Что там Стайлз Из -ГБ и аспирантура

    К  Алексееву  я пошёл  на  следующее  утро.  Он  рванулся  в  канцелярию  по  своим  делам,  бросив  мне:  «Не  ходи  за  мной!  Подожди!»
    Вернулся,  завёл  меня  в  кабинет  и  начал,  блестя  глазами,  как  заговорщик:
  - Ну,  как  живёшь?  Как  у  тебя  жизнь?
  - Нормально! – ответил  я,  делая  вид,  что  не  понимаю.

  - Ну,  прочитал  я  твою  работу,  прочитал!  Только  ты  уж,     э,….   Очень  кратко!...  Ты  уж  поясняй,  что  там  этот…  э-э…  Стайлз  говорил.  А  то  человеку  со  стороны  не  очень…  э-э-э  понятно,  так?
    Тут  в  кабинет  вошла  Кобылянская  и  сказала,  что  просит  приёма  депутат  райсовета.
  - Давай! – небрежно  бросил  Аркашка.

    Вошла  какая-то  скромница,  бедновато  одетая,  без  «причёски»;  сразу  протянула  своё  громадное  ярко-красное  удостоверение,  и,  робея,  сказала:
  - Товарищ…  директор!  Мы  вот  проверяем,  нет  ли  простоя  вагонов…  Я,  как  депутат,  должна,…   но  я  простая  работница  с  мясокомбината…

    Я,  улучив  паузу,  спросил  Алексеева:
  - Может,  мне  пока  выйти?
  - Сиди! – уверенно  усмехнувшись,  ответил  он.  И  стал  рассматривать  удостоверение,  пристально  поглядывая  на  депутата.
    На  бедную  работницу  жалко  было  смотреть.  Она  стала  покрываться  испариной  и  красными  пятнами.

  Наконец,  Алексеев  холодно-размеренным  голосом  изрёк:
    У  нас – простоя  вагонов – не  бывает!
    Депутат  была  так  безумно  рада,  что  её  не  съели  заживо.
   Она  почтительно  взяла  своё удостоверение  и,  поминутно  благодаря  и  извиняясь,  задом  ретировалась  из кабинета.

    Я  подумал,  что  Алексеев  специально  не  дал  мне  уйти  на  время  ревизии,  чтобы  показать,  как  он  лихо  расправляется  со  всякими  там  депутатами  народной  Советской  власти.
  - Ну  так  вот!...  Э-э…,  пиши  подробнее,  чтобы  любой  мог  разобраться.  И  таскай  всё  это  мне.  И  о  жизни  подумай!...

    Мне  оставалось  только  уйти.  Что  всё  это  значило?  По-моему,  мне  намекали:  пиши  так,  чтобы  нам,  Ильичёву  и  Аркашке,  было  понятно,  отдавай  свою  продукцию  нам  в  руки;  тогда  и  «жизнь»  твоя  полегчает.
    А  если  не  таскать  им  плоды  своего  труда,  то  что  мне  грозит?  Почему  я  должен  писать  «для  каждого»,  «человеку  со  стороны»,  а  не  для  специалистов,  понимающих  дело  с  полуслова?
    Почему,  говоря  высокопарно,  я  могу  служить  обществу,  только  через  служение  Аркашке?

  Вспомнилось,  как  он  и  Копвиллем  отреклись  от  меня  в  трудную  минуту,  когда  я  отчитывался  за  аспирантуру.  А  теперь  вот  на  готовенькое  Аркадий  лезет  в  судьи  моей  работы,  в  которой  он  ни  бельмеса.  В  менеджеры   какие-то,  в  продавцы  чужого  труда  или  ещё  похуже…
  «О  жизни  подумай» - это  ведь  угроза;  как  в  милиции.
    Пришло  время  выбора.  Или  в  рабы  с  надеждой  на  милости  господские,  или – попробовать  драться  за  свободу,  не  дать  себя  оседлать.

Мне  сегодня  предстоит  бороться.
Скачки!  Я  сегодня  фаворит.
Нынче  ставят  все  на  иноходца.
Но  не  я – жокей  на  мне  хрипит!
Он  вонзает  шпоры  в  рёбра  мне.
Зубы  скалят  первые  ряды.
Ах,  как  я  бы  бегал  в  табуне!
Но  не  под  седлом.  И – без  узды.