4 Лехаим, брат! Глава 3

Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Глава 3

     Мне часто снился один и тот же сон, где я гулял в парке возле дома родителей. Гулял поздно вечером, дышал воздухом, наверное, перед сном. И в этот поздний вечер было почему-то светло как днём. Я поднимаю глаза в небо и обомлеваю. Надо мной, как и над всеми нами, иноземные космические корабли бороздят просторы нашего, отечественного мирного неба. И не где-то там, в вышине, а именно здесь, в атмосфере. Плывут эти корабли, запылённые дальними странствиями, прямо-таки над нашими домами. Отчётливо видны. Огромные гиганты вперемежку с небольшими и совсем малюсенькими. Все обрамлены мерцающими габаритными огнями. Огромное количество кораблей. Просто сонм кораблей. Наших родных звёзд не видно. От горизонта до горизонта. Словно кто-то запустил миллион салютов одновременно. И вот эта инопланетная масса, застилая сонное небо, бурлит и передвигается по нашему пространству над нашими головами с запада на восток. И настолько это явно и ощутительно, что оторопь берёт. В первый раз. Во второй раз я уже разглядывал эти иномарки со своей недетской заинтересованностью   –   может,   какой  сигнал  подадут. И это, честно говоря, придавало телу некоторое ночное возбуждение. Потом эти видения подолгу вспоминались и днём. И я всё никак не мог понять, зачем всё это, мол, что хочет донести до меня великий ночной разум. Ума не мог приложить долго я. А оно вон что! Сон  в руку! Они уже все здесь, у нас под носом! Здрассьте вам! Ходят между нами, толкают плечами в очередях, на ноги наступают. Понаехали!
     Я сидел в каменном кресле, почему-то мягком, и не мог пошевелиться. Всё тело моё пронизывали какие-то тоненькие электрические импульсы, как я это оценил. Было ощущение, что я лежал на аппликаторе Кузнецова, но через который был пропущен слабый электрический ток. Это как в детстве мы батарейки лизали, чтобы определить их целостность. А здесь так щипало всё тело. Наверное, это и удерживало меня от движений. Какой-то хитрый прибор. Говорить и возмущаться я тоже не мог. Только глаза мои вращались в разные стороны, наблюдая за этими странными существами. А может, людьми? Странны они и непонятны. Всё ходят вокруг, шушукаются между собой. Наверное, прочитали мои мысли о мясе, теперь хотят меня сожрать. Мама дорогая, роди меня обратно!
     – Мы не едим в вашем понимании. Мы принимаем энергию от камня жизни. Это не просто камень. Он живой. Он появился здесь издалека. Давным-давно. Когда ещё время было едино и не было разделения миров. Но потом произошёл большой взрыв, и время раздвоилось, и часть его сдвинулась. Это было ещё до вас. Теперь время идёт своим чередом рядом с вашим, – проникал один из них мне глубоко в мозги моим голосом, когда отошёл от своей группы. Он не говорил, но внушал мне свои мысли. Рот у него не двигался. – Мы не такие, как вы. Мы другие. Не просто не похожи, а вообще – другие. Песок течёт только в одну сторону. Время растекается, как вода. Мы приходим в ваш мир, чтобы настроить сломанные вашей цивилизацией точки соприкосновения. Вы попадаете к нам случайно. Тогда мы вам даём частицу знаний. Вы ломаете наши недоступные вам точки доступа по незнанию. Вы слепы. В проход можно попасть, если знать, где он находится, специально духовно настроившись, либо случайно. Но вы об этом не знаете. Вам об этом не нужно знать. Иначе вы захватите наш мир, разорите его, и мы погибнем. Потом погибнете и вы. Вы сами себя убиваете в своём мире. В своём времени. Но у вас есть множественные шансы не погубить свой мир и не сгинуть безвозвратно самим. Если будет ещё один большой взрыв, никто не знает, куда ваш мир перенесётся. Мы тоже пострадаем. Сейчас наше время параллельно, а если время станет перпендикулярным? Даже мы пока не можем определить, что тогда может произойти с пространствами. Мы завязаны с вашим миром. Поэтому мы защищаем его от внешних воздействий. Вы уже произвели столько оружия, что можете убить сами себя. Но вы не имеете на это права. Мы пытаемся на вас воздействовать, чтобы вы жили в мире. Но вы алчны и завистливы. Алчность застилает ваш разум. Зависть разъедает ваши души. Вы духовно разобщены. Вы не хотите быть вместе. У нас нет зависти. Потому что мы не видим материю. Нам это не нужно. Мы видим её изнанку. Её душу. Мы общаемся с вашими душами. Но вы сопротивляетесь. Наша чувствительность сильнее вашего видения. У нас есть с вашей стороны ваши люди, хранители, которые помогают нам приходить в ваш мир и возвращаться в наш. Потому что мы с вами несколько отличаемся внешне и в вашем мире нам неуютно и сложно, – слова заливались в мой мозг и разливались там по темам для дальнейшего хранения и анализа.
     Небо у них безоблачное, цвета синьки. Солнце не жжётся, но греет умеренно тепло. Наверное, у них нет ультрафиолета, потому и белые они все. Ходят они очень плавно. Как бы с осторожностью наступают на почву, ощупывая её ногами. С непривычки кажется, что они проплывают над поверхностью. Одежда полностью скрывает тело. Снаружи только голова и кисти рук с длиннее, чем у нас, пальцами. Одежда на вид была тяжёлой и балахонистой, но при движении шевелилась, и создавалось впечатление лёгкого непрозрачного шифона. Но не задиралась, и это не позволяло разглядеть, что у них там снизу и как. Этот плащ плотно прилегал к шее и запястьям. Странный материал. На наш не похож. Понятно,   он   был   импортный.   Все   были   не   мятые. И, наверное, не пачкался – ходили они в одном цвете. Грязных замечено не было.
     В центре площадки были огромные солнечные часы с неизвестными мне рисунками и надписями. А может, это и не часы вовсе. Время у них, если сравнивать с нашим времяисчислением, расширяется. Континуум у них, видите ли, раскручивается из спирали в бесконечность.
     Как я заметил, их мир был несколько странен: если провести прямую линию между двумя точками, то это не значит, что эта линия в действительности будет прямой. У них пространство несколько закруглено. Если находиться с кем-то из них на нашей прямой линии на некотором удалении, то их не будет видно. Поэтому они всегда появляются из ниоткуда, как бы из-за угла. И не определишь, сколько их присутствует в данный момент в обозримом по нашим меркам пространстве. Голова несколько кругом идёт. Непривычно и неприятно. Постоянно пугаешься при их появлении и поминаешь при этом то Господа, то маму.
     Ещё один из них подплыл ко мне и опять моим же голосом залез мне в мозг:
     – Мы видели твою жизнь. Мы знаем, что ты помогаешь людям. Мы тебе немного поможем, – с этими словами он приложил свою ладонь к моему лбу.
     Наверное, произошло короткое замыкание, потому что свет погас…
     Время летало вперёд за веками, плавно возвращалось назад и, ударяя в виски слабым пульсом, накручивало рифмы с каждым всплеском живности в проплывавшей мимо реке.

Истекая с ледника,
Вниз спускается река.
Хоронясь под белым снегом,
Подо льдом бегут Века.
Половодье! Половодье!
Бросила свои поводья
Разудалая река.
Бьются льдины в берега,
Разрушая склон прибрежный,
Заливая луг безбрежный.
Горы льда и нет пути.
Надобно реке пройти,
Увлекая снег зимы,
Поднимая с глубины
Ил и что там накопилось
За год. Не рассмотрим мы.
Упираясь в гору лбом,
Обходя её потом,
Спотыкаясь о пороги,
Разбивая руки, ноги,
Распластавшись по земле,
Устремилась к глубине.
В царство моря – океана
Без интриги и обмана.
Цель ясна, задача тоже.
Омывает себе ложе
Полноводная река.
То глубо;ка, то мелка;.
Много раз и не однажды,
С похмела или от жажды
Проплывают иногда
Деревеньки, города.
Корабли утюжат спину
Без особого труда.
Речка добрая несёт
Влагу в каждый огород,
Топинамбуры с редиской
Чтобы не пропали. Вот!
Прокричали петухи.
Полная река ухи,
Раздавая нам приплод,
Продолжает свой поход.
Бликами в свету играя,
Облегая острова,
Рукава то распускает,
То вбирает рукава.
Без сватов и даже сватий,
Расстелив свои объятья,
Поджидает океан
Будоражащий. Сharmant!
Вот и цель близка! Удача!
Не забыть бы про задачу
От усталости в пути:
Слиться с ним,
В него войти,
Раствориться в пышной пене,
В гости к облакам на небе,
Чтобы вмиг дождём упасть –
Жизнь продлить или начать…

     Я лежал и подмерзал на своём спальнике возле костра, который, по всей видимости, не поддерживался давно. Товарищей моих не было видно. Я не понимал, где нахожусь, пока ко мне не вернулось моё естество.
     Что это было? Да вроде бы я не спал. Или это был сон? Мистика какая-то. Телефон не включался. Странно. Пуговица!   Пуговица   лежала   там,  где  я  её  и  оставил. В   кармане.   Ничего   не   понимаю!    Где   мои   кореша? Я находился в высшей степени ажитации и одновременно растерянности. Я не знал, что мне делать. Котелок уже остывший. Я отглотнул уже перестоявшего напитка и пошёл по своему старому маршруту. Весь улов лежал на берегу, правда, усыпанный мухами, которые были явно довольны халявной едой. Откуда тут мухи? Как они сюда попали? Берег был усыпан следами. Я пошёл дальше по тропе в гору. Нигде и ничего. Я оглянулся – лагерь как на ладони. Вокруг – никого. Ни тех, ни других. Спустившись обратно, я уложил весь разбросанный скарб в нашу колымагу, решил везти её в город. Но не тут-то было. Груз, который мы тащили сюда пердячим паром втроём, абсолютно был не под силу мне одному.
     Окраина города встретила меня полицейскими мигалками и оцеплением. На каждом перекрёстке стояли автомобили, ограничивающие проезд, а по периметру квартала стояли все сотрудники мизерного штата местного отдела полиции. Завидев мужика в геологическом плаще и с капюшоном на голове, идущем прямо в их направлении, вооружённые люди в масках с автоматами наперевес и надписью «ФСБ» на спине насторожились. Один из них очень убедительно приказал мне подойти к ним с поднятыми руками, передёрнув при этом затвор автомата. С удивлением на лице подойдя к представителям власти, я показал свои документы. Смягчившись, майор в чёрной форме объяснил, что здесь идёт специальная операция по поимке особо опасного преступника, и вежливо так порекомендовал мне обойти этот квартал другим, более длинным путём. Осведомившись, не нужна ли медицинская помощь, и получив отрицательный ответ, я пошёл окольными путями к другу домой, заметив нескольких снайперов, лежавших за естественными укрытиями. С одного из балконов свисал жгут из скрученных простыней.
     С криками восторга, удивления, радости и облегчения меня встретила Маша. За кормлением меня обедом она поведала мне всю ситуацию. Рассказывать она умела, и у меня всё вдруг встало на свои места. Народ ничего не знал о происходящем, но на всех кухнях судачили, перетирая все тонкости этой секретной операции.

     Когда я ушёл на рыбалке гулять, её мужу позвонили из больницы со срочным вызовом на операцию. В городе произошло чрезвычайное происшествие. Нигде ранее не работавший и небритый молодой человек, исповедовавший не нашу веру, пытавшийся обложить данью местных предпринимателей, чтобы и себе жить припеваючи и отправлять отобранные деньги в южные страны на чёрные нужды, напал на полицейского. Служитель порядка, молодой неопытный офицер, заметив подозрительного парня, решил проверить у него документы. Решил проявить бдительность. Вот и проявил. Молодец! В полиции уже было много жалоб от предпринимательского  сообщества  на  наезды  неизвестного  горца. И этот самый гад, ни мгновения не раздумывая, пырнул ножом нашего служителя закона. Затем отобрал у упавшего пистолет и, бросив раненого истекать кровью, скрылся в съёмной квартире. Проходившая невдалеке женщина позвонила в полицию. Хорошо, что скорая успела вовремя. Наших мужчин и вызвали     на     помощь     в     операции.    В     больницу. А полицейские оцепили  дом, где укрылся преступник. Коллеги раненого всем своим отделом захотели сами поймать и арестовать преступника, чтобы потом поглумиться над ним в своих подвалах. Но молодой и наглый горный орёл послал всех подальше, по своим рабочим местам, и заперся у себя в съёмной квартире, продолжая что-то курить. Местные же ребята тоже оказались не из хлипкого десятка, но всё же обиделись, и пришлось им вызывать подмогу из области. Быстро приехавшие важные люди с широкими лампасами на шароварах не растерялись и захватили с собой людей в чёрном, чтобы те очень грамотно, аккуратно и профессионально довершили всё это дело.
     Время от времени издалека были слышны автоматные выстрелы и одиночные хлопки. По телевизору регулярно шло сообщение, чтобы жители города не волновались,   не   пускали  детей  в  запрещённый  район. А наши граждане совершенно не волнуются. У нас же каждый день ловят террористов. Снайперы с вертолётов стреляют, как в кино. Вот они и стоят, кучкуясь небольшими группами в сторонке, обсуждая происходящее и покуривая для успокоения. Главное – не отвлекать полицейских от их основного занятия. И ведь не боятся же ничего! Там стреляют, тут курят! Романтика!
     Поблагодарив за вкусную еду и переодевшись в цивильное, я отправился в больницу. Пока я передвигался по направлению к месту работы моих друзей, на другом конце города шёл бой местного значения.

     Каждый человек заказывает себе годы жизни. Вот отмерил себе лет так триста – триста пятьдесят – на, живи! Радуйся! Старайся! Но ведь ты сам себя будешь убивать всякими растлевающими распутствами. Или обязательно найдётся завидующий тебе индивидуум, который с особым усердием и остервенением палки в колёса твоей жизни будет вставлять, оправдывая все эти действия благими намерениями. И это всё из зависти и от обиды. Кто ему мешает жить столько же долго? А никто, кроме самого себя. Его гложет чёрная зависть, что ты собрался жить дольше, чем он. Что твоё счастье будет длиться дольше. Что он где-то не доучился, что его кто-то недолюбил, что его кто-то не понял, обидел ли его кто. Да мало ли какое ещё может быть что! Но это не даёт тебе права ломать свою жизнь, а тем более распоряжаться чужой. Не твоё – не трогай! Вот он свой запас жизни профукал и теперь мстит всем окружающим от вселенской обиды, что не может уже ничего изменить. Но ведь он даже и не старается что-то изменить. Он даже не хочет понять, что в нашей жизни можно хоть что-нибудь изменить. Не можешь изменить свою жизнь к лучшему, улучши жизнь другому. Помоги ему! Но не закапывайся сам всё глубже и глубже  в  чёрную  пустоту.  Тебе  в  жизни  уже  всё дано. И теперь всё зависит только от тебя самого! Живи!

     В больнице был аншлаг. Весь больничный штат обсуждал происходящее в городе с разными вариациями. Сначала это был один преступник. Затем окружили целую банду. К моему приходу оставшиеся бойцы из числа полицейских отбивались уже и от местных бандитов, и от наступающей на город подмоги. Говорили, что скоро должны подойти даже БТР. Зайдя в ординаторскую и поприветствовав всех присутствующих там, я поинтересовался самочувствием раненого полицейского, операцию которому делала бригада с моими Сашками. Одев меня в халат, дуэт повёл меня в палату.
     – Ну, смотри, – сказал мне Второй и распахнул дверь, за которой лежали больные. Оттуда донёсся дружный девичий хохот. Это раненый полицейский, выйдя из операционного наркотического дурмана, заигрывал с больничными сёстрами, травя им анекдоты один за другим. Вот что значит опыт военных хирургов. Это лучшие врачи в мире.
     Выйдя во двор, я вкратце рассказал друзьям о недавних событиях, случившихся со мной, пока те спали. Поведал я им историю тусовки врачей в белых халатах, которые прибыли сюда на психиатрический слёт. По путёвке выходного дня. В свою очередь, я ознакомился с их версией покидания ими места отдыха в законный выходной. Сказать по правде, они слушали мою часть рассказа с большим изумлением, чем я их. Я же их историю узнал от Маши. Чтобы проверить правдивость моего рассказа, мы договорились, не откладывая времени, пойти на наше место, заодно и нашу телегу забрать.   
     Вдруг стало тихо. Канонада выстрелов закончилась, и через мгновение город наполнился противным воем полицейских сирен. Звук стал ещё противнее, когда эти звуки начали соревноваться с кряканьем автомобилей иных  организаций,  мол,  кто  из  них  громче  и  быстрее. И вот эта кавалькада сияющей и воющей разномастной импортной техники, визжа тормозами и резиной на поворотах, во главе с нашей скорой въехала во двор больницы.
     Собравшиеся офицеры в сторонке довольно нервно курили, объединившись с группой людей в штатском, на широких плечах у которых под плащами вместо подплечников отчётливо угадывались большие звёзды на погонах. Они то нервно перешёптывались, совместно кивая, то довольно пускали дым в небо, задирая головы кверху и складывая губы пароходной трубой для пущей важности и собственной значимости.
     Когда носилки с раненым преступником провозили мимо нас, я попросил остановиться на минуту. Коснувшись запястья, я не прочувствовал пульса. Его не было. Но между мной и арестованным пролетела искра, от которой, мне показалось, тело его выгнулось, приподнялось на носилках и тут же рухнуло обратно. Его повезли дальше, а перед моими глазами, как в кино, промелькнула вся его жизнь.
     Избиения в детстве отцом за баловство и непослушание. Издевательства над домашними животными. Изнасилование им же собственной сестры, отчего та сошла с ума. Привод в полицию за воровство в магазине. Воровство охотничьего ножа у торговца на рынке. Ограбление старухи из-за пенсии. Рэкет. Ранение полицейского. Перестрелка. Штурм квартиры. Балкон. Побег по простыням. Ранение в руку. Падение. Темнота…
     Раненого подхватила дежурная бригада, и ребята повезли его в операционную. Там ему аккуратно заштопали дырку на руке и отвезли в отдельную палату. Полицейские приковали его руку наручником к металлической кровати и выставили охрану из двух человек.
     Возбуждённые происходящими событиями, но, не теряя драгоценного времени, мы отправились на берег. Долавливать нашу рыбу и догуливать выходной. Перебивая друг друга разговорами и догадками, мы быстро дошли до нашего места. Проверив наличие оставшегося спиртного и успокоившись на эту тему, мы пошли в гору искать вход в лабиринт. Мы исходили все тропы, мы облазили и ощупали все камни – ничего! Ни миража, соответственно, ни входа, и, естественно, никаких чужих врачей. Я пытался парням объяснить, что я не наврал. Да и с чего бы мне это! Мол, они же знают, что я не шутник. Но доказательств не было.
     Я не люблю спорить. Нет, конечно, если необходимо что-то доказать в данный момент для дела, а собеседник твой адекватно воспринимает информацию и готов её анализировать и делать выводы, то я могу принять участие в доказательстве истины. Но, если визави с апломбом строит из себя знатока во всём, и сразу видно, что у него совершенно отсутствуют более глубокие знания, а он основывается на ошибочных выкладках, полученных из Интернета, или же из-за банальной своей упёртости и нежелания признавать мою правоту или свою ошибочную позицию, то я успорять до усрачки не буду. Я сказал и сказал, и отойду в сторонку. Потом кто-то другой ему эту правильную мысль повторит, либо он сам её осознает под гнётом жизненных обстоятельств. Глядишь, эта самая мысль уже летит из уст недавнего оппонента как своя. Он уже начинает её защищать и отстаивать. Он уже с ней живёт, как с родной. И я не спорю. И мне спокойно и радостно.
     Но Александр Первый всё-таки заметил:
     – А я же говорил, что тут йети водятся! Их тут раньше часто видели. Только поймать не могли. Вроде выследят его, случайно встретив, а он раз – и пропал. Как и не было его. Народ пошутит над рассказчиками, посмеётся и забудет. А ведь здесь, даже летом северное сияние полыхает! И разноцветное. Чудеса!
     – Ну, да! – что-то начиная припоминать, добавил Второй и закинул спиннинг с новой блесной, как и мы, – ну да!
     Дальше ловили мы в тишине. Только возгласы разочарования и возмущения раздавались иногда, когда упитанная рыбина срывалась с крючка и, смачно плюхнувшись, уходила снова на глубину. Поймав по три отменных щучки, почистив их и выпотрошив, порезав на удобные для жарки и поедания куски, мы поплелись домой. Костёр в этот раз мы уже не разводили, поэтому тушить было нечего. Друзья мои на полученных за день эмоциях даже не притронулись к своему бережно сохранённому коньяку.
     Всю дорогу мы с Александром Вторым пилили нашего товарища за его дурацкую идею с этой его тачкой. Конечно, может быть и хорошо, что мы сами не тащим свои рюкзаки с удочками, но ведь эта самая тачка, будь она не ладна, весит столько же, как и вся в ней поклажа! Когда мы утром только шли на рыбалку, мы этих неудобств не заметили. Рыба! Рыба добавилась! Да, килограммов двадцать. Вот и весь секрет. Но для проформы виноват всё равно был Первый.
     Ужин у нас был шикарный. Так как мы на рыбалке уху не ели и порядочно проголодались, мы уплетали за все щёки Марией пожаренную, свежайшую, нами же выловленную еду. Вприкуску с варёной картошечкой с соседского огорода. Нет, не подкопанную! Купленную в запас у соседки, доброй женщины. И запивали всю эту вкуснятину сегодняшним коровьим молоком, которое Маша приобрела по-соседски у той же доброй женщины, пока нас не было.
     Первый ушёл рано – ему с утра на смену. Мы тоже, не засиживаясь долго, улеглись спать пораньше. Сон свалил моментально.

     Жена у меня – центр вселенной. Это концентрация ума, красоты, энергии и красноречия! Голос у неё тихий, манящий. Прямой серо-зелёный взгляд из-под уложенных феном по утрам всё ещё русых волос до сих пор сводит меня с ума. Ну, правда, несколько полновата от жизненного опыта и умудрённости, но это не лишнее и только в плюс. Эта полнота, конечно же, не свисает, но всё при всём и есть на что посмотреть! Как говорится: берёшь в руки – маешь вещь! Притягательность эта постоянно собирает вокруг неё коллективы подруг-единомышленниц в клубе по интересам. Её шарм интеллигентности обращает на себя внимание большого количества сторонних нормальных мужчин. Но любит она меня. Нет, семья не считается. Она любит сына, уже и невестку. Детей она любит. И чужих. Постоянно и везде. Наверное, поэтому и стала учителем младших классов. Всю жизнь посвятила этим маленьким почемучкам. Она с ними разговаривает, как со взрослыми. Никаких сюсюканий. Пришли в первый класс – работайте и получайте свою зарплату в виде отметок. Недавно надела очки. Я когда увидел, чуть не упал! Непривычно было видеть свою любимую в очках. Странно так! Жизнь меняется и у нас. Вот так детский каракулевый почерк влияет на зрение. Можно диссертацию писать. Она была единственным ребёнком в семье. Поэтому вся любовь её родителей безраздельно отдавалась ей. Нет! Она не была занежена и залюблена. Она была правильно воспитана. Ей была привита любовь к людям, но не к себе. Родителями был передан ей секрет того, что к себе нужно относиться с определённой долей самокритики, но не загоняя себя в угол. Моя всегда и во всём успевает. И поработать, и по дому прибраться, и вкусненьким нас побаловать. И ходим мы все чистые и опрятные. Мы, конечно же, с сыном во всём помогаем, но импульсом ко всему и во всём в нашем доме является моя жена. Сейчас нам с сыном стало полегче – невестка появилась на плантациях. Но ребёнок наш её почему-то бережёт. Приберегает для себя. Нюся, она же Аня, Анюта, Нюта, Анечка, Нюша, Нюра, – это жена моя, всегда при делах. По вечерам после бытовых забот всегда в школьных тетрадках. Раздаёт заслуженное. Заберёт себе волосы в хвостик, а то и в два – ну чисто школьница! Но всегда начеку. Только кто хлопнет дверцей холодильника или зашелестит какой другой снедью, сразу строгий взгляд поверх очков на провинившегося. А в остальном – наидобрейшая женщина. А как она спевает песни! Как и все порядочные гарные дивчины, что ей опять-таки досталось из общей массы наследства. Все заслушиваются. Бывает, кто и подпевать пытается. Но сразу осекаются, проигрывая моей эстрадной диве в чистоте исполнения своего репертуара. В общем, во всём мастерица – и швец, и жнец, и на дуде игрец! Вот только с техникой не дружит. Ни с какой. Вот сковородку понимает. Кнопочкой на пульте    телевизор    включит,    программу    переключит. В микроволновке обед разогреет.   По  мобильному  позвонит.  Сообщение  прочтёт.  И  всё! Я потом догадался: буковки, наверное, там маленькие. Неудобно ногтями нажимать. Возможно, проблема с нежеланием постоянно надевать очки. А может, там последовательность действий длинная – запомнить её сложно. В машине за рулём тоже боится. Ну ни в какую. Кажется ей, что все встречные машины норовят в неё врезаться. Поэтому она бросает руль и с визгом закрывает руками испуганные глаза.   Не,   лучше   не   надо!   Сам   повожу    даму.   Мне  приятно. И значимость моя повышается в моих же глазах.

     С утра, опять оставив Марию спать и освободив её от лицезрения мужских прощальных слёз и соплей, Саша пошёл проводить меня до маршрутки. Как ни странно, но до остановки мы шли столько же, сколько в прошлый раз от  остановки  до  дома.  Машина  уже  стояла под парами. В открытую дверь протискивались ещё сонные пассажиры. Знакомых не было. Щедро попрощавшись с другом и помахав ему взаимно через окно, мы поехали.
     Мне досталось то же место, на котором я ехал сюда. Это удачно. Удобное место для одного. Зевающий народ ехал в центр. Из района в область! Кто-то ехал менять немногие, но честно заработанные собственными силами и скопленные под присмотром домашних, деньги на товары городской носки. Было видно, что кто-то едет на рынок продавать самими изготовленную провизию или выращенную на собственном участке. Народ был целеустремлён и празднично настроен на встречу с большим городом.
     Кандидаты в депутаты проводили нас с баннеров новыми лицами и пожелали доброго пути. Симпатичные такие улыбки, с честными глазами. Эти, наверняка, нам точно помогут!
     Проезжая опять мимо кладбища, низко кивнув на лежачем полицейском, автомобиль, по обыкновению следуя дорожным знакам, замедлил ход. За окном, возле часовенки, небольшая группа увешанных орденами и медалями ветеранов прощалась со своим коллегой, который счастливо дожил до сегодняшних дней. Осиротевшие ещё на одного ветерана бывшие фронтовики стояли тесно, поддерживая друг друга, скорбно склонив головы. Они не плакали. У них давно кончились слёзы горести и радости. Все они ещё раз мысленно переживали огненный ураган войны. Плакали немногочисленные родственники ушедшего, стоявшие вместе с его друзьями.
     Автомобиль ещё раз кивнул на второй неровности и, ускоряясь, повёз нас домой, оставляя здесь уже бывшие события. Мы ехали из прошлого в будущее. Пассажиры все, по обычаю, переговаривались между собой вполголоса. У меня же наступил тихий час.

Старики похожи друг на друга:
Светлый взгляд, усталость прошлых лет,
Седина и лёгкая щетина
У дедов. У бабок, правда, нет.
Сухие руки. Узенькие плечи
С трудом выдерживают груз наград
За целину и доменные печи,
За Вену и за Сталинград.
Работали на стройках и в колхозах
И мерили ногами ширь страны.
Писалось многое про них в стихах и прозах,
Но чаще помнить забываем мы.
Очков резинка на затылке,
Под шапку спрятанная аккурат,
И в раковине два обмылка
От праздника до праздника лежат.
Таблетки кучкой у кровати
Всё чаще при открытии шуршат.
И каша по утрам лишь, кстати,
И старый байковый халат.
Наступит май, отстанут все болезни.
И инструменты медные стекутся в парк,
Сольются в маленький оркестр нетрезвый
И для начала заиграют невпопад.
В том месте, где цветут сирени,
Заслышав радостный фокстрот,
Забыв радикулит, мигрени,
Дедульки, сбросив тяготы невзгод,
Хватают под руки молодок.
И как моторы от моторных лодок!
Лишь валидол в конце турне.
Завидки ж остаются мне.
Старушки ж, не дождавшись кавалеров,
Пока те на скамейках тянут самосад,
Сооружают пары смело
И в вальс пускаются стремглав и наугад.
Здесь всё при всём: румяна, тушь и тени,
И губки бантиком, и волосы в хале.
Машерки ловко, без кряхтений
Обходят пары, словно дефиле.
Здесь юности запал ещё хранится,
Задор девичий, яркий взгляд.
Долой печали! Праздник пусть искрится!
И юбки по ветру летят!
Окончен день, и грустно расставаться.
И бадик старенький к ноге.
Как хочется ещё остаться
С друзьями. Не наедине…
А дома поджидает их обида.
В душе канаву снова продерёт.
За стенкой праздник – снова панихида.
Не хочется в дверь запускать черёд.
Вот лишь отрывок. Некий взгляд на тему.
Чтоб лишний раз мы вспомнили родных.
Не забывайте бабушек и дедов.
Вам будет горестно, когда не станет их…

     Обратная дорога всегда короче. То ли маршрут уже изведан, то ли время течёт по-разному. Ну да! Конечно! Туда мы ехали по направлению движения земли, а обратно – против движения. Так я думал и сам удивлялся своей прозорливости в таких тонких познаниях. Дорожные ямы постоянно сбивали с мыслей и регулярно заставляли путешественников хвататься за поручни. Автомобиль, то тормозил, переваливаясь через колдобины, то разгонялся снова и снова, спеша уложиться в установленное расписание.
     В мозгу постоянно мелькали картинки прошедших событий за последние сутки. Но дольше всего оставались в обозрении наши собратья в белых одеждах. То отдалялись, затираясь окружающими шумами, то настойчиво проявлялись опять. Такое бывает раз в жизни! А у кого-то вообще не случается. Случай один на миллион. На миллиард! А был ли случай?.. Теперь уже и не знаю. Хотя…
     Мир  вокруг  нас,  если не глядеть себе под ноги, ярок и светел. И только чёрные жирные мухи засиживают это чудесное создание, делая его жутким и нерадостным. Но здесь нужно разобраться – засиженность эта на изображении или у тебя в глазах! И что тогда нужно делать? Устроить генеральную уборку или пойти к врачу за глазными каплями? А может, не допускать разведения мух?
     Начинающийся дождь заставил нашего водителя остановиться у мокнущего на обочине молодого мужчины с ребёнком на руках, очень напоминающнго внешним обликом монумент в берлинском Трептов-парке. Только у нашего   вместо   меча  была  детская  хоккейная  клюшка. В машине было не по-осеннему тепло, и мужчина скоро прикрыл глаза.
     Минут через пять мальчик лет пяти стал тормошить задремавшего отца, уставшего после ночной смены и вёзшего сына после работы в детский сад. Его заинтересовали самолёты, мокнущие на дальних стоянках местного аэропорта, сверкающего разноцветными огнями взлётно-посадочной полосы. Давая несколько отдохнуть молодому отцу, спрашиваю ребёнка, чего тот хочет. Вопрос последовал незамедлительно:
     – А самолёты – это большие птицы?
     – Да.
     – А почему они крыльями не машут?
     – Они ж железные – могут отвалиться…
     – А как же они тогда летают?
     – У них душа стремится в небо, поэтому и летают!..
     Малыш понимающе надулся, достал из кармашка припасённую барбариску, развернул её и затолкал в рот. Аккуратно сложив хрустящий фантик и засунув его обратно, как учила мама, в карманчик, стал безучастно скрипеть по стеклу маленьким игрушечным самолётиком, одновременно глядя в окно на сползающие по стеклу дождинки. Самолётик идеально имитировал бомбардировщик прошедшей войны. Это была уже зашарканная, видимо, самая любимая, видавшая виды игрушка зелёного цвета и, как положено, с красными звёздами на крыльях.
     Тут же вспомнилось моё босоногое деревенское детство. Даже как-то сразу захотелось описаться. А в голове промелькнуло:

Снова в небо взмывают
Серебристые птицы.
Снова в небо уносят
И тебя, и меня.
Поблуждать в облаках,
Провожая зарницы,
Не всегда возвращаясь
В родные края…

     Сейчас, наверное, в нашем окне на третьем этаже горит свет. Это моя любимая корпит над тетрадками. Во внутреннем кармане куртки подаренный семьёй новенький мобильный телефон издал характерный звук прихода электронного сообщения. Заработал! Удивлению моему не было предела. Сообщение пришло от жены. От моей. Открыв послание, я был ещё более удивлён. «Соскучилась! Люблю! Жду! Твоя А.» – это непривычное множество слов в одном сообщении превратило удивление в умиление и домашнее тепло. Это тепло моментально накрыло сердце, плеснуло адреналина в кровь и поселило на уже проснувшемся лице непонятную окружающим улыбку.
     Я достал из кармана недавно оторванную от куртки пуговицу и, глядя на неё, лежащую на ладони такую одинокую, с любовью представил, как моя жена аккуратно и  ловко  поместит  её  на  нужное  место на моей одежде. Я, конечно же, мог бы и сам пришить эту пуговицу, но одежда, за которой ухаживает с любовью родной человек, становится теплее и мягче. И тогда она надёжно защищает от любых невзгод. Как броня. И это – правило. Пуговица, тихо покачивая тёмными краями, приподнялась над ладонью и зависла в воздухе, ожидая дальнейших действий. Мальчик, заметив мои движения, оторвавшись от скрежета по стеклу, с недоверием и восторгом наблюдал за происходящими событиями. Я зажал пуговицу ладонью, прервав её левитацию, и положил в карман. Пацан с надеждой протянул мне самолётик. Я отрицательно покачал головой и, цокнув языком, сошёл на остановке.
     За углом был мой дом. Расплатившись за проезд и почему-то заплатив за священника, я вышел.

     Прежде чем идти домой, я решил прикупить не произрастающих в нашей полосе фруктов. Подойдя к лоткам с дарами южного огорода, я пристроился в хвост небольшой очереди. За прилавком тётка с небрежно повязанным тюрбаном на голове громко и с южным акцентом нагружала в пакеты требуемый спелый товар. Передо мной было три человека. Продвижение очереди задерживали две девушки, одна из них – стареющая дама в буклях и изящном маникюре одного ярко-красного цвета с тонкими губами, другая же – невзрачная юная девица с хлюпающим носом и обиженной нижней губой. Девица то и дело разносила вокруг себя пароходный гудок, содрогаясь при этом всем телом. Дама же, тряся буклями и поднимая на неё сморщенный нос с глубоко насаженными на него элегантными, но старомодными очками, пыталась её успокоить и вдохновить:
     – Ах, Enfant terrible! Ты должна на сцене не играть инфаркт, в который мало кто поверит, а тебя неотложка должна со сцены увозить с инфарктом! А в декорациях надобно жить, а не находиться там, как впервые в музее, гуляя среди них и всё рассматривая с интересом. Деточка, тебе надо работать над собой! Необходимо любить свою работу! Вот тогда зритель тебе поверит и будет твой навеки! Тогда он будет ходить на тебя и сопереживать с тобой всё, что угодно. И зарплата у тебя тогда будет соответствующая, и поклонники богатые, – нравоучала юную актриску, вероятно, только что окончившую одно из множества образовательных учреждений, специализирующихся на театральном искусстве, и прибежавшую поиграть на городских подмостках, престарелая пикантная дама – знаток русской сцены. – Держи вот! Я тебе взяла килограммчик картошечки. Поешь и успокоишься, – дама обняла за худющую, вздрагивающую от обиды и слёз талию и увлекла за собой через ближайшую подворотню в свою квартиру, разъясняя тонкости службы большой сцене.
     Девица же, послушно волоча стройные ноги за своей    кураторшей    и   глотая   солёные   слёзы,   только и      шептала,    причитая    в    вопросе:   «Я   бездарная?.. Я бездарная?»

     Он лежал весь в трубочках. В одни трубки в него что-то вливалось, из других вытекала его жизнь. Медленно, по капле. И казалось, что в скором времени он отправится к своему Аллаху расплачиваться за свои грехи. Но, скорее всего, у него нет Бога. Отвернулись они друг от друга. Поэтому его жизнь и пошла кувырком. И теперь лежал он между землёй и небом никому не нужный. Его даже не перевязали – не хотели зря переводить дефицитные, необходимые другим бинты и марли. Неухоженная борода делала его схожим со стариком, прожившим долгую никчёмную жизнь.  Раны и шрамы его производили страшное впечатление. Простыня, которой он был прикрыт, была покрыта бурыми пятнами, сложившимися в причудливые потусторонние рисунки. Глаза его были открыты. Он не моргал. Вообще. Это ещё больше пугало медсестричек, которые регулярно заглядывали в палату, постоянно проскальзывая мимо сидящих в коридоре охранников с автоматами, проверить уровни лекарств, вливаемых через капельницы. Наверное, что-то с нервом произошло. Может, задело чем при падении. Было непонятно – жив он или уже нет. Скорее всего, он уже был там, на распутье. В ожидании своего проводника. А может быть, ему уже зачитывали его грехи. Глаза его были направлены в одну точку на противоположной стене, где висела икона Николая Чудотворца.
     Совсем недавно главный врач дал указание сестре-хозяйке развесить во всех палатах лики святых – помощников в бедах и хворобах. И вот Анна Ивановна, старушка – божий одуванчик, которая всю жизнь проработала в этой больнице и которая жить без неё уже не может, со всей ответственностью, как обычно, отнеслась к порученному ей архиважному делу. Принесла она из дома икону очень ею глубоко почитаемого святого. Сама в кабинете главного врача сделала несколько ксерокопий со старинного лика из-за отсутствия денег на приобретение новых икон в связи с мизерной зарплатой. Для этой благородной цели она даже позаимствовала несколько  листов  чистой  бумаги со стола руководителя. И сама же с любовью   заботливо   расклеила  эти  ксерокопии  в  каждой  палате. И глядели эти лики печальными взорами на выздоравливающих, вопреки всему, в обшарпанных палатах районной больницы. Не сказать бы «богадельни».   
     И вот эти чёрные глаза раненого арестанта отрешённо буравили чёрно-белое изображение. Взгляд прилип к листу бумаги. Создавалось впечатление, что Святитель тоже глядит на него в ответ суровым, но понимающим взглядом.
     Вот так, молча и не моргая, они смотрели друг на друга трое суток. Уже даже врачи вслед за офицерами в штатском были склонны к принятию решения об отключении раненого от аппаратуры жизнеобеспечения. Отдачи от усиленной работы приборов не было. Медсёстры всё реже стали заглядывать в палату. Охранники стали смелее оставлять свой пост и всё чаще ходить на перекур в больничный двор, где вели длительные беседы с медицинским персоналом о тяготах бытия. Жизнь входила в свою обыденность.
     На четвёртый день глаза раненого медленно и с дрожанием сомкнулись, и на подушку потекли слёзы.
     Его увезли в тот же вечер, как только он очнулся. На вертолёте. По инстанциям.

Босиком в росе шурша,
Я бреду вдоль камыша.
Над туманными водами
Небо светит не спеша.
Не торопятся и звёзды
Повернуть свой гороскоп.
Под судьбу свою я снова
Делаю зачем подкоп?
Я себя опять бичую,
Нити мыслей вороша,
Потяну одну, другую
Брошу в кучу, потроша.
Размотаю эту пряжу,
Постираю, расчешу,
Подытожу, попортняжу
И обратно всё сложу.
И завертит, закружится
Снова жизнь, как радуг цвет.
И не буду я виниться,
Потому что было – нет!
Буду я опять при людях –
Ни прибавить, ни отнять.
И о совершённом Чуде
Мне придётся промолчать…