6 Лехаим, брат! Графиня. Глава 2

Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Графиня
Глава 2


     Как интересно, когда ты вдруг среди толпы наших людей или у них в новостях по телевизору, замечаешь человека как две капли воды похожего на тебя. Я не беру двойняшек или суррогатов. Просто ты видишь человека, как себя в зеркале. Сначала ты удивляешься над шутками природы. Потом у тебя появляются смутные подозрения в молодых похождениях твоего родителя. Но потом всё-таки твёрдо убеждаешься в его порядочности, даже из-за того, что он физически не мог находиться в месте появления на свет твоего двойника. Я последнего своего видел в новостях из какой-то арабской страны. Папы моего там и близко не было. А может, у Создателя разнообразие видов закончилось, раз уже пошли по всему свету двойники! Человечество то уже – о-го-го! Вот и начала Природа повторяться. Инопланетяне же все, как один. На одно лицо. Они только   расами  отличаются,   как   и   мы,  кстати.  А  так,  все  серые с чёрными миндалевидными глазами. Так их представляют все те, кто их встречал. Это у нас такое великое разнообразие! Как нам всем повезло! Причём разнообразие не только лиц, но и фигурных строений тел. Мы ещё и разноцветные все. Да, нам повезло! Только вот в Природе, наверное, случился сбой. Или всё-таки нас уже так много, что ей действительно приходится повторяться. Или мы Ей все уже достаточно надоели! Если это действительно так, то кого же нам приходится ждать! Ой, как не хочется! Хорошо хоть пока каждому человеку достаётся по одной, его собственной душе, и не бывает одной души на двоих человек. Хотя, наоборот бывает.
     А может, это и не сбой вовсе. Может быть, так и должно быть. Возможно, и задумано было изначально определённое количество видов наших тел и душ. Только появляться они должны после окончания установленного срока действия очередного носителя со стёртой или заблокированной памятью и то по какому-то неизвестному нам алгоритму и в разных местах планеты, чтобы их никто не узнал. И вот берёт Создатель свободное тело из особого своего хранилища, закладывает в него освободившуюся душу, завезённую с другого склада, соединяет их воедино непостижимым для нас образом по собственному правилу и дозволяет явиться на свет в том или каком- либо ином месте на планете для дальнейшего существования и служения Ему же, соблюдая при этом все Порядки и писаные Правила. А тут войны и увеличенная рождаемость заставляют Создателя изготавливать двойников раньше времени. Это ладно, когда отсутствует на складе новая плоть, – можно тельце слепить из того, что попалось под руку, а вот при отсутствии свободных, даже самых завалящих, мозгов в нужный момент, появляются на свет существа, очень тонко и идеально точно охарактеризованные руководителем главного гражданского внешнеполитического ведомства нашей страны: «Дебилы, …!» Очень точное, как копьё, и тяжёлое, как треугольный штамп из регистратуры, высказывание от уважаемого человека может пригвоздить к позорному столбу, а потом пойти уже самостоятельно гулять из уст в уста, расклеивая этикетки на этих вышеуказанных особей. Удачное высказывание сразу же полюбилось народонаселению нашей страны, вплелось в нашу культурную обыденную речь наравне с другими идиомами и прижилось там, перманентно услаждая наш слух и без того уже привычными и давно въевшимися в наш словарный запас противными для слуха оборотами и выражениями. И стало жить оно уже своей жизнью, означая не только заморских интеллигентов, но уже и наших доморощенных не в меру обиженных отсутствием разума.
     Существует этакий математический парадокс: неконтролируемое естественное деление человечества приводит к катастрофическому увеличению его же численности. А современные средства транспорта позволяют народным массам в прямом смысле этих слов смешиваться, что даёт возможность двум одинаковым с виду и ни о чём не подозревающим людям вдруг оказаться рядом. Что и приводит к различного рода вопросам и толкам. И житейским казусам. 

     К железнодорожной станции подходил пассажирский поезд. К этому времени перрон стал наполняться зеваками, любителями поглазеть на путешествующих господ. Паровоз, до минимума сбавив ход, останавливаясь, обдал собравшихся оставшимися после долгой поездки клубами уставшего пара. Из вагонов стали выходить прибывшие к месту назначения путешественники и, толпясь в массе местных горожан, пробираться к выходу с перрона. Продолжающие своё путешествие и пожелавшие отобедать господа из первого класса неторопливо следовали в вокзальный ресторан. Те, кто ехал классом ниже, позволяли себе привокзальный буфет. В последних вагонах народ на баулах тюкал яички и резал сало с хлебом у себя на коленках. Но на больших станциях всё равно все вылезали на перрон то ли по своей надобности, то ли размяться от длительного сидения. Кто-то выходил просто обозреть окрестности вокзала и прикупить в ближайших лавках гостинцев ожидающим их дома родным.
     В вокзальном ресторане, который местная знать в остальное пустое время использовала для светских посиделок, всё было готово к приезду поезда. Шеф приготовил на выбор шикарный по нынешним меркам обыденный комплексный обед, включающий в себя, кроме стандартных блюд на первое, второе и третье, разнообразные холодные и горячие закуски. К завершению был приготовлен самовар и удивительное блюдо для местных краёв под названием «Особые пончики с Шарлот Гляссе, приготовленным из фисташкового мороженого». На выходе стояли вазы с шоколадом и конфетами. Букет запахов с кухни через распахнутые от жары окна настежь не только усиливал у путешественников желание отобедать, но и приманивал любопытных, желающих поглазеть, как питаются проезжающие важные особы. Здесь местные дамы перенимали последние веяния современной моды, с любопытством разглядывая чинно жующих столичных штучек, не обращающих ни малейшего внимания на глядящих на них в неудобный момент.
     Мужчины тоже находили здесь забаву, чтобы потрафить своим глазам, разглядывая проездных красоток и не очень. Местные особы уже не пробуждали в мужском интеллекте положительных эмоций.  Они собирались по двое, по трое – не больше, чтобы это занятие не выглядело похабным, и, застилая папиросным дымом глаза, спрятанные под шляпами, со знанием дела обсуждали чужих жён и девиц. Сведущие дамы, знающие о такой игре, специально мозолили глаза местным недоступным кавалерам, неоднократно прохаживаясь мимо них и не одаривая их ни единым взглядом, тем самым ещё более раззадоривая курящих.
     На время стоянки поезда на площадке перед вокзалом всегда собирался небольшой духовой оркестр в составе из полицейских, играющий увеселительные мелодии для пассажиров поезда. Для создания у проезжающих приятного впечатления от местного недолгого времяпровождения.
     По обыкновению официанты безо всяких там деликатесных в столицах рябчиков подавали наравне с ростбифом, языком и ветчиной наисвежайшую стерлядку, сделанную с изысками и любезностью местного повара, который покрывал её воздушным брусничным соусом, придававшим и без того вкуснейшей рыбе всеобщую невесомость. Из буфета ко всем блюдам здесь выносили напитки на любой вкус, разлитые на местной винно-водочной фабрике из сырья местного же произрастания. То, что оставалось от обеда нетронутым, быстро расходилось в соседнем буфете за более мелкие деньги, как заветренная еда пониженного сорта.
     Поезд на станции стоял по расписанию целый час, и без пассажиров вагона первого класса никогда не отправлялся. За этим процессом следил начальник станции лично совместно с проводниками вагонов для важных персон, которых они знали в лицо. За это время рабочие депо без промедлений заправляли паровоз водой и углём, чего вполне хватало на спокойное путешествие по перегону до следующей станции.
     В этот день в ресторане гостей было немного. Среди прочих господ сюда зашла отдохнуть и развеяться от утомительного для себя путешествия величественная особа, сопровождаемая в путешествии служанкой. Дама была, по всей видимости, уже на сносях, отчего передвигалась с трудом, постоянно останавливаясь для отдыха, поддерживаемая своей спутницей. Наконец-то усевшись у раскрытого окна, ловя малейшие дуновения воздуха, они заказали себе лёгкого консоме и по кусочку стерлядки. Более еды заказывать не стали, так как потребляемые излишества для барыни были уже тяжеловатыми, а служанке разъедаться было ни к чему, дабы не лишать её подвижности и сноровки. Для освежения от жары была заказана бутылка сельтерской воды. Любезный официант с оставшимися рыжими кудрями, стыдливо прикрывающими вылезшую недавно лысину, заученными ловкими движениями вы;метал весь заказ на стол и, кланяясь, недалеко удалился, наблюдая за возможными пожеланиями гостей и одновременно боязливо косил на метрдотеля. Заказы здесь разносили не подавальщики или половые, а настоящие официанты, обученные в столице.
     Бульон был горячим, и есть его в летний зной в сочетании с умело приготовленным расстегаем с мясом и местными грибами, к сожалению, не хотелось. А вот рыбка пришлась женщинам по вкусу. От порционного куска даров местной полноводной реки сравнительно быстро ничего не осталось. Но то ли хрящик неудачно попал в горло, то ли пузырьки газа из прохладной воды защекотали нос, дама, поперхнувшись, зашлась кашлем. В испуге и замешательстве забегали официанты. Кашель быстро закончился, перейдя от перенапряжения тела в родовые схватки. Тут уже засуетилась и Глафира, служанка, сопровождавшая особу. Она забегала вслед за официантами и уже сопровождала проводника их вагона, нёсшего дорожный багаж. Начальник станции, щеголеватый дядька с усами, повидавший всего на своём веку, заботливо проводил женщин до пролётки, куда уже лично принёс багаж проводник, не доверив его снующим рядом услужливым носильщикам. Участливо пожелав дамам успеха в разрешении от бремени, он отправил их по указанному адресу.
     – Кто эта прекрасная дама? – осведомился начальник станции, протирая бывшим с утра белоснежным платком внутренности форменной фуражки от успевшего промочить её пота, у тяжело дышащего от грузности тела проводника, собравшегося уже было возвращаться к своему вагону.
     –   Графиня   Разумовская  собственной  персоной.  В путешествии к мужу. Ан, видишь, как всё получилось…
     По этому адресу обитала дальняя родственница графини. Та была купчихой, получившей своё богатство от недавно покинувшего её супруга, купца местной гильдии, сгинувшего на болотах во время охоты, и приходилась ей двоюродной сестрой, которая, по сути, была базарной тёткой в прямом смысле этого слова, и общение с ней не доставляло никакого удовольствия. Когда собеседник становился ей уже совсем не интересен или она по своей природной недалёкости не могла поддерживать разговор, владелица пустующих магазинов, считавшая себя истинной представительницей местной интеллигенции, непременно начинала открыто с завываниями зевать и почёсывать оплывшее тело под правой грудью попеременно разными руками. Родственницы не общались с давних пор из-за какой-то уже забытой обидной истории и переписку не вели. Но делать было нечего, и разродиться на железнодорожных путях, на глазах зевающей публики, желания у графини не было. Просто как-то не комильфо.
     Молодая лошадка быстро домчала ездоков к месту назначения, и учтивый возница помог стонущей женщине дойти до дверей. Служанка Глафира уже общалась с домашними, объясняя ситуацию. К радости приезжей, родственницы её дома не оказалось. Хозяйка с молодым приказчиком была в отъезде по перифериям с целью оптовых закупок продуктовых товаров для своих магазинов. Узнав, кто приехал, все вдруг дружно засуетились и заботливо забегали по дому, отведя прибывшую барыню в лучшую спальную комнату. Глаша отправила сына хозяйской служанки за доктором с просьбой обернуться как можно быстрее.

     К нам торопливо подходил седой лысоватый мужчина, как я его определил – врач. У него был точно такой же, как у меня, саквояж, в котором лежали хирургические инструменты, правда, мой был несколько поновее. Из-за этого ридикюля я его и принял за доктора. Он направлялся прямо к входу в особняк, из которого и выскочил странный тип.
     Вдруг я почувствовал что-то страшное и неминуемое, приближающееся ко мне со смертельной скоростью. Неведомая сила мгновенно резко притормозила меня, что я даже чуть не упал, пошатнувшись. И в это мгновение у моей головы в районе виска что-то просвистело, как в замедленном показе ковбойского фильма, сопровождаемое сжатым воздушным прозрачным следом. Так свистят только пули. А уж в этом я разбирался по роду своей службы и будучи не раз в горячих точках. Что здесь происходит? Здесь же не там! Под одеждой предательски заструившись тонкими ручьями пота, внезапный испуг, опережая инстинкт самосохранения, заставил меня пригнуться от неожиданности, автоматически разворачиваясь на шум звона стекла. Кусок свинца, продолжив свой смертоносный путь мимо меня, и, пробив упругую кожу хомутины, висевшей на стене части новой конской упряжи, обессилев и распластавшись, упёрся в деревянные клещи хомута с глухим стуком, не причинив более никому вреда. Развалившись же на части от точного попадания пули рядом со мной, дорогое стекло витрины лавки шорных товаров осыпало меня с головы до ног крупными и тяжёлыми стеклянными осколками. Как острыми кинжалами, кристаллы разбитой рекламы прошлись по моему туалету, несколько подредактировав его внешний бывший с иголочки облик, сразу придав ему некоторую поношенность и дырявость, как с мест боевых действий.
     Теперь моя любимая меня особенно поблагодарит за сохранность моего костюма, да ещё из-за того, что его необходимо будет сдавать в таком виде обратно в театральные кладовые. Конечно же, она над ним поколдует и, как это у неё всегда получается, максимально приведёт в сносный вид. На сцене будет не видать.
     Одинокий осколок, решив меня побрить, отскочив от мостовой, ловким движением бабочки выхватил у меня из щеки довольно большой кусок мяса со щетиной и отнёс его в дорожную пыль. Звук выстрела дошёл до меня гораздо позже, когда я уже опомнился. Кровь, быстро испачкав израненные одежды, стала с частотой моего возбуждённого пульса капать на железо сидящего на земле испуганного человека, отчего тот начал креститься, испрошая у Всевышнего всепрощения.
     Это что за бред! Что за игрища! Я совершенно ничего не понимал. Все мысли моей головы перемешались вмиг. Я вытер кровь посечённым рукавом и приложил к ране снятую с руки перчатку. Невыспавшееся самочувствие давало о себе знать. Весь мой организм, даже скооперировавшись на этот раз с головой, ровным счётом ничего не понимал. Вдвоём! Ситуация, как в первом классе: картинку   вижу,   а   понять   не   могу.   Глаза   отказывались  верить в происходящее здесь и сейчас.
     Видя мою растерянность и беззащитность больного человека на земле, доктор обернулся на выстрел, прикрывая юродивого, как маленького ребёнка, собой. Второй выстрел заставил револьверную пулю попасть доктору в грудь, отчего тот рухнул на землю, как подкошенный, чуть не придавив до сих пор сидящего юродивого. Тот, продолжая прижиматься к мостовой, нервно дёргая ногами и закрыв лицо грязными руками, с хрипом и стонами стал отодвигаться спиной к дому, одной рукой беспрестанно крестясь, а другой, махая на меня, желая, чтобы я ушёл туда, откуда пришёл.
     От звуков выстрелов и свистков дворников улица моментально опустела. Приближающиеся ответные свистки городовых даже кошек попрятали по подворотням. Только из подъезда дома, возле которого мы находились, на выстрелы и крики прохожих выскочили люди. Они подхватили раненого и занесли в дом. Я, подобрав выпавший из рук доктора саквояж, вслед за вошедшими тоже прошёл в дом для оказания помощи пострадавшему.
     Обстановка внутри была аккуратная. Мебель была добротная, но разномастная. Мягкий же гарнитур красного дерева, крытый полосатой бледно-сиреневой сафьяновой обивкой, был изготовлен придворным мебельным фабрикантом Карлом Туром, о чём свидетельствовали соответствующие медные таблички на каждом изделии. Хорошая музейная композиция. Даже на стене висел работающий телефон фирмы «Гейслер и Ко», по которому дворник, рыжий татарин, запросто, по-свойски, с важным видом перемежая трудно произносимые русские слова с родным языком, сообщал в полицию о случившемся нападении. Не поняв, что ему ответили на другом конце провода, он, растерянно помолчав, вежливо и бережно повесил трубку на место, обтерев после разговора руку о свой халат. Но что-то было в атмосфере не то. Что-то в окружающей среде было чуждым, не соответствующим действительности. Вернее, как раз действительность то и была, но какая-то не наша. 
     Девушка, по виду и навыкам служанка, рассказала, что это их семейный доктор, пришёл принимать роды у барыни. Говор был у девчушки каким-то далёким слуху, как у опытной актрисы, играющей хорошо заученную роль. Через окно на улице движение шло своим привычным чередом. Без остановок и перекуров.
     Первым делом я, по привычке, нащупал слабеющий пульс у раненого. Руку стало покалывать уже знакомым ощущением, и видение не заставило себя ждать. Подключение к информационному каналу показало пожившего уже мужчину, который стоит в нежданной растерянности на развилке двух дорог. Видно, что мужик-то был хороший, и сам он не решался, какой ему сделать выбор. До меня на этот раз быстро дошло, что нужно поскорее вытаскивать его оттуда, пока кто-нибудь не принял иного решения.
     Приказ тащить воды и простыней был исполнен с воинской быстротой и точностью. Аскетичное содержимое докторского баула меня удивило и одновременно порадовало. Среди раритетного и нехитрого набора инструментов, обнаруженного в саквояже, была нужная склянка йода и моток марли. Сам инструмент же меня поразил. Такой есть у нас в институтском музее. А здесь – вот он! Ладно сделанный так и льнёт к руке.
     Странности происходящего окружения всё больше проникали в меня и рождали в моей глубине удивительные догадки и противоречивость чувств. Пока мне жгло рану на лице, которую я промокнул найденным йодом, а девушка от этого морщилась, но с интересом всё равно наблюдала, как его высокоблагородие сам себе лечит ранение, я осторожно поинтересовался у русовласки, грамотна ли та, чему учёна и какой сейчас год.
     Та без сомнения и без капли раздумья ответила: «Конечно, грамотна я. Я барыне книжки читаю. А уж не сказились Вы сами разумом то? А нынче, слава Богу, барин, одна тысяча десятый год от Рождества Христова! Или Вы тоже интересуетесь сотворением Мира?»
     Тут у меня ещё больше всё расстроилось, но не верить ей поводов у меня не было. Набор найденных инструментов тоже утвердил в её словах. Про такие инструменты мы в институте проходили. Одежда персонажей была ношеной. Антураж тоже был жилым, не музейным. Но всё-таки: это было хорошо срежиссированное представление или действительно 1910 год? Моя логика, просчитав, что такая постановка будет слишком дорога для реализации, сделала совершенно нереалистичное для меня заключение: это была история! И я в неё вляпался! Опять! Снова! Уж очень всё было естественно и натурально.
     Но расстраиваться времени не было. На тахте лежал между жизнью и смертью раненный в плечо человек и нуждался в помощи.
     Я вымыл руки с душистым мылом и сполоснул их ароматной дамской настойкой. Вероятно, более крепкого спиртного в доме не водилось.
     Отвернув у раненого одежду на плече, я обнаружил, что рана была пустяковая. Пуля, издалека пробив плотный мундир и пару белья, застряла в плече, прямо под кожей, зайдя в мягкую ткань. Она не тронула костей, но заткнула, разорванные собой же мелкие сосуды. У мужчины от непривычки был шок. Сознание его стучалось во все двери потусторонних миров в поисках Истины. Пока раненый был без сознания и в связи с отсутствием анестезии, я быстренько вытащил пулю из плеча, промыл рану всё той же настойкой и принялся зашивать нанесённый ущерб. Доктор в своём бессознательном состоянии молчаливо переносил все операционные процедуры, проводимые над ним.
     Всё это время, пока я манипулировал над доктором, из-за моего плеча раздавались причитания Глафиры. Она стояла в ожидании за моей спиной и, держа кулачки у рта, не давая вырваться более громким воплям, со страхом и интересом наблюдала за происходящим. Чтобы отвлечь её от кровавых мыслей, я попросил поведать мне о её барыне. 
     И тут она оказалась очень разговорчивой. Слог её говора был не по виду правильным, грамотным. Она, сбиваясь на охи и ахи, рассказала, что служит с детства у графини Анастасии Владимировны Разумовской, которая проездом заехала к кузине. А тут конфуз. Роды раньше времени. И затараторила о родственных взаимоотношениях её хозяйки и местной барыни, не скрывая по-девичьи никаких житейских таинств, неоднократно признавая, что графиня – это их любимая и самая добрая барыня. Справедливая.
     Пуля была старая. От нагана. Я протёр её и незаметно положил в свой кармашек. Для коллекции. У себя дома я храню все пули и осколки, которые за всё время службы и работы повытаскивал из людей, облегчая увеличившийся внезапно их вес ровно на вес попавшего в них металла. Привожу всё в равновесие. Делаю, как было.
     – И что это была за стрельба, по вине которой мы тут раненые, все в крови? – задал я запоздавший, но интересующий и волнующий меня вопрос.
     – Да это Моня! Моня Сиверский! Опять к нам на гастроль пожаловал. Снова чей-то магазин взял. Он к нам по два раза на год наведывается. Всё никак не споймают его. Понаберёт побрякушек разных, потом дарит их крале своей. Любовь! – обыденно вставила свои знания существующего момента хозяйкина служанка, конопатая девица рыжей масти, лет двадцати. Опёршись спиной о косяк двери, она беззаботно старалась откусить один из заусенцев на пальце. – Он обычно-то по людям не шмаляет. Так, пальнёт пару раз своими пульками в небо для острастки, дабы означить своё здесь присутствие. А тут, нате ж вам! Промахнулся! Или бежал быстро – споткнулся, - отрапортовала она и завыла, уронив свой косоватый взгляд на обездвиженное тело доктора.
     – Любовник! Тоже мне! – возмутилась Глаша, возмущённо качая головой, и поглаживая, жалея, рыжую девицу, – как же можно кровавые подарки дарить-то! Кровью же любовь не склеишь! Нам ведь чувства нужны! Просто жизненно необходимы! Меня хороший мужчина ждёт. Добрый. Барыня наша обещалась похлопотать, – девчата отошли шёпотом делиться о своих амурных делах.
     Сомнение уже не боролось во мне с действительностью, и достоверность всего окружения заставила меня принять предположение, что это всё-таки именно прошлый век!
     Перевязав раненого доктора, я сказал Глафире, что его лучше бы отправить в больницу под присмотр врачей. Та, как заправский распорядитель, быстро дала убедительные указания домашним работникам. Опять досталось сыну хозяйской служанки. Его опять отправили на улицу за извозчиком.
     Графиня, у которой к этому времени стихли болевые ощущения, приковыляла от возникшего одиночества на голоса собравшихся в одном месте людей. Но как только она вошла в комнату и в солнечном свете увидела полумёртвого человека, лежавшего без движений и с белым лицом, сразу начала рожать заново. Девушки подхватили графиню под руки и отвели в отведённую комнату. Теперь вся кутерьма переместилась в другой конец дома.
     Волнующийся топот ног принёс слуг с просьбой о помощи. За ними чинно пришла Глаша с раскрывшимися от паники глазами. Я понял, что нужен и там. Дав оставшемуся раненому нашатыря и оставив с ним для контроля дворника, я проследовал в комнату графини за сопровождавшей меня служанкой. Очнувшийся от резкого запаха спирта доктор, открыв глаза, лежал, глядя по сторонам и не понимая, где он находится и что с ним произошло.
     Молодая женщина восседала в кровати на подушках и страдательно мучилась в своём упорном намерении сегодня же разрешиться от бремени. Женщина в искусственном свете ламп была бледна и неестественно красива. Окно было закрыто ставнями, чтобы солнечный свет не тревожил роженицу. Её лицо мне кого-то напомнило. Это мимолётное сходство засело у меня в голове, и я не мог понять, где я видел это прекрасное лицо. Может, на какой картине. Мы с женой часто ходим в музеи, когда нам для этого выпадает оказия.
     Женщина не кричала, но она стонала так, что эти предродовые муки вмиг разлетались по всем комнатам обоих этажей, что заставляло прислугу с ещё большей скоростью бегать по дому, не находя себе места и усердно переживая за барыню. Кричать в голос ей не позволяла статусность. И все страдания и мучения она переносила стоически. Только при схватках крупные капли пота проступали на всём её теле. Удаляя их, Глаша с особой заботой промокала белое лицо графини пушистыми полотенцами. Рядом суетились две тётки, служанки хозяйки. Они то перины с подушками подбивали, то воду носили  туда-сюда,  то  зачем-то   бегали    переодеваться. В общем, создавали атмосферу угодливости и полезности.
     Доктор же, наполовину очнувшись от дозы нашатыря, в полной своей потерянности и абсолютно полном непонимании произошедшего, полном безразличии всего пересказанного ему о случившемся дворником, будто тот говорил с ним на незнакомом ему татарском языке, поддерживаемый тем же дворником и мальчишкой, был водружён на пойманного малым и ожидавшего в нетерпении извозчика. Мальчишка вызвался проводить доктора до больницы, и они аккуратно тронулись.

     Увидев над собой меня в рваном и окровавленном одеянии с кровоточащей раной во всю щёку, человека, который только что возился с покойником, то ли штатского, то ли военного, графиня от истерики стала рожать уже по-настоящему, с удвоенной силой. Проходящие возле здания жители по-разному реагировали на происходящее внутри. Кто-то стыдливо опускал глаза и ускорял ход, кто-то горделиво радовался за растущее население страны. А кто и останавливался под фасадом, обсуждая со всезнающими соседями странные звуки, доносящиеся сквозь закрытые окна, в связи с отсутствием беременности у хозяйки здешних помещений и множества магазинов. 
     Пока я скидывал с себя мундир, раскладывал инструменты и принесённые причиндалы, ещё раз освежил мылом и настойкой свои руки, женщина, обладающая тонкой натурой, родила скоро и сама, не произнеся ни одного слова, кроме стонов сквозь белые и сжатые от мук крепкие зубы. Я был восхищён, так как это были её первые роды.
     Мальчик родился крупным и волосатым. Когда я взял его на руки, он два раза крикнул, призвав внимание к себе, и стих. Окружающие нас женщины засуетились, заохали и запричитали, крестясь, поглядывая на висящую над кроватью икону.
     Огонёк с узорчатой лампадки под иконой Казанской Божьей Матери то пригасал, то возгорался снова и снова, пытаясь своей силой осветить смиренное затихшее личико малыша, но прыгающие блики лишь тревожно бегали по чудотворным ликам.
     Я, в очередной раз прочувствовав зудящие электричеством руки, увидел, как малыш будет расти, радовать свою мать немалыми достижениями и как в тридцать три года будет убит в битве с тёмной силой. «Живи, пацан!» – прошептал я убедительно ему на ушко, слегка сдавив его ладонью в месте, где у всех нас располагается сердце, и мягко отпустив, давая Миру войти в него. Он громко, как бы выныривая из  реки забвения, вдохнул окружающую его наполненную добром и ожиданием атмосферу и, ворвавшись в нашу жизнь, радостно заревел на всю округу, давая всем знать, что на свет появился новый потомок знатного рода.
     Довершить оставшуюся часть операции не составило труда.
     Няньки подхватили малыша, унесли к уже привезённой из деревни знакомой кормилице, прихватив с собой ниспосланное мальчишке благословение миротворящей иконы.
     Огонёк у иконки успокоился и стал сжигать елейное масло ровно, не коптя воздух.
     Я, достав из нагрудного кармана платочек, вышитый моей женой, хотел вытереть обессилившей графине пот со лба, но она, перехватив мои движения и платок,  умиротворённо  проделала это мероприятие сама. С благодарностью и уже без малейшей толики страха она улыбнулась мне.
     – Как назовёте сына? – спросил я её, попытавшись продлить участие в её судьбе.
     – Васенькой! Мой муж всегда хотел сына Василием назвать. А была бы девочка, назвали бы Василисой. Вероятно, так и будет. Но нужно будет к нашему духовнику обратиться, – ответила она мне обессилевшим и осипшим голосом. После лёгкой паузы она взяла себя в руки и продолжила: – Меня наш батюшка направил в отдалённый город, чтобы там наладить работы по строительству нового Храма. А вот не доехала. Представляете себе, милостивый государь, если в каждом городе строить достаточное количество храмов во имя Бога, в каждом селе поставить церквы, а если ещё и в деревнях начать вскладчину по одной маковке золотить, засияет Россия! Вот посмотрит Боженька наш сверху на нашу землю, узрит это сияние от края и до края среди темноты и холода, прослезится и скажет: «Я люблю вас, дети мои, как вы любите меня! Я прощаю вас!» С этими словами и улыбкой на измождённом лице она тихонько уснула в незавершённом крестном знамении, крепко сжимая платочек в руке, давая организму покой и восстановление от пережитых родов. Она ещё не знала и не понимала, сколько радости и переживаний принесёт её первенец. Только огонёк под иконкой мягко затрепетал в знак согласия и от невидимого тёплого дуновения кого-то постоянно присутствующего.

     Я умылся и несколько привёл себя в порядок. Мне почистили мундир и предложили починить одежду, но я вежливо отказался, помня, что одежду должна чинить жена. Хозяйская прислуга растопила самовар, и мы с Глафирой принялись за чаепитие. Глаша принялась опять взахлёб рассказывать о хорошей жизни при графине и её супруге   –   графе   Разумовском.    Викторе  Андреевиче. Я слушал её внимая, запивая сказанное крепким чаем с сушками и автоматически отсчитывая тиканье напольных часов, которые в нужное время утробно били мягким звоном, разнося время по всему дому.
     За окном день резко и неестественно сменился ночью. Небо внезапно заволокло толстенными тучами, отчего солнца не было вообще. Крупные капли сначала нехотя, затем наперегонки, обгоняя друг друга, стали шлёпаться о мостовую, прибивая летнюю пыль и образуя широкие лужи, по которым после дождя местная детвора всегда пускает бумажные кораблики. Воздух стал понемногу очищаться и успокаиваться. Знойная сушь сменилась на прохладную влажность. Дождь, прорвав своей тяжестью небо, полил ливнем. Улица опустела мгновенно. Хозяйские девушки забегали, занося со двора, развешанные было для просушки и проветривания постельные принадлежности.
     Молния с шипением и треском полыхнула где-то рядом, отчего вся округа залилась белым светом, отчего даже в комнате стало нестерпимо светло. Воздух наполнился озоном, а дом задрожал от страха и раската грома, прогромыхавшего прямо над ним. На улице налетевший ветер отжимал последние капли из опустошённых от испуга туч.
     Издалека стал приближаться дерзкий звон колокольца пожарной команды. На проехавшем мимо окон автомобиле в два ряда сидели в полном обмундировании бравые парни, готовые уже ринуться в бой с огненной напастью. Вслед за автомобилем на одной лошадиной силе водовоз гнал на пожар полную бочку воды, гремя по мостовой металлическими ободами огромных, как у арбы, колёс размокшей телеги. За транспортными средствами пожаротушения стал собираться галдящий народ со своими вёдрами. Это были соседи, переживающие, что огонь может перекинуться на их строения из-за скученности построек.
     Отчего-то было сильное и необъяснимое желание побыть в этом доме. Какая-то теплота держала меня здесь. Возле графини. Хотелось дождаться окончания её спокойного сна и пообщаться с ней на любые темы. Но очередной инстинкт самосохранения разорвал это желание в клочья.
     За окном краснели сказочные горы вечереющих облаков. Какое-то недоброе предчувствие засосало у меня под ложечкой. Я очень быстро собрался, дал ещё раз указания по поводу ухода за только родившей графиней, наспех попрощался с новыми моими знакомыми и выскочил за порог.
     Подумать только! Я и настоящая графиня! Где она и где я! Вот это да!
     Обходя лужи, я быстрым шагом приближался к месту пожара. Подходя всё ближе, моя ложечка была не только вся обсосана, но уже и погрызена. Все мои предчувствия полностью оправдались. Горел «мой» трактир «Савой»! Шансы остаться здесь навсегда увеличивались с каждым моим шагом, приближающим меня к месту входа. А у меня там – жена, работа с пациентами,  сын  с   невесткой  и   возможными внуками. А здесь я один, да ещё в потрёпанном костюме.
     Пришедшие на подмогу, словно муравьи, кто поодиночке, кто со своими товарищами, оказывали поддержку механизированной пожарной помпе и при ней чумазым огнеборцам своими единичными вёдрами, ритмично наполняемыми уже подуставшим водовозом. Огонь, понемногу сдавая свои позиции, гудел от обиды так, словно покидал весь временной промежуток между обеими системами координат, отчаянно пытаясь всё-таки дожрать остатки начатой трапезы. Опытные охотники, как безумного зверя, вытравливали его из норы с обеих сторон, независимо друг от друга.
     Буфетчик, сидя поодаль прямо на мостовой, прислонившись к стене соседского магазина и не стирая слёз с заспанного лица, охранял спасённую бутыль с мутным спиртным, обнимая её холёными руками. Глаза его бешено крутились в разные стороны, иногда встречаясь с помутневшим взглядом мужика, пившего со своим напарником во время моего прихода, во взоре которого отражалось лишь всепожирающее пламя разности двух времён. Он хватал за руки всех пытающихся подойти к зданию, визгливо мыча, не давая войти внутрь, словно оберегая нечто ценное от разграбления. Создалось впечатление, будто он ничего не соображает. Вообще.
     Пытаясь оттащить мужика от входа в горящее заведение, я увидел сквозь огонь и наполнивший помещение дым второго собутыльника. Я уже было ринулся на спасение спящего за столом, головой рядом с уже закипающей квашеной капустой, но сильные руки его компаньона крепко схватили меня за рукава.
     – Тебе туда нельзя, Ваше высокоблагородие! – еле выговаривая слова, зашепелявил он, уставившись на меня бычьими глазами.
     – Да пойми ты, садовая голова! Его же спасти нужно! Он же сгорит! – орал я ему в лицо.
     Но, не отошедший ещё от количества вина, выпитого с товарищем, ничего не понимающий мужик шепелявил дальше, стоя на своём: «Монетку давай! Заветное слово!»
     Совершенно не понимая, о чём тот твердил, мне пришлось с боем пробиваться на амбразуру. Я человек очень мирной профессии, но здесь мне пришлось применить силу, чтобы спастись самому и спасти пропадающего в дыму, огне и пьяном угаре его же товарища. Своим немалым кулаком хирурга размером с половину моей же головы шестьдесят второго размера я приложил тормозного мужика прямо в середину его чёрной бороды, расстелив его в подоспевшие руки двух пожарных. Они его оттащили и усадили поудобнее возле буфетчика для более надёжной охраны ценной бутыли, которую и рассчитывали получить после окончания своей работы.
     Я ещё раз попытался прорваться в заполненное дымом помещение, но вырвавшееся пламя не дало мне этого сделать, ударив в лицо своим убийственным жаром. Огонь облизнул меня и спрятался трусливо обратно, вырываясь уже из окон второго этажа. Жар был, как в сауне. Пот под одеждой высыхал перманентно и, дымясь, создавал обманное впечатление горения одежды.
     Я криками и жестами обратил на себя внимание тушивших огонь вёдрами. Меня облили водой сразу с трёх сторон, и я, подхватив знобящую дрожь, наконец-то проник сквозь огонь в наполненное дымом и жаром горящее помещение.
     Второй алкоголик спал, сидя за столом. И наверняка ему снился приятный сон, как он загорает на морском пляже под южным солнцем. Все мои действия по приведению его в чувства не дали ни малейшего результата. Только его богатырская спина вздымалась при каждом вдохе доходившего до него дыма. Дышать уже было совершенно нечем, и мне пришлось тащить его на плече, чтобы парень не задохнулся. Да и не сгорел. Назад уже было нельзя: горели входная дверь и потолок. Окна все полопались от огня и холодной воды, отчего огонь выбивался на улицу уже и с первого этажа. Трещали потолочные балки, которые могли обрушиться в любой момент. Попадающая внутрь дождевая вода шипела, моментально испаряясь, и обдавала тут же высыхающим паром, смешавшись с дымом, словно в бане по-чёрному. Небо смилостивилось над пожарными и хозяевами заведения и вылило на задыхающийся огонь вторую порцию тёплого ливня.
     Оставался один выход – туда, откуда я пришёл. Почти на ощупь сквозь дым и слёзы с мешком мужика на плечах я добрался до заветной двери, которую мне пришлось открывать с трудом одной рукой.
     Выкарабкавшись на карачках наружу, я от бессилия тут же рухнул в грязь. Нетрезвый отдыхающий привалил меня сверху. У него не было желания просыпаться и вставать. Дыму он, наверняка, наглотался порядочно. Впрочем, как и я. Я кашлял, а он только мирно похрапывал.
     Снаружи тоже были пожарные машины. Они уже сворачивались, потушив пожар со своей стороны. Увидев меня, разлёгшегося в пенной луже с мешком на спине, они очень  удивились,  так  как  на  пожаре  никого  не видели. Я же не стал им рассказывать о моих похождениях, только попросил убрать с меня мою поклажу.
     Пытаясь поднять мужика, полицейские помогли дотащить его до скорой помощи, где и меня осмотрели, и ничего страшного во мне не найдя, увезли пьяницу лечиться, посоветовав мне попить побольше молока на ночь.
     И тут светопреставление продолжилось. Прибежали мои женщины. Я их встречал в полной улыбке, в грязи с ног до головы и с распростёртыми объятиями. Растолкав по сторонам полицейских, пытавшихся меня опросить, они все охали и ахали, оттирая меня от сажи и чернозёма своими белыми перчатками, поливая меня минеральной водой из полуторалитровой бутылки. Как будто минералка с газом лучше оттирает сажу, чем обычная вода из-под крана. Я всегда считал, что это одно и то же. Двигая по мне руками, все дамы наперебой старались допытаться у меня, куда я так внезапно пропал и куда я подевался. Пытаясь вставить пару слов среди их причитаний, мне пришлось им врать, что я, увидев пожар, ринулся на спасательные работы. Хотя я прекрасно понимал, что времени с тех давних пор прошло немало. Получив очередной нежный подзатыльник от своей любимой, я покорно поплёлся без сил в наш праздничный штаб в окружении прелестных дам.
     Полицейские, поняв, что я не бомж, направились дальше, искать поджигателей и заполнять свои бланки для отчётов во все уровни.

     Радостный юродивый плясал под дождём, рискуя вызвать на себя удар очередной молнии, но он не понимал такой опасности и орал на всю улицу своим сиплым голосом, ловя ртом последние единичные крупные тёплые капли: – «Лето к осени летит! Лето бабу бередит!..»