Спринтер

Усейн Картер по праву считался великим бегуном всех времён и народов, начав устанавливать рекорды сначала в школе, затем в колледже, а потом и в университете. Ещё тогда, в самом начале спортивной карьеры, остальные ребята завидовали ему, одарённому самой природой, а взрослые приходили на студенческие забеги, делая ставки.

И хотя уже это было действительно невероятным зрелищем, самое удивительное началось после того, как ещё совсем молодой и неопытный Усейн, решил побить мировой рекорд скорости на дистанцию в 100 метров. И как не удивительно, рекорд был побит им уже в двадцать пять лет, на глазах у многотысячной публики, заполнившей стадион, и, как говорил Усейн - без особых усилий.

Когда же рекорд был побит, а шумиха поутихла, Усейн почувствовал, что ему в общем-то больше не к чему стремиться: он установил новый рекорд и вряд ли в скором времени мог появиться человек, способный его побить. Но даже если бы это случилось, Усейн был уверен, что способен пробежать ещё быстрее.
Что же тогда было делать мировой знаменитости с такими уникальными способностями? Усейн решил побить рекорды скорости на всех, хоть немного известных стадионах. И конечно, постоянные переезды, перелёты и смена климатических и часовых поясов, давались ему куда сложнее, чем установление нового рекорда скорости.

Пока однажды он не оказался в маленьком норвежском городке Осло, чтобы добавить в свой список уже пятидесятый, юбилейный стадион и пятидесятый рекорд скорости. И стоит сразу сказать, что рекорд скорости на этом стадионе был не так уж и велик (по меркам Усейна, конечно), чтобы вызвать хоть какие-то сложности,Однако, всё оказалось гораздо сложнее и неожиданнее.
Когда Усейн прибыл в аэропорт Осло, их как обычно встречала делегация журналистов, спортсменов и простых зевак. Их - это Усейна и его тренера Маркуса Фишера, который по сути был нужен только для большей официальности спортивного турне, чем для пользы дела.

Сделав небольшое интервью, как всегда милый и добродушный Усейн отправлялся сразу на стадион, где он, как правило, задерживался всего на несколько часов, чтобы, подготовившись и «отстрелявшись», отправиться дальше. Так обычно бывало, если не мешала разница во времени, или стадион был не очень значителен, чтобы задерживаться для встречи с официальными лицами.

Так было и в этот раз. Поэтому, отправившись сразу на стадион, Усейн решил, что не задержится здесь дольше, чем того требует простейшая вежливость, тем более что ему не нравился здешний климат.

Стадион по своим характеристикам соответствовал всем требованиям олимпийского комитета. И хотя на его территории всё было как положено, даже стандартно, он всё равно был поистине уникальным, потому что располагался посреди небольшого кусочка скалистой суши, соединяясь с остальными островами небольшой перемычкой. Место было и правда удивительным, но Усейн прилетел не для того, чтобы любоваться пейзажами, а чтобы поставить очередную галочку в своём списке.

Одиночный забег, и де-факто новый рекорд трассы, был указан на вечернее время, чтобы жители Осло могли вернуться с работы и собраться на стадионе или перед телевизорами. А пока Усейн, оставив тренера в окружении журналистов и одевшись значительно теплее, чем местные, даже нацепив привезенные с собой перчатки, отправился на беговую дорожку, чтобы произвести ритуал приветствия и знакомства.
Несмотря на холод - сковывавший на себе всё внимание, Усейн всё же был поражён невероятной красотой, которая открывалась вокруг. Больше нигде в мире он не видел стадиона, вокруг которого виднелись заснеженные горы и царил невероятный покой и тишина. Он был уверен, что побить местный рекорд будет не только легко, но и приятно.

Подойдя к стартовой линии, и оглядевшись вокруг, на совершенно пустые кресла болельщиков, Усейн почувствовал, будто находился на сеансе медитации. Решив, что такое состояние даже к лучшему, он снял перчатки, и как обычно, присев на корточки, положил ладони на холодный грунт стартовой линии.

Так Усейн поступал с тех пор, как побил главный, мировой рекорд скорости, вначале казавшейся заоблачной даже ему. Но он дал слово, и вокруг собралось так много людей, что всё превратилось из личной прихоти в вызов, данный всему спортивному миру. Все камеры были направлены только на него - единственного бегуна, занявшего среднюю линию. Он не мог опозориться, только не сейчас. Тогда он сам, не очень понимая почему, опустился на колени перед стартом и расправил ладони на шершавой поверхности беговой дорожки.

В тот момент он осознал, что между ними существует связь: он - спринтер, а она - беговая дорожка, созданная для того, чтобы по ней бежать, и бежать как можно быстрее. Не сказать, чтобы он молился, но то, что происходило в тот момент, было чем-то очень личным. Чувствуя на себе гнёт камер и тысяч, даже миллионов глаз со всего мира, он понимал, что, возможно, это единственное, что он может, что это то, для чего он создан, если человек может быть создан для того, чтобы быть самым быстрым. Он понимал точно, а вернее чувствовал, что в этот момент есть только он и этот трек. И когда он так подумал, когда он осознал всё это не только умом, но всем своим телом, он почувствовал, как стадион будто заряжает его через пальцы, наполняя тело энергией, какой он прежде никогда не испытывал. Тогда, наполнив лёгкие глубоким вдохом и сложив пальцы в кулак, чтобы удержать в себе энергию, Усейн кивнул рефери о своей готовности, и заняв позицию, почувствовал, как приходится сдерживаться, чтобы не сорваться с места раньше сигнала, в жажде расправить накопившуюся энергию.

Тот забег оказался молниеносным во всех смыслах. Едва спринтер пересек линию финиша, мир уже осознал, быть может куда медленнее, чем бежал Усейн, что только что, на их глазах, произошло нечто невероятное. Рекорд скорости был побит с таким заделом на будущее, что однозначно стал той меркой уникальности, быть рядом с которой даже вторым, уже почётно.

И хотя больше ни на одном из стадионов Усейн не почувствовал той колоссальной энергии, что испытал в первый раз, он продолжал свой маленький ритуал приветствия, впервые оказываясь на новом стадионе.

Но оказавшись на стадионе в Норвегии, пропитавшись окружающим покоем, Усейн, хотя в начале ничего и не почувствовал - коснувшись дорожки, но вскоре начал серьёзно беспокоиться, ведь спустя минуту, потом другую он так и не почувствовал хоть какой-то прилив энергии, но потерял часть своей собственной. И впервые, оторвав ладони от дорожки, ему не хотелось сжать пальцы в кулак. Ведь удерживать было нечего.

Поднявшись, Усейн огляделся вокруг с опасением. Теперь его окружали не тишина и покой, а холодность и безразличие. Он не понимал, в чём дело. Да, этот стадион находится гораздо севернее тех, где он когда-либо бывал, и здесь не слышно и не чувствуется энергетики города, которая наверняка тоже оказывает своё воздействие. Но ведь он и раньше не обращал на это внимание. Для него были важны только он, стадион и этот момент перед стартом. Здесь всё это есть. Но почему же так не хватает сил даже для лёгкой пробежки?

Не понимая, что делать, ведь забег должен состояться всего через четыре часа, Усейн почувствовал, что совершенно промёрз, и не оглядываясь отправился в свой номер.

Погружённый в свои мысли, Усейн сидел в кресле возле электрической печки, когда постучав, но не дождавшись ответа, в комнату вошёл тренер, держа в руках лист бумаги.

- Ты представляешь… - начал тренер, встав рядом с Усейном, но не замечая его подавленного настроения. - Мне тут одна журналистка рассказала, что этот забег может оказаться не таким уж и простым, как нам казалось.

При этих словах Усейн будто очнулся ото сна и обратил всё внимание на тренера.

- Она рассказала, что их совсем новый, и во всех смыслах прекраснейший стадион, я, кстати, с ней согласен - место действительно сюрреалистичное, так вот, оказывается, что их стадион уже запятнан кровью. Я имею в виду, что на нём однажды умер спортсмен. Сердечный приступ сразил бегуна сразу после того, как тот пересёк финишную линию, прибежав не только первым, но и установив новый рекорд стадиона. Парню было всего девятнадцать. Он был из местных. Журналистка сказала, что скоро на стадионе установят памятную табличку с именем того парня и его рекордом скорости, который с тех пор так и не был побит. Хотя, как ты знаешь, скорость там не такая уж и большая. Тем более для тебя.

Трудно сказать, говорил ли тренер что-то ещё. По крайней мере Усейн этого не помнит. Взяв из рук тренера листок, оказавшийся распечаткой с краткой биографией того самого бегуна, что умер на стадионе и чей рекорд Усейн собирался побить, оставив далеко позади и сделав незначительным, он подумал, хотя и не верил во всякую мистику, что, быть может, всё дело в этом. Быть может, стадион не хочет, чтобы какой-то выскочка втаптывал своими кроссовками память о молодом парне, который рос где-то здесь, среди этих гор, и который буквально отдал свою жизнь за то, что любил, не останавливаясь до последней секунды.

До начала забега оставалось всего тридцать минут, когда полупустой стадион, рассчитанный на многотысячную публику следил за Усейном из разрозненно заполненных мест и с едва ли больше, чем десятком камер. Никто не ожидал ничего особенного: вот спринтер, вот рефери, вот через полчаса прозвучит выстрел и всё кончится, едва начавшись. И потому, быть может, только тренер, стоя под козырьком и съёжившись в зимней куртке и шапке, замечал, что с Усейном что-то не так.

Сложив руки на поясе, тот ходил из стороны в сторону возле стартовой линии. И хотя в этот раз он был одет лишь в термобельё, которое будет скинуто непосредственно перед стартом, казалось, что он совершенно не испытывает холода. То, что постороннему наблюдателю могло показаться обычным напряжением спортсмена перед стартом, на деле было внутренней борьбой. И не понятно, с внутренними или реальными, но борьба эта велась с призраками. Усейн понимал, что ему наверняка достаточно всего лишь немного поднапрячься, и если не с первой, то со второй или третьей попытки, он всё же побьёт рекорд, даже без помощи стадиона. Но всё было куда сложнее.

Подойдя к Усейну, чтобы забрать термобельё, тренер спросил: «Всё ли нормально?» И получив холодный, как Норвегия, но утвердительный ответ, вернулся под козырёк, видя, что ничего тут не нормально, хотя и не понимая, что именно.

Последним, что осталось на Усейне из тёплой одежды, были перчатки, которые он собирался снять в последний момент, потому что у него всегда быстро замерзали пальцы. Когда же были скинуты и они, Усейн склонился в привычной позе перед стартовой линией, упёршись ступнями в колодки и касаясь дорожки только кончиками пальцев.

Начиная с того самого стадиона, на котором Усейн поставил мировой рекорд скорости, он никогда прежде не разговаривал с беговой дорожкой, не потому что это казалось глупо, а просто не нужно. Ведь их связь была так естественна, что не требовала слов. Так растения, не сговариваясь с солнцем, заряжаются его энергией, потому что так оно и должно быть. Но в этот раз Усейн понимал, что без разговора не обойтись.

Приняв позу ещё за пару минут до старта, он так в ней и оставался, касаясь дорожки только кончиками пальцев, как осторожно и тактично касаются тех, кто от чего-то на нас обижен.

И это был верный шаг. В этот раз он не испытал упадка сил, хотя и прилива энергии тоже не было, он всё же чувствовал, как между дорожкой и подушечками пальцев пульсирует тонкий слой энергии.

С боку от Дорожки, рядом с рефери был установлен секундомер, по которому будет дан старт и который будет остановлен с пересечением черты. Над его большим, отсчитывающим последние секунды циферблатом, было выставлено небольшое по размеру, трёхзначное число с указанием предыдущего рекорда, который Усейну следовало побить. Взглянув на секундомер, и поняв, что времени почти не осталось, он закрыл глаза, глубоко вдохнул и, постаравшись вновь погрузиться в окружающую тишину, о чём-то заговорил с беговой дорожкой или, быть может, с духом самого рекордсмена.
Усейн так и простоял с закрытыми глазами, погружённый в себя, когда секундомер был сброшен до нуля и рефери дал старт, отразившимся о полупустые трибуны долгим эхом. Когда всё было кончено и Усейн молча направился в номер, чтобы переодеться и готовиться к отъезду, он и не догадывался о том, что в этот момент творилось на стадионе и как толпа журналистов рвалась к дверям его номера.

И дело было не только в том, что Усейн даже не взглянул на показания секундомера, и даже не собирался делать повторный забег, но оттого, что скорость его первого и единственного забега оказалась абсолютно равна той, какую в своё время установил молодой норвежец. И это цифры с его рекордом вновь отобразились на основном табло секундомера, что было воспринято местными как самое настоящее чудо.
Памятная табличка уже была готова, и её должны были установить возле беговой дорожки со дня на день. Медная табличка, с портретом спринтера и его рекордом, не побитым, но в точности подтверждённым.