Вуду

Это была одна из тех беззаботных ночей в «Роксане». Я был писателем — читай, бездельником; болтался в баре с такими же, как я. Сдружился больше с персоналом, чем с завсегдатаями.

В «Роксане» всегда играли хорошую музыку. Там всё было в голубом и пурпурном неоне, как в кино про будущее, но музыка пахла деревом. Даже стоящий на небольшой сцене рояль стилизован под деревянный акустический инструмент с огромным корпусом и раскрытой пастью крышки. Выглядел так, будто кто-то притащил на научную выставку древний компьютер из тех, большую часть которых надо было прятать под стол. И я на это клюнул.

Там частенько выступали местные музыканты и иногда даже нашумевшие рок-звёзды. Казалось, с этой сцены можно было играть хоть классику, хоть абсурдный экспериментал — в музыке всё равно будет нечто притягательное, свойственное только «Роксане». Я долго пытался понять, что это. И пришёл к выводу, что просто влюбился.

В ту ночь Чарли должен был играть один. Он пианист. Я явился в бар где-то двумя часами раньше него, чтобы поработать и перекинуться парой слов со Жбаном — то есть таращиться на мигающую палочку курсора и разговаривать с роботом-уборщиком.
Пришёл бармен Виктор, и мы стали ждать Чарли вдвоём. По Виктору, впрочем, никогда нельзя было сказать, что он кого-то ждёт: он всё время строил такое лицо, будто смертельно от тебя устал. При встрече сразу говорил, что у него на уме.

— Ты дурак, Феликс, — сказал Виктор.

— Мне очень жаль, — ответил было я с серьёзной миной, но не выдержал и расхохотался.

— Что ты опять здесь забыл? — чихвостил меня он. Так насупился, что я сложился пополам от смеха. — Найди работу.

— Я работаю, — оправдывался я, но Виктор не знал пощады.

— Даже Чарли работает! — бармен повертел пальцем в воздухе, видимо, показывая, насколько это удивительно. Чёрта помянешь…

Ворвался Чарли. Тощий, рыжий, с дурацкой ухмылкой на лице. Он всегда врывался, а не входил. Радостный или в бешенстве — но никогда не сутулился и не прятал глаза. Не чувствовал себя чужим; и в этом я завидовал ему больше всего.

Не дойдя до рояля, Чарли грохнулся на барный стул рядом со мной. Как всегда, с иголочки одетый: безупречно выглаженная рубашка, галстук и коричневый жилет. Мы провернули что-то среднее между рукопожатием и приветствием сутенёров с восточной окраины.

— Ты плохо на него влияешь, — проворчал Виктор. Мы засмеялись, как кретины.

— Да ладно тебе, — сказал Чарли, — налей нам по вуду, и больше ты меня тут не увидишь.

— Я больше тебя тут не увижу, — хохотнул Виктор, смешивая коктейль, — когда босс тебя уволит.

— Товарисч Виктор! — крикнул Чарли с придурковатым русским акцентом. — Два вуду должны быть у меня на столе через десять секунд, выполняйте.

Сам Виктор ещё не «включил ваньку», как мы называли эту метаморфозу. Его взяли на работу где-то полугодом ранее, когда русский акцент опять вошёл в моду. Для работы ему приходилось говорить нарочито грубее, потому что его английский был слишком хорош для эффекта клюквы (так его называют сами русские, клянусь). В тот момент Виктора выдавала только монотонность речи.

— Вся ночь впереди, — Чарли поднял шот, будто произносит тост. — Да будет она долгой!

Я рассмеялся. С ним никогда не поймёшь, искренне он говорит или пародирует кого-то. Мы выпили.

— Видел? — Чарли указал на рекламный экран над баром.

Я поднял глаза. С экрана на меня смотрел мужчина с резкими морщинами вокруг глаз и синеватыми от бритья впалыми щеками — лет пятидесяти. Капюшон бросал тень на лоб — казалось, он наблюдает за тобой исподлобья своим бледно-серым взглядом. Красноватые мешки под глазами. На правой щеке похожая на паука татуировка — восемь изогнутых линий, симметрично выходящих из одной точки. Мужчина держал необычную гитару — вертикально, как виолончель. На постере было видно только широченный гриф с восемью струнами. Надпись — «Томас Гейт».

— Краем глаза, — ответил я.

— Думаю поехать за ним в Уэльс, — сообщил Чарли.

У него было такое обыкновение, ходить на концерты понравившихся артистов ещё в трёх-четырёх городах. Я и сам был с ним в паре таких погонь.

— Не напугай его слишком сильно, — усмехнулся я. Музыканты почему-то нервничают, когда просишь их поставить второй или третий автограф на один и тот же альбом. Чарли безумно гордился вишенкой своей коллекции — пластинкой Twelve с двенадцатью размашистыми подписями и неприличным рисунком.

Я взглянул на постер, когда он ещё раз появился в слайд-шоу между рекламой духов и ирландского виски, и заметил новую деталь: Томас Гейт не столько держал гитару, сколько был привязан к её грифу. Чёрные жгуты, похожие на кабели, опутывали его кисти.

Бар наполнялся — двери разъезжались, пропуская желающих поразвлечься и промотаться. «Роксана» была магнитом для, как говорили русские, золотой молодёжи. Она была редкой жемчужиной среди баров, потому что не притягивала ни нищих, ни ханжей и шеймеров.

Хотелось надеяться, что кроме дамоклова меча морали их гнала сюда возрождающаяся мода на акустическую музыку. Мы научились рисовать музыку на экране и пускать её верхом на электромагнитных волнах, чтобы теперь снова восхищаться вибрацией струны в деревянном ящике… я посмеивался, но ничего не мог поделать даже с собой.

— Сегодня аншлаг! — Чарли на секунду оторвал взгляд от своего смарта. — Надо было пригласить Заки с барабанами.

— Иди работать, — заладил Виктор.

Светловолосый паренёк в модной куртке из перепластика упал на стул рядом со мной и заказал выпить. Он взглянул на меня, ухмыльнулся и пошевелил пальцами в каком-то вопросительном жесте — скорее всего, предлагал что-то купить. Я отвернулся и обнаружил, что Чарли исчез — он уже сидел за роялем на сцене и потирал ладони. Подскочила официантка Дели — она двигалась так энергично, что я чуть не получил дредами по лицу. Жемчужно улыбнулась мне. Забрала выпивку у Виктора и убежала.

Донеслись первые звуки со стороны сцены. Чарли начинал выступление совсем не так, как открывал двери, — плавно, медленно; так, чтобы я почти физически хотел услышать следующую ноту. Хотя и играя разношёрстные произведения, Чарли выстраивал их в особую композицию. Начинал с незамысловатых каверов на песни из шоу (это было ещё одним преимуществом «Роксаны» — босс загадочным образом защищал нас от копирайт-тирании); и постепенно гармония усложнялась, появлялись нишевые авторы, менялись эпохи. В какой-то момент он почти незаметно переходил на Моцарта и Людвига Вана, и зал ликовал.

Между знаковыми композиторами Чарли импровизировал. Аудитория в такие моменты погружалась в карты и разговоры, но я любил их больше всего. В знакомой мелодии порой бывает трудно услышать новую нотку, к ней привыкаешь; но импровизация — это сюрприз. То, чего не ждёшь.

Через пару часов я услышал то, чего не ждал — будто сороконожка поползла по басам, создавая причудливые диссонансы. Этот звук срифмовался с моими движениями, когда я барабанил по клавиатуре смарта — я вздрогнул и взглянул на Чарли. Именно в этот момент он пробежался пальцами по небольшой панели над клавишами рояля и включил термен-модуль, как мы в шутку его называем. В рояль Чарли была вмонтирована вещица, управляемая нейросетью. Она генерирует звук, дополняющий игру музыканта в реальном времени. Чарли предпочитает ей живых музыкантов и почти не пользуется его функциями за единственным исключением — звуком терменвокса. Термен-модуль своенравен и порой выкидывает коленца; но Чарли утверждает, что им
можно тонко управлять.

Через несколько тактов модуль завыл в тон мрачным трелям Чарли. Звук терменвокса всегда напоминал мне приглушённый ветром человеческий голос. Теперь он выл, словно зверь — неестественность звука пробрала меня. Должно быть, такую музыку играет зловещий Томас Гейт — я снова поднял глаза и дождался появления на экране его тяжёлого взгляда.

Рассеянно озираясь, я разглядел светловолосого парня, который недавно сидел рядом со мной. На лице красовалась похожая на паука татуировка: восемь жирных изогнутых полос расползались из центра щеки. Кажется, он сидел ко мне другим боком, когда был у бара. Он поймал мой взгляд и ухмыльнулся. По спине побежали мурашки.
Я понял, что их здесь больше — в разной одежде, за разными столиками. Пока я не видел татуировок, но остро чувствовал, что они собрались здесь посмотреть выступление.

Словно подтверждая мою догадку, двое встали из-за ближайшего к Чарли столика. Один носил капюшон, второй — модную шляпу. Они без всяких колебаний направились прямо к Чарли. Я увидел, как он повернулся к ним и что-то сказал, но в следующий момент мужчина в капюшоне оказался сзади и обхватил шею Чарли локтем. Второй замахнулся на него, но Чарли успел садануть его ногой по почкам. Виктор уже вскидывал тазер — ценитель шляп упал на пол и затрепыхался. Негромко хлопнул выстрел со стороны зала, и бармен спрятался за стойкой. Тот белобрысый парень держал в вытянутой руке пистолет.

Среди собравшихся началась паника — закричали женщины. Кто-то повалился на землю, кто-то побежал к выходу. Воспользовавшись шумом, я перемахнул через барную стойку поближе к Виктору. Над ухом громыхнул ещё один выстрел — во мне всё сжалось.

— Где охрана?! — проревел Виктор с нешуточным акцентом.

Охраны действительно не было. Виктор вынырнул из-за стойки, щёлкнул тазером — и, захрипев, повалился на пол рядом со мной. Кровь из прошитого выстрелом горла пропитывала его рубашку. Мой рассудок помрачнел.

— Я без оружия! Сдаюсь! — кричал я, пуская петухов.

Раздался хохот, в дерево стойки со стуком врезалось несколько пуль.

— Он сдаётся, — прикрикнул кто-то низким командным голосом. — Вылезай, и чтоб руки на виду.

Я вылез, с трудом передвигая ногами. Трое стояли в зале среди опрокинутых столиков. Белобрысый держал меня на мушке. Четверо крутились возле Чарли; он больше не сопротивлялся.

— Посмотришь шоу, — сказал тот, кто командовал. Это был мужчина в капюшоне. На секунду мне показалось, что это сам Гейт, но глаза были не того цвета. — Вживую всегда интереснее, м?

Окружившие Чарли паукоголовые отошли, и я увидел толстые чёрные шнуры, соединяющие его с роялем. Они выходили из-под крышки, опутывали ему запястья, шею и поясницу. Рубашка на нём была разорвана, рукава закатаны.

— Подойди поближе! — разрешил лидер, и меня толкнули в спину.

Я увидел, что на концах шнуров — иглы, уходящие Чарли под кожу. Как будто в рояле лежал персист — система жизнеобеспечения — только с чёрными трубками вместо прозрачных.

— Что вы… — силился выговорить я, но тут Чарли зашевелился. Мутным взглядом он посмотрел перед собой, на клавиатуру рояля, и извлёк несколько звуков.

— Чарли! — крикнул я.

— Чарли нет дома, — рассмеялся кто-то, — только музыка осталась.

Под дулом пистолета я стоял и смотрел, как мой друг начинает страшный концерт. Несколько паукоголовых достали камеры. Звуки набирали силу, аккорды выкладывали дорогу для мелодии. Потянувшись слабой рукой, Чарли включил термен-модуль. Невидимый терменвокс тихо завыл, подчиняясь гармонии. Мы стояли долго. Психопаты просто слушали выступление Чарли, не произнося ни слова. Они все были примерно моего возраста, не больше двадцати пяти лет каждому. И у всех что-то ледяное в глазах, как у Гейта с плаката.

В игру Чарли то и дело закрадывались нотки диссонанса. Сначала они резали слух, но постепенно сложились в понятную уху систему. Глаза Чарли слипались. Он смотрел безжизненным взглядом куда-то под клавиатуру, но играл так же живо, как обычно. Казалось, даже кольца из трубок на запястьях ему не помеха.

Резкое крещендо, от которого у меня что-то подпрыгнуло в животе. Как сумасшедшая певица из рок-оперы, завопил термен-модуль. Чарли играл, словно обозлённый на дирижёра оркестр — грубо, громогласно, поддразнивая фальшью. Он играл бесконечно долго, а мы стояли и смотрели.

Несколько раз Чарли сделал невразумительный переход от громкого стакатто к плавным трелям и обратно. Он сделал пару длинных пауз — и скоро музыка оборвалась. На полуслове, без всякого намёка на завершение; повисла в прохладном воздухе бара. Только кондиционеры тихо гудели под потолком. Чарли обмяк. Двое паукоголовых залезли под крышку рояля и недолго покопались там.

— Пусть найдёт нас, — бросил через плечо их лидер, уходя, — если захочет ещё.

Я стоял как вкопанный, пока за ними не съехалась дверь. Затем бросился к Чарли, долго тряс его и пытался отсоединить от инструмента.

Никак не получалось вызвать врачей — они приехали только через полчаса. Не задавали вопросов и не давали ответов. Полиции не дождались вообще. Лишь краем уха я слышал, что парой дней позже арестовали двоих или троих паукоголовых, связав это со смертью Виктора. Но скоро отпустили — связь оказалась слишком слабой. По документам он то ли застрелился, то ли словил передоз.

Запись выступления Чарли всплыла под названием «Вуду», но осталась почти незамеченной.

Чарли долго не приходил в себя в больнице.