Звуковая машина. Роальд Даль

Был тёплый летний вечер, и Клауснер быстро вошёл в ворота, обогнул дом и пришёл в сад. Он шёл по саду до самого деревянного сарая, отпер дверь, вошёл внутрь и закрыл дверь за собой.
Внутри сарай представлял собой неокрашенную комнату. Слева у стены стоял длинный деревянный верстак, а на нём, среди разбросанных проводов, батареек и маленьких острых инстументов стоял чёрный ящик длиной около 3 футов в форме детского гробика.
Клауснер пересёк комнату и подошёл к ящику. Крышка была снята, он нагнулся и начал рыться среди разноцветных проводов и серебристых трубок. Он поднял кусочек бумаги, лежащий рядом, тщательно изучил его, положил назад, вновь заглянул в ящик и начал осторожно потягивать за провода, чтобы проверить соединение; он вновь взглянул на листок, затем вновь – в ящик, затем вновь – в листок, проверяя каждый провод. Он делал это, возможно, в течение часа.
Он положил руку на переднюю часть ящика, где были три циферблата, и начал вращать их, одновременно следя за движениями механизма в ящике.  Всё это время он продолжал тихо произносить слова себе под нос, кивать и иногда улыбаться, пока его руки двигались, пальцы быстро и проворно перебирали провода, а рот странно изгибался, когда движения становились слишком деликатными или трудными. Он говорил: “Да… да… А теперь вот этот… Да… Да… Это правильно? Это… где моя диаграмма?… Ах, да… Конечно… Да, да… Это правильно… А теперь… Хорошо…. Хорошо… Да, да, да, да”. Его концентрация была полной, движения – быстрыми, он работал торопливо, затаив дыхание, подавляя сильное возбуждение.
Внезапно он услышал шаги на дорожке снаружи, выпрямился и быстро обернулся, когда дверь открылась и вошёл высокий человек. Это был Скотт. Это был всего лишь Скотт, доктор.
“Ну-ну, - сказал доктор. - Вот, значит, где вы скрываетесь по вечерам”.
“Здравствуйте, Скотт”, - сказал Клауснер.
“Я как раз проезжал мимо, - сказал ему доктор, - поэтому решил заглянуть и посмотреть, как у вас дела. В доме никого не было, поэтому я пришёл сюда. Как ваше горло?”
“Прекрасно. Хорошо”.
“Раз уж я здесь, я мог бы взглянуть на него”.
“Пожалуйста, не беспокойтесь. Я выздоровел. Я в порядке”.
Доктор начал чувствовать напряжение в комнате. Он взглянул на чёрный ящик на верстаке, затем вновь – на мужчину. “Вы забыли снять шляпу”, - сказал он.
“Ах, да?” Клауснер поднял руку, снял шляпу и положил на верстак.
Доктор подошёл ближе и наклонился к ящику. “Что это? - спросил он. - Собираете радиоприёмник?”
“Нет, просто дурачусь”.
“Выглядит довольно сложно”.
“Да”. Клауснер выглядел напряжённым и отвлечённым.
“Что это? - спросил доктор. - У него довольно устрашающий вид”.
“Просто одна идея”.
“Какая?”
“Имеет отношение к звуку, только и всего”.
“Святые небеса! Разве вам мало подобных вещей днём?”
“Мне нравится звук”.
“По вам так и скажешь”. Доктор пошёл к двери, обернулся и сказал: “Что ж, не буду вас беспокоить. Рад, что с вашим горлом всё в порядке”. Но он продолжал стоять, глядя на ящик, заинтригованный его сложным содержимым, желая понять, что задумал его странный пациент. “Для чего на самом деле это предназначено? - спросил он. - Вы сделали меня назойливым”.
Клауснер посмотрел вниз, на ящик, затем – на доктора, а затем начал почёсывать мочку правого уха. Наступила пауза. Доктор стоял у двери, ждал и улыбался.
“Хорошо, я вам расскажу, если вам интересно”. Наступила ещё пауза, и доктор видел, что Клауснер подыскивает слова, чтобы начать.
Он переступал с ноги на ногу, тянул за мочку уха, смотрел на свои ступни, а затем, наконец, медленно сказал: “Ну, это вроде как… теория очень проста, на самом деле. Человеческое ухо… вы знаете, что оно не может услышать всего. Есть звуки низких и высоких частот, которые не улавливает ухо”.
“Да, - сказал доктор. - Да”.
“Ну, грубо говоря, если нота настолько высока, что в ней больше 15000 колебаний в секунду, мы не можем её услышать. У собак слух лучше. Вы знаете, что можете купить свисток с таким высоким звуком, что сами его не услышите. Но собака услышит”.
“Да, я видел такой”.
“Конечно, видели. А ещё выше по шкале, выше ноты свистка, есть другая нота – колебание, если хотите, но я предпочитаю думать об этом как о ноте. Её вы тоже не можете услышать. А дальше по шкале происходит бесконечное повышение нот… есть нота настолько высокая (если бы наше ухо могло услышать её), что её вибрации достигают миллиона раз в секунду… а другая – выше в миллион раз… и всё дальше, всё выше, сколько хватает чисел, а их… бесконечность… вечность… выше звёзд”.
С каждой секундой Клауснер всё больше оживлялся. Он был мужчиной хрупкого сложения, нервным и дёргающимся, с постоянно двигающимися руками. Его большая голова склонялась к левому плечу, словно его шея не была достаточно сильна для того, чтобы поддерживать её. Его лицо было безволосым и бледным, почти белым, и светло-серые глаза, мигающие и  всматривающиеся из-за пары очков в стальной оправе, были растерянными, несфокусированными, отстранёнными. Он был мужчиной хрупкого сложения, нервным, дёргающимся, похожим на моль, мечтательным и рассеянным, способным приходить во внезапное возбуждение и оживление, и теперь доктор, глядя в это странное бледное лицо и светло-серые глаза, чувствовал, что в этом человечке было что-то от дальнего, огромного неизмеримого расстояния, словно разум был очень далеко от тела.
Доктор ждал, пока он продолжит. Клауснер вздохнул и крепко сцепил руки. "Я верю в то, - произнёс он уже медленнее, - что вокруг нас постоянно находится мир звуков, которые мы не слышим. Возможно, что в тех высоких, неуловимых нашим ухом частотах, создаётся новая прекрасная музыка с тонкой гармонией и жестоким мучительным диссонансом, которая свела бы нас с ума, если бы только мы могли её слышать. Там может быть что угодно…  из того, что нам известно, там может быть… "
"Да, - сказал доктор, - но это не слишком вероятно".
"Почему нет? Почему нет? - Клауснер указал на муху, сидящую на витке медной проволоки на верстаке. - Видите эту муху? Какой она производит шум? Никакого… слышимого нами. Но мы знаем, что она может свистеть на очень высокой ноте или лаять, или квакать, или петь песню. У неё есть рот, не так ли? У неё есть рот?"
Доктор посмотрел на муху и улыбнулся. Он всё ещё стоял у двери, положив руку на ручку. "Так значит, вы собираетесь это проверить?" - спросил он.
"Некоторое время назад, - сказал Клауснер, - я создал простой инструмент, который доказал мне существование многих странных неслышимых звуков. Часто я сидел и смотрел, как стрелка моего инструмента фиксирует присутствие звуковых колебаний в воздухе, в то время как я сам ничего не слышал. Вот эти звуки я хочу услышать. Я хочу узнать, откуда они приходят и кто или что создаёт их".
"И вон та машина на верстаке позволит вам услышать эти звуки?" - спросил доктор.
"Может быть. Кто знает? Пока мне не везёт. Но я произвёл несколько изменений, и сегодня вечером готов к следующей попытке. Эта машина, - сказал он, дотронувшись до неё руками, - создана для того, чтобы улавливать звуковые колебания слишком высоких частот для различимости человеческим ухом и переводить их в шкалу слышимых тонов. Я настраиваю её, почти как радио".
"Каким именно образом?"
"Это несложно. Скажем, я хочу услышать писк летучей мыши. Это довольно высокочастотный звук - около 30000 вибраций в секунду. Обычное человеческое ухо не может услышать его. Но если бы в этой комнате была летучая мышь, и я повернул бы тумблер на 30000, я услышал бы писк очень чётко. Я услышал бы даже правильную ноту фа-диез или си-бемоль, или любую другую, просто на более низкой частоте. Вы не понимаете?"
Доктор смотрел на длинный, чёрный ящик, похожий на гроб. "Вы собираетесь попробовать сегодня вечером?"
"Да".
"Что ж, желаю вам удачи". Он посмотрел на часы. "Батюшки! - сказал он. - Я должен бежать. До свидания и спасибо, что рассказали мне. Я должен заскочить как-нибудь опять и узнать, что у вас вышло". Доктор вышел и закрыл за собой дверь.
Ещё немного времени Клауснер возился с проводами в коробке, затем выпрямился и сказал возбуждённым шёпотом: "Теперь попытаемся вновь… На этот раз вынесём её в сад… а потом, возможно… приём будет лучше. Подними её… осторожно… О, Боже, она тяжёлая!" Он вынес ящик к двери, обнаружил, что не может открыть её с ящиком в руках, отнёс его назад, поставил на верстак, открыл дверь и вынес ящик в сад с некоторыми трудностями. Он осторожно поставил его на маленький деревянный стол, стоящий на газоне. Затем вернулся в сарай и взял пару наушников. Он присоединил наушники к машине и вставил их в уши. Движения его рук были быстрыми и точными. Он был возбуждён, дышал громко и быстро через рот. Он продолжал произносить про себя словечки утешения и ободрения, словно боялся - боялся того, что машина не заработает, как и того, что может случиться, если она заработает.
Он стоял в саду возле деревянного стола, такой бледный, маленький и худой, что был похож на недокормленного беспризорного ребёнка из старых времён. Солнце уже зашло. Ветра не было, не было и ни звука. С того места, на котором он стоял, он мог видеть соседский сад через низкую изгородь, и там шла женщина с цветочной корзинкой на локте. Он некоторое время смотрел на неё, не думая о ней. Затем повернулся к ящику на столе и нажал выключатель. Он положил левую руку на регулятор громкости, а правую - на ручку, которая двигала иглу по широкому центральному циферблату, как шкала длины волн на радиоприёмнике. На циферблате были разные отметки, разграниченные на диапазоны, начиная 15000 и заканчивая 1000000.
Теперь он склонился над машиной. Его голова клонилась на одну сторону в напряжённом прислушивающимся внимании. Правая рука начала поворачивать тумблер. Стрелка медленно ползла по циферблату, так медленно, что он едва мог заметить её движение, и в наушниках послышалось слабое прерывистое потрескивание.
За этим потрескивающим звуком слышалось отдалённое жужжание, которое принадлежало самой машине, и больше ничего. Когда он слушал, у него появилось странное ощущение, чувство, что его уши находятся далеко от головы, что каждое ухо соединено с головой тонкой жёсткой проволокой, как щупальце насекомого, и что эти провода удлиняются, что уши поднимаются всё выше к тайной и запретной территории, в опасную ультразвуковую область, где уши ещё никогда не были и где они не имеют права быть.
Стрелка медленно ползла по циферблату, и внезапно он услышал крик, страшный пронзительный крик; он подпрыгнул и уронил руки, вцепившись в край стола. Он смотрел вокруг себя, словно ожидая увидеть того, кто кричал. Но он никого не видел, кроме женщины в соседском саду, и, определённо, кричала не она. Она стояла, склонившись над жёлтыми розами, срезала их и складывала в корзину.
И вновь - этот нечеловеческий крик, словно исходящий не из горла, резкий и короткий, очень ясный и холодный. В самой ноте было минорное металлическое звучание, какого он никогда не слышал раньше. Клауснер оглянулся, инстинктивно ища источник звука. Соседка была единственным живым существом в поле зрения. Он видел, как она наклоняется, берёт розовый стебель пальцами одной руки и срезает ножницами. Он вновь услышал крик.
Он раздался в тот самый миг, когда розовый стебель был срезан.
Женщина выпрямилась, положила ножницы в корзину и повернулась, чтобы уйти.
"Миссис Саундерс! - закричал Клауснер, и его голос дрожал от возбуждения. - О, миссис Саундерс!"
Оглянувшись, женщина увидела стоящего на газоне соседа: фантастического человечка в наушниках, машущего руками, зовущего её таким высоким и громким голосом, что она встревожилась.
"Срежьте ещё одну! Пожалуйста, скорее, срежьте ещё одну!"
Она неподвижно стояла, уставясь на него. "Зачем, мистер Клауснер? - спросила она. - В чём дело?"
"Прошу вас, делайте, что я говорю. Просто срежьте ещё одну розу!"
Миссис Саундерс всегда считала своего соседа довольно своеобразным человеком, теперь же он показался ей совершенно чокнутым. Её первым побуждением  было побежать в дом и привести мужа. Нет, подумала она. Нет, он не опасен. Я сделаю так, как он говорит, чтобы не раздражать его. "Конечно, мистер Клауснер, если хотите", - сказала она. Она достала ножницы из корзины, наклонилась и срезала розу.
Клауснер вновь услышал ужасный нечеловеческий крик в наушниках; он вновь раздался в тот момент, когда стебель был срезан. Он снял наушники и побежал к изгороди между садами. "Хорошо, - сказал он. - Достаточно. Больше не надо. Пожалуйста, не надо больше".
Женщина стояла с жёлтой розой в одной руке, с ножницами в другой, глядя на него.
"Я сейчас кое-что вам скажу, миссис Саундерс, - сказал он, - чему вы не поверите". Он положил руки на изгородь и пристально взглянул на неё через очки. "Сегодня вечером вы нарезали корзину роз. Острыми ножницами вы резали стебли живых существ, и каждая роза кричала ужасно. Вы это знали. миссис Саундерс?"
"Нет, - сказала она, - определённо".
"Но так уж оно есть, - сказал он. Он дышал довольно часто, но пытался сдержать возбуждение. - Я слышал, как они кричали. Каждый раз, когда вы срезали розу, я слышал крик боли. Звук очень высоких частот, приблизительно 132000 колебаний в секунду. Вы никак не могли это услышать. Но я слышал".
"Правда, мистер Клауснер?" - она прикинула, что сможет добежать до дома за 5 секунд.
"Вы можете сказать, - продолжал он, - что у розового куста нет нервной системы, чтобы чувствовать, и горла, чтобы кричать. И вы не ошибётесь. Их у него нет. По крайней мере, таких, как у нас. Но как вы можете знать, миссис Саундерс, - он наклонился через забор и говорил свирепым шёпотом, - как вы можете знать, что розовый куст не чувствует такой же боли, когда кто-то перерезает его стебель, какую почувствуете вы, если кто-то отрежет вам кисть руки садовыми ножницами? Как вы можете знать? Роза ведь живая, не так ли?"
"Да, мистер Клауснер. О, да и спокойной ночи". Она быстро повернулась и побежала к дому. Клауснер вернулся к столу. Он надел наушники и некоторое время стоял, слушая. Он всё ещё слышал слабый потрескивающий звук и жужжание машины, но ничего более. Он наклонился и коснулся белой ромашки, растущей на газоне. Он зажал её между большим и указательным пальцами и медленно потянул вверх и вбок, пока стебель не перервался.
С того момента, как он начал тянуть, к тому моменту, как стебель порвался, он слышал, отчётливо слышал в наушниках слабый, высокочастотный, странно-нечеловеческий крик. Он взял ещё одну ромашку и сорвал. Он вновь услышал крик, но на этот раз не был уверен, что он выражал боль. Нет, это была не боль, а удивление. Или боль? Это не выражало ясно ни одной эмоции или чувства, известных людям. Это был просто нейтральный, холодный крик: одна-единственная безэмоциональная нота, не выражающая ничего. С розами было то же самое. Он ошибался, называя это криком боли. Цветок, возможно, не чувствует боли. Он чувствует что-то ещё, чего мы не знаем, чему у нас нет названия, что можно называть как угодно.
Он встал и снял наушники. Становилось темно, и он видел пятна света, горящего в окнах окрестных домов. Он осторожно снял ящик со стола, отнёс в сарай и поставил на верстак. Затем вышел, запер дверь за собой и пошёл в дом.
На следующее утро Клауснер встал на рассвете. Он оделся и направился прямиком в сарай. Он поднял машину и вынес наружу, обеими руками прижимая её к груди и пошатываясь под её весом. Он миновал дом, вышел из ворот, перешёл через дорогу и пошёл в парк. Там он остановился и осмотрелся, затем продолжил путь и остановился под большой берёзой, поставив машину на землю близко к стволу. Он быстро вернулся в дом, взял топор из угольного подвала и принёс в парк. Он положил топор на землю рядом с деревом. Затем оглянулся, нервно глядя через толстые стёкла по сторонам. Никого не было рядом. Было 6 часов утра.
Он надел наушники и включил машину. Мгновение он прислушивался к знакомому жужжанию, затем взял топор, широко расставил ноги и ударил изо всех сил по основанию ствола. Лезвие глубоко вошло в дерево и осталось в нём, и в момент проникновения он услышал самый необычный звук в наушниках. Это был новый звук, какого он никогда не слышал раньше: грубый, немузыкальный, громкий, недовольный, низкочастотный крик, не быстрый и короткий, как у роз, но протяжный, как рыдание, на протяжении целой минуты, раздавшийся громче всего в момент удара и постепенно слабеющий.
Клауснер в ужасе смотрел на то место, где топор проник в древесину, затем мягко взялся за рукоятку, вытащил лезвие и бросил топор на землю. Пальцами он дотронулся до пореза на стволе, щупая края, пытаясь свести их вместе, и повторял: "Дерево… о, дерево… Прости, прости… она заживёт… она хорошо заживёт".
Некоторое время он стоял, положив руки на ствол, затем внезапно повернулся и поспешил из парка через дорогу, через ворота, обратно в дом. Он подошёл к телефону, сверился со справочником, набрал номер и подождал. Он крепко держал трубку  в левой руке и нетерпеливо постукивал по столу правой. Он слышал жужжание на другом конце, затем щелчок поднятой трубки и сонный мужской голос, говорящий: "Алло. Да".
"Доктор Скотт?" - спросил он.
"Да. Слушаю".
"Доктор Скотт. Вы должны немедленно приехать… пожалуйста, быстрее".
"Кто говорит?"
"Клауснер. Вы помните, что я говорил вам прошлым вечером о моём эксперименте со звуком и как я надеялся, что…"
"Да-да, конечно, но в чём дело? Вы больны?"
"Нет, не болен, но…"
"Сейчас 6.30, - сказал доктор, - и вы звоните мне, но вы не больны".
"Прошу вас, приезжайте. Приезжайте скорее. Я хочу, чтобы кто-нибудь это услышал. Это сводит меня с ума! Я не могу в это поверить…"
Доктор слышал обезумевшие, почти истерические нотки в голосе мужчины, такие же, как в голосах людей, которые звонили и говорили: "Произошёл несчастный случай. Приезжайте скорее".
Он медленно сказал: "Вы действительно хотите, чтобы я встал с постели и приехал?"
"Да, немедленно, пожалуйста".
"Хорошо, тогда… выезжаю".
Клауснер сел у телефона и начал ждать. Он пытался вспомнить, каким был крик дерева, но не мог. Он помнил только, что он был чудовищным и устрашающим, и его тогда затошнило от страха. Он попытался представить себе, какой звук издало бы человеческое существо, если бы ему пришлось стоять, прикованным к земле, если бы ему в ногу намеренно воткнули что-то острое так, что лезвие вонзилось бы и вклинилось в порез. Такой же звук? Нет. Совсем другой. Звук дерева был хуже любого человеческого звука из-за этого пугающего качества, лишённого тонов, рождённого не в горле. Он начал задумываться о других живых существах и внезапно подумал о поле жёлтой пшеницы, прямой и живой, когда по нему едет косилка, срезая стебли, по 500 стеблей в секунду. О, мой Бог, какой звук может издавать пшеница? 500 пшеничных колосьев кричат вместе, и в следующую секунду срезаются ещё 500, и они кричат, и нет, подумал он, я не хочу идти на поле с моей машиной. Я не смогу есть хлеб после этого. Но как насчёт картошки, капусты, моркови и лука? И яблок? Ах, нет. С яблоками всё в порядке. Они падают сами, когда созрели. С яблоками всё в порядке, если вы позволите им упасть вместо того, чтобы срывать с ветки. Но не овощи. Не картошка, например. Картошка обязательно закричит, и так же - морковка, лук и капуста.
Он услышал, как щёлкнула задвижка на воротах, вскочил, вышел и увидел высокого доктора, идущего по дорожке с маленьким чёрным саквояжем в руке.
"Так в чём же дело?" - спросил доктор.
"Идёмте со мной, доктор, я хочу, чтобы вы это услышали. Я позвал вас, потому что рассказывал только вам. Это через дорогу в парке. Пойдёмте?"
Доктор взглянул на него. Теперь Клауснер выглядел спокойнее. В нём не было признаков помешательства или истерии, он был просто обеспокоен и возбуждён.
Они пошли через дорогу в парк, и Клауснер показал дорогу к высокой берёзе, у подножия которой стоял длинный чёрный ящик, похожий на гроб, и лежал топор.
"Зачем вы вынесли её сюда?" - спросил доктор.
"Я хотел найти дерево. В саду нет больших деревьев".
"А зачем топор?"
"Скоро увидите. Но сейчас наденьте наушники, пожалуйста, и слушайте. Слушайте внимательно и затем скажите мне точно, что вы услышали. Я хочу удостовериться…"
Доктор улыбнулся, взял наушники и надел.
Клауснер наклонился и включил кнопку на панели машины. Затем взял топор, расставил ноги, готовый ударить. Он замер на мгновение.
"Вы что-нибудь слышите?" - спросил он доктора.
"Слышу что?"
"Какой-нибудь звук?"
"Только жужжание".
Клауснер стоял с топором в руках, пытаясь заставить себя размахнуться, и когда он смог, он думал, что почувствовал - он мог в этом поклясться - движение земли под ногами. Он почувствовал, как почва сдвинулась, словно корни дерева зашевелились под землёй, но было слишком поздно остановить размах, и лезвие ударило в дерево и вклинилось в ствол. В этот момент высоко над головой послышался треск раскалывающейся древесины и шум листьев, трущихся друг о друга. Оба мужчины взглянули вверх, и доктор закричал: "Берегитесь! Бегите! Быстрее!"
Доктор сорвал наушники с головы и быстро побежал прочь, но Клауснер стоял, как зачарованный, глядя на большую ветку длиной около 60 футов, которая медленно наклонялась, ломаясь, треща и раскалываясь в самом толстом месте, где она присоединялась к стволу. Ветка обломилась, и Клауснер успел отпрыгнуть как раз вовремя. Ветка упала на машину и разбила её на кусочки.
"Силы небесные! - закричал доктор, подбегая. - Близко упала! Я думал, она вас зацепит!"
Клауснер смотрел на дерево. Его большая голова склонялась в одну сторону, и на безволосом белом лице застыло выражение ужаса. Он медленно подошёл к дереву и выдернул лезвие топора из ствола.
"Вы это слышали?" - сказал он, поворачиваясь к доктору. Его голос был едва слышен.
Доктор всё ещё тяжело дышал, запыхавшись от бега и возбуждения. "Слышал что?"
"В наушниках. Слышали что-нибудь, когда топор ударил?"
Доктор начал потирать шею сзади. "Ну, - сказал он, - на самом деле…". Он помолчал, нахмурился и закусил губу. "Нет, я не уверен. Я не могу быть уверен. Не предполагаю, что наушники были на мне дольше секунды после того, как топор ударил".
"Да-да, но что вы слышали?"
"Не знаю, - сказал доктор. - Не знаю, что я слышал. Возможно, шум сломанной ветки". Он говорил быстро и довольно раздражённо.
"На что он был похож? - Клауснер слегка нагнулся вперёд, глядя на доктора тяжёлым взглядом. - На что именно он был похож?"
"О, чёрт! - сказал доктор. - Я не знаю. Меня больше интересовало поскорее убраться. Давайте забудем".
"Доктор Скотт, на-что-именно-он-был-похож?"
"Ради Бога, как я мог понять, когда на меня падало полдерева и мне надо было спасаться бегством?" Доктор явно нервничал. Клауснер почувствовал это теперь. Он стоял неподвижно, глядя на доктора, и молчал целых полминуты. Доктор помялся, пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. "Что ж, - сказал он, - нам лучше вернуться".
"Послушайте", - сказал человечек, и его гладкое белое лицо внезапно окрасил румянец.
"Послушайте, зашейте рану". Он указал на последнюю зарубку от топора на стволе. "Зашейте поскорее".
"Не глупите", - ответил доктор.
"Делайте, что я говорю. Зашейте". Клауснер держал ручку топора и говорил тихо, странным, почти угрожающим тоном.
"Не глупите, - повторил доктор. - Я не могу зашить зарубку на дереве. Бросьте. Давайте вернёмся".
"Значит, вы не можете зашить дерево?"
"Конечно, нет".
"У вас есть йод в сумке?"
"И что, если есть?"
"Тогда смажьте рану йодом. Будет больно, но ничего не поделаешь".
"Теперь послушайте меня, - сказал доктор и вновь повернулся, словно собираясь уйти. - Давайте не будем смешными. Давайте вернёмся в дом и…"
"Смажьте-рану-йодом".
Доктор поколебался. Он видел, как руки Клауснера сжимают рукоятку топора. Он решил, что единственно возможной альтернативой было быстро убежать, но он не собирался этого делать.
"Хорошо, - сказал он. - Я смажу".
Он поднял чёрный саквояж, лежавший в траве на расстоянии 10 ярдов, открыл его и вынул пузырёк с йодом и комок ваты. Он подошёл к стволу, откупорил пузырёк, капнул йода на вату, наклонился и начал смазывать зарубку. Он не спускал глаз с Клауснера, который неподвижно стоял с топором в руках и смотрел на него.
"Удостоверьтесь, что вы мажете правильное место".
"Да", - сказал доктор.
"Теперь другой порез, верхний!"
Доктор сделал, как ему было велено.
"Ну, вот, - сказал он. - Всё готово".
Он выпрямился и изучил свою работу самым серьёзным образом. "Это должно помочь".
Клауснер подошёл ближе и внимательно изучил обе раны.
"Да, - сказал он, медленно кивая огромной головой. - Да, это поможет". Он отступил на шаг. "Придёте посмотреть на них завтра?"
"О, да, - сказал доктор, - конечно".
"И ещё смажете йодом?"
"При необходимости, да".
"Спасибо, доктор", - сказал Клауснер, вновь покивал головой, уронил топор и внезапно улыбнулся дикой, возбуждённой улыбкой, и доктор быстро подошёл к нему, мягко взял за руку и сказал: "Идёмте". Они пошли прочь вдвоём, молчаливо и быстро через парк, через дорогу, обратно к дому.