12 Лехаим, брат! Доктор. Глава 4

Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Доктор
Глава 4


     Посетив местный музей изобразительного искусства, Парамон смекнул, что можно торговать картинами известных художников. Он решил скупать некоторые работы известных и ценящихся в настоящее время авторов. Давал денег щедро, не то, что тогдашние заказчики и галеристы. Решил он начать с картины Айвазовского, которая висела сейчас на стене соседнего помещения и будоражила желания обретения разглядывающих её ценителей.
     Время шло, солнце упорно продвигалось к завершению дня, количество шампанского уменьшалось, пока в дверь кабинета антиквара не постучал вездесущий представитель городской либеральной прессы, сбив с мысли разошедшегося в своих идеях Парамона.
     – О-о-о! – приветствовал появившегося журналиста хозяин кабинета, представив его Парамону как самого въедливого представителя местных СМИ. Лёва очень обрадовался вошедшему, так как ему уже не нужно будет слушать революционные проекты своего собеседника.
     – Лев Аркадьевич! У Вас там картина продаётся?
     – Будет продаваться. Сейчас она просто для интерьера. Нужно чтобы люди к ней присмотрелись, приценились…
     – А я уже присмотрелся, Лев Аркадьевич. И доложу я Вам, что картинка эта фальшивая, – с удовольствием отрыгнул шампанскими газами журналист.
     Лёва с Парамоном аж привстали от наглости местного писаки и неожиданного возмущения вдруг посетившего их обоих. Сразу.
     Журналист открыл присутствующим глаза на простую вещь, на которую никто просто не обратил внимания. Оказывается, все старинные картины от времени покрываются своеобразной сеточкой. То есть краска пересыхает и лопается, создавая такой своеобразный эффект. А эта картина не несла на себе этого налёта времени.
     После недолгой паузы Парамон подал понятный жест Лёве, а сам остался наедине с въедливым журналистом.
     – Вы не слушайте нашего Льва, – заговорил заговорчески Парамон. – Он у нас большой шутник. Конечно же, эта картина не продаётся. И она вовсе не Айвазовского. Это Лёвин племянник намазал красками копию и рад, что людям нравится. Мальчик учится рисовать. И только! И ведь как шельмец приноровился!..
     – А что там делают эти коллекционеры?..
     – А что Вы так берёте всё близко к сердцу? Это друзья Лёвины пришли к нему в гости. Пришли скоротать вечерок, выпить шампанского, – подвёл Парамон журналиста к столику с дорогими напитками. – И Вы тоже выпивайте! Смелее!
     Парамон наливал в бокал представителю прессы двойную порцию хорошего коньяка, а сам продолжал думать о том, как этот антиквар мог профукать такую малость.
     Коньяк мягко растёкся по всем внутренностям журналиста, несколько добавив крепости в выпитый до этого объём газированного лёгкого алкоголя, щекотящего воображение. Взгляд его залоснился и закосил по столу с закусками и вредной мясной едой.
     – Да Вы присаживайтесь! Ешьте, пейте! Не стесняйтесь! – усаживая гостя за хозяйский стол, обхаживал его Парамон.
     Вечер   для   журналиста   превращался   в    сказку. А Лёва, испугавшись возможных дальнейших последствий, снял картину с продажи, взяв на себя недовольство потенциальных покупателей, объявив её копией. Гостям же он предложил оставаться и продолжать догуливать вечер.
Не все разочарованные ценители покинули галерею.

     Парамон придумал переместить холст на сто лет назад, соорудить там хранилище и, снарядив его картинами разных художников, изымать по необходимости уже здесь состарившиеся за прошедшее время полотна, получившие за это же время естественную дополнительную ценность. Продумыванием этого вопроса Сиверский и стал заниматься. Сам, никому ничего не сообщая. Небольшая неудача, по мнению Парамона, ничуть его не расстроила, а только придала опыта в его товарных делах.
     Но Лёва всё-таки решил проверить подозрительную картину и ставшего уже тоже подозрительным своего напарника, задействовав свои связи среди культурной интеллигенции. На это его толкнула мысль о том, что из-за этого ляпсуса он мог в один миг потерять всех своих самых дорогих клиентов.
     Лабораторные исследования подтвердили подлинность произведения. Но странность осталась. Стиль письма этой работы все признали за Айвазовским, подпись была авторской, холст и краски были именно того времени. Всё здесь было то. Но отсутствовал естественный кракелюр. Отсутствовали те возрастные трещинки и морщинки, которые увеличивали уважительность к любому культурному наследию. Музейщики и полицейские специалисты пришли к заключению, что картина, возможно, хранилась в исключительных условиях. Но была ещё небольшая деталь. Этой картины не было ни в одном справочнике и ни в одном каталоге. Ни галеристы не знали об этом произведении, ни аукционисты. То есть картина есть, но следов от неё нет на протяжении ста лет. Слух об этом лоте долетел уже до заграничных специалистов. И заочно его стоимость стала расти.
     Картину же Лев решил подарить своей жене. До лучших времён. Но ему пришлось раскошелиться, выплатив Сиверскому полную рыночную стоимость дефицитного живописного произведения, не посвящая его в суть своей махинации.

     Продовольственные товары хоть и не портились сразу, но начинали почему-то горчить. Особенно это проявлялось у чёрной икры. Сначала на презентационных мероприятиях, когда потенциальные клиенты закусывали этой икрой реки шампанского, никто ничего особенного не замечал. А когда высокопоставленные клиенты начинали возвращать продавцам икру вместе с претензиями, вот тогда и встал вопрос о качестве всей партии. Но на это внимания никто не обратил. Было решено, что это из-за погоды. В те дни погоды стояли жаркие. Но когда одну за другой икру стали выбраковывать целыми партиями, у народа начали закрадываться вопросы к оптовикам, а от них непосредственно к Лёве. Но Парамон не давал в обиду своего компаньона, щедро одаривая кредиторов штрафными выплатами, благо, денег у Парамона было всегда в достатке, так как его куры денег вообще не клевали. Их у него просто не было.

     Парамон в очередной раз долго смотрел на свою фотографию с Яковом Гельдмахером, который был прадедом Лёвы и тоже имел к этому месту непосредственное отношение. Затем решительно снял паспарту, разобрал старинную конструкцию и изъял из-под фотокарточки сложенную вчетверо бумажку. Эта бумажка была ровесницей самой фотографии, скрывающей своим изображением суть её содержания. Беспощадное время при отсутствии света всё-таки сохранило это содержание в полной мере.
     После развёртывания эта бумажка оказалась гербовой бумагой, содержащей в себе вексель господина Гельдмахера в пользу господина Сиверского, подписанный обеими сторонами в присутствии нотариуса Инютина Ивана Карловича и трёх свидетелей, коими являлись дети Якова Марковича. В документе, засвидетельствованном по всем правилам, говорилось, что любые наследники или последователи дела господина Гельдмахера обязаны выплатить господину Сиверскому или любым его наследникам сумму, равную половине дохода Гельдмахера с продажного дела за весь период времени, начиная с момента подписания данного документа. Также было отмечено, что истребуемая сумма может быть выплачена по желанию предъявителя сего векселя наличными деньгами либо высокоценными благородными металлами в эквивалентном размере с учётом причитающихся процентов. Документ был бессрочным, о чём указывалось отдельно.
     За процедурой появления на свет своего нового наследства Лёва следил, не отрывая глаз. Он только беззвучно хватал ртом воздух и беспорядочно махал руками от безвольного возмущения от бесцеремонного надругательства над семейной реликвией. И как только Парамон зачитал Лёве содержимое документа и предъявил ему для удостоверения все сохранившиеся подписи и круглую печать, у наследника подкосились ноги. Математический ум моментально прикинул порядок внезапно появившегося долга, а долгов у Лёвы не было никогда. Сумма оказалась неподъёмной. Конечно же, такую сумму Лёва мог выплатить, но тогда все его мечты вдруг разбиваются о те крохи, которые останутся от выплаты всех долговых обязательств. Не платить Лев не мог из-за врождённой порядочности. Но и заплатить по возникшим счетам ему мешала его жаба. И даже если он со своей подружкой хоть как-то договорится, то вырвать это имущество из рук его жены не представлялось возможным. Ведь то количество золота, которое равнялось сумме долга, уже приравнивалось к имуществу. А если бы это имущество конвертировать в деньги, даже в иностранные, то их было бы просто чересчур много. Много даже для Лёвы.  А    жену   свою   Лёва   любил,   берёг    и    жалел. И немножко побаивался.
     – Лёва, что это Вы строите лимонную морду? Вы так хорошо смотрелись полным жизни и радости! Бросьте плакаться раньше времени! Я не буду брать у Вас денег…
     Лев с удивлением смотрел на собеседника сквозь залившие глаза слёзы. Солнце вновь начинало выходить из-за туч над его домом, моментально подсушивая его лицо.
     – Пока, Лёва. Пока не буду! Это будет гарантия Вашей любви ко мне. Гарантией качества нашего с Вами совместного предприятия. Пока я не открою свой коммерческий банк. А я его открою, как пить дать! И вот тогда,   Лёва,   Вы  и  положите  эти  деньги  в   мой   банк. И будете жить под хороший процент…
     – Вы… Вы.., – Лёва не мог от волнения подобрать подходящих к данной ситуации слов. – Вы самый честный гражданин в мире! – вдруг выпалил он. – Вы не представляете себе, как Вы меня спасли! Как я Вам благодарен, не представляете Вы себе! Я даже денег Вам дам для устройства банка, – тараторил он, надеясь, что всё это будет не скоро и что всё в дальнейшем может измениться. Самое главное, что сейчас у него ничего не забирают.
     – Лёва, я так понял, что мы договорились и Вы запомнили все свои обещания. А теперь – вот ещё, – Парамон достал из кармана два золотых империала Николая II и передал их уже обсохшему товарищу.
     – Что это? – сглотнув, с очередным волнением в голосе промямлил свой вопрос Лев.
     – Это Вам на продажу. Для пробы. Продайте их за хорошую цену. Я посмотрю, как у Вас получится. Если мне понравится, Вы будете получать такой багаж регулярно. И опять же: не переживайте Вы так! Ваш процент я Вам отдам в полной мере.
     – Да я для Вас… – Лев снова заблудился в словах. – Всё! – моментально сосчитав свою прибыль, только и мог выразить антиквар.

     Лёва разделялся в себе всё глубже и глубже. Вроде бы компаньон его говорит всё правильно, и разум Лёвы абсолютно его поддерживает. Но и вторая его часть не смола отпустить всё то, чему его учили с детства, а потом ещё и переучивали, с чем он так удачно финансово сожительствовал. От этих противоречий в нём всё закипало, и он не понимал, что ему делать, от чего он абсолютно расстраивался и замыкался в себе ещё глубже.   
     С тех пор как на Льва Гольдмана нежданно свалилось еврейское счастье в виде вексельной гильотины, мелкие неприятности, связанные с появлением Парамона Сиверского, стали вокруг него водить хороводы. Всё вместе давило на Лёву непосильным гнётом. Он  сидел в глубине кабинета и смотрел на лежащий перед ним телефон. За весь день ему никто не позвонил, словно что-то предчувствуя, все боялись помешать очень важному разговору. И телефон молчал, покорно ожидая своей необходимости. Кабинет с каждым часом заполнялся всё более густой темнотой. В этой темноте мысли у антиквара стали уже путаться и спотыкаться, сматываясь в единый клубок навязчивой идеи. Плюсики и минусики аккуратно выстраивались в мысленные таблицы, где итоговым результатом зияла огромная чёрная дыра.
     Лев внезапно встал, закрыл дверь кабинета на ключ и взял в руку телефон. Гаджет приветственно засветился в руках хозяина, соскучившись по работе. Лёва огляделся по сторонам и, наконец-то решившись, набрал по памяти номер.
     Этот номер Лёва запомнил сразу и навсегда, когда перед ним положили пистолетный патрон и лист бумаги с цифрами. На выбор. И этот выбор был сделан. Моментально. В пользу арифметики. Цифры эти первое время преследовали его и мерещились ему постоянно. Они ему даже снились. Он производил над ними в уме разные вычисления и манипуляции, но равенства никогда не выходило. Наверное, из-за этого он никогда не решался их набрать. Но сегодня какой-то нерв самосохранения надломился в нём, и он осмелился.
     После трёх гудков на другой стороне линии сняли трубку, и воцарилась зловещая тишина. Лёва аккуратно нажал кнопку отбоя. Теперь он знал, что ровно через час его обязательно будут ждать на окраине города у заброшенного железнодорожного переезда. И не приехать туда он уже не мог.

     Генерал всегда был здоровым человеком, но сейчас сильно сдал. Со службы он ушёл без понижения в звании и без судимости. Что значит советская школа и наличие настоящих друзей! А может, просто свезло. Со времени отставки у него забот стало больше, чем когда-то было на службе. Это раньше он всех строил во всех смыслах, а теперь приходится довольствоваться тупоголовыми кадрами, что не добавляло здоровья и нервов в и без того сложную жизнь. Все охранные структуры города были в его ведении. Он их негласно имел. То есть владел ими. Неофициально, конечно.
     Кроме охранных фирм, которые охраняли всё негласное имущество генерала, за ним, по слухам, числились все частные гостиницы города, маршрутные такси двух самых загруженных маршрутов, половина городского рынка (вторая половина этого торгового хаоса принадлежала главе города) и ресторан «Везувий». По информации, бродившей среди народа, это злачное место было названо так именно потому, что генералу несказанно повезло с почти бесплатным приобретением этого заведения. Будто бы он его приобрёл за символическую плату у бывшего владельца, отправившегося в места не столь отдалённые именно за грамотное ведение этого прибыльного бизнеса.

     Молодой водитель в хорошей спортивной форме и хорошем костюме тёмного цвета отворил заднюю дверцу представительского автомобиля, любезно запустив в салонное тепло прибывшего на встречу дрожащего Льва, оставшись на всякий случай снаружи любоваться звёздами.
     Лёва был в городе человеком совсем не последним, во многих кругах его любили, ценили, а где-то даже уважали, но дверку в машине генерала он попытался закрыть всё-таки бесшумно. Но это у него не вышло. От нервных переживаний, наверное. Это была его вторая встреча с хозяином этого автомобиля. И генерал по-доброму напомнил своему гостю, чтобы тот дверкой хлопал у себя дома, в холодильнике, отчего сердце у Льва совсем ушло в пятки, как  у героя из Изумрудного города. Бархатно-золотистый свет, равномерно распределяющий шик по всему салону и проникающий откуда-то из потолка автомобиля, также предательски высвечивал каждую каплю пота на лице и шее антиквара и заботливо укрывал от взглядов фигуру и лицо пассажира на заднем сидении.
     Лёва, робко разместившись в кожаном интерьере автомобильной роскоши, сходу раскрыл генералу как на духу странности в поведении и в речах своего нового знакомого. Поведал о его желании изменить экономическое рабство России в мире и чем это может грозить нынешней элите. Рассказал про его неудавшуюся аферу с картиной. Не утаил о массовых поставках продовольственных товаров, что наверняка, по его мнению, было контрабандой, но о золотых монетах и старинном векселе говорить почему-то не стал. Вместо этого он добавил к выложенному о бессчётных старинных ювелирных украшениях и не преминул сделать своё умозаключение о нереально большом количестве вероятных бабушек его нового товарища, которые могли бы оставить в наследство такое количество богатства. Подумав, что здесь нужно говорить всё, кроме личного, Лёва поведал генералу об использовании своим компаньоном второго имени при наличии одного. Эта странность тоже не давала покоя докладчику.
     Говорил Лёва тихо заплетающимся от волнения языком, иногда несколько раз неразборчиво повторяя свой доклад по требованию слушателя. В конце концов генерал, уже не выдержав, взъелся на докладчика.
     – Да что ты мямлишь, как курица на насесте, – вдруг вспомнил генерал сладкое время своей кабинетной службы. – Учись говорить чётко и внятно! – наущал он Льва, словно троечника у доски. – Всё у тебя? Свободен!
     Почему-то Лев вдруг ни с того ни с сего добавил: «Он туалет отхожим местом называет…» С чем и вышел в прохладу ночи, аккуратно закрыв дверцу автомобиля, оставив генерала обдумывать полученные оперативные данные.

     Генерал задействовал свои старые служебные связи для проведения экспертизы в лаборатории полиции. Всё лучшее в стране оборудование он сам выбивал, ещё будучи местным руководителем полиции, с поддержкой своих друзей из самой высокой местной власти, обосновывая большие затраты борьбой с преступными элементами в обществе. И действительно, в городе стало относительно спокойно. Относительно статистики отчётов и сводок по стране. За что столичное начальство ставило местного генерала всем в пример. Но денег больше не давало никому, так как часть финансирования, как водится, пропадало в неизвестном направлении. Конечно, потом эти деньги, конвертированные в различную заграничную валюту, появлялись на закрытых заморских счетах местных олигархов и власть предержащих, но никто из наших ими уже никогда не интересовался.

     Молодой лейтенантик, будучи на посылках у отставного генерала, принёс ему интересную информацию, задание по которой он получил несколько дней назад.
     Дело в том, что нынешняя молодёжь, попавшая в наше отделение полиции, оказалась очень настырной к порученной её работе. Не найдя в текущей базе отпечатков пальцев с рюмки, аккуратно предоставленной владельцем антикварного магазина, молодой офицер, чувствуя за собой ответственность за порученное ему дело, не поленился сбегать в архив. Там несла службу его бывшая сокурсница, которая в своё время, начитавшись детективных романов, мечтала изучать историю по реальным уголовным делам. Молодая девушка как раз занималась поставленной перед ней задачей – заносила в компьютер архивные дела. Мощный дорогостоящий сканер был приобретён вместе с лабораторным исследовательским оборудованием, и работа по оцифровке старых материалов была включена в экспериментальную программу делопроизводства.
     И эта программа сработала! Ничего не подозревая, лейтенант принёс своему наставнику архивную справку, в которой значилось, что отпечатки пальцев с антикварной рюмки принадлежат Парамону Сиверскому 1873 года рождения, подозреваемому в регулярных грабежах. «Ну а чего, рюмка старая, отпечатки сохранились с тех пор. Всё соответствует», – порадовавшись исполненной задаче, распрощался лейтенант.
     А вот генерал, зная теперь весь расклад, очень захотел увидеть лично этого старика-разбойника, который переманил к себе важных персон из «Везувия».

     Парамон Сиверский попал под негласную дактилоскопическую регистрацию преступников одним из первых.   В   то  время это достижение только внедрялось. И внедрялось оно с большими трудностями и нежеланиями. Получив разосланные по всей стране циркуляры, местные полицейские бюрократы совершенно не знали, что с этим делать. Да и не хотели дополнительной нагрузки и соответствующей ответственности, считая нововведения чудачеством столичного руководства. Иной раз сыщики на местах даже посмеивались над прожектёрством своих вышестоящих начальников. Но с целью исполнения ценного указания всё-таки поручали младшим сотрудникам снимать для проформы отпечатки пальцев у любого, попавшего в участки. Полученные картинки сразу же сдавались в архив для отчётности о массовости исполнения директивы и забывались.
     Дореволюционные архивы скрупулёзно пылились все последующие периоды жизни нашей страны за их ненадобностью и невостребованностью. И этот архив совершенно случайно не пропал ни в революционные годы, ни в годы войны, ни при перестройке. Местные архивариусы ревностно охраняли своё богатство, передавая его по наследству вместе с богатейшим опытом и знаниями последующим поколениям.
     Парамон попал под внедрение новшества, в очередной раз бездоказательно загремев в участок. Сыщики знали, что это он грабит ювелиров, но доказать ничего не могли. Свидетелей не было. Не находили и награбленное. Его в очередной раз отпустили, неряшливо замарав ему руки, и приставили филёров для сопровождения. Но через некоторое время он бесследно исчез, а дело списали в архив. И никто даже представить не мог, что именно это задержание Сиверского сыграет с ним когда-то злую шутку.

     После ежеутренних косоглазий старой билетёрши Парамон всё-таки решился сделать её племянницу Агату своей невестой. Официально. Заказав у Гельдмахера  ажурное колечко с камушком, он, не откладывая счастливое событие для артистки в долгий ящик, подарил ей эту девичью радость в ближайший вечер совершенно неожиданно для неё самой. В дополнение к оригинальному ювелирному украшению Парамон приложил своё устное приглашение к нему в жёны, отчего девица стала визжать ещё громче и прыгать от радости ещё выше, целуя отчего-то свою тётку.
     Тётка же, разглядев уникальную вещицу на пальчике племяшки, скупо дала своё согласие, хотя об этом её никто и не спрашивал.
     Зная такое развитие событий, Парамон, дабы отвести завистливый взгляд пожилой родственницы от своего подарка, тут же одарил культработника небольшой сверкающей подвеской того же мастера. «Ну, зачем же!» – скромно опустив глаза в пол и зардевшись, тётушка, сухо поцеловав нового родственника, побежала в свою комнату к зеркалу.
     Агата, продолжая прыгать от радости, назначила день помолвки на ближайшую пятницу. Именно на эту дату моё начальство договорилось с руководством ресторана «Савой» о чествовании меня.
     Пятница наступила быстро. В банкетном зале вальяжно расположились деятели культуры. Невеста у Парамона была вся красиво напудренная, о чём постаралась её тётка. Агата в счастливом настроении бегала с бокалом шампанского между своими гостями, которыми она очень гордилась. Своё согласие на вечеринку дали: заведующая сектором культуры городской администрации, директор театра, подруга директора театра – прима этого же театра, главный бухгалтер театра, две хозяйки модных бутиков. Больше молодая невеста никого не   придумала,  от  кого  бы  могла  чем-нибудь  зависеть. В заключении списка была и тётка будущей ведущей актрисы. Она будто по привычке переминала ноги возле двери, напряжённо выглядывая своего любимчика, Парамона.
     Парамон же как хозяин всего заведения, предложив всем гостям напитки и подняв за присутствующих тост, пообещав вскоре вернуться и поцеловав щебечущую со всеми счастливую Агату, спустился к входу встречать гостей на запланированное наше мероприятие.

     Свадебные автомобили, встретившие нас по дороге, уже отдыхали вместе со своими водителями здесь, под деревьями, ожидая своих изрядно выпивших пассажиров. Свадьба уже гуляла от души. Глава местной администрации женил своего единственного сына.
     Я проводил Анюту наверх в зал распоряжаться там по-хозяйски перед приходом гостей. Сам я остался в фойе вместе с владельцем заведения.
     Мы не успели переброситься парой фраз, как из подъехавшего автомобиля отечественной марки выскочили три человека в спортивной форме и шапочках с прорезями для глаз на головах и ринулись в нашу сторону. К входу в здание. Мы вдвоём ничего не понимали, что происходит.
     Оказалось, что они вовсе не аниматоры и приехали не на свадьбу. Самый первый из них ворвался в фойе и с разбегу заехал кулаком в челюсть гостеприимного владельца ресторана. Такого поворота событий не ждал никто. Дерзкую и нежданную атаку мы вдвоём отбили моментально, выдворив кулаками незваных гостей на разгорячённый за день асфальт.
     Это, оказалось, была первая волна наступления. Похватав из автомобиля бейсбольные биты и трубные отрезки, захватив с собой четвёртого подельника, ожидающего налётчиков водителем в машине, бандиты бросились на очередной штурм.
     Хоть это здание и было построено в старинном стиле, но система защиты здесь была на современном уровне. Одним нажатием кнопки хозяин заблокировал все окна и двери первого этажа. Роликовые стальные ставни моментально перекрыли доступ в помещения извне и на верхние этажи. Мы оказались запертыми со всех сторон.
     С улицы под вой полицейских сирен раздавался настойчивый стук в закрытые железом двери.

     С широкой окровавленной улыбкой и несколько заикаясь, будущий жених по-дружески обратился ко мне.
     – Будем знакомы? Парамон, – сам представившись первым, протянул мне сбитую в бою руку.
     – Сиверский? – решил, было, пошутить я.
     – Собственной персоной! – бодро отрекомендовался он, быстро понимая, что здесь что-то не то, и просчитывая варианты происходящего.
     Не успел я назвать себя, как дверь лифта бесшумно отворилась,  и   хозяин   деликатно  провёл меня в кабину. В безвыходной ситуации я согласился, тем более нужно было оказать первую помощь пострадавшему при налёте. На мой вопрос о направлении движения лифта он хитро ответил, что надо ненадолго схорониться и несколько переждать неприятности внизу. За недолгий путь вниз я понял, что хозяину заведения было очень страшно, поскольку от налёта гопников он повёл меня прятаться по подвалам, тем более оборудованным по последнему слову техники. Парамона трясло, и от пота у него вздыбились коротко стриженные к свадьбе волосы на затылке.
     На лифте мы спустились на самый нижний этаж с помощью электронного ключа к такому же электронному замку. Эту хитрую парочку соорудили для Парамона в единственном экземпляре его компьютерные гении. Эти парни за хорошую зарплату, я думаю, смогут сделать ещё и не то. Створки кабины неторопливо открылись, и из двери напротив выплыл мужичонка, совершенно не похожий на местных охранников.
     – Извольте-с! – мужчина любезно указал нам на распахнутую стальную дверь, предлагая в неё пройти.
     – Вы чего это сыкаете-то? – осведомился я заинтересованно у него.
     – А по-иному я и не приучен-с, Ваше высокоблагородие!
     И тут только я угадал в нём того самого мужика, которого я спас на пожаре. А он меня помнил. Это он был провожатым в иное время. Та же борода, те же огромные глаза навыкате, тот самый большой картофельный нос всё с теми же глубокими чёрными угревыми точками, больше похожими на отвалившиеся глазки; того самого картофеля с торчащими из них в разные стороны крепкими волосками. Только одет он был уже по-нашему. По современному. В чёрный костюм с галстуком, как солидный охранник.
     Это значит, он всё это время был здесь! Или… Подозрение быстро промелькнуло и скрылось в глубине спутанного подсознания.

     Местный охранник был поставлен на этот переход давным-давно. Поначалу он справно служил в этой должности. На этом посту. Пропускал в обе стороны только тех, кто соответствовал правилам и условиям перехода. Но, единожды испив изрядно местного самогона, ему понравилось состояние эйфории, и он очень быстро стал злоупотреблять этим зельем постоянно. А во время своих частых запоев он не контролировал пропуск личностей через вверенный ему объект. Таможенный оборот между мирами оставался без присмотра, что увеличивало риск возникновения парадокса вселенского масштаба.
     И тут появившийся Парамон Сиверский в корне изменил сложившуюся ситуацию. Взял границу в свои руки. В смысле – в собственность, за что Хранитель был ему безмерно благодарен.

     Музыка из банкетного зала басами мощных динамиков и топотом веселящейся свадьбы разудало гуляла по всем верхним этажам и просачивалась даже сюда, в бетонированный подвал.
     Петруха, так, оказалось, звали нашего проводника, проводил нас в тёмное помещение, и все мы оказались в полумраке между какими-то бочками с квашеной капустой, издающей знакомый затхлый запах, и атлантическим заломом, которого в широкой продаже сейчас уже нигде не найти. Ну, кроме как в ресторане у Сиверского.
     Как только все проникли в кислую тесноту, хранитель зашёл в кладовую, отодвинул на стене в стеллаже среди ящиков кусок обоев и, сняв с шеи странный ключ, просунул его в обнажившуюся замочную скважину. Несколько подумав, Пётр резко провернул ключ по часовой стрелке, приложив к действию всю силу отчаяния, отчего металл, сломавшись, вывел из строя доступ ко всему потаённому механизму, заклинив собой вход в скважину.
     Сразу после срабатывания задвижки свет вокруг погас. День подходил к завершению, поэтому отсутствие тусклого освещения под потолком никто из нас и не заметил. Наверное, во всём здании выбило электричество, так как вибрация танцевальной музыки также испуганно прекратилась. Но тут же загоревшаяся лампочка обнаружила удивление на наших лицах от пропажи дверного проёма, в который мы только что все прошли. Оглядев полное отсутствие двери, а вернее, то место, где она только что была, меня пробил уже неприятно знакомый и нежеланный озноб. Пробежавшие в мыслях ещё не забытые воспоминания тотчас возбудили у меня желание вернуться домой.
     Вместо старой двери, разделявшей  и одновременно вмещающей в себе сотню лет, на стене висела картина с остановившимися часами. Рефлексивно Парамон взглянул на свои часы, достав их из кармана брюк, и, удивившись, отметил,  что   время   на   обоих  часах  было  одинаковое. С трясущимися губами и побелевшим лицом он с детской наивной беспомощностью посмотрел на меня жалобно, не в силах что-либо сказать. Затем он заглянул в кладовку, куда скрылся Пётр, но, не обнаружив там нашего проводника, зарычал от злости и безвыходности.
     Сразу свет переменился. Нас окутал знакомый застоявшийся запах. В углу затянула уставшая скрипка, заменив собой многоваттный музыкальный комплекс.
     Уже знакомый музыкант вытягивал на своей кормилице «Смело, товарищи, в ногу! Духом окрепнем в борьбе»… И брюнетка, закутанная в красную шаль, пыхнув папироской в мундштуке, подхватывала для почти пустого зала: «В царство свободы дорогу грудью проложим себе!» С этими словами она ещё больше прятала в шаль отсутствие у себя груди, ёжась и одновременно вздрагивая от голода, сырости и стыда.
     – Ба! Знакомые всё места! Опять двадцать пять! – очередная нереальность происходящего резко повысила уровень адреналина во всём моём организме. Отремонтированные после пожара помещения напомнили мне о себе всё теми же интерьерами и добавили мне лишнего количества ударов пульса, но в то же время интуитивность положительности исхода нынешних событий уравновешивало волнение.
     Парамон, вдруг поняв произошедшее со всеми нами, заскулил и, заметавшись, в дикой панике выскочил из трактира в ночь из внезапно выставленной западни в тёмную пасть всепожирающего времени. Вместо него на пороге появились двое военных с красными повязками на рукавах шинелей. Такие повязки я последний раз помню в школе, когда дежурили на переменках.
     Революционный солдатский патруль, опоясанный пулемётными лентами и вооружённый винтовками с примкнутыми к ним штыками, странным образом наводил своим присутствием нервозность на малочисленное полупьяное гражданское население, с тоской прощавшееся с прошлой жизнью.
     – Ты кто таков? – развязно и одновременно требовательно обратился ко мне с приказом представить какие-либо документы один из вошедших.
     Я, впав в ступор и шаря для вида руками в пустых карманах, не мог промолвить ни слова. И тут появившийся в дверях запыхавшийся матрос с маузером и в бескозырке с надписью «Грозный», лихо натянутой поверх перевязанной затёртыми бинтами с коричневыми вкраплениями головы, заорал, разбрызгивая слова по всему помещению: «Митрич, атас! Тама, кажись, сам Парамон Сиверско;й! Бросай тута всё, айда за мной!»
     По этой команде вся военизированная братия бросила  меня  и  ринулась  в  темноту, в звуки выстрелов. В погоню за Парамоном.
     Моментально очухавшись и не раздумывая, прихватив с собой аккуратно висевшую на вешале верхнюю одежду, как специально ожидавшую необходимость подходящего времени, я, будучи приверженным к исследованиям и приключениям, взял себя в руки и вынырнул из заведения в тревожном революционном времени.

     Скажу честно, я снова оробел, вспомнив вмиг прошлое моё приключение, хотя раньше я за собой робости никогда не замечал. Ну, если только в первое моё свидание с моей будущей женой. Тогда я был растерян и беспомощен, как первоклассник. Именно это сравнение и заставило меня вспомнить о моей Анне. Это я её, значит, опять бросил. А назад – дороги нет!
     Я не знал, куда мне идти. За гербом ограды дома моих давних и дальних родственников поддерживали огонь в кострах, грея замёрзшие руки и веселясь о своём радостном будущем, вооружённые солдаты. Растерянность проникала в меня всё быстрее. Без документов… Да, каких, ёлки, документов!.. Просто я не понимал сути опять происходящего…
     Благовест, ритмично разделяя радостный серебряный перезвон, неожиданно указал мне дорогу.

     – Как-то чудно; ты молвишь… Да и одет ты странно, – оглядев меня сверху вниз, заговорил суровый монах, – шпиён, чё-ли? Иди отсель куды шёл поздорову, мил человек…
     – Кто это у тебя здесь, Ванятка? – раздался голос из-за ворот, от которого отворивший окошко суровый мужик вмиг исчез из поля зрения. Окошко захлопнулось, и за воротами были слышны голоса двух мужчин. Слов было не разобрать. Одно только гулкое недовольное однородное бурчание. После недолгого потустороннего диалога калитка ворот отворилась.
     Наверное, это был настоятель, главный здесь над всеми и над всем. На вид ему было лет за пятьдесят. Наверняка, жизнь в монастыре не молодит внешний облик проживающих здесь.
     – Ступай, пока отдыхай. На трапезу тебя проводят, – мягко сказал он мне после того, как получил от меня все ответы на свои дежурные вопросы о личности пришедшего. Я представился ему простым прохожим.

     Помещение для ночлега мне было выделено из бывшей кладовой. Рядом с топчаном стоял импровизированный стол, состоящий из покрытой досками бочки с остатками давнишней трапезы, отчего в помещении и во всех вещах его жил затхлый запах. На столе стояли свечи разных прогаров, над которыми в стену была встроена икона великомученика и целителя Пантелеймона.
     Сюда поселяли хворающих монахов избавляться от своих редких и тяжёлых недугов, дабы не заразить чем остальных братьев. Те, кто с желанием молился, выходили на воздух служить Богу и дальше, а кто всё-таки достучался до Небес, того скоро и подобающе хоронили тут же, в ограде, отпуская его душу Домой. 

     Лежав на топчане, я гнал от себя мысли, что здесь теперь я навсегда. Натянувшийся живот после ужина тянул к себе уставшие веки, которые вскоре сомкнулись, устав противиться, дав тем самым мозгу погулять среди прошедших за последнее время событий.
     Севшее солнце сменилось вдруг зажжённой свечой и шорохом со стороны дверей. С трудом распечатав глаза, я разглядел зашедшего ко мне самого настоятеля, который, распрямляя одной рукой растрепавшуюся от осеннего ветра белоснежную бороду, а другой, прибирая под себя сколоченный ящик, смёл с него себе в широченную ладонь какие-то крошки, недоеденные мышами, и ловко отправил их в рот, хрустя и умиляясь своими действиями. Затем, кряхтя от ломоты в коленях, с трудом разместился возле меня.
     Опять ничего не понимая, я вскочил, вдруг случайно опершись о его колено, отчего тот с лязгом и стоном сомкнул свои зубы. Меня же, сонного, от этого контакта окончательно пробудила тряхнувшая изнутри молния, в очередной раз осветившая мне жизнь собеседника.
     – Вы же лётчик?
     – Лётчиком в войну был…
     – Вас там и ранило… Ваш самолёт подбили, а Вы при падении повредили ноги… Потом Вы попали сюда…
     – Так всё и было…
     Я сомкнул руками его колени вместе, отчего он замахнулся на меня от боли своей клюкой, но когда он услышал странную мою абракадабру, тотчас осёкся и стал покорно вслушиваться в обматывающие ноги мои смягчающие боль чудные слова, о составе которых я не догадывался.
     Через некоторое время я вернулся в себя. Настоятель уже сидел с довольным видом, опершись бородой на посох и разглаживая ожившие колени, не дававшие жизни последние года, отчего был похож на смешного маленького и старого гномика. Выслушав ещё и ещё раз детальный рассказ о моих приключениях, он сидел, задумавшись. Долго сидел. Сидел и молчал. А мне казалось, будто бы он спит или же, что сейчас откроет двери, выпустит меня, и я окажусь дома, но он только промолвил, не открывая глаз и рта: «Значит, тебе здесь предписано быть. И будешь ты здесь, пока не будет иного решения. Там!» С этими словами монах указал пальцем куда-то неопределённо вверх.
     Легко и довольно вскочив на ноги, будто бы они у него никогда и не болели вовсе, настоятель только весело кхекнул и отчеканил облегчённо, похлопывая себя по коленкам: «Здорово это у тебя получается! – и, посерьёзнев, осведомился о моей причастности к вере. На что он получил положительный  ответ, и в доказательство я вытащил из-за пазухи и показал ему свой блестящий золотой крестик на суровой вощёной нитке. Этот крестик мне подарила моя жена, когда отвела меня в церковь принять обряд крещения перед моей первой заграничной командировкой в места, где проходили боевые действия.
     Появившаяся теплота в его голосе ещё более расположила меня к нему: «Давай этот крестик мне. Слишком он выделяется из этого времени. Я его на нашу икону повешу. А тебе вот», – сказал он мне полушёпотом и разжал кулак. На огромной мозолистой ладони сиротливо лежал маленький аккуратный деревянный крест ручной работы, обмотанный в такую же нитку, как и моя. Мы заговорщицки провели обмен, и он, ловко так, бесшумно развернувшись, направился к двери. Только в тёмном проёме он вдруг оглянулся вполоборота и тихо добавил: «До солнца будет тебе дорога в Матфеев скит… Туда будем страдальцев направлять… А тебе не надобно здесь… Там пока побудешь, – а через мгновенье совсем меня ошарашил, – был я лётчиком... Немцы меня подбили... В сорок втором… В тысяча девятьсот сорок втором, – и несколько обождав моей реакции, задумавшись, спросил шёпотом, издалека, – немцев то побили?»…
     – Разбили в пух и прах, – в тон ему прошептал я пересохшим языком.
     – Слава Богу!
     Настоятель, читая в моих глазах вопрос, сам рассказал, что хотел поучаствовать в революционном движении. Хотел с Лениным встретиться. С самим Владимиром Ильичом. Специально ездил, искал с ним встречи. Пообщаться с ним планировал по поводу проведения Революции и дальнейших планов развития страны, обсудить линию партии, так сказать. Но за вождём пролетариата постоянно шастали полицейские шпионы, и каждое с ним общение гарантировало, как минимум, привод в охранное отделение. Ну а его такое не устраивало, собственно. И мне он настоятельно советовал лишний раз на люди не казаться. Под горячую руку могли и к стенке приставить именем революции. После неудачной революционной борьбы бывший лётчик отказался от партийной принадлежности и через Веру решил говорить людям о смысле жизни. Да и храм свой, приютивший меня, решил по возможности спасти в дальнейшем от разрушения и поругания этими же большевиками.
     С последними словами он вознёс трудовые, но изящные руки над собой к каменному своду в основании храма.
     Мы с интересом несколько поговорили о его жизни здесь, о моих внезапных приключениях. Но не смог я ему, герою войны, рассказать, что мы, разбив в пух и прах фашистов, профукали такую страну…
     Наверное, меня сморило от усталости, так как я не заметил, когда он вышел. В голове в ритме раздувшихся артерий мысли теснили мозг. В воспалённом сознании самым вразумительным постоянно всплывало письмо моему Отцу, которое я всегда мысленно писал ему, когда мы были вдалеке друг от друга, и представлял, как тот слушает меня, щурит свои ласковые глаза и понимающе с любовью улыбается в ответ, готовый помочь мне в любой момент. И это моё послание всегда выходило по-разному. В зависимости от текущих обстоятельств.

     Ну хорошо!  Вот вы построили церквей новых и красивых. А иные их ломают! Жгут и коверкают! А вы смотрите на всё это и улыбаетесь беззубо. И старые храмы, если они не в сердце, вы сами отдаёте времени на растерзание. И вы идёте мимо, не замечаете. А ещё хуже – на  этом  святом  месте строите неугодные Богу заведения. А вы постройте Храм внутри себя! Каждый свой! Но общий! Храм – это то место, где Бог говорит с вами. Он всегда говорит с вами, но там он доступнее. Только вы не слышите Его. За своей меркантильностью, мелочными бытовыми и личностными заботами вы, зажавшись в свой кокон, отгородились от Него глухой стеной чёрствости, безразличия и непонимания. И не слышите Его. Вы даже не хотите слышать, так как ваш приземлённый и ханжеский быт дороже, чем Он.
     Если раньше Змей соблазнял вас снаружи, то теперь пролез внутрь вас и руководит вами изнутри, выдавая свои подлые действия за ваши же, тем самым отдаляя вас от Бога. От вашего Отца. От вашей Семьи. Он околдовывает вас своим гипнозом, ослепляя вас и оглушая, и подчиняет вас себе всё больше и больше, пока вы полностью не превратитесь в послушных кукол. И пока вы не уничтожите самих себя собственными руками с искренней радостью в душе и восторгом в глазах. С именем Бога на устах. Разумность уходит. Остаётся цинизм и агрессия.
     Пришедший в ночи странный человек перебивал мысли в моём сонном сознании, не давая успокоиться и, успокоившись, собраться с этим моими мыслями и найти какое-никакое решение в нахлынувшей на меня очередной ситуации.
     Приоткрывая же глаза, чтобы его получше рассмотреть, я никого не находил в темноте кельи, и глаза закрывались сами собой снова и снова…
     Строительство нового храма или воссоздание разрушенного и поруганного всегда было настоящей победой. Победой над войнами, над болезнями, над неверием. Над тёмными силами. Над самими собой. Всегда храм рождает веру. Веру в Свет. Веру в будущее. Веру в жизнь.

     При обыске сотрудники охранного агенства даже спускались в подвал, в никуда не ведущий каменный мешок, из которого был только один выход. Он же вход. Это лифт. Второй выход с толстой стальной дверью был заложен старинным кирпичом, вернее, дверь была просто приделана к старой кирпичной кладке. Владелец заведения был шутником. А иначе, зачем это делать?
     Сотрудники простукали все стены. Ничего не нашли. Никто так и не понял, для чего владелец довёл лифт до подвала и зачем там дверь, прикрывающая старую стену. Все решили, что у старого владельца это было нечто вроде убежища, а дверь служила элементом декора. Может быть, она ему напоминала о безысходности происходящего.
     В кабинете хозяина повсюду были отпечатки пальцев Парамона Сиверского. То, что это был нонсенс, доказательств не требовало. Было решено считать это простым случайным совпадением или ошибкой при проведении процедуры дактилоскопии в царские времена.
     Исчезновение таинственного владельца этого заведения сильно озадачило генерала. Он всегда доделывал свои дела до конца. А здесь нерешённость проблемы только злила пожилого человека и тем самым поднимала ему давление во всём теле. Очередное желание мести удачно уравнялось пришедшим в его голову нестандартным решением.
     – Девочка моя, ты давно хотела чем-нибудь заняться, так у тебя теперь свой бизнес! – набрав номер телефона своей любимой, поздней и единственной дочки, успокоился генерал, глядя со стороны на ласкающую глаз вывеску золотом над купеческим зданием. 
     Теперь любимая дочь кормила здесь своего папу бесплатно. По-родственному. Пока налаженное дело текло по инерции, в ресторане ещё можно было некоторое время отобедать со вкусом. Правда, после прекращения поставок элитных продуктов, некогда завидное заведение превратилось во второсортное, но с приличным названием, и стало походить своим содержанием на «Везувий». Но это бывшего генерала не беспокоило. Его имущество за один день приросло этим зданием. А диетическая пища везде была без соли и вкуса.

     После исчезновения Лёвиного поставщика магазин стал потихоньку хиреть, а затем и вовсе угас без свежих поступлений старых товаров. Лёва несколько раз пробовал запустить в пустующих помещениях различного толка вернисажи. Но смотреть за деньги на чужую мазню желающих становилось всё меньше и меньше.
     Аптека, в связи с внезапно подскочившей недобросовестной конкуренцией в этом пилюльном деле и появившейся среди молодёжи моды на разномастные одурманивающие вещества, прогорела и закрылась. Лёва как-то недолюбливал эти новомодные веселящие средства, хотя и старые натуральные тоже не чтил категорически, поэтому слаженный коллектив в полном составе без обиды ушёл к конкурентам. Этих мелкорозничных торговых точек стало в разы больше, чем продовольственных магазинов. Можно подумать, что народ стал больше употреблять таблеток, чем продуктов питания.
     Лёва повздыхал некоторое время, пооббивал пороги кабинетов своих высокопоставленных друзей и, не получив никакой поддержки как молодому предпринимателю, сдал в бессрочную аренду за недурственные, но регулярные, платежи все свои помещения. Затем он, несколько поразмыслив, со словами проклятий в адрес местной власти и правительства в целом слился в Испанию готовиться к возможной будущей политической карьере. Но вскоре промотав на морских берегах почти все скопленные за трудовую деятельность свободные финансы, он без пафоса и помпы вместе со своим оставшимся скарбом и домашними тихо перебрался жить на пенсион и арендные платежи от ветшающего имущества в Страну обетованную. На берег другого моря, умершего от стыда и полного горьких слёз. Чем, собственно говоря, и завершил в своём лице великий поход своего народа за счастьем, тихо надеясь на сохранность своих счетов в банках совсем другого полушария земли.