2 Лехаим, брат! Глава 1

Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Глава 1



     Она была видна издалека. Казалось, она ждала именно меня, заманивая в себя своей внешностью. Яркое пятно совершенно диссонировало с серостью окружающих жилых домов. Маршрутка, почему-то сиреневого цвета, стояла в ожидании ездоков на конечной остановке возле недавно открывшегося огромного по здешним меркам универмага. Автомобиль поблёскивал новой удивительной окраской  и  терпко  обдавал  входящих  запахом новизны. К назначенному в расписании времени подтягивались будущие пассажиры, которым именно сегодня позарез необходимо было добраться до противоположной конечной станции данного маршрута. Народ не спеша размещался на понравившихся местах. Я тоже нашёл себе свободное уютное местечко. Водитель завёл двигатель с целью подогрева прохладного осеннего воздуха, который не мог найти себе места в машине, входя и выходя из неё в открытую дверь. Когда уже почти все места были заняты скучающими пассажирами и их нехитрым скарбом, в дверной проём ворвался нежнейший аромат чудесных дорогих духов. Вслед за ним в салон, пригнувшись, заскочила немолодая женщина, на ходу изящно снимая ажурные перчатки. Дама была лет пятидесяти, хотя если учесть её ухоженность, дневной макияж, непокусанные накрашенные ногти, можно было бы предположить, что ей не более сорока пяти. В добротной одежде и манерой держаться она походила на бывшую учительницу элитного колледжа. Присела дама на одно из передних сидений, ещё дальше разогнав по салону дурманящий эфир. С задних рядов разглядеть её было затруднительно, так как голову покрывала ажурная шаль. У мужчин участился пульс, причём у всех разом, и они заёрзали на своих местах. Пассажирки же, ревностно оценив вошедшую и поправляя причёски, стали незаметно принюхиваться к своим подмышкам, и кто-то, гордо взглянув на красивую попутчицу, а кто-то, плотнее застегнув одежды, успокоились и угомонились. Дама небрежно бросила перчатки в сумочку, водитель слегка газанул, и машина по расписанию тронулась с места.
     Автомобиль, умело миновав через дворы все утренние пробки, лихо оказался за городом. Нам предстоял долгий и утомительный путь в компании совершенно разных пассажиров, которых объединило лишь одно – дорога к сегодняшней цели. Сначала ехали молча. Через некоторое время народ стал шевелиться и обмениваться ничего не значащими фразами.
     Женщина в берете, как бы невзначай бросив взгляд на вошедшую, обратилась с такой, явно заметной, язвинкой в голосе к своей попутчице, тётке с кошёлкой: - Почему, ты думаешь, мужики под сраку лет уходят от своих жён и заводят себе молодых девок, причем делают это совершенно сознательно?
     – Ну, не знаю. От меня бы не ушёл, - ответила та, хитро улыбаясь и игриво закатывая глаза, явно не понимая цели вопроса.
     Мужчина в солидном возрасте с отчётливыми жизненными и не менее заметными возрастными следами на лице встрял в разговор со своими пояснениями:
     – Да, наверное, они за свою совместную жизнь уже всё дали своим жёнам. Детей своих вырастили, выучили. Дали всем жильё, иные блага. А сколько молодых женщин одиноких, которые могли бы рожать красивых и здоровых детей! Вот эти самые мужики и берут их себе в жёны. Конечно, и для здоровья своего тоже! Не без этого. И потом, всем известная мудрость говорит о том, что новое завсегда лучше старого! Но если он может содержать ещё одну семью и дать счастье ещё одной женщине, родить ещё детей и поднять их, то, наверное, почему бы и нет? Рождаемость  в  стране  надо повышать. Работать некому! А молодёжь пока не хочет этим заниматься. И что делать?
     – Это значит, верности в наше время уже нет? – осведомилась у него тётка.
     – Ну почему же! Они же по-честному разводятся. Официально! И сохраняют верность новым жёнам и семьям!
     Мужчина снял шляпу, волосы его без признаков каких-либо проплешин аккуратно поблёскивали в свете северного солнца, посмотрел внутрь неё и, элегантно надев, продолжил.
     – А сколько обезумевших старушек находят себе крепких молодцов! Но здесь-то именно старческие капризы богатеньких стареющих тёток. Но если с их стороны поглядеть, то ведь им тоже хочется продлить своё женское счастье и здоровье. Они ж без этого злые, тем более в таком возрасте. Хотя это и есть эгоизм от одиночества. И природа-мать нам в этом подсуропила. Но и это тоже можно понять. Богатые женщины-одиночки содержат молодых пацанов, давая им возможность и шанс не попасть под влияние улицы. Но это их мало заботит. Они ж не гувернантки. А парни эти, если их можно так назвать, они альфонсы, и это, тьфу, мерзко, но это их личностное дело.
     Дама в пальто как-то робко вошла в разговор.
     – А я вам всем так скажу. У этих женщин, наверняка, никогда не было детей. У них полностью отсутствует материнский инстинкт, или же наоборот: они потеряли своих сыновей в раннем возрасте, а теперь лелеют малолеток, обихаживают их, держа при себе. Ну и считают, что должны им дать от жизни всё, в том числе и себя, чтоб им в жизни не попалась какая-нибудь оторва, которая  всю  жизнь  испортит  этому молодому человеку. А потом и обмишурит его. Опытная женщина очень быстро может обольстить любого юнца, лишь бы тот ей хоть немного нравился и не был ей противен. А молодые парни, попав в сладостные сети, быстро влюбляются. Наверное, мужей они потеряли в те недалёкие времена, когда в стране одни отнимали у других и затем делили это всё отобранное между собой, – женщина достала скомканный платочек из сумочки, аккуратно промокнула щеку под глазом и со вздохом продолжила, – и мужики эти, как и положено, обзаводились жёнами. До детей в те времена у них дело не доходило. Считали, что это опасно. И вот тащили они в эту неполную семью заводы, банки,  дома, шмотки дефицитные и всякую иную денежную пошлую наличность. Потом они героически погибали на фронтах войны за наживу. А женщина как хранительница очага оставалась одна. Без мужа, без детей и без материнского чувства. Начинала она тогда заливать своё горе спиртным, причём без учёта количества, компании, места нахождения и времени суток. И вот когда накопленное бывшим мужем имущество начинало резко таять по разным причинам, тут и товарищи бывшие помогали рьяно, женщина как-то прозревала. У неё организм так устроен. Включался режим самосохранения. Возможно, и для будущего материнства. Конечно, не все они в стране сильные и могут постоять за свою жизнь в борьбе с самой собой, но я вам скажу: такие есть. И вот, очнётся она, одна-одинёшенька, без мужа, без детей среди всего этого богатства и бедлама, среди кучи выпитых бутылок, очнётся и плачет.
     В салоне было тихо. Даже водитель, советский узбек, выключил музыку, заинтересовавшись происходящим и пытаясь вникнуть в женские страдания. Он изредка цокал и понимающе качал головой. Женщина же, освоившись в обстановке, продолжала.
     – Поплачет она, увидит, что вокруг жизнь кружится всеми красками, отряхнётся, почистит пёрышки и подумает, а что, если?.. Мужика хорошего уже не найти: одни уже при женах, другие полегли в боях, остальные пьют беспробудно. И вот попадается ей на глаза молодой крепкий паренёк. И скорее всего, не местный, выросший на свежем воздухе и парном молоке. Приехал в город из далёкого бесперспективного села в поисках работы и своего счастья. Попробовав единожды женщину, не одноклассницу недоразвитую на выпускном, а женщину, которая вспыхивает желанием только от одной мысли о ней, он влюбляется в неё и начинает её нежить и лелеять. Она отдаёт ему тем же и растит его под себя. Оплачивает ему престижное образование, даёт ему работу и все остальные материальные блага, оставшиеся от покойного мужа. Ну, и берёт для себя молодое крепкое тело и всё, что с ним связано. Простой натуральный обмен, возможно, со временем перерастающий в нечто большее. Конечно же, вы скажете, что это мерзко и гадко! Быть может! Но вы поймите и её. Она ведь женщина! Ей очень хочется жить! Ей очень хочется жить, как все. Как все женщины. И очень хочется ей того, чего каждая женщина должна иметь регулярно! Здесь ничего стыдного и постыдного я не вижу. Вот так, – женщина промокнула влагу под вторым глазом намотанным на палец платочком и, покачав головой, продолжила. – Только очень жаль, что эти молодые, окрепшие, научившиеся всему подлецы, получив всё, что им нужно, сбегают от этих возрастных женщин, находят себе дрянных молодух и скрываются в заграницах с экспроприированными богатствами, оставляя этих облапошенных женщин в очередной раз наедине со своим одиночеством. Поэтому не судите их. Не надо! Они, я думаю, не заслуживают всеобщего порицания, – дама замолчала и уже не вытирала слёзы, скатывающиеся на воротник пальто.
     Почему-то стала ясна и понятна её позиция. И сразу до всех вдруг дошло, что говорила-то она о себе! Какое-то доброе сочувствие накрыло разом присутствующих. Даже автомобиль согласно кивал на свежих дорожных заплатах. Деревья дружно сменялись болотами, болота тянули за собой маленькие сопки и предгорья. Сопки то покрывались лесами, то сбрасывали свои одежды, обнажая своё крепкое скалистое нутро.
     Мужчина, участливо покивав сам себе, вдохнув для запала побольше воздуха, выпалил свою мысль вслух.
     – А вот если в деревнях уроды с пропитыми мозгами, насмотревшись телевизоров или без них, поддаваясь дурману зелёного змия, своей безудержной животной похоти и блатной романтике, начинают собирать вокруг себя несовершеннолетних малолеток, живут с ними, а потом подбирают с огородов в свои сараи грязных и голых общественных детей, отмывая их к приходу тёток из опеки для получения пособий на выпивку, то тут уж прокуроры с участковыми должны работать! Вот так!
     Маршрутка притихла, внимая словам лектора. Задние пассажиры в неловкости переглянулись.
     И тут тётка с кошёлкой, опомнившись: «Нет, ну, это просто ****ство какое-то!» Но тут же осеклась и скосила испуганный взгляд, полный извинений, на склонившую голову в молчаливом порицании «училку». 
     Компаньоны захихикали, помявшись в креслах, и согласно закивали.
     В машине воцарилась тишина. За окнами проплывали болота и околки. Дорога огибала безграничные лужи и поэтому напоминала гигантский слалом. Машина легко вписывалась в каждый поворот. Водитель горестно крякнул и, несмотря на запрет, закурил дешёвую вонючую сигарету, приоткрыв своё окно. Осенний прохладный воздух, разбавившись едким табачным дымом, прорвался внутрь и закружил в волосах путешественников. Никто на дым не обратил внимания. Все только, поёжившись от залетевшей осенней прохлады, снова укутались в одежды, распахнутые до этого от жарких дебатов.
     У всех в головах замелькали свои жизненные ситуации, ясно всплывающие, у одних отмечаясь радостью либо стыдом, у других же только наклюнувшись, закапываются обратно вглубь забвения.

     Интересные вещи происходят с памятью. Когда что-то вспоминаешь из далёкого прошлого, кажется, что вспоминаешь давнишний фильм. Как будто это было не с тобой, а на экране или во сне. Вот живёшь – и спишь. Словно с тобою рядом, параллельно ли проходит другая жизнь, до боли знакомая, но не твоя и обрывками. В самых интересных местах. Что интересно, даже из рассказанных воспоминаний своих родных видишь фильмы.

Жаркий ветер, летний вечер.
Пыль слепит глаза.
Вспоминаются с натугом в доме образа,
Руки мамины в опаре –
Утром с печки хлеб.
Вспоминаются не долго те, кого уж нет.
Облака плывут в озёрах,
Лёгкая роса,
Пробуравила овраги на щеке слеза,
Бабы жаркие из бани,
Жадно пьётся квас,
Жёлтый ветер, тёплый ветер окружил и нас.
Избы, церкви покосились,
На заре туман
Надевает на деревья свой седой обман.
Карий взгляд, мальцы в ограде,
Где-то трель звенит,
И за рваную рубаху снова дед корит.
Белый ветер, жизни ветер.
Голова в снегу.
Больше хочется мне вспомнить, только не могу.
Речка с тиной, лесы, плёсы,
В поле выйду вон…
Деревенская дорога. Колокольный звон…

     Хорошо в тишине и полудрёме проникнуться воспоминаниями. Автомобиль плавно раскачивался на стыках дорожных плит и колёса равномерно отсчитывали только что прожитые метры. Из динамиков Юра Шатунов навевал ностальгию своими неувядающими «Белыми розами». Пассажиры, позёвывая, подрёмывали, нахохлившись, плечами поддерживали друг друга. У мужчины под шляпой поплыло мысленно пережитое:
     – Это как мечта твоя несбыточная. Ты это вроде бы видишь, но не имеешь. Всё прошло. Зато это было! Было! А было разное. И плохое, и хорошее. Как всегда, картинки с твоим нехорошим чаще всего подло пронизывают мозг. Гонишь их от себя, гонишь, хочешь забыть. Хочется очиститься от этой скверны раз и навсегда. Чтобы даже и не вспоминать. Чтобы душа не болела и не заражала этой болезнью сердце. Конечно же, хорошего было больше. Нет, это плохого было мало. И, слава Богу! Очень не хочется, чтобы хоть что-нибудь из неудачного прошлого повторилось хотя бы раз. Нет, конечно же, пусть бы и случилось, и ты, как  самое разумное существо на земле, наверное, опять поборолся бы с этим. И скорее всего, уже с учётом опыта пробежавших лет, закончишь эту битву победителем. А если нет? Уже в этом возрасте начинаешь сомневаться в силе своих телесных способностей, в духовной силе своей. Уже одышка поселилась в тебе. Это раньше было всё нипочём. Этакая разудалость молодецкая. Юношеский пофигизм. С течением же времени, когда уже требуется подкрашивать оставшийся головной покров, начинаешь задумываться: а может, ну его нафиг? Может и не стоит просто с этим связываться? У тебя хорошая семья. Ничего, что жена вторая, зато – любимая и единственная! Второй брак свершается уже в разумном возрасте, взвешенно и по настоящей любви. Сын тоже нашёл свою вторую половинку, только начинает строить свою ячейку общества. Дай Бог, чтобы у них сложилось всё в жизни хорошо! Лучше, чем у нас. Ничего, мы это дело проконтролируем. Нет, вмешиваться в их совместную жизнь не будем совершенно. Это их личное пространство. Это их шуры-муры. Лямуры. Нет! Только тотальный контроль и такие, знаете ли, тонкие, ненавязчивые повседневные советы! И конечно же, материально и руками поможем им. Если сами не справятся.

     Машина остановилась на развилке дорог. Полусонные пассажиры, разминаясь, выползали наружу, переминаясь с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам в поисках вожделенного помещения. Странно! Но раньше здесь был туалет. Хоть и деревенский, деревянный типа М/Ж с одной кабинкой, но он был! Даже помню вырезанное сердечко в рассохшейся двери, за которое можно было держать эту калитку, когда крючок на ней был оторван. А оторван он был всегда. Но всё же здесь можно было справить любую нужду. И в одиночестве. Только это было в полной антисанитарии, разъедающей глаза и лёгкие похлеще,  чем  в привокзальной многодырочной уборной. И в окружении нервно ожидающих своей очереди. Борьба за эстетство в нашей стране проиграна. Если обделан был только один сортир, то теперь удобрена вся близлежащая территория. И к комарам добавились огромные зелёные мухи, которые всегда берутся неизвестно откуда. Раньше в местной газовой камере не выживал никто,   кроме   проезжающих,     а     теперь     мухам     здесь    раздолье.   И последнее время именно они держат эту территорию, разогнав по кустам истинно местных жителей. Наиболее терпеливые пассажиры, фыркнув от недовольства, вернулись в салон, в ожидании следующей остановки на автозаправочной станции, где наверняка туалет был хоть и не экологическим, но более цивильным. А те, которым было уже невмоготу, ринулись в разные стороны в атаку на кусты, распределившись по устоявшемуся принципу: девочки – налево, мальчики – направо. Обрадовавшиеся и оголодавшие комары облепляли всё. Всё! Даже струю, которая с шумом и выдохом удовлетворения пронзала рассыпающийся от сухости ягель и выносила с собой всё взболтанное за дорогу. Поэтому задерживаться и мечтательно любоваться местными красотами не было возможности. Освободившись от давления, попутчики, обгоняя друг друга и комаров, ворвались в машину и захлопнули дверь.
     – Всё! Можно ехать, – народ удовлетворённо рассаживался по своим уже насиженным местам.
     Ехали мы из города в районный центр каждый по своей надобности.

     Я со своим ридикюлем сидел на одинокой сидушке в середине салона и не вмешивался в происходящие вокруг разговоры. С утра сгущающиеся чернеющие тучи несколько сковывали движения и поддавливали на настроение, не давая ему отдаться окружающим словесными изысканиями. Ещё и жена пригласила громогласную подружку в гости из соседнего городка, и они на пару с ней почти до утра болтали без умолку. Причём у жены моей все подружки с громкими голосами, хотя на слух она не жалуется. Хорошо, что все они в разных городах живут. Редко у нас собираются  вместе. Только на юбилеи. Нет, девчонки они по жизни хорошие. Ну, как девчонки! Пенсионерки, такие же, как и мы. Но связки у них лужёные смолоду. Наверное, все они хотели быть певицами и в микрофон не дуть на пенсии, но жизнь преподнесла им свой сюрприз. Так вот. Соберутся они попарно ли втроём, большим ли ансамблем, и давай про свои женские штучки с диетами перебивать друг друга, что ни почитать, уединившись, ни ещё чего умственного подумать. Только салаты и пластика всех частей уже немолодого женского тела наглядно предстают в утомлённом мозгу вместо сна. Ничего более в голову и не лезет. Соберутся они воедино, и давай каждый раз на экскурсии ходить по квартире. Хоть билеты выписывай. Говорю я жене, чтобы не водила гостей в спальню. Ну не надо, мол, этого делать. Спальня – это место тайны. Это место только для нас двоих. Там мы спим, там мы с Богом общаемся, хоть и иногда. Но всё же. Не для посторонних глаз это место. Там лики святых. Ну хочешь ты посмотреть на иконы, иди в церковь. Ко мне в спальню не надо. Всё-таки водит своих подруг везде! И в почивальню, наверняка, запускает, когда меня дома нет. Им же всё любопытно. Ну и моей тоже хочется показать, что у нас всё, как у людей. А девчонки везде оставляют свой глаз! И песок. Разные они. И они могут этого даже не знать и не осознавать, ведь у женщин всегда есть хоть и лёгкая, но зависть, особенно к подругам. Что-то, чувствую я, плохо спать стал в последнее время. Вот и в эту ночь не выспался я. Ну да ладно! Всё равно в своё время всё расставится на свои места. Так-то жена у меня хорошая, красавица любимая. Настоящая боевая подруга. Мы с ней через все тернии вместе прошли. И вышли победителями! И достигли совместно того, чего достигли. А зачем больше? Достаточно.
     Я же – хирург областной больницы, бывший военный врач, подполковник медицинской службы запаса.
     Вся боль наших боевых друзей, как и местных жителей, прошла через меня во множествах командировок.
     Да и мирная жизнь в большом городе мало отличается от передовой. Не проходит и дня, чтобы не привозили хоть одного пострадавшего с огнестрельным ранением или ножевым с наших мирных улиц. Были времена, когда обе воюющие стороны одновременно доставляли к нам своих раненых боевых товарищей, причём на одной скорой. И приглядывал за ними лежащий рядом раненый ими же милиционер. Потом, подлечившись, все вместе ехали к этому милиционеру. Там присаживались надолго, у кого не хватало денег на откуп. В девяноста процентах случаев они к нам больше не возвращались. Их везли в другое отделение. Прямиком в подвал. К другим врачам. На другие исследования.
     А с утра – ещё! Чего-то засели наши молодожёны после сна по разным комнатам. Друг на друга не глядят и с нами в разговорах бурчат, будто обидел их кто.
     Тут я смекнул, в чём дело, вспомнив первые годы совместной жизни с обеими жёнами, ну, опытный, а что поделать, зову их обоих собраться на кухне на семейный совет.
     – Слышьте, молодёжь! Вот вы любовью заниматься научились, и то спорно, женились в связи с этим, а жить совместно не умеете. Учитесь не обижать друг друга! Учитесь прощать друг другу! Сидят оба, насупившись, по разным комнатам. Благо, у нас комнат хватает. Вы не для этого их используете! Надулись как мыши на крупу. Чего не поделили-то? Чего вам делить-то, вообще? У вас ещё ничего и нет, кроме вашей любви! Есть любовь-то? Молчат они! Что, не поделили-то? Кто посуду не помоет или мусор не вынесет? Да не обращайте внимания на эти мелочи! Обнимитесь, поцелуйтесь, скажите друг другу ласковые слова и радостно делайте эти мелочи вместе! Вдвоём. И радуйтесь жизни вместе! Не молчите! Лучше наорите друг на друга, выговоритесь! Только учтите, что орать нужно лишь в двух случаях: когда на тебя нападают и грозят убить либо когда у тебя в доме пожар. И не говорите обидных слов. Обида проникает очень глубоко, там пускает корни и начинает расти. И если её оттуда вовремя не выкорчевать с любовью и лаской, она там будет ещё и плодиться. Но лучше обиду не сеять и не разбрасывать семена раздора. Когда человек обижен, ему больно! Он начинает болеть! Он болеет душой. А иногда и телом. Не допускайте этого! Прежде чем что-то сказать, помолчите! Ни о чём не думайте – просто помолчите. Либо вы, наоравшись, устанете, либо, помолчав, уже передумаете обижать друг друга.  Вы, обидевшись, в упрямстве своём, можете нажелать друг другу всяких гадостей. В лучшем случае, вы просто разведётесь и разбежитесь из-за какой-нибудь мелочи. Вот и закончится ваша любовь, не испытав жизненных перипетий и совместных радостей. А ведь можете даже мысленно понапридумывать друг другу таких вещей, что всё это может обернуться горем для каждого из вас. Но это неправильно! Потом жалеть будете всю жизнь, если эти ваши пожелания, не дай Бог, сбудутся. Вымаливать прощения будете уже не друг у друга, а у Него. Но, может, будет уже поздно! Никогда не делайте так, чтобы потом жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь! Не думайте друг про друга плохо! Возьмите каждый и напишите свои претензии. Не в телефонах, а на бумаге. Напишите и сохраните эти поучительные листы, конечно же, с усердием выполняя, написанное любимым. Потом, лет даже через пять, вам будет смешно, читая свои обиды. Лучше просто обнимитесь, поцелуйтесь, улыбнитесь откровенно    и    живите    дальше    долго    и   счастливо. И счастливей из вас будет тот, кто первым пойдёт навстречу любимому! Или любимой, улыбнулся я. – Ну а если есть за что, то можно прощения и попросить, конечно. Стесняться этого не нужно. А дальше всё по сценарию. Нужно быть не друг против друга, а вместе, на пару, совместно. И тогда всё будет вам по плечу! Да просто – будет! Понятно?
     Смотрю, взялись за руки, образовав пару, как в детском саду, и поплелись понуро в комнату, закрыв за собой дверь. Не было их минуты три. Выбегают радостные уже, розовощёкие, и как будто ничего и не было. Щебечут, как в первый день. Ну и ладненько! Побежали вместе гулять.
     Привычно попрощавшись с женой и взяв свой тревожный чемоданчик с набором необходимых инструментов для оказания первой хирургической помощи, подаренный мне командованием в одной из командировок, я оделся и вышел вслед за детьми. Они уже уехали на первом попавшемся проходящем лифте, поэтому я, недолго подождав очередного транспорта вниз, вошёл в кабину лифта с уже ехавшей там молодой соседкой студенческого вида.
     В закрывающиеся двери лифта успел протиснуться густой аромат только что выпитой дешёвой отечественной парфюмерии вместе с соседом, работающим в нашей управляющей компании слесарем. Оборачиваясь, чтобы нажать кнопку своего этажа, мастер случайно задел бюст девушки в красном пальто с красными же губами. Такими же накаченными, как и её же отремонтированная грудь. Девушка, начиная закипать, резко выпучила глаза, до этого томно прикрытые огромными ресницами, начала вбирать в себя свежий перегар, уже наполнивший кабину лифта, для выдоха истерики. Сосед же, не признавая в это время суток громких звуков и стремясь как-то загладить свою неловкость, стал быстро, как бы извиняясь, оглаживать обеими ручищами обиженную упругую грудь опешившей соседке, пытаясь её успокоить. Он старательно, как делала мама в детстве, пытался дуть на ушибленное место, дополнительно наполняя окружающее нас квадратное пространство горючими смертоносными газами… Всё-таки поняв, что что-то не так, сосед юркнул в открывшиеся двери на промежуточной остановке и привычно скрылся на лестнице за пожарной дверью. Вся энергия скопившегося в возмущённых лёгких звонкого девичьего голоса со словами совершенно ненормативного подзаборного лексикона досталась мне и вошедшему пафосному мужчине, нёсшему прогуляться с утра маленькую собачонку. Собачку в подъезде я видел и раньше: она официально проживала в квартире соблазнительной миловидной разведёнки, а вот мужик был явно пришлый. Я уже говорил, что человек я крепкий, прошедший и не такие баталии, и то от удивления вздрогнул. А вот мужчину же явно сразил испуг от произошедшего. Он стал совершенно белым, как и его пальто с такого же цветом шёлковым шарфом, чем он стал походить на снеговика. В противоположность же этому девственному цвету уши девушки моментально окрасились в цвет собственной одежды. Краска возмущения ни капли не отразилась на её лице – толщина штукатурки, густо наложенной с утра, не давала никакой возможности повышенному давлению выступить на лице. И только по морде собаки не пробежало никакого испуга. Из бедной маленькой псины моментально, с треском и запахом вылилось на одежды хозяина всё, чем она должна была выгуляться через двенадцать этажей вниз. По белому айсбергу поплыли лавины неопознанного цвета. Лицо девушки из гримасы возмущения превратилось в гримасу брезгливости. И только эти невинные слова: «Фу, бля!» – смачно вылетевшие из уст юной дамы, прервали неловкую паузу, сгустившуюся вокруг нас. Дверь лифта открылась на первом этаже.
     – Это к удаче, – сдавливая смех и сдерживая дыхание,   еле   проговорил   я,   обращаясь   к     мужчине. Я вышел в фойе, пропустив вперёд торопливо и нервно протискивающуюся девушку. Она уже без всяких стеснений и довольно фамильярно, прижавшись ко мне, торопливо обтёрла о мою куртку следы мозолистых рук слинявшего слесаря, одновременно опасаясь вляпаться своими лабутенами в липкие лужи. Мужчина же с досадой осмотрел себя в зеркале лифта и, горестно вздохнув, нажал в недоумении на кнопку домашнего этажа. Он так и не понял, что же здесь произошло. Лифт неторопливо повёз понурых оставшихся обратно, одновременно развозя опаздывающим на работу жильцам свежеразложенные сюрпризы. И только собачка, подбадривая, лизала потерянное лицо хозяину и, рьяно виляя хвостом, размазывала по пальто ей же и разлитое. 

     Вот так, с головной болью, но в приподнятом и одновременно подгаженном настроении я еду к своим друзьям в районную больницу. Нет-нет! С ними всё нормально! Они живы и здоровы. Они там работают. Пригласили они меня проконсультировать очень тяжёлый, по их словам, случай. Случай не случай, а рыбы обещали много.
     А я как раз был на сельскохозяйственных отработках на ненавистной мне даче, куда мне и доставили эсэмэску с приглашением. Отработал уже половину отпуска, а никакого удовольствия не получил. Батрачил я на жену свою. Отрабатывал съеденные зимой компоты и варенья. С моими-то руками! Обещал жене вернуться максимум через неделю. А это время за меня отработают наши молодые. Я с ними договорился. Им как раз необходимо строить семейные взаимоотношения. Жене я про рыбу говорить не стал. Зачем расстраивать её? Не надо!  Да  она  бы  и  так не поехала в такую глушь со мной. У неё очень ответственная работа.

     Дорога углублялась в сумерки. Только появившиеся первые звёзды, стыдливо прятались за набегающие тучи. Водитель покрутил ручку радио и, не найдя песенной станции, что-то замурлыкал себе под нос. До пассажиров доносилось только бу-бу-бу, бу-бу-бу, что очень их нервировало. Мужчина в шляпе, решив выступить этаким музыкальным критиком, громогласно заявил, широко манипулируя руками:
     – Да, пой ты нормально! Залихватски! Отпусти душу погулять, и гуляй вместе с ней! И пой. Оторвись по полной. Она отведёт тебя куда надо. Уж она-то знает! А то некоторые понадевают узких штанов, зажмут ими колокольчики свои меж ног, согнуться в две погибели и скулят,  как   кошки.  Никакой  эмоции   в  этом  визге нет. А ведь песня нам в жизни помогает во всём – опять же слова из жизни, – стыдил и одновременно обучал тот водителя азам пения, будто был учителем этого школьного предмета всю жизнь.
     За рулём наступила неловкая тишина. Водитель глянул на говорившего в зеркало заднего вида, хлопнул в ладоши и под равномерный шум колёс, как под приглушённый звук метронома, бросил руль и во весь голос запел. Запел! Запел «Памяти Карузо»! На итальянском! Песня лилась, как масло в моторе. Мягко и тепло. Присутствующие в восторге от услышанного приоткрыли рты. Шляпа покраснела на голове «преподавателя», не говоря уже о нём самом. Но тут одна из женщин всё-таки опомнилась и заметила, что водитель, полностью отдаваясь вокальному искусству, абсолютно не управляет автомобилем! Её визг удачно ворвался между строк вместо бэк-вокала. Но слово «Тормози!» всё-таки заставило водителя взяться за руль. Он застенчиво откашлялся и уже молча, фигурно насвистывая ту же песню, стал рулить дальше.
     – Свистит он! Денег не будет! – обиженно пробубнил себе под нос «учитель». – Это хорошо, что дорога была ровная, без поворотов и не было встречных машин, – сложив на груди руки, заметил он, надувшись.
     В результате женского сигнала «Полундра» часть дремавших ездоков пробудилась. Остальных же, наверное, не разбудил бы и внезапно взорвавшийся ядерный фугас.
     Двое из пробудившихся мужчин, похожих друг на друга и сидевших со мной в одном ряду, затеяли между собой негромкий диалог, перемежая слова с бутербродами, прихваченными с собой одним из них. Красная малосолёная рыба и сухая колбаса на кусках серого хлеба – прекрасная находка для путешествующих.
     – Это как в песне: не имей сто рублей, а имей сто друзей! Представляешь, если каждый твой друг из ста даст тебе сто рублей, то у тебя уже будет миллион, – с благодарностью за угощение обратился дальний мужчина к ближнему.   
     – Ты чего это, считать не умеешь?
     – Не-е-ет, не тот миллион, что в кармане. Это всего лишь фантики. Этот миллион будет у тебя в сердце, уме, душе! И только потому, что каждый передаст тебе частицу себя. Человек богат не деньгами. Количество денег определяет всего лишь необходимый достаток. Богатство же человека определяется величиной его души, объёмом сердца, не в плане физического размера или веса, а количеством находящегося в нём добра и любви; наличием большого ума, который определяет, как всем этим распорядиться во благо. Именно во благо. И во благо тех, кто в этом нуждается. А ещё богатство человека определяется его счастьем. Чем больше он счастлив, тем больше он богат, но никак не наоборот. Ведь счастьем человек обязательно поделится хотя бы со своими ближними. Сытый человек тоже может быть счастливым, – резюмировал насытившийся «миллионер», заталкивая последний кусок себе в рот и стряхивая с колен крошки на пол.
     Задобрив желудок и послав оттуда соответствующий сигнал в мозг, в результате чего там тоже началось движение, говоривший продолжил философствовать.
     – Вот, например, почему в нашей стране нет прогресса технологий? Да потому, что решение вопросов внедрения изобретений и всяких там новшеств находится под лапой чиновника, – подняв согнутый указующий палец вверх, заметил он. – Обыкновенного нашего чиновника. Чиновника с маленькой буквы, хотя большинство из них мнят о себе нечто просто огромное. Великими мужами страны. А на деле получается простой мыльный пузырь. Да и мыло-то в этом пузыре обыкновенное, хозяйственное. И то не мыло, а обмылок. Так вот, приносит, к примеру, некий наш умелец свою новацию, чтобы тот ему денег выделил для внедрения, а он, этот чиновник, ничего в этом не понимает. Ну, троечником он был в институте. Вместо лекций, простите дамы, девок по углам щупал. Поэтому неинтересно ему это. Скучно. У Кулибина нашего, как водится, денег нет. Взятку дать не может. Не сходятся воедино их интересы. Вот и отправляет государев служака это изобретение под сукно и сидит дальше скучает, живот наедает, жалованье проедает, а остаток копит. Вот и думай: то ли он от недоумия плоского ничего не делает, то ли от умысла злого. От этой скуки и появились: водка, бани, девки и иные мерзкие гнусности.
     А у Кулибина семья – дети по лавкам малые. Все галдят – есть просят. Да и жена молодая шубку клянчит настойчиво. Вот и приходится ему либо водку жрать от безысходности на детские пособия, либо предавать своё государство, продавая свой ум, если чиновник не опередит, за иностранные деньги. В основном за доллары, причём американские.   Единицы   пробиваются    и    добиваются. У которых зубы ещё остались да кулаки покрепче. Вот этим кое-чем и живём. Но не прирастаем. Пока.
     Есть другого вида чиновники. Их папеньки отправляли учиться уму-разуму за бугор. Научили их на нашу голову. Вот они-то учились там  усердно,  ведь  учились-то  в  самих  Европах и даже Америках. И научили их там, как и всех остальных точно таких же, правилам, которые эти самые учителя там сами и понапридумывали. А придумали эти иностранцы, что, мол, всё в мире должно принадлежать только им. А работать должны на всём этом остальные. Так вот, научились наши чиновники со своими детишками там этой всякой ерунде и вернулись домой внедрять сии достижения в жизнь в нашей стране. А оно тут не приживается. Саботируют они нашу реальность и необходимость развития нашего общества. И народ наш не понимает этакой буржуазной затеи. Не по нутру эти правила нашему народу. Понимают наши граждане, что к чему. Нутром чуют! Сопротивляются этой гидре заморской. Нет, есть, конечно же, подпевалы, эдакие мальчиши-плохиши со своими печенками, которые, живя в родной же своей стране, так и норовят на неё и нагадить. Это те плохиши, которые стали известны ещё со времён Гайдара. Нет, не того Гайдара. Его папы, который и описал эту особь как явление. Они даже на лицо неприятные, не говоря уже об их внутреннем наполнении. Конечно, скажут они, мол, есть и в каждом из нас некоторое количество полуфабриката будущего удобрения. Естественно, есть! Но это только малая и естественная толика результата процесса переработки продуктов питания. И то, это всё наш организм выбрасывает за ненадобностью наружу, избавляется от всего этого, направляя полученную энергию в мозг, а уж оттуда в труд. А у них эта переработанная субстанция копится внутри, в их тельцах. Так вот, эти надувшиеся паразиты не считают нашу страну своей и тем более родной. Мачеха она им. Только мачеха-то, она и им добрая! А они и этого не понимают. Наверное, ущербны они умишком своим мизерным – давит им на мозг внутреннее наполнение. И вот, мальчиши эти гаденькие и пытаются разложить наш народ в угоду вражеским империалистам. А человеческий организм слаб искушениям. Есть податливые. Но в основном сопротивляются.
     Придавленный толщей воды в словах собеседника, второй мужчина, уже начавший было моргать глазами, вставил ответное слово:
     - Так было до недавнего времени. Сейчас всё меняется. То ли президент всем настучал, то ли сами за ум взялись. Стыдно стало. Или, правда, стали страну любить, себя уважать. Глядишь, страна наша подниматься стала, хорошеть, расцветать. Стали слетаться на наши нивы посыльные с деньгами. Мол, не надо ли вам денежек, а может, помочь чем? Прям прутся к нам наперегонки, кто первый успеет, тот и окажется самым умным. Счастье за хвост поймает. И это правильно! Нет, конечно, ещё есть! Ещё остались крикуны-дармоеды, засланцы доморощенные, которые визжат на каждом шагу и при каждом удобном случае, мол, как вы смеете развиваться во благо себе! Вы рождены рабами! Вы не имеете права! Прям истерят и слюной брызжут. Противно слышать. Вот так и хочется им… сказать: ты не прав, господин хороший! Но ничего! И эти господа, я надеюсь, станут настоящими гражданами.
     Обрадовавшись, что собеседник ещё внимает его словам, философ продолжил:
     - С этими врагами народа мы экономику в стране никогда не поднимем!
     – Не хватает нам народа для поднятия экономики. Территории у нас огромные, неохваченные. И людей мало! Одни просто не хотят работать, другие лезут в либеральную политику, а третьи – просто пьют.
     – Да у нас народ пьёт ещё с семнадцатого года! Люди работали при царе, получали приличную зарплату – жили счастливо! А на второй день после революции увидели, что она у них всё отобрала и сравняла с голодранцами и бездельниками, то сразу и забухали с горя. Я ж говорю: чувствительный у нас народ! И пьют до сих пор. Пьют семьями. Из поколения в поколение. И вывести их из этого состояния очень затруднительно. Простыми словами и уговорами этого не получится. У них там в этих алкогольных грёзах всё очень даже хорошо. И попробуй их в этом переубедить. Просто так не получится.
     – И что прикажете? Взять и всех заменить? Каким образом? Сослать всех разгильдяев на необитаемые острова? Ха-ха! Они же на одном острове не поместятся!.. А на их место завезти других? Так, что ли? Так где ж новых взять?
     – Да нет! Не так всё просто! Они же наши, родные. Не хватает им образованности. Культурности им не хватает. Вот посмотрите, как они живут! В каких условиях. Что их окружает…
     – Ай, бросьте Вы! Живут так, как заслуживают того! Что у нас в стране только они пьют? Да пьёт большинство взрослого населения! Только одни с умом пьют, другие же бросают вовремя. И ничего! Живут! И радуются жизни! И всё-то у них в жизни получается и ладится. И семьи у них есть, и внуки. Потому, что с головой дружат! Да просто нельзя быть пьяным каждый день! Не модно это уже стало! Совсем не модно. Сейчас, вот, новая мода пришла – курить бросают! Молодцы! Жить хотят дольше, чем положено! И слава Богу – пусть живут! А те не дружат ни с Богом, ни с головой! Одним словом – разгильдяи! Поэтому и не хватает денег в стране на всё!
     – Я Вам другое скажу. Деньги в стране есть! Даже при существующем развитии нынешнего экономического процесса. Скажите  мне: сколько  денег выводится в год из страны? Не знаете? А я Вам доложу. Огромная куча миллиардов долларов! Миллиардов долларов! Ежегодно! Вот  так!  А  потом  мы  берём    кредиты   под   проценты. А потом мы ждём инвестиций, чтобы прибыль опять ушла к инвестору за бугор, потому что наши миллиардеры совершенно не хотят напрямую вкладывать отобранные деньги у страны в нашу же экономику. А теперь смотрите. Раз официально заработанные деньги из страны ушли, не ждите их возврата окольными путями. Возьмите и напечатайте эту сумму только в наших родных отечественных  рублях.  Просто  возьмите  и напечатайте! И   никого   не   слушайте!   Напечатали?   Вот!   Отлично! А теперь отдайте эти деньги народу! Нет, не через банки. У этих кровопийц и так денег полно. Они вообще не шевелятся, чтобы заработать себе прибыль. Они просто так обирают народ, бизнес и ещё в кризисы к бюджету присосались. Губы у них уже, как груди у Памелы Андерсон. А отдайте эти деньги народу. Через увеличение зарплат и пенсий. Я тут как-то присел с калькулятором и подсчитал, сколько получится дохода на одного россиянина. Гляди! Каждому пенсионеру ежемесячная пенсия прибавится на четыре с половиной тысячи рублей! Это ежемесячно! А каждому работающему   примерно   по   сорок  пять  и  тоже  тысяч! И тоже в каждый месяц! – потряс он в доказательство над головой, чтоб всем виднее было, вытащенной из внутреннего кармана сложенной вдвое и перетянутой канцелярской резинкой школьной тетрадкой зелёного цвета. Глянул он на неё и, не решившись развернуть, сунул своё достояние обратно, в карман, бережно пригладив содержимое своего «сейфа» снаружи. - Ну, конечно, это в среднем, но всё-таки! Представляете, какие деньжищи от нас уплывают им в карманы! А вот теперь смотрите, какая получается химия и физика с арифметикой. Народ эти деньги под подушку не положит, как банкиры. Народ эти деньги с благодарностью понесёт в экономику. В нашу, родную. Понесёт в магазины, будет покупать автомобили, брать кредиты в тех же банках и строить жильё. Все будут жить в своих домах! Кушать будут больше и лучше! Дороги будут наконец-то нормальные! И вот теперь эти, будь они неладны, банки получат свои деньги, но уже прошедшие через пищеварительный тракт товарно-денежных отношений. Тут глядишь, банкиры и проценты снизят, так как платёжеспособность населения повысится и ругать их будут меньше и перестанут мироедами называть. Может быть, и Ваш разгильдяй исправится. Потому, что, если у него будет достаточное количество денег, меньше вероятности,  что  он их пропьёт. Он их в семью принесёт. А жена его знает, куда эти деньги пристроить! И вот тогда эти самые миллиарды, выведенные за рубеж, перестанут приносить своим владельцам прибыль. А они же жлобы. Они без прибыли спать не смогут спокойно. Им кошмары сниться будут, мол, Россия их и тут намахала. И вот тогда не будут они, эти деньжищи, утекать от нас. Будут честно работать у нас же. И тогда перестанем и мы печатать дополнительные денежные знаки, бумагу тратить, леса рубить на лесоповале. И зашумят с благодарностью ожившие леса по всей нашей бескрайней стране, отдавая нам в подарок, бесплатно, свой кислород. И вот, возможно, тогда и наступит финансовое равновесие. Хватит нам жить по   ихним   правилам!  Пора  бы  уже  прописывать  свои. И пусть они живут по нашим! Дармоеды!
     – Это ж сколько доллар тогда будет стоить! – наконец-то решил парировать слушатель, взявшись за голову, – рубль то упадёт совсем!..
     – Всё просчитано, – успокоил его экономист, бережно похлопав по одежде, надёжно скрывающей собой расчёты экономики всей России. – Нужно просто всё то, что у нас в стране добывается и  производится и продаётся за наши бескрайние надёжные границы, продавать за рубли. Только за рубли. За наши, родненькие! И вот тогда наши конвертируемые деньги будут покупать все мировые потребители наших товаров! И все остальные будут покупать. Про запас! В очередь выстроятся. И рубли продавать им за золото. Именно! Или за другие какие редкие металлы и  минералы всякие. Рубль всегда раньше мировой валютой был! И золотым был! – заглянул он в глаза собеседнику для пущей убедительности.
     – Да ты, прям, Ньютон!
     – Это почему ещё?
     – Так это он же кричал «Эврика!» Тебе же за твоё изобретение Нобелевскую премию надо давать уже! Хи-хи…
     Продолжая наседать на собеседника философ издевательски продолжал.
     – А ты знаешь, что лишние деньги развращают душу человека?
     – Постой, постой, дружище! А где это ты видел лишние деньги? По-моему, лишних денег вообще не бывает. Их всегда не хватает! Это всё притворство, что деньги – это яд. Дай самому закоренелому аскету все блага, тут он сразу превратится в нормального потребителя,  и  ему  сразу же не будет хватать  имеющихся средств. А если он к тому же будет ещё и женат, то пиши – пропало! Денег будет не хватать катастрофически! И тогда вывод прост: лишних денег не бывает. Вывод второй: развращают человека просто деньги! Вот так! Согласен?
     – Вопрос, конечно, спорный, дискуссионный. Здесь как раз дело не в деньгах, а в их количестве. Ведь простому человеку просто не нужны эти миллионы и тем более миллиарды. Люди ведь живут не только для себя, но и для других. Они живут и радуются жизни. Они живут и помогают окружающим. Они живут в мире со всем окружением. Но когда человек переступит черту, когда у него появляются эти самые деньги, большие деньги, а тем более добытые, не дай Бог, преступным путём, душа его чернеет. Тогда он превращается в паука и начинает бороться уже с такими же, как и он сам. А дальше больше – начинаются продвижения по головам в политику. Потом в международную. И приводит это всё к войнам! Сначала – к локальным, для ещё большего обогащения, а затем уже от затемнения разума в целом, – к войне всеобщей и беспощадной, в которой не останется никого. Никого! Как не раз уже бывало. И это правильно? Конечно же, нет! – отвечу я сам себе и вам. Не правильно в корне. Ну, появились у тебя деньги, не доводи до греха – поделись с нуждающимся,  помоги  страждущим! И будет тебе благо. И будет всеобщая благодать! Это вкратце.
     Заметив, что машина замедлила ход, проехав знак с названием очередного населённого пункта, надоедливый пассажир решил завершить образование соседа:
     – Конечно, я мог бы с тобой пофилософствовать на разные темы. Мог бы тебе процитировать разных философов. Например, Ницше. Даже Плутарха и Платона мог бы в подлиннике. Конечно, мог бы. Если б знал бы. – И сам рассмеялся над своей же глупой шуткой беззубым ртом и слегка прищуренными беззлобными, хитрыми глазками, – он ещё раз пригладил спрятанное своё богатство, натянул шляпу на глаза и таинственно резюмировал: – Yes! Because!
     Среди леса, у тропинки, ведущей вглубь, стояла странная фигура, едва различимая в свете фар. Низкая облачность не давала возможности разглядеть стоявшего. Водитель, приняв решение, скрипнул тормозами и остановил автомобиль как раз подле путника. Под свет тусклых потолочных светильников с лёгкостью, противоречащей внешнему виду, ворвался седовласый сухощавый старик с белым лицом, обрамлённым бородой. Им оказался местный священник, собравшийся по благим делам в соседнюю деревушку. Вошедший осенил присутствующих крестным знамением, поудобнее сел на переднее сидение. Обернувшись к водителю и что-то сказав ему вполголоса, старец, вернув своё лицо к народу, изучающе осмотрел всех нас по очереди цепким пронизывающим взглядом. Водитель тронул машину с места, и мы поехали дальше. Святой отец расстегнул лёгкую не по погоде курточку, под которой обнаружилась уже прошедшая по жизни с хозяином летняя ряса и простенький наперсный крест. Вязаная же чёрная шапочка с любовью вышитым заботливыми руками крестиком осталась на голове, отчего на лбу у старца появилась испарина, крупные капли которой он то и дело ловко промокал кипенно-белым батистовым платочком с кружевным окаймлением.
     Пассажиры, хоть и одаренные присутствием святого человека и возможностью оказии неформального общения с ним, несколько сконфузившись, поумолкли и потупили свои взгляды. От дедушки, мягко говоря, пахло старостью, затхлостью, что отдалённо напоминало запах ладана и каких-то лекарств. Ехали так, молча, некоторое время. Затем внутреннее пространство автомобиля сбалансировалось, и жизненный интерес вернулся восвояси. Салон опять наполнился равномерным гулом нескончаемых дорожных диалогов. Сидящая рядом со старцем тётка, украдкой заправляя под подол платья предательски сползшую штанину голубых панталон, произведённую, наверное, ещё в советские времена, но в Китае, и натягивая юбку на толстые коленки, стала плакаться тому о своей никчёмной жизни. Она то и дело заискивающе заглядывала старику в глаза, стараясь не пропустить ни единого слова в ответ и обнажая при каждом всхлипе свой золотой зуб. Сквозь её причитания можно было с трудом разобрать, что единственная дочь от неё отвернулась и пьёт её кровь, ведя аморальный образ жизни.
     Священник, взяв в свои руки пухлую тёткину руку, мягко поглаживая её, тем самым успокаивая, тихо стал с ней общаться. Разговаривали они долго. Тётка то всхлипывала, то согласно кивала, то отрицательно качала головой. Через смешение слов и чувств, прыгающих на дорожных кочках и мешающих друг другу на колдобинах, до меня доносились вкрадчивые слова старика.
     – Вот, к примеру, готовишь ты обед. И по недосмотру подгорела пища  в твоей сковородке, когда ты в ней что-нибудь жарила. Сковорода сильно пригорела. Очень. Хоть выбрасывай. Такие у неё угли в середине чёрные…  А  она  твоя  любимая.  Уже  к руке привычная. И вот хочешь ты её очистить, чтобы в первоначальный вид привести, ан не даётся она. Ну ни в какую. А она чугунная. Тяжёлая. Руки уже отнимаются держать её. Ты её и замачиваешь, и химией мажешь, и что только не делаешь – не поддаётся сковорода очищению от скверны. Бьёшься ты с ней, бьёшься. Мучаешься, сил больше нет. Ну хоть бросай её, выкидывай. Лежит она в раковине, ухмыляется над твоей беспомощностью. И думаешь ты в запале: - «Что ещё можно сделать-то с ней? Может, действительно выбросить её и пусть себе валяется на помойке и оттуда меня не вспоминает. И я не стану о ней думать. Забуду – и всё!» Нет! Ты не злись! Ты возьми мягкую тряпочку, смочи её тёплой водичкой, посыпь меленьким песочком, чтобы сильно не поцарапать и с самого краешка приступай к чистке. Потихоньку, полегоньку. Надавливай слегка, добавляя понемногу песочку, подливая водички, постепенно продвигайся, так и дойдёшь до середины. До самого  центра.  Вычистишь  всю эту грязь до самого дна! А потом обмоешь её с любовью со всех сторон, обсушишь мягким вафельным полотенчиком и – вот! Она опять твоя, родная! Висит на стеночке и глаз радует! И ты ею любуешься. Вы снова вместе! И вновь она у тебя в добрых помощницах. И где тот гнев и неприязнь? Куда подевались! Пшик! Поэтому не надо с плеча рубить! Надо вдумчиво подходить к любому делу. С любовью!
     Старец улыбнулся тётке, с хитрым прищуром осмотрел нас всех и попросил остановиться у перекрёстка. Тётка, поцеловав руку старику и пожелав ему здоровья от Всевышнего, притянула эту руку к своей щеке, пристально глядев на него с благодарными слезами, и только беспрестанно пришёптывала: – «Спасибо! Спасибо! Спасибо!..» – затем достала из кошёлки два огромных красных яблока и вручила их священнику со словами благодарности от нас всех. Сунув дары родной земли в заплечную торбу, он попрощался. Ещё раз скоро глянув в мои глаза, он вышел из машины на воздух. Старый одинокий человек перекрестил наш автомобиль, провожая нас долгим взглядом, пока красные, прыгающие на ухабах, габаритные огни не исчезли за одним из поворотов. Нет, он был не один. Он был с Богом. Но, скорее всего, Бог был с ним…
     Философ, надев наушники и всем своим видом показывая, чтобы его не тревожили, погрузился в простейшую игру в своём смартфоне, по которому до этого несколько раз безрезультатно пытался кому-то дозвониться. Связи не было вообще. Голова его стала безвольно колыхаться в такт чему-то несущемуся изнутри по проводам непосредственно в мозг. Его же собеседник, раззадоренный жаркими словесными баталиями, решил пересесть к мужчине в шляпе. Он счёл его для себя более достойным собеседником, вспоминая его недавние мозговые экскурсы. И сразу же, заговорчески, ошарашил того вопросом:
     – Вы в храм ходите, посещаете?
     – Вы знаете, – мужчина в шляпе был удивлён таким продолжением событий, но принял разговор, – в нас за все эти годы пытались отбить охоту к вере. Но ведь это невозможно, полностью её уничтожить. Можно сгладить лишь какие-то внешние проявления, а вера, она у тебя внутри. Живёт с тобою в ладу, не высовывается и никому не мешает. Раньше, конечно же, когда мы все были комсомольцами, мы не ходили молиться, но из интереса исподтишка всегда на Пасху подле церкви убегали от милицейских патрулей. Но сейчас бывают дни, когда ноги сами идут в храм. Вы знаете, даже не для того, чтобы чего попросить, но чтобы побыть в тиши, спрятаться от мирской суеты, напомнить о себе… Вот, мол, я! Я здесь! Может чем Тебе помочь?
     – Приятно слышать. А Вы замечали, что у икон все женщины, даже те, кто никогда не носили платки, все с покрытыми головами?
     – Так это ж так положено!
     – Я знаю, знаю и к этому веду. Ведь после общения со святыми эти женщины, стесняясь почему-то, головные уборы снимают и стыдливо убирают в свои сумочки. Но некоторые, толи по забывчивости, по привычке ли и после молитвы уходят в платках к себе по домам. И вот обратите внимание: идёт такая женщина по городу в платочке или в косыночке, задумчивый взгляд её светится радостью! И такая ж она красивая идёт! Аж глаз не оторвать!
     – Да, Вы правы! Вы правы. Я вас прекрасно понимаю, – задумчиво ответил собеседник и, мечтательно прикрыв глаза, добавил: – Мне сразу привиделись мои бабушки. Они всегда ходили с повязанными на голове платочками. Мне нравилось. А что, и в хозяйстве удобно – волосы в суп не падают. Солнце голову не напечёт, да и пролетающая птица, если и посрамит, то волосы не испачкает, – улыбнулся он. – Это раньше мануфактура была не развита, и то были разные материалы, фасоны и цвета, а сейчас вообще всё для женщин. Всё модное!

     В больших храмах народ разный. Кто-то приходит сюда отмолить деньги. Кто-то – грехи. Приходят сюда и с благодарностями за различные чудесные дары. Кого-то манит тишина и несуетная благодать. Но у большинства в глазах и на лицах боль и отчаянная мольба.
     Но есть те, которые даже не заходят в церкви. Страшно им. Больно и стыдно за своё. Боятся они грома небесного. Обычно это приличного интеллигентного вида мужчины с сединой в висках коротких стрижек и в щетине, опрятно одетые, лет так около пятидесяти-шестидесяти. Некоторые из них всё-таки просачиваются внутрь и ставят самые большие свечи ко всем иконам и подолгу стоят подле каждой из них, пристально вглядываясь в глаза святых ликов, испрошая, даже моля; их о всевозможном прощении. Есть между этими мужчинами некое еле уловимое различие: одни несколько сутулятся, другие же в офицерской выправке. И здоровенные здесь есть, и похлипше, и статные, и кривые. Красивые лицом сюда ходят, и милые душой. Есть и такие, которые приходят сюда в нелепой одежде, как с чужого плеча, да в обуви со стоптанными до дыр подмётками. Видно, издалека они шли к Храму. И шли, возможно, всю жизнь. И дорога у них была непроходимая, вся в колдобинах. Но они шли и шли. Падали и вставали. И опять шли. Сквозь всю жизнь. Совершенно разные люди приходят к Богу с разными радостями и страданиями. Но все приходят с любовью.
     Ещё забегают сюда потусоваться и простоволосые, губошлёпые финтифлюшки-селфистки. Эти вообще пробегают мимо жизни в компаниях со своими узкобрючными френдами-парикмахерами, пока удаляющаяся жизнь по голове им не ударит. Ни о чём они не думают – ни о вчерашнем, ни о завтрашнем. Лишь бы выложить свои коровьи ресницы в обрамлении губищ в свой «Инстаграмм» в отместку за жалкие лайки. Нет, это не тех знаменитых собак, что в космос летали. Это своеобразные плюсики одобрения таких же неудачниц и неудачников за выставленные напоказ, подчас срамные, собственные фотографии своей утекающей бесполезной жизни.
     Между всеми ними снуют светловзглядые в одинаковых платочках женщины, лихо очищающие паникадила от ещё не полностью сгоревших грехов, освобождая места для новых прошений. Если они вам покажутся несколько грубоваты, их можно понять. Они так своеобразно и ревностно защищают дом Божий от, по их мнению, праздно шатающихся.
     В маленьких же церквах всё по-иному. Там все равны. Туда все приходят со своими бедами и житейскими проблемами. Там всё как-то по-домашнему. И ходят туда от мала до велика. И нет там никакой мирской суеты. Там как будто время упокоилось. Только просители неспешно   продвигаются   плечом  к  плечу  от  икон  к  священнику. В таких церквушках душе теплее и окружающие ближе.
     И тут меня осенило: мы не знаем мир. Мы ходим в церковь и не знаем Храма Господа. Мы не знаем слова Его. Мы не знаем щедрости Его. Мы не знаем силы Его. Мы не знаем гнева Его. И слава Богу, что он не даёт нам познать гнев свой. Может, это и есть милость Его?.. 

     Как-то подоспела мне необходимость просить Ксению Петербургскую. Очень нужно стало. Она добрая, всем людям помогает. Было решено, с оказией и благодаря воле судьбы оказавшись в Северной столице. Был выбран день, заныкана копеечка, и прошение в виде записки приготовлено. Походу к Ксении предшествовал Великий пост. Для меня он не был таким уж великим, так как касался он в основном только съестного. Жена моя со мной не пошла. Она, наверное, счастлива и не считает, что из-за каких-то житейских мелочей можно вот так, запросто, ни с того ни с сего и без спросу завалиться в дом Божий. Она обращается  к  Нему  при  домашних  иконах  перед  сном. В бигудях и силиконовой маске на лице. Наверное, боится, что Он узнает её, если что. В этот день она предавалась культурному досугу в Русском музее.
     Выйдя из метро на положенной станции, не глядя на зазывающие рекламой автобусы, пошёл пешком. Было солнечно и тепло. Лёгкий попутный ветерок, всей пятернёй лохмативший мне голову, подталкивал меня в попутном направлении.
     Всюду шли люди. Одни праздно шатались, другие с экскурсионным любопытством и восторгом разглядывали лепные излишества запылённых питерских зданий и заносили себе для памяти всю эту красоту в разномастные фотоаппараты. Вот я обогнал двух старушек в платочках, которые, поддерживая друг дружку, ковыляли малой скоростью в ту же сторону. Навстречу проплыл неестественно высокий  и недокормленный мужчина в белых волосах, забранных в длинный хвост. На вид молодое лицо его было покрыто как будто специально вылепленными морщинами, окружающими бесцветный неморгающий взгляд, направленный далеко прямо перед собой. Шёл он, не обращая ни малейшего внимания на вокруг происходящее. Он был похож на стареющего баскетболиста, который постоянно ждёт летящего в него мяча. Откуда он шёл? Куда?.. Странный человек. Я бы на него внимания не обратил, лишь случайный взгляд, направленный сквозь него на вдалеке уже виднеющийся храм, заставил остановиться и на нём.
     Мужик в майке, шортах и шлёпанцах, выходя из магазина и споткнувшись, вывалил на асфальт длинный и одновременно многоэтажный мат. Отчего люди матерятся? Наверное, от бескультурья, невоспитанности и духовной нищеты. Быть может, из-за  того,   что   у    нас    это    всё-таки    запрещённое    словоблудие. А запретный плод, он, как говорится, сладок. Но в данном случае – гадок и мерзок. А в сочетании с пунктом первым – это убойная сила. Возможно, это некая свойскость. Мол, этого же нельзя, но я в присутствии тебя даже так могу! Некое отношение доверия. Некий ключ. А если это ещё соединить с двумя предшествующими пунктами, то о-го-го! Вот и здесь мужик внезапно встретился с асфальтом. Сразу вдруг счёл его своим, ну и, как полагается там у них, выложил ему всё самое избранное. А тот, бедный, от удивления и ответить-то ничего не смог. Лежит себе беззащитный спокойно и молча, ожидает следующего.
     Уже подходя к намеченной цели, увидел я человека в инвалидной коляске. Обычный мужичок, как и многие такие же, какие приживаются под церквями на всей территории страны. Не молодой, не старый. В пыльном тёмно-синем драповом пальто с поднятым огромным каракулевым воротником, в котором пряталась плешеватая голова в роговых очках. С белым пластиковым стаканчиком для подаяний в крючковатой руке. Старые валенки на ногах или от старости, или от нищеты. Подходя ближе, думаю, мол, нужно подать копеечку страждущему. Залез   в   карман,   достал   горсть   монет   и   подаю  ему. А мужичок денег от меня не берёт и говорит мне тихо: «Мужчина,  а  купите  мне  два  пирожка  с картошечкой!» Пауза. Я, ничего не понимая, протягиваю ему деньги в стакан. А он стаканчик отодвигает и повторяет, уже погромче, склонив голову набок: «Мужчина, купите мне два пирожка с картошкой! Пожалуйста!..»
     – Что  происходит?  –  думаю  я,  и  спрашиваю его: – А где купить-то?
     – А вон там, в трапезной, – указал тот пальчиком с давно не чищеными ногтями грязной руки на противоположную сторону улицы.
     Ну, что, думаю я, надо идти. Нахожу на территории буфетчицу, заводит меня она в трапезную. Буфет там. И в том буфете несколько людей в чёрном отводят поминки. Купил я два оставшихся пирожка с начинкой, буфетчица их разогрела, и я, вернувшись к ожидаемому меня мужчине, отдал ему желаемое.
     Поблагодарив меня, мужчина стал мне ведать, по его словам, истины. Фразы его были обрывочны. Паузы же в речи были обширны. Опуская голову в пол  и тут же поднимая мутные глаза к моему взгляду, он говорил, пришлёпывая губами.
     – Нужно постоянно ходить в храм… Просить Бога можно только о самом главном... Нужно давать людям, а не брать у них и не просить у них. Они бедны. У них нет ничего, чтобы они могли тебе дать… Сделай что-нибудь не для себя… Яви участие в судьбе чужого тебе человека... Совершенно незнакомого для тебя... Но это совсем не значит забыть всех своих. Родных… Тогда именно ты, возможно, дашь человеку то, что он и просил у Бога… Так, глядишь, и тебе быстрее придёт то, о чём ты просишь у Него... Возможно, так ты ускоришь наступление всеобщего Благоденствия, – с прищуром сказал он, откусывая мякоть пирожка и вдыхая носом этот желанный запах жареного лука с давленой картошкой с любовью и знанием дела приготовленных пирожков. И начав второй пирожок, он закончил: – Иди, тебя там ждут…
     Я не заблудился. Дошёл очень быстро. Тем более там везде указатели стоят. По пути купил свечей и, проведя необходимый ритуал, с волнением вошёл внутрь. Помещение было полно народу. Было душно, хотя снаружи ветерок раздувал липкий зной. Я протиснулся сквозь разного рода люда, пришедшего за помощью, и поставил под иконой зажжённую свечу. Немного постоял, неумело помолившись и поговорив с Блаженной Ксенией о цели моего визита, отошёл в сторонку, давая остальным просить о своём, о горьком. В связи со всё прибывающими людьми места в помещении становилось всё меньше, и входящая молодая девушка попросила меня её пропустить. Я вышел.
     От перенесённой духоты и волнения присел я на скамеечку возле входа в часовенку, прикрыл глаза и пытаюсь проникнуться в тишину. Слышу голос где-то рядом: – «А ты не отмщи… Тебя будут бить, а ты терпи…Ты их пожалей… Ты им помоги…» Ну, прямо-таки, кто-то доносит слова именно мне. Приоткрыл я глаза и вижу – нет, не мне. Несколько поодаль, тоже на скамеечке, священник говорит добрые слова чёрному плачущему мужичку. Чёрному с лица. Видать, жизнь потаскала его по всем канавам и закоулкам, била и тут же добавляла ещё и ещё. Беседовали они долго, тихо, дабы не мешать остальным прихожанам. И по мере истечения времени, проведённого в храме, по мере их общения мужчина постепенно успокаивался и лицо его просветлялось. Было заметно, как в его душе развязываются множественные узлы, тело его обмякает, и он полностью подчиняется окружающей доброте. Комок сдавил мне горло. Сердце учащённо забилось. «Ну, почему он не со мной говорит?» – подумал я о священнике. Это же всё про меня. Сердце билось во всём моём организме. Как-то быстро и сразу вдруг вспомнились все мои житейские трудности, сложности, гадости и мерзости, совершённые мной или при моём участии. Что-то стало нехорошо мне. Но, вспоминая недавние слова священника, боль понемногу улеглась, и я дальше слушал его в полудрёме.

Снова тень от жизни беспросветной
Распласталась на моём пути.
И, валяясь кляксой одноцветной,
Не даёт мне к Храму подойти.
Вроде, как должно быть: руки, ноги,
Туловище, уши с головой.
И колдобин нету на дороге,
Только не похожая со мной.
То цепляясь за кусты собою,
Тащит вбок, и силы нет шагнуть.
Не даёт, согласовав с судьбою,
Отыскать мне освещённый путь.
Буду я Тебе отсюда верить,
Ты же можешь далеко святить.
Посоветуй, что же мне не делать,
Чтобы Ты сумел меня простить…

     Выходили с территории, перекрестившись, мы вместе. Внешне отличить его от любого другого, праздно шатающегося по улице, не было никакой возможности. Только глаза выдавали его. Они стали добрее и блестели на посветлевшем лице. Он немного подтянулся и побрёл от святого дома по узкой аллейке, в сторону, пробивающемуся сквозь холодные осенние тучи, лучу закатного солнца, раскидывая, как школьник, ногами уже подсохшую листву.

     Почему-то мне именно сейчас вспомнился тот святой Отец, что в храме с серым, полным болезни лицом увещевал растерявшегося прихожанина. Видимо, болезнь уже настолько глубоко в него проникла, что успокаивая всех вокруг, он даже не улыбался. Только глаза его искрились надеждой, что у всех вокруг всё будет хорошо.
     Даже священники, и те болеют. Болеют и уходят раньше времени. Что уж говорить о простом народе. О нас. Сколько бы ещё смогли сделать друг для друга, для своих родных, если бы имели возможность всего-навсего прожить несколько дольше. Мы б воспитали правильно не только внуков, но и правнуков. А, может ещё пару колен выше. А в целом, страна бы от нас расцвела. И Мир стал бы совершенно иным. И всё из-за того, если бы Мы подольше жили…
     Эта мысль мне давно не давала покоя, особенно, когда в своей жизни видишь много нежданных смертей. Ненужных смертей. Невинных смертей…
     И вот сегодня она застряла в моей голове, не смотря на различие тем, круживших внутри салона автомобиля.
Внезапно что-то меня толкнуло в бок. Машина подпрыгнула, споткнувшись о лежащих поперёк дороги двух «полицейских». Народ резко, как по команде, проснулся. Женщины запричитали водителю, что они, мол, не деревянные, и обходиться с ними нужно понежнее.
     Мимо медленно, неторопливо, как и положено тому, проплывало местное старое кладбище. Наверное, здесь специально поставили знак ограничения скорости, чтобы проезжающие люди задумались о бренности бытия или просто чтили память о местных усопших. Как в старой известной книжице про пионеров. На Севере погосты одни для всех. В смысле, для всех национальностей. Над воротами в добрососедстве поблёскивали никелем крест и полумесяц. Здесь упокоены местные ненцы с их банками и кастрюльками на могилках. А как же! Это их родная земля. Вместе с ними за наполовину развалившимся деревянным забором находятся все те, кто приехал к ним на заработки и не дожил быть захороненным у себя на родине. Настоящий интернационал. Сейчас же при развитии даже в приполярных районах всех видов транспорта хоронить в основном увозят поближе к родным, чтобы те могли ухаживать за могилкой. При входе, как и положено, притулилась преунылая часовенка, посеревшая от горя, дождей и морозов. Вокруг неё суетятся местные бомжи, зарабатывающие себе на пропитание работой на территории. Ночуют они поодаль, в балке;, произрастающем, как айсберг из кучи выпитых стеклянных бутылок. Здесь стеклотару не принимают. Везти невыгодно. Обнищавшие и опустившиеся местные жители, нет, не из тех, что за забором, собирают, как и везде, только алюминиевые банки. Зимой же ещё жгут ворованные электрические кабели. В этом же балке приютился цветочный ларёк, над оконным козырьком которого, как признак дошедшей и сюда цивилизации, прибита обшарпанная спутниковая тарелка. Наверное, бомжи откуда-то стащили. А хозяева, даже если и найдут её, то, скорее всего, не будут возвращать себе. Мелочь. Что сюда принесли, назад уже не возвращается. Здесь же при необходимости можно сделать заказ на оградки и простенькие памятники. Но в основном родные заказывают мраморные памятники в более крупных городах. С задних сидений донеслось бульканье, и возбуждающий запах смеси креплёного спиртного и мандарина быстро проник в сознание не спящих пассажиров.
     Грустное и тягостное зрелище тут же сменилось яркими неоновыми огнями освещающими баннеры с бессмертными лицами, за которых мы скоро будем голосовать. Уже включённый рекламный свет странно смотрелся под ещё не севшим солнцем, конкурентно освещавшим уже темнеющую дорогу. Эти баннеры, наверное, не меняются никогда. Только даты проведения выборов меняют – и всё! А зачем деньги тратить! Да, вот так и живём…
     Дорога стала ровной и гладкой. По-видимому, недавно положили асфальт. Здесь начинается жизнь.
     Автомобиль  подъезжал к месту назначения. Путь ему указывал пунктир, как на посадочной полосе аэродрома, только что зажёгшихся модным жёлтым светом фонарей, выстроившихся по ниточке, как солдаты почётного караула. Лет десять назад сюда можно  было  добраться   только   зимой.  По   зимнику.  Дорог не было. А тут – поди ж ты! Фонари! Народ питался с подворий. Во всех домах хозяйки сами пекли хлеб, поэтому во всех домах печи до сих пор. И до сих пор нет газа. Дома топятся дровами. Уголь – это роскошь. Есть, наверное, только у местного начальства и коммерсантов. Но такая вокруг красотища! Душа летает! Радуется! И успокаивается!