Елена Сомова. Без вины виноватые. Рассказ

Елена Сомова. Без вины виноватые. Рассказ.

Тетя Поля, сестра моего деда, попала в Кунцевский детский дом в 4-летнем возрасте с двухмесячным младенцем на руках: несла его, как живую куклу, кормила из бутылочки молочком. Куклой тети Поли был мой дедушка Матвей. Полина и Матвей оказались детьми врагов народа, вырванных из дома ночью и увезенных на «черном вороне» сталинскими прислужниками, а их детей до утра приютили соседи, утром же забрали и увезли в детдом оповещенные соответствующие службы. Детский дом в Подмосковном Кунцево собирал сотни таких сирот, с младенчества несших груз вины за своих безвинно убиенных в концлагерях родителей.
Крошечный Матвейка был единственным лучиком родства для Полины, девочка не расставалась с братом ни на минутку. Вокруг нее сплотилась ватага защитников и помощников, таких же сирот, и воспитатели доверяли любви детей вначале, пока Полина привыкала к детскому дому. Когда слезы по оторванным от объятий родителям уже не разрывали грудь ночными слезами, младенчика Матвея забрали в мальчишескую группу, и сестренке давали с ним общаться в свободное от занятий общественно-полезным трудом и учением, время.
Детей в детском доме разделили по способностям и склонностям: были группы танцев, гимнастики, музыки, рисования, вышивания, шитья и обязательно — грамотности. Старших мальчиков учили столярному, обувному делу: учили ремонтировать и чистить обувь, ухаживать за конём, да, в детдоме был конь Сивый, который в упряжке привозил детям провизию, подстегиваемый конюхом Василием. Самых старших девочек учили готовить еду, маленьких учить готовить было невозможно: они сразу, и очень быстро, съедали всё до крошки.
Тетя Поля вышивала цветы на белой ткани, когда хорошо научилась вышивать, ей и девочкам, которые вместе с ней ходили к маленькому Матвею, доверили вышивать скатерть по нижнему краю букетами цветов. Учительница была очень строгая, но жаловаться было нельзя, а то лишишься учения и станешь бродяжкой, не умея ничего.
Гимнастические группы строили пирамиды и махали флажками, танцевальные — учили народным танцам: русским и грузинским, танцевали лезгинку. Балету в детдоме не учили. Приехали один раз две учительницы балета, устроили смотр. Весь детдом отмывали и воспитатели и дети постарше, чистили к их приезду каждую ступеньку, варили вишневый компот, а они посмотрели на детдомовцев, повздыхали над детьми, поплакали и уехали.
Когда Матвей подрос, учился рисовать и играть на струнных инструментах. До глубокой старости дедушка Матвей умел хорошо рисовать, особенно коней: и скачущих, и гуляющих, и на дыбы встающих в ржании. Мальчишкой в детдоме он очень смышленым рос, очень любил сестру Полю. Она ему была как настоящая мать: докармливала, когда был малышом, печенье всегда ему оставляла свое, все мысли девочки, получившей такой тяжелый стресс от внезапного прощания с родителями, отрывания прямо от материнской и отцовской груди, сказывалось в сиротской душе крепкой привязанностью к брату. В детском доме Матвей научился быть и музыкантом, и художником, и сапожником: до старости чинил обувь всей своей разросшейся семье и многим соседям. В юношестве дед руководил оркестром струнных инструментов, ездил со своим оркестром в Одессу играть концерты. И даже когда я уже подросла, дедушка Матвей в Одессу ездил с детдомовским другом по фамилии Кузнечик, а звали друга Марк Ефимович, они очень дружны были, и сады у них, почетных автозаводцев, коммунистов, по соседству оказались, в одном проезде. Это был пятый сад в Автозаводском районе, наша беседка 1115, а Марка Ефимовича — через дорогу влево — третья.
Маленькому Матвею Поля была матерью всю жизнь, он родителей не знал, не помнил, но Поля показывала ему фотографию папы и мамы. Лица едва проступали на снимке: еврейские кудри, интеллигентные улыбки родителей, маленькие плечи мамы и статная фигура отца, — такие родственные облики несли в себе эти обездоленные дети, родительский дом которым заменили казенные стены и суровые, требовательные воспитатели.
Помню, как дедушка Матвей каждый год собирал всей партийной ячейкой садоводческого товарищества № 5 ягоды и яблоки для детей Кунцевского детдома, он отвозил детям из детского дома дары из своего сада. Мне так было радостно, что дети-сироты поедят, как домашние: ягод и яблок из сада дедушки Матвея. Из детдома, побыв с сиротами, пожалев, рассказав сказки ребятам и подарив им мои рисунки, которые я специально готовила для поездки деда, подумав и погоревав, дедушка ехал в Москву к тете Поле и тете Зое, а потом уже домой, в город Горький. Тетя Поля из Горького с дочерью Зоей, уехали, когда мне было лет пять, примерно. В Горьком тетя Поля с тетей Зоей жили на пр. Кирова, в доме, украшенном сталинским ампиром, и дед по этому поводу с моим папой и друзьями семьи вели обличительные беседы, выражая обиду на сиротство деда и тети Полины, обиду на Сталина за родителей, убитых и реабилитированных уже в 70-80-е годы. Я помню: пришло письмо из Правительства СССР с извинением о гибели родителей деда и тети Поли. Их объявили прощёнными, реабилитированными, и то, что они умерли от побоев и истощения в концлагере Сталина, оказывается, досадная ошибка.

По этому поводу собрались все, и приехали даже детдомовские друзья деда Матвея, оркестранты, с которыми он давал концерты в Одессе.

Когда я подросла, стала учиться музыке, узнала о сиротстве моего дедушки и его сестры, то преварить умом всё стразу было трудно: только поняла всё о сестре моей бабушки по материнской линии тете Тасе, бывшей узницы фашистского концлагеря, а тут по линии отца возникли такие интересные факты… Очень жалко было деда и тетю Полю и их родителей, они ж мои прабабушка и прадедушка. А жена деда Матвея, баба Лиза, Елизавета Орефьевна, была очень скромной трудолюбивой женщиной, сибирских кровей, любила шить и очень вкусно готовила. Только сейчас, обратившись к их истории, я поняла, почему дед однажды, когда мне было лет 10, поехал вдруг в Ригу к еще одному своему сыну, о котором ему сообщила в письме умирающая женщина. Оказывается, дед Матвей в Одессе однажды познакомился с девушкой из Прибалтики, и короткая любовь между концертами обернулась через девять месяцев ребенком: сыном, о котором дед знал из письма от той женщины, но не мог участвовать в его воспитании и переживал. Мать прибалтийского сына умерла рано, была слаба здоровьем, а приехать в Ригу дед Матвей смог только через год: отослал деньги на лечение, собирал средства на поездку и на подарки. Тетя Поля хотела поехать с ним, беспокоясь за деда, но тогда не хватило бы денег: дорогая поездка была, не по карману. В Одессе дед зарабатывал концертами, не гулять ездил, билет в один конец покупал, а оттуда ехали на заработанные деньги. В Прибалтику же ехать надо было, основательно поднакопив средств, чтобы не опозориться перед сыном.
После окончания ремесленного училища дед Матвей остался преподавать в этом училище, потом стал работать на Автозаводе мастером, а музыка стала увлечением, — не основным делом жизни. Матвею Евсеевичу пришлось не только своих родных детей поднимать на ноги: моего отца и его брата Анатолия, но он и тете Поле всегда помогал, как матери.
Сиротское сознание не отпускает лучики родственной связи.
24 июня 2020 г