1
До подсознания сквозь густую пелену боли тихими всплесками доходил чей-то неистовый шепот, но острые молнии пронзали мозг, отзываясь сплошным яростным огнем во всем теле. Неутомимое эхо боли разрывало Ксению на мельчайшие атомы. Боль хотела вырваться из бренного тела. Ксения с трудом выдавила из себя стон, она отпустила боль на свободу. И та легким облачком растворилась в душном воздухе из сухих трав. Ксения с облегчением почувствовала, что отпускается в сладкую уютную пустоту...
Старуха озабоченно склонилась над судорожно застывшей девушкой. Еще минуту она извивалась от боли, но полный муки стон вырвался из обкусанных до крови и белых от непрерывного жара губ, и девушка затихла. Старуха потрогала шершавой ладонью бледный, в едкой испарине лоб, прижав голову к груди больной, она вслушалась в глухие удары сердца. Поднявшись, старуха удовлетворенно кивнула, хоть приступ и был сильнее обычного, но закончился очень быстро, жар стал спадать. Сила её древних знаний вновь помогла спасти ещё одну жизнь.
Из полумрака угла вышла девочка лет пяти, она с испугом смотрела на старуху. Улыбнувшись, та притянула ее к себе, ласково потрепав взлохмаченную головку. - Она спит, да и нам пора.
Девочка послушно кивнула и полезла на полати. Старуха вновь склонилась над больной, шепча заклинание. Закончив через несколько минут, она задула лучинку и кряхтя полезла на печь. Девочка уже спала. Старуха устало закрыла глаза, но сон не шел. Мысли вновь и вновь возвращались к больной девушке. В том, что она не русичка, старуха не сомневалась. Уж больно чудная одежа на ней: портки, рубаха выше пупа, а на ногах вовсе не разберешь что. И не лапти, не сапожки. На Руси бабы такую одежу не носят. Коса обрублена, ну прямо чернец, а не девка. Хотя веры тоже греческой - крестик на вые. И видать, что не из простых, крест-то золотой на тонкой витой цепочке, руки белые, черной работы не видавшие. На запястьях браслеты цветастые, а один, как живой, бормочет: «Тика-така». Откуда она взялась в лесу, под священным дубом, полумертвая, с безжалостным огнем в крови... Но, видно, могучий Перун хранит её, раз сила жизни в ней берет верх над смертью.
* * *
Ксения открыла глаза, все тело тупо ныло. Легонько повернув голову, она осмотрелась: маленькая комнатушка с большой русской печью посередине, две лавки и стол, на котором она лежала. Дневной свет пробивался через маленькое, покрытое бычьим пузырем окошко. В углу над столом висела икона с черным, то ли от копоти, то ли от времени, ликом. Земляной пол подметен, у порога куча хвороста. И вокруг травы: одни сушеные, другие лишь сохшие. Ромашка, мята, полынь, лопух и еще многие другие, названия которых Ксения не знала. Это они придавали душному, спертому воздуху
аромат летнего луга. Они висели пучками по сортам - над дверью, окном, печью, на пыльных бревенчатых стенах и под потолком.
«Странное место... как я сюда попала?» - изумилась Ксения, осторожно приподнимаясь. Тело не хотело слушаться, став неуклюжим и чужим. Но, превозмогая себя, Ксения встала на пол. Держась за край стола, она сделала пару шагов. Ноги гудели и ныли: «Что все-таки со мной случилось?»
И в этот миг с ужасным скрипом открылась дверь, и на пороге застыла девочка. Широко раскрытые глаза смотрели со страхом и интересом. Мелкие озорные веснушки щедро обсыпали курносый нос. Русые волосы распущены по худым острым плечам, на лбу их перехватывала тоненькая бечевочка. Грубая домотканая рубаха заменяла ей платье, а ноги в мелких ссадинах были и вовсе босые.
«Тут что, ролевые игры в древних славян?» - оторопела Ксения. Девочка все так же не сводила с нее глаз. Решив действовать, Ксения растянула губы в улыбке и шагнула к девочке.
- Привет, я Ксения, а как зовут тебя?
Но девочка, как маленький трусливый зверек, настороженно следила за ней.
- Не бойся - Ксения сделала еще один шаг.
Но, выпучив испуганно глаза, девочка развернулась и с пронзительным криком вылетела из избушки. Ксения растерянно глядела на то место, где всего секунду назад стояло маленькое дикое создание. Прийти в себя ей не дала вновь открывшаяся дверь. На этот раз на пороге возникла огромного роста старуха лет семидесяти, из-за ее спины выглядывала все та же девочка. Ксения громко сглотнула комок удивления: «Они староверы!».
На старухе был темно-синий сарафан поверх такой же, как у девочки, грубой рубахи. Серый шерстяной платок покрывал голову и впалые щеки. Но больше всего Ксению поразили ее глаза - водянисто-зеленые и колючие. Они пронизывали насквозь, неумолимо подчиняя своей воле. Ксения почувствовала, как острой бритвой в мозг входит чужой приказ. Озноб пробежал по спине, но не в силах отвести взгляда от тяжелых глаз старухи, Ксения с грохотом рухнула на пол. Ей было больно, но крик застрял в легких, язык онемел, словно прирос к небу. От ужаса Ксения зажмурилась, готовясь к самому худшему.
Поглядев на свою работу, старуха села на лавку и, с шумом выдохнув, опустила большие мозолистые руки на колени. Девочка робкой тенью села рядом с ней. Медленно Ксения стала приходить в себя. Приоткрыв глаза, она со страхом взглянула на старуху. Но лишь зеленые глаза в спокойном ожидании остановились на ней, Ксения поспешно отвернулась. Испытать вновь их власть ей не хотелось. Старуха усмехнулась, сверкнув на удивление молодыми зубами.
- Присядь-ка на лавку.
Ксения послушно поднялась с пола, старуха равнодушно зевнула.
- Сказывай, как звать-величать, какого роду-племени?
Ксения неуверенно пошевелила языком. Он преданно дрогнул. С облегчением выдохнув, она громко сглотнула, дар речи вновь вернулся к ней.
- Ну, - выждав паузу, протянула старуха.
- Ксения, — немного резко ответила Ксения.
- Ишь ты, ну а дальше?
«Куда меня все-таки занесло?» - озадаченно нахмурилась Ксения.
- Чего молчишь, чай, не онемела? - спокойно повторила старуха. - Чья
будешь по батюшке, да из какой земли родом.
- Хм, по батюшке - Николаевна, а родом из Москвы, - не скрывая иронии,
хмыкнула Ксения.
Старуха молчала, сдвинув к переносице тонкие седые брови и поджав губы. Ксения нервно сжала руки, хрустнув костяшками пальцев. Молчание затянулось. Тряхнув головой, Ксения слабо улыбнулась.
- Послушай, бабушка, я понятия не имею, как здесь очутилась. Ну, прямо
потеря памяти...
Старуха молчала.
- Может, тут телефон есть?
Старуха молчала.
- Я заплачу..., - в горле пересохло, Ксения закусила до боли губу.
- Дивные слова твои, - покачала головой старуха. - Хотя постой,
сказываешь, что родом из Москвы?
- Да, - коротко ответила Ксения, но смутное беспокойство уже родилось в
ней, неся смятение.
Старуха критически оглядела ее с ног до головы и, не скрывая недоумения, спросила:
- Ежели из Москвы, тогда чьих людей будешь? ... Посадских, купеческих,
али боярских?
- Ты что, бабушка? - от изумления Ксения захотела выругаться
- Ужели из князей! - в свою очередь поразилась старуха.
-Ты чего! Постой, постой, а ты случайно не того? - и Ксения покрутила пальцем у виска.
- Ужели вновь не так, — пробормотала старуха.
- Все не так!
-Дивно, дивно...
- Да уж, - усмехнулась Ксения и, резко вскочив, опрометью кинулась из
избы.
Одним прыжком миновав узкие сени и шаткое крыльцо, она выбежала во двор. Избушка стояла на маленькой тенистой поляне, окруженной густым лесом. Бросившись по еле заметной тропинке, она услышала за спиной испуганный вскрик девочки, но не остановилась. Ветки больно хлестали лицо, царапали руки и шею. Она спотыкалась о корявые корни, падала, но поднималась и бежала, бежала, лишь бы подальше оказаться от этих сумасшедших староверок.
Ворвавшись на следующую поляну, Ксения застыла. Огромный вековой дуб упирался могучими жилистыми ветвями в небо, затеняя всю поляну. Сердце сжалось от ужаса. Ей показалось, что дерево надвигается на нее, желая захватить длинными ветвями, изогнутыми узловатыми корнями. Сверкнула молния, и нарастающий гул разорвал безоблачное небо. Пронзительно завизжав, Ксения сжала голову руками и беспомощно опустилась на землю. Она каталась по траве, судорожно извиваясь, подхлестываемая острой болью, готовой в любой момент разорвать ей мозг.
Вновь резанула воздух молния, и боль закончилась так же внезапно, как и началась. Слезы катились по щекам, смешиваясь с кислым соком травы. Тело ныло, и Ксения устало закрыла глаза. Бессмысленный калейдоскоп лиц, предметов и цветов мелькал в воспаленном мозгу, но постепенно стали вырисовываться цельные кадры.
Вот она в шумной, веселой компании друзей, шашлыки, вино, гитара. Потом была игра - жмурки. Она водила... А ее парень пропал вместе с их общей подругой. Но это она потом узнает, что они «пропали» вместе.... Да, он будет что-то ей говорить, оправдываться..., а она убежит, с яростью желая исчезнуть, раствориться в невинной лесной тишине.... А потом, потом была эта же поляна и этот же дуб, только более громадный и старый... и молнии. Молнии приближались к ней. И вот она в сплошном клубке из молний и грома.
Когда старуха с девочкой нашли ее, она была без сознания. Свернувшись калачиком, Ксения лежала между корнями священного дуба, сжимая в руках клочья сочной травы, с застывшей на бледном лице гримасой боли.
2
Ксения открыла глаза, на нее в упор смотрела старуха, беззвучно шевеля губами. Невольно глядя в эти по-кошачьи мерцающие глаза, Ксения впитывала в себя энергию, идущую от них. Слабо улыбнувшись, она попробовала встать, но старуха отрицательно покачала головой. Она положила на плечи Ксении руки, и ласковое тепло вошло в нее. Закончив читать заклинание, старуха трижды сплюнула через левое плечо и устало опустилась на лавку.
«Ведьма, но добрая» - наконец решила Ксения. Она села. Все та же комната в золотистых солнечных зайчиках. Ксения улыбнулась, удивительная легкость разлилась по всему телу.
- Спасибо, бабушка.
Старуха кивнула и, поднявшись, зачерпнула из стоящего на печи горшка ковшом какой-то густой тягучий отвар.
- На-ка, выпей.
Ксения с подозрением заглянула в протянутый ей ковш и, брезгливо сморщив нос, с сомнением покачала головой. Из ковша резко гнало чем-то непонятным.
- Не пужайся, травить не стану. Пей, живот сохранишь, - усмехнулась
старуха.
Переводя взгляд со старухи на ковш и обратно, Ксения колебалась. Но мозолистая рука упрямо держала берестяной ковш и, вздохнув, Ксения взяла его. Зажмурившись, она залпом выпила содержимое ковша. Жидкость обожгла горло мятой, загорчила полынью и приторной сладостью меда. Ксения чуть не задохнулась, ничего более противного она не пробовала. Даже рыбий жир, которым в детстве ее щедро лечила бабушка, не мог сравниться с тягучей, неопределенного цвета гадостью из трав. Она закашлялась и, чувствуя, что ее сейчас вырвет, опрометью метнулась во двор. Выбежав на крыльцо и вдохнув чистый лесной воздух, она с удивлением поняла, что тошнота прошла.
- Ух, - выдохнула она.
- Полегчало? - раздался из избы голос.
-Угу.
- Тогда возвращайся, а то вельми прыткая, бегаешь, как коза.
- Да уж, - уныло пробормотала Ксения, поворачивая назад в избу.
Старуха сидела на лавке под окном, внимательно следя за ней. Ксения остановилась у порога, не решаясь войти.
- Чай не вросла в землю, проходи, садись, - старуха кивнула на короткую
лавку, у угловой стены. Гордо подняв голову, Ксения прошла к лавке, изящно
присев на краешек. Старуха усмехнулась.
- Нос-то больно не задирай, кабы не я с внучкой, то гнили б твои косточки
зверьем обглоданные, под священным дубом.
Ксения смущенно покраснела: старуха была права.
- Ладно, давай сказывай правду о себе, - примирительно хмыкнула старуха.
Удивленно изогнув брови, Ксения пожала плечами.
- Да я и так правду сказала.
- Ой ли?
-Да.
- Ты мне голову не морочь, ни одна девка на себя такого не напялит.
- Э-э, бабушка, не гони. У нас так все одеваются.
- Хм, ну тогда ты не из Москвы, - уверенно заключила старуха.
- Угу, может прописку показать? Извини, паспорт дома оставила, - съязвила
Ксения.
- Это еще што за спискащ? - строго насупилась старуха. — Сказывай правду.
- А я ее – и говорю.
- Ну, ежели правду, то кто на Москве князем? — в упор выдохнула старуха.
- Какие князья? У нас президент! – возмущенно сверкнув глазами,
вскочила Ксения.
Старуха не ответила, повернувшись к окну, она прислушалась. Насторожилась и Ксения.
- Ну-ка, полезай на полати.
- Вот еще, - огрызнулась Ксения.
- Лезь, лезь и не пикай, - цыкнула старуха.
Во дворе раздались приглушенные голоса, пронзительно заскрипело крыльцо и зычный, слегка картавый голос крикнул:
- Старая!
Ксения вздрогнула, старуха с неожиданной для ее возраста прыткостью подбежала к ней и, подтолкнув к печи, зашептала:
- Лезь и ветошью прикройся. И ради своего бога молчи.
Растерянно, с все нарастающим беспокойством Ксения послушно полезла на полати. Забившись в уголок, она накрылась каким-то куском полотна и старым тулупом, оставив лишь маленькую щелочку для глаз.
- Старая! – проревел вновь голос.
- Входи, соколик, входи, - кряхтя и стеная, ответила старуха.
Ксения восхитилась актерским мастерством старухи, которая в один миг превратилась в больную и беспомощную. «Ох, неспроста она это» - покачала головой Ксения.
Послышался топот ног, дверь отворилась, и в комнату вошел высокий человек в куполообразном шлеме. Длинный лиловый плащ плотно укутывал его, желтые сафьяновые сапоги озорно скрипели при каждом шаге. Ксения задохнулась: «Куда же я, черт возьми, попала!». Закусив до боли губы, она притихла, стараясь не дышать.
- Не больно спешишь гостей встречать, - сухо прогудел он.
- Прости, соколик, немочь одолела…. Пока с полатей сползла, а годы не
отроческие.
- Зрю, што не девка, — хмыкнул незнакомец.
Старуха поджала губы. В избе повисла томительная тишина. Незнакомец занервничал.
- Присаживайся, соколик, сказывай, зачем пожаловал к ведунье, - первой прервала затянувшееся молчание старуха.
- А сама как мыслишь, - самоуверенность вернулась к незнакомцу.
- Сама, енто сама…
- Ладно, зри мне, однако, ежели хоть одна душа проведает, лишу живота.
- Зря грозишь, кабы я чужие секреты по ветру пускала, то люди не топтали бы мне крыльцо, - осадила она его.
- Ладно, - замялся незнакомец. – Приворожи ко мне жену…
Старуха молчала, равнодушно разглядывая свои длинные узловатые пальцы.
- Возьмешься али нет? – нетерпеливо заерзал на месте незнакомец, все так
же стоя у порога, спиной к Ксении.
- Жена-то, поди, чужая?
- А енто уж не твоя забота, - с неожиданной злостью каркнул он. – Дай ответ,
сотворишь ворожбу али нет?
- А ты, соколик, не ори, я тя не звала, сам пришел. А будешь зверем
рычать, наведу порчу и грози посля.
Незнакомец, наконец, повернулся, и Ксения увидела его лицо. Какое не соответствие голоса и поведения с этим совсем еще юным и нежным лицом. Редкая борода и усы лишь начали пробиваться русыми нитями, синие открытые глаза, ровные полукружья бровей, слегка курносый нос и пухлые губы «бантиком». «Ну, прямо девушка», - машинально хмыкнула про себя Ксения.
Было видно, что такого оборота он ну никак не ожидал. Растерянно, хлопая пушистыми ресницами, он покраснел.
- Э-э, ну-у, прости, старая, - неуверенно промямлил он. – Я из-за нее сон
потерял, ни пиры, ни забавы молодецкие мне не в радость. Пропадаю я,
старая.
Было видно, что еще немного и парень разрыдается. Старуха подошла к нему и, положив ладонь на грудь, замерла.
- Да-а, люба она тебе, - покачала она головой. – Ладно, помогу чем смогу.
- Спаси тя бог! – с жаром, не скрывая восторга, воскликнул он.
Старуха кивнула и, вновь сев на лавку, устало прикрыла глаза.
- Придешь ко мне, когда взойдет молодая луна, ровно в полночь. Возьми с
собой перстенек с ее руки и меру воды непочатой. Ну а тепереча ступай себе
восвояси, и пусть твой бог хранит тебя.
- Хорошо, старая, исполню все, как наказываешь.
Старуха кивнула, хлопнув дверью, парень вышел и через пару минут раздался глухой удаляющейся топот. Сев на край печи, Ксения растирала затекшие ноги, сморщив лоб, она анализировала произошедшее. В мозгу стала вырисовываться еще довольно зыбкая схема, но Ксения была уверена: она на верном пути. Всему этому было лишь одно объяснение, нелепое и фантастическое. Какая простая истина! Ксения в смятении сжала голову руками. Эти люди, их одежда, манера говорить, весь их быт. Они не играют, это их настоящая жизнь. А для нее это значит, что какой-то неимоверной волей судьбы ее занесло в прошлое, да к тому же в очень далекое прошлое. И интуитивно она чувствовала, что случившемуся способствовал таинственный дуб на соседней поляне. «Но почему я?» - стучало в висках.
Старуха наблюдала за ней, хитро прищурив по-кошачьи мерцающие глаза. Заметив устремленный на нее взгляд, Ксения тряхнула головой, ей нужно начистоту поговорить со старухой.
- Скажи-ка, бабушка, а как тебя зовут? – приветливо улыбнулась она.
- Еще никто не хотел узнать моего имени, - хмыкнула старуха. – Ну а ежели,
в охоту те ведать, то мать Хеленой нарекла, а люди ведуньей кличут.
- Да-а, - грустно протянула Ксения. – Можно я буду звать тебя бабой
Хеленой?
- Зови, отзываться буду, - кивнула старуха.
Ксения задумалась, но, наконец решившись, в упор посмотрела на старуху. Их глаза встретились. Спокойное ожидание ведуньи успокоило Ксению. Вздохнув, она начала рассказывать свою историю, моля бога, чтобы старуха ей поверила.
3
В Великокняжеском городе Владимире весело перезванивались колокола, озорно гудел многолюдный город, а причина тому свадьба сына Великого князя Юрия Всеволодовича, Владимира на рязанской княжне Сбыславне Юрьевне. Князья русские с близкими боярами пировали в огромной трапезной. Целый день веселье разливалось по терему. Уж и молодые откланялись, с важной пышностью пройдя в опочивальню, специально для них приготовленную, а пир шумел, хмельной и щедрый. Сладкая медовая сыта и заморские вина лились рекой, душистой и пряной. На огромных серебряных блюдах печеные лебеди и поросята, обложенные свежей зеленью, нежная телятина, острая баранина, студни из кур, рыбы и свинины просто сами просились в рот. Малосольные огурчики, не больше мизинца, озорно выглядывали из глубоких мисок, икра черная и красная, осетры на золотых подносах, зайцы, утки и много всякой другой снеди. Но основным вниманием пользовались пироги, возвышавшиеся горками у огромных белых караваев на затейливо вышитых рушниках. О, какие там были пироги! С мясом и яйцами, с телятиной, рыбой, гречневой кашей с ливером, с капустой, брусникой и сладкой черемухой.
Челядь сбилась с ног, поспевая всюду. Здравицы отдавали гулким эхом по всему терему, но и во дворе они звучали громко и раскатисто. Во дворе пировали посадские, младшие дружины князей, гридни и даже холопы и нищие. Веселись стольный град Владимир! Свадьба князя – это вам не так себе, знайте же, люди добрые, щедрость Великого князя Юрия Всеволодовича. Знайте, как любит князь свою юную невестку, уважает свата, князя рязанского Юрия Ингваревича.
- Да, брат, вот уж и другого сына женишь. Летят годы, летят, - задумчиво
вздохнул князь переясловский и новгородский Ярослав Всеволодович.
- Не грусти, брате, придет черед и твоего Александра, - ответил брату
Великий, поняв слова Ярослава по-своему.
- Да я не о сем, Юрий, хотя ты и прав, вон экий витязь вымахал, - кивнул
Ярослав Всеволодович в сторону своего сына Александра.
- Так, так, - весело рассмеялся великий князь. – Добрый муж на рати будет. С
отрочества в наместниках, да еще в Новеграде, знает, почем фунт лиха.
- Да, нелегкое отрочество у Александра было.
- Хм, еще прадед Мономах изрек, что из тяжкого отрочества добрые князья
выходят. А сыновец мой молодец! – серьезно заметил Великий, пригубив
сладкой сыты.
Ярослав Всеволодович молчал. Великий князь поглядел на брата, и в серых глазах мелькнули озорные искорки.
- Ну, право, брате, что сидишь, словно несолоно хлебавши, али пиры уже не
милы?
Ярослав Всеволодович усмехнулся:
- Да нет, брате, пиры мне милы. Прости, я малость о своем задумался,
намедни с Александром говорил.
- Ну, и что, господа-новгородцы, на сей раз учудили? – сурово спросил
Великий.
- Да, как всегда, брат. Крамола боярская, ан ничего, Александр справится, еще
на коленях ко мне приползут в Переяславль.
- Постой, постой, - изумленно вскликнул Великий князь. – Неужто Новеград
дал Александру от ворот поворот? Ну, смутьяны, а сыновец-то чем не
угодил…
- Я велел ему остаться у меня в Переяславле, отдохнет малость, на ловы
съездит. Пусть господа-новгородцы покидают друг друга в Волхов, а то
взялись князьям указывать, што льзя, што нельзя.
- Мудро, мудро, - одобрил брата Великий.
- Да, брате, видно, переборщил прапращур Ярослав, дав им вольность такую.
Ну ничего, я с них спесь посбиваю, - зло усмехнулся Ярослав Всеволодович.
- Тяжек стол сей, зато и честь велика. Ну да ничего, Господь милостив к
нашему гнезду, он поможет тебе в замыслах твоих, - перекрестился Великий
князь.
- Дай боже, дай боже, - тоже крестясь, ответил Ярослав Всеволодович.
Александр сидел за соседним столом вместе со своим двоюродным братом, князем ростовским — Васильком Константиновичем, братом молодой, князем рязанским – Федором Юрьевичем и его верным соратником и другом, знатным боярином и воеводой Евпатием Коловратом. Евпатий рассказывал князьям последние новости с приграничных с Булгарией застав. Слушали внимательно с застывшей тревогой на молодых лицах. На границе пахло войной.
- Нда-а, - протянул Василько Константинович и, повернувшись к
Александру, спросил: - Ну а как у тебя, брате, в Новеграде дела?
- Да так, как всегда, Василько. Литва балует, орден голову поднимать начал,
да и свое осиное гнездо жужжит. Калитой потрясти боятся, мол, за стенами
городским да за Святой Софией они в охороне и крепости где-й-то там на
куличках, им не нужны. Ну, ежели што, упаси боже, случится, то князь виноват. Мол, не доглядел, не подоспел. Да ну их! С ними в ладу жить, так без желчи надобно быть, - отмахнулся Александр.
- Ну, сие у нас русичей в крови, мол, моя изба с краю, я ничего не знаю, -
угрюмо пошутил князь Василько, наматывая на палец длинный русый ус.
- Эх, князь, вот то-то и оно, што моя изба с краю, а уж ежели приходит беда,
то и отворяем ворота, - с горечью заметил Евпатий Коловрат.
- Ой, верно! Ой, любо рек Евпатий Никитич, - усмехнулся Александр. – И
пошто мы такие? У себя под носом не замечаем, а у соседа все узрим.
Друзья замолчали, замечание новгородского князя было метким. Выпив очередную братину вина в честь Великого князя, Александр продолжил разговор.
- Литва нам не страшна, орден тоже. Пока жив старый магистр, они будут
лишь облизываться, а вот Батыя бить надобно. Кликали булгары на подмогу,
надобно было собраться всем миром и гнать нехристей, им после Булгарии
одна дорога – на Русь.
- Многие зрят так же, Александр Ярославович, но Великий мнит иначе, -
заметил Евпатий.,
- Ох, ведомы мне его думы: «Мол, хватит с Батыги булгаров и так вся Азия
под ним ходит, и на Русь у него сил не хватит». Да только чует сердце, што не
быть сему, - вздохнул Александр.
- Ну не нам судить о думах Великого, - глядя на Коловрата, пробормотал
Федор Юрьевич.
- Эх, князь, и ты туда же! – огорченно воскликнул Александр. -
Не нам судить, так кому? Потомки и так все осудят по времени своему. А
нам о Руси печься надобно. Много князей, да согласия нет. Кажен свой куш
тянет, да еще молит бога, штоб поболее был…. Эх, во единстве жить
надобно, как персты во длане, вот когда силой будем.
Евпатий одобрительно кивнул, князь Федор с грустью посмотрел в темные продолговатые глаза князя новгородского.
-Ужель я сие не ведаю, Александр Ярославович… Ужель Калка нам в урок не пошла?
-Калка…, хм, так мыслим я, ты, Василько Константинович, Евпатий Никитович, но мало нас. Намного больше таких, што молвят о Руси, а сами соседу нож в спину, али яд готовят. Каждый сам в Великие метит, - мрачно закончил Александр.
Тревожная тишина нависла над ними, каждый из них знал, что от пустых разговоров им легче не будет, а действовать пока не в их власти. Не они были главным решающим звеном и не в их руках сила, чтобы изменить судьбу родной земли.
А вокруг них шумел пир бурной здоровой радостью. Стали звать гусляра. И вот в огромный зал вошел седой, как лунь, старик с гуслями в сухих прозрачных руках. Он с достоинством поклонился Великому князю и гостям и сел на низенькую лавку у дверей. Пир затих, и старик начал медленно перебирать струны. Гусли ожили, по залу серебристыми каплями разлилась торжественно-грустная мелодия, а секундой спустя раздался на удивление молодой и чистый голос гусляра:
-Ой, вы птахи поднебесные,
Вы летаете, все знаете.
Так реките мне, поведайте,
Где сложу буйну головушку?
Ой, во чистом ли, во полюшке,
Во жестоком злом бою?
Во дремучем ли глухом бору,
Аль на славном, щедром на пиру…
Медленно угасали переборы струн, слезы заблестели в глазах доблестных мужей, видавших и прошедших не одну рать. Тяжкие вздохи прокатились волнами по трапезной.
- Да-а, гусляр, хороша твоя песнь, но не к месту и не ко времени, - грозно
сдвинул густые брови Великий князь.
- Прости, княже, што сердце почуяло, то душа и спела, - спокойно ответил с
легким полупоклоном.
- Да не душа, а твой грешный язык! — усмехнулся Юрий Всеволодович,
махнув рукой, давая тем знак, что отпускает гусляра.
Старик поклонился, но не успела за ним захлопнуться дверь, как в трапезную разноголосой толпой вбежали скоморохи, разряженные в купцов, воинов и девиц. И началось веселье с шутками, прибаутками и зажигательными плясками под бубен, дудку и балалайку. Гости развеселились, послышался смех и острые шутки.
Евпатий смеялся вместе со всеми, забыв о тревожащих душу вестях. За окном уже царствовала ночь, тихая и звездная, дарящая отдых всему сущему. Довольные и хмельные гости стали расходиться в отведенные для них горницы. Поклонившись радушному хозяину, князь, Федор и Евпатий нетвердой от выпитого вина и меда походкой пошли в свою горницу.
Войдя первым, Евпатий застыл на пороге. В горнице стоял густой белесый туман, и сквозь неясную пелену четко возник девичий образ: короткие волосы взъерошены, синие глаза смотрели испуганно и удивленно, правая бровь изогнута в немом вопросе, а пухлые губы плотно сжаты. Евпатий замер, жаркая волна хлынула из сердца по всему телу. Он протянул руку, но туман заколыхался и бесследно растворился лишь дурманящий аромат сухих трав бродил в душной горнице.
- Фу-бр-р, - резкий толчок в бок вывел Евпатия из оцепенения. – Фу-бр-р, и померещится спьяну, - тряхнув головой, пробормотал он.
- Ты што, до заутрени решил на пороге истуканом стоять? – вновь легонько
толкнул его князь Федор.
Мотая в недоумении головой, Евпатий подошел к одной из кроватей. Князь сел на другую, слуга поставил на стол подсвечник и кувшин с квасом. Стали укладываться спать. И уже лежа в постели, Федор спросил, внимательно вглядываясь в озабоченное лицо друга.
- Што енто стряслось с тобой?
От неожиданного вопроса Евпатий вздрогнул и отрицательно показал головой.
- Отколь вошел в горницу, лишь головой и мотаешь, аки конь норовистый, -
весело улыбнулся Федор.
- Да-а, - промычал себе под нос Коловрат. – Примыслилось мне кое-чего.
Услыша его ответ, князь сел и громко расхохотался.
- А ну, не темни! Примысливать не по тебе, тебе более мечом махать
подходит.
Поняв, что сказал не то, Евпатий весело почесал затылок и довольно крякнул.
- Ой, Юрьевич, ты мне мою няньку Варламовну напомнил своей заботой. Ну
вот те крест. Она едина меня насквозь зрит, иноди аж страх берет.
- Не пужайся, я не Варламовна. Давай сказывай, - озорно сверкнул глазами
князь.
- Да тут и сказ-то малый, - отмахнулся Евпатий.
- Ну ладно тебе, сказывай.
- Ну ладно, ладно, - пробормотал Коловрат. – Мне дева примерещилась.
- Дева?
- Угу.
- Хм, хм, ну и дела, хотя Евпатий Никитич, раз посля пира, да еще и
свадебного тебе мерещится дева, то сие вельми тревожно, - со скрытой иронией начал Федор Юрьевич.
- Неужели? – насторожился Евпатий.
- Да, да, - строго сдвинул брови князь. – Енто значит лишь одно, друг мой,
Коловрат, - князь выдержал паузу, - тебе жениться пора.
- Ах, вон оно што.
И веселый хохот сотряс стены горницы.
- Женись, Евпатий, женись, как другу советую, - пряча улыбку в усах,
хмыкнул князь.
- Да ну тя, - махнул рукой, смеясь Евпатий.
- А пошто нет? Вдруг она твоя суженая. Не век холостым бегать.
- Да…. Ну, ежели пойдешь в старосты, найду и женюсь, - в тон другу ответил
Евпатий.
- Почему не пойти, пойду. Так што, Евпатий Никитич, считай, што уже
женился.
- Постой, постой, князь…
- Какое постой? А ну пошевели мозгами, какая девка откажет за тебя идти,
коли в старостах сам князь.
-Ах, вон оно што…
Угомонившись, начали неторопливый разговор о делах рязанских.
- Тревожит меня князь Василий, штой-то с ним творится неладное, нутром
чую, - задумчиво начал Федор.
- Да, уж больно буен и своенравен он стал. Мы с тобой в осемнадцать на рати
победу держали, а он в двадцать акромя пиров, ловов и девок ничего и знать
не хочет, - кивнул Евпатий. – А на свадьбу сестры он чего не поехал?
- Сказался больным, хотя я ему не верю.
Мужчины замолчали. Усталость клонила ко сну. Евпатий закрыл глаза, мысли вернулись к скорому возращению на заставы. Ему было обидно, что Великий князь не хочет помочь булгарам, лелея свою выгоду… Мысли спутались и сладкая дремота взяла власть над человеком. И вот на этой тонкой грани и бодрствования перед Евпатием вновь возник нежный девичий овал. В следующий момент сон сковал его мозг.
4
Ксения отрешенно глядела на развешанные под пыльным потолком узелки трав. Лунный луч пробивался через мутное окно, разливая вокруг загадочное серебро. Уютную тишину нарушила лишь песня сверчка за печкой.
- Да, дивна сила и воля Перуна. Могуч и грозен он во власти своей, - важно
подвела итог баба Хелена.
Ксения вздрогнула и непонимающе посмотрела на старуху.
- Хм, Перун-то тут при чем?
- При том, при том, - глубокомысленно покачала головой старуха. – Поляна,
где мы с внучкой тя нашли – священная, потому, как дуб – это сам Перун.
«Ни хрена себе!» - шарашено замигала глазами Ксения.
- Ты это…, ну не шутишь, бабушка?
Старуха отрицательно покачала головой. Ксения усмехнулась: «Да тут еще и боги замешаны. Фу-ты, белиберда какая-то! Хотя…, с другой стороны, как-то я здесь все же очутилась, точнее, с чьей-то помощью».
- Послушай, бабушка, я согласна, что есть тайная, непонятная высшая сила
или разум, но при чем тут Перун?
- Ничего вы там не ведаете! Ну да ладно, слушай, - старуха глубоко
вздохнула. – От сотворения мудрым Родом земли и всего сущего, ну и
человека, значит, русичи чтили и угождали своим богам. А после того, как
Рода заменил Перун, пришел греческий бог и хитростью забрал власть. А
русичи поверили греческому богу и приняли чужака, а своих родных богов
прогнали. Ведь и примыслить страшно, што творили прародители наши: они
топили и сжигали священные капища и образы. Но боги остались и, как
поведал мне мой дед, они все собрались на облаке у Даждьбога и долго
держали совет. Долго спорили боги, желавшие наказать неверных детей -
русичей, и всех выслушал мудрый воин Перун. Выслушал, и сам сказал, как
мыслит поступать. И рек Перун: «Што же мы, братия, спорим зря, ведь они
дети наши. А всякое дитя неразумно в своем понимании к родителю. Пусть
они и сотворили с нами недоброе, но в неведенье своем мыслят-то они иначе.
А посему не станем гнев свой на них изливать, но и помогать тоже не
станем, пущай живут умом греческого бога».
И поднялся тут милый ликом белокурый Ладо и рек, не скрывая печали: «Верные слова твои, мудрый Перуне, но ужели нам придется покинуть землю нами же созданную?». На то ответил ему Перун: «Не грусти, сладкоголосый Ладо, примаками в чужую землю мы не пойдем». Услышав сии слова, возликовали боги русские и порешили они свои души воплотить в свою суть на земле.
Как решили, так и сотворили. Хитроголовый Велес стал огромным черным быком с золотой каплей во лбу, озорной веселый Ладо стал волшебными гуслями с серебряными струнами, а щедрый Купала разделил свою душу на многие части, раздав полям и садам. И даже старец Коляда торжественно входит зимой в каждую избу. И лишь мрачный угрюмый Чернобог ушел в свои горы и в одиночестве стал жить. Глубоко под землей.
А могучий Перун воплотился в священное древо леса – дуб. И с той поры стоит могучий воин, уперевшись сильными корнями в родную землю…
Много воды утекло с тех лет и не одно поколение русичей легло прахом в веках, но боги живут среди нас, открываясь лишь избранным. Да лишь мало нас на свете осталось.
Ох-хо-х, - старуха горько вздохнула. «Красивая сказка», - восхищенно подумала Ксения.
- Баба Хелена, ты этому веришь? – тихо спросила она.
- Верю. Вера всему живому живот дает.
Ксения задумалась. Старуха отрешенно смотрела в окно.
- Но почему Перун? – озадаченно пробормотала Ксения.
- Экая ты чудная, - усмехнулась старуха. - Поляна священна, а дуб на ней – енто же сам Перун… Да-а, видать, ты нужна ему, нам простым смертным непонятна мудрость богов.
Ксения кивнула, но невольно ее глаза остановились на пыльной иконе.
- Икона? Если ты веришь в Перуна, то почему на стене икона?
- А-а, енто, - старуха махнула рукой. – Пущай висит. Люди разные идут ко
мне за помощью, узрят образ, перекрестятся, а посля меня не трогают.
- Ну тогда она тебе помогает, - пошутила Ксения.
- Не-т, ты, девка, не лукавь, - улыбнулась старуха. – Мне все едино: есть она
али нет. Другие верят, то пущай их. А я, как и мои предки, служу одному
Перуну.
- Ладно, ладно, дорогая баба Хелена… Но ты говорила, что нашла меня с
внучкой, а где она сейчас? – вспомнила Ксения о маленькой девочке.
- А-а, Настена. За ней пришел отец… Да только она мне неродная, впрочем,
как и Иванко с Мелашей. Настена родилась четыре лета назад, и, по закону
греческому, ее крестить понесли. Сочень в тот год жуткий стоял, мороз и
метель и дня продыху не давали. А в церкви диакон купель согреть позабыл,
и вот дитя в ледяную воду окунули… Я ей живот вернула, вот с той поры и
стала бабой, хоть и названной, - старуха задумалась. – В отрочестве мне было
видение, Мокоши… Богиня судьбы сказала, што ежели я не познаю мужа, то
боги укажут мне на спасителя человеков. И мнится мне, што мое время
пришло.
- Хм…, ты думаешь, что это я? – в упор спросила Ксения.
- Ну, ответ дадут боги, - хитро прикрыла глаза старуха.
Было уже далеко за полночь, но сон не шел. Вновь и вновь Ксения прокручивала в голове весь разговор с бабой Хеленой. «А вдруг она права?» -мелькнула шальная мысль. За окном мягко светили далекие звезды, и все так же трещал сверчок. Старуха беспокойно ворочалась, что-то бормоча. Ксения села, за окном мелькнула неясная тень, легкий шелест, и все стихло. Ксения поежилась, настороженно вслушиваясь в ночные звуки. Но все было тихо, лишь песня сверчка и «охи» спящей ведуньи прерывали сонную ночь. «Что же меня здесь ждет?» - молоточками стучало в голове.
Мысли переплелись замысловатой паутиной: прошлое из далекого будущего и ее настоящее в далеком прошлом.
Но неожиданно леденящий кровь ужас поднял волосы дыбом, чей-то механический голос вошел в мозг: «Всему своя причина, и за людей все решают боги». Хрипло дыша, Ксения забилась в угол печи, но чужая воля с тупой настойчивостью пронзала мозг. В избу стал сочиться клочковатый туман. Он втекал из невидимых щелей, медленно заполняя собой все. Ксения истерично открыла рот, но крик не успел сорваться с губ, потому что появился он. Каждая черточка лица и складочка одежды были отчетливо видны, он был реален, хотя колышущийся туман выдавал, что он видение. По нескрываемому удивлению смотревших в упор карих глаз Ксения поняла, что он тоже ее видит. Высокий лоб озадаченно нахмурен, неславянского типа орлиный нос, коротко пострижены усы и борода, широкие плечи, мужественная гордая осанка. Ксения восхищенно выдохнула: «Настоящий былинный богатырь!». Сердце, вздрогнув, учащенно забилось, но он стал удаляться от нее, растворяясь в тумане. Через минуту все было кончено: и видение и туман исчезли.
5
Прошел месяц. Ксения с трудом, но вошла в жизнь своих далеких предков. Она носила домотканую рубаху под голубым сарафаном, перевязывала лоб лыковой бечевкой, давая свободу отрастающим волосам. Джинсы, майка и кроссовки лежали аккуратно сложенными в огромной скрыне, стоявшей за дверью в сенях. Ведунья объявила всей округе, что она ее родичка из далекой земли, схожей с Русью языком и верой. И простые люди приняли ее с осторожностью, но все же, искренней приветливостью.
А баба Хелена в свою очередь со старательной рьяностью стала приобщать ее к своим занятиям. Чувствуя обязательство благодарности, Ксения старалась, но древняя мистика давалась с трудом, она была ребенком своего времени, ища всему логическое объяснение. А когда неизбежные противоречия брали верх, Ксения просила бабу Хелену дать ей выходной. Старуха хмурилась, бурчала, но на день-другой давала отдых ее голове, а после вела Ксению на священную поляну, тихо твердя, что вера придет через сердце, а не ум, и что ей надо стать чистой, как дитя, и тогда лишь вера снизойдет на нее. Ксения кивала, соглашаясь, но через несколько дней все повторялось вновь.
* * *
Подходил к концу сентябрь. Дни стояли теплые, но наступление осени уже было заметным во всем. Яркие краски проскальзывали в уходящем лете, зеленый цвет сменялся красным и желтым. Стали чаще перепадать дожди, да и небо стало ниже и мутней. Череда птиц с пронзительными криками лениво потянулась на юг. Поля опустели, и лишь в садах и огородах дозревал урожай.
Ох, и хороша же земля русская ранней осенью, после тяжелых летних трудов! Миг ожидания перед зимней спячкой природы. Коловрат любил именно такую осень, радуясь веселости красок после однообразной пыльной зелени лета. Солнце клонилось к закату, но несколько часов у них в запасе еще было. Впереди, раскинувшись рукавом, лежала большая веска с маленькой обмазанной белой глиной церквушкой, за ней сразу же начинался лес. Ехали молча, тяжкие думы давили камнем, тревожную весть вез Евпатий Великому князю во Владимир. Батый завоевал царство Булгарское и подошел к реке Воронежу, и, как сказывали верные послухи, стал готовить рать на Русь. «Да-а, тяжкие времена наступают, штой-то ждет нас впереди», - мрачно хмурился Евпатий.
Двое дружинников, Ратибор и Прокша, держались чуть позади боярина, изредка переговариваясь. Веску объехали стороной, и вот лесной сумрак принял их в свои объятия, даря нежную прохладу разгоряченным коням. Всадники не сбавляли ходу, настороженно держа правую руку на рукоятках мечей. В задумчивом спокойствии леса могла таиться угроза. В укромных дремучих местах прятались шайки сбродней.
Часть пути осталась позади, ехавший первым Евпатий напрягся, дав знак своим спутникам. Среди деревьев что-то мелькало, медленно приближаясь к ним. Через несколько секунд на основную дорогу, по боковой тропинке, вышла девушка с девочкой, веселый разговор стих, и они удивленно уставились на всадников.
Внимательно приглядевшись к девушке, Евпатий вздрогнул. Эта удивленно изогнутая бровь и глаза расширенные от мимолетного испуга. Перед ним стояло его видение во плоти.
Увидев всадников, да еще и во всеоружии, Ксения растерялась. Передний воин подъехал к ним, дружелюбно улыбаясь. Горячая волна окатила ее, к ней приближался до боли родной и одновременно бесконечно незнакомый, но единственный желанный человек. Ксения опустила глаза, моля всех богов мира, чтобы он сказал хоть слово. И боги услышали ее, раздался бархатно-хрипловатый голос:
- Ну, здравствуй, штоли.
- Здравствуй, - робея от жадных глаз, прошептала она.
Молчание затянулось, их спутники с недоумением переглядывались. Тишину нарушила Настасья, дернув Ксению за рукав, она скороговоркой зашептала:
- Пошли, Ксения, мамка нас, поди, заждалась.
Словно очнувшись, Ксения удивленно взглянула на девочку и, улыбнувшись, погладила взлохмаченную головку.
- Значит, величать тебя Ксения.
- Да, - кивнула она. – А тебя?
- Я рязанский воевода Евпатий Коловрат, - официально представился он.
«Ого!» - невольно хмыкнула Ксения, опустив голову, чтобы скрыть улыбку. Мимолетную заминку прервал пожилой воин с бурым рубцом на правой щеке:
- Прости, Евпатий Никитич, но скоро стемнеет.
Резко обернувшись, Евпатий холодно кивнул:
- Я без тебя сам ведаю, Прокша Степанович, што ночь нам в спину дышит, -
он вновь улыбнулся Ксении. – Ну, што ж, дева-краса, где мне тебя сыскать?
- Найдешь старуху ведунью, найдешь меня, - покраснев до корней волос,
прошептала она.
- Добро, - довольно крякнул Евпатий. – Што ж, жди меня через седмицу. Вот
исполню волю своего князя, вернусь за тобой.
Кивнув на прощание, он стегнул коня. Ксения изумленно смотрела ему вслед. Лес поглотил глухой топот, а она все глядела на дорогу, веря и не веря происшедшему…. Неумолимо надвигалась ночь, дыша сыростью и прохладой. Сзади дико захохотала выпь, Ксения поежилась.
- Пошли, - жалобно заныла Настасья.
Ксения взяла девочку за руку и поспешила к веске. Подходя к околице, огороженной тыном, они увидели еще двух всадников, мчавшихся во весь опор к лесу. «Вот и знатный гость бабы Хелены» - мелькнуло в голове. Веска уже спала, маленькие слепые окошки были темны. Лишь лай собак прерывал
сонную тишину. Мелаша встретила их у густого частокола, окружавшего дом и их двор.
- Ну, слава Иисусу! Я уж извелась вся, - подперев бока руками, строго
выговорила она. – Однехоньки через ночной лес, ночью же нечисть всякая в
лесу бродит. Ужель за день не можно было прийти.
- Ну не сердись, - улыбнулась Ксения, заходя в избу.
- Ладно, - разжигая лучину, хмыкнула Мелаша. – Оголодали, небось, щас
горшок с кашей из печи выну.
- А где твои мальчишки? – разглядывая простую, но чистенькую горницу,
поинтересовалась Ксения.
- Мальцы-то, они уже спят, - кивнула на полати Мелаша. – А Иванко мой с
мужиками на ловы подался. Одна хозяйничаю.
Приместившись на лавку возле Ксении, Настасья громко зевнула.
- Варежку-то перекрести, а то бес войдет, - покосившись на дочь,
нахмурилась Мелаша.
- А бабка мне сказывала, што енто чушь собачья, - важно ответила девочка.
Ксения прикусила губу, сдерживая смех.
- Што-о-о, - Меланья чуть не выронила из рук ухват. – Я тебе дам «чушь
собачья». И бабке тоже дам, ишь чего удумала старая… – возмущенно
пыхтела она.
- Да ладно, мамка, Пересвета с Ратмиркой разбудишь, - невинно захлопала
глазами Настена.
- Да ты как с матерью беседу ведешь, вонт возьму хворостину…
«Отцы и дети – оказывается, эта проблема еще до Тургенева была», - хмыкнула про себя Ксения, глотая горячую гречку.
6
Евпатий старался сосредоточиться на дороге, но мысли возвращались к Ксении: «Имя-то византийское, да и говор хоть руський, да иначе все ж…. Из чужой земли, а платье грубое и бедное. Кто же она?». Повернувшись к дружинникам, он кивнул.
- Скажите-ка, мужи, што за ведунья в сем лесу обитает?
- Не ведаем, Евпатий Никитич, - на правах старшего ответил Прокша.
- Э-э, Прокша Степанович, коли не ведаешь, то и молчи, а не сказывай за
всех, - важно буркнул Ратибор, молодой парень с озорными глазами.
- Ой ли, - усмехнулся Прокша.
- Ай, да ли! Я своими ушами внимал, как Харюший, гриденин князя
Василия сказывал, што, мол, в лесу по дороге на Москву есть ведьма силы
немалой, - Ратибор перекрестился, одновременно сплевывая через левое
плечо. – Чур, меня.
- А ему-то откедова ведомо, какой она силы, - хмыкнул Прокша. – Да и ты
как мог с ним беседу вести, ежели вы из-за одной девки, как бешеные псы,
друг другу готовы глотки перегрызть.
- Ну, право, Прокша Степанович, причем тута Милка, - обиженно поджал
губы Ратибор. – Раз сказываю, што сам внимал ему, значит, так сие и есть.
- Где же ты мог сию страшную тайну от Харюшия узнать, уж не у Милки под
подолом, - захохотал Прокша.
- Да ну тебя, скоморох, - рассердился Ратибор.
- Ой, да ты уж и губы надул. На сердитых воду возят, досказывай все до
краю.
- Давай, Ратибор, не томи нас в ожидании, - сурово сдвинул брови Евпатий,
пряча улыбку в усах.
Ободренный словами боярина, Ратибор погрозил кулаком Прокше.
- Ну, да-к, пришел я к Милке, лишь подсел поближе, а тут ентот нехристь,
морда половецкая, бац, бац в ворота. Ну, а мне куда деваться? Полез на
полати.
- Тьфу, ты! – не выдержал Евпатий. – Я тебя олуха не про полати пытаю,
сказывай, откуда Харюший о ведунье-то ведает?
- Прости, Евпатий Никитич, я то грешным делом помыслил… – покраснев,
замялся Ратибор. Нужно же было так перед боярином опростоволоситься.
Стыдоба-то какая! Он покосился на Прокшу, но тот, давясь от смеха, скорчил
ему такую страшную рожу, что бедный Ратибор растерялся окончательно.
- Ну, онемел уже? – строго сдвинул брови Евпатий.
- Прости, Евпатий Никитич… Ну-у, ентот Харюший стал Милку пужать, мол,
не пойдет по доброй воле, тогда ее ведьма приворожит. Мол, сам князь
Василий к ней за помощью ездит аж чуть ли не под Москву.
- А, што, князь Василий с ведьмой знается? – удивился Евпатий.
- Ну да-к так выходит, - поддакнул Ратибор. – Харюший сказывал, што уж
раз сопровождал князя.
«Хм, на кой Василию ведунья сдалась», - озадаченно нахмурился Евпатий. Дальше ехали молча, и лишь когда в последних бликах вечерней зари показались стены монастыря, Прокша, громко крякнув, повернулся к Ратибору:
- Добрый ты воин, Ратиборка, храбрость из тебя так и прет. Экий тур… Ну во всем хорош. Ей-ей!
- Ты енто к чему, Прокша Степанович? – чувствуя подвох для Ратибора,
усмехнулся Евпатий.
- А што, Евпатий Никитич? – невозмутимо ответил тот.
- Да уж больно медовыми словесами Ратиборку полил.
- Э-э, Евпатий Никитич, што, правда, то не грех. А Ратибор не зря свое имя
носит. Он же, собачий сын, ну во всем молодец! Я бы не в кои веки не додул бы у девки на полатях схорониться, а он ну прямо богатырь, сумел-таки!
Евпатий хмыкнул, подкрутив короткие усы, а бедный Ратибор, став в который раз за вечер пунцовым, готов был провалиться под землю вместе с конем.
- Да ну тя… – со слезами в голосе буркнул он.
- А што? – придурковато выкатил глаза Прокша.
- Будя тебе, оставь парня, - примирительно бросил Евпатий.
- Ну, раз Евпатий Никитич велит, так и быть… Хотя все едино, великое чудо
ты сотворил в науке ратной, - с невинным лицом покачал головой Прокша.
Но еще до самых монастырских ворот он крякал, хмыкал, прокалывая озорным взглядом униженного Ратибора.
* * *
Князь Василий спешил, настойчиво подгоняя своего ретивого. Эти несколько недель показались ему вечностью, они истомили его ожиданием. Колечко с руки прекрасной княгини он достал, тут постарался верный Харюший, прижавший в укромном уголке одну из сенных девок Евпраксии…. Да, он был в ожидании чуда, измученный своей любовью. Он и на свадьбу сестры во Владимир не поехал, надеясь хоть несколько дней побыть с ней рядом. Он следил за каждым ее шагом, зная, и когда она рукоделием занимается, и когда с княжичем Иоанном бавится, и даже когда в баньку или на прогулку в сад идет, мило беседуя с няньками да сенными девками. С ненасытностью дикого зверя страсть пожирала его. Лишь от одного взгляда на трепещущий изгиб груди Евпраксии Василия бросало в жар. Но молодая княгиня избегала его, стараясь быть невидимой и неслышимой. «Почему? Почему?» - в тоске метался по ночам Василий. Он не мог, не хотел поверить, что она любит брата. Чем же спокойный добряк Федор покорил сердце гордой, молчаливо-задумчивой византийской княжны… И Василий возненавидел брата. Возненавидел за верность и красоту его жены.
Старуха его ждала. В маленьком окошке отражался тусклый свет молодой луны. Оставив Харюшия с лошадьми, молодой князь вошел в избу; увидев гостя, старуха поднялась с лавки.
- Вонт я и пришел, старая, - вместо приветствия прокартавил он.
- Вовремя пришел, соколик, проходи, садись, - кивнула она.
Хмуро ступая к лавке, Василий достал из висящей на поясе калиты изящное серебряное колечко с бирюзой, вкрапленной средь замысловатых завитков. Он положил его на стол вместе с половецким бурдюком с водой. Старуха одобрительно кивнула. Она достала из стоявшего в сенях сундука старую деревянную чашу, испещренную по спирали какими-то знаками и уродливыми фигурами. Вылив в нее воду из бурдюка и поставив ее на стол, она взяла колечко.
- Зри и вторь каждое слово.
Василий кивнул, в глазах заискрилась радость. Накалив кольцо в огне лучины, старуха положила его себе на ладонь и, уперевшись взглядом, забормотала:
- Ой гуляла красна-девица во зеленом во саду.
Уронила с ручки белой драгоценное кольцо,
Покатилось то кольцо по траве, по мураве,
Как величать-то тебя? – коротко бросила она.
- Я сын князя рязанского Василий Юрьевич.
- Хм, князя… Ладно вторь.
У ног князя, у Василия остановилося кольцо. Как солнце с небом, как ветер с полем,
Как река с берегами, так и ты прекрасная… Реки имя! – прохрипела старуха.
- Евпраксия, - трижды дрожащим от волнения голосом повторил Василий.
- Как весна с цветами, как лето с плодами,
будь Евпраксия с Василием единым целым!
Но не успела она закончить последнее слово, как драгоценный камень из нежно-голубого стал кроваво-ржавого цвета запекшейся крови.
- К чему сие, ведьма? – глухо выдохнул пораженный князь.
- Не к добру, князь… Между вами кровь…
- Ну, енто мне судить, што к добру, а што к худу, - угрожающе сверкнул
глазами Василий.
- Экий ты грозный в чужой избе, - резко обрубила его ведунья.
Невольный холодок пробежал по спине молодого князя; судорожно передернув плечами, он примирительно улыбнулся:
- Ладно, не серчай…
Покачав головой, старуха подошла к чаше с водой и, низко шарашено над ней, стала шептать заклинание. И вновь в прозрачной воде появились мутные кровавые блики. Словно языки пламени, они извивались, то исчезая, то возникая вновь. Со стороны казалось, что вся чаша охвачена жарким пламенем. «Ох, не к добру», - нахмурилась она…. Закончив читать заклинание, старуха подала чашу князю.
- Отпей по кругу трижды, по три глотка.
Василий послушно пригубил чашу, морщась от жгучей горечи.
- Словно полынь, а ведь зачерпнул из чистого садового ключа, - изумился он.
- Полынь? – повторила старуха. – Полынь – вдовья трава.
На несколько минут она задумалась, князь ждал.
- Видать, зазноба твоя мужняя, но ее ждут вдовьи слезы. Да-а, - вздохнула
старуха. - Как утекшие лета не воротишь, так и содеянного не
переиначишь… Воду с чаши слей назад себе в бурдюк и, как приедешь,
подмешай зазнобе своей сею воду в еду али питье. Да зри, штобы тайно
содеял. Колечко подкинь назад, а при встрече с ней молви про себя: «Мол,
как дитя во чреве матери, так и я в сердце твоем». Ну а тепереча ступай
восвояси, и пусть твой бог хранит тебя.
Василий поднялся, перелив воду назад в бурдюк и развязав калиту, бросил колечко, отметив, что камень вновь стал голубым.
- Чем отблагодарить тебя? – спросил он, оставляя на столе две куны.
- Ничего мне не надобно от тебя, ступай себе, ступай.
Пожав плечами, Василий поспешил прочь из душного терпкого воздуха сушеных трав в бодрящую прохладу ночи.
* * *
Пронзительно закричав, Евпраксия проснулась, Федор прижал ее к себе, стараясь успокоить бившееся в рыданиях тело жены.
- Што стряслось, Евпраксиньюшка? – нежно шептал он.
_ Ой, Федоре, мой родной, мой золотой! Слава пресвятой Богородице ты со мной, - обхватив мужа за шею, неистово зашептала она.
- Ну, што-й ты, лебедушка моя белая…. Ну не плачь, звездочка моя ясная.
- Ой, Федор Юрьевич, приснилось мне, как наяву: течет кровь рекой
бурлящей, затопляя поля, леса, веси и города. И разносится кругом лишь
стон, плач и мольба…. А кровь все течет и течет. И дивно страшный глас
молвит с небес, што нет уж нашего славного града и тебя нет, свет мой,
Федор Юрьевич! – всхлипнула Евпраксия, прижимаясь к сильному плечу
мужа.
Князь нахмурился, но, нежно поцеловав жену, улыбнулся:
- Ну, што ты, родная, енто всего лишь сон.
Взяв ее на руки, он стал качать ее, словно маленького ребенка, тихо шепча ласковые слова. Когда же ее дыхание стало ровным, Федор легонько положил ее на подушку, заботливо укутав одеялом. Подойдя к окну, он с тревогой посмотрел в глухую слепоту ночи. Беспокойное сердце-вещун сжалось от острой боли: «Што-й-то несет нам день грядущий?».
* * *
Подъезжая на следующий день к Рязани, князь Василий коротко приказал Харюшию:
- Как возвратимся, возьмешь бурдюк, и пусть какая-нибудь из твоих девок
тайно подмешает в питье али в еду княгине Евпраксии. Но зри, штоб не
едина душа не прознала.
- Добро, Василий Юрьевич, - склонил голову Харюший. Немного подумав,
нерешительно спросил. – Ты енто…, Василий Юрьевич, конечно, прости,
но помогла ведьма, али как?
- А тебе пошто? – косо бросил князь.
- Так девка у меня на примете есть, да уж больно своенравна, может, и мне к
ведьме податься.
- Енто Милка што-ль?
- Да, Василий Юрьевич.
- Так к ней дружинник коловратов клинья подбивает, как же его бишь…
-Да Ратибор, он из коломенских.
- А, ну-ну.
- Ну да, как Василий Юрьевич?...
- Эх, Харюший, тебе ведьма не надобна. Девка не княжеского роду и не
боярского, к тому ж, кажись, сирота круглая, я бы на твоем месте подкараулил ее и хлоп. С другими получалось, а она што не из того теста слеплена. Посля сама за тобой бегать будет.
- А што, Василий Юрьевич! – захохотал Харюший. – Так и сотворю, вонт
доедем, даст бог, на место.
- Охолонь! Уже приспичило? – прикрикнул Василий. – Выполни вначале мое
повеление, а посля дуй к своей Милке.
Зарождалось тихое осеннее утро. В легкой рассветной дымке ударили колокола, призывая православных к заутрене. Город просыпался. Подняв глаза к небу, Василий перекрестился, над Рязанью кровавым диском вставало солнце.
7
Во Владимир Евпатий приехал вместе с московским князем Владимиром. В Рязани надеялись, что Москва поддержит их перед Великим князем, хотя и покорность отцу не исключали…
Бояре по очереди здоровались с Великим князем и чинно рассаживались, соблюдая заведенный порядок: кто породовитей и богаче – поближе к княжьему столу, кто попроще – поближе к дверям. Великий князь кивал на приветствия, изредка задавая вопросы о здравии и об урожае. По правую руку от Юрия Всеволодовича сидели его сыновья – князья Мстислав, Всеволод и Владимир, по левую – мудрый старец епископ Владимирско-Суздальский Митрофан. Возле князя Владимира сидел задумчивый Евпатий Коловрат.
Весть о том, что из Рязани прибыл посол, уже разнеслась по городу, но лишь увидя, что это Коловрат, многие бояре поняли, что думать будут серьезное дело. Такой влиятельный боярин, да к тому ж друг гнезда князей рязанских, с пустым не приедет. Бояре тихо переговаривались, поглядывая на рязанца. Великий князь поднялся, призывая к тишине, и, выждав минуту, Юрий Всеволодович прокашлялся:
- Собрал я вас, дабы обсудить весть, которую привез нам славный воевода
Евпатий Никитич Коловрат, да и порешить, што будет с сей вести земле
русской, - повернувшись к Евпатию, он кивнул. – Ну што же, Евпатий
Никитич, поведай нашей думе, што в вечер мне сказывал.
Евпатий поднялся и низким поклоном приветствовал собрание, бояре довольно загудели, нечасто Рязань уважительно относилась к ним. Видать, припекло, раз сам Коловрат с поклонами во Владимир притек.
- Господа владимирские, - хрипло начал Евпатий. – Послан я к вам князем
Юрием Ингваревичем и советом городов земли рязанской, дабы поведать,
што Батый полностью покорил царство булгарское, половцев, племена
буртасов и мордвы и подошел со всеми своими полками к реке Воронежу. А
енто может означать лишь одно - поганый хочет притечь на Русь.
Словно растревоженный улей, встрепенулись бояре, зашептались, переглядываясь и качая головами. Поднялся воевода Петр Оследюкович, тучный, огромного роста. На рати он был необычайно удачлив и даже в рукопашной схватке, несмотря на свою огромность, был ловок и проворен.
- Енто точные вести? – в упор спросил он.
- Да.
Воевода Петр кивнул и тяжело сел на лавку. В наступившей тишине зависла тревога и сомнение. Великий князь наблюдал за всеми, скрывшись за маской задумчивости. Затянувшееся молчание нарушил боярин Степан Силыч. Поднявшись, он важно пригладил пышную бороду и елейно, по складам стал выговаривать каждое слово:
- Не добрая твоя весть, Евпатий Никитич, но спешить туда не надобно, дабы
не наломать дров сгоряча. Обмозговать все надобно, хотя и забота Рязани
нам ясна. Да-а, бить ворога лучше на его земле, чем на своей, но ты ответь
мне, воевода, ужели Рязань позабыла Калку? Тогда тоже соседям в подмогу шли…
Ярость ударила по вискам, Евпатий вскочил и как гром прогремел, холодно прищурив глаза.
- Отчего ж, Степан Силыч, Калку мы помним. Помним ту великую печаль после той горькой для нас рати, но так же помним, што стало причиной сего кровавого позора. Мнится, што и во славном граде Владимире енто помнят. –
Евпатий тяжело выдохнул. – Да токмо на сей раз спомогать уж некому. Булгария просила о помощи, слезно просила, не пошли. Ох-хо-хо, многие царства на пути татар стояли, а где они? Во прахе! Ужелъ и для Руси такой доли жаждете?
- Ишь, разошелся, - грубо прервал его Степан Силыч. – Ты нас не больно
пужай. Ишь, ты, уму нас учить решил! Мы тож не пальцем деланы и кое-
чего в правлении земли смыслим. А в том, што булгары с половцами пали,
выгода для Руси добрая. Уж кому как не вам рязанцам сие ведомо. Али не у
вас все пограничье, аки ёж иголками, утыкано заставами!
Ехидно улыбаясь, он сел, самодовольно поглаживая бороду. Бояре заулыбались, довольно загудели. Молодец, Степан Силыч, утер нос рязанцу, Евпатий уничтожающе глянул на собравшихся, многие затихли, невольно поежившись. Горячий нрав воеводы был хорошо известен. Но неожиданно за рязанца голос подал Великий князь. Насупившись, он покачал головой:
- Што за пря, Степан Силыч? Воевода Коловрат дело сказывает и тревога
Рязани нам вельми ясна. И их правда, што за советом к нам пришли, ибо
великая угроза от Батыя идет, - выдержав паузу, Великий князь закончил: -
Вонт мое решение, будем готовиться к рати, ибо ее нам не миновать… По
весне начнем поход супротив Батыя.
Юрий Всеволодович сел, спокойно глядя на бояр, словно послушные пастуху овцы, они кивали. И лишь воевода Петр Оследюкович с интересом вглядывался в Великого, будто видел его впервые. Евпатий сидел с непроницаемым лицом, плотно сжав кулаки.
…Уезжал Евпатий сразу же после боярского совета. Пасмурно было у него на душе, и в терпкой тревоге сжималось сердце: «Эх, мало у Рязани сил… до зимы по Батыге бить надобно, пока он опосля тяжких ратей сил не набрался. А по весне што? Мужик сеять будет, все смерды по полям будут. Да-а, без одобрения Владимира не выйдет ничего… Эх, Русь, Русь!»
***
В ханской кибитке собрались все чингисиды и важные сановники, хан Бату думал. Стоявшие вокруг люди почтительно молчали. Джихангир Бату сидел на легких китайских шелковых подушках с золотыми кистями, поджав под себя ноги, и потягивал из огромной пиалы кумыс. Позади него стоял его сын и наследник Сартак. Казалось, что великий внук великого Чингисхана очень занят своими мыслями, но острые глаза, словно колючими
льдинками покалывали собравшихся. «Стервятники, подлые шакалы, никому нельзя верить, каждый метит на мое место», - зло думал Бату, глядя на своих родственников. Лишь нескольким старым друзьям он мог довериться. Это друзья его голодной юности, не раз спасавшие его шкуру от смерти. И еще были простые солдаты, поклонявшиеся ему, как Богу, с их помощью он бросил к своим ногам уже многие племена и народы… Остановив глаза-щелочки на моложавом юрком таймене, стоявшем возле Сартака, Бату прервал дремлющую тишину.
- Ну, что скажешь, Неврюй, пойдем на урусов?
Молодой советник смутился, джихангир задал ему вопрос поверх мудрых советников. Уж нет ли тут какого подвоха, на который был мастаком хитрая лиса Бату. «Но чем я заслужил кары?... Или кто оклеветал меня перед ним?» - растерянно думал Неврюй… Напрягшись от десятков устремленных
на него глаз, он с низким поклоном ответил:
- А почему и нет, о джихангир. Только вели, завтра же я подам тебе голову
их главного князя.
Вельможи ахнули, так смело мало, кто отвечал джихангиру. Хан одобрительно усмехнулся, весело зацокав языком.
- Ай да богатур! Спасибо, Неврюй-найон, это слова настоящего воина.
Неврюй низким поклоном отблагодарил хана за столь нежданную похвалу.
Вновь прикрыв тяжелыми веками глаза, Бату спросил, глядя в пиалу с
кумысом:
- Ну а ты что посоветуешь мне, мой мудрый учитель Субедей-богатур? Ты
с урусами уже скрещивал копья,… хм-хм, кажется на реке Калке?
Из цветастой толпы сановников вышел пожилой воин. Его правая рука была повреждена в бою с китайцами и навсегда осталась согнута, правый глаз вытек, по лицу через бровь и щеку проходил глубокий рубец. Это был истинный сын войны и немало славных побед завоевал он для монгол. Трижды китайские столицы стояли перед ним на коленях, двадцать народов покорил доблестный воин. Простые воины знали, что победят, если тайменом у них был храбрый барс Субедей. И кто знает, как бы сложилась судьба самого Бату, если бы его не взял в свои ученики этот мудрый солдат. Именно Субедей сделал из униженного изгоя хитрого и удачливого полководца.
- Да, джихангир, было время. Ну а насчет похода, то идти надо, иначе они
сами к нам придут.
- Даже если и придут, разве нам стоит их бояться? Ведь ты же победил их с
намного меньшим войском.
- Да, джихангир, но это была всего одна битва, да и времени прошло уж…
думаю, что урусы ума набрались.
- И что ты предлагаешь?
- Земля урусов огромна, хоть и не такая, как Китай. Она тянется далеко на
полночь. Народ сильный и гордый, впрочем, они все вначале сильные и
гордые, - усмехнулся Субедей. – Урусов нужно победить хитростью.
- Какой? – В упор спросил Бату.
- Сейчас осень, скоро пойдут дожди, потом морозы. А эти собаки булгары
говорят, что зимы у урусов очень холодные. Урусы будут ждать нас весной -
летом, а мы придем зимой.
- Говорят, что у них в земле сплошные леса, а зимой всегда много снега. А у
урусов и летом дорог нормальных нет, как же мы с нашим войском пройдем
к их городам?
- О, джихангир, ты как всегда прав, но ты немножко забыл, что в их земле
много рек, а зимой это лучшие дороги.
- О, ты самая хитрая лиса, которую я когда-либо встречал! – зацокал языком
Бату.
Оставшись один, Бату задумался, хитрость старого богатура пришлась ему по душе. Да, именно так он и поступит, и он покорит эту странную, необычную страну. Сульде вновь принесет ему победу и славу.
8
Ксения поежилась. Вечерело, поднялся ветер. Взвалив на плечи вязанку хвороста, она повернула назад. Вверху задумчиво шептались сосны, вздыхали молодые дубки. Позади раздался сухой, оглушительно резкий хруст. Ксения настороженно оглянулась – никого. Прибавив шагу, она поспешила дальше, но треск сломанной ветки уже раздался сбоку. Ксения замерла, спустив вязанку с плеч, она с нескрываемой тревогой осмотрелась:
- Кто тут? – не дыша, спросила она.
Легкий шелест, вздох, и вот из-за темных стволов появился смущенный белокурый гигант. Ксения нахмурилась. Это был Елисей. Елисей-коваль был самый видный парень во всей веске: широкоплечий, мускулистый и смуглый, с задумчивыми голубыми глазами и вьющимися льняными волосами. Кузнец и сын кузнеца, он был самым желанным женихом для всех окольных девок. Они впервые встретились на хороводе в честь Ивана Купалы, но тогда она не придала значения устремленному лишь на нее одну задумчивому взгляду. Они еще несколько раз пересекались, но лишь осторожные намеки, хитро улыбающейся Меланьи да косые взгляды знакомых девок, насторожили ее…
- Ты что это, следишь за мной? – строго отрезала она.
- Да-к, нет, - замялся Елисей. – Мимо шел.
- Ну-ну, веска-то в другой стороне.
- Да-к, я по грибы, - смущенно ответил парень.
- А где лукошко? Хотя знаю – ты его потерял.
- Угу.
- Ну, вот и ищи его, - усмехнулась Ксения, поднимая вязанку.
- Давай спомогу, - робко предложил Елисей.
Тяжело вздохнув, Ксения отрицательно покачала головой.
- Почему? — не скрывая боли, выдохнул Елисей.
- Послушай, - Ксения старательно искала подходящие слова. – Послушай,
Елисей, ты хороший, добрый, красивый парень, но… у меня уже есть
жених…
- Жених! – резко вспылил Елисей. – Уж не возомнила ты, што боярин свое
слово сдержит! Открой зенки, хто он, а хто ты. Да он лишь потешится…
- А это не твое дело! – стиснув зубы, прошипела Ксения, думая, что у
Настены все-таки не по-детски длинный язык.
Возмущенная до глубины души, она побежала прочь, забыв о хворосте. Глотая соленые слезы и сжав до боли кулаки, она повернула на священную поляну и, прижавшись к огромному дубу, освободилась от горькой обиды…
На землю тихо опускалась ночь.
* * *
Молодая княгиня вышивала ворот шелковой мужской рубахи. Евпраксия хотела сделать мужу подарок и вкладывала всю душу в затейливые стежки.
Руки привычно работали, но мысли вновь и вновь возвращались к напугавшему ее сну. Задумавшись, Евпраксия вздрогнула. Стальное жало впилось ей в палец. Охнув, молодая княгиня с изумлением посмотрела на маленькую белую руку. Алая капля крови выступила из ранки. Побелев от внезапно охватившего ее ужаса, Евпраксия закрыла глаза. Сидевшие в светлице няньки и девки всполошились.
- Ой, родненькая Евпраксия Иоанновна! – испуганно заголосила преданная
Милка. – Воды, воды госпоже!
Словно сквозь густую пелену тумана Евпраксия наблюдала за происходящей суетой, не понимая, из-за чего она поднялась. И лишь когда Милка стала брызгать ей в лицо водой, она очнулась. Видя испуганные лица, склоненные над ней, княгиня слабо улыбнулась:
- Мне уже лучше…
- Слава тебе, пресвятая Богородица! – перекрестилась Милка.
- Ох, и испужала ты нас, матушка, - ласково заворковала сочная румяная
нянька.
- Я палец уколола, - виновато улыбнулась Евпраксия.
- Ах ты, боже мой, Иисусе! – всплеснула руками нянька. – Давай завяжем
ранку.
- Ну што ты, Егоровна, уже все прошло.
- Ну, ежели прошло, то может прилечь желаешь, матушка?
- Нет, Егоровна.
- Может, откушать чего…
- Нет, Егоровна, - улыбнулась княгиня. – Пойдемте-ка по саду погуляем, а то
засиделись в тереме.
- А и то, правда, Евпраксия Иоанновна, день вон какой пригожий, -
поддержала госпожу Милка.
- Да-да, - оживилась Евпраксия. – Егоровна, вели княжича Иоанна одевать.
Солнышко заботливо ласкало осеннюю землю. От вздохов ветерка робко трепетали тонкие ветви деревьев. Евпраксия с удовольствием возилась с годовалым сынишкой. Звонкий смех гулким эхом разносился по саду.
Сев на резную скамейку в обрамлении задумчивых калин, княгиня передала малыша нянькам. Тихая нежность наполовину с гордостью за сына переполнила сердце: какой он смышленый и как похож на Федора. Со стороны служб раздались приглушенные голоса. Наблюдая за игрой сына, Евпраксия прислушалась, но, различив добродушный говор мужа, улыбнулась.
- Здравствуй, моя княгинюшка, - поцеловал жену в лоб Федор.
- Здравствовать и тебе, князь и господин мой, - плавным поклоном
приветствовала мужа Евпраксия.
Подняв глаза на Федора, она невольно вздрогнула. Позади мужа стоял князь Василий, нагло пожирающий ее хмельными глазами. Смутившись, Евпраксия опустила глаза и с поклоном поздоровалась с деверем.
Усмехнувшись, Василий притянул к себе милое, пышущее жаром лицо и трижды поцеловал. Хоть обычай и обязывал к сему, но бедная княгиня
готова была провалиться сквозь землю, лишь бы эти ненасытные губы не касались ее. Вздрогнув, она отпрянула назад.
- Што с тобой, княгиня? – играя застежкой плаща, в упор спросил Василий.
- Ничего, князь, малость неможется, - сдерживая охватившую ее дрожь, с
достоинством ответила Евпраксия.
- А што так, лебедушка моя? – озабоченно спросил Федор.
- Голова, штой-то болит, - улыбнулась мужу Евпраксия.
- Так не лучше ли подняться в терем и отдохнуть во светлице, - строго
выговорил Федор.
- Ну што ты, князь, такой теплый день, да и Иоанну порезвиться хочется.
- Да, княгинюшка, ты права, но все же ежели неможется, то иди приляжь.
- Хорошо, мой господин.
Повернувшись к нянькам, она кивнула им. Егоровна поднесла княжича к отцу. Федор осторожно прижал сына к себе и, пощекотав колючим усом пухлую, розовую щечку, передал назад няньке. Поклонившись, Евпраксия пошла к терему, позади нее, шурша сарафанами, плавно плыли няньки и девки.
Братья проводили взглядом хрупкую процессию. Каждый думал о тонкой большеглазой женщине, чудной, не русской красоты. Василий сглотнул клейкий комок, страсть переполняла его. Закусив до крови губы, он со злостью посмотрел в спину брату: «Всему свой час». Ухмыльнувшись, он достал из калиты кольцо и с невинным видом повернулся к Федору:
- Брате, енто не княгини Евпраксии кольцо?
- Хм, да… – Федор взял кольцо. – Откуда оно у тебя?
- Ввечеру в трапезной нашел. Под лавку закатилось.
- Видать, обронила его моя княгинюшка, - улыбнулся Федор. – Спасибо,
брате.
Федор небрежно закинул кольцо в калиту. Василий удовлетворенно хмыкнул.
Евпраксия задумчиво заплетала на ночь косу, перед ней на изразцовом столике стояла маленькая шкатулка из слоновой кости. Она взяла ее с собой из родительского дома как последнюю память о матери. Взгляд остановился на тоненьком серебряном кольце: «Как я могла его потерять, ежели больше седьмицы не носила?». Евпраксия взяла кольцо и слегка погладила бирюзу, нежно-голубой камень напоминал ей бесконечное море ее родного Константинополя. Он был такой же чистый и прозрачный, как ласковая вода, столько раз освежавшая ее в душные дни. Евпраксия любила море и до сих пор тосковала по нем.
Грусть легкой тенью легла на лицо молодой княгини, перед глазами всплыли картины из раннего детства. Игры с молодой и красивой мамой, розовые колонны их мраморного дворца, первые уроки и бесконечные виноградники и сады. Вечный прекрасный город, город философов, добрых, глупых императоров и хитрых, подлых царедворцев. Вечный город с вечными интригами, жертвами которых часто становились ни в чем не повинные люди, особенно если они родственники самого Василевса. Так
случилось и с ее родителями. Их отравили прямо на пиру у дяди императора. Яд был медленный, они умирали в страшных муках на следующий день. Дядя погоревал над племянником и его красавицей женой, а их осиротевшую дочь через месяц обручил с русским князем. Со следующим кораблем тринадцатилетняя девочка прибыла в далекую болотисто-лесную Рязань. Испуганной и одинокой она вошла в дом своего мужа, маленький затравленный зверек с огромными золотистыми глазами. Но новая семья приняла ее с заботой и любовью. Ее принял простой народ, видя в ней будущую госпожу…
Через несколько лет маленький гадкий утенок превратился в хрупкую, изящно-прекрасную женщину. А вместе с превращением пришла и любовь, заменившая теплую привязанность к мужу. Она любила и была любима…, но тут появился князь Василий. Похожий внешне на старшего брата, в душе он был черным и пошлым. Они были ровесниками, и Евпраксия поначалу относилась к нему как к другу, но его внимание стало настырным и грубым. Молодая княгиня все поняла и испугалась. Каждый день она молилась, прося всемогущего о защите ее счастья…
Ее тревожные мысли прервала растрепанная Милка, без стука вбежавшая в ее светлицу.
- Пресвятая дева, што с тобой? – вскочила Евпраксия.
- Госпожа, защити! – упав на колени, простерла к ней руки девушка.
- Боже мой, боже мой! – растерянно забормотала Евпраксия, поднимая ее с
пола. – Што стряслось?
- Ох, Евпраксия Иоанновна, послала меня Егоровна воды теплой принести,
княжичу ножки сполоснуть… Я уж назад шла с полным кувшином, как тут
на меня Харюший налетел. Словно коршун схватил, пужать стал, мол, такое
сотворит со мной, и сказать соромно. Мол, он даст мне воды, а я ее тебе,
госпожа, в еду али в питье должна подмешать, - сбивчиво затараторила Милка.
- Што? — оторопела Евпраксия.
- Да, госпожа моя, правда… я ему кувшином по голове и бегом к тебе, а он,
словно нехристь, за мной…
- Ой, Иисусе! – испуганная княгиня упала на колени и, возведя очи-rope к
лику Божьей матери, беззвучно зашептала молитву.
Безумный животный страх ворвался в ее жизнь, и Евпраксия знала, что побороть его она не в силах. И от этого еще бездонней казалась бездна, развернувшаяся под ее счастьем. Ей казалось, что темные силы зла уже витают в уютной тишине ее светлицы. И еще долго жаркий шепот двух молодых женщин будоражил ночь.
9
С раннего утра Ксения металась не находя себе места. За что бы она ни бралась, все выходило из рук вон плохо, не понимая, что с ней творится, она отпросилась в лес. Удивленно пожав плечами, баба Хелена села на растрескавшееся крыльцо, раскладывать на пучки сушеную ромашку. Жаркое солнце дарило еще маленький кусочек осеннего лета, но в тени теплая прохлада приятно расслабляла. Среди мыслей ни о чем неожиданно всплыли вчерашние разговоры о странных и страшных знамениях, прокатившихся по всей земле русской. Бабы из вески сказывали, што во Владимире, Киеве и даже Новгороде было земли трясение, да такое, што в церквах колокола обрывались, то солнце прямо среди дня змей поглотил, да видать подавился – отрыгнул назад… Да еще баяли, будто где-то подле самого Киева на берегу Днепра нашли младенца о двух головах. Ох, не к добру все сие, не к добру… Видать, быть по всей Руси великой туге от нежданной напасти.
Предчувствие неумолимо надвигающегося зла сдавило грудь, тяжело дыша, старуха стала массировать себе виски. Свежий ветерок прогнал душившую ее жабу и, глубоко вздохнув, она прикрыла глаза. Глухой топот вернул ее к действительности, на поляну во весь опор выскочили трое всадников, не сбавляя ходу, один из них подскакал к крыльцу.
- Дай бог здравия, бабушка, - учтиво поздоровался он, внимательно
рассматривая ее.
- И тебе того же, - хмуро ответила баба Хелена. «Видать, из знатных», -
оглядев всадника, решила она.
- Скажи-ка, бабушка, а не у тебя ли живет дева, што Ксенией зовется? – все
так же учтиво спросил всадник.
- А тебе для чего ведать, у меня она живет, али нет.
- Не помысли на недоброе, я ей зла не сотворю.
- Кто тя ведает, - усмехнулась старуха. – Твои помыслы я узреть не могу.
- Помыслы мои чисты… – всадник немного замялся. –Я жених Ксении.
- Жених? – удивленно приподняла брови старуха.
Воцарилась минутная тишина, конь нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Евпатий успокаивающе похлопал Друга по шее.
- Бабушка, не томи, где Ксения?
- Ну, што же, жених, - с горечью усмехнулась баба Хелена. – Ежели вы судьба друг другу, то сам изыщешь ее в лесу.
- Ну што-ж и на сем спасибо. Бывай здорова, бабушка, - разворачивая коня,
кивнул Евпатий.
- Езжай со своим богом, - махнула рукой старуха.
Всадники скрылись за деревьями, баба Хелена огорченно покачала головой. Неужли Ксения не избрана Перуном, но тогда как объяснить ее прыжок во времени? Да, не мнилось бабе Хелене и не снилось, што девка выскочит замуж, тем более после того, как она отвергла статного красавца Елисея…. А ишь ты, жених сам нашелся, ну прямо как мухи на мед. И ведь
не юнец безусый, муж в возрасте, хотя, видать, калита у него всегда полна. Лишь одна сбруя на коне стоит целую веску с людьми и скотом, ежели не более. Ну и девка, когда успела с ним спеться. И главное скрытная, как настоящая лесовуха. Эхе-хе, дела… и все же, ужель не она избрана для спасения земли…
Евпатий остановил коня у развилки, не зная, в какую сторону повернуть. Лес огромен, и сотни тропинок пересекают его, и по одной из них прошла Ксения. Хитрая старуха, не зря бают, што ведьма. Да-а, с ней надобно держать ухо востро…
Евпатий решил помолиться, но мысли путались и сбивались, махнув рукой, он трижды перекрестился. Похлопав Друга по холке, он ослабил повод, отдаваясь на милость провидения… точнее, коня. И преданный, проверенный не на одной рати товарищ не подвел его. Конь повернул на узкую, извилистую тропинку и через несколько минут из-за деревьев выплыла поляна правильной треугольной формы с огромным дубом посередине. Под сенью могучих веток, в глубокой задумчивости, обхватив руками колени, сидела Ксения. Счастливая улыбка озарила лицо Евпатия, кивнув Прокше, чтобы они поворачивали назад, он передал поводья от Друга.
Ксения оглянулась на хруст веток, прямо над ней стоял ее суженый. Изогнув удивленно брови, она тихонько рассмеялась:
- Здравствуй.
- Здравствуй, коли не шутишь, - улыбнулся Евлатий, присаживаясь рядом.
- Ты сдержал свое слово, - сверкнула игриво глазами Ксения.
- Да. Ну а ты ждала меня? – тихо спросил он, окончательно утонув в синем
омуте.
Чувствуя, что жаркая волна заливает лицо, Ксения смущенно опустила голову.
- Ах ты, ладушка моя, - восхищенно прошептал Евпатий и, протянув ее к
себе, жарко поцеловал.
Ксения почувствовала, как из глубины ее естества поднялась острая волна невостребованной нежности и, сжав его лицо ладонями, стала целовать его глаза, лоб, губы. Подхватив ее на руки, Евпатий со смехом закружился по поляне. Смеясь, они повалились в полную летних ароматов траву. Шумно дыша, Ксения вскочила на ноги, став поправлять растрепавшиеся волосы. Озорно изогнув брови, она игриво повела плечом:
- Ну что ж, суженый мой ряженый, позволь помочь тебе подняться.
- Ну ежели тебе по силам, - в тон ей ответил Евпатий.
- О-о, я сильна, - и Ксения дурашливо показала несуществующие мускулы.
- Зрю, зрю, ну прямо богатырь в сарафане, - с деланной серьезностью ответил
Евпатий.
Он взял протянутые руки и, резко подскочив, притянул Ксению к себе. А
через долю секунды Ксения вновь была на траве. Началась дурашливая возня, он хотел ее поцеловать, а она, извиваясь, не давалась. Наконец изловчившись, он навис над ней и, жадно пожирая глазами в упор, спросил: - Станешь моею женою?
Ксения замерла, она ждала этих слов лишь от него одного… И все-таки она оробела. Кровь молоточками стучала в висках, сердце бешено колотилось, руки и ноги онемели. «Но чего же я хочу! Я же люблю его!» - она решительно прогнала сомнения. Встретившись с полными ожидания глазами, Ксения согласно кивнула головой.
10
Тревога сдавила сердце Юрия Ингваревича, словно змея, жаля смертельным ядом. Морщины сошлись над переносицей, горькими были слова воеводы Коловрата. Не ждал он такого ответа от Великого князя, а без одобрения Владимира ждать помощи от других княжеств пустая трата времени. Самим с Батыгой не справиться, может, в Чернигов посольство отправить… Но тогда Великий надуется и, в случае если Михаил черниговский откажет в помощи, Владимир тоже будет молчать. И даже зять московский не поможет… Тяжкие размышления князя прервал Евпатий:
- Ну, вонт и весть моя… Прости, Юрий Ингваревич, што невеселая она для
княжества нашего, - поклонился он.
- Не винись, Евпатий Никитич, се решение Великого князя, - покачал головой Юрий Ингваревич. – Но все едино думы Великого князя мне не ясны.
- Чего ж тут неясного, отец, Великий мнит, што Батыга до него не дойдет, -
резко заметил князь Федор.
- Не суди, сыне, ибо еще в Священном писании сказано: «Не суди, да не судим будешь». Ну а Великий, ясно, што о своей земле печется, крови православной проливать не хочет.
- Прости, отец, но мнится мне, што земля у всех князей одна – матушка Русь.
- Ох, Федоре, уж больно ты горяч…
- Пусть так, но разве я не прав, отец? Ужель Великий не зрит, што Батыга
Руси жаждет, аки дитя сиськи…
- Не суди! – повысил голос Юрий Ингваревич. – Великий дал ответ, рать
супротив Батыги по весне будет, а за зиму полки готовить надобно.
- Эх, отец, да пока Великий весны ждать станет, татарва по Руси гулять
будет.
- Не смей! Типун те на язык! Не смей!
- Што не сметь, отец! — с яростью вскочил Федор. — Я точно ведаю, што
сказываю.
Евпатий и старый князь с интересом посмотрели на Федора. Выдержав паузу и немного успокоившись, Федор сел на лавку:
- С час назад послух от воеводы Кузьмы Тимофеевича прибег. Батыга по
морозу рать готовит.
- Как рать? – растерянно спросил Юрий Ингваревич. – Супротив науки
ратной.
- Ах, отец, у них своя наука, - махнул рукой Федор.
- Да он все свое войско по нашему бездорожью сгубит, к тому ж он не
ведает нашей зимы, - пробормотал старый князь.
- Да нет, Юрий Ингваревич, он хитер, да-а, ентот степной стервятник, через чур хитер, - усмехнулся Евпатий. – Верно, у него есть ловкий план.
- Я тоже так мыслю, - кивнул Федор.
Воцарилось минутное молчание. Вздохнув, Федор поднялся и подошел к окну. Во дворе детинца тренировались дружинники, скрещивая мечи, и ударяя ими с лязгом об щиты друг друга.
- Што будем делать, отец? – глухо спросил он.
- Созывать совет и готовить полки.
- А к Великому пошлешь гонца?
- Лишь чур не я! – воскликнул Евпатий.
- Пошто так? Неужто залесские меды приелись, - внезапно рассмеялся
Федор.
- Да ну их, лишь пируют, а о деле мыслить некому, - усмехнулся Евпатий.
- Ну, они за лесами, аки за шеломами, - в тон ему ответил Федор.
- Эй, добры молодцы, вам бы на рынке лотки носить. Словно бабы на язык
остры, - урезонил их Юрий Ингваревич.
- Ладно, отец, не сердись.
- На завтра вели совет скликать… Да, еще, Федоре, пусть Василий ко мне
зайдет. Тут дела сурьезные, а он веется.
- Хорошо, отец, - кивнул Федор.
Пройдя в сени, друзья стали прощаться.
- Ну што ж, завтра ждем тебя с невестою, пущай с моей княгиней
сознакомятся.
- Хм, оно неплохо бы было, но вроде не по ряду выйдет, вонт посля
свадебного пира.
- Ох уж енти обряды, давай содеем, как в Византии, - пошутил Федор.
- Ладно, Федоре, пущай будет так, - улыбнулся Евпатий.
Ксения ужасно волновалась, знакомство с настоящей княжеской семьей стало для нее как гром среди ясного неба, за весь обед она не проронила ни слова. Скромно опустив глаза в тарелку, она прислушалась к беседе Евпатия и молодого князя. Беседа мужчин была дружеской, но все-таки предельно светской: о соколиной охоте, о последнем удачном походе против Литвы юного князя новгородского Александра Ярославовича и, наконец, даже о добром урожае жита в княжестве. Княгиня, как и Ксения, была молчалива, но роль радушной хозяйки исполняла с искренним удовольствием. «Красивая пара», - отметила Ксения, наблюдая за стройной молодой женщиной и ее мужем. Она вглядывалась в лицо князя: «Хм, странно, кажется, я его уже раньше видела, но где?» Но молодой князь безмятежно поедал заливное, запивая сытой и увлеченно обсуждая с Евпатием смешной случай со своим дружинником.
После обеда мужчины ушли на мужскую половину терема, скоро должен был начаться совет, женщины тоже перешли в светлицу княгини. Евпраксия села за рукоделье, Ксения опустилась рядом, смущенно глядя себе под ноги. Подняв голову, Евпраксия мило улыбнулась:
- Ежели желаешь, то у меня есть чудесный дамский шелк.
- Ой, что вы, княгиня, не стоит, - покраснела Ксения, растерянно хлопая ресницами.
- Как желаешь, - виновато улыбнулась Евпраксия.
«Ухх!» - облегченно выдохнула Ксения. Ни шить, ни вязать, ни тем более вышивать она не умела. Ее призвание в той другой жизни была монотонная работа в стерильном офисе и гладкие клавиши компьютера. Не скрывая своего восхищения, она следила, как Евпраксия ловко втыкала иголку в ткань, выводя замысловатые узоры. Разговор не получался, они переглядывались и мило улыбались друг другу. Ксения заскучала, видно почувствовав это, Евпраксия смущенно заерзала на лавке и робко заглянула ей в глаза:
- Ты лишь не серчай, но правду бают, што воевода Евпатий Никитич тебя
нашел в лесу в логове страшной ведьмы?
- Хм, - удивленно округлила глаза Ксения, - оказывается, желтая пресса была
всегда.
- Поди боязно было, в лесу всякая нечисть бродит.
- Хм, хм, - Ксения с трудом сдержалась, чтобы не захохотать. – Ты немножко не права, Евпраксия Иоанновна, я жила в лесу у своей родственницы, и нечисти я, ну честное слово, не встречала.
- Ужели? – поразилась княгиня. – Ох уж енти няньки со своими языками!
Ведала бы ты каких страстей они мне наплели… Но все же по говору ты не русичка.
- Ну, вроде да, вроде нет, - замялась Ксения.
- Из какой ты земли? Может, из Византии? – с надеждой спросила Евпраксия.
- Нет, - покачала головой Ксения, усиленно соображая, как выкрутиться.
Идея шальная, но простая пришла сама собой. – Моя страна зовется
Сибирью.
- Дивное название, никогда раньше не слыхала о такой земле… А какая твоя
отчина?
- Ну-у-у, она такая, как Русь, но намного больше. В Сибири много больших
красивых городов и этих, ну… весок, реки быстрые и широкие, а какой
вокруг чудесный лес… он называется тайга. В тайге много разных зверей, и
воздух совсем другой: он пахнет елью…
- Ах, как дивно и мило. А ты жила во граде, али веске?
«Ну и любопытная», - подумала Ксения. – «Ох, все-таки, как тяжело врать».
- Во граде, граде… Сибироград называется, - выдавила она.
- Ишь ты! – восхищено протянула Евпраксия. – Но скажи, ты наверно
скучаешь по родительскому гнезду?
- Да, - дрогнувшим голосом ответила Ксения, на миг, представив убитых
горем родителей, - наверно, вся московская полиция уже с ног сбилась.
- Я тоже по Византии скучаю, - смахнула слезинку Евпраксия.
В конце вечера они расстались самыми лучшими подругами на свете…
11
Сидя под изразцовой печью, Ксения с наслаждением слушала мелодичный рокот сверчка. Было уже далеко за полночь, за окном жалобно стонал ветер, отчаянно схлестывая тонкие ветви березы, росшей внизу. Сек мелкий дождь. На столе, озаряя мягким светом маленькую уютную горницу, стояли свечи в
изящном бронзовом подсвечнике. Затейливые блики танцевали по стенам и по лицу Ксении. Громко зевнув, она стала медленно раздеваться. Нырнув под одеяло, она вновь зевнула. «Вот оно, райское наслаждение», - сонно подумала она о мягкой, обволакивающей все тело перине. Все дневные переживания и разговоры стали медленно отплывать на задний план из усталого мозга. Закрыв глаза, Ксения стала забываться в сладкой дремоте.
Из-за печи послышалось слабое кряхтение и легкие мелкие шажки. Тихий вздох задул свечи, и шажки поспешили к кровати. Ксения открыла глаза, на грани подсознания, сквозь сон она почувствовала чье-то присутствие. Приподняв голову, она с изумлением уставилась на потухшие свечи, и тут что-то мохнатое коснулось ее щеки. С леденящим душу ужасом она отпрянула в сторону, раздался тихий смех.
- Кто здесь? – с замиранием сердца спросила Ксения, ощущая, как волосы
встают дыбом.
- Н-д-а-а, - раздался приглушенный мурлыкающий голос.
- Кто ты? – дрожа, повторила Ксения.
- Хе-хе-ха, неужто Хелена тебя ничему не научила, а еще бают, што ты
избранная.
- У-угу, - изумленно промямлила Ксения.
- Н-да, - разочарованно протянул голос. – Видать, што все же права карга
Мокоша… Н-да-а … да ты не пужайся, я хозяин сего терема.
- Д-домовой?
- Да, да, он самый, - промурлыкал голос.
- А откуда ты о бабе Хелене знаешь? – растерянно пробормотала Ксения,
безуспешно стараясь разглядеть домового.
- Зазря стараешься, мы для человеков невидимы. Ну а жрицу могучего
Перуна Хелену всякий уважающий себя домовой почитает, хоть сие и не в
законах наших.
- Исчерпывающий ответ, - приходя в себя, усмехнулась Ксения.
- Тогда позволь узнать, как твое имя. Ведь и у домовых, наверно, есть имена?
- Зови меня Добродычем.
- Ну а я Ксения, - машинально выпалила она.
- А я ведаю… мы о человеках все ведаем… Мы же оберегаем ваши дома.
- Мне баба Хелена говорила.
- Ну ладно-сь, мне лясы точить некогда… ко мне ввечеру пришла Раба
хитрой Мокоши. Мокоша ожидает тебя днем у Межайного озера.
«Ну и ну, кажется, это супруга самого Перуна», - шарашено хлопала глазами Ксения… И вновь мохнатая лапка коснулась ее щеки.
- Ладно-сь, бывай здорова… да, будь осторожна с Мокошей, в тебе есть
сила, - промурлыкал на прощание Добродыч. Через секунду мелкие шажки
затихли за печкой.
Обескураженная Ксения села обхватив колени руками. Она словно впала в транс, став медленно покачиваться из стороны в сторону. Мысли смешались в густую кашу из образов, фраз и выводов… И лишь прохлада
надвигающегося утра вывела ее из оцепенения. Вздрогнув, Ксения натянула на себя одеяло.
Медленно зарождалась заря, извиваясь розовой лентой на востоке за острыми пиками елей и сосен. Дождь незаметно стих, и лишь резкие порывы ветра призывно гудели где-то над крышами. В дверь робко постучали, Ксения встрепенулась, окончательно вернувшись к действительности. Пригладив руками растрепанные волосы, она резко вскочила с кровати и подбежала к двери. В горницу, робко кланяясь, вошла тонкая девчушка с кувшином.
- Боярыня изволит омоваться? – защебетала она.
Ксения молча кивнула. Сполоснув лицо и руки, она с помощью девушки стала одеваться. Благоговейный страх блестел в глазах юной служанки. Ксения приветливо улыбнулась:
- Скажи-ка, как тебя зовут?
- Дуся, боярыня, - с поклоном ответила девушка
- Красивое имя, - похвалила Ксения. – А скажи-ка, Дуся, ты давно в этом
доме?
- Да, боярыня, я родилась в этом доме.
- Хорошо… тогда ты знаешь, где Межайное озеро?
- Нет, боярыня, но слышала, што оно в Мертвом лесу, - испуганно ответила
девушка. – Это очень недоброе место. Люди туда не ходят.
- Хм, хм, - Ксения задумалась, но, тряхнув головой, упрямо подняла
подбородок. – Я не боюсь, лишь ты меня проводи к лесу… ну где-то после
обеда.
- Ежели боярыня велит, - тихо прошептала девушка, со страхом глядя на
Ксению.
Увидя испуганное лицо Дуси, Ксения весело рассмеялась:
- Да не бойся, я тебя никому в обиду не дам.
Робко улыбнувшись, Дуся поклонилась и, пятясь, пошла к двери…
Светило пасмурное солнце. Укутавшись в душегрейку, Ксения медленно пробиралась по топкой тропинке, осторожно перескакивая с кочки на кочку. «Неуютное местечко», - поежилась она, остановившись немного передохнуть. Поднялся сильный ветер, над головой, зашумев крыльями, прокаркала ворона. Вздрогнув, Ксения настороженно огляделась. Серые, голые стволы корявых деревьев и жухлая трава на грязных кочках. Позади, послышалось хлюпанье: быстро обернувшись на звук, Ксения застыла.
В нескольких метрах позади нее стояло что-то косматое и вонючее, липкая слюна тонкими струйками стекала из клыкастой пасти морского моржа. Тонкие кривые лапы держали грузное горбатое тело. Сглотнув желчный комок ужаса, Ксения быстро забормотала заклинание защиты.
Яркий луч ударил чудищу в глаза, ослепив его. Зашатавшись и пронзительно завизжав, оно рухнуло на землю, подняв вокруг себя мелкие брызги в лужах между кочками.
- Пощади, - просительно заскулило чудище.
Оторопев, Ксения замолчала.
- Меня мудрая Мокоша для твоей охраны послала, - поднимаясь из липкой
грязи, ныло оно.
- Охранять? От кого?
- От лешего, сей лес его вотчина, и человеку под страхом смерти нельзя сюда
ходить.
- Ну и местечко для свиданий, - съязвила Ксения. – Ну а ты тогда кто?
- Имени у меня нет, я Раба мудрой Мокоши.
- Час от часу не легче! – сплюнула Ксения. – Выходит, ты особа женского пола… Сразу и не определишь… Интересно, когда ты купалась в последний раз?
Чудище молчало, маленькие глазки виновато уставились на Ксению. «Да, видать, бедняге нелегко… интересно, за что ее так Мокоша наградила», -подумала Ксения, наблюдая за уродливым подобием животного. Чудище нелепо переминалось на своих уродливых тонких лапах. Вновь высоко над головой прокаркала ворона, Ксения поежилась.
- Ладно, показывай дорогу к твоей хозяйке, - сухо бросила она.
- Среди богов шепчутся, што ты избранная, мне нельзя идти впереди тебя, -
выпустив газы, с нескрываемой важностью ответила Раба.
«Я для них важная особа», - хмыкнула Ксения. Пожав плечами, она повернулась, сжимая в руке возле груди нательный крестик, так, на всякий случай, хотя в его помощи она была меньше всего уверена. Чудище послушно сопело на расстоянии нескольких метров сзади, методично отравляя воздух. «Хорошо хоть ветер в лицо, а не в спину», - покачала головой Ксения. Минут через двадцать тропинка уперлась в такую же топкую поляну. В замешательстве Ксения остановилась: «Это и есть озеро».
- Ступай, не медли, мудрая Мокоша ждет тебя, - раздался голос Рабы.
Ксения оглянулась, но чудище исчезло, словно растворившись в прелом кислом воздухе: «Тьфу ты, галиматья какая!» Ей все меньше нравилось все происходящее. Она осмотрелась, поляна была пуста, лишь между кочками в мутных лужах воды копошились клубками мелкие личинки. Ксения брезгливо сморщила нос. Внимательно глядя под ноги, она перепрыгнула на следующую кочку.
Солнце скрылось за густой пеленой тумана, вокруг была сплошная мертвая тишина. Сделав еще один шаг-прыжок, она резко отпрянула, чуть не угодив ногой в тягучую жижу лужи. Крик застрял в легких, съёжившихся от ужаса. На следующей кочке, скрутившись в тугие кольца, лежала огромная гадюка. Казалось, что она спит, и Ксения медленно повернулась назад, но тварь угрожающе зашипела:
- Ш-ш-ш, рада тебя узреть, женщина, - медленно открыла глаза гадюка.
Липкий пот заструился по спине, но переборов сковавший ее ужас, Ксения обернулась. Ядовито-зеленые глаза в упор смотрели на нее. Стараясь сдержать охватившую ее дрожь, она натянула на лицо улыбку:
- Значит, ты мудрая Мокоша?
- Ш-ш-ш, имя мое в веках живет. Я все о тебе ведаю, женщина, пущай мой
громодышащий муж мыслит о тебе славное дело, но ты не избранная, ш-ш-ш, ты простая женщина и умрешь ею, - уже тише с легким присвистом пробормотала Змея-Богиня, язвительно уставившись на Ксению.
Ксения молчала, стараясь не смотреть в гипнотизирующую зелень мерцающих глаз. Мысли проносились неуправляемым ураганом, возвращаясь назад к истоку: «Что же ей от меня нужно?» Мокоша приподнялась, ритмично качаясь из стороны в сторону:
- Пошто молчишь, женщина?
- Я просто слушаю тебя, богиня.
- Слушаешь… ш-ш-ш, ты из непокорных, женщина, но я не властна тебя
наказать. У тебя сильный дух в сердце… Но я верну тебя назад в твой мир,
енто-то я сумею. Ш-ш-ш.
- Это еще почему? – насторожилась Ксения.
- Я уже сказала, ты не избранная. Возвращайся в дом, приютивший тебя, а
ночью, в полночь, выйди во двор и проснешься в своем мире. И запомни,
женщина, не пробуй меня обмануть, - угрожающе просвистела Мокоша.
- Но-о… – попробовала возразить Ксения.
- Все, женщина, иди и помни, твою долю решают боги. Ш-ш-ш.
Медленно пятясь, Ксения вышла на тропинку и, окинув взглядом мертвую поляну-озеро, побежала прочь. Позади слышалось неуклюжее шлепанье, ее вновь сопровождала возникшая из ниоткуда чудище Раба. Резкие порывы ветра сорвали платок, разметав по плечам волосы, над головой с пронзительным криком носилась стая ворон. Но, глотая горькие слезы беспомощности, она бежала ничего не замечая.
Растрепанная, в разодранном сарафане и душегрейке, с обцарапанными в кровь лицом и руками, Ксения в изнеможении опустилась на лугу перед садом за теремом. Слезы щипали лицо, спазмы сжимали горло, черная тоска сжала в тиски сердце…
- Боярыня.
Подняв голову, она увидела бежающую за ней Дусю. «О, Господи, я совсем забыла о ней», - укорила себя Ксения. Девушка ждала ее у леса, а когда в горьком безумстве Ксения бежала не разбирая дороги, Дуся в истерике бросилась за ней, напрасно срывая голос, окликая ее.
- Боярыня-голубушка, - упав рядом, запричитала Дуся.
- Ох, Дусенька, - обняв девушку, заголосила Ксения. – Ой, недоброе я для
себя узнала!
- Ой, боярыня-голубушка, пущай все недоброе муравой порастет, -
всхлипнула девушка.
Неожиданно она испуганно посмотрела в сторону леса. Вечерело. Вновь надвигались тучи, грозя дождем.
- Боярыня, за нами страшная тварь идет, - истерично зашептала она.
- Что-о? – Ксения подняла голову.
Дуся была права, в их сторону неуклюже подпрыгивала верная Раба Мокоши.
- Боярыня, надобно бежать, - просительно забормотала Дуся.
- От нее далеко не убежишь, - покачала головой Ксения.
Чудище быстро приближалось, воняя на несколько метров вперед. Дуся прижалась к Ксении, зажмурив от ужаса глаза. Легонько отстранив ее, Ксения поднялась. Она почувствовала в себе ярость: «Я не сдамся, Мокоша!».
- Стой! Не подходи к нам, мою силу ты уже испытала на себе, - выдохнула со
злостью она, не сводя глаз с уродливой морды.
- Я не могу ослушаться своей госпожи, - тоскливо взвыла Раба.
- Для меня она не госпожа, - усмехнулась Ксения. – Для меня господин - могучий Перун.
Тихонько заскулив вместо ответа, чудище вновь сделала несколько шагов. Воздев руки к небу, Ксения постаралась сосредоточиться и, вдохнув полные легкие, уперлась взглядом в Рабу;
- Перун, взываю к тебе! Защити! Перун, защити! Покажи свою силу и мощь!
Взываю к тебе, Перун! Защити! Защити! – с первобытной дикостью завопила
Ксения.
Перепуганная Дуся опустилась на колени, затравленно глядя на чудовище. Раба остановилась, но, немного подумав, вновь пошла на девушек, угрожающе и призывно рыча.
Ветер сбесился, яростно срывая с ветвей последнюю листву и кружа ее в водовороте из сухого ковыля. Тучи сближались, сливаясь в единое целое. Темнота накрыла землю.
Истерично обхватив колени Ксении, Дуся сбивчиво зашептала молитву, иступленно прося пощады у Господа Бога. Внезапно острая стрела молнии разорвала небо на неравные клочья, угрожающе загудел гром, и полный ужаса и боли визг огласил округу. Смертельно-тоскливый стон медленно угасал в неровно секущем дожде.
Зловещая тишина окутала девушек, прижавшись друг к другу, мокрые и прозябшие, они боялись пошевелиться, напрасно стараясь разглядеть сквозь густую пелену дождя и ночи, что случилось с их врагом.
Евпраксия с грустью посмотрела в окно, журавлиный клин с криком прорвал пасмурное небо. Вздохнув, княгиня подошла к корзинке с разноцветными клубками шелковых нитей, задумчиво перебирая их, она с нежностью посмотрела на спящего сына. Дверь легонько приоткрылась, и в горницу вошла румяная Егоровна.
- Матушка-княгиня, князь Федор Юрьевич хочет зреть тебя, - поклонившись,
заворковала она. – А я посижу с княжичем.
- Хорошо, Егоровна, - улыбнулась Евпраксия. – Присмотри за Иоаннушкой,
пущай выспится.
Нянька плавно поклонилась и, шурша платьем, села на маленькую скамеечку возле колыбели. Прикрыв за собой дверь, Евпраксия поспешила по коридору вдоль длинной вереницы дверей. Завернув на боковую лестницу, она отпрянула назад, перед ней, довольно ухмыляясь, стоял князь Василий.
- Пропусти меня, князь, - строго сдвинула брови Евпраксия.
- Ужели? – усмехнулся Василий, поигрывая мускулами на широких плечах.
- Меня ожидает мой муж.
- Ужели? – пожирая ее взглядом голодного зверя, вновь ухмыльнулся он. И в
следующий миг он схватил ее, до боли сжимая в слепой страсти.
- Фе-до-р! – сипло вскрикнула княгиня, напрасно стараясь вырваться из
наглых похотливых рук. – Фе-до-р!
Раздались быстрые шаги и, в следующее мгновение, княгиня была спасена от неминуемого позора. В изнеможении она рухнула на пахнущий горькой смолой пол… Василий машинально потирал ушибленное плечо, с ненавистью глядя на брата.
- Скот! Как ты посмел! – выдохнул, стиснув кулаки, Федор.
- Я ее люблю, - нагло ухмыльнулся Василий.
- Не смей! Не смей! – прорычал Федор, скалой надвигаясь на брата.
- Опомнись, Федоре! – ровно проговорил Юрий Ингваревич, сдержав руку
сына.
Обернувшись к лежавшей в окружении всполошенных нянек Евпраксии, Федор сглотнул горький комок обиды. Старый князь кивнул, сделав знак нянькам отнести княгиню в ее светлицу, он повернулся к сыновьям.
- Я все зрел, - холодно посмотрев в глаза Василию, он грозно
бросил. – Што поведаешь в оправдание свое?
- А я не согрешил, штоб виниться, - ощетинился Василий.
- Ты возжелал жену родного брата! – недоуменно вскинул брови старый князь.
- Хм, а мне мнится иначе, - ухмыльнулся Василий. – Может, енто она…
- Он сам Сатана! — взревев, словно раненый тур, Федор кинулся на Василия.
Братья дрались молча, сжав зубы. Кулаки били словно молоты по наковальне, но Федор был сильнее и опытнее. Через пару минут Василий с разбитым носом скатился вниз по лестнице. Сбежав за ним, Федор грозно навис, готовясь нанести смертельный удар.
- Опомнись, Федор! – прокричал старый князь. – Не оскверни наш род
братоубийством!
Слова отца, словно холодный дождь подействовали на Федора. Сделав шаг назад, он плюнул и пошел во двор. Злые слезы душили Василия, сев на пол, он отвернулся от отца, став рукавом вытирать с лица кровь.
- Ты опозорил мои седины, - горько выдохнул старый князь.
- Прости, отец, - Василий робко посмотрел на отца.
- Бог простит, Василий. Великий и милосердный Бог всех нас прощает, а я
всего лишь человек, грешный и неразумный. Да, я человек, а потому нет тебе мово прощения, - сжал губы Юрий Ингваревич.
- Отец? – недоуменно поднял разбитую бровь Василий.
- Да, Василий! Я тебя слишком лелеял, закрывал очи на распутные
проделки, но ты позарился на счастье родного брата. Нет тебе моего
прощения! Отныне не смей звать меня отцом, а Рязань – отчизной!
Сгорбившись, старый князь повернулся спиной к сыну; оглянувшись, он
строго бросил: - Уходи.
В глухую дождливую ночь Василий покидал родительский дом. Наскоро собрав кое-какие вещи и взяв с собой преданного Харюшия, он проклял свой прежний мир с его порядочностью и слезливой добротой… Ночь давила, не позволяя вздохнуть полной грудью. Дождь и грязь сопровождали двоих всадников, спешащих на юг, в степь.
12
Бату внимательно слушал старого звездочета. Седой мудрец говорил с ним на равных, не льстя и не унижаясь. Старый таджик по-своему любил хана, но он любил не жестокого хитрого полководца прошедшего огненным вихрем по Азии, Кавказу и широким степям. Он любил того испуганного, голодного мальчишку, которого однажды спрятал в своей убогой хижине от подосланных убийц. Много воды утекло с тех пор, пышным серебром знаний покрылась борода Азиз Али, а затравленный юноша стал выдающимся джихангиром всех монгол, повторяя славу родного деда. От грозного взгляда Бату дрожали целые народы, моля о пощаде и мире. Вот и сейчас он раскинул свои кибитки у границы огромного царства, равного всем царствам, 'покоренным им раньше, но мудрец был уверен, что Бату победит любую силу.
Джихангир тоже глубоко любил этого невзрачного старика, чья мудрость была сравнима с Великой стеной. С хитрой улыбкой хан наблюдал, как в такт мерно журчащим словам Азиз Али, покачивалась седая голова в изящной тюбетейке.
- Ты по-прежнему мудр, учитель, - с легкой тенью восхищения поцокал
языком Бату.
- А ты, как и прежде хитришь, - смеясь, погрозил пальцем Азиз Али.
- Ай-ай-ай, ты вновь прав, - расхохотался Бату.
- Постой, я, кажется, знаю, о чем ты хочешь меня спросить.
- Угадай, учитель, угадай.
- О, джихангир, ты хочешь знать, что говорят звезды, - серьезно закончил
таджик.
Бату неопределенно кивнул. «Как же он хитер», - в который раз изумился Азиз Али.
- Марс в Юпитере – будет много крови, но и много славы. Ты вновь
победишь, прославя свое имя в веках.
- Ну, что же, раз звезды так говорят, то мы вновь прославим наше имя, и
Сульде будет довольна, - загадочно усмехнулся Бату. – Эй, раб, подай
кумыса!
Бату хлопнул в ладоши и словно по взмаху волшебной палочки, из-за шелкового полога в заднем углу, появился худенький мальчик-раб с серебряным ошейником. Низко поклонившись, он поставил перед ханом нефритовый китайский поднос с двумя фарфоровыми пиалами и золотым остроносым кувшином. Разлив живительный напиток по пиалам и подав их Бату, переломившись пополам, мальчик попятился назад. Довольно прикрыв глаза, джихангир подал одну пиалу таджику. Это было великой честью, и старик с благодарностью поклонился хану. За стеной кибитки послышались крики, оттолкнув стоявших у входа стражников, вбежал взволнованный Сартак.
- Отец, в степи поймали двух воинов урусов.
- Остуди свой пыл, сын мой, - строго сказал Бату, скрыв свой интерес под
маской безразличия. – Ты прервал мою беседу с достопочтенным Азиз Али.
Ай-ай, не хорошо, сын мой, - поцокал языком Бату.
- Прости, отец, - поклонился Сартак. – Но эти урусы отправили в мир теней
отборный десяток из сотни Ногая, прежде чем их взяли.
- Ай-ай-ай, урусы богатуры, - то ли с сомнением, то ли с восхищением,
покачал головой Бату. – И все же, сын мой, я не вижу причины для волнения.
Даже самый храбрый урус не может помешать допить кумыс двум старым друзьям, один из которых монгол, - сделав с наслаждением глоток, Бату усмехнулся. – Пусть урусы подождут, надо найти толмача.
Через час Сартак привел испуганного булгарина. Оглядев его, хан ехидно усмехнулся, весь вид новоявленного толмача вызывал презрение: изнеможенный старик в латаном халате и грязном сером тюрбане на бритой голове. Упав лицом вниз прямо у входа, он дрожал сипло дыша.
- Кто он? – обратился Бату к сыну.
- Говорят, что он был самым богатым купцом в своей стране и знает наш
язык и язык Урусов.
- Хм, ну если купец,- пробормотал Бату и, вновь оглядев толмача,
усмехнулся. – Как тебя зовут, пес?
- Мамед, о великий хан, - не поднимая головы, робко ответил булгарин на
родном языке хана.
- Откуда ты знаешь наш язык? – заинтересованно спросил Бату.
- Мои караваны ходили в Самарканд, еще при правлении твоего великого
деда.
- Хм, хм, - задумался Бату. – Хорошо, я беру тебя на службу. Введите
уруских псов! – приказал он.
Через мгновение в кибитку волоком затащили двух связанных воинов. Двое стражников тупыми концами пик не давали поднять им головы, нещадно пиная ногами.
Хан внимательно разглядывал их: оба молодые, оба сильные. Один лицом похож на булгарина, а второй урус и судя по одежде, он и был главным.
- Спроси у них, кто они, - хмуро бросил Бату.
Не поднимая лица от пола, булгарин послушно перевел вопрос хана. Вздрогнув от неожиданно зазвучавшей родной речи, русоволосый приподнял голову, но стоявший рядом стражник ловко опустил ему пику между лопаток.
Русоволосый охнул от боли и, не поднимая лица прохрипел:
- Скажи хану, што князь Василий Юрьевич, а ентот мой слуга.
Выслушав толмача, Батый удивленно спросил:
- Зачем ты пришел ко мне, князь?
- Я хочу служить тебе верой и правдой, аки моему единому господину, -
прохрипел Василий.
Ответ уруса поразил всех. А особенно Харюшия. Он замер от слов своего князя, чувствуя, как сердце медленно опускается в пропасть. В один миг вся его любовь и преданность своему господину иссякла, превратившись в
презрение. Предать родную землю, пусть даже из-за самой красивой бабы в княжестве…. О-о, этого он не смог бы простить самому себе…. Хотя в душе еще тлела слабая надежда, может, лукавит князь перед поганым?
Бату обвел изумленные физиономии придворных хитрым взглядом. Признание уруса было неожиданным, но хан не подал и виду.
- Почему я тебя должен верить? – сухо спросил он.
- А ты проверь меня хан, - ровно ответил Василий.
- Ну что же, проверю, - задумчиво пробормотал Бату. – А ну-ка подведите
его ко мне, - приказ он.
Двое воинов схватили Василия за вывернутые назад локти и подвели к хану.
- Развяжите, - кивнул Бату.
- Перерезав кривым ножом веревки, воины отступили на полшага, не сводя настороженных глаз с пленника. Растирая затекшие суставы, Василий решился взглянуть на Батыя. Приподняв голову, он встретился с маленькими колючими глазками. Ледяной холод пронзил его насквозь, но Василий не опустил голову, выдержав гипнотизирующий взгляд великого завоевателя. В сердце была решимость добиться своего и отомстить оставшимся там, за глубоким крепостным рвом в спокойствие и любви.
- Зачем ты хочешь служить мне? — в упор спросил Бату.
- Все слишком просто, хан, - горько усмехнулся Василий. – У меня была
родина и семья, но отец и брат отвернулись от меня. И земле родной я тоже
стал в тягость. Возьми меня к себе на службу, хан, и даю тебе слово князя,
што ты ни разу не пожалеешь о сем…
Тишина замерла, медленно витая над головами пораженных людей. Все ожидали решения джихангира. По доброй воле из стана врагов, пусть и будущих, никто еще не переходил. Бату прикрыл глаза тяжелыми веками, но ленивый вид был обманчив. Василий напряженно ждал решения узкоглазого «антихриста», понимая, что сейчас решается его судьба. От недоброго предчувствия сжалось сердце, и холод заструился по венам. Заметив внезапную бледность пленника, Бату язвительно усмехнулся…
- Прими нашу веру, - уныло зевнул он, наблюдая за князем из-под
полуприкрытых век.
Василий громко сглотнул, нервно дернув правой щекой: «Кажись, пронеслось».
- Да, хан, - спокойно, стараясь не уронить себя в глазах присутствующих,
ответил Василий, смело, посмотрев в глаза Бату.
- Вот и хорошо. Когда станешь монголом, тогда и поговорим, - повернув
голову к сыну, хан коротко приказал. – Сартак, проследи, что бы их устроили
и пусть шаманка готовиться к посвящению. Да-а, толмача тоже у них
держи, пусть нашему языку учит.
- Будет сделано, отец, - кивнул Сартак, махнув рукой воинам, чтобы увели
нежданных гостей.
Оставшись вновь наедине с Азизом Али, джихангир спросил:
- Что скажешь, мудрейший?
- Думаю его желание искренне и видно, что и причины серьезные.
- Что, власть?
- Ну не всегда, о джихангир, … для власти он слишком молод и красив, -
задумчиво покачал головой Азиз Али.
- Женщина? – весело захохотал Бату. – Вот урус! – и хан звонко
хлопнул себя по ляжкам.
- Да, Бату, да, сила любви и страсти очень страшная сила, - грустно
улыбнулся Азиз Али.
Бату с пониманием посмотрел на старика, потерявшего в своей далекой юности свою единственную любовь.
* * *
Харюший угрюмо оглядел бедную грязную кибитку, горькая усмешка перекосила разбитые губы:
- Да-а, князь, хороши покои.
- Заткни рыло, пес, - огрызнулся Василий зло, поглядев на гридинина.
Облезлые стены, дырявый полог и голый грязный, залитый чем-то вонючим пол. И лишь в углу лежал ворох соломы и несколько лысых шкур, на которых они и должны были спать. Да, чего уж тут таиться, такого приема князь Василий не ожидал. Брезгливо сморщив нос, он подошел к шкурам и, выбрав несколько более-менее целых, постелил себе там же в углу.
Харюший ехидно усмехнулся, понимая, что чувствует такой чистоплюй, как князь Василий в этой вонючей даре.
Булгарин затравленно стоял у стены, испуганно наблюдая за русечами. Заметив его страх, Харюший хитро подмигнул ему, чем привел бедного булгарина чуть ли не в истерику. Заметив его ужас, Харющий расхохотался:
- Ты не пужайся, не сожрем.
- Хорошо, касподин, - покорно улыбнулся Мамед.
- А откуда-сь ты язык ихний ведаешь? – уже спокойней поинтересовался
Харюший.
- Я купец и отец мой был купцом и дед…
- Ясно, ясно, - перебил Харюший. – А как величать тя, купец.
- Звать? Звать меня Мамед, в моем роду всех старших сыновей звать
Мамед…
- Ясненько. Ну, а я Харюший, а по батюшке Акимович.
- О-о, твой родитель из нашей земля? – удивился Мамед.
- Хм – хм, ну не совсем, мой отец из половцев, а мать-то рязанка.
- А-а, - с почтением кивнул Мамед.
Василий косо взглянул на булгарина. «Уже нашел сотоварища», - зло подумал он о Харюшие.
- Эй, вы, заткнитесь, я спать ложусь, - прокаркал князь.
- Вонт и спи, - натянул на губы улыбку Харюший. – Спи, князь, почивай, на
перине мягкой, под одеялом теплым.
- Заткнись пес! – бешено сверкнув глазами, вскочил Василий.
Тихонько икнув, булгарин вплотную слился со стеной, зажмурив от страха глаза. Но Харюший лишь равнодушно пожал плечами, презрительно оглядев Василия.
- А, што, княже, может я не прав? Для дорогого гостя и друга Батыге ничего
не жаль.
- Ах, ты…, - задохнулся Василий, сжав кулаки.
- Не ожидал я от тя сего…. Родную землю предал и из-за кого? Из-за бабы
верной свему мужу, - Харюший презрительно сплюнул.
Обескураженный Василий уныло сел на свою импровизированную постель. Горькая, голая правда была в словах и в глазах верного друга и слуги.
За стеной кибитки тихой убаюкивающей песней шуршал дождь, но сон не шел. Василий лежал с открытыми глазами, с безнадежностью глядя в темноту перед собой. На душе творилось что-то непонятное, расскаивание и жалость к себе переполняли его. Но дело уже сделано, Батый ему поверил, ну или сделал вид, что поверил, но Евпраксию он потерял даже для сладких ночных мыслей. Он был совершенно одинок, даже Харюший отвернулся от него.
13
Ксения догадывалась, что почти все богатые невесты перемывали ей косточки, не понимая, что в ней нашел такой видный, хоть и не совсем молодой, но знатный и богатый жених, как Евпатий Коловрат. Многие из них хотели бы оказаться на ее месте. Да и няня Евпатия во всю мутила воду, обвиняя ее чуть – ли не во всех смертных грехах и возводя злую напраслину. И что толку с того, что Евпатий увещевал и даже кричал на старуху. Она не сдавалась, свято веря в свою правоту и как полоумная твердила ему, что он ничего не видит, зачарованный-де, околдованный коварной лесовухой и по сему ничего не понимает…
Евпатий лег засветло, но среди ночи проснулся. Подойдя к окну, он уперся руками об подоконник и с наслаждением потянулся. В хмуром небе усталая луна смотрела на древний мир мудрыми глазами. Сколько она уже видела и сколько ей предстоит еще увидеть. Но всегда все вновь повторялось по замкнутому кругу. Вновь и вновь людские страсти брали верх над спокойным благоразумием. Любовь и ненависть, жадность и расточительность, месть и прощение, без добра не было бы зла, без войны –мира. Луна это давно знала, но вновь и вновь наблюдала за суетой людской. Хотя суть была одна – жизнь и смерть, третьего не дано… Евпатий счастливо посмотрел на луну:
- Ну, што-ж, старушка, зришь на нас суетных? Зри, зри я сейчас самый
счастливый муж на всей Руси.
Тихонько скрипнула дверь, Евпатий оглянулся. На пороге стояла няня, прикрывая ладонью свечу от слабого сквозняка.
- Ты пошто не спишь? — удивился он.
- Да мне померещилось, што ты беседу с кем-то ведешь, - ласково заворковала няня, входя в горницу.
- Неужто под дверями сторожишь! – возмутился Евпатий.
- Да, батюшка Евпатий Никитич, аки пес твой преданный сторожу, дабы
нечисть не проникла в душу твою в лике полном соблазна, - смело возразила
няня.
- Неужто, - усмехнулся Евпатий, поняв, куда клонит нянька.
- Ой, батюшка, зря не веришь мне, ведь она нечестивка окаянная… – слезно
заголосила няня.
- Послушай-ка, дорогая Евдокия Варламовна, - грозно сдвинув брови,
перебил ее Евпатий. — Завтра у меня венчание, как и надобно, а посему
оставь чушь молоть, я желаю спать, - сухо закончил он.
- Но, цветик мой ясный, ты же не ведаешь, што творишь, - всхлипывая,
взмолилась нянька. – Замутила она тебе головушку, ой-ой, причаровала
зельем…
- Все хватит, хватит! – оборвал ее Евпатий, холодно взглянув на бледную с
истерично дрожащими руками Варламовну. – Я не дитя малое, штоб учить
меня, што льзя, а што нельзя. Ксению грязью обливать я не позволю! Так што
иди спать, нечего у меня в дверях скулить.
- Ох, Евпатий Никитич, я еще у твоей мамки, покойницы, в девках до твоего
рождения ходила, служа верой и правдой. Ужель я тебе, дитю ее на недоброе
сказываю? – оскорблено ответила нянька. – Ан ты меня не слышишь, но
придет пора, вспомнятся те слова мои, да поздно будет. А я до зари не
останусь в доме твоем, хотя видит бог, што стал он мне, как родной. И я не
мало сил и здоровья положила на приумножение твоего добра. Я старалась
для тя и для твоих деток будущих…. Но лесовуху я терпеть не желаю, а
посему ухожу, ухожу в монастырь.
- Хм, по-моему, Евдокия Варламовна, ты переборщила, - удивленно хмыкнул
Евпатий. – Куда в ночь собралась, словно я тебя гоню.
- Нет, батюшка, я те не нужна, тем паче с лесовухой я не уживусь… Я уйду в
монастырь, приму постриг и буду молить пресвятую Деву Марию о твоей
защите, - всхлипывая, обернулась у порога нянька.
- Хм, ну как ведаешь, - озадаченно пожал плечами Евпатий.
Горестно вздохнув, нянька вышла. Подождав пока шаркающие шаги, не затихли, Евпатий громко позвал Ратибора.
- Што, Евпатий Никитич? - спросила взлохмаченная русая голова,
проснувшись в дверь.
. – Ты, што-ж войти не можешь? – прикрикнул Евпатий.
- Ладно-сь, што стряслось – то? – спросила голова, зевая и вытягиваясь в
полный рост.
- Тебе што велено? …А ты дрыхнешь, аки боров.
- Прости, Евпатий Никитич, задремал малость.
- По девкам меньше шляться надобно, - усмехнулся Евпатий.
- Да я че? Я ни че, - невинно тер глаза огромными кулачищами Ратибор.
- Ладно-сь, - хмыкнул Евпатий. – Евдокия Варламовна в монастырь кажись,
собралась, так што проводи.
- Што, прямо щас? – изумленно спросил Ратибор.
- Ну да, - усмехнулся Евпатий. – И заруби себе на носу, за няньку отвечаешь
головой…. Ступай с богом.
Ратибор поклонился. Закрыв дверь, он озадачено почесал затылок.
- Фу – ты, прихренилось старой в монастырь ночью, - ругнулся он, сплюнув в
сторону.
Но делать было нечего, приказ воеводы, это приказ. Хочешь, не хочешь, а надо, не то Коловрат три шкуры сдерет. И вздохнув, воин поплелся на конюшню седлать своего Гнедка. «Эх-хе-хе, вонт она служба дружинная ни поспать вволю, али поесть, даже ожениться некогда», - горестно думал Ратибор.
Няньку он догнал уже за воротами усадьбы Коловратов. Услышав стук копыт, она оглянулась, в душе теплилась слабая надежда, что Евпатий
остановит ее, признав свою неправоту. Прижав к себе серый узел, она выжидающе остановилась.
- Ты, што ж енто уважаемая Евдокия Варламовна, дня не могла дождаться? -
буркнул Ратибор, вместо приветствия.
- Што-о! – возмущенно сверкнула глазами няня. – Не твоего ума дело, езжай
себе.
- Ну – ну, - ехидно хмыкнул Ратибор. — Мне Евпатий Никитич велел вас
сопроводить в целости и сохранности.
- Ах, вонт оно што, - обиженно поджала губы нянька. – Не надобно, сама
доберусь как-нибудь с божьей помощью, - перекрестилась она.
- Эх, да може я и повернул бы назад, да мне другое велено. Так што полезай
Евдокия Варламовна на Гнедка, в миг на месте будем, - озорно подмигнул
Ратибор.
- Што-о?! Изыди вон! – вскипела нянька, замахнувшись на него узелком.
- Ой, да ты енто, буйная выходит, - хмыкнул Ратибор. – Не боишься всю
нечисть в лесу поднять.
- Ах ты, Господи и пресвятая Дева Мария, помилуй и сохрани, - мелко
закрестившись, нянька испуганно огляделась.
Довольно хмыкнув, Ратибор изловчившись, подхватил старушку и лихо посадил впереди себя. Охнув, нянька стала клясть его, суля вечный огонь в аду и жену уродину. Усмехнувшись, Ратибор поднял коня на дыбы, тоненько взвизгнув, нянька замолчала, вцепившись в конскую гриву.
- Вонт, то-то, - поучительно произнес Ратибор. – Держись-ка крепче,
Евдокия Варламовна, а то неровен час, ляпнешься об землю, а меня Евпатий
Никитич за уши оттаскает.
Няня зло посмотрела снизу вверх на воина, Ратибор озорно подмигнул. Она уткнулась головой в свой узелок, держась одной рукой за гриву Гнедка. Всю дорогу она молча глотала злые слезы обиды. Лесовуха победила.
Ратибор не сбавлял хода и через пару часов вдали, в предсветной дымке стали вырисовываться стройные стены монастыря. Ночь шла на убыль, бледный блин луны клонился к закату, растворяясь в надвигающейся прохладе осеннего утра.
Скатившись с коня, нянька угрюмо смерила Ратибора колючим взглядом и, не попрощавшись, побрела к воротам. «Ишь — ты, старая, на нос набрала»,
- усмехнулся Ратибор. Пожав плечами, он развернул коня.
Уход няни Евпатия Никитича немного позабавил Ратибора, хотя хорошенько поразмыслив, он решил, что старуха поступила мудро. Она ненавидела молодую хозяйку, твердя всякие гадости, так что иначе и быть, не могло.
Свежий ветерок обдал его, поежившись, Ратибор поплотнее запахнул обитый заячьим мехом плащ. «Эх, попрошу я все же руки Милки у князя Федора и княгини Евпраксии!» - наконец решил для себя Ратибор. Довольный он стал тихо насвистывать, а на встречу ему поднималась великое славянское Ярило, даря еще один день всему живому.
14
Шальной ветер озорно задирал подол обшитого жемчугом и бисером платья. Ксения сильнее прижалась к Евпатию, спрятав голову, в синей бархатной шапочке в воротник легкой соболиной шубки. Сжав ее крепче за талию, Евпатий спросил, ласково улыбнувшись:
- Не замерзла, ладушка?
- Возле тебя не замерзнешь, - озорно сверкнула глазами Ксения, подняв лицо
к мужу.
- Ну и хорошо, - в тон ей ответил Евпатий, еще сильней прижав ее к себе.
Неожиданно дорогу свадебному поезду преградила поваленная береза, вокруг весело гомоня, стояла толпа, требуя выкупа за невесту. К Евпатию подскакал молодой боярин Гостята, бывший у него дружкой.
- Ну, што, Евпатий Никитич, давай калигу, - смеясь, прокричал он. – Экую
красу в свой терем ведешь.
Улыбнувшись, Евпатий ловко перекинул ему полную калиту. Поймав ее на лету, Гостята развернул коня и стал горстями кидать толпе золотые куны. Мужики снимали шапки, ловя звонкие монеты, желая боярину и боярыне счастья, долгих лет, здоровья, полные добра сундуки и амбары, а главное сильного и красивого наследника.
В мгновение ока дерево было сдвинуто в сторону, на обочину и свадебный поезд торжественно ступил во владения гнезда Коловратова…
Свадебный пир весело шумел, чествуя молодых, наедаясь и напиваясь вволю. Ксения задумчиво наблюдала за весельем, сердце сжималось, предчувствуя беду. Сглотнув горький щемящий комок, она прикрыла глаза, неосознанно мозг стал прокручивать кадры, как в немом кино. «Что со мной?» - растеряно, подумала Ксения. «Я же должна чувствовать радость, а не страх». И вдруг ее осенило: «Брачная ночь. Встрепенувшись, она с ужасом поняла, что все может разрушить за один миг. «Что делать?» - молотком стучало в висках. Увидя, что жена побледнела, устало, прикрыв глаза, Евпатий заботливо склонился:
- Тебе не добре, ладушка?
- Нет, милый, - вяло улыбнулась Ксения. – Просто немного устала.
- Еще немножечко надобно подождать, - сочувственно прошептал Евпатий.
Ксения машинально кивнула головой, чувствуя, как жаркая волна обдает ее всю с ног до головы. Склонившись над тарелкой, она сосредоточенно стала ковырять заливную рыбу. Мысли роем носились в голове. Ксения усиленно искала выход. Евпатий повернулся к князю Федору Юрьевичу, скося глаза на Ксению:
- Князь, ты за посаженного, так отправляй-ка нас в опочивальню. Негоже нас
в томлении держать.
Князь с улыбкой кивнул. Ксения невольно напряглась, не расслышав слов мужа, она догадалась, о чем был короткий разговор с князем. А когда Федор Юрьевич поднялся, объявляя, что, мол, пир пирует, а молодым на покой
пора, вновь страх и стыд сжали ей сердце. И неосознанно, как и в день встречи с Мокошей, Ксения взмолилась к Перуну, вверяя себя ему.
Евпатий взял ее за руку, помогая подняться. Ксения встретилась взглядом с Евпраксией, которая ободряюще улыбнулась ей. Ксения сглотнула горький комок, натянув на лицо смущенную улыбку.
Чинно клянясь гостям, они с медленной важностью шли между длинными рядами столов, обсыпаемые хмелем, под двусмысленные пожелания и шутки. И вот шумное пьяное застолье затихло за плотной дубовой дверью. Ксения растерянно огляделась, посреди жарко натопленной горницы стояла огромная резная кровать, взбитую пышную перину покрывала иссиня белая льняная простынь. Вздрогнув, как от удара тока, Ксения тупо уставилась на эту сценарную свадебную простынь. Словно загипнотизированный удавом кролик, она застыла перед кроватью, чувствуя, как мурашки пробежали вдоль позвоночника. Испуганно попятившись, Ксения уперлась в Евпатия. Обняв жену, он нежно улыбнулся:
- Не пужайся, лада моя…
- Евпатий, нам нужно поговорить… – робко начала она, просительно заглянув
в глаза мужу.
- Ну, што-й – ты, родная? — добродушно улыбнулся он.
Ксения растерянно моргала, приняв ее нерешительность за обыкновенное девичье смущение, Евпатий нежно, но настойчиво притянул ее к себе и с жадностью накрыл губами, пытавшийся что-то возразить рот жены.
Сладкая истома прошла дрожью по всему телу, тихо застонав, Ксения страстно ответила на поцелуй, вмиг забыв о нависшей над ней беде. Наслаждаясь с ненасытной жадностью каждым поцелуем, каждым прикосновением, они неумолимо приоткрыли для себя ворота рая земного…
Евпатий спал, полуобняв Ксению, спокойная улыбка изредка озаряла мужественное лицо. Прикрыв глаза, Ксения старалась понять, что все же произошло с ней, как так случилась, что острая боль, пронзившая ее тело, была настоящей, и алое пятно на льняной простыни было тому явственным подтверждением. «Как же так? Как же так?» - растерянно думала Ксения. Сон не шел, случившееся как наркотик взбудоражил ее. Легонько повернувшись к мужу лицом, она с нежностью провела пальцем по таким родным и близким чертам, старательно запоминая каждую морщинку. Евпатий зачмокал губами, словно маленький ребенок, весело прыснув, Ксения нежно поцеловала высокий лоб.
* * *
Баба Хелена устало отодвинулась от своей чародейной чаши, вода в ней пошла кругами и, помутнев, затихла. «Ну, вонт, тепереча у них все добром будет», - спокойно подумала она. И совершенно измотанная и опустошенная, с кряхтением полезла на полати. Теплый дух приятно морил больные кости, шумно повернувшись, баба Хелена вновь подумала о Ксении.
Еще с утра ей был дан небесный глас и она стала молиться Перуну. Смутное предчувствие побудило ее молиться о Ксении, и весь день она простояла на коленях, отбивая челобитие перед могучим дубом. Вновь и вновь она повторяла молитву, яростно взывая, словно раненая волчица, обхватив усталыми руками корявые корни, торчащие из земли. Ветер хлестал по глазам седыми волосами, платок сполз на плечи, ноги затекли, став бесчувственными колодками. Вокруг поляны шумно бесилась нечисть, не смея войти во владения грозного бога, но измотанная, озябшая ведунья ничего не слышала и не видела, она стенала, взывая к Перуну.
И лишь когда на лес опустились ранние осенние сумерки, могучий Перун дал свой ответ. От корней до высоких голых ветвей, словно волна светлячков, нахлынула и пробежала яркая искра. И в тот же миг клочковатое темное небо пронзила жаркая стрела молнии, раздался рокочущий удар грома, в котором ведунья различила глухой глас Перуна: «Хорошо!» - поняв, что бог ее услышал, баба Хелена с благодарственным песнопеньем стала еще сильней отбивать поклоны, благоговейно восхваляя мудрого Перуна.
Всю дорогу до своей избушки она шептала заклинания, сохраняя себя от кишащей вокруг нечисти, желавшей получить ее в свою власть. Придя и затопив печь, измотанная, она села над заговорной чашей. Перед ней возник образ удивленной и пунцовой от смущения Ксении, толпа нянек и мамок, снимавших с постели льняную простынь и красное пятно, мелькнувшее в белоснежных складках.
15
Дни летели в счастливом забытье, забыв о существовании всего мира, Ксения и Евпатий наслаждались друг другом. Две противоречивые, но единые в своей любви половинки слились в неразделенное целое.
Проснувшись первой, Ксения на цыпочках подошла к огромному начищенному медному блюду, служившему ей зеркалом. Она оглянулась, Евпатий повернулся на спину, раскинув руки. «Словно птица в полете», - с улыбкой сравнила мужа Ксения, берясь за искусный костяной гребень.
Евпатий открыл глаза, не поворачивая головы, он озорно усмехнулся, наблюдая, как жена красуется перед зеркалом. Громко зевнув, он с наслаждением потянулся, но Ксения продолжала примерять серьги с огромными рубинами. Евпатий сел и озадаченно почесав затылок, громко крякнул. Но на все его попытки привлечь к себе внимание, Ксения лишь улыбнулась, берясь за жемчужные в несколько нитей бусы. Вновь крякнув, Евпатий слащавым бархатным голосом промурлыкал:
- Я кажись, оголодал.
Тихо прыснув, Ксения, наконец, обернулась и с важным видом подбоченясь, стала строго выговаривать:
- Ну, право, Евпатий Никитич, кто молодой жене с утра о еде говорит?
- Хм, а што – нельзя? – сделал изумленные глаза Евпатий, пряча улыбку в
усах.
- Ну почему же, - с деланным равнодушием ответила Ксения.
- Ну, вонт и я так мню. А посему я дюже кушать хочу.
- Хм, он хочет, - сдерживая смех, буркнула Ксения. – Ну ладно, но что-то мне
подсказывает, что сегодня завтракать ты не будешь.
- Енто, отчего ж?
- Сейчас узнаешь, - коварно улыбнулась Ксения, медленно подходя к
кровати.
- Ой, не надобно, я испужаюсь! – дурашливо замахал руками Евпатий,
натягивая на глаза одеяло.
Прикусив губу, что бы не расхохотаться, Ксения подсела рядом. Погладив мужа по голове, она заботливо прошептала:
- Не бойся, милый, я с тобой.
И не успел он и рта раскрыть, как она рывком сняла с себя сорочку. Тихий возглас смешанного восхищения, одобрения и желания сорвался с губ Евпатия. Ксения победоносно улыбнулась:
- Еще боишься?
- Нет! – прорычал Евпатий, с дикой жадностью притягивая ее к себе.
Они лежали в объятиях друг друга утомленные и счастливые. Погладив сильную грудь мужа, Ксения подняла голову:
- Ну что, пошли кушать?
- Хм, хм, - улыбнулся Евпатий, еще сильнее прижав ее к себе.
Заглянув ему в глаза, Ксения рассмеялась, резво вскочила с кровати:
- Пошли кушать.
Ели быстро и жадно, лишь изредка перекидываясь короткими фразами. Неожиданно их завтрак прервал гонец от князя Юрия Ингваревича, князь созывал совет.
Подойдя к окну и отогрев своим дыханием круглый пяточек, Ксения смотрела, как маленький отряд из десяти человек направился к воротам. Дверь тихонько скрипнула, Ксения оглянулась. Позади нее стояла Дуся, держа в руках шубку.
- Ох, матушка Ксения Николаевна, не гоже без шубейки-то, так и остыть
недолго, - помогая одеть шубу, промурлыкала Дуся. – Во дворе уж морозы, а
ты, матушка, в пристройку, в легоньком.
- Ладно, ладно, больше не буду, - усмехнулась Ксения, наблюдая, как
маленький отряд скрылся за поворотом.
Вздохнув, Ксения пошла назад в терем по узкому не отапливаемому коридору, преданная Дуся семенила следом. Как она и думала, к ужину Евпатий не приехал. Есть одной не хотелось и, выпив, молока с пирогом, Ксения отправилась в опочивальню.
Что бы хоть чем-нибудь себя занять, она достала шкатулку и, кликнув Дусю, стала примерять украшения…. На самом дне шкатулки лежало нежное жемчужное ожерелье с хрустальной каплей посередине. Затрепетав, Ксения осторожно взяла его. Свет свечи затейливо переливался в прозрачной горной слезе, с замиранием сердца Ксения приложила ожерелье к себе, не смея одеть. Ожерелье принадлежало матери Евпатия, которая была родом из горной страны ясов. Вместе с матерью Великого князя Юрия Всеволодовича, дочь осетинского вельможи Тамара покинула родной край, чтобы стать женой видного и знатного боярина Никиты Коловрата. Это ожерелье она привезла с собой и, часто глядя в хрупкий камень, вспоминала родные вершины, покрытые таким же чистым и невинным, как и хрусталь, снегом.
- Боже мой! – не скрывая восторга, ахнула Дуся. – как же ладит те, матушка.
- Ой, и льстишь же ты, Дуська, - рассмеялась Ксения.
- Да, што ты, матушка, я всегда правду сказываю.
- Ладно, ладно… Оно и в правду хорошо.
Слушая невинную болтовню Дуси, положив ожерелье перед собой, Ксения задумчиво уставилась в прозрачную каплю. Свечи трещали, мягкий воск росинками стекал на подсвечник, болтовня Дуси отдалялась, заглушаясь ровной тишиной. Не отводя взгляда от хрусталя, Ксения почувствовала, как неведомая сила подняла ее, втискивая ее в горную каплю. Хотя нет, она сидела на кровати перед ожерельем, но ее второе «я» неумолимо впихнуло в середину хрусталя.
«Мертвая слеза гор, как янтарь – моря», - мелькнуло в голове. Тряхнув головой, Ксения увидела, как ее второе «я» тоже тряхнуло головой, разметав по плечам косу. Она видела себя и ощущала холод и неудобство в хрупкой скорлупе. Внезапно возник темный коридор, который пластами надвигался на нее. Карабкаясь по остроконечным плитам, Ксения ощутила острую боль от ободранных в кровь пальцев. Плиты надвигались, создавая видимость
непроходимого пространства, но стараясь уворачиваться от острых углов, Ксения с упорством пробиралась вперед.
Внезапно плиты исчезли, извилистый коридор закончился, так же внезапно, как и начался. Впереди была широкая каменная площадка и бескрайнее синее небо в смешных барашках из белоснежных облаков. Усталость подкашивала ноги, Ксения присела на узкий выступ, глядя в бесконечное небо. Где-то там в синей глубине порхал маленький жаворонок, даря миру свою незамысловатую, простую песнь. Прикрыв глаза, Ксения слушала успокаивающие душу переливы. Казалось время застыло, исчезло, превратившись в бесконечность, но неожиданный крик ужаса и боли вырвался из уст маленького певца. Вздрогнув, Ксения открыла глаза, с изумлением возревшись на резко изменившиеся небеса. ' Черные грозовые тучи, стаей пожирали озорных барашков. Через долю секунды небо стало злобным и враждебным, заглушив собой робкие мольбы жаворонка. Не доброе предчувствие и тоска сжали сердце, Ксения испуганно попятилась назад. Но сзади была сплошная каменная стена, вход на площадку исчез. Ксения в истерике заметалась, но в стене не было ни единой щели, ни единого намека на выход. Сплошная грязно-серая стена, гладкая, словно невидимый великан отшлифовал ее с надлежащей тщательностью и прилежанием.
Ужас сковал ее, не давая сил даже на слезы. Обреченно озираясь на безжизненный камень, Ксения села, обхватив голову руками. И вдруг снизу стали прорываться мольбы, проклятия и дикий хвастливый хохот. В лицо дохнуло жаром, и едкий дым ударил по глазам и ноздрям, заполняя собой легкие. Задыхаясь, Ксения вскочила на ноги. А мольбы и проклятия усилились, заполняя собой все ее существо. Зажав уши руками, Ксения зарыдала, зажмурив от страха глаза. И в тот же миг, какая то неведомая сила больно толкнула ее в грудь и, закрутившись в горько-соленом водовороте, она выплеснулась назад в себя. Забившись в судорогах, Ксения выпустила из себя дикий животный крик…
Ксения медленно открыла глаза, тепло тупо ныло. Превозмогая себя, она села, в ногах спала бледная Дуся. Оперевшись на резную спинку кровати она осмотрелась, ища глазами злополучное ожерелье.
Она увидела его порванное, оно валялось на полу: жемчуг вперемешку с хрустальными осколками. Пораженная Ксения сползла с кровати и стала подбирать жемчужины, с изумлением разглядывая ставшими мутными морские капли: «Жемчуг умер вместе с хрусталем».
Позади послышался легкий деревянный скрип, Ксения оглянулась. Дуся спала, точно так же, как и минуту назад, тихо посапывая, сложив ладошки под голову. Ксения вновь стала собирать рассыпанные осколки. За спиной раздался приглушенный шорох.
- О чем закручинилась, голубушка? – спросил мурлыкающий голос.
- Добродыч, - прошептала Ксения.
- Што стряслось?
- Долго рассказывать, - устало покачала головой Ксения. – Да и поймешь – ли
ты?
- А ты не сказывай, я сам узрю, - и мохнатая лапка прикрыла ей глаза.
Ксения послушно расслабилась, чувствуя мягкое струящееся тепло от маленьких мохнатых лапок, заботливо поглаживающих виски. Сладкий туман обволок ее сознание, очищая от всего негативного, двусмысленного и черного. Тихо вздохнув, Ксения с наслаждением потянулась и уснула, прямо на полу на медвежьей шкуре, среди жемчуга и хрустальных осколков… Испуганный возглас Дуси разбудил ее:
- Ой, матушка, как же ты на полу уснула? Вроде на перине ж почивала!
Дуся помогла ей лечь в постель, укутав одеялом.
- Что случилось с ожерельем?
'- Ох, матушка, хошь верь – хошь нет, но лишь ты бездвижно опустилась на перину, а оно, как брызги разлетелось во все стороны, - скороговоркой пробормотала Дуся.
Ксения кивнула, поудобнее устраиваясь на подушке. Мысли заметались, но гипноз Добродыча не прошел зря. Тревога притупилась, сменившись внутренней силой и уверенностью в себе. Теперь Ксения твердо знала, Русь была в опасности, которая неумолимо грянет, но в чем была ее роль? Не просто же так могучий Перун впустил ее в этот мир.
16
Расстроенный сидел Евпатий в горнице князя Юрия Ингваревича. Не смогли они отговорить Федора от рисковой затеи. Уехал молодой князь тайно под покровом ночи, взяв с собой лишь дружину свою малую.
- Да-а, не ожидал я сего от князя Федора, - тяжело вздохнул старый князь. -
Даже не простился, не испросил благословения отцовского.
- И мне князь Федор ничего не сказывал.
Евпатий поднялся, став мерить шагами скрипучие половицы. Старый князь с грустью наблюдал за ним.
- Эх, ужель князь Федор, надеется, што может заткнуть пасть алчущему
волку! – воскликнул, не скрывая горечи Евпатий.
Юрий Ингваревич молчал.
- Дай, Боже, ему силы, - перекрестился Евпатий.
- Да, Евпатий Никитич, ты прав, давай помолимся, что бы Господь Бог наш,
помог князю Федору в смелой затеи, - встрепенулся старый князь, опускаясь
на колени перед священным образом.
Евпатий молчал, приклонил колено, прося Иисуса помочь другу, ринувшемуся на встречу к самому дьяволу в образе человека. Ах, если бы Великий князь захотел помочь им полками, все иначе было бы. Эх, Русь, Русь сколь над тобой измывались сами же русечи, не заботясь о тебе, видя лишь свои распри и выгоды.
* * *
Тоскливо было на душе у Федора Юрьевича, что-то ждет его за последней заставой. На свой риск и страх решился князь прийти с поклоном в степь к Батыю. Безмерная тревога за родную землю толкнула Федора Юрьевича на такой отчаянный шаг. Но, простившись с отцом, уехал князь Федор ночью, поцеловав лишь сына и жену…
На днях прибежал к ним Куруш Берек, бывший в Булгарии знатным лечцом. Благодаря своему мастерству он остался в живых, лишившись своего богатства и свободы. Береку, по его словам, помог сбежать пленный русеч, с одним лишь уговором, что бы он предупредил князя рязанского о том, что Батый не станет ждать весны, что б вести свое войско на Русь.
Два дня думал совет княжеско-боярский, одни твердили вновь посольство к Великому слать, другие о Михаиле Черниговском говорили, мол, силой он вровень Великому будет, да и к Рязани ближе. Да только так и проспорили два дня, не придя к согласию.
Федора Юрьевича не поддержал даже Коловрат, мол, не гоже к поганому на поклон идти. А князь решил все по-своему, раз супостат сильнее, надо хитрить и даже унижаться, лишь бы не обескровить народ, лишь бы время выиграть…
Снарядив обоз с дарами, и взяв с собой тридцать дружинников пожелавших добровольно идти со своим князем, отправился Федор Юрьевич степь, где гуляет шальной ветер по сухому ковылю и где ждет их всех судьбина двуликая.
Морозный ветер гнал мелкий снег прямо в лицо. Федор подумал о своей Евпраксии. Милое, словно списанное с иконы лицо князю даже померещился голос жены, шепчущий молитву.
Вот и последняя застава. Ночевать решили в ней, а по утру, до восхода солнца вновь в дорогу, уже во владения Батыги. Князь ночевал в доме воеводы Кузьмы Тимофеевича, прозванного в народе Греком. Невысокий, коренастый с большой лысой головой, он по обычаю византийскому каждый день брил подбородок… Изворотливый и немногословный, себе на уме, на рати же храбрый воин, воевода знал о своей кличке, но не обижался, отшучивался: «Мол, не будь греков, не было бы и Руси».
Воевода внимательно слушал князя, не перебивая и не задавая вопросов. Но Федор Юрьевич возбужденно говорил о своем посольстве, словно Кузьма Тимофеевич спорил с ним.
- Сильно веру я питаю в свое посольство. Злато и меха всем любы, может,
хоть не надолго добрыми соседями станем. Ведь нам время выждать
надобно…. Как сказывал еще Владимир Мономах: «Для победы над
супротивником сильным худой мир, лучше доброй войны».
- Да-а, Федор Юрьевич, так то оно так. Да только един Господь Бог ведает,
што у Батыги в голове деется…. Уж больно рискуешь, Федор Юрьевич,
неужто никого другого акром ятя не нашлось, ты же князь, а не посол, -
покачал головой воевода.
- Ты мнишь, што я сего не ведаю? Ведаю, да только ради земли родной я,
Кузьма Тимофеевич, на все пойду, унижусь аки смерд и холоп.
- Так то оно так, да не привычно русечам холопами перед погаными
ходить…. Да тепереча чего уж…, - махнул рукой воевода.
- Прав ты, Кузьма Тимофеевич, но иначе нельзя. Я долго мыслил о сем…,
надо кланяться, ибо к войне мы не готовы, - горько усмехнулся Федор.
Воевода крякнул и звонко хлопнул себя по колену:
- Эх, княже, люб ты мне, словно дитя родное. Давай-ка, выпьем за то, што бы
добрым вышло посольство твое.
- Давай, Кузьма Тимофеевич, - улыбнулся Федор Юрьевич, поднимая полный
вина кубок.
Вновь негромко крякнув, воевода одним махом осушил свой кубок, поставив его на стол, он кивнул князю:
- Доброе вино! Я его в погребе держу еще с позапрошлого лета.
- Булгарское? — коротко спросил Федор, вытирая тыльной стороной ладони
губы.
- Да, хотя лишь бог ведает, с каких земель они его привозили.
- Ну, видать, што из жарких, вон, словно слеза Богородицы, прозрачное, -
заметил Федор Юрьевич. – Эх, жаль, што на Руси ентот самый виноград не
растет.
- Не-е, княже, не мни так. Неужто жаждешь, што бы все смерды спились? Мы
же не греки, водой сие добро не разводим, - раскатисто захохотал воевода.
- - Ну, енто ты и загнул, Кузьма Тимофеевич! – рассмеялся князь удачной
шутке.
Успокоившись, воевода разлил вино и, задумчиво покрутив свой кубок, серьезно поглядел в глаза князю:
- Хочу я тебе Федор Юрьевич, вонт еще што поведать…. Вчера наши языка
приволокли, так ентот нехристь балабонил, будто князь Василий у Батыги
обретается. Ест и пьет в его шатре и отцом величает… Да-а, вонт оно как,
ядрена вошь.
- Не может быть! – вскочил Федор Юрьевич, грозно сверкнув глазами.
- Может, али нет…, - задумчиво покачал головой воевода. – Да только мои
робята его с пристрастием спрашивали.
- Убью Иуду! – в ярости заметался князь по маленькой горнице.
Воевода тяжело вздохнул. Но, решившись, все-таки выпил вино.
- Ну, как, как он на сие решился?!
- Н-да, - пробормотал Кузьма Тимофеевич. – Видать решился, коль содеял. А
ты, Федор Юрьевич, лучше присядь и выслухай меня баламута строго…
князь остановился, с непониманием глядя на спокойствие воеводы, тогда как
в нем все кипело и бурлило в испепеляющей ненависти к предателю.
- Мниться мне, княже, што Батыга схлестнет вас. Я душу его подлую нутром
чую! Так што будь на стороже, хитри, как оборотень с поганым…
Федор угрюмо сел за стол и подперев голову руками, задумался, в словах воеводы была правда.
- И Господом Богом заклинаю тя, вспыльчивость угомони в себе,
приглядись и ежели надобно будет, склони выю в согласии притворном. А
главное обмысли раз десять и со всех боков, прежде чем ответ какой дать.
Не зря сказывают, што он поганый на вопросах своих людей ловит словно
мух. Остерегайся сам, да и воинам накажи, што б по младости, Аль по
глупости чего не ляпнули. Поганые и за взгляд убить готовы.
Федор кивнул и залпом выпил свой кубок. Еще немного поговорив, стали укладываться спать. Князь ворочался, новость о Василии не давала покоя. Брат стал врагом – хитрым и подлым. Горький комок сдавил горло, и бессильная слеза скатилась по обветренной щеке, а за окном зарождался полный опасностей день.
17
Сторожевой отряд возглавлял Неврюй, по степи гуляла мелкая крупка, но закаленные в нескончаемых походах войны не замечали ехидного пронизывающего до костей ветра. Отряд двигался двумя группами, первые –следопыты шли далеко впереди от основного отряда. Через несколько часов следопыты вернулись, рассказов, что недалеко в их сторону движется небольшой отряд Урусов. Неврюй дал знак, и дикая толпа с визгом помчалась на встречу урусам. Скоро показался маленький отряд, но к удивлению монгол, урусы не думали сопротивляться, или бежать. Обескураженные их поведением монголы стали медленно сбавлять ход своих коней.
Русечи кольцом окружили пару саней, настороженно озираясь на грубую, пахнущую дымом, потом и бараниной толпу. Вперед выехал Неврюй и со скрытым интересом спросил, грозно сдвинув мохнатые брови:
- Кто вы? Куда держите путь?
Русечи непонимающе переглянулись. Неврюй в замешательстве оглянулся.
- Эти, собаки, не знают языка избранных, - усмехнулся он. – Кто из вас знает
булгарский? Может, хоть язык бывших соседей они понимают.
Вперед выехал молодой воин с хитрым, задорным блеском в глазах.
- Я немного понимаю их лай, - с поклоном ответил он.
- Ты храбрый Ногай? Но откуда? – удивился Неврюй.
- У меня есть молодая наложница из булгарок. Дочь купца, который теперь за
толмача при уруском князе, - с красивой наглостью улыбнулся Ногай.
- Лишь его дочь? А его золото! – захохотал Неврюй. – Ты смотри, что бы
этот пес не налаял на тебя перед джихангиром, урус у него в милости.
Воины дружно загоготали, ударяя кривыми саблями по круглым, оббитым кожей щитам. Ногай покраснев, тоже улыбнулся, проклиная остроумие Неврюй-бека.
Русечи угрюмо наблюдали за весельем поганых. Коротко переговариваясь, они плотней, сжали свой круг. Но, растолкав сопротивляющихся собратьев, на пол корпуса выехал молодой статный воин в богато-украшенных доспехах. Взглянув на воина, Неврюй машинально отметил, что лицо его смутно знакомо ему. Повернув голову к Ногаю, Неврюй коротко бросил, продолжая пристально разглядывать уруса.
- Спроси, кто они и зачем они здесь.
Ногай перевел. Выехавший вперед воин ответил на правильном булгарском:
- Я князь рязанский Федор Юрьевич. А в вашей земле мы потому, что едем с
посольством к вашему славному хану Батыю.
Неврюй удивленно изогнул брови, такого поворота дел в Орде никто не ожидал. Все были готовы к новому походу и желание Урусов делать мир могло не понравиться очень многим. По возгласам позади себя, Неврюй онял, что его предположение было правильным, но, сдержав довольную ухмылку, он с холодной невозмутимостью спросил:
- Что у вас в санях?
- Это дары в знак нашей дружбы, вашему хану Батыю, - спокойно ответил
Федор Юрьевич.
Неврюй коротко кивнул:
- Хорошо, следуйте за мной, я провожу вас к джихангиру Бату, - повернув
коня на восток, Неврюй приказал своим воинам. – Мантай остаешься за меня,
а ты Ногай поедешь со мной, я хочу поговорить с уруским князем
… Русечи медленно прошли по коридору, обступленному с обеих сторон монголами. Пристально и угрюмо они разглядывали друг друга. Дикие, звериные манеры поганых внушали суеверный страх и русечи мысленно крестились.
Неврюй с интересом наблюдал за уруским князем, теперь он знал, что это брат князя Василия, милостиво принятого Бату-ханом. Вот почему его лицо показалось ему знакомым и если бы не густая рыжая борода уруса, то он бы сразу об этом догадался. Неврюю было интересно знать, почему урусы искали мира? Ведь судя по всему, что он о них слышал, это очень сильный и свободолюбивый народ. Интересно, что решит Бату-хан? Хитрость и изворотливость чингисида была известна всем…. Ну, подарки Бату примет, кто их не любит…. А вот выпустит ли он Урусов живыми?
«Да-а, все-таки эти урусы храбрые богатуры», - с уважением подумал Неврюй о русечах. Сосредоточенные лица, твердые решительные взгляды, устремленные в ветреную снежную даль. Ни один из них не оглянулся назад и не замедлил шаг своего коня.
- Скажи, князь, не боишься к нам ехать? – в упор спросил Неврюй, глядя в
глаза князю Федору.
Федор Юрьевич понял, на что намекает этот грязный пахнущий лошадиным потом, могучего сложения воин. Предательский холодок пробежал по спине, но, не отводя глаз, князь усмехнулся:
- У нас говорят, волка бояться – в лес не ходить.
- Правду говорят, - хмыкнул Неврюй.
«Странные эти урусы!» - подумал Неврюй. «Знают, что могут умереть, но все равно идут».
* * *
Бату удивился, хотя и не подал виду, урусов с миром он не ждал. Остановив нервный переполох, он велел созвать всех чингисидов и знатных сановников, а так же Василия. О том, что посольство возглавляет брат отвергнутого князя, хан уже знал и решил в случае чего стравить урусов… Мир был ему не нужен, уж слишком сильные соседи были эти урусы. В его планы входило укрепиться здесь и создать царство, лишь бы отойти от ненасытного Каракорума. Бату даже придумал название для своего ханства –Золотая Орда.
Когда все собрались, Бату махнул рукой. В кибитку ввели уруского князя, впереди цепочкой шли рабы и, низко кланяясь, ложили перед ханом богатые подарки. Бату прикрыл тяжелые веки, исподволь разглядывая уруса. Сходство братьев было явным. «Их даже можно спутать», - весело подумал хан.
Заметив брата, Василий стушевался и постарался затеряться в пышной толпе придворных. Придворные тоже заметили сходство братьев и тихо зашушукались.
Сделав еще пару шагов, Федор Юрьевич остановился и, прижав руку к сердцу, с достоинством поклонился.
- Я счастлив встречи с тобой, славный воин хан Батый, - ровным голосом
сказал Федор Юрьевич. – И прошу тебя в знак нашего глубокого уважения к
тебе принять эти скромные дары.
Хитрая улыбка заиграла в уголках губ Бату и, в наступившей тишине подозрительно лилейно, прозвучал его голос:
- Я тоже рад тебя увидеть и принимаю ваши богатые подарки.
Федор Юрьевич с достоинством поклонился. Немного помолчав, Бату спросил:
- Расскажи нам, зачем ты пожаловал к нашей кибитке?
- Ты очень мудр, хан, - приветливо улыбнулся Федор Юрьевич. – А пришел я
к тебе, потому что мы соседи, а соседи должны жить дружно и в согласии
между собой.
- О, князь, ты тоже мудр, - зацокал Бату. – Хорошо, ты будешь с нами жить
дружно и в согласии, ну а другие ваши князья? Ведь ваша земля большая, -
ласково проворковал хан.
Федор Юрьевич насторожился, почувствовав скрытый подвох в ласковых словах хана. Но, спокойно взглянув в узкие кошачьи глаза, он четко ответил:
- Я уверен, что, и другие руськие князья захотят жить с тобой в мире. Война
никому не нужна.
«Ну, это ты так думаешь», - хмыкнул про себя Бату.
- Да-а, князь, хороши твои речи, но я хочу послушать другого уруского князя,
- пустил свой козырь хан. – Князь Василий, скажи, что ты думаешь о словах
своего брата?
Федор напрягся, сжав кулаки, он замер, сдерживая свою ярость. Хитрость хана стала ему ясна, но он был готов теперь ко всему. Исподлобья Федор стал наблюдать за Василием, который подобострастно склонился перед Батыем.
Василий мелко дрожал, близость брата доводила его до истерики. Он видел холодную ярость, вспыхнувшую в его глазах, и мурашки ужаса пробежали по позвоночнику, но спокойный голос Бату вывел его из оцепенения.
- Скажи же нам славный Василий – богатур, правду ли говорит князь Федор?
- с заботой спросил хан.
«Иуда, родину на богатура променял!» - с презрением подумал о брате Федор.
Василий словно подкошенный упал на колени перед ханом и в безумстве завопил:
- Не верь ему, о великий! Не верь ни единому слову!
- Ты, что мелешь, скотина! – изумился Федор, возмущенно подскочив к
брату.
Но стражники схватили князя и, заломив ему руки за спину, с трудом опустили на колени перед ханом. Поняв, что он может навредить себе, Федор постарался успокоиться. И лишь нервно ходящие желваки, выдавали его ярость. Василий бился в истеричной дрожи, все стояли пораженные явной клеветой. И лишь один Бату был доволен, все вышло на много лучше, чем он мог бы придумать. Ликуя в душе, он повернул обиженное лицо к Федору:
- Зачем ты обманул меня?
- Я никогда и никого не обманывал, хан, - тяжело дыша, ответил Федор.
- Кхе-хе-хе, - прокашлялся Бату. – Тогда врет твой брат? – ехидно спросил
он. – Скажи, Василий – богатур, ты обманул меня?
- Нет, о великий! – бледнея, пробормотал Василий.
Федор Юрьевич напрягся, поняв, что сейчас решается не только его учесть, но и судьба всей Руси. Увидя, как словно каменное изваяние застыло лицо уруского князя, Бату довольно прикрыл глаза.
- Я верю тебе, Василий – богатур. Ты стал одним из нас и даже больше, ты
стал сыном и другом…. А друзьям я верю, - с мудрым видом важно заключил
Бату. – Ну, а ты, князь, хочешь доказать, что он лжет, - Бату посмотрел на
Федора.
- А, как ты хочешь, чтобы я доказал свою правду, хан? – в тон ему спросил
Федор Юрьевич. – Устрой между нами поединок и пусть божий суд покарает
лжеца.
Василий съежился, гул одобрения прокатился по кибитке. Храбрость уруса покорила воинствующих монгол, но Бату хитро прикрыл глаза и медленно покачал головой:
- Я не хочу проливать кровь, князь. Ведь ты же ищешь мира.
- Да, хан, мы хотим мира.
- Вот и хорошо, - одобрительно улыбнулся Бату. – Если хочешь мира и
хочешь стать нашим другом, то поступи как твой мудрый брат – стань
монголом. А в доказательство своей дружбы подари мне свою жену, а я тебе
подарю в жены самую богатую девушку Орды.
Словно пораженный громом застыл Федор Юрьевич, от наглости поганого. Он понял, что это конец.
- Чего молчишь, князь? – с наигранной наивностью спросил Бату.
- Твое предложение стать монголом очень доброе, хан, а по сему позволь
поведать о нем моим дружинникам, пущай тож поступят, как и их князь, -
спокойно глядя Батыю в глаза, ответил Федор Юрьевич.
«Хитер», - подумал Бату, но, прикрыв глаза, он согласно кивнул:
- Хорошо, пусть говорит со своими воинами, но недолго.
Дружинники встретили его с нескрываемой тревогой. Сбившись в кучку, они не выпускали из рук узд, грязный снег под ногами коней превратился в
густую навозную жижу. Подойдя к ним, Федор Юрьевич почувствовал, как горький комок сдавил горло, в глазах защипали соленые слезы.
- Плохи дела, робята, хан миру не хочет. Вам нужно уходить…. Заклинаю вас
Господом Богом нашем, будьте верны Руси – матушке и сыну моему
княжичу Иоанну Федоровичу. Кто спасется пущай всю правду поведает
князю Юрию Ингваревичу и пусть передаст мой поклон ему и жене моей
княгине Евпраксии Иоанновне. Пущай простят мя, раба господнего. А вас
прошу о мести ворогам. Ну, а ежели станут вас пытать, кто погибель мою
приблизил, отвечайте што Иуда князь Василий, брат мой единокровный.
Молча, понурив головы, слушали воины своего князя. А тот внимательно
вглядывался в знакомые лица:
- Ну, што ж, други, давайте прощаться. Простите, ежели провинился, в чем
1 перед вами, - стараясь скрыть дрожь в голосе, проговорил Федор Юрьевич.
- Ты наш князь и мы положим животы свои за тя, - упрямо покачав головой,
ответил за всех дружинников, еще совсем юный, почти мальчик, безусый
Алеша.
- За Русь – матушку с честью животы сложите, за меня не надобно. Ибо и я за
землю родную готовлюсь принять смерть лютую.
Дружинники молчали, опустив головы и закусив до боли губы. Федор Юрьевич грустно улыбнулся, сердце сжималось от острой боли.
- Простите меня ежели, што не так.
- Бог простит, - тихим гулом отозвались тридцать голосов.
- Простили раз, простите другой раз, - склонив голову, прошептал Федор
Юрьевич.
- Бог простит.
- Простили дважды, простите третий раз.
- Бог простит, - отозвалось эхо.
- Спаси бог вас, братия, тепереча душа моя в покое прибывает. А вы содейте
все, как я велел. Хотя нет, не велю, а молю. И пущай Георгий Победоносец в
обереге вам станет, - обнимаясь по очереди с каждым, наказывал Федор
Юрьевич.
С горькой болью смотрели дружинники, как грязные, кривоногие стражники уводили их князя. Но лишь опустился за ними полог ханской кибитки, помня наказ Федора Юрьевича, воины вскочили в седла. Завязалась короткая, но яростная сечь. И устилая дорогу из лагеря трупами, двадцать пять дали спастись пятерым.
* * *
- Ну, что ты решил со своими воинами? – коротко спросил Бату, наблюдая за
спокойным и внутренне собранным князем.
- Решили, хан, решили. И мниться, што ответ наш те по нутру придется, -
неожиданно улыбнулся Федор Юрьевич.
- Судя по твоей радости, то да… И-итак, вы переходите в нашу веру? - озадаченно спросил Бату.
Этот уруский князь, не мог вот так сдаться. Но как тогда понимать его спокойствие и приветливость. Бату окончательно запутался с этим урусом. Заметив недоумение, написанное на хитром лице хана, Федор Юрьевич рассмеялся:
- Што поганый поймал? Ну, ежели так, то вонт наш ответ нехристям, - и, не
переставая весело смеяться, Федор Юрьевич свернул огромный задорный
кукиш, ткнув его хану прямо в нос.
Ничего не понимая Бату, посмотрел на толмача, но тот испуганно опустил глаза, став моментально пунцовым. И в этот момент в кибитку вбежал взволнованный воин. С криком о пощаде, он упал лицом вниз и провопил:
- Прости и помилуй, о светлейший! Урусы бежали!
Пораженные придворные застыли, тупо уставившись на уруса безумца.
- Ах ты, подлая собака! – в ярости воскликнул Бату, наотмашь ударив Федора
Юрьевича по лицу.
Князь усмехнулся, потрогав разбитую губу.
- Ловко бьешь. А тепереча испробуй мово кулака, - спокойно пробормотал
он.
И в следующую долю секунды, он повалил Батыя на циновку, сжимая холодными пальцами короткую жирную шею. В леденящей нервы тишине, остро резанул по перепонкам пронзительный визг Василия. С резвостью он бросился на спину брата. На помощь ему подоспели стражники и некоторые из придворных. С трудом, оттащив князя от хана, они стали жестоко избивать Федора Юрьевича.
Сартак помог отцу подняться и сесть на подушки. Бату растирал шею, с ненавистью глядя вокруг.
- Хватит! – прохрипел он, жадно ловя воздух.
Сартак громко повторил приказ отца. Толпа избивающих раздалась в стороны, на грязном полу скрутившись калачиком, лежал князь Федор, ободранный и кровавый.
- Он еще жив? – грубо спросил Бату.
Один из воинов склонился над кровавым клубком и, приложив ухо к груди, прислушался.
- Да, о великий, - с поклоном ответил он.
- Приведите его в чувство.
Вылив на князя бурдюк воды, его подтащили к хану.
- Ты умрешь, как мерзкий, подлый шакал! – медленно прохрипел Бату, со
злостью глядя в полные ненависти кроваво-голубые глаза уруского князя.
Усмехнувшись, князь стал перекатывать что-то во рту и вдруг в лицо Батыя брызнула алая с зубной крошкой слюна. Все ахнули, думая, что такого оскорбления Бату-хан не снесет, убьет уруса на месте. Но, оскалившись, хан прохрипел, вытирая с лицо липкий сгусток.
- Ты будешь умирать очень долго.
Бату кивнул стражникам, и те поволокли Федора Юрьевича на улицу в серый степной снег.
Вдохнув свежего воздуха, он попытался встать на ноги, но его грубо толкнули лицом в снег. Тогда лежа, он повернул голову в ту сторону, где всего полчаса назад стояла его маленькая дружина. В снежной грязи валялись несколько мертвых татар. Федор Юрьевич спокойно вздохнул. Он закрыл глаза из тайника мысли возникла его Евпраксия. Подойдя к нему, она заботливо стала промывать его раны, напевая что-то убаюкивающее, на своем родном языке.
Федор Юрьевич не чувствовал, как его волокли к лобному месту, как его привязали к грубой колоде. И лишь когда острая боль пронзила пальцы рук и ног, он тихо, как в бреду прошептал: «Прощай, моя Евпраксия –Прекрасная».
Боль нарастала, давила камнем и душила ледяной удавкой, заслоняя от Федора жизнь. Князь открыл глаза, он не хотел встретить смерть как трус, зажмурив в ужасе кровавые веки. Безумный от боли взгляд уперся в тяжелое серое небо. Начиналась мелкая крупка. Судорога свела изуродованное тело…. Через мгновение все было кончено, храброе сердце рязанского князя остановилось. Но еще долго палач кромсал бездыханные останки.
18
Харюший сидел на куче грязных шкур, закусив кулак с такой силой, что прокусил до крови жесткую кожу на ребре ладони. На щеке застыла одинокая слеза, глаза с отчаянием смотрели прямо, ничего не видя. Смахнув слезу, он вскочил, заметавшись по шаткому, скрипучему полу.
Грязно выругавшись, Харюший подлетел к сидящему в уголке перепуганному Мамеду и, схватив его за край халата на груди, со злостью затряс:
- Ты не брешешь? Не брешешь? Ужель князь Василий погубил брата
родного! — прорычал Харюший.
- Клянусь Меккой! – отбивая дробь зубами, прошептал Мамед.
- Уже ль, правда…. Уже ль …, - упав на колени и сжав виски, забормотал в растерянности Харюший.
- Мамед сам бы не верил, но Мамед все видеть свои глаза, - робко положив
руку на плече другу, сочувственно проговорил Мамед.
- О, Каин, Иуда…, - стиснул зубы Харюший
За стеной послышались голоса и шум шагов. Через несколько секунд шаги удалились и, откинув полог в кибитку, вошел бледный Василий. Окинув едким взглядом забившегося в уголке Мамеда и сидящего на коленях Харюшия, он с ехидством заметил:
- Што, не уж руки у булгарина просишь, уж и на колени пред ним стал.
Передернув плечами и с отвращением взглянув на князя, Харюший зло усмехнулся:
- А-а, вонт и Каин пожаловал.
- Што-о-о! — оторопел Василий.
- Ой, кажись, ему Батыга на ухо стал, - прошипел Харюший.
- Да ты как с господином своим говоришь, смерд, - грозно сдвинув брови,
сделал шаг вперёд Василий.
- Я из свободных, а господином надо мной лиша Господь Бог, - спокойно
ответил Харюший.
- Ах ты, пес шелудивый! – прорычал Василий, поднимая руку для удара.
Но Харюший опередил его, со всей силой опустив кулак на его голову. Легкий хруст и даже не охнув, Василий бесформенной глыбой осел на пол, неестественно подогнув ноги. Растерянно хмыкнув, Харюший пару раз пнул его в бок, но тот не шелохнулся.
- Хм, сдох, - удивленно пробормотал Харюший. – Хм, так скоро…. Ну да
собаке собачья смерть…. Хм, да-а, как пес подох, даже не подравшись, как
воину положено…
' В своем углу тихо заскулил Мамед, затравлено вытаращив глаза на мертвого.
- Ой-ой, Бату-хан велит казнить тебя и меня тоже.
- Правда, - спокойно отметил Харюший.
- Ой, правда, правда, а я умереть не хотеть. У меня дочь скоро подарить мне
внука.
- Ишь ты вспомнил, - усмехнулся Харюший, растерянно почесав затылок.
В словах Мамеда была его маленькая правда. А Харюший воин и смерть был готов принять в любой момент…. Но Мамед хоть и трусоватый, но единственный его друг в этом гнезде змей и ехидн. Харюший сел на свою кучу и задумался.
Мамед робко встал и, подойдя к пологу, выглянул наружу. Лагерь жил своей обыденной жизнью. Кричали верблюды, ржали кони, мычали коровы и посреди этого бедлама жили люди. Вечный скрип кибиток был у них в крови вместе с едким горьковатым дымом костров. Они искренне не могли понять людей живущих за высокими стенами и широкими земляными валами, ограниченных в пространстве. В то время как впереди были привольная степь и свежий ветер.
Вслушавшись в звуки вечернего лагеря, Мамед довольно поцокал. Подойдя к Харюшию, он присел рядом, поджав ноги:
- Ай-й, аи, долго думать, Харюший, - покачал головой Мамед.
Харюший с интересом посмотрел на него.
- Ну, сказывай, што удумал, лис хитрый.
- Ты должен бежать и все сказать свой князь, - высокомудренно заключил
Мамед.
- Енто добрая мысль, - кивнул Харюший. – Да токмо как?
- Не спешить, я тебя немного учить, - важно улыбнулся Мамед. – Слушать
внимательно, ты взять у мертвый пайцза и тебя все пускать на все дорога. А
меня вязать сильно, сильно…
Харюший с восхищением посмотрел на щуплого булгарина: «Вонт нехристь, до чего додумался!» Хоть Харюший и был готов принять смерть, но умирать молодым ему не хотелось. Ведь он не успел прославить свое имя, ни даже родить детей…
- Н-да, н-да, - протянул он, вновь почесав затылок. – Ну че, попытка не пытка.
- Слава, Аллаху! – возвел руки вверх Мамед.
- Лишь обскажи, што енто за пайцза?
- Это ханская печать. Бату – хан дать ее князь Василий, как большой милость.
С этой печать любой может ехать по владениям монголов куда хотеть. И
любой монгол должен помочь владельцу пайцза конем, пища, ну всем, всем.
Харюший внимательно слушал, а Мамед увлекшись, продолжал наставлять его:
- Ты главное взять халат князя.
- Еще чего, - передернул плечами Харюший.
- Аи, аи, - покачал головой Мамед. – Ты надо одеться, как монгол.
L Да не могу я с мертвеца! – поморщился Харюший.
- Я тебя понимать, но открой свой ум. Князю больше не надо, а тебе надо, вот ты и брать. Пусть мертвый, но твой бог тебя будет охранять.
- Да уж, - пробормотал Харюший.
Но, немного подумав, все же подошел к мертвецу. Перекрестясь и сплюнув через левое плечо, он стал осторожно снимать халат…
Мамед обойдя вокруг и оценивающе разглядывая его, довольно поцокал языком.
- Аи, богатур, совсем монгол! Главно помнить, делать важное лицо и
показать пайцза…. Ну, теперь можно меня вязать, лишь сильно, сильно, што
бы Бату – хан мне верить.
- Ладно – сь, не боись, сие я добре ведаю деять, - грустно усмехнулся
Харюший.
Подойдя к Мамеду, он хлопнул его по плечу, дружески улыбаясь:
- Да хранит тя твой Аллах, Мамед, ты добрый друг.
- Пусть и тебя хранить твой Иешуа, - часто моргая короткими ресницами,
растрогано ответил булгарин, пожимая огромную ладонь русеча.
Харюший связал Мамеда его же поясом, заткнув тряпкой рот и правдоподобности ради, поставил ему парочку синяков, хорошенько выкачав по грязному полу. Пнув на прощание мертвого Василия и, нахлобучив на глаза островерхую монгольскую шапку с разлетающимися краями, он тихонько выскользнул в ночь.
* * *
Кузьма Тимофеевич рассеянно слушал заутреню. На душе у воеводы скребли кошки, он машинально крестился вслед за священником, отцом Аверием. Мысли воеводы плутали вокруг князя Федора Юрьевича. Посольство еще намедни должно было вернуться, но не одна душа не появилась с восточной стороны. Степь поглотила всех.
Позади раздался тихий оклик и одновременно загудел колокол, прервав монотонное бормотание отца Аверия. В поднявшейся суматохе Кузьма
Тимофеевич отыскал глазами сотника Борислава, тот молча кивнул. Перекрестясь, Кузьма Тимофеевич стал пробираться к выходу.
- Што стряслось? – коротко спросил он у Борислава.
- В степи всадник. По одежде видать, што нехристь.
- Вонт оно што, - нахмурил брови воевода. – Дюжину на встречу. Да зри, што
бы живым взять.
Через несколько минут маленький отряд галопом выезжал из ворот. Воевода поднялся на крепостную стену, пристально глядя на спокойно приближавшегося всадника. Недоброе предчувствие сжало сердце, в голове стучали слова князя Федора: «Ежели не я, то хто тогда? Кому – то надобно возглавлять посольство».
Всадники сближались, но татарин не поворачивал назад в степь, а наоборот поспешил на встречу русечам. Прищурив глаза, воевода внимательно впился в татарина, что-то было не так в его осанке, в том, как он сидел в седле. И лишь когда дружинники встретили его и татарин быстро слез с коня, воевода понял, что к седлу был привязан человек, который безвольно свалился на руки подбежавшим дружинникам…
Сидя в горнице за столом, Кузьма Тимофеевич угрюмо слушал «татарина»
- Харюшия. Рядом на сдвинутых лавках лежал раненый воин из дружины
князя Федора Юрьевича, над ним суетился отец Аверий, бывший еще и
единственным лечцом во всей заставе.
Харюший тоже был ранен стрелой в плечо, но терпеливо ждал своей очереди, устало, прислонившись к теплой стене…
Закончив свой рассказ, он залпом выпил налитый воеводой кубок. Отец Аверий тихо шептал молитву, воевода зло смотрел в окно, упрямо сдвинув брови.
- Дружинника, где нашел? – скрывая дрожь в голосе, немного резко спросил
он.
- В двух поприщах от заставы. Над ним уж воронье кружилось. Чудом не
замерз, я ейго ели растормошил.
- Да-а, - тяжело вздохнул Кузьма Тимофеевич. – Ну, а тя как ранило?
- А-а, - махнул здоровой рукой Харюший. – Енто когда из лагеря выехал, так
прямо на ихней сторожевой отряд напоролся. Я им печатью Батыгиной трясу,
а они лопочут по-своему, ну не хрена не ясно! Ну, я и дал коню под бока,
лишь меня и зрели…. Да ишь, сучка-стрела, хоть на излете, ан все едино
достала.
Воевода кивнул:
- Што далее деять мнишь?
- К князю Юрию Ингваревичу жажду притечь.
- Не боязно? – хмыкнул Кузьма Тимофеевич.
- Нет, воевода. Не моя вина, што князь Василий такой тварью уродился. А
ежели по правде, то я и не ведал, куда он вел меня, а когда узрел, уж поздно
было.
- Да-а, - понимающе протянул Кузьма Тимофеевич.
- Эх, Кузьма Тимофеевич, я бы ентих поганых своими дланями как крыс
подушил, если б в силах моих… Я же вонт ентими очами зрел всех их
сердешных. Как трава скошенная лежали по всему лагерю. И по степи…. Эх,
а головушка святая на колу возле кибитки Батыгиной… Я нарошно мимо
повернул того места лобного, а как узрел, так все жилы во мне остыли. И
поклялся я перед мучеником нашим Федором Юрьевичем и перед самим
Господом Богом выйти живым и мстить нелюдям за муки русечей, -
Харюший всхлипнул и, опустив голову на стол, прохрипел. – Ох-ох, бедная
головушка на копье и ветер косы треплече…
К нему подошел отец Аверий и, заботливо положив руку на здоровое плечо, мягко развернул к себе:
- Давай-ка, я рану промою, да пластырь лечебный наложу.
Харюший послушно дался раздеть себя и уложить на лавку рядом с раненным дружинником. Вздохнув, он устало закрыл глаза.
- Ну, што отче, - то ли спросил, то ли отметил Кузьма Тимофеевич.
- Чего уж тута, воевода, - вздохнул священник. – Долг христианский
исполнить надобно. В вечеру отпевать мучеников будем…. Ох, жаль, жаль
князя Федора Юрьевича.
- А об Василии, што мыслишь?
- Анафема, Каину! – грозно сверкнул глазами священник.
- Да-а, ну тогда пойдем сзывать вече, да гонца к князю слать, - поднимаясь
из-за стола, заключил воевода.
- Пойдем, пойдем, Кузьма Тимофеевич. Воинам покой надобен, велю никого
не впускать, пущай почивают.
Воевода согласно кивнул.
После вече, сразу же началась панихида. Маленькая церковь была переполнена, люди стояли, преклонив колени. В глазах у мужей была злая решимость отомстить врагам лживым и подлым, бабы тихонько всхлипывали, прижимая к себе ребят. Их скорбные очи – горе были устремлены на пресвятую Богородицу, в мольбе за детей и мужей…. Гудели колокола…. А где-то высоко под куполом парила надежда вечная и свободная от оков земных.
19
Огромными хлопьями медленно кружил снег. Второй снег после первого торопливо растаявшего в липкой осенней грязи. Евпатий быстрым ходом скакал в Рязань, сзади немного отстав, верхом на Друге Ксения. Она с ловкостью лихого наездника держалась в седле, лишь изредка с опаской поглядывая под копыта коню. Несколько уроков Евпатия не прошли зря и, Ксения даже влюбилась в лошадей, грациозных, чутких и преданных. Небольшой отряд дружинников сопровождал их.
Рязань была наполнена тяжелым колокольным звоном, дрожью бившем по венам. Настоящее горе было на лицах встречных горожан. Княжеский стяг был перевязан и не развивался на холодном ветру. Черное, горькое горе 'зловещей птицей опустилась над древней Рязанью.
Ксения съежилась от охватившего ее нервного озноба, как же ей хотелось заголосить, по-простому, по-бабьи, но слез не было. Они жгли глаза, но освободить ее от своей горечи не хотели. Она сглотнула желчный ком, она одна знала с твердой уверенностью, что ожидает Русь. Знала, но не могла помочь, не могла защитить от поругания, позора и страдания. Не могла закрыть собой от двухсотлетнего рабства перед диким жестоким ордынцем…
Глядя на освещенный яркими лучами морозного солнца княжеский терем, Ксения ясно представила его охваченным терпким пламенем. Сплошной громадный костер вместо города и стоны и мольбы гибнущих в адском жаре. Ксения шарахнулась назад, подняв на дыбы Друга, слишком явственно ощутила она на себе жар пламени. Лицо больно ныло, словно от ожога. Евпатий с тревогой оглянулся на жену, но Друг уже успокоился, повинуясь маленькой руке.
Войдя в хоромы, они разошлись, Ксения поспешила на женскую половину, Евпатий в думную горницу, где в одиночестве сидел старый князь. Юрий Ингваревич сидел на княжеском стольце в грубом рубище. В руках он держал раскрытую библию, но он не читал. С отчаянием он смотрел прямо перед собой, ничего не слыша и не замечая.
Евпатий прокашлялся, Юрий Ингваревич вздрогнул и мутным взглядом уперся в него.
- Здравствуй, князь, - дрогнувшим голосом поздоровался Евпатий.
- Здравствуй и ты, Евпатий Никитич, - поднимаясь, ответил князь, протягивая
руки на встречу.
Обнявшись, мужчины молча постояли, всхлипнув, Юрий Ингваревич отстранился.
- Ох, не послушался Федор. Не помыслил о сединах моих, о сыне малолетнем
и жене молодой. Положил живот за отчизну.
- Видать, на то воля Господня, - робко вставил Евпатий, не в силах смотреть
на боль Юрия Ингваревича.
- Может и так… – князь грустно улыбнулся. – Ан все едино, … ох, как тяжко
мне, Евпатьюшка! Словно камнем грудь сдавило – не продохнуть. Добро,
хоть ты сразу ж ко мне притек.
- Как гонец от тя прибег, так мы с боярыней и поспешили, - помогая сесть
князю на столец, ответил Евпатий.
- Енто добро, што твоя боярыня к княгине Евпраксии поспешила, а то она
сердешная будто умом тронулась, мечется, как птаха в силках и все Федора
кличет. Зреть не в мочь, - покачал головой князь.
Евпатий вздохнул, он подумал о жене. Неожиданно для себя он представил ее на месте Евпраксии, но передернув плечами отбросил от себя леденящую душу мысль. Помолчав, Юрий Ингваревич стал рассказывать Евпатию о гибели князя Федора, но, немного подумав, он позвал слугу.
- Поклич ко мне Харюшего, - коротко приказал он. – Пущай все те сам
перескажет, - уже обращаясь к Евпатию, закончил князь.
Евпатий кивнул. Тихо постучавшись, вошел измученный, серый Харюший, пЪклонившись, он замер в ожидании.
- Поведай все заново воеводе Коловрату.
Харюший вновь поклонился. Юрий Ингваревич молча махнул рукой, указывая на лавку. Вновь поклонившись, Харюший сел и перекрестившись, начал свою горькую повесть…
Ксения ужаснулась, когда, оттолкнув мамок, она вошла к княгине. В лучах заходящего солнца, под цветным венецианским стеклом в разноцветных бликах, прямо на полу сидела Евпраксия. С растрепанными волосами, посыпанными золой, в порванной сорочке, она качалась в трансе, что-то напевая заунывное на своем родном, уже почти забытом языке древней Эллады. На звук шагов Евпраксия подняла голову, нежные тонкие черты покрывали глубокие царапины.
- Пошто ты пришла? – сиплым от слез голосом спросила княгиня. – Я
отвержена богом!
Ксения сглотнула, нужные слова застряли в горле и поэтому она с материнской нежностью, притянула к себе Евпраксию.
- Не надо, Евпраксия, бог здесь ни при чем, - сдерживая слезы, прошептала
Ксения.
- Да-да, бог здесь ни при чем. Енто я виновата, - оттолкнувшись, запричитала
Евпраксия. – Краса моя сгубила мужа мого, сокола мого ясного.
С дикой яростью она начала хлестать себя по лицу, рвя в клочья сорочку. Мечась по светлице, княгиня кричала в исступлении, ломая руки.
- Ой, Федоре, господине! Ой-ой-ой, горе мне, горе! … Вороны да псы степные
рвут тело твое белое, головушку милую. А меня рядом нет и не было, што б
омыть раны твои смертельные. Ой, Федоре, Федоре!...
Евпраксия в изнеможении опустилась на пол, всхлипывая. Ксения села рядом и обняв подругу, стала успокаивать.
- Не надо, родная, не надо. У тебя же сын. Твой и Федора. Подумай о
Иоанне…
- Ой-ой, бедная моя сиротинушка! Без отца, без опоры!... А все краса моя
виною! Из-за нее брат брата сгубил. Все Василий окаянный, души моей
губитель. Он, он!... Ой горе мне! – с тоской взвыла Евпраксия.
Ксения гладила подругу по плечам и растрепанной голове. Евпраксия всхлипывала и нервно дрожала. Ксения осторожно подвила ее к лавке, и сев рядом стала успокаивающе гладить по руке.
Во дворе уже давно царствовала ночь. Все так же падал снег и нажимал мороз. Евпраксия отрешенно смотрела в окно.
- Тебе чай пора? – хрипло спросила она.
- Хочешь, я останусь?
Евпраксия отрицательно покачала головой.
- Езжай домой. У меня на родине говорят: «Дружить с вдовой – забрать себе
ее слезы».
- Не говори глупостей! – возмутилась Ксения. – Ты моя подруга и у тебя
страшная беде. Я не могу оставить тебя одну.
- Не пужайся, я так те благодарна. Езжай домой, будь с Евпатием Никитичем,
- устало вздохнула молодая княгиня.
- Хорошо, но завтра я вновь приеду, - обнимаясь на прощание, улыбнулась
Ксения.
Евпраксия кивнула. Закрыв за собой дверь, Ксения повернулась к Милке:
- Вели принести княгине еды и питье, но лишь отвар ромашки и мяты,
никаких квасов и сыт. И прошу тебя, Милка, не своди с нее глаз.
- Хорошо, Ксения Николаевна, как нянька не отойду ни на шаг, -
поклонилась девушка.
Кивнув, Ксения стала спускаться вниз, к ждавшему ее мужу.
* * *
Было далеко за полночь, Евпраксия вздохнула, открыла глаза, сев, настороженно огляделась. На лавке под изразцовой печкой спала Милка, озорно трещал сверчок. Евпраксия прислушалась, где-то глухо заржал конь, гулко хлопнула дверь, дробно прогромыхали тяжелые шаги. Евпраксия затравленно уставилась на дверь, сжавшись от ужаса, она резко натянула на себя одеяло. «Пошто никто не кличет тревогу? Ведь Батыга уже здесь!» -истерично подумала княгиня. Она посмотрела на безмятежно спящую Милку, грозно сдвинула брови: «Спят, все спят! А где мой сын? Где Иоанн? Надобно найти Федора и спасти Иоанна!»
Оглядываясь на спящую девушку, Евпраксия приоткрыла дверь и выскользнула в коридор. Легким ветерком она промчалась к светелке сына. У двери никого не было и Евпраксия возмущенно фыркнула: «Скоты, лишь дрыхнуть ведают! А княжича охранить не кому!»
Евпраксия тенью мелькнула в дверях спальни сына, Иоанн спал, раскинув ручки и ножки, румяный и сладкий от сна. Возле резной колыбельки на маленьком стольце спала нянька. Ее рука сжимала спинку колыбели, готовая в любой миг качать ее. Евпраксия нежно улыбнулась, глядя на милую, озорную мордашку. Словно почувствовав присутствие матери, малыш открыл большие, обрамленные пушистыми ресницами глазки и весело засучив ножками, протянул ручки. Склонившись, Евпраксия взяла сына на
руки и, поцеловав, прижала к себе. Колыбель дернулась и нянька не просыпаясь, машинально покачала ее, монотонно пропев: «Баю, баю, баю-ю».
Княгиня напряглась, судорожно прижав сына, но нянька спала, неосознанно покачивая колыбель. Тихонько скрипнув дверью, Евпраксия вышла. Босые ноги бесшумно скользили по полу, остановившись у бокового окна, Евпраксия распахнула его. Створки звонко стукнулись об грубые деревянные стены, стекло мелко задребезжало, резкий ветер больно хлестнул в лицо. Евпраксия замерла, вглядываясь в ночь, малыш заворочался, ища тепла. И вдруг в ночной сиплой пелене возник бледный, прозрачный Федор. Сини губы чуть слышно прошептали: «Прощай». И он стал удаляться, растворяясь во мгле.
- Федоре-е-е! – дико завизжала Евпраксия.
Иоанн испугано заплакал, обхватив мать ручонками за шею. На лестнице раздались тяжелые шаги и острый звон блях бахтерца. Из-за двери выскочила перепуганная Милка.
Евпраксия затравленно попятилась к окну, ветер сдавил холодом все тело, но, преодолевая свой ужас, она пробормотала:
- Куда же ты, Федоре, обожди нас с Иоанном. Обожди нас…, мы с тобою жаждем быть. Батыга уже здесь…. Обожди нас, Федоре.
Вскрикнув, Милка бросилась к княгине, с другой стороны спешил дружинник. Безумно сверкнув глазами, Евпраксия вскочила на узкий подоконник. Иоанн заплакал и, словно почувствовав опасность, стал рваться из рук матери. Но Евпраксия крепче сжала его и, косо взглянув на приближающихся, бросилась вниз.
20
Бату равнодушно смотрел на ледяное тело Василия, возле которого, распластавшись лицом вниз лежал толмач Мамед. Сзади переглядывались Субедей и Ксврюй, безразличным полукругом стояли воины из охраны джихангира. Прикрыв медные веки, Бату кивнул Неврюй:
- Похороните как монгола. Толмач пусть живет, еще нужен будет.
Неврюй почтительно поклонился:
- Да, джихангир – Бату.
- Да хранит тебя Сульде и всемогущий Аллах, - благодарно всхлипнул
перепуганный Мамед, не смея поднять головы с грязной циновки.
Бату коротко кивнул, важно развернувшись, он вышел из кибитки. Едкий ветер хлестнул в лицо, Бату невольно поморщился, поплотней укутавшись в шубу, подарок рязанского князя.
- Ну, что скажешь, Субедей-богатур?
- Зима идет, джихангир-Бату, надо начинать поход, - спокойно ответил
старый воин.
- Ты, как всегда прав, Барс степей. Пора поставить Урусов на колени и пусть
поможет нам Сульде.
- Да будет с нами дух твоего великого предка, солнцеподобного Чингиз-хана,
- кивнул Субедей.
Уже поздно вечером наслаждаясь кумысом, Бату глубокомысленно рассуждал, прикрыв тяжелые веки.
- Странное племя – эти урусы… Слуга убил господина не из-за богатства,
власти, славы и даже не из-за женщины. Что скажешь Азиз Али?
- Они слишком любят свою землю, - заметил старый мудрец.
- Но разве те другие, павшие у моих ног не любили свою землю? Вспомни
гордых горцев, - возразил Бату.
- Да-а, ясы сильный народ, но все же урусы другие.
Бату кивнул, медленно потягивая кумыс, он задумался. Легкая тень меланхолии омрачила плоское лицо, подавив на миг жизнелюбие и напористость хитрого хана: «А вдруг ничего не получиться и в этой холодной лесной стране его ждет смерть». Но через долю секунды сомнения ушли: «Нет, он победит этот странный народ. Пусть его и не сравнить с изнеженными обитателями востока, это даже к лучшему. Урусы – достойный противник».
Азиз Али внимательно наблюдал за Бату и, заметив его минутную пассивность, подбадривающее сказал:
- У каждого есть в жизни три пути. Вот и перед тобой Бату тоже сейчас три
дороги. Какую выбрать решать одному тебе. Первая дорога – вернуться назад
в Каракорум. Вернуться покорителем многих племен и царств, в солнечном
сиянии славы, благословенным тенью великого предка. Но ты вернешься в
Каракорум, станешь простым смертным, потому что вокруг тебя будут яд,
кинжал и интриги. Ты сам знаешь, что чингисиды тебя боятся, а раз боятся,
то и ненавидят…. Вторая дорога для тебя – это остаться здесь в привольной
степи. Основать свое царство, которому не будет равных во времени. Но тут извилистой тропинкой появляется третья дорога, смысл которой вытекает из второй. Потому что если ты решишь остаться здесь, то за спиной у тебя будет сосед. Но только это они сейчас, как заплаты на халате бедняков, но ты же знаешь седую историю Бату. Какое бы царство не было бы слабое, в конце концов, появш'си. Сильный человек, который соберет пальцы в кулак, а кулак всегда бьет больно.
Бату усмехнулся, тонкий намек таджика он понял:
- Мы думаем одинаково, учитель. Мы победим этих псов-урусов, пусть это
будет самый трудный поход за всю мою жизнь.
- Да, Бату, ты прав, - довольный его догадливостью, кивнул Азиз Али.
Оставшись один, Бату устало потянулся, кликнув мальчика-раба, коротко приказал:
- Что-то я проголодался, принеси мне горячие манты.
Поклонившись, мальчик попятился к выходу. Через пять минут, хан жадно насыщался, наслаждался каждым кусочком. А за пологом кибитки стояла ночь первого декабря 1237 года. Неясные бархатные снежинки заботливо укутывали землю, ткя затейливый узор на бескрайних просторах степи.
* * *
Евпатий отрешенно смотрел в окно, так он сидел уже целый час. Ксения подошла и присев на корточки, прижалась щекой к большой руке мужа. Он вздрогнул, их глаза встретились, одинокая слеза скатилась по щеке Ксении. Эта слеза вернула Евпатия в мир настоящего и он явственно осознал, что в своей боли он не одинок. Они одно целое не только в радости, но и в горе.
Евпатий поднял Ксению с пола и, посадив себе на колени, обнял, уткнувшись в хрупкое плече жены. Ксения обхватила его за плечи, целуя жесткие непослушные волосы…
Во дворе раздался шум, резкий говор и нетерпеливое ржание коней. Евпатий поднял голову, Ксения мягко отстранилась, взглянув в окно. Во дворе стояли воины, в одном из них она признала боярина Гостяту. Евпатий нахмурился, раз сам Гостята пожаловал к нему, то видать что-то серьезное стряслось в Рязани. Крякнув, Евпатий виновато улыбнулся жене и, поцеловав в лоб, стремительно вышел на встречу княжескому гонцу.
Они чуть не столкнулись лбами в длинном коридоре. Гостята запыхавшись, отскочил в сторону.
- Што стряслось? – вместо приветствия воскликнул Евпатий.
- Князь на совет кличит! От Батыя послы прибыли, - на одном дыхании
выпалил Гостята.
- Еду. Обожди лиша малость, Гостята Петрович, боярыню упрежу, пущай не
волнуется, - скороговоркой выдохнул Евпатий, разворачиваясь назад.
Гостята понимающе кивнул и побежал во двор. Евпатий на ходу кликнул Прошку, велев готовить дружину.
Ксения в тревожном ожидании смотрела на мужа.
- Послы от Батыги в Рязани. Еду на совет, - волнуясь, сказал Евпатий.
Ксения кивнула. Сжав ее в объятиях, он торопливо пошел к выходу. Как застывшее изваяние Ксения стояла, вжавшись в дверной косяк. Спазмы сжимали горло и остро кололо сердце, вот и в ее дом ворвалась беда. Дробный топот коней, вывел Ксению из шока, она подбежала к окну и, глотая жгучие слезы, смотрела в след удаляющейся дружине.
В светлицу робко вошла Дуся, увидя плачущую госпожу, она ласково стала ее успокаивать. Всхлипывая, Ксения прижала к глазам платок, но неожиданно предательски возникшая из ниоткуда усталость заставила ее сесть на столец. Тупо заныл низ живота и волной нахлынуло огромное чувство голода «Что это со мной?» - удивилась своему организму Ксения. Но голод требовательно засосал под ложечкой, в животе заурчало, хмыкнув, Ксения усмехнулась.
- Дусенька, принеси мне чего-нибудь вкусненького.
- Чего же ты жаждешь, Ксения Николаевна? – немного удивленная таким
поворотом, спросила девушка.
- Ну, пирога какого-нибудь сладкого и сметаны крынку, - с жадностью,
глотая слюну, ответила Ксения.
Кивнув в полупоклоне, Дуся поспешила на поварню.
Ксения с жадностью набросилась на сдобный пирог, щедро обмакивая его в сметану. Дуся отвернулась, сделав вид, что поправляет на столе скатерку…
Часы тянулись в медленном унынии, отослав Дусю, Ксения стала укладываться спать, мужа все еще не было. Неожиданно в окно пару раз что-то стукнуло. Вздрогнув, Ксения застыла у кровати, мурашки пробежали по спине. На порывы ветра стук похож не был, но кто, или что могло стучать в ее окно? Ведь ее горница была на втором этаже двухъярусного терема. Стук повторился. Призвав всю силу воли, Ксения чуть слышно спросила:
- Кто там?
- Я Раба, послана мудрой Макошей к тебе с вестью, - раздался скрипучий
голос.
- Что-о? Ну ни хрена себе! – ошарашено охнула Ксения. – А разве могучий
Перун не испепелил тебя? – поинтересовалась она.
- Да, но тепереча я дух, ибо в наказание за грех мне до скончания мира
суждено служить Мокоше.
- То есть, ты приведение? – коротко спросила Ксения.
- Ты верно меня нарекаешь.
- Хм, но если так, то ты можешь проходить сквозь все.
- Да, но велено спросить твоего позволения.
- Хм, хм, это еще почему? – заинтриговано поинтересовалась Ксения.
- Ибо Перун укротил мою госпожу, доказав, што муж более жены.
- А-а, ясно…, ну ладно, входи, - кивнула Ксения.
И лишь она произнесла последнее слово, как сквозь окно в горницу втиснулась грязно-серое, бесформенное облако. Ксения захлопала глазами, приведений она представляла иначе.
- Да-а, видок у тебя, однако, - протянула она.
- Я ведаю, - грустно поскрипел голос. – Но да будет те ведомо, што в
человечьем обличьи я была одной самых красных дев на Руси.
- Да-а…, ну тогда за что тебя так? — поинтересовалась Ксения.
- Я согрешила, супротив закона богов. Я породила чудище, нареченное
Кикиморой.
- Ну – и – ну, - выдохнула Ксения.
Легенду о возникновении Кикиморы она знала. А теперь видела последствие пагубной страсти девушки к огнедышащему змею.
Облако колыхалось, меняя свою форму, Ксения печально улыбнулась:
- Ну ладно, что мне передает твоя госпожа?
- Мне велено те передать волю и решение Мокоши: «С сего дня твоя
судьбина решена, и те отпущено времени тута не более чем до новой луны».
- Что-о? - не веря своим ушам, задохнулась Ксения, но облако
всколыхнулось и бесследно растворилось в окне.
Пораженная Ксения снопом рухнула на постель, все еще не в состоянии отдышатся. Грудь сдавила огромная ледяная глыба. Мысли беспорядочно мелькали, перемешиваясь и нагромождаясь друг на друга…
Свечи догорели и потухли, но Ксения отрешенно смотрела в пустоту перед собой. Всю ночь она просидела, вслушиваясь в тихий скрип снега во дворе, настороженно вздрагивая от малейшего шороха. Измученная острой болью она знала, что никто и ничто теперь не в силах избавить ее от неминуемой разлуки с единственным родным человеком на земле.
21
Юрий Ингваревич внимательно вглядывался в лица князей и бояр, сторонников и скрытых супротивников. Собрание почтительно замолчало, ожидая, что же решит князь. Юрий Ингаревач устало прикрыл глаза, за последние несколько дней он еще больше осунулся, посерел и поник. Зрачки старого князя не отражали свет, но что было еще страшнее, так это то, что старый князь не хотел жить. Но Юрий Ингваревич держался, держался смертельно раненый в душу, потому что не мог, не смел, оставить в страшный час свою кровинушку Рязань. Князь тяжело вздохнул:
- Ну што ж, братия русечи, што ответим Батыге?
- Што тута примысливать, по ушам нехристей, да коленом под зад, - сверкнув
глазами, воскликнул молодой князь Ингварь Святославович Пронский.
Юрий Ингваревич слабо улыбнулся, горячесть и прямота пронского князя располагала к себе, хоть и была по-детски наивна. Князь вгляделся в тревожные лица, остановившись на Андрее Ингваревиче, князе Муромском. Меньший брат кивнул и, поднявшись с лавки для солидности, прокашлялся:
- Да, князь и брат, хоть и молод по годам сыновец наш, князь Ингварь
Святославович, но мыслит разумно. Мешкать нам нече, надобно собирать
полки.
Князья и бояре одобрительно загудели, соглашаясь со словами Муромского князя. Юрий Ингваревич кивнул и, повернув голову, обратился к еще одному брату:
- Ну, а што ты мыслишь, брате Роман Ингваревич?
- Полки, полками, - с сомнением покачал головой князь коломенский. -
Надобно свои грады и вотчины укреплять. Во граде всегда отсидеться
можно.
Собрание зашумело, зашушукалось, переглядываясь и косясь на князя коломенского. Евпатий хмурился, Коломна давно посматривала на Владимир. И даже сейчас перед опасностью нависшей над княжеством, князь Роман в точности повторил слова Великого князя.
Юрий Ингваревич переловил косой взгляд Евпатия. Прокашлявшись, старый князь поднял ладонь, призывая к тишине. Собрание затихло, настороженно зыркая глазами.
- Ну, а што мыслишь ты, Евпаний Никитич?
Бояре многозначительно переглянулись, род Коловратов издревне был приспешником князей рязанских, ну а дружба Евпатия и покойного князя Федора была известна всем. Бояре с интересом ждали ответа от воеводы. Евпатий поднялся, чинно поклонился князю и всему собранию.
- Буду, краток, - немного резко начал он. – Самим нам рать не выстоять, а за стенами отсиживаться – толку мало будет. А посему надобно скликать все
княжества на рать. И ежели не соберем длань в кулак, то от тыканья пальцем
толку не станет, а лишь туга одна.
Вновь поклонившись Евпатий сел. Тишина нависла тяжелой стеной, мужи сопели, обмозговывая правдивую речь воеводы.
Молчание прервал старый князь:
- Добро молвил, Евпатий Никитич. Будем слать послов к Великому князю и к
Михаилу Черниговскому. Ольговичи не слабей Мономашичей будут, да и
Чернигов ближе Владимира…, - князь немного помолчал. – Ну, што ж,
господа бояре, кого послами пошлем?
Бояре зашептались, но через несколько минут довольные затихли, придя к общему согласию. Поднялся дородный боярин Дружина Жирославович и, поклонившись князю, с важной медлительностью погладил покрытую редкой сединой бороду:
- Спаси бог тя, князь Юрий Ингваревич, за честь собранию выбрать послов…
Мы тута помыслили малость и порешили што во Владимир к Великому
надобно послать Евпатия Никитича Коловрата, - и боярин поклонился
воеводе. – Ибо он муж, ведающий в делах княжества и Великий его хорошо
помнить должен. Во Владимире не единожды бывал.
- Доброго посла порешили, Дружина Жирославович, - кивнул Юрий
Ингваревич. – Евпатий Никитич за Рязань и правду завсегда стоял.
Евпатий с уважением поклонился Совету:
- Спаси вас бог, за вельми великую честь радеть перед Великим князем за
княжество наше.
- Ну а кого к Михаилу Всеволодовичу решили?
- В Чернигов посла лучше князя Ингваря Святославовича не сыскать, - важно
продолжил боярин. – Земли его с Трубчевском граничат, вековой вотчиной
Ольговичей, а соседи они добрые енто всем ведамо.
Но в выборе боярском была хитрая уловка, князю Михаилу лестно будет, что к нему послом князь, а к Великому боярин хоть и воевода. А значит и помощь быстрей придет из Чернигова, чем из Владимира, который не раз уже подводил Рязань пустой болтовней.
Послы по очереди получили благословение епископа Долмата и сразу же отправились в свои дружины. Молодой князь в тот же вечер скакал по направлению к Чернигову, отослав, матери в Пронск гонца с весточкой о себе. Евпатий решил на час заехать домой, поговорить с женой самому.
* * *
Ксения в мутном окне увидела скачущую галопом дружину и мужа впереди. Сердце екнуло и скачками покатилось вниз, накинув на плечи шерстяную шаль, Ксения ураганом бросилась на встречу Евпатию.
Долгожданное появление хозяина всполошило челядь. Слухи о татарах разнесся по усадьбе, лишь только боярин Гостята въехал во двор. И два дня нервозность не покидала людей, заполняя собой терем и все службы.
Холопы и челядь собрались в центре двора с тревогой и жадностью слушая последние вести. Ксения и Евпатий стояли на крыльце, переговариваясь в полголоса.
- Возьми меня с собой, - просительно заглядывала в глаза мужу Ксения.
- Не могу, ладушка. Мы по несколько поприщ в день гнать будем. А дороги
сама ведаешь по лесам, да болотам мещерским до самой Москвы, - ласково
обнял жену Евпатий. – Но и ты тож долго не жди, ладушка, я уж велел
верным людям все добро в тайные места свозить…
Ксения уткнулась в плече мужа, закусив до боли губы. Ну, как ему рассказать, что неумолимая Макоша отвела им так мало времени. Чуть больше месяца остается у них, а они расстаются в спешке и неопределенности.
«Ну нет, мой родной! Пусть отправляются обозы с добром в тайные места без меня», - решительно подумала Ксения, решив ехать за мужем, без его согласия…
Она всех поторапливала, срываясь, то на крик, то на слезы. И челядь спешила, понимая свою хозяйку. Уже были согнаны в тайные места стада коров, овец и табун молодых лошадей. И даже куры и гуси в огромных коробах перекочевали в лесные дебри. Вот уже и последние сани с добром из терема догружались. Видя спешку боярыни и смерды из соседних весок стали собирать свои пожитки, пристраиваясь к боярским возам…
Ксения устало присела на холодную убранную кровать, горница была пуста, словно бесстыдно оголенная молодуха. Хлопотливая Дуся даже прибрала пучки трав придававших горнице вкус лета и душистого луга.
- Уходишь? — Ксения вздохнула от неожиданности.
Она растерянно оглянулась, в горнице никого не было.
- Ты же ведаешь, што мы людям не являемся, - с иронией заметил
мурлыкающий голос.
- Прости, я забыла.
- Ох, люди, люди, - проворчал домовой.
- Добродыч, я не хочу уходить.
- Я ведаю, но Макоша все уже порешила.
- Это правда, - вздохнула Ксения.
- Да ты не спереживай, мы то с тобой еще свидимся.
- То есть? – не поняла Ксения.
- Не одни боги вечны, - довольный хмыкнул домовой, мурлыкая.
- О-о-о, протянула Ксения.
- Ну ладно-сь, бывай здорова, - и мягкая невидимая лапка коснулась ее щеки.
- Бывай и ты, Добродыч, - смахнула слезу Ксения.
На рассвете двое всадников выехали из опустевшей усадьбы. Не молодой воин и еще безусый с печальными глазами юноша, в котором лишь близкие знакомые могли признать боярыню Ксению Николаевну Коловрат. Воин, сопровождавший ее, был Прокша Степанович, оставленный Евпатием для охраны жены.
22
Евпатий угрюмо наблюдал за бессмысленной боярской перепалкой, вспыхнувшей после его речи. «Акромя своей калиты не че не зрят! Всюду выгоду ищут», - зло подумал он о владимирских боярах. Великий князь стукнул кулаком по подлокотнику богато изукрашенного резного стольца. – Хватит, господа-бояре! Зрю на вас и не вериться, вы же не новгородцы необузданные. Отбрости прю свою, лихо на Русь прет, а вы хуже баб глотки дерете, - бояре притихли, гневить Великого себе дороже. – Давайте лучша примыслим, чем Рязани помочь можем, - уже спокойней закончил Юрий Всеволодович.
Бояре задумались. Слова попросил воевода Петр Оследкжович. 1 – Примысливать тута не ча…, - воевода немного выдержал паузу. – Кожен день дорог, надобно полки на подмогу Рязани слать. А самим тоже готовить полки, скликать ратников под копье, да и грады наши укреплять и всем нужным запасать.
Бояре зашушукались, одни согласно кивали головой, другие возмущенно переглядывались, трясти калигой вновь им придется, а не князю.
Юрий Всеволодович усмехнулся в усы, довольный речью воеводы. Еще час Дума спорила, но, в конце концов, решили, как и говорил воевода Петр. В Рязань слать два полка с князем Всеволодом Юрьевичем и воеводой Петром Оследюковичем во главе. А так же слать гонцов в Суздаль к брату Ивану, в Переяславль-Залеский к Ярославу и к сыновцам Александру в Новгород и к Василько в Ростов. Полкам решено было выступать в конце седьмицы.
Евпатий простился с Великим князем и под утро, лишь открылись Золотые ворота, поскакал со своей дружиной на Смоленск и Чернигов, решив дать клич под свой стяг охочех людей из бояр, посадских и даже смердов.
* * *
Ксения с наслаждением потянулась, тело ныло от беспрерывной езды. Мелаша заботливо накрыла ее лоскутным одеялом, Ксения счастливо улыбнулась. Через несколько секунд она уже крепко спала, положив ладошку под щеку. Вздохнув Мелаша стала укладывать детей, за столом хмурые и озабоченные сидели Иван и Прокша.
Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда Ксению разбудил сытый аромат щей. Она села, в желудке громко заурчало. Ксения усмехнулась, в последнее время она готова была есть целые сутки, да и постоянная сонливость просто изнуряла до изнеможения.
Мелаша хлопотала у печи, повернув распаренное жаром лицо, она кивнула. Ни детей, ни мужчин в избе не было. Выставив горшок с варом, Мелаша обтирая лицо села на лавку.
- Как почивалось? – светясь искренностью, улыбнулась она. – Кушать, поди, хочешь.
- Угу, я целую тушу наверно съем, - подмигнула Ксения.
Она с жадностью набросилась на щи, обжигаясь, нелепо оттопыривала губы и дула. Затаив улыбку, Мелаша рассказала, что ее Иван и дружинник пошли к церкви, где скликают вече. Ребята тоже увязались за ними, и даже Настасья вопреки ее слову ушмыгнула следом.
- И в кого уродилась, - жаловалась Мелаша. – Строптивая девка от сей поры,
а што-то далее будет.
- Да не переживай, возраст у нее такой.
- Ну-ну, от горшка два вершка, а тож учить меня жаждет.
- Ну, что ты право, - улыбнулась Ксения. – Она умная и послушная девочка.
Еще немного поговорив о детях, Мелаша стала сплетничать о знакомых и о последних событиях в округе. Ксения с интересом слушала, она соскучилась по этим простым людям. На душе было сладковато-тоскливо. «Я 'вернулась домой, в прошлое», - мелькнуло в голове.
Мелаша на мгновение замолчала, но, тряхнув головой, хитро ухмыльнулась.
- Ой, ведала бы ты, как Елисей опечалился, когда тя боярин увез. Бабы
сказывали, што он уж чуть руки на себя не наложил. Грех то какой, -
перекрестилась Мелаша. – Да бог миловал…, подался в Москву, в дружину
князя Владимира. А сколь девок по нему сохнет… Да-а, добрый жених и чем
он те не угодил.
- Ох, Мелаша, ты все за старое, - смеясь, погрозила пальцем Ксения.
Оставшись еще на одну ночь у Мелаши и Ивана, Ксения наконец-то по настоящему выспалась за последние несколько дней спешки, галопа и мороза. Для нее радушные хозяева истопили баньку, где они с Мелашей безжалостно хлестали друг друга березовыми вениками, а после пили квас, наслаждаясь каждым глотком…
Мороз немножко спал, но все же снег звонко хрустел под ногами коней. Лес был прекрасен, восхитительно нежно украшенный пушистыми голубоватыми хлопьями. Немного впереди треснула ветка, из густого орешника сиганул заяц. Ксения успокаивающе потрепала Друга по холке. Конь скосил умный глаз на хозяйку, тревожно раздувая ноздри, но ласковая рука и тихий спокойный голос успокоили его. Ели приметная тропинка извивалась среди сугробов и деревьев. Вот поворот, еще один и перед Ксенией открылась одинокая избушка с покосившимся крыльцом, укутанная искристым снежным покрывалом…
Баба Хелена поджала губы, горькая складка перерезала морщинистый лоб. Рассказ Ксении отдавал желчью на судьбу. Да, вот она беда нежданная и негаданная, тучей надвигающаяся на них. Выслушав ее до конца, старуха что-то пробормотала и, накинув на себя тулуп, кряхтя, вышла в сени. «Старуха сильно сдала», - покачала головой Ксения. Баба Хелена вошла, в руках она держала свою заговорную чашу.
- Бери ее себе.
- Но я не умею ею пользоваться, - возразила Ксения.
- А она и не для тебя, - Ксения удивленно изогнула бровь. – Да, да, ты и толики не взяла моих знаний.
- Но-о…, - оторопела Ксения.
- Ну, зашептывания и заговоры не в счет, - усмехнулась баба Хелена. – Енто
для чада, коего ты под сердцем носишь. Дитя, избранное Перуном.
Словно пораженная громом застыла Ксения, как она была слепа! Ведь даже семилетняя школьница из ее времени знает, что постоянная тошнота, сонливость и безмерный аппетит, первые признаки беременности.
Баба Хелена хмыкнула.
- Уже-ль не ведала…. Хм, хм, да-а, девонька… Ладно, внемли мне, - Ксения
послушно села на лавку, заглянув в зеленые глаза. – Мню, што ты ведаешь о
том, што Макоша вскоре вернет тя назад в твой мир, - Ксения угрюмо
кивнула. — Разлука будет тяжкой, но што бы не стряслось, храни свое дитя, в
нем благодать наших богов и спасение людей. Чаша для него. Она станет
ему для учения и делов, когда придет его время.
- Это будет мальчик, - прошептала Ксения.
- Ну, сие я не ведаю, - улыбнулась баба Хелена. – Когда мыслишь далее в
путь?
-Ну, завтра вернется из вески Прокша Степанович, так сразу и в путь.
- Добро, лишь в Москве с пару деньков обождите.
- Ладно, - пожала плечами Ксения. – Раз ты так советуешь.
Через два дня они были в Москве. Как Ксения не спешила, но, помня совет бабы Хелены, решила задержаться еще на день. И не зря, вечером в Москву прискакал Харюший, грязный, голодный, в порванном татарском платье. Горькой, страшной для русечей была его весть. И голосила Москва, и гудели в надрывной тоске колокола – Батыга проклятый осадил Рязань.
Услышав эту новость, Ксения в холодной ярости сжала кулаки. Да она знала, что так будет, и подсознательно ждала этого с самого своего выезда из усадьбы мужа, но ее беспомощность была хуже смерти. Ужас охватывал Ксению при мысли об участи Рязани и всей Руси. В воспаленном мозгу всплыли давно прочитанные слова летописца «… И грянуло на Русь испытание огнем, мечем и позором…».
23
Юрий Всеволодович последний раз обговаривал с воеводой Петром, сыном Всеволодом поход к Рязани. На столе лежали свитки с чертежами земель владимирских и рязанских. Стояла глухая ночь, в дверь постучали. В проеме появился перепуганный и растерянный ключник Великого князя Светозар.
- Прости, Юрий Всеволодович, вестник из Рязани.
- Зови, - князья и воевода тревожно переглянулись.
Светозар склонился в полупоклоне и, отойдя в сторону, пропустил потрепанного вида воина. Упав на колени перед Великим князем, воин нервно воскликнул. –' Прости, Юрий Всеволодович, у меня злая весть.
Князь нахмурился.
- Сказывай.
- Батый Рязань осадил.
- Што?! О, Иисусе! – в разнобой прокричали мужчины.
В горнице нависла минутная, полная растерянности тишина. Рязанец стоял на коленях, не поднимая головы. Юрий Всеволодович шатаясь, побрел к своему столу.
- Как сие сталось? – чуть слышно выдохнул он.
- Да уж седьмицу назад, как обступили проклятые.
- Да ты по ряду-то сказывай, - подбодрил рязанца воевода.
- Хорошо… – поклонился воин. — Батый прислал послов толмача, сановника и
бабу, она у них шаманкой кличется. Ну, вроде наших волявов и ведунов,
лишь злая и дикая, как тварь. Ну, а после того, как воевода Коловрат к тебе с
посольством потек, Юрий Всеволодович, послы батыевские тож назад
засобирались. Ну, а на слова Батыевы рязанцы дали достойный ответ: «Мол,
когда нас не будет, тогда все и возьмете, а дань платить позорную мы не
будем». Ну, вот татарва и подступила, аки саранча к Рязани, сжигая и убивая
на своем пути.
- Ну, к стене еще подойти надобно, - заметил князь Всеволод.
- Прости, князь, но я малость жил средь них норов, малость ведаю. Они не
ведают ни чести, ни милосердия, даже среди своих. И ежели им дадут приказ,
то они ж по своим трупам на стену полезут. Да к тому ж у них есть дивные
орудия стенобитные, пороками кличутся…
- Да-а, - мрачно вздохнул Великий князь. – Ну, а ты то, как выбрался из
Рязани?
- Так, я лопотать пару слов по ихнему ведаю, правда, за толмача не сойду, но кое-чего могу. Да и платье у меня ихнее.
- Постой, постой! Уж не князя Василия ты гриденин? — воскликнул князь
Всеволод.
- Прости князь, но предателя, да еще повинного в смерти родного брата, я за
господина на мню, - сухо отрезал Харюший.
- Да ты што, я без умыслу. Не твоя вина, што господин твой таков оказался, покачал головой Всеволод.
Оставшись один, Великий князь весь остаток ночи простоял в молитве, обращая залитое слезами лицо к покровителю гнезда их Дмитрию Солунскому. Но святой воин молчал, тяжело опустив копье на рисованную землю. В сухих глазах святого князю мерещилось осуждение. Как же он был, слеп в пирах и охотах, не желая зреть надвигающую беду. А ведь рязанцы еще летом просили Булгарии спомочь. Ох, гордыня непомерная! Ведь бывалый же воин!... Да и после Булгарии, как он решил весны ждать для похода на Батыя. А ведь Коловрат просил по осени рать скликать…
Плечи Великого князя задрожали, и глухие рыдания вырвались из могучей груди правнука Мономаха.
* * *
Ксения дремала возле Друга в конюшне, укутавшись в теплое душистое сено. Но сон был прерывистый, нервы, натянутые до предела не давали расслабиться. В очередном прорыве из сна, Ксения увидела Прокшу поправляющего попону на Друге. Потом откуда-то из далека мелькнули обрывки фраз. Ксения подняла голову, Прокша разговаривал с Харюшием. Заметив, что она проснулась, он заботливо кивнул:
- Спи, боярыня, спи, во дворе еще ночь.
- Евпатия Никитича здесь нет?
- Нет, - покачал головой Харюший. – Я у челяди дознался, воевода еще
намедни через Смоленск в Чернигов отбыл с дружиною.
Ксения кивнула, вновь опускаясь в объятия сна. Харюший и Прокша стали в полголоса советоваться.
- В Смоленск ехать не стоит, боярина все едино не застанем.
- Да, Прокша Степанович, надобно двигать на Чернигов, там и князь Ингварь
Святославович должен быть.
Выехали они до светла, лишь открылись городские ворота. Ксения согласилась с воинами об их дальнейшем пути. И вот трое всадников быстрым галопом растворились в серой от дымков метелице. Ксения в последний раз оглянулась на величественный, спокойный город. Снег мешал смотреть, назойливо лепя снежинки прямо в глаза. Впереди показался высокий берег Клязьмы, кони стали идти медленнее, неуверенно прощупывая копытами наст возле берега. Ксения задумалась, Владимир был похож на белого лебедя, хрупкого и прекрасного. Слезы невольно навернулись на глаза. Ксения знала, что центром Руси Владимир уже никогда не будет. Еще немного и сердце Северной Руси забьется в предсмертных судорогах. Смертельно раненая птица выживет, но никогда уже не станет гордой и величественной. Русь будет медленно, но все же востовать из черно-кровавых руин пожарищ. Русь поднимется для борьбы и в решающей схватке победит безжалостного степного стервятника. Но во главе уже не будет лебедь, победителем станет напористый и смелый сокол.
Впервые увидев ту первую Москву, Ксения испытала все уничтожающий восторг. Да, это обнесенная деревянным частоколом с земляным рвом и двухъярусным княжеским теремом большая деревня, была родней и милей громадного мегаполиса. Сравнивая обе Москвы, она восхищалась людьми создавшими все это. Простые лица с тревожным ожиданием в глазах, Ксения вздохнула, Москву ожидает участь Рязани. Ей стало обидно за всю Русь, за то, что этим простым людям придется умереть и некому будет отомстить за их гибель. Вся Русь будет в крови.
* * *
Почти третьи сутки отряд продвигался вперед, лишь изредка давая короткий отдых коням. Евпатий спешил, до Рязани оставалось с десяток поприщ по зыбким трясинам и льду замерших рек. Дозорные сообщали о пожарищах на местах весок и посадов. Смерть царила на земле, смертью пропах воздух и снег.
Михаил Черниговский в отличие от Великого князя сразу поставил под копье полк и в сопровождении своего воеводы Кирилла Иванковича послал с Евпатием. В Чернигове остался князь Ингварь, которому Михаил Всеволодович собирал еще два полка. Из Смоленска с Евпатием шел боярин Добромысл Изяславович со своей дружиной, а так же присоединялись посадские и мелкие бояре из обоих княжеств.
Лес спускался прямо к реке. Снег был чистый, отливая хрустальной белизной. «О светло-светлая и украсно-украшенная земля русская! Што-то ждет тя впереди», - с грустью думал Евпатий. Солнце клонилось к закату, войско осторожно стало переходить реку, рассыпавшись по льду. Собравшись на берегу, молча построились в боевой порядок. За маленьким леском была Рязань. Через час вернулся сюрожевой огряд. Воины прятали глаза, в которых отражалась злость, отчаяние и боль.
- Што? – с тревогой спросил Евпатий.
Выехавший вперед смоленский боярин Добромысл тяжко вздохнул:
- Татарвы нигде нет…. Но… и Рязани нет.
- Как нет?!
Вокруг стояли воины, переглядываясь, они растерянно перекидывались словами. Через пару минут все были в седлах и мчали в сторону леска…
Пораженные они стояли перед тем, что еще недавно было красивой славной Рязанью. Кругом трупы и обгоревшие руины, даже храмы были сожжены. И лишь безобразные скелеты печей острыми осколками упирались в небо.
- Даже-сь баб и детей не помиловали, изверги, - перешептывались воины, и
злые слезы сверкали в глазах.
Евпатий вздохнул, пряча глаза от дружинников. Впервые в жизни в один миг он испытал на себе всю людскую боль и ужас. Холодные мурашки судорожно стиснули позвоночник, охватив льдом сердце, Евпатий со стоном опустился на колени.
- О, Рязань, прости нас! Простите и вы, мученики божие! – Евпатий с хрустом
сжал кулаки. – Простите, што поздно пришли спасти вас от Батыги. Чаяли
вам слезы оттереть… Ан нет уж тут, ни стонущего, ни плачущего, ни жен
вопиющих, ни отроков, ни младенцев, все вкупе мертвы лежат!... – Евпатий
закусил губы, сдерживая рыдания.
Боль сплотила воинов, соединив их в одно громадное сердце. И в этом сердце живой волной всколыхнулась ненависть.
- Братия, с нами Господь бог! Веди нас боярин на Батыгу проклятого! – резко
прозвучал чей-то возглас.
- Веди-и-и!
Евпатий поднялся с колен, он изучающее вглядывался в суровые полные справедливой мести лица. Воины открыто встречали внимательный взгляд 'воеводы.
- Да будет воля ваша. И пущай Батыга трясется, Рязань ему до скончания
века мерещится будет.
- Веди-и-и нас, - ответили воины, потрясая кулаками и мечами. – Веди-и-и!
- Евпатий Никитич, по христиански схоронить бы мучеников, - предложил
Кирилл Иванкович.
- Да-а, добре бы было, - кивнул Евпатий. – Снаряди людей, может в лесу, кто
уцелел.
- Прости, Евпатий Никитич, - возразил боярин Добромысл. – Воины устали, а
впереди рать.
- Да, хоронить много, но сие то единственное, што мы в силах пока сотворить
для убиенных, - покачал головой Евпатий.
- Добро, ну тогда с восходом, сумрак вже.
- А вонт енто добрая мысль. Собираем людей, ночевать в лесу будем. Есть у
меня одно местечко тайное.
Тысяча семьсот всадников растянувшись цепочкой по одному, молча входили в лес. Евпатий внимательно вслушивался в глухую тишину. Снег ритмично хрустел под конскими копытами, сквозь мохнатые ветви острым серпиком блестела луна. Молодой месяц входил в силу, набирая медленно форму правильного блина.
Еще два часа пути и перед глазами измученных дружинников открылась поляна, обнесенная высоким, в два человеческих роста, дощатым забором. Воины удивленно загудели. Евпатий поехал по кругу к воротам.
- Ефридич, отворяй, - громыхая по кованым воротам, крикнул Евпатий.
За воротами послышался тихий шепот, залаяла собака, скрипнул снег. Вновь шепот, вновь скрип снега и, наконец, сочный густой бас спросил:
- Кого нелегкая в ночь принесла?
- Отворяй, Ефридыч, отворяй, - усмехнулся Евпатий.
- Ах, ты Господи Иисусе! Пресвятая Дева Мария и святые угодники радостно
загудел Ефридыч.
- Ты што енто порешил всех святых перечислять, - грозно рявкнул Евпатий,
подмигивая воинам.
Дружинники загоготали, чем привели в еще большое замешательство бормочущего старика.
- Уже-сь, Евпатий Никитич, уже-сь. Митяй, забодай тя комар, - начал
распекать кого-то Ефридыч. – ты, што у нужника истуканом застыл!
Подтягивай портки и допоможи енти чертовы врата, отпереть.
В ответ послышалось сопение и пыхтение, которое вновь позабавило дружинников. Но, наконец, со страшным скрипом ворота медленно разошлись и усталая, голодная и холодная дружина лавиной хлынула во двор.
Четверо человек сидели за грубо обтесанным столом в узкой грязной горенке, скорее похожей на монашескую келью, чем на мирскую светлицу. Длинная зимняя ночь приближалась к концу, но мужчины мрачно слушали 1 Ефридыча.
Ефридыч еще довольно-таки видный мужик. Грудь колесом и с полной выправкой воина имел лишь один недостаток. Он ходил, опираясь на палку, в одной из ратей ему Булавиной перешибло ноги. Кости срослись, да только об блестящем бахтерце он уже и не думал. И даже ездить верхом, не скрипя от боли зубами, у него не получалось. Евпатий оставил его у себя ключником, доверив свое хозяйство в дремучих местах.
Горьким был рассказ ключника Ефридыча и подстать ему все угрюмей, становились лица трех славных витязей земли русской.
- Не уж-то никто не спасся? – не то с надеждой, не то с горечью спросил
боярин Добромысл.
- Из самого града навряд, - покачал головой Ефридыч. – Они же всю округу
словно саранча заполнили, все вески окольные и монастыри пожгли.
Смердов под Рязань согнали, а наш православный где-ж по своим бить
будет…, - мелко закрестился Ефридыч.
- Про боярыню мою ничего не ведаешь? – с нескрываемой тревогой
выдохнул Евпатий.
- Ведаю…, Митяй сказывал, што она за тобой вдогонку побежала…. В
Рязани ее точно не было.
- Как, одна? – изумился Евпатий.
Бояре весело переглянулись, а Ефридыч довольный хмыкнул.
- Пошто одна, она Прокшу в охорону взяла. Да и сама в мужское платье
переоделась.
Ключник погладил седеющую бороду с чувством выполненного долга. Евпатий облегчено вздохнул: «Слава те, Господи! Спаслася лада моя».
24
Ксения ласково похлопала Друга по крупу, конь довольно зафыркал, тряхнув головой. В сарайчике стоял теплый дух овса и сена. Кони дружно хрустели в кормушках. Ксения поправила на Друге попону, подбросила сена Гнедку Харюшия и с наслаждением опустилась на кучу сена под стеной. Терпкий запах конского пота и сена щекотал нос, Ксения чихнула. За стеной послышался говор и заунывное скуление, похожее на вой шакала. Ксения насторожилась, предусмотрительно спрятавшись за дверью. Дрожащими руками она вытащила из-за пояса ясский кинжал, который, уходя ей, оставил Прокша.
Дверь, глухо охнув, соскочила с петель, кони испуганно взбрыкнули, возмущенно зафыркав и кося глазами. Ксения затаила дыхание, до боли, в пальцах сжимая кинжал. Леденящая волна ужаса захлестнула ее естество, ноги предательски подкашивались. И в следующее мгновение что-то с визгом грохнулось на земляной пол. Отскочив и пронзительно закричав, Ксения взмахнула кинжалом.
- Боярыня, Господь с тобой! – перехватил ее руку Харюший.
- Ох, это вы, - выдохнула Ксения, из холода бросаясь в жар.
Позади Харюшия спрятав улыбку в усах, стоял Прокша, не высокий смуглый восточного типа мужичек в островерхой меховой шапке, тулупе поверх яркого халата.
- Могли бы хоть крикнуть, что это вы, - пробормотала она, отступая в
сторону. — А это кто?
На полу злобно зыркая глазами, с закрученными за спиной руками лежала женщина. Грязная, с лохматыми прядями волос, в соболиной шубе. Сколько ей было лет, невозможно было понять по сухому, плоскому, морщинистому лицу.
- Енто, - Харюший махнул рукой. – Ведьмука Батыева, они ее шаманкой
кличут.
С интересом, разглядывая шаманку, Ксения села на свое место на кучу сена под стеной.
- Проходи, Мамед, - кивнул Прокша, взявшись навешивать дверь.
Харюший пнув ногой шаманку, подошел к своему Гнедку. Мамед присел на корточки рядом. Наконец, Прокша закрыл дверь.
- Экий увалень…, - покосился он на Харюшия, тот в ответ весело
ухмыльнулся, показывая крепкие белые зубы. – Че молчишь, давай сказывай
боярыне всю по ряду.
- А че я?
- Да у тя язык ловко подвешен, - крякнул Прокша, подходя к своему Ярку.
- Добро,- приосанившись, вновь сверкнул белозубой улыбкой Харюший. – Да
больно-то и хвастать не чем, - он с уважением поклонился Ксении. – Ну,
сколь мы уж ходили, уж порешили восвояси идти, но Прокша Степанович
хруст и говор усек. Ну, мы с тропки прыг-скок за кустики орешника, зрим,
едут трое. Зрим добре, а енто татарва. Ну, Мамеда я сразу спознал, чай вместе неволю делили. Ну, одного на месте порешили, а ведьмуку вонт притащили. Лишать живота бабу не в привычках русечей.
- Куда они ехали?
- Нас Бату слать в Чернигов, сказать княз, что бы он платить дань Багу, -
подал голос Мамед.
- Ни хрена себе, - пробормотала Ксения. – Ну, а где сейчас сам Батый?
- Идти к Владимир.
- Ишь куда его поперло, - сплюнул Прокша. – Владимир зреть возжелал.
- постой, постой, Прокша Степанович, - нахмурилась Ксения. – Скажи-ка,
Мамед, а что с Рязанью.
Зачем она спросила? Судьбу Рязани она знала и все-таки хотела услышать от живого свидетеля. Мужчины растеряно переглянулись, сняв шлем, Прокша в замешательстве почесал затылок. Ксения поняла, что воины не хотят ее расстраивать. Она мрачно кивнула:
- Ясно.
- Прости, боярыня, - склонил голову Прокша. — Мы не хотели тя волновать.
Мамед нам все на разу поведал.
Ксения глотнула тошнотворный комок и прикрыла глаза, стараясь сдержать слезы: «Мне очень больно». На полу заворочалась связанная шаманка, скосив бегающие глаза на Ксению, она дикой скороговоркой что-то забормотала. Ксения удивленно приподняла бровь. Мамед прислушался и моментально, став бледным, как призрак, испуганно с суеверным ужасом он прошептал:
- Она колдовать на госпожу.
- Ах ты, стерва! – вскочил Прокша и, схватив женщину за шиворот, с
яростью стал ее трясти.
- Оставьте нас, - коротко приказала Ксения, не сводя глаз с шаманки.
-Но, боярыня…
- Оставьте нас.
Нехотя, мужчины пошли к дверям.
- Ежели што, мы будем рядом…
но Ксения не ответила. Скинув с головы шапку-ушанку, она распустила волосы и, сузив до больной рези глаза, холодно усмехнулась. Шаманка продолжала свое проклятие, извиваясь в трансе. Приблизив свое лицо вплотную к безумным глазам, Ксения прошептала.
- Заткнись.
Шаманка зло взвизгнула.
- Что-о понимаешь, тварь, - ядовито хмыкнула Ксения.
Она чувствовала, как внутри нее родилось справедливое зло. И оно хотело на свободу.
- Думаешь меня своим колдовством взять? Хрен те в зубы…. Ну, ничего,
сейчас ты узнаешь всю боль людей загубленных вами. Ты пройдешь через
мою боль…, - Ксения медленно опустилась на колени и, не сводя глаз с
мутных зрачков татарки, зашептала. – Перун могучий! Перун мудрый!
Перун сильный и справедливый! Напитай меня ядом, злостью, болью народа. Напитай меня горечью всех поколений живущих на земле русской!
Ксения стала качаться в такт своим словам, не сводя холодного взгляда с шаманки, затихшей и как-то безжизненно сникшей. Затянув побольше воздуха в легкие, она резко вскочила на ноги и, выхватив из-за пояса кинжал, наклонилась над шаманкой. Та тоскливо взвыла, затравленно глядя на блестящие в редких солнечных лучах лезвие. Ксения грозно цыкнула и рывком перерезала лыковую веревку. Отбросив кинжал в сторону, она схватила шаманку за лохматые пакли и подтянула к своим глазам: - Перун, я полна боли, злости, слез, и горечи. Я полна ядом бед русечей. Пусть мой яд войдет в эту женщину. Пусть ее душа наполнится ядом, а жизнь станет адом!
Шаманка жалобно заскулила. Ксения почувствовала, как сила злая и горькая, полная немого отчаяния стала выходить из нее. Мелкие, яркие молнии вспыхнули в ее глазах, в следующий миг шаманка завыла, давясь рыданиями и беспомощно рвя на груди полосатый халат. Она забилась в диких судорогах, извиваясь и пуская кровавую пену. Ксения устало отпрянула назад, равнодушно глядя на мучения татарки. Через несколько минут шаманка затихла, с неестественно вывернутыми суставами рук и ног, почернев и с безумным ужасом в нелепо выпученных раскосых глазах.
* * *
Бату хмурился, испуганный лепет гонца раздражал. Вновь ночью напали на их обоз, перебив пятьсот доблестных воинов. Джихангир поежился, от морозного ветра не спасала шуба или может это был ветер в его сердце. Ветер тревоги и смутной подсознательной мысли, что зря он пошел на Урусов. Да, он брал их города, сжигал вески и рушил храмы, но они мстили, возникая из неоткуда и растворяясь в бесконечных дремучих лесах. Да, не зря мудрый Азиз Али предупреждал, что этот поход будет решающим для Бату и потому самым трудным. Жаль, что старик так нелепо ушел в мир предков.
Не обращая внимания на дрожащего у ног его коня гонца, Бату повернулся к Бурендею:
- Скажи-ка, Бурендей-богатур, как называется то осиное гнездо, где
приобщился к предкам дух мудрого Азиз Али.
- Переяславль, джихангир, - поклонился Бурендей.
Бату кивнул. Ему не хватало спокойного, нельстивого таджика. И зачем старик поехал с переговорщиками. Стрела уруса пронзила его прямо в сердце. Бату вспомнил, что готов был расплакаться, когда тело Азиз Али четыре воина на руках принесли к его кибитке. Так больно ему было лишь, когда он потерял отца, подло убитого на охоте. В сердце джихангира всколыхнулась волна ненависти к гордым, свободолюбивым урусам. Он сотрет их с лица земли, и даже их бог не спасет их от его ярости.
- Сын мой, - Бату обратился к Сартаку. – Могучему Барсу-Субедею все еще нездоровиться?
- Да, отец, он в своей кибитке. От него не отходит лекарь Ляо-Кэ.
- Я хочу навестить могучего Барса, - разворачивая коня, кивнул своей свите
Бату.
Растерянный гонец без устали бил поклоны, целуя след от копыт коня джихангира. Он был счастлив, одновременно веря и не веря, что грозный Бату-хан даровал ему жизнь, простив недобрую весть о ночном налете на обоз.
Бату велел всем оставаться за пологом кибитки, он хотел побыть с Субедеем наедине. Он бодро вошел к больному. Субедей дремал среди шелковых китайских подушек накрытый соболиной шубой. Рядом держа его за запястье, сидел скрестя ноги маленький худощавый китаец. Увидя хана он с достоинством склонил голову, не вставая и не отпуская руку больного.
- Что скажешь, Ляо-Ке? – Бату ловко сел напротив китайца.
- Если Субедей-богатур будет меня слушаться, то еще долго будет встречать
зарю.
- Хм, а поточнее?
- У больного жар от открывшейся раны. Спадет жар, пройдет болезнь. Но
больной не хочет выполнять советы врача…. В каждом человеке есть Инь и
Янь, добро и зло всегда борются между собой и потому под солнцем
существует равновесие. Так и человек в себе…
- Ну, ты еще про Кун-фу-цзы расскажи, - насмешливо улыбаясь, повернул
голову Субедей, моргая пустым правым глазом.
- Ну вот, я же говорил, - обижено поджал губы китаец.
- Я уважаю тебя Ляо-Кэ, но зеленый чай пить все равно не буду. – Для
монгола первое лекарство пенящейся кумыс, а не горькая отрава дома Цянь.
Бату прикрыл глаза, стараясь скрыть веселый огонек. Ляо-Кэ осуждающе покачал головой, покоритель Поднебесной задел его за живое. Он смеялся над многовековой мудростью, которая была ему просто недоступна.
- Позвольте мне откланяться.
- Да, Ляо-Кэ, иди, - кивнул Бату. – И не обижайся на Субедей-богатура, у
больных свои причуды.
Ляо-Кэ ловко согнулся в поклоне и бесшумно удалился, оставив хана и его полководца наедине. Субедей приподнялся, оперевшись на подушки, изуродованная щека дергалась в нервном тике.
- Я уже слышал последнюю новость.
- Уже успели доложить, - нахмурился Бату.
- Не сердись, Бату, я же все-таки твоя правая рука.
- Ладно, - хан погладил куцую бороду. – Лучше расскажи, как ты?
- Как старик, - печально усмехнулся Субедей. – Старые раны стали
открываться слишком часто.
- Раны – это твоя честная слава, а годы – украшение для головы воина.
- Да, Бату, годы украшают голову, но не тело, - пошутил больной. – Ну,
хватит о моих болячках, давай лучше поговорим об урусах.
Хан хитро сверкнул глазами, медленно погладил бороду и довольный проницательностью старого воина, кивнул.
- Впереди большой город урусов – Коломна, - приподнялся Субедей,
опираясь на здоровую руку. – Лазутчики доносят, что князь Владимира
послал большое войско к городу…, - Субедей тяжело отдышался. – Против
трех сторон мы с трудом устоим. А если и устоим, то будем слишком
уязвимы для урусов. Люди измучены этой землей.
- Хм, что ты предлагаешь?
- Надо избавиться от врага сзади.
- Ты хочешь сказать, что позади у нас воины урусов?
- О, Бату-джихангир, пусть с тобой во веки прибывает мудрость твоего
Великого предка, - вытирая холодную испарину со лба, слабо улыбнулся
Субедей. – Я слышал разговоры среди твоих доблестных воинов, что нас
преследуют духи убитых урусов. Но, Бату, ты знаешь, что духи если и мстят,
то не забирают обоз с собой в мир теней.
- Ай-ай-ай, - зацокал Бату, хлопнув себя по ляжкам. – Ты зря жалуешься на
старость, храбрый Барс, твой ум остер, как клинок сабли. Ты сбросил пелену
с моих глаз, и я сейчас же велю начать охоту на подлых псов.
- Пошли Неврюя, ведь это его тумен охранял обоз.
Джихангир кивнул. Пожелав скорейшего выздоровления Субедею, Бату поспешил в свою кибитку, созвав совет чингисидов.
Младшая жена тихо постанывала в такт движениям Бату. Хан счастливо улыбался, хищно раздувая ноздри: «О, слава тебе Сульдэ, ты вновь повернула свое лицо к врагу. И пусть победный клич монгол: «Ур-ра-а-гх!», восхваляет твою мощь и силу, Сульдэ! Пусть урусы трепещут. Я затоплю Русь кровью и засыплю пеплом».
25
В висках дробно забили маленькие молоточки, в желудке предательски заурчало. Чувствуя, что ее сейчас стошнит, Ксения сползла с Друга и опрометью бросилась за дерево. Сплюнув желчную слюну, она отдышалась, но новый приступ тошноты с яростью стала рваться из желудка.
Ксения оглянулась, ее спутники ждали чуть поодаль, смущенно переглядываясь. Интересное положение боярыни для них уже не было секретом. Обтерев тыльной стороной ладони губы, Ксения устало прислонилась лицом к Другу. Конь фыркал, переминаясь с ноги на ногу. Неожиданно он напрягся, настороженно зашевелил ушами, скосив на хозяйку умные глаза.
' Позади треснула ветка, оглашая громогласным эхом морозную тишину. Из сугробов с испуганным криком встрепенулась пара глухарей, замерев от ужаса, Ксения медленно повернула голову.
Перед ней стоял чернец. Поверх серой от копоти, рваной сутаны, протертый тулуп. Спутанные длинные волосы и борода покрыты инеем, восполненные глаза слезились. Дрожащей рукой он перекрестился.
- Споможите люди добрые, - с мольбой прошептали обветренные до крови
губы.
Сзади подъехали мужчины. Прокша спешился.
- Откеда в сей глуши, отче?
- От исчадии ада, я спасен Господом Богом нашим. Я инок Даниил из Свято-
Михайловского монастыря, что был под славным градом Рязанью.
- Ты посреди своих, закончились твои мытарства, - приветливо кивнул
Прокша. – Мы тож рязанцы.
- Спаси вас Бог, - монах перекрестился и, покачнувшись, осел в снег.
Мужчины растеряно переглянулись.
- Ну, чего же вы стоите, - вспылила Ксения. – Он же обессилен.
Прокша и Мамед бросились к монаху. Харюший стащил запасную попону с Гнедка. Осторожно мужчины переложили монаха на попону, ею же и укутав его. Сняв меховую рукавицу, Ксения потрогала его лоб.
- Да он же, как льдинка, - она выразительно посмотрела на бурдюк,
притороченный к седлу коня Прокши.
Перехватив ее взгляд, тот расстроено хлопнул себя по ляжке:
- Старый хрыч.
Он побежал к своему коню и, ругая себя, стал торопливо развязывать бурдюк с медовухой. Харюший приподнял монаху голову, силой приоткрыв сини губы. Живительная жидкость обожгла пересохшее горло. Монах слабо застонал. Ксения достала мешок с сухарями.
- Ну, как ты, брат Даниил? – помогая ему сесть, спросил Харбший
- Спаси вас Бог. Малость легче стало.
- Перекусите немного, - заботливо улыбнулась Ксения, подавая ему мешок с
сухарями.
- Спаси Бог.
Монах жадно грыз сухари, устало, прикрыв обмороженные веки.
- Сголодал бедняга, - прошептал Харюший.
- Возьмем его с собой, иначе пропадет, - решила за мужчин Ксения.
- Ужель не возьмем, - подтвердил Прокша. – У Мамеда конь крепенький,
хоть и низковат, пущай с ним и едет.
- Хм, православного с мусульманином…, - лукаво заметила Ксения. – Еще и священнослужителя…
- И енто правда…, - Прокша было, поднял руку к затылку, но, вспомнив, что
на нем шлем, лишь тяжело вздохнул.
Ксения затаила улыбку. Харюший и Мамед укутывали монаха еще одной попоной.
- Ну, чего ты вздыхаешь, Прокша Степанович. Ты правильно решил. Ведь вы с Харюшием воины и должны быть без обузы. А купец и чернец пусть едут вместе.
- Да, боярыня, пущай их вместе.
Они подошли к монаху. Поев, он вновь глотнул медовухи. Слабый румянец заиграл на бледном лице. Сыто икнув, он подал бурдюк Харюшию.
- Спаси вас Бог.
- Ужель русечи, да и еще и православные не спомогут в туги и напасти
служителю господню, - заметил Прокша. – Ежели не брезгуешь, то поезжай с нами. Мниться, што конек Мамеда выдюжит вас двоих.
- Он нехристь? – изумился монах. Наконец обратив свое внимание на
Мамеда, который от его слов смутился. Рассеянный румянец мелкими
пятнами поступили сквозь его смуглую кожу. Виновато улыбнувшись, он
опустил глаза. Но за друга вступился Харюший.
- Знаешь, Даниил, по-моему, в какого бы ты бога не верил, но ежели у тя
сердце доброе и благородное и ежели ты верен другам своим в минуты
тягостные и в часы неволи, то ты истинный муж. А уж, каков Мамед друг,
позволительно судить нам, а не те…
Монах пристыжено опустил голову. Прокша крякнул.
- Ладнось, надобно до заходу до вески мещерской добраться.
- А куда вы путь-дорогу держите? – растянул губы в улыбке монах.
- А куда те надобно? – вопросом на вопрос ответил Харюший.
- Да мне был глас во сне, што мне предстоит держать дорогу в Великий
Новеград к владыке Илье, дабы поведать в святой Софии о туте руськой.
- Ну, нам не совсем по пути. Мы хотим догнать полк воеводы Коловрата.
- Слыхал я об сем храбром муже. Зреть не доводилось, но чаяния его добрые
всем сердцем поддерживаю.
Ксения ловко вскочила в седло. Харюший помог монаху сесть позади Мамеда, и маленький отряд тронулся дальше в путь, петляя между деревьями в глубоком снегу.
* * *
Ксения с тоской смотрела в холодное небо. Бледный диск луны со спокойным безразличием подходил к завершению. Месяц, отпущенный ей кончался, а она все еще безрезультатно бродила по глухим лесам в поисках мужа. Горечь неизбежной потери язвой жила в ней: «О Перун, не уж ли они больше не встретятся!». Ксения смахнула горячие слезинки. Она устала от бесконечных, полных сумасшедшей суматохи гонок по следам неуловимого славного воеводы Коловрата. Устала от слез пролитых тайком от своих спутников, в то время как хотелось выть яростной волчицей. Она устала от нечеловеческих страданий людей, которое неумолимо впитывало все ее существо.
Новый приступ рвоты вырвался из нее. Ксения прислушалась к себе, погладив низ живота: «Вновь наследник не доволен». Мороз крепчал. Ксения медленно побрел к вросшей в землю косой избушке. Маленькая полуязыческая мещерская веска встретила их на диво приветливо, с интересом разглядывая их странную компанию. Особое впечатление на смердов произвел улыбающейся Мамед и сидящий позади него часто крестящейся чернец Даниил…
Ксению приютила моложавая, быстрая вдовушка Степа, прозванная на языческий лад Воронихой. Бездетная, она ухаживала за Ксенией с невостребованной материнской заботой.
Ксения постучала ногами на крыльце, сбивая с сапог снег. Дверь протяжно застонала, Степа сидела на полатях, свесив босые ноги.
- Вновь живот мучал?
- Да, - коротко кивнула Ксения, снимая тяжелый тулуп. – А ты, почему не
спишь?
- Зима долгая, успею, - отшутилась Степа. Немного помолчав, она спросила.
- А правду бают люди, што ты боярыня и жена знатного воеводы рязанского?
И будто ты за мужем по лесам блуждаешь?
- Да, - невесело усмехнулась Ксения.
- Я тож своего сильно любила, а вонт уж невесть сколь зим одна живу.
Поначалу мнилась, што за ним в землю сойду, с год лежачею была…. Все
выдюжила…. Ох, и любовь-забава у нас с Кизей была, вспомню, аж в жар
бросает. А вонт дитя мне не оставил. Сгинул в лесу мой сокол. И даже не
ведаю, то ли в болоте гремучем засох, то ли стая волков загрызла. Как в омут
канул. А перед очами до сель стоит, как в останний раз. Улыбается, очами
смолянистыми подмигивает, мол, жди к вечеру…. Сколь я слез выплакала,
все очи солью изъело. Степа вздохнула. – Тебе твой хоть дитя оставил. Хоть
будет кому сказывать о делах его славных, - сухие немигающие глаза по-
доброму смотрели на Ксению. – Што поделаем, такова уж наша бабья доля.
Ксения задохнулась, никакие слова не могли ослабить боль утраты, живущей в этой женщине. Она в который раз внимательно осмотрела Степу. Лунный луч и отраженный свет снега забавно играли на полу и стене. Степа не плакала, она просто жила со своей болью. Усталые мелкие морщинка предавали ее лицу ласковую простоту. Лунный свет играл с ее лицом, и Ксения вдруг представила ее молодой и счастливой. С озорными глазами и гибкой фигурой. «Как же нам мало нужно для счастья. Всего лишь был бы рядом сильный, нежный и самый родной…», - с горечью подумала Ксения.
- Ну, ладно-сь, давай почивать, - деланно оживилась Степа. – Те отдохнуть
надобно.
Ксения послушно разделась. Теплый дух избы смешался с ароматом свежей сосны, ржаных лепешек и вяленого мяса. Укутавшись медвежьей шкурой, она забылась.
Всю ночь она металась во сне, умоляя пощадить ее мужа, но в воспаленном мозгу набатом звучал ехидный голос Макоши: «Енто твоя боль».
Испуганная Степа провела возле нее всю ночь, шепча неумелые молитвы. На утро Ксения без чувств, недвижимо лежала в страшном жару.
* * *
Евпатий задумался, мысли о жене вновь и вновь сжимали стальным обручем сердце. Вот теперь его лада в дикой веске в немочи мается, а он далеко от нее, все по следу врага рыщет.
Ветер дохнул мелким снегом, на близстоящих осинах встрепенулась стая ворон. С громким пронзительным «карканьем» они покружились над поляной и вновь опустились на голые верхушки деревьев.
Маленький лагерь жил строгой походной жизнью. Окруженный по кругу импровизированным тылом из повозок и срубленных сосен, он был защищен от неожиданных нападений врага. Дымились костры, ржали кони, шумно перекликались воины. По периметру поляны были разложены редкие шатры, для сохранения тепла до половины засыпанные снегом. Весь снег на поляне был утоптан людьми и лошадьми.
Прокша с удовольствием разминал отекшие от езды ноги. Мамед и Харбший в полголоса переговаривались за его спиной, держа усталых коней.
- Сказываешь, што около боярыни чернец остался?
- Так, Евпатий Никитич, Даниилом кличут, он из Михайловского монастыря.
Сказывал, што чудом в подполье на монастырской кухне спасся. В Новеград
к Владике Илье путь держал… Мы его в лесу чуть живого подобрали.
Евпатий кивнул и, заглянув в глаза старого дружинника с нескрываемой тревогой, прошептал:
- Степанович, сказывай, аки на духу, больно плоха моя боярыня?
- Ну, как те…, ну, Евпатий Никитич…, - смущенно замялся Прокша.
- Што?
- Ну-у, у баб сие иноди бывает…
- Што бывает? Не томи душу…
- Ну, енто…, ну боярыня кажись, дате под сердцем носит…
- Правда! – Евпатий подскочил к нему и с восторгом схватил за плече.
Прокша кивнул. – О, благая весть! Спасибо те, Дева Мария, пресвятая
богородица! – Евпатий неистово перекрестился, подняв глаза к пушистому от
идущего снега небу. — Ох, Прокша Степанович, ты прямо с утра принес мне самую добрую весть. Пойдемте, други, в шатер, нам всем надобно выпить сладкой сыты. Эй, Ратибор! – крикнул Евпатий на стоящего у входа в шатер дружинника. – Займись конями славных мужей и сообрази нам чего-нибудь перекусить.
- Хорошо, Евпатий Никитич, - сверкнув белозубой улыбкой, склонил в
поклоне голову воин.
В шатре приместившись на одной из трех попон, поджав по-татарски ноги, сидел Добромысл Изяславович. Перед ним лежали чертежи земель рязанских, боярин сосредоточенно думал, покусывая, длинный ус. На звук шагов, он поднял голову, кивнул Евпатию и с медленным прилежанием стал свертывать свитки.
' Вошедшие огляделись. Посередине на квадрате талой земли в жаровне тихо трещали сосновые щепки. Остальной пол и стены были выстелены шкурами медведей и волков, а все удобства – три грубые конские попоны, заменявшие кровати, столы и стулья.
Евпатий широким жестом пропустил их вперед. Усталые и голодные воины стали греться вокруг жаровни. Боярин Добромысл с интересом разглядывал Мамеда, было видно, что вопросы готовы посыпаться из него горохом. Неожиданно резко раздвинув полог в шатер, вбежал бледный Ратибор.
- Евпатий Никитич, гонец из дозора воеводы Кирилла Иванковича…
- Пущай войдет.
- Но он…, он уже перед богом стоит. Помер прямо-сь на руках охороны.
- Как! – ошарашено, встрепенулся боярин Добромысл.
- Ранен стрелою на вылет, прямехонько в левый бок. Кровию истек. Лиша
успел поведать, што татарва окружила дозор воеводы Кирилла.
Евпатий в ярости согнул в руках длинную ножку огромного кубка.
- Скликать сбор! – коротко приказал он.
Через двадцать минут вытянувшись длинной вереницей по четыре человека в ряд, дружина Евпатия Коловрата скрылась за деревьями. А над опустевшим лагерем с громким криком кружилось воронье. Но хитрые птицы не успокоились оставленными людьми крохами, словно предчувствуя кровавый пир, они потянулись вслед за отрядом.
26
Ксения очнулась от электрического разряда. Неожиданно для самой себя она быстро, с легкостью горной серны спрыгнула с полатей. Степы не было, видимо отлучилась к соседке, в углу под дымным образом спал Даниил. Ни о чем, не думая вновь повинуясь чужой воле, Ксения на цыпочках прошла мимо него и, захватив свою суму, выбежала в сени. Непонятное волнение охватило ее, дрожащими от нетерпения руками, она достала заговорную чашу бабы Хелены. Резные знаки на ней вдруг закружились, светясь в нарастающем по темпу хороводе. В глазах зарябило от наплывающих друг на друга знаков и фигур. И в следующий миг Ксения почувствовала легкость во всем теле. Исчезли пол и стены узких сеней, она парила над землей свободно и вольно без каких-либо усилий с ее стороны. Она летела, все так же держа перед собой чашу.
Она с наслаждением вдохнула ядреный морозный воздух, но холода не было. Как не было и тепла. Ей было просто хорошо. Она поднималась все выше, пока затерянная в лесах веска не стала похожа на неправильной формы корж.
Она плавно кружилась, наслаждаясь свободной, но из глубины ее существа стала подниматься острым лезвием тревога. «Евпатий!», - болью резнуло мозг.
Отдавшись на волю волшебной чаши, Ксения подгоняемая ветром полетела вдоль извилистой дороги-реки. Внизу мелькали девственно-белые леса и позорно оскверненные, голые, вытоптанные поля, черные от золы вески и города…
Ксения из далека увидела это страшное поле. По каемке леса, полностью окружив русечей, напирали монголы. Но и русечи яростно отбивались. Один дрался с тремя, а двое с десятком. Их куполообразные шлемы вспыхивали яркими искрами на морозном солнце. Ксения стала выискивать Евпатия, но сверху, в своей отчаянной рубке, все дружинники были одинаковы. В глаза ей бросился стяг. Это был стяг павшей Рязани. «Он должен быть где-то рядом», - мелькнуло в голове.
Она приблизилась и сразу же увидела мужа. Он бился под звонко хлопающем на ветру полотнищем с ликом Девы Марии. Стяг высоко держал Ратибор. Прокша, Харюший и даже щуплый булгарин Мамед стояли плечом к плечу. Они защищали стяг и своего боярина. Харюший уже был ранен, но, не замечая боли, он с гиканьем махал тяжелой секирой. Отсекая каждому приближавшемуся к нему монголу руку, ногу и даже голову.
Битва гремела звоном мечей об кривые сабли, пронзительным криком людей и коней. К победному кличу примешивались проклятия и стоны умирающих. Пощады никто не просил. В азарте рати ее никто и не дарил. И люди падали, как скошенная трава, пронзенные острым жалом смерти. Смерть с жадностью пожирала все новые жертвы, с наслаждением упиваясь кровью людей, неразумных в своей вечной жажде покорять и властвовать. Смерть ликовала.
Ксения вздрогнула, она вдохнула этот леденящий душу ужас. Люди умирали с обеих сторон, но монголы вновь и вновь непрекращающемся потоком выходили из леса…. Ксения пронзительно завизжала, какой-то татарин в грубых деревянных латах ранил мужа, пробив чешуйчатый бахтерец, кривая сабля задела плече, разшматовав добротный тулуп…
Ошеломленный ее болью бой замер, но через сотую долю секунды новая волна ярости захлестнула всех.
Уже пали пронзенные копьями черниговский воевода Кирилл и смоленский боярин Добромысл. Уже лежали рядом истекшие кровью Харюший и Мамед с проломленной головой. Уже лежали многие из многих русечей и искристый белый снег тонким слоем небытия покрывал славных сынов Руси. Но еще не все уронили мечи из ослабевших рук. Еще стоял ' смертельно раненный Ратибор, приживая к груди изувеченной рукой тонкое древко. Еще с дикой жадностью рубился Прокша, прикрывая собой Евпатия. Ксения взглянула на солнце. Близился закат. Кроваво-медный диск завис над верхушками елей… И тут из Ксении вырвалась ее языческая суть. Подняв чашу над головой она запела молитву могучему Ярило. Переборов рвавшиеся из груди рыдания, она твердо выдохнула из себя первую строчку: - Ой, ты солнце, Ярило светлое.
Светишь доброе, светишь ясное.
Как для добрых, так же и для злых.
Даришь всем тепло, даришь жизни цвет.
О, Ярило, Ярило могучие.
Ты взгляни на нас, Ярило мудрое,
Ты взгляни, вся Русь слезами полнится,
Хоть на малый миг ослепи врага.
Пусть вздохнут свободно сыны русские,
Ослаби хоть в малости боль их жгучую,
Изъяви свою силу славную.
И да будет слово мое верное.
Легким шелестом ветра, сквозь снежную крупку доносился до сражающихся ее голос. Невыносимая тяжесть потери сковала ее ужасом, под Евпатием убили коня. Пронзительно заржав Воронок, опрокинулся на бок, вспенив багряную землю…. И в тот же миг, словно откликнувшись на ее призыв, солнце направило последние слабые лучи на шлемы русечей. И отраженный кровавый свет брызнул в глаза монголам, ослепив их. Чаша в руках Ксении померкла и неведомая сила, закружив ее волчком, поволокла ее в темноту.
* * *
Вставать не хотелось. Мягкий ход рессор успокаивающе расслаблял. Потянувшись, Сергей сладко зевнул. Глаза наткнулись на коротко стриженный упрямый затылок Николая. За окном Камаза все так же шел
мокрый снег. Однообразно одинаковые березы и ели поочередно мелькали друг за другом.
- Ну, что ожил, «герой нашего времени»? – повернул голову Николай.
- Угу, - промычал Сергей, сползая с люльки на сидение рядом. – Далеко еще
до белокаменной.
- Сотня верст будет… Да-а, жаль, порожняком гоним назад.
Хмыкнув Сергей достал термос с кофе. Рассеянный свет фар бороздил пустое шоссе. Диктор безразличным голосом объявил погоду: «Вновь циклон из Атлантики, снег с дождем, а утром гололед. Сергей отхлебнул из кружки.
- Погода дрянь, - выдохнул он. – Хоть бы одна машина на встречу.
- Простые мещане рождество встречают, - усмехнулся Николай.
- Да уж, каждому свое, - глубокомысленно хмыкнул Сергей. – Хоть, слава
богу, что наш «Батыр» идет, как новенький.
- Постучи по баранке и сплюнь.
- Угу, - Сергей закурил.
Долгий раскат грома встряхнул тишину. И в ту же секунду яркая звезда, прорезав неровную дугу в слякотной пелене неба, исчезла впереди за поворотом. Напарники переглянулись.
- Что за чертовщина.
- Хм, может НЛО или метеорит.
Сбавили скорость. Через полкилометра в ярком свете фар они увидели лежащую женщину. В каком-то странном сером саване с деревянной чашей в руках. Разметавшиеся длинные волосы закрывали лицо.
- Не х…, что за белиберда, - выругался Сергей.
- Ого, баба.
- Интересно живая?
- Давай узнаем, - открыл дверцу Николай.
- А вдруг подстава, давай по «трубе» звякнем ментам. Пусть разбираются.
- Прежде чем звякать, надо самим глянуть. Ладно, дай фонарик.
Николай спрыгнул вниз, угодив в ледяную лужу. Ругнувшись, он подбежал к лежащей женщине. Склонившись над ней, прощупал пульс. Откинув волосы с ее лица, он взял ее на руки и побежал назад к машине.
- Она живая, без сознания, - крикнул он Сергею.
Ксения очнулась, кто-то больно шлепал ее по щекам. В воздухе витал аромат табака с приторным привкусом солярки. Приглушенным эхом звучали позывные «Маяка». Туман в глазах рассеялся. На нее в упор с настороженным любопытством смотрели два незнакомых бритых лица. Кения разжала посиневшие пальцы, чаша скатилась на колени. Она приподнялась, опираясь на локти. Но по вискам забила сотня молоточков и, застонав, Ксения вновь впала в забытье, бессильно откинув назад голову.
Эпилог
Семь месяцев спустя. Август немилосердно жарил солнцем, вновь горели торфяные болота и едкий смок, накрыл Москву. Ксения ходила по комнате, массируя поясницу. В дверях появилась взволнованная мать.
- Ну, как ты? «Скорую» уже вызвала?
- Да.
- Я позвонила отцу.
Ксения не ответила, вытирая полотенцем потное лицо. Внизу завыла сирена «Неотложки». Мать засуетилась, в дверь позвонили. В квартиру влетел молоденький врач в распахнутом хрустящем халате.
- Ой, мамаша…, - оторопело выдавил он, переводя взгляд с ее живота на свой чемоданчик.
Ксения охнула, схватившись за спину от нового приступа схваток. Став бледным, врач подскочил к ней. Мать семенила сзади с заранее приготовленным пакетом и чемоданчиком врача. Дверь лифта захлопнулась, Ксения громко застонала…
Увидев ее огромный живот, дядька шофер с добродушным носом картошкой, тихо ругнулся. Ее уложили на каталку, мать села рядом, что-то ей говоря.
Ксения закричала, схватившись за руку матери и уперевшись ногами в каталку. Пот градом катился по лицу, легкий халат взмок. Шофер включил сирену, резко рванув с места. Врач растерянно заглянул Ксении в глаза.
- Потерпите чуть-чуть, мамаша.
- Рада, да не могу, - скривилась Ксения.
- Все будет хорошо, родная, - вытерев ей лицо и шею салфетками, погладила
ее руку мать.
Ксения слабо улыбнулась. Машину занесло на повороте, шофер затормозил, но, выкрутив руль, погнал дальше.
* * *
Ксения дико закричала, со звериной яростью уперевшись ногами в ручки стола. Раздался сочный хлюп и в следующий миг пронзительный детский крик оглушил ее. Через минуту акушерка положила ей на грудь сына. – Просто богатырь, - улыбнулась она. – Четыре шестьсот плюс пятьдесят семь сантиметров.
Ксения улыбалась, с нежностью глядя на крохотное беззащитно существо. В душном ночном небе яркой стрелой вспыхнула молния, и гулкий раскат грома напомнил ей о воле Перуна.
Она выполнила его волю.
КОНЕЦ.
Воля Перуна. Избранный
© Copyright: Дана Остапчук, 2020
Свидетельство о публикации №220062902176
Свидетельство о публикации №220062902176
Рецензии