8 Лехаим, брат! Графиня. Глава 4

Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Графиня
Глава 4


     Семья инженера Глухова проживала с ним совместно в небольшом городке, втиснутым на пятачке между тайгой, скалой и рекой. Максимилиан Глухов, мужчина молодой и энергичный, работал инженером на местном заводе, перерабатывающем содержимое внутренностей окрестных гор в полуфабрикаты для других более крупных российских заводов, на которых такие же высококлассные рабочие изготовляли окончательную продукцию для нужд страны.
     Хорошая зарплата давала возможность баловать жену Агафью, которая была прилежной домохозяйкой, мелкими золотыми женскими штучками с ещё меньшими разноцветными камушками природного происхождения. Его жена, хоть и была скромной и домосидящей женщиной, любила это мужнино баловство и в частое отсутствие супруга красовалась перед зеркалом, любуясь ювелирным блеском. Она хозяйничала в трёхкомнатной квартире, которую они сняли на долгий срок с видом на реку в доме с колоннами. У них от недолгой любви родился сынишка, который через несколько лет после рождения подхватил неизвестную тамошним эскулапам болезнь, искупавшись без спроса с соседскими пацанами в холодной речке, протекающей под окнами. Местные врачи уже развели руками от своей бесполезности, а везти больного ребёнка в столицу они же и не советовали. Вот так он не рос и только болел, причиняя массу неудобств своим родителям, которые не могли принимать участия в мероприятиях, проводимых городским Головой и руководством родного завода, отчего карьера инженера на годы застопорилась на месте, несмотря на его грамотность и исполнительность. От этих переживаний Максимилиан подолгу пропадал на работе, взваливая на себя всё больше забот, чтобы не думать о домашних проблемах, решить которые он был не в состоянии.
     После одной из таких переработок, в одно из воскресений, инженер Глухов возвращался с завода домой к семье. Ему оставалось перейти по подвесному мостку и, пройдя пару переулков, оказаться в объятиях своей любимой жены. Но в этот день, как назло, местные рабочие, которым с пятницы не хватило денег на опохмелку, решили провести забастовку у ворот своего родного завода, чтобы потребовать у руководства прибавления жалованья. Но всем им было невдомёк, что в воскресный день все настоящие директора завода, они же и хозяева всей этой местности, после совместного посещения храма со своими семьями в полных составах проводят приятно время в светских беседах и удовольствиях в гостях у городского Головы. И этой нетрезвой толпе высококвалифицированной рабочей силы, но безграмотной и совершенно политически неподкованной, подбитой приезжими грамотеями из столицы, тоже нужно было пройти по этому же мостку, но только во встречном направлении. Когда движущаяся нетрезвая масса, невзирая на призывы своего непосредственного руководителя, обволокла его и прижала к дощатым перилам, переходя реку, какой-то провокатор, схватив его за ноги, сбросил вниз. Не встречая никакого сопротивления, он упал головой на каменное мелководье. Солдаты из охраны завода быстро разогнали бастующих, но инженера спасти не удалось.
     Завод взял на себя траурные тяготы и назначил вдове хорошую пенсию. После двухмесячного траура инженерная вдова Агафья принялась за лечение и выхаживание сына с удвоенной силой в память о бывшем муже.
     Она по очередному кругу на руках таскала ребёнка по всем врачам, так как все эти же врачи бывали у них дома неоднократно, каждый раз придумывая новые болезни и выписывая каждый раз новые самые лучшие лекарства. Но болезнь не уходила и, к успокоению матери, не прогрессировала.
     И тут их соседка, чего-то ей взбрело в голову, вспомнила об одной деревенской бабке, которая и мёртвого поднимет. Говорила, мол, что у неё был точно такой же случай, хотя у неё и детей-то не было и в помине, и эта бабка помогла.
     Старушка эта действительно жила в одной из захолустных деревень среди болот. И это было совсем недалеко от города. На перекладных можно было добраться до места за пару дней.
     Мать собрала впрок еды, взяла в охапку сына и отправилась в деревню к бабке. Путь был труден и муторен. Дорогу проезжали на пролётке, на поезде, потом на телеге мужика из нужной деревни, случайно оказавшегося на проходной станции, на которой поезд стоит всего одну минуту. Мужичок привёз к поезду с оказией человека, уже прошедшего курс лечения в той деревне.
     Измученные, они добрались до места на третьи сутки. Дом был на отшибе, куда мужик и не поехал, высадив их подле своих ворот.
     Дом был старым и ветхим, покрытым промокшей соломой. Болотистая почва, захватывающая вокруг всё большие пространства, затянула в себя это чёрное строение почти по окна, превратив его в холодную и грязную землянку. Внутри же была полная противоположность. Везде всё было прибрано и ухожено, стены свеже выбелены, полы были выстланы свежей травой. Старуха ходила во всём чистом, на лицо доброжелательна, но, скорее всего, была ровесницей своего дома. Она лечила всех, кто к ней обращался. От любой существующей болезни. Для неё были все равны, кто про неё узнал и к ней добрался. Но была строга и сурова. Могла и матюгом оходить кого с ног до головы, если кто что не так делал вопреки её указаниям. Лечила она чёрной магией. Мало кто из деревни просто так к ней заходил, по-соседски. Заговоры она шептала запрещённые, чёрные, но иногда и руки прикладывала, чтобы вправить там, что оказалось не на своём месте. Везде стояли разные стеклянные ёмкости с непонятным содержимым. Запах в доме соответствовал его содержанию.
     Агафья, занеся в дом ребёнка, окинула помещение усталым беглым взглядом и не нашла в привычных местах икон, но всё же перекрестилась, отчего хозяйка дома больно зыркнула в её сторону и что-то себе буркнула под нос. Потом сходу подошла к приезжим, посмотрела в глаза больному мальчику, который уже оттянул матери все руки, погладила его по головке, пошептала чего-то, послушала пришедший к ней ответ и выдала результат обследования.
     – Я тебе, милая, вот, что скажу, – говорила она, словно пела, и из наполовину беззубого рта её вместе со словами вырывался резкий запах чеснока – видно, пользовалась бабка от цинги народными средствами. – Мне вылечить твого немощного работы много не займёт. Но я этого делать не буду…
     – Как же так, матушка! Помоги! Мы к тебе целый путь проделали! Он у меня единственный остался! Помрёт ведь кровинушка моя!
     – Я сама этого делать не буду, – упорно твердила старуха. – Мне уже недолго осталось на ентом свете. Меня уже все родственнички заждались. Я ж для пользования иные силы призываю. А ребёночек у тебя чистый, безгрешный ещё. И я такой грех ещё один не хочу на себя брать. А болезнь ента нетяжёлая, можно мальчонка твого на ноги поставить, ежели знать как…
     – Всё отдам, что у меня от мужа осталось! Только помоги!
     Да бабка уже и сама всё решила. Покивав и махнув рукой, она научила разбитую горем мать, как нужно всё сделать, открыв при этом тайну тайную. И то не навсегда, но на время.
     В своё время старуха по слухам от своей клиентки из города узнала эту тайну из благодарности за лечение от бесплодия и из-за женской болтливости. Научила она, как действовать, к кому ходить и к кому обращаться, предупредив, что дорога эта будет освещаться только в полнолуние и мотаться туда в иные дни будет только зазря. И строго-настрого наказала, чтобы этим манером пользоваться только для лечения сына, настращав её смертными карами. Как только эта система будет использована для личных целей, она закроется для неё навсегда. 

     Я так думаю, что она, бабка эта, и сама постоянно пользовалась этим способом перемещения во времени для приобретения не произрастающих тогда в этой местности лечебных трав, необходимых для приготовления ею волшебных отваров и присыпок. В наших аптеках можно купить любые сборы. Я опять думаю, что любой бы воспользовался такой возможностью хоть раз, зная о её существовании.

     Агафья, в зудящем нетерпении дождавшись, пока ночное светило улыбнулось в полный рот, оставив сына на присмотр соседке и одевшись во всё старое, у неё же позаимствованное, отправилась по маршруту, обсказанному знахаркой. Путешествие в неведомое её сильно волновало.
     Она приехала на поезде в нужный город. Быстро добралась до указанного трактира «Савой». Это было популярное место в городе, где торговали для местных пьянчужек недорогим самодельным спиртным и сносной закуской. Правда, основной прибыток там шёл от алкоголя, так как после второй-третьей рюмки закуска была уже не в почёте.
     Там, пройдя через всё помещение, отдав дверному сторожу заранее заготовленную условленную медную монетку, попала в наше время. Обомлев, она долго вспоминала, куда ей надо идти. Опомнившись, возбуждённая Агафья обменяла в антикварном магазине у старого еврея уже ставшие тоже антикварными за время перехода золотые изделия на странные деньги.

     Она стала постоянным поставщиком ювелирных изделий. Сначала она продавала подаренные мужем драгоценности, но когда они закончились, она пыталась покупать у местных ювелиров украшения на пенсию, оставшуюся от погибшего супруга на воспитание больного ребёнка. Но привыкшая жить при муже, не стесняя себя в расходах, вдова быстро поняла, что  этих денег на много не хватит. И Агафья, будучи женщиной в самом соку и недурной снаружи, решила немного попродавать своего тела. Не частями – целиком. И не на вовсе, как это делают при женитьбе и только одному забесплатно, а на время. И тем, кто очень захочет. В аренду. За деньги. Сначала она делала это, стесняясь, по ночам у себя на квартире, постоянно вздрагивая на малейший шум в соседней комнате. Благо, количество комнат позволяло разместиться там без ущерба для ребёнка. Затем она втянулась, обтёрлась и стала выходить гулять по набережной и в дневное время, заманивая желающих чужого женского тела за недорого в свои жаркие и страстные объятия. Но городок был маленьким, и, соответственно, желающих тоже было немного. Через неделю примелькались одни и те же лица. Да хотя и не только лица.
     Денег не хватало катастрофически, и Агафья не могла больше придумать никакого разумного решения. Но тут то ли как на грех, то ли по счастливой случайности, то ли ещё как в город заехала банда Седого, чтобы пройтись по местным ювелирам и немного обогатиться за их счёт. И прогуливаясь по набережной, обозревая местные окрестности, нюхая влажный полезный воздух и строя планы экспроприации, он повстречал нашу томящуюся Агафью, кокетливо расставляющую в том же месте свои любовные сети. Незнакомый в этих краях импозантный мужчина произвёл внимание на страждущую женщину. Как говорится, взгляды их встретились, и он тут же оказался у неё в койке.
     За рюмочкой сладкого ликёра она, пару раз всплакнув, рассказала новому знакомому о своей тяжёлой материнской доле. Нет, конечно же, памятуя о страшных карах, она о тайне не обмолвилась, но призналась, что лечение ребёнка обходится ей очень дорого. Просто не по карману. И тогда мужчина, оценив её по своей шкале в огромном количестве каратов, принял мужское решение. Он сделал Агафью своей любовницей.
     Это был Парамон Сиверский, знаменитый в своих кругах и известный полиции многих губерний налётчик. Среди своих – Седой. Он забирал у перепуганных до смерти ювелиров почти всё, оставляя моментально раздетым только на покушать. Он действительно был седым по жизни. Не от старости. С детства. В пять лет его папаша, будучи в изрядном подпитии, решил наказать сына за какую-то детскую провинность. Он отвёл ночью ребёнка на кладбище и посадил в подготовленную для похорон могилу. Сам же ушёл домой допивать приобретённую задёшево у соседки самогонку, не обращая ни малейшего внимания на крики мольбы своего сына.
     Мальчик был не по годам бойким. Он очень старался самостоятельно вылезти из импровизированной тюрьмы. Но глубина посадки и недавний дождь делали своё дело, не давая заключённому сбежать. Лишь пальцы и коленки были сбиты в кровь. Крики не давали ни малейшего результата. Ночью на кладбище – ни души. Только луна светила своим полным светом. И всё прошло бы нормально, если не считать нормальной саму экзекуцию, но залетевшая за мышью под утро в могилу сова, не поймав добычу и от испуга похлопав крыльями по лицу в смерть перепуганному спросонья мальчишке, улетела восвояси, сделав своё чёрное дело. Мальчуган не понятно как просто выпрыгнул из заточения и весь в грязи убежал с погоста без оглядки, дрожа от страха и утреннего холода.
     Моня пришёл домой с восходом солнца и стал будить пьяного отца. Матери у них не было. Она умерла в рабочем бараке от чахотки, когда сыну было два года. Пробудившись не с первого раза, папаша, увидев перед собою живого чёрта, седого и грязного, здесь же слёг с ударом, от которого его через пару дней перенесли на то же самое кладбище. По роковому стечению обстоятельств его закопали именно в той могиле, в которую он, пьяный дурак, и посадил своего сына.
     Грязь с малого смыли, только волосы стали седыми, и у него появилось заикание. Друзья его безоговорочно зауважали, и от этого отношения прилепили ему взрослое прозвище – Седой. За время взросления заикание почти прошло, оставив только некоторую заминочную изюминку в разговоре. А вот седина придавала ему определённый шарм при общении с особами дамского пола. Да и лицом он был дамам приятен. Одним словом, красавчик.
     Несмотря на то что Парамон одевался принципиально модно, но прилично, фраером он никогда не слыл. Его товарищи всегда уважали за честность высказываний и правдивость действий.
     Юношеская жизнь с двумя его родными тётками научила тонкому отношению к женщинам. А та же жизнь без особых средств к существованию в кругу роскоши и изобилия, которой жили знатные соседи, вселила в него страстное желание тоже жить не по средствам. Тем более, что это желание с двумя наганами перешло к нему от его папаши, который был знатным шаромыжником в тех краях.
     У Парамона любовницы были в каждом городе. Он облекал внезапные приятные встречи в свою пользу. Это было очень удобно. Сделал налёт – и к любовнице на квартирку переждать в удовольствиях и приятности. Польза в таких случаях была двусторонней: женщина тоже оказывалась под присмотром, хоть и временным, но мужским. Агафья понравилась ему сразу, да и к сыну её он проникся. Судьба мальчишки напомнила его судьбу, и он решил принять в жизни больного мальчика непосредственное участие. И пылкий влюблённый каждый раз отдавал лучшую часть отобранного у мироедов имущества, развлекаясь и пережидая облавы у знойной женщины.

     После получения оговорённых денег за своё имущество Агафья не по-старчески быстро забегала в коммерческую аптеку, которая находилась в этом же здании через стенку, в соседней двери. Аптека была старая, ещё дореволюционная, как и смежный магазин. Если, по сути, магазин и являлся музеем, в своём понимании этого слова, то в обстановке аптеки можно было бы обустроить собственную экспозицию. Благо, интерьеры соответствовали. Местные власти не озаботились презентацией сохранившихся местных достопримечательностей, а торговцы нынешние с собственной копеечкой не расстанутся никогда.  Хозяином этой аптеки был тот же еврей, что владел соседним антикварным магазином. Здесь Агафье по обыкновению выдавали в обмен на свои же деньги специально для неё привезённые дефицитные лекарства для сына и морфий для возлюбленного. Деньги фактически не выходили из рук хозяина. Вернее, их выносили на мгновение проветриться от двери до двери и быстро заносили обратно хозяину денег.
     После каждой поездки в неведомое ожившая и раздобревшая мать рассказывала сыну всё новые истории, перефразируя впечатления, полученные в своих нелегальных путешествиях. Мальчик восторгался, представляя будущностные волшебные видения матери о существующей прекрасной стране, которая даже не рай, а чудесная сказка, сотворённая людьми. Глаза мальчишки загорались от восторга, весь он собирался и с новой далёкой мечтой засыпал, путешествуя во сне по неведомой стране, где он катался без скрипа и грохота на повозках без коней и разглядывал в небе железных птиц, которых ему хотелось приручить. Набираясь сил в таких путешествиях, парень, просыпаясь, шёл на поправку.
     Мало;й после первых же приёмов лекарств ожил, порозовел и делал попытки подняться. После нескольких поездок матери мальчик совсем оживился. Он уже вовсю играл с соседскими детишками, и Агафья подумывала отдать его в школу. Очередная порция лекарств, по словам знахарки,   должна  была  полностью  завершить  лечение. К этому всё и шло.

     Завершив все свои дела и подойдя к проходу, она вдруг увидела сидящего на пороге солидного мужчину. Времени на реверансы и чинопочитания совершенно не было. Переодетая в старушку похлопала сидящего по плечу   и  искажённым   от   волнения голоском пропела: «А ну-ка, милок, пропусти-ка меня!» И стала протискиваться между двумя косяками, один из которых был дверным, другой же образован внезапно вскочившим от волнения по стойке смирно целым коллежским советником, не глядя ему в глаза и обволакивая его мундир совершенно не старушечьей грудью, отчего тот ещё больше втянул свой отсутствующий живот.
     Увидев, что сторожа совсем не следят за проходом, а в очередной раз пропивают полученные в качестве взноса за проход монетки, женщина прикрикнула на них, проходя мимо: «Опять вы здесь расселись, шалопаи! Лучше бы делом занялись!» Дав указания нерадивым охранникам, она заторопилась к выходу и, не задерживаясь ни на минуту, закрыла за собой входную дверь, подставляя себя под родное солнце. Ожидавший в тени домов возница любезно подхватил старую женщину, слушаясь её указаний о маршруте поездки.
     Старуха расплатилась с извозчиком десятью копейками вперёд и с лихвой, и тот, воодушевлённый удачной ездкой, огрев свою пегую далеко немолодую кобылу по упитанному крупу, пробудил свою родную кормилицу от душной дремоты. Застоявшаяся лошадь изумлённо от неожиданности присела и подала назад, стряхнув с себя назойливых мух, но, вдруг поняв, чего от неё хотят, с места помчала свою колесницу к указанной цели с удвоенной скоростью, едва различая из-за цокота новых подков слова своего непутёвого хозяина:  «Прости, родная!»...
     Старушка за время недолгого пути преобразовала свой внешний облик, сменив содержимое узелка на старые одеяния, и у вокзала уже сошла к поезду довольно-таки привлекательного вида женщиной вдовствующего возраста. Извозчик, осчастливленный ранее, не заметил никаких перемен в пассажирке, а та без промедлений направилась мимо дурманящих запахов ресторанной кухни, смешанных со свежим паровозным дымком, сопровождаемая голодом, к своему вагону уже ожидавшего её поезда, оберегая свой драгоценный груз.
     Подуставший оркестр уже продувал трубы для прощального марша.

     В городскую психиатрическую клинику машина скорой помощи доставила с пожара пациента с белой горячкой, который утверждал, что он страж каких-то ворот и что нынче на дворе 1910 год. Правда, проспавшись, он бесследно исчез, не сломав ни единого замка и странным образом не оставив после себя ни единой записи в журналах регистрации. По этому поводу санитары сослались на забывчивость в выходной день, и вскоре об этом странном инциденте все забыли…

Я помню то, что было не со мной
Назад лет сто, а может, и сто двадцать.
Вдруг приключился казус временной,
И нет возможности сопротивляться.

Вот вспомнил я и батюшку Царя,
И что служу в сенате на посылках.
И колоколец, под дугой звеня,
Меня сопровождает с пересылки.

Всё так реально, что коснись рукой.
Как будто заново переживаю
И радость странную, и непокой…
Я с силой дёргаю стоп-кран трамвая.

Знаком до боли мне бурлацкий стон,
(А прошлое, быть может, статься).
И шум берёз, и золото погон,
Что лучше застрелиться, чем остаться.

Меж старых звёзд и Млечного пути
Ручьи времён витиевато вьются.
Они пересеклись, стремятся разойтись.
Но верю я, они ещё вернутся.

Пытаюсь влиться в Смысл вековой,
Но понимаю, что я там не ровня.
Я помню то, что было не со мной.
А может быть, со мной. Не помню.

Каким бы ни был сладким тот шербет,
Сознания изъян и мыслей тары,
Дилемма есть: оставить всё себе?
Забыть! Пока ещё не старый…