокойно. Но ровно в полночь вдруг появился волк, причем шел он, ни от кого не прячась, и, не таясь. Пересилив себя Анан со товарищи хотели его сразу пристрелить, но вспомнив, что вместо ружья запаслись только водкой, решили посмотреть, что же будет дальше. Волк подошел к первой овце, та резво поднялась, волк взобрался на нее и начал производить какие-то движения, будто раскачивая овцу. Но та стояла как вкопанная, не блеяла и не пыталась никоим образом от волка уклониться. Вся честная компания долго терла глаза, но ничего не могла понять. Свою непонятку отнесли к ненормированной доле алкоголя, принятой накануне, а сами выпив еще по сто грамм и от этого осмелев еще больше, решили незаметно подкрасться поближе, чтобы воочию убедиться, что же там за такое действо происходит, тем паче остальные овцы тоже поднялись и сгруппировались в стадо, похожее на какую-то очередь. Пока они меняли дислокацию, волк прошелся уже по нескольким овцам, но те, как одна мирно покачивались под ним, не предпринимая никаких попыток к сопротивлению.
     Когда компания незаметно подобралась к волку, абсолютно потерявшему бдительность, волк слез с овцы по имени Там-пава и взобрался на любимую овцу Анана Ол-гаву. И тут его осенило: ведь волк по очереди насилует овец, а те спокойно становятся в очередь, причем после сношения первые становятся в очередь во второй раз. Анан не выдержал и из его глотки вырвался длительный нечленораздельный вопль, который, казалось, должен разбудить всю округу. Но овцы не шелохнулись, а волк лишь повернул свою удивленную морду на Анана и как ни в чем не, бывало, продолжал насиловать Олгаву. Анан замер на мгновенье, волк в это время оскалил зубы и Анану показалось, что он где-то уже видел не только эту морду с оскалом - улыбкой, но и саму эту ситуацию. Тут его осенило: это же самое происходило в его заведении на одном из корпоративов с его подчиненными  Павленюк и Гаврилюк. Да и морда была до боли знакомой. Тщательно вглядевшись, он еще раз издал этот нечеловеческий пронзительный звук: - «Да это же Пархом. «Пархом»! «Мать твою!» «Да-да! Это Пархом». «Мать твою…!» Да, это на самом деле и был Пархом, но только Пархом в волчьем обличии.  Анан непроизвольно кинул взгляд на овечье стадо, а оно в мантиях было похоже на одномастную, но многочисленную волчью стаю. Приглядевшись внимательно еще раз, он в третий раз издал свой крик, вся эта волчья стая в мантиях, это же как их последний корпоратив, а овцы в мантиях так похожи на его судей.
    Все пожалели, что взяли с собой вместо ружья водку. Да и водки, видимо, взяли маловато. Криками они прогнали волка и тот, поджав хвост, убежал в непроглядную темень в направлении села, где жил Пархом.
   Но на этом чудеса не закончились. Овцы вскоре, как по команде начали котиться и производить на свет ягнят, но они почему-то все рождались сразу с непомерно большими зубами, каких до сей поры ни у одной овцы не было. И когда они, немного подросли, напали на одного из пастухов и стали его рвать на куски, все поняли, откуда дует этот ветер.
   Но и это не все. Вскоре в один день и час разродились его подопечные Гаврилюк и Павленюк. У обеих родились здоровые мальчики, причем сразу с полным ртом зубов и с огромными волчьими клыками. И чем больше они росли, тем больше становились похожи на Пархома.
   Теперь, когда Анан видел Пархома, ему почему-то всегда хотелось маргарина. Причину этого он никак не мог понять.



Реинкарнация

    Как говорится, большому кораблю – большое плавание. Пархом с помощью своих подельников все-таки закрепил за собой оккупированный у Власа Семёры участок. Параша Павленюк хоть и вынесла откровенно идиотское решение, но вышесидящие коллеги из области, тройка типа Вышинского в лице (Попка, Калекиной и Кривожоповой), именем Незалежной его утвердила, а дальше уже все должно было идти по многократно испробованному ими сценарию. Все заявления или жалобы отсылались в первичный гадюшник к судье Павленюк, та естественно делала, насколько это ей позволяла её лошадиная морда, умное лицо и писала отписки, мол я ничего не знаю, моя хата с краю, пишите заявление в суд. Пусть самый честный, самый гуманный и т. д. украинский суд сообразно с самыми законными украинскими законами разберется в этом нетленном деле. Ну, а там, даже ежу понятно, на несколько лет вновь вырисовывается очередной круг идиотизма с заранее предсказуемым в конце оборотнем Павленюк результатом.
     Пока Влас Семёра осмысливал произошедшее, вся эта воровская коррумпированная свора, уверенная в своей абсолютной безнаказанности и полнейшей его беззащитности, готовилась отмечать это грандиозное событие. Вызвали Пархома, предъявили ему список гостей, человек на двадцать и предупредили, будут гости из области, стол должен быть на высшем уровне.
    Пархом, немного озадаченный таким поворотом, он рассчитывал на небольшой междусобойчик, человек на пять-шесть, где он будет главным лицом, вернулся домой и начал прикидывать свои сильно обрезанные за время этой воровской эпопеи материальные возможности. С салом и мясом проблем не будет, он на днях заколол своего любимого поросенка, а вот с выпивкой может быть проблема. Он на личном опыте уже знал, как и сколько эта свора в мантиях пьёт на халяву. Но делать нечего, придется откапывать свой НЗ (неприкосновенный запас). Он еженощно гнал самогон, а первач или как он называл его «шмурдяк» закатывал в трех и пяти литровые банки и ночью незаметно закапывал у себя в огороде. К тому же для крепости он добавлял в каждую такую банку либо карбид, либо куриный помет для крепости. Такой шмурдяк можно было разводить водой и получалось пойла в два раза больше, но своим друзьям, местным алкоголикам он разводил еще сильнее.
  Пархом было подумал и на сей раз развести шмурдяк водой, но ему вдруг пришла в голову гениальная мысль: ничего не разводить, они выпьют немного неразведенного шмурдяка и опьянеют так, что больше пить не смогут. Прикинув в голове, какая от этого у него будет выгода, на этом решил и остановиться.
    Застолье решили провести в канун праздника Первое Мая и, хотя кто-то пытался возразить, это же Вальпургиева ночь, когда все ведьмы собираются на свой шабаш. Но аргумент, что у нас будет половина коллектива мужчин, так что никакие ведьмы нам не страшны, и что немаловажно, наутро, на сам праздник будет серьезное обоснование для похмелки, этот последний убойный аргумент сработал весьма убедительно и вечером тридцатого апреля все начали чинно рассаживаться по местам. Мужчины интеллигентно, даже можно сказать галантно приглашали дам, чтобы те рассаживались там, где им захочется, но с таким прицелом, чтобы рядом с каждой женщиной сидел мужчина, в принципе именно для этой цели и составляли список, чтобы женщин и мужчин было поровну.
    Пархом, бывший на подхвате смотрел на них и думал: - «Посмотрим, как интеллигентно вы будете выходить из-за стола после моего шмурдяка». Слово «интеллигент» в меру своего воспитания и образа жизни он считал оскорбительным словом.
    Как и положено, первое слово взял шеф и словами из известной всем песни произнес тост за наше содружество, за сплоченный коллектив, который как единое целое взялся и решил такую, на первый взгляд неразрешимую проблему, как официальное отжатие у хозяина части его земельного участка. Чью проблему он не стал озвучивать, так как в противном случае внимание могло переключиться на Пархома. Закончил он свой тост словами, что нет таких преград, которые не смог бы взять коллектив, находящийся под его руководством. После этих слов он заискивающе посмотрел на гостей из области, но те, не обращая на него внимания, уже опрокидывали стаканы со шмурдяком в широко открытые рты. Шеф Анан подождал, пока высокие гости не опустошат стаканы, и, когда те одобрительно крякнув потянулись за салом, выпил сам.
     Второй тост был за женщин, на которых всегда можно положиться, на этих словах шеф будто поперхнувшись, произнес их еще раз и заметил, как областные гости при этих словах одобрительно закивали головами. Третий тост был за любовь, потом был тост за любовь этих женщин, на которых всегда можно положиться, потом еще за что-то и когда Пархом вернувшись, а он отлучался минут на двадцать увидел, что все гости, как один спят. Вначале он подумал: - «Неужели я отравил их шмурдяком с карбидом и куриным пометом»? Но разноголосый храп, похожий на работу сломанной паровой машины отвлек его от этой тревожной мысли. Его гениальный план начал сбываться. Он молча собрал все непочатые бутылки в несколько пустых картонных ящиков, вызвал такси и отвез их обратно домой.
    Первым проснулся шеф Анан. Оглядевшись, никак не мог понять, где он находится, и кто рядом с ним. Сидел он в кресле на незнакомой каменной мостовой и возле огромных каменных ворот. Только что сброшенный им белый плащ с багряной подбивкой лежал рядом с ним. Шеф двумя руками сжал голову: - «Как же болит голова! И зачем, я вчера пил так много этого Пархомовского шмурдяка? Не иначе, как он туда чего-то подмешал!» Снял опоясывающий рубаху ремень с широким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа, снял новые сандалии, которые почему - то сильно жали опухшие за ночь ноги. Шеф напрягся, где-то он все это уже видел, но никак не мог понять, где, и приказал принести ему зеркало. Оттуда на него глянуло бритое лицо человека, с издерганным желтым лицом. Шеф, оскалив такие же желтые зубы, усмехнулся одной щекой, так как на другой щеке бы шрам, полученный по всей видимости в каких-то ему неизвестных боях.
     Шеф Анан, будто что-то вспоминая огляделся по сторонам, эти ворота он уже тоже где-то видел. И вдруг к нему пришло озарение. Это же место Ершалаим, или же на языке иудеев Гавваха? «Я про него недавно много читал, ведь там судили Иисуса Христа. Ненавистный город», - вдруг отчетливо пробормотал шеф. В голове у него завертелась неизвестно откуда взявшаяся фраза: - «Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать». «Но откуда я знаю этот город и почему у меня так болит голова, кто я»? От этих невеселых и, главное, не понятных мыслей его отвлек голос человека с огромным шрамом во все лицо, по сравнению с которым его шрам, казался простым прыщиком. «Гегемон, что делать с этим человеком?»
    «Гегемон»? «Это кто гегемон»? «Я»? Подняв голову и посмотрев в ту сторону, куда указывал человек со шрамом, шеф увидел невысокого человека с длинными волосами, одетого в тунику до колен, которая называлась хитон. Такие туники, как правило шились из одного куска ткани и носили их почти все иудеи. Поверх туники на нем была накидка, которые в то время все носили по-разному. Иногда она полностью закрывала тунику, иногда частично. Некоторые философы предпочитали носить лишь накидку без туники, оставляя открытой правую верхнюю часть туловища. По размеру, качеству и цвету накидки можно было определить положение и богатство человека. Фиолетовый и некоторые оттенки синего говорили о роскоши и почете владельца. Это были королевские цвета, потому что использовавшаяся краска была невероятно дорога. Но этот человек не носил ни синюю, ни белую одежду. «Значит это никакой не высокопоставленный патриций» - подумал шеф. Эту догадку подтвердила и обувь этого человека. Обут он был в обыкновенные сандалии на босую ногу. Такие сандалии носили все. Они были весьма простыми, подошвы которых были сделаны из толстых кусков кожи. Верх сандалий делали из кожаных полос.
    «Но кто же я, кто»? «Гегемон…» Это неоднократно произнесенное человеком со шрамом слово «Гегемон» ударяло его прямо в мозг, будто через него проходил электрический заряд не менее тысячи вольт. И вдруг перед ним как-бы открылся этот новый для него мир: -
 «Крысобой, это ты»? «Я, Гегемон». «Значит я Понтий Пилат»? «Да, Гегемон»!  «Я Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, наместник римского императора в Иудее. «Я сын короля-звездочета и дочери мельника красавицы Пилы».  «У меня в Кесарии есть большая библиотека и я очень богат».  «Я Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье, принадлежащий к всадническому привилегированному сословию в Древнем Риме.  Живу я и служу в Иудее». «Здесь же в Кесарии Стратоновой на Средиземном море находится и моя резиденция»? От этих взрывающих мозг мыслей голова заболела еще сильнее, да еще этот человек простолюдин! «Кто он, что он здесь делает»?
    «Это Иисус Христос, - прервал его тяжкие мысли Крысобой, - он мошенник, объявивший себя царём Иудейским, к тому же он запрещает платить дань римскому императору».



Машина времени

    В те времена земля Израиля была захвачена римскими войсками и управлял ею как раз наместник римского императора Тиберия Понтий Пилат. К нему на суд и привели Иисуса Христа. Покушение на права императора было очень серьезным обвинением. Но Иисус совсем не был похож на бунтовщика или самозванца. Как правило, преступники отрицают свою вину или просят о пощаде. Иисус же стоял перед Пилатом и молчал.
     Озадаченный Пилат спросил Его: «Это ты царь Иудейский?» Ответ Иисуса еще более озадачил Пилата: «Заметь, не я это сказал, а ты говоришь это». В этих словах было некое необъяснимое царское величие, хотя внешний вид Иисуса был совсем не царственный. Ночью его схватили и привели силой в дом первосвященника. Арест Иисуса производился с ведома Понтия Пилата, так как в Гефсиманию по его приказу была отправлена когорта, под командованием трибуна. После ареста и допроса у Ханана, утром, Иисус был отведен к Кайфе, это был Зять Ханана, самый послушный и удобный для римских властей первосвященник, он умел ловко сглаживать откровенно наплевательское отношение Понтия Пилата к иудейским обычаям и презрение к самим иудеям.  Первосвященник Кайфа, был из числа саддукеев. У него и был собран Малый Синедрион, состоявший из 23 человек. Великий Синедрион состоял из 70 человек. В римскую эпоху он был полностью в руках саддукеев. И хотя саддукейское право отличалось неумолимой жестокостью, во время этого суда лишь одно обвинение сочли доказанным: Иисус обещал «разрушить Храм рукотворный». Но этого было недостаточно для осуждения, тем более для ходатайства пред римскими властями о смертной казни. Но тем не менее они устроили над ним суд и приговорили к смерти, издевались и били его по лицу. Но даже после этого Иисус стоял перед римским наместником, сохраняя удивительное достоинство и не умоляя о помиловании. Так ведут себя только настоящие цари.  К тому же во время суда над Иисусом жена Пилата послала к нему слугу сказать: «не делай ничего праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за него». Шеф задумался, если он не Понтий Пилат, то почему жена Понтия Пилата обращается к нему? Может быть он чего-то недопонимает, может он и на самом деле не только Анан, но и Понтий Пилат тоже? Жена то не может ошибиться. Но его мысли перебил голос первосвященника Кайфы: - «Гнев на него имеем, ибо лечит по субботам, этому есть свидетели».
  Но Иисус Христос молчал и не отвечал ничего. Первосвященник вновь обратился к нему: - «Ты ли Христос, сын Благословен-ного?»  Иисус сказал: - «я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных».
  Тогда первосвященник Каифа, разодрав одежды свои, сказал: - «на что еще нам свидетелей? Вы слышали богохульство? Как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти.»
«За добрые дела хотят Его убить? – подумал Пилат, - Привести сюда свидетеля». Через какое-то время к нему подвели дрожащего от страха и с полным комплектом испражнений в штанах слепого человека: «Да, Гегемон. Только самого свидетеля нет, а есть его защитник по фамилии Семь Енюк».  Пилат, разгневавшись, а в гневе он был страшен: - «это тот самый Семь Енюк, который умыкнул из казны 183-000 шекелей и которого не могли найти шесть лет. Крысобой, отвесить ему 183 удара палкой из виноградной лозы».
  Но Пилата продолжали мучить сомнения. «А кто это такой Кайфа? И почему он все время с тремя то ли собаками, то ли волками? И почему собаки у него такие маленькие, может быть это шакалы? Кого Кайфа мне напоминает?» Напрягшись, шеф Анан, он же Понтий Пилат вспомнил: - «Да это же вылитый Корчага Обадия Козёл, я его видел в области, он там чмонил одного представителя ессеев. А его шакалы почему с почти человечьими мордами, похожи на подчиненных Корчаги Обадия Козла – Попка, Каледину и Кривожопову».
   Понтий Пилат напрягся: - «а кто этот ессей, я его тоже где-то раньше видел». После этих мыслей он напрягся еще больше и на него нашло озарение: - «так это же есть Влас Семёра и он стоит сейчас передо мной в образе Иисуса Христа и ждёт моего решения. Я же знаю, что он ни в чем не повинен, просто он попал в эти жидовские жернова, где эти разбойники пытались его раздавить, но сами ничего не сумели поделать. Теперь они хотят это сделать моими руками!?»
   Понтий Пилат вышел прочь из претории и сказал ни к кому, не обращаясь: «Солнце мне свидетель - объявляю всем, что ни единого греха не нашел я в этом человеке». Но первосвященники возмутились еще сильнее и стали кричать, будто Иисус своими речами возмущал весь народ, начиная от Галилеи, это была область на севере Израиля, где Иисус проживал с родителями до выхода на проповедь. Узнав, что Иисус пришел оттуда, Понтий Пилат, он же, шеф Анан, даже обрадовался этому сообщению, теперь он больше не будет иметь дел с этой озверевшей иудейской сворой в нарядах, напоминающих и рясу и мантию одновременно. В это самое время в Иерусалиме находился иудейский царь Ирод Антипа - правитель Галилеи. «Вот пусть он и разбирается со своими подданными», - решил Пилат и распорядился отправить Иисуса к Ироду, чтобы тот сам решил, что с Ним делать дальше.
   Когда к Ироду привели Иисуса, Ирод тоже очень обрадовался, ведь сам факт того, что Понтий Пилат прислал лично ему для суда этого человека, это ведь огромный знак уважения, к тому же он давно был наслышан об этом человеке, которого все звали Учитель и надеялся увидеть от него какое-либо чудо. Но его надежды не оправдались. Иисус отнесся к нему с презрением и вообще не стал с ним разговаривать. Ни на один из своих многочисленных вопросов Ирод так и не получил от него в ответ ни слова, ни полслова.   Первосвященники, стоявшие тут же   изо всех сил, обвиняли Иисуса во всех грехах, так как они поняли, это не тот Мошиах, которого они ждали пятьсот лет и который должен был сделать их всех учителями всего человечества.
   И Ирод со своими воинами дабы посмеяться над ним, одели его в белую одежду, какую носили цари и отослали его обратно к Пилату.               
               


Судоложество

   Понтий Пилат как всегда восседал на своем каменном троне, когда перед ним явился этот невысокий человек, так сильно напоминавший ему Власа Семёру, который сегодня в насмешку был облачен поверх хитона в белые царские одежды, а также напоминал ему, шефу Анану, сегодня Понтию Пилату о его  несправедливости. Особенно его покоробило белое одеяние, он понимал, что этим хотели сказать первосвященники во главе с Кайфой. Древние говорили: одежда - продолжение человека. По ней без труда можно отличить нищего бродягу от воина, а богатого заморского купца - от именитого римского патриция. И конечно же, по торжественным облачениям легко можно было узнать царя, даже если его окружали самые знатные и богатые люди царства.
    Светлые одежды в те времена говорили об их владельце очень многое. Дело в том, что в белые тоги тогда одевались кандидаты на государственные должности в Римской империи. Это был некий символ их чистоты и непричастности к каким-либо нарушениям закона. Само слово «кандидат» означает буквально - облаченный в белое, чистый. Потому Ирод и велел одеть Иисуса в почетное облачение высших римских чиновников. Тем самым он хотел выразить, что воспринимает Иисуса Христа, как смешного и забавного претендента на высший иудейский престол. С его стороны это была насмешка над Христом: облаченный в белое арестованный Иисус как кандидат на несуществующее царство в захваченной римлянами стране. 
   Эти мысли непроизвольно скользили в мозгу Понтия Пилата, не находя себе пристанища и от этого головная боль становилась еще сильнее. Понтий Пилат страдал ужасной болезнью гемикранией, при которой постоянно болит полголовы. В те времена от нее не было никаких лекарств и от жуткой головной боли не было никакого спасения: - «Но я - то здесь при чём? Почему у меня так сильно болит голова? Неужели Пархом нахимичил со своим шмурдяком?» И Понтий Пилат начал вспоминать прошедшие дни: - «Было серьезное застолье, были гости из областного суда, я в их честь произнес красивый тост, да, но зачем я посылал ночью в самый разгар застолья в Гефсиманию под командованием трибуна когорту, чтобы они схватили невиновного человека и привели его силой в дом первосвященника? Точно, Пархом что-то нахимичил со своим шмурдяком. Стоп. А кого мне напоминает Пархом и почему он обнимал в Гефсиманском саду этого человека? Иудеи заплатили Иуде 30 сребреников за то, что он предал своего учителя Иисуса Христа, это он его же и обнимал в Гефсиманском саду, чтобы мои воины не ошиблись. Значит Пархом и есть тот самый Иуда? Теперь понятно, почему так болит голова, он точно что-то подмешал в свой шмурдяк».
  Его путаные мысли перебил голос Иисуса. «Добрый человек...» Понтий Пилат перебил его: - «Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно. Знает весь народ иудейский, что я ненавижу его лютой ненавистью. А за что мне его любить, если сам их бог называл этот народ «жестоковыйным»? Все время тасовать войска, читать доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на меня самого! Согласись, что это скучно. О, если бы не императорская служба, ни на один миг я не остался бы в этом иудейском вертепе, где сам воздух пропитан ложью и предательством!» Немного помолчав и оскалив зубы, спросил: - «А Крысобой тоже добрый человек?» «Да Гегемон. Просто ему в жизни не повезло, у него отец был беспробудный пьяница и мать проститутка. Вот он и вырос озлобленным». Понтий Пилат поднял брови: - «А Иуда, тоже добрый человек?». «Да, Гегемон. Он тоже добрый человек, но просто этого не понимает. Он вырос в семье жуликов, воров, предателей и оккупантов, всю жизнь он вращался в этом обществе, как его воспитали, так он и живет».
    «Ну, а этот вор свидетель Семь Енюк, тоже добрый человек. Кстати, как он перенес эти 183 удара? Обычно после ста ударов разбойники отправляются в лучший из миров.»
   «Гегемон, мы тоже удивлены. После того, как он получил все 183 удара, а били его самые сильные и самые лучшие воины, он встал как ни в чем не бывало и пошел. К тому же к нему после этой экзекуции вернулось зрение». Понтий Пилат на минуту задумался, посмотрел внимательно на Иисуса, его ли это дело и решив, что без его вмешательства здесь не обошлось, обратился к Иисусу Христу и спросил: - «а знаешь ли ты, что есть истина?»
    «Истина от небес и простому смертному трудно ее понять». Пилат внимательно посмотрел на него: - «А в земном истины что вовсе нет?»  Иисус, не отводя своих глаз от глаз Пилата, чего категорически нельзя было делать, так как это часто заканчивалось смертным приговором, ответил: - «Внимай - истина на земле среди тех, которые, имея власть, истиной живут и праведный суд творят. А твоя истина в том, что у тебя сильно болит голова и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти». Немного помолчав, добавил: - «У тебя есть только один друг, который тебя любит и с которым у тебя перестает болеть голова. Это твоя собака, единственное, по видимому, существо, к которому ты привязан и которое ты по-настоящему любишь. Если позволишь добрый человек… здесь он осекся, так как Крысобой уже замахнулся на него плеткой, если позволишь Гегемон я попробую убрать твою головную боль». Брови на надменном лице Понтия Пилата удивленно поднялись, и Христос возложил на его лысоватую голову руки, сделал несколько пассов, и Понтий Пилат почувствовал, как боль уходит из его головы. «Кто ты? Врач, исцелитель, ты производишь впечатление очень умного человека».
    «Мое царствие не земное…»
     Пилат вышел к первосвященникам и сказал: - «в чем вы обвиняете Человека Сего?» Они сказали ему в ответ: - «если бы он не был злодей, мы не предали бы его тебе». «Так возьмите его вы, и по закону вашему судите его». Иудеи сказали ему: - «нам не позволено предавать смерти никого, - да сбудется слово Иисусово, которое сказал он, давая разуметь, какою смертью Он умрет».
    Тогда Пилат опять вошел в преторию, и призвал Иисуса Христа и сказал Ему: - «Ты царь иудейский?» Иисус отвечал ему: - «от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо мне?»
     Пилат отвечал: - «разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что ты сделал?»
    Иисус отвечал: - «Царство мое не от мира сего; если бы от мира сего было царство мое, то служители мои подвизались бы за меня, чтобы я не был предан иудеям; но ныне царство мое не отсюда».
      Пилат сказал Ему: - «итак ты царь?»
      Иисус отвечал: - «ты говоришь, что я царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа моего».               
   Понтий Пилат проникся сочувствием к этому непонятному человеку, который мог снимать боль и захотел его спасти, но чтобы иудеи во главе со своими первосвященниками не обвинили его  в этом, сказал ему громко, так чтобы все слышали: - «Неужели ты, допускаешь мысль, что я послушаю глас твой и из за тебя, человека, совершившего преступление против кесаря, я погублю свою карьеру прокуратора Иудеи? На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия!» Понтий Пилат хотел еще что-то сказать, но вдруг осознал, что его голова совсем не болит, чего не было уже несколько лет и гнев его почему то улетел так же быстро, как и прилетел.
     И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: - «я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно еще меня не обманывало. Сегодня у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло. Я никакой вины не нахожу в Нем».
     После того, как Пилат первый раз вывел Иисуса к народу, который потребовал Его казни, он, решив вызвать у народа сострадание ко Христу, повелел воинам бить его. Иисуса отвели во двор и, сняв с него одежду, били. Иисусу было нанесено 98 ударов (при этом у иудеев допускалось наносить не более 40 ударов): 59 ударов бича с тремя концами, 18 ударов бича с двумя концами и 21 удар бича с одним концом. Затем одели Его в шутовской наряд царя - багряницу (плащ царственного цвета), возложили на голову венок, сплетённый из терния (корону), дав в правую руку трость, ветку (царский скипетр). После этого воины стали насмехаться над ним - вставали на колени, кланялись и говорили: «Радуйся, Царь иудейский!», а после плевали на Него и били тростью по голове и лицу.
    Пилат опять вышел и сказал им: вот, я его наказал и вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины. Когда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице Пилат сказал им: _ «се, Человек!»
  «Что ты сказал, гегемон?»
«Я сказал то, что я сказал».
    Этими словами «се, Человек!» Пилат хотел вызвать у иудеев сострадание к узнику, который после истязаний своим внешним видом никак не был похож на царя и что он не представляет никакой угрозы римскому императору.   
    Но иудейский народ под предводительством Кайфы ни в первый, ни во второй раз не проявил снисхождения и требовал казни Иисуса Христа. «Распни его! Распни его» Понтий Пилат напрягся, подбирая нужные слова: - «...Мальчик ли я, Кайфа? Знаю, что говорю и где говорю...»
    В то время к распятию были приговорены три разбойника: Кишкадюк, Кононюк и Кулёк. В ответ на предложение Понтия Пилата отпустить Христа, следуя давнему обычаю иудеев: - «Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху; хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?».
   При этом иудеи ещё сильнее стали кричать: -
«Распни его! Распни! Да будет он распят».
    Видя это, Понтий Пилат умыл руки, он совершил принятое среди иудеев ритуальное омовение рук в знак непричастности к совершаемому убийству. Пилат вынес смертный приговор - приговорил Иисуса к распятию, а сам умыл руки перед народом, и сказал: - «Невиновен я в крови праведника сего».
    На что иудейский народ воскликнул: - «Кровь его на нас и на детях наших».
    Тут же Пилат написал и поставил на кресте надпись, написанную по-еврейски, по-гречески и по-римски: «Иисус Назорей, Царь Иудейский».



Бал Сатаны
    Понтий Пилат после вчерашних жутких событий, связанных с жестокой казнью Иисуса Христа, спал плохо, как никогда мучила сильная головная боль. Проснулся он очень рано, потянулся, огляделся и впал в некий ступор. Он лежал в своей кровати и в своей спальне города Коровинска, не успев как следует осознать, что же это с ним было вчера, то ли сон, то ли какое-то наваждение, и что происходит сегодня, как к нему вошла его жена Марго с подносом, на котором дымился горячий, только что приготовленный кофе. «А как же Клава, моя жена, когда я был Понтием Пилатом, - подумал Понтий Пилат, а сейчас это уже был шеф Анан, - нежелательно, чтобы они встретились. Она же говорила, что беременна от меня». Такие сумбурные мысли, как вихрь проносились в голове Анана одна за другой и никак не могли выстроиться в логический ряд и, когда они все же начали выстраиваться в некую закономерную цепочку, он успокоился: - «Эта позорная эпопея с казнью Иисуса Христа закончилась. А может её никогда и не было? Но почему так невыносимо болит голова?».
   Марго, поставив поднос подле кровати между делом сообщила, тебя в прихожей ждет Пархом, а меня вызывают по очень серьезному делу, так что я тебя ненадолго покидаю. Анан был зол на Пархома, так как считал, что вся эта неприглядная эпопея, когда он был вынужден принимать позорные решения вместо истинного Понтия Пилата началась с Пархома, который в той жизни был Иудой, и что теперь из-за него его имя может войти в историю как убийцы Иисуса Христа наряду с этим Пархомом-Иудой. В таком ключе он и хотел говорить с Пархомом. Но тот вошел, точнее влетел прямо в спальню: - «Шеф, сегодня я встретился с другом детства, Волькой Анатасом, мы с ним в детстве рядышком сидели на горшках в яслях. Он сегодня самый главный судья во всей Украине: и Верховный, и Федеральный, и еще какой-то, но сейчас, сегодня он работает экстрасексом, - тут Пархом запнулся, но сразу же поправился, - экстрасенсом, у нас находится проездом и приглашает нас сегодня на бал. Он будет выступать под своим сценическим именем – «Чёрный лебедь». Один из его фокусов состоит в том, что он может любые деньги моментально удвоить. Ты даешь ему, к примеру, сто баксов, он кладет на них руку, и они превращается в двести баксов». И Пархом продемонстрировал озадаченному шефу двести долларов, одна бумажка была довольно сильно помята, а другая была новенькая, будто ее только сегодня изготовили и привезли из ФРС. «Новую он только что мне сделал. Только у него есть одно условие – эти деньги нужно потратить в течение одного месяца, иначе они превратятся в пустые бумажки». Проговорив всё это быстрым речитативом, Пархом приложил руку к пустой голове, будто отдавая честь, взял пятилитровую банку с маслом и хотел выйти на улицу. На безмолвный вопрос шефа Анана так же скороговоркой ответил: - «Параше на днях приносил такую же банку с маслом, но она его разлила, вот несу еще» и не прощаясь покинул его дом.      
   «Параша разлила масло?!» – задумчиво пробормотал шеф, где-то я такое уже слышал. «Параша уже разлила масло?» «Параша уже разлила масло!» «Параша уже разлила масло!?»
    Гнев у шефа будто рукой сняло. После того, как он побывал в тоге Понтия Пилата и вкусил прелестей жизни римских патрициев, он уже решил, что сейчас удвоит свои деньги, которых у него было немало в различных загашниках, за время его отсутствия ему аккуратно приходили отчисления от своих нижесидящих коллег и он здесь будет жить так же, как когда был Понтием Пилатом. Но только, чтобы этот Черный Лебедь не обманул. И он решил взять с собой некую небольшую сумму и если это не обман, то в любой момент смотается и привезет остальное.
    На бал он выдвинулся одним из первых. Только выйдя за дверь, неожиданно оказался на площади перед местным кинотеатром, где и должен был сегодня проходить бал. Вся площадь уже была забита людьми, которые держали в руках большие пачки денег. «Я случаем не лоханулся, не перестраховался, может нужно было взять побольше денег, вон у людей их сколько, в обеих руках и во всех карманах». Только он это подумал, как посреди площади появился Анатас.  Он шел в окружении Бычкова, Пармазелло и еще нескольких похожих на них, как две капли воды, черных и молодых двойников, которые с унизительным почтением обращались к нему по имени «Мессир». Анатас вышел на площадь в грязной заплатанной сорочке, которая висела на его худых плечах, ноги были обуты в стоптанные ночные туфли. Был он со шпагой, но пользовался ею как тростью, тяжело опираясь на нее. На середину площади вынесли высокое кресло, больше похожее на трон и Анатас тяжело уселся на него. На площади стояла гробовая тишина. Анатас медленно провел взглядом по притихшей толпе и спросил: - «Денег хотите?» По площади прошелестел одобрительный гул и стих. Анатас еще раз провел взглядом по замершей толпе и спросил самого ближнего: - «Это ты Пархом? Двуликий анус. Хочешь халявных денег? А почему у тебя в руках банка с маслом? Мне взятку принес?» Пархом хотел ответить, но слова застряли у него где-то там далеко в глотке, и он лишь безмолвно проглотил большой ком слюны вместе с соплями.    
     «Знаю, знаю, Параша уже разлила масло». И обращаясь ко всем продолжил: - «Сейчас я удвою все ваши деньги, но запомните, если вы их не потратите в течение ближайшего месяца, они превратятся в пустые бумажки». Немного помолчав, добавил: - «И еще запомните, халявные деньги еще никому не приносили счастья. Я вас предупредил». Сделав еще одну паузу, продолжил: - «Если кто-то захочет остаться при своих деньгах, у него есть еще три минуты, он может покинуть эту площадь». Наклонив голову, замер, даже казалось, что жизненные силы совсем покинули его, но ровно через три минуты поднял голову и увидел, ни один человек даже не шелохнулся. «Я сказал всё, приглашаю всех на бал. Еда и выпивка без ограничений и за мой счет. Кто проигнорирует бал, сумма не удвоится, и он останется при своих деньгах». Поднялся, провел рукой, как бы накрывая ею всю эту пеструю толпу и у всех прямо на глазах, начали расти пачки денег. У кого они были в руках, пачки увеличивались и некоторые не могли столько денег удержать, и деньги падали на землю. Люди, ошалевшие от такого счастья, падали на колени и жадно собирали их. Причем некоторые пытались прихватить и чужие деньги, из-за чего тут и там вспыхивали ссоры, переходящие в драку. У некоторых пачки с деньгами в карманах разбухли так, что рвали сами карманы, а у одной женщины по имени Параша случился приступ, она хранила деньги в интимных местах и те удвоившись, порвали ей эти интимные места. «Да, за две тысячи лет люди ничуть не изменились» - подумал Анатас и величаво удалился.
     А ночь неумолимо надвигалась, Маргариту уже искупали в какой-то горячей, густой и красной жидкости, когда она сумела попробовать ее на вкус, она поняла, что ее моют кровью, но никакого негативного впечатления это на нее не произвело.
    После омовения в крови какая-то неведомая сила подняла Маргариту и поставила перед зеркалом, в волосах у нее блеснул королевский алмазный венец. Явился Бычков и повесил на её грудь тяжелое в овальной раме изображение черного лебедя на такой же тяжелой цепи. Это украшение сразу же стало натирать ей шею, тянуло вниз и заставляло ее согнуться. Но оно и вознаградило Маргариту за эти неудобства, которые ей причиняла цепь с черным лебедем.  Бычков и Пармазелло стали относиться к ней с почтительностью, как к настоящей королеве.
   «Ничего, ничего, ничего! -  пробормотал Бычков, - ничего не поделаешь, надо, надо». «Позвольте, королева, вам дать последний совет. Среди гостей будут различные люди, ох, очень различные, но никому, королева Марго, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится не нужно выражать этого на своем лице. Даже нельзя подумать об этом! Анатас это заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить каждого, именно полюбить, королева. Потом за это хозяйка бала будет вознаграждена сторицей! И еще: не пропустите никого. Каждому хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Все, что угодно, но только нельзя обидеть невниманием. От этого они захиреют и здесь же начнут разлагаться. Он этого не простит. Вперед».
      Тут Маргарита в сопровождении Бычкова и Пармазелло шагнула из бассейной в полную темноту.
      «Бал!» - пронзительно взвизгнул кто-то, Маргарита вскрикнула и на несколько секунд закрыла глаза. Она летела прямо на цветы белой акации. Диковинные желтогрудые с голубыми хвостами фазаны, как украинские жовто-блакитные флаги, цеплялись за цветки белой акации и оглушительно верещали на понятном людям языке: - «Я в восхищении».
   «Там же огромные колючки», - только успела подумать Маргарита, как всем своим голым телом опустилась на них. Исцарапанная в кровь она со всей своей окровавленной свитой влетела в зал. Бал упал на нее сверху в виде невыносимо яркого света, неземных благоухающих запахов и чарующих уши звуков. Разноцветные фазаны попадали с деревьев и превратились в негров, из одежды на которых были лишь желто-голубые повязки на головах, и они неподвижно стояли возле колонн. На нее обрушился рёв оркестра, одетого во фраки, тщательно присмотревшись Маргарита не увидела и на них ничего, кроме этих фраков.
     Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев Маргариту, побледнел, заулыбался и поклонился ей низко-низко, широко разбросив руки, и Маргарита, улыбаясь, помахала ему рукой.  «Мало, мало», - зашептал Бычков, - он не будет спать всю ночь. Крикните ему: «Приветствую вас, король вальсов!»
      Маргарита крикнула и ее голос, перекрыл гул оркестра. Дирижер от счастья вздрогнул, левую руку приложил к груди, правой продолжая махать оркестру белым жезлом.
     «Мало, мало», - шептал Бычков - посмотрите налево, на первые скрипки, и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности. Здесь только мировые знаменитости».
     «А кто этот дирижер»? - спросила Маргарита. «Иоганн Штраус, - заглушая оркестр, закричал кто-то, - и пусть меня повесят в саду на колючке белой акации, если на каком-либо балу когда-нибудь играл такой оркестр. Я пригласил его и других знаменитостей!  И, заметьте, ни один из них не заболел и ни один не отказался».
    Дирижер, увидев Маргариту, согнулся перед ней так, что головой коснулся пола, потом выпрямился и пронзительно закричал: - «Аллилуйя!»
   «Где же гости?» - спросила Маргарита у Бычкова. «Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет. У нас все должно быть готово заранее, королева», - объяснял Бычков, поблескивая глазом сквозь испорченный монокль.
    «До полуночи не более десяти секунд - добавил Бычков, - сейчас начнется». Эти   десять   секунд показались   Маргарите   чрезвычайно   длинными. По-видимому, они истекли уже, и ровно ничего не происходило. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине и из него выплыл поднос, на котором покоилась улыбающаяся голова Пархома.
      «Первый пошёл», - задыхаясь прошептал Бычков. «Это Иуда, в миру Пархом – это он предал Иисуса Христа за тридцать сребреников. Сегодня он их нёс, чтобы Анатас их удвоил, тогда у него получилась бы сумма из десяти шестерок. Таким образом он за эти деньги надеялся вымолить прощение у христиан. Больной человек, думает, что всё продается и покупается. Но сегодня утром, Параша разлила масло, Пархом поскользнулся на нём и попал головой прямо на рельс трамвая, который и отрезал ему голову».
    Побледневшая Маргарита, раскрыв рот, смотрела в камин, откуда выплыла голова Пархома.
   «Я в восхищении», - заорал ей прямо в лицо кто-то.
    В это время внизу из камина появился безголовый скелет, ударился оземь и превратился в живого Пархома, который на ходу пересчитывал новоявленные шестьдесят сребреников.
      «Ах, вот и она, Параша! Свежачок! Потомственная фармазонщица. Она сегодня выполнила свою миссию, разлила масло, теперь она никому не нужна. Ее больше не выпустят из гроба, у нее пачки денег порвали все гениталии. Ах, какой чудесный публичный дом был у нее на Крещатике! Мы в восхищении! Бывшая киевская портниха, мы все ее любили за неистощимую фантазию, она держала ателье при публичном доме и придумала страшно смешную штуку: провертела две круглые дырочки в стене и показывала своему сыну игры проституток, как те развлекаются с клиентами. Этот двадцатилетний олух, полнейший олигофрен с детства отличался странными фантазиями, мечтатель, бездельник и чудак. Его полюбила одна девушка, а мать взяла и продала ее в этот публичный дом. А он в дырочку наблюдал, как она удовлетворяет чужих мужчин».
     «А дамы не знали?» - спросила Маргарита. «Все до одной знали, королева, но у них не было ни выбора, ни другой работы», - отвечал Бычков. «Я в восхищении».  «Кончилось для Параши всё сегодня утром, она прятала деньги в интимных местах и когда они удвоились, порвали ей все гениталии, и она только что скончалась от потери крови. Да и кровь у нее была гнилая, не кровь, а моча».
  «Супруга господина Кулька» - громко провозгласил Бычков, та уже становилась перед Маргаритою на одно колено и, бледная от волнения, целовала колено Маргариты.
 «Королева», - бормотала супруга господина Кулька.
«Королева в восхищении», - кричал Бычков.
«Королева»,- тихо сказал господин Кулек.
 «Мы в восхищении», - завывал кто-то.
«Королева», - будто в бреду бормотала супруга господина Кулька. Подари мне свою любовь, и я отравлю своего мужа. Мы откроем самый лучший публичный дом в Киеве. У меня много поклонников. Вот они.   Молодые люди, ее спутники   криво улыбаясь   безжизненными, но приветливыми улыбками, уже теснили господина Кулька в сторону, к чашам с шампанским, которые негры держали в руках, а сами пытались образовать вокруг Маргариты кольцо.
   «Воооон» - закричал Бычков и стая молодых людей рассыпалась на части и частями так же рассыпалась по залу. «Мы в восхищении».
    По лестнице как-то неестественно, боком поднимался вверх одинокий фрачник. «Граф Кишкадюк, местный франкмасон», - шепнул Маргарите Бычков, - «по-прежнему не только интересен, но и опасен. Обратите внимание, как смешно, королева - обратный случай: этот был любовником жены своего брата и отравил свою жену, чтобы не мешалась. Кроме того, она хотела участвовать в их масонских ритуалах, которые всегда заканчиваются повальным сексом».
     «Мы рады, граф, мы в восхищении» - вскричал Пармазелло.
      «А вот это самая скучная женщина на бале Галюся Гаврилюк, по кличке «Сосуля», - уже не шептал, а громко говорил Бычков, зная, что в гуле голосов его никто не расслышат, - главная местная минетчица, обожает тусовки, по старинке молодится, красит волосы красным стрептоцидом, все мечтает пожаловаться Мессиру на свои использованные прокладки».
     Маргарита мельком глянула на ту, на которую указывал Бычков. Это была   женщина чуть выше среднего возраста с еще не увядшей красотой, которую абсолютно не портила огромная бородавка на носу, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами.
      «К ней приставлена секретарь, - пояснил Бычков, - и она тридцать лет ежедневно кладет ей в сумочку использованные прокладки. Как Сосуля объявится, так прокладка тут как тут. Она уж меняла секретарей и сжигала прокладки у местной ведьмы, но ничего не помогает».
     «Какие прокладки?» - шепнула Маргарита, чтобы та ее не услышала.
    «С синей каёмочкой. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин как-то ее  зазвал  в  кладовую, а  через девять  месяцев  она  родила мальчика,  унесла его в лес и засунула ему  в рот использованную прокладку, а потом  закопала мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем кормить ребенка».
     Из камина подряд, один за другим вывалились, лопаясь и распадаясь, три гроба, из которых выскочили три лохматые то ли собаки, то ли волки, то ли шакалы с неимоверно широко разинутыми и непропорционально огромными пастями. «Попок, Каледина и Кривоглазова, руководящая свита, вернее всё что от нее осталось, такие огромные пасти у них развились от того, что они при жизни никак не могли нажраться», - зажимая нос проверещал Бычков. Затем кто-то в черной мантии, это было нечто среднее между поповской рясой и судейской мантией выбежал из черной пасти старшего шакала и ударил первого встречного в спину ножом. Послышался сдавленный крик. Из камина выбежал почти совсем разложившийся труп и набросился на маньяка с ножом. Маргарита зажмурилась, на нее пахнуло могильным смрадом, и чья-то рука поднесла к ее носу букет с цветами белой акации. «Это последний честный судья Новик, которого эта тройка упекла по наговору в тюрьму и там его убили их подельники», - услышала она комментарий Бычкова. «Мы в восхищении».
   Теперь уже на каждой ступеньке стояли, издали казавшиеся совершенно одинаковыми, фрачники и с ними голые женщины, отличавшиеся друг от друга только цветом перьев на головах и прическами на интимных местах.
    «Маркиза Путанко, - бормотал Бычков, - профессиональная воровка на доверии, отравила отца, брата и сестру из-за наследства»!
    «Королева в восхищении!» «Госпожа Путанко, ах, как хороша!  Немного нервозна.  Но зачем же нужно было жечь сестре лицо щипцами для завивки!  Конечно, при этих условиях обязательно зарежут!»
     «Королева в восхищении!»
      «Королева, секунду внимания: потомственный прокурор Кононюк, жулик, вор, чародей, поэт и алхимик». 
     К Маргарите приближался, ковыляя, в странном деревянном сапоге на левой ноге, которая казалась намного короче правой скелет с монашески опущенными глазами, худой, но очень длинный и почему-то с широкой зеленой повязкой на шее.
    «Почему зеленая?» - машинально спросила Маргарита.
    «Серьезный, солидный человек, очень любил американские доллары, потому и зеленая - шептал Бычков,  - рекомендую  вам: господин Кононюк, был  чрезвычайно популярен среди  молодых очаровательных  киевлянок,  а  также жительниц Криворожья, и  в  особенности среди тех,  которым надоели  их  мужья. Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж».
     «Да», - глухо ответила Маргарита, в то же время улыбаясь двум фрачникам Фисене и ***ло, которые один за другим склонялись перед нею, целуя колено и руку. «А это «Ху...» Маргарита запнулась, он или она и это имя или фамилия?» «Это производное от ее инициалов, Ходосова Ульяна Йосифовна».
    «Ну вот, продолжал шептать Бычков Маргарите и в то же время кричать кому-то: - Герцог, бокал шампанского королеве! Я восхищен! Да, так вот-с, господин Кононюк входил в положение этих продажных женщин и продавал им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, но через несколько часов ему начинало очень сильно хотеться пить, затем он ложился в постель, и через день прекрасная Коровичанка, накормившая своего мужа таким супом, была свободна, как весенний приступ у психопатов. Рассчитывались они с Кононюком сексом».
      «А что это у него на ноге?  - спрашивала Маргарита, не уставая подавать руку гостям, обогнавшим ковыляющего Кононюка, - и зачем эта зелень на шее? Больная шея?»
    «Я в восхищении, князь! - кричал Бычков и в это же время шептал Маргарите, - шея здоровая и очень длинная, но с ним неприятность случилась в тюрьме, его там в тюрьме слегка удавили. На ноге у него испанский сапожок, но он на самом деле не на ноге, а на его мужском достоинстве. Это у него такое большое достоинство. Мужское. Больше никаких достоинств у него нет. Вторую ногу ему тоже в тюрьме оторвали».
      Теперь по лестнице снизу вверх поднимался условно живой поток. Она уже механически поднимала и опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась всем гостям подряд. В воздухе на площадке уже стоял гул, из покинутых Маргаритой бальных зал, как море, слышалась музыка. Снизу текла река. Конца этой реки не было видно. Источник ее, громадный камин, продолжал ее питать. Уже никто не интересовал Маргариту, ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков, шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, судей, предателей, прокуроров, растлителей. «Законы бального съезда одинаковы, королева, - шептал Бычков, - сейчас волна начнет спадать».
   «Клянусь, королева, что мы терпим последние минуты.  Вот группа киевских гуляк. Они все время проводят в аду и им разрешают раз в году приезжать лишь на бал, и они всегда приезжают последними. Ну да, это они, Дык-Дык и Белена. Два пьяных вампира. Все? Ах нет, вот еще один. Нет, двое»!
     По лестнице подымались еще двое последних гостей.  «Это кто-то новенький, - выговорил Бычков, щурясь сквозь стеклышко своими раскосыми глазами, - «Ах да, да, да.  Это дочь и зять Пархома, их Семь Енюк навестил по наущению Пармазелло и за стаканом шмурдяка нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он составил иск на 183-000 гривен, но налоги не заплатил и вот они уже здесь. Они, правда еще не умерли, но их пригласили, чтобы они увидели, что их ждет впереди».
   «Как их зовут?» - спросила Маргарита. «А, право, я сам еще точно не знаю, но одного точно зовут Лёха Холуй поцелуй собаке х…, хвост», - слегка запнувшись ответил Бычков. «Они еще живые, но это уже наши клиенты».
   «Я восхищен!»  - прокричал Бычков последним двум.
   «А где Семь Енюк?» «Ему Иисус Христос в своё время восстановил зрение, чтобы он перестал заниматься предательством, воровством и подстрекательством, но он наоборот, получив зрение начал этим заниматься с удвоенной силой. Тогда он совершенно нечаянно упал на колючку акации, выколол себе оба глаза и опять потерял зрение. И, когда приходит на бал, всегда проходит мимо и все это время плутает. Вот и сегодня его нет. Где-то плутает».
    Лестница, идущая из камина, опустела. Из предосторожности подождали еще немного. Но из камина более никто не выходил.      
     «Еще, еще, королева Марго, последний штрих, - шептал появившийся рядом Бычков, - надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными».
   И Маргарита вновь вылетела из комнаты с бассейном. На площади, где играл оркестр под руководством короля вальсов, теперь бесновался обезьяний джаз. Громадная, в лохматых бакенбардах горилла с трубкой в зубах, тяжело приплясывая, дирижировала.  На скамейках сидели орангутанги, на плечах у них верхом поместились веселые шимпанзе с губными гармониями. Два гамадрила в гривах, будто настоящие львы, играли на роялях, но этих роялей не было слышно в громе и буханьях саксофонов, скрипок и барабанов в лапах гиббонов, мандрилов и мартышек. 
     Вдруг Маргарита очутилась в огромном по размерам   бассейне, одуряющий запах шампанского подымался из него.  Дамы, дико смеясь, с криком ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы шампанского взбрасывало вверх.  Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела. Дамы выскакивали из бассейна совершенно голыми и совершенно пьяными. Хохот звенел под колоннами и перебивал звуки оркестра.
    Пармазелло сделал несколько пассов руками с шипением и грохотом волнующаяся масса шампанского ушла из бассейна, которая тут же сменилась на жидкость темно-желтого цвета. Дамы с радостным визгом и воплем: - «Коньяк»! - кинулись снова в бассейн, но тут Бычков подхватил Маргариту под руку, и они покинули купальщиков.
     «Последний выход, - прошептал ей озабоченно Бычков, - и мы свободны».
     Она в сопровождении Бычкова опять оказалась в бальном зале, где гости, как овцы в загоне стояли плотной толпой, оставив свободной лишь середину зала.  Она взошла на возвышение, и к удивлению своему, услышала, как где-то часы бьют полночь, которая давным-давно, по ее счету, истекла. С последним ударом установилась мертвая тишина. Маргарита опять увидела Анатаса.  Он шел в окружении Бычкова, Пармазелло и еще нескольких похожих на них негров. Анатас, повернувшись к Маргарите и будто прочитав ее мысли мимоходом произнес: - «У нас время течёт по-другому». Вышел он в этот свой последний выход на балу в том самом виде, в каком был на площади, в грязной заплатанная сорочке и в стоптанных ночных туфлях, обнаженной шпагой он пользовался как тростью, так же опираясь на нее. 
    К нему привели трёхпалого предателя Ковальчука, который работал объездчиком и сегодня следил за передвижением Анатаса в Киеве: - «Каждому будет дано по его вере, - проговорил Анатас, - предатель, если он предал один раз, обязательно предаст ещё».  В тот же момент что-то сверкнуло в руке Пармазелло и алая кровь брызнула из груди предателя и залила его новую крахмальную рубашку и жилет. Бычков подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Анатасу.
    «Я пью за ваше здоровье, господа, - негромко сказал Анатас и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами. И тут произошла моментальная метаморфоза, исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли.  Анатас оказался в какой-то богатой черной накидке, расшитой золотом и со стальной шпагой на бедре.  Не было смертельно уставшего старика, а перед ней стоял мужчина в полном расцвете сил. Он быстро приблизился к Маргарите, поднес ей чашу и повелительно сказал: - «Пей!»
   У Маргариты закружилась голова, ее пошатнуло, но чаша оказалась уже у ее губ, и чьи-то голоса шепнули в оба уха:
    «Не бойтесь, королева...  Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».
    Маргарита, не открывая глаз, сделала небольшой глоток, и сладкий животворящий ток пробежал по ее жилам, в ушах зазвенело и все вокруг начало быстро меняться. Где-то вдалеке, но вполне отчетливо раздался крик петуха, и толпы гостей стали терять свои очертания и начали распадаться в прах. Колонны также распались, угасли огни, все съежилось, и не стало никаких фонтанов, тюльпанов и камелий.  Перед ней была небольшая комната и из приоткрытой двери в нее падала небольшая полоска света. В эту приоткрытую дверь и вошла Маргарита. Это была спальня Анатаса. Он в одной сорочке сидел на кровати, Бычков и Пармазелло накрывали стол для ужина. Маргарита, шатаясь подошла к столу и Анатас поманил её пальцем и показал, чтобы она села рядом.
     «Ну, что, мы вас сильно измучили?» - спросил Анатас.
    «О нет, мессир», - чуть слышно ответила Маргарита.
   «Ноблесс оближ, – на чистом иностранном языке заметил Пармазелло, - положение обязывает», - и налил Маргарите полный граненый стакан какой-то прозрачной жидкости.
    «Это водка?» - слабо спросила Маргарита. Пармазелло обиженно подпрыгнул на стуле.
    «Помилуйте, королева», - прохрипел он, - разве я позволил бы себе налить даме водки? Мы обхождение знаем. Это чистый спирт!»
    Маргарита улыбнулась и сделала попытку отодвинуть от себя стакан.
    «Смело пейте», – сказал Воланд, и Маргарита тотчас взяла стакан в руки. «Ночь полнолуния – праздничная ночь, и я ужинаю в тесной компании приближенных и слуг. Итак, как чувствуете вы себя? Как прошел этот утомительный бал?»
«Потрясающе! - заверещал Бычков, - все очарованы, влюблены, я бы даже сказал раздавлены, столько такта, обаяния и шарма!»
Анатас молча поднял стакан и чокнулся с Маргаритой. Маргарита покорно выпила, думая, что тут же ей точно будет конец от выпитого чистого спирта. Но ничего плохого не произошло. Живое тепло потекло по ее жилам, что-то мягко стукнуло в затылок, вернулись силы, она почувствовался сильный голод, ведь она ничего не ела со вчерашнего утра, и она стала жадно ложкою глотать черную икру. Наевшуюся Маргариту охватило чувство блаженства. Воспользовавшись паузой, Маргарита обратилась к Воланду и робко сказала:
     «Мне, пожалуй, пора. Поздно уже».
     «Куда же вы спешите?» – спросил Воланд довольно вежливо, но суховато.
       «Да, мне пора», – совсем смутившись от этого, повторила Маргарита и обернулась, как будто ища накидку или плащ. Она вдруг поняла, что она совсем голая и её нагота вдруг стала стеснять ее. Анатас молча снял с кровати свой вытертый и засаленный халат, а Бычков набросил его Маргарите на плечи.
     Она поднялась из-за стола: - «Благодарю вас, мессир», – чуть слышно сказала Маргарита, и вопросительно поглядела на Анатаса. В ответ он улыбнулся вежливо, но равнодушно. Черная тоска подкатила к сердцу Маргариты, она почувствовала себя обманутой. Никакой награды за ее услуги на балу никто, по-видимому, ей не собирается предлагать. Никто ее и не удерживает, а ей совершенно ясно было, что идти ей отсюда больше некуда. Попросить, самой, как искушающе советовал ей Пармазелло в Александровском саду?       
     «Нет, ни за что», – сказала она себе. «Всего хорошего, мессир», – произнесла она вслух. И тут же подумала: - «Только бы выбраться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь».
     «Сядьте-ка», – вдруг повелительно сказал Анатас. Маргарита немного изменилась в лице, но села.  «Быть может вы хотите что-либо сказать мне на прощанье?»
     «Нет, ничего, мессир, – с гордостью ответила Маргарита, –но если я еще нужна буду вам, то я готова охотно исполнить все, что вам будет угодно. Я ничуть не устала и мне было очень весело на балу. Если бы он продолжался еще, я бы также охотно предоставила мое колено для того, чтобы к нему прикладывались хоть сотни, хоть тысячи предателей, висельников и убийц».      
      Маргарита глядела на Анатаса, как сквозь белую пелену, глаза ее быстро наполнялись огромными каплями слёз.
    «Верно! Вы совершенно правы!   Гулко и страшно прокричал Анатас. Так и надо!»
     «Так и надо»! – как эхо, повторила свита Анатаса.
    «Мы вас испытывали, – продолжал Анатас, – никогда и ничего не просите! Никогда и ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут! Садитесь, гордая женщина!»
     «Итак, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Чего желаете за то, что провели этот бал нагой? Как вы оцените ваше колено? Говорите! И теперь уж говорите без стеснения: ибо теперь предложил я».
   Сердце Маргариты застучало, она тяжело вздохнула, видно было по ее лицу, как противоречивые мысли бегают у нее в голове.
   «Ну, что же, смелее! – поощрял Анатас, - будите свою фантазию, лишь одно присутствие при сцене убийства этого трёхпалого отпетого негодяя и предателя стоит того, чтобы человека наградили, в особенности если этот человек – женщина. Ну-с?»
     У Маргариты перехватило дух, в ее мозгу теснились и не могли найти достойного места различные мысли и вдруг, как электрический разряд в мозгу возникло: - «Понтий Пилат, Понтий Пилат».
    «Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?»
    «Потребовать, потребовать», – отвечал Анатас, понимающе улыбаясь, – потребовать одной вещи!»
      Маргарита вздохнула еще раз и сказала: - «Я хочу, чтобы Понтий Пилат упокоился. Мой муж Анан его реинкарнация в этой жизни и у него при каждом упоминании имени Понтия Пилата страшно болит голова и мучают кошмары. Я боюсь, что он просто сойдет с ума».
     «Ииййяяаа» - взвизгнул Пармазелло и крепко закрыл рот обеими руками.  Потом возвел глаза к небу и шумно вздохнул, но ничего больше не сказал.
    «Вы понимаете, что у меня просите? Я знал, что вы хотите именно это попросить у меня, но думал, что не решитесь. Это не моя епархия. Моя епархия мир материальный, а у Него, - тут он поднял голову вверх и ненадолго замер, - епархия душевная. Я вам мог подарить половину материального мира».
   «Вы о чем говорите, мессир?» – изумилась Маргарита, выслушав эти действительно непонятные для неё слова.
   «Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Анатас, не спуская с Маргариты огненного глаза, – иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узенькие щелки. Теперь мне придётся обращаться к Нему, - он снова поднял голову вверх, - ведь ваш муж не всё вам рассказал. Он не рассказал, что он струсил и предал невинного человека Иисуса Христа смерти, тем самым продав мне свою душу. Уже в этой жизни он предал еще одного невинного человека – Власа Семёру. Он мог его спасти, но опять струсил, поповскую рясу, которую они называют мантией, променял на последние остатки своей совести. У меня за двадцать тысяч лет не было такого прецедента, чтобы я возвращал душу обратно.  Теперь мне придется это сделать, я обещал. Придется и мне делать добрые дела, а я к этому не приспособлен. Но я обещал, и я сделаю. Нет такого преступления, чтобы Он не простил». При этих словах он долго смотрел вверх, как будто с кем-то там разговаривал. «Приведите ко мне Понтия Пилата». Посмотрев еще раз вверх с тяжелым вздохом, добавил: - «Сегодня Он победил меня».
    Не успел он это произнести, как перед ним предстал шеф Анан в образе Понтия Пилата.
      «Это ты и есть Понтий Пилат?»   
      «Да, Мессир! Меня мучают угрызения совести. Я плохо сплю, у меня болит голова и я все время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите, будто я гуляю по этому лучу и каждый раз прихожу на место казни. Какая ужасная казнь! Но вы мне, пожалуйста, скажите, ведь её на самом деле не было! Молю вас, скажите, не было?» «Ведь, правда, не было?»
   Сделав небольшую паузу, продолжил: - «В наказание за смертный приговор Иисусу Христу я получил бессмертие. Тысячу людей хотят получить бессмертие, совершают при этом невиданные и неслыханные злодеяния, но я один знаю, какая это невыносимая мука, когда все болячки, накопившиеся за две тысячи лет, начинают разом болеть. И эта невыносимая каждодневная головная боль…, а с приходом новолуния, меня терзает бессонница и этот лунный луч, он меня убивает, я постепенно схожу с ума».
    Анатас молча выслушал этот крик души и немного подумав, произнес: - «Нет преступления страшнее предательства. Да еще когда предательство заканчивается смертью невинного человека. Поэтому предательство и убийство невинного человека люди так и не признали смертными грехами, это моя большая победа. Но он выше. И я обещал. Две тысячи лет будет через тринадцать лет и тогда само собой закончится твое наказание, но я обещал… И я исполню сегодня. Видать пришло время и мне просить прощения у Него.»
    Немного подумав, продолжил: - «Осталось тринадцать лет и все твои приключения закончились бы сами собой, но я чувствую, что ты не выдержишь этого срока. Тринадцать лет!?» Здесь он усмехнулся и продолжал далее: - «Люди думают, что тринадцать, это моё число. Глупцы! Это я им смог внушить такие мысли. Да что это! Я им смог внушить, что и меня нет! И многие мне верят. Многие думают, что и власть от Бога! Глупцы. Это моя епархия! На самом деле число тринадцать состоит из двух цифр: шестерки и семерки. Шестерка – число мира материального и семерка – число мира духовного. В числе тринадцать они практически равны по своей силе, но семерка всегда выше. Если на пути человека, творящего доброе дело, встречается число тринадцать, оно усиливает положительные моменты, а если оно встречается на пути человека, совершающего злодейство, оно усиливает негативные моменты. Сегодня Его день. Он был прав, главное вера. Религия что? Та же материальная оболочка, как и тело человека. Сегодня есть, а завтра её уже нет. Нет человека, нет для этого человека и религии. Главное душа. А это Его епархия. Бог один, провайдеры разные. Бог есть любовь. Нужно просто верить, надеяться и любить».
   Как только он произнес эти слова, сверху посыпался пепел, который засыпал и стол и всех сидящих за столом. Анатас прямо на глазах присутствующих, снова превратился в немощного старика и еле-еле выдавил из себя: - «Он простил». Анан схватился за голову: - «Первый раз в жизни у меня не болит голова, я даже и не представлял, какое это блаженство, когда просто не болит голова…»
    Анатас посмотрел на Анана, который держал в руках пачки денег и с усмешкой сказал: - «С начала бала прошел ровно месяц, я же ведь говорил, что у нас время течет по-другому. Запомни сам и передай другим – халявные деньги еще никому не приносили счастья».
   Немного помолчав, как бы с великим трудом, выдавил из себя: - «Теперь ты свободен» - произнес Анатас, и жестом руки показал, что всем нужно расходиться. Обернувшись, добавил: - «А те пустые бумажки, что ты держишь в руках, можешь выбросить». «А…». «У остальных тоже. С первым криком петуха прошел ровно месяц, как начался бал. Я свое слово держу. Не забудь, передай им – халявные деньги еще никому не принесли счастья».



Эпилог

    С тех самых пор, когда произошли эти Евангельские события человечество не знало человека более позорного, низкого и подлого, чем Иуда Искариот. Эту историю о том, как один из ближайших учеников Иисуса Христа за тридцать сребреников предал своего Божественного Учителя, знают сегодня все, даже люди, ни разу в жизни, не читавшие Библию.
   Дело в том, что Иуда был по своей натуре - вор. Вот что Библия говорит о воровстве Иуды: “Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали” (Ин 12:3-6). В греческом подлиннике Евангелия об этом сказано еще категоричнее, там слово «носил», употребляется в значении «воровал, что туда опускали».
     Иуда был казначеем апостольской общины. В его распоряжении были довольно значительные суммы, но так как Господь был абсолютно равнодушен к богатству, пожертвованные деньги раздавались нищим, за исключением небольших расходов на пропитание самого Христа и его учеников. Раздаваемые нищим суммы не были подотчетными никому, никто не смог бы проверить, раздал ли Иуда деньги, или присвоил часть их себе. Эта неподотчетность и соблазнила сребролюбивого Иуду. Как говорится в литургическом предании Церкви в одной из стихир утреннего Богослужения: - «Иуда, раб и льстец, ученик и наветник, друг и диавол, от дел явися: последоваше бо Учителю, и на него поучашеся преданию, глаголеша в себе: – предам Того, и приобрящу собранная имения (богатства)…»
    То, что Иуда украл денег гораздо больше тридцати сребреников, можно не сомневаться. Понятно также, что воспользоваться украденным богатством Иуда мог лишь при одном условии: если апостольская община прекратит свое существование. После ареста Христа даже самые верные и преданные Ему ученики в страхе разбежались. И вот тут возникает ряд несообразностей. Вместо того, чтобы забрать собранное сокровище, присовокупив к нему плату за предательство, и зажить, наконец, в свое удовольствие, Иуда вдруг кончает жизнь самоубийством. Объяснить это можно одним, только тем, как это говорится, дороже денег для вора и сребролюбца могут быть только …  очень большие деньги.
     Ученики признали в Христе – Мессию. Как и все иудеи, они видели в Мессии земного правителя, который, придя к власти, сделает Израиль самой сильной и самой богатой страной на земле, а евреев сделает учителями всего человечества. Мессия-царь должен был, по их представлениям, подчинить себе все народы мира. Себя ученики Христа видели ближайшими помощниками, министрами и соправителями и даже иногда спорили о том, кто из них будет главнее в новом правительстве. Иуда, конечно, тоже не был исключением. Если Христос станет царем, то он, Иуда станет царским казначеем, министром финансов, то есть самым влиятельным человеком в Израиле после Мессии. В своих мечтах он уже представлял, как распоряжается казной самого богатого государства за всю историю человечества. Сребролюбие и воровство дотла выжгли его душу. Даже Мессию-царя он собирался использовать как средство для удовлетворения своей страсти к богатству. Но вдруг оказалось, что Христос не ставит перед собой цель царствовать и израильская казна, при таком раскладе, становилась для Иуды недосягаемой. И решение, как исправить ситуацию, подсказал ему тот, кого Христос называл - «человекоубийцей от начала» - сатана. Правда, Иуда не знал тогда, что этот подсказчик в конце концов загонит в петлю и его самого. “Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа Двенадцати, и он пошел, и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им” (Лк 22:3-4).
    Самой большой страстью Иуды была любовь к богатству - сребролюбие. А заветным желанием должность министра финансов в царстве Мессии, где он смог бы воровать такие суммы, которые самым удачливым ворам мира даже не снились. И эта заветная цель была уже совсем близко. Подстрекаемый сатаной, он решил предать Иисуса Христа, для того чтобы спровоцировать открытое столкновение первосвященников с Мессией. Победа Иисуса в этом конфликте не вызывала у него ни капли сомнения. Ведь он видел всю силу Мессии, видел, как он воскрешал мертвых, как Ему повиновалась буря, как даже злые духи беспрекословно подчинялись Ему. Так кто же сможет победить, тем более убить Мессию? Достаточно одного Его слова, и даже все несокрушимые железные легионы Рима развеются без следа, как сухие листья!
     Ослепленный жаждой богатства и нашептыванием сатаны, Иуда предает Христа. Хотел ли Иуда смерти Христа? Нет, не хотел, потому что это было ему невыгодно. Любил ли Иуда Христа? Нет, не любил, Иисус был для него всего лишь средством для того, чтобы сказочно разбогатеть.
   Когда Иуда узнал о смертном приговоре, вынесенном Христу, он понял, что все его планы рухнули. Он стал виновником смерти величайшего праведника, он потерял право именоваться учеником Мессии. Но самой страшной потерей было то несбывшееся богатство, которое Иуда уже считал своим. В мечтах он уже распределял финансовые потоки, идущие в казну Мессии со всех концов света. Всё кончилось для Иуды, всё, ради чего он жил, воровал и предавал, всё оказалось призраком и ложью, глумливой насмешкой сатаны. И когда мы где-нибудь читаем, что Иуда раскаялся, не нужно обманываться благородным звучанием этих слов. Предатель оплакивал не безвинного Мессию, отданного им на смерть и поругание. Он оплакивал свою несостоявшуюся должность казначея Мессии, которую, как ему казалось, он сам у себя отнял, предав Христа на смерть. Эту потерю он пережить не смог. А на подлинное покаяние он был неспособен.
    Закончить печальный рассказ о предательстве Иуды хочется словами святого Иоанна Златоуста: - «Заметьте это вы, сребролюбцы, и подумайте, что стало с предателем? Как он и денег лишился, и согрешил, и душу погубил свою? Таково тиранство сребролюбия! Ни серебром не воспользовался, ни жизнию настоящею, ни жизнию будущею, но… удавился.”
   Каждому человеку неплохо было бы тоже задаться этим вопросом: - «А я никогда не предавал Христа своими грехами?».
   Иуда повесился на осине, закономерный итог вора и предателя. Пархом – нынешняя реинкарнация Иуды. Он, как и Иуда всю жизнь воровал и предавал. Если проследить всю цепочку предков и потомков от Иуды до пархома, все они не доживали до своей старости, ведь конец всех воров и предателей обозначен задолго до их рождения и для всех них  одинаков – осина, намыленная веревка или иной более гуманный способ.   «Аминь!»