Полицай

В тот мой приезд, неподалёку от нашего  родительского дома  стоял  автобус с надписью «Ритуал».  Хоронили  полицая.  Имя его было – Василий, но  на улице его звали только – полицай.

Сквозь ажурную решётку калитки, не выходя, видели мы со старенькой мамой моей,  как около гроба скорбно склонилась в чёрном платке Алевтина, дочь его, и какие-то  две незнакомые старухи, видимо родственницы.  Зять Серёжка, заметно выпивший, размахивая руками,  что-то втолковывал парням из похоронной команды.

Около своих дворов, покуривая,  стояли несколько мужиков и кучка женщин у дальнего колодца, тоже  не  торопясь  подойти.
Молодые ребята из «Ритуала», оглянувшись по сторонам и не обнаружив других желающих  попрощаться, начали устанавливать  гроб в автобус.  Рядом сели Алевтина, Серёжка, старухи,   и машина тихо завернула за угол.

Мужики, против обыкновения, не сошлись, чтобы вместе, покуривая, обсудить событие, а молча, ушли в свои дворы. Мы тоже тихо вернулись домой с тягостным ощущением,  что, вроде бы,    следовало  по-соседски проводить покойного. Но памятен был завет инвалида отца - ни шага не делать к дому этого пособника фашистов.  Знали мы от него, как в оккупированном  немцами  его родном селе,  по предательству тамошнего местного полицая, замучили и расстреляли  младшую любимую сестрёнку его.
 
Впрочем, пора было уезжать.  Я заторопилась на автобус.  Людей на остановке не было.  В полупустом  салоне, под тихое шуршание колёс  и привычный пейзаж  за окнами,  на  который я  смотрела   сейчас невидящим  взглядом,  в памяти бежали и бежали обрывки картин прошлого…

Помнится, в годы детства моего, на исходе сороковых, заборов у домов на улице нашей почти не было. Вольно, открытыми окнами, бесхитростно смотрели избушки  прямо на улицу, чуть украшенные высокими нарядными мальвами, что  росли у каждого двора.  Ребятишек  в ту пору было  много, о краже их в те времена не слыхивали, и потому не возбранялось мне свободно гулять по улице, заглядывая то к одним, то к другим соседям, приветливо окликавшим общительную девчушку. Попутно можно было получить пирожок с картошкой, карамельку «фруктово-ягодный букет» или пощипать с  одичавших кустиков смородины зелёных  незрелых  ягодок.

И только в один двор мне было настрого запрещено заглядывать, что, конечно же, вызывало жгучее детское любопытство. Там, за старым забором из штакетника,  жила тётя Надя Абраменчиха со своей некрасивой рыжей дочерью Алевтиной.  Нелюдимая Абраменчиха  скотины  не держала и потому даже  в стайке женщин, бегущих на обеденную дойку, никогда замечена не была.   По какой-то болезни, освобождённая  справкой от колхозных работ, с  утра до вечера копалась она на своих грядках лука и чеснока, которыми непривычно для нашей деревни, был засажен и огород,  и двор до самой  калитки. По осени,  со связками и сетками лука  отправлялась она на автобусе  в город на базар.

И не только  потому, что жила она  наособицу,  в деревне её  сторонились. Помню,  по нечаянно кем-то обронённой фразе, узнала я, что муж её, полицай и предатель,  сидит в тюрьме. Расспрашивать на эту тему не разрешалось. А поскольку других преступников на улице нашей не водилось, воображение моё рисовало мужика со зверским  выражением лица, какое я однажды  видела у полицая в  фильме про войну в нашем клубе.
 
Годы шли.   Абраменчиха,  всё так же,  возила на базар  связки лука и чеснока. Алевтина вышла замуж за такого же  рыжего, как она сама,  шумного  выпивоху  Серёжку, электрика с  подстанции. Я училась в шестом классе, когда утром по дороге в школу, обнаружила  на брёвнышке около их забора нового человека.

Худой, с непомерно длинными руками, которыми он обхватил колени  таких же  длинных ног,  весь он был  какой-то одинаково блеклый, от редких волос на голове и бесцветного лица до линялой ватной телогрейки без рукавов. Настороженно и недобро смотрели глубоко сидящие   глаза  из-под  насупленных  бровей. Никак не ответил  он  и  на моё деревенское вежливое «здравствуйте».  Я даже засомневалась –  уж видит ли он.

- Полицай!  Василий – полицай  вернулся, - зашуршала  деревня.
К тому времени, по стране  уже прошло множество  судебных  процессов над предателями родины  и зверствах, которые творили они на родной земле.

Говорили, что был он когда-то  нездешним, откуда-то с Украины.  Появился лет за семь до войны. Переписывался из армии с местной девушкой Надей  и после демобилизации  женился. Быстро освоился, работал  на тракторе.  Именно он,  и затеял  тогда выращивать лук на продажу.  Но тут война.  И сделал он свой выбор, когда, говорили, попал в плен.

Не скажу, что отношение к нему народа на улице нашей было враждебным. Нет, оно было, скорее,  настороженным  с  некоторой долей  презрения   Поначалу, изредка  можно было видеть его у двора на своём брёвнышке и не припомню случая, чтобы кто-нибудь из мужиков,  по -соседски,  присел бы к нему покурить.  Поговорка – «обходить тот дом стороной», явила в те годы мне  свой истинный смысл, глядя на вытоптанную сельскими ногами тропинку.

Работать он устроился  на пилораме, далеко за нашей деревней, и вскоре привёз оттуда длинные горбыли, из которых соорудил высокий глухой забор.  Обычно, за ним  не было слышно ни звука. Абраменчиха вскоре померла. И только,  в день получки напившийся Серёжка,  на всю улицу  материл  тестя:
 
- Полицай, фашист, предатель!  Ишь, притих,  смиренным прикинулся, от народа отгородился! Рассказал бы  добрым людям про свои  «подвиги»  в Белоруссии.  А мой отец остался  лежать под  Брянском! – бушевал он, обещая разобраться, наконец, с ним по-настоящему, пока Алевтина не уводила мужа в пристройку и не  укладывала спать.
 
Если бы не серёжкин язык, никогда не узнала бы деревня, что  пробовал  сначала Василий   направиться  после тюрьмы к себе на родину, где осталась у него родня.  Только и на порог не пустили его земляки, хлебнувшие  горя  под оккупацией от  своих,  таких же   негодяев.
 
«Полицай» - называли  его за глаза.  Как-то обезличенно, обращались к нему, в случае крайней необходимости.  Но никогда не слышала я, чтобы кто-нибудь, хотя бы,  окликнул его Василием. Словно, утратил он своё, данное при крещении имя,  вместе со своим предательством.

Так и жил  рядом с нами  человек, угрюмый, нелюдимый, не глядя народу в глаза, отбывший  назначенное государственным судом наказание, но не прощённый судом человеческим.  Молча, судила его улица наша,  более чем наполовину,  состоявшая  тогда из  покалеченных войной инвалидов и  одиноких вдов, мужья которых,  былые ровесники его, честно полегли на  поле боя.
 
 И проводить его  в последний путь улица  не захотела.


Иллюстрация: картина художника В.Жданова.


Рецензии
Хороший рассказик! Всем это надо понимать.
На таких полицаях сейчас держится власть.

Владимир Просвиркин   15.09.2020 13:08     Заявить о нарушении
Надеюсь, со временем, они повымерли. А Вам спасибо за неравнодушие!

Галина Алинина   02.10.2020 20:01   Заявить о нарушении
На это произведение написано 12 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.