Своевременные размышления

(Сборник неприятных истин)


        Не фильмы, сериалы. Давно не брался за свои заметки. Поэтому сущая безделица о сериалах не встанет строкой, поперек текста.
        Несколько недель назад смотрел передачу «Познер». ВВП пригласил к себе Андрея Кончаловского. Они обсуждали его новый художественный фильм об итальянском художнике и скульпторе. Это был титанический Микеланджело. Но речь не о нем, а о пресловутых сериалах. Я почему вспомнил о них. Только что в поисках свежих новостей мельком увидел один российский сериал и замер от омерзения. Как играют актеры, как выстраивает сцену режиссер. Убожество. Все делают второпях, лишь бы успеть «срубить капусту».
        Между тем мастер синематографа витийствовал о том, что художественное кино превратилось в художественный сериал. Ушло искусство из голливудской киноиндустрии. Как будто там когда-то оно было! Там было не искусство, но зрелище. Однако теперь и зрелище покинуло Голливуд. В нем осталась одна голая техника.
        Так что сериал? Я не помню ни одного сериала или многосерийного телевизионного фильма, где была бы хотя бы одна крупинка, толика соли искусства. Но там полным-полно не крупинок, а целых булыжников мелодраматического рафинада многоликих Сахаровых. Зрелище – еще не искусство. Так почему же миллионы смотрят до сих пор (смотрят ли?)  «Семнадцать мгновений весны» или «Место и время встречи изменить нельзя»? Потому что смотреть нечего и не на что. Так вот смотрят на актеров: на Тихонова, Плятта, Броневого, Табакова, Ланового, Евстигнеева, Дурова, Гриценко, Желдина, Куравлева, Катина-Ярцева, Гафта, и слушают Копеляна (впрочем, многие из них играли самих себя). Вокруг одно… это самое.  Они смотрят вранье, брехню, которая посыпана крошкой правды. Сериальная бочка меда с ложкой дегтя. Если бы это была правда, посыпанная крошкой вранья, то они отвернулись бы от экрана. Если же это была бы одна правда, то они стали бы плеваться на экран от набившей рот горечи.

        Природа и личность. С тех пор, как я стал думать, а это стало для меня очевидным сравнительно недавно, я не могу понять, как в одном лице могут совмещаться две природы – божественная и человеческая, - сохраняя равновесие на равных? Кто он такой Иисус? Он Бог или человек? Он дух и рожден в вечности Богом. Поэтому он бог. Он бог, так как одной природы с Богом. Но Бог создал, даровал жизнь не только духам, проще говоря, ангелам, но и сотворил человека из всего того, что уже была до творения человека. Все это было прахом. Но в каком смысле? В смысле материи, материальном смысле. Все материальное создано из праха и в прах вернется. Как это понять? Бог творит все из ничего как того, что определяется из неопределенного состояния и возвращается в него, будучи смешанным.
        Дух, которым является Бог, - чистый элемент. Дух, дыхание Бога лежит в целом на природе, но только в человека Он вдохнул жизнь лично. Поэтому Адам человек как личное душевное существо. Только Адам из всех людей имеет происхождение от Бога как родителя в одном лице Творца. Уже после разделения андрогина на мужчину и женщину его потомки имеют рождение от двух родителей: мамы и папы. Но они, Адам и Ева согрешили. В чем заключается их грех? В любопытстве. Что такое любопытство? Это любовь к испытанию. Бог положил запрет пытке, табуировал ее. Люди в земном раю нарушили его. Они подвергли жизнь испытанию, познанию. И узнали, что не только едины, но и различны. Увидев, что они разные, Адам и Ева, мужчина и женщина, устыдились своей наготы, которая не может скрыть различия.  Кто открыл им глаза на то, что они разные? Дьявол. Кто такой дьявол? Это чистый ангел, только дух, не знающий творения. И в этом качестве дьявол восстал на Бога, ставшего Творцом. Он решил, используя Еву и Адама, чужими руками, восстановить творца против своего творения, а тем самым, внести разлад между Духом и Творцом в лице Бога. Такое решение можно интерпретировать и так, что дьявол желал полного возвращения Бога в состояние до творения, то есть, в состояние лишь рождения, и так, что он возжелал занять место Бога до творения.
        Значит, Бог есть Дух и еще есть Творец. Но тогда одна ли природа у Бога? Да, она одна. Она божественная, духовная. В качестве Духа он дарит жизнь духовную духам. Но для всего остального, которого нет без Бога как Света во тьме, Он является Творцом. Он Не-Иное для мира творения как Творец, а не как Дух. Он творит духом, но то, что Он творит, является не духом, а материей. Материя в лице человека становится душой лично, а не безлично, как в природе. Бог милостив. Он радеет о человеке. Ему жалко его, изгнанного из земного рая. Но ему там уже нет места, ибо земной рай – это животный мир, а человек, испытав познание, узнав себя, перестал быть животным. Теперь он вынужден сам, своим умом и трудом, плодясь и размножаясь в муках, в испытаниях продолжать жить родом, своим естеством, своей материей. Чтобы спасти человека от испытаний, которые приносят человеку страдания и смерть, Бог посылает своего Сына, то есть, дух на Землю, чтобы спасти людей от испытания. Но для этого дух, воплотившись в материю (сам Бог не совершал этого, ибо он творил мир и человека, но не становился от этого миром и человеком, так как Он Дух, то Он им трансцендентен, другой природы, хотя Богу как Творцу мир и человек имманентны) непорочным образом, то есть, без материального совокупления, обратился Иисусом, стал человеком, в лице которого сосуществуют две природы: божественная и человеческая.
        Таким образом, ипостась, личность Бога становится сущностью, являющейся, существующей как дух и как душа в плотском теле. Для чего нужен такой Иисус? Для того, чтобы освободить человека от первородного греха любопытства, ведущего к испытания себя непослушанием и гордыней, а также следующем за ними отчаянием, унынием, упадком духа в качестве души в теле (дух не может прямо взаимодействовать с материей, но только посредством души), ее падением в бездну неверия в свое спасение. Иисус спасает человека для того, чтобы человек стремился уже спасаться не от чужих, а от личных грехов.
        Однако, естественно, возникает вопрос: «Как Бог творил своим духом, духами все из ничего»? Замыслом, идеей, то есть, чистым духом, собой. Но как же так, ведь чистый дух восстал на Бога? Да, творение мира и человека – это скандал в божественном мире, ибо Бог смешался с материей. Но не Сам лично, а посредством Мудрости, Разума. Разум как способность, орудие, идея Бога, то есть, как опосредствованная инстанция отвлечен от материи. Но разум привлекателен для души. Так, например, человек есть разумная душа в теле. Через мировую душу Бог творит Разумом, Логосом мир. Значит, мировой душе следует быть, с одной стороны, близкой Богу как Мудрости, как Идее, Смыслу, а, с другой стороны, быть близкой материи как Энергии, чтобы получилось творение мира.
        Выходит, у человека природа материальная (механическая, физическая, химическая, биологическая и социальная), но сущность душевная. И через эту сущность человек сообщается с миром идей, общается с духами, сам не будучи духом по природе, но становится духом по благодати, которая вернулась к нему с Иисусом, будучи потерянной Адамом и Евой. Душа является в человеческом лице как личность, то есть, лично. Поэтому человек есть личность в качестве душевного существа, у которого есть разум, а не только телесная жизнь. Человек является разумной душой.

        Норма и отклонения от нормы. Нормальным человеком считается тот человек, который занят повседневной жизнью. Она реально существует для него. Кто не живет повседневной жизнью по преимуществу, тот считается ненормальным. Причем ненормальность может быть возвышенной, если человек пренебрегает повседневной, бытовой жизнью ради художественного творчества, научного исследования, философского размышления (медитации), религиозного служения или мистического вдохновения. И не важно, что такое возвышенное отношение к быту имеет свой специфический образ жизни: творческий, познавательный, созерцательный, ритуальный.
        С другой стороны есть низменная ненормальность, препятствующая следованию ненормального человека правилам бытовой жизни. Она тоже имеет свой образ жизни, заключающийся в разгуле, пьянстве, обжорстве, наркомании, криминале, животном опрощении и в прочих социопатических проявлениях жизни.
        Массовый человек, то есть, человек как все, должен держаться середины, чтобы остаться человеком, ибо крайности не дадут ему возможности быть таковым в силу либо недостаточности сил для духовной жизни, либо избытка страстей и страхов, губящих его тело и душу. Бытовой человек – это существо с малой душой, далеко не великодушный, но примерный, наученный на доступных и легких примерах жизни среди подобных себе.
        Ненормальные люди рискуют преждевременно сгинуть, ибо отваживаются, как возвышенные существа на превосходящее их силы и доступное только сверхъестественным существам, или ничего не делают для того, чтобы быть человеком. Обыкновенный или нормальный человек – это естественный человек. Им быть естественно. Для этого необходимо приложить не максимум, а оптимум или порой минимум усилий, чтобы быть как все прочие люди.

        Моя смерть? Прежде я боялся смерти. Помню, когда мой друг умирал, то он гнал от себя призрак смерти. Не обращал на нее внимания, как будто ее вовсе нет. Не то, что он думал, что будет жить вечно. Скорее он жил настоящим, которое у него еще было, тогда как будущего уже не было.
        После смерти друга я ужасался тому, что не меня не будет в этом мире, но, напротив, этого мира для меня не будет. Что за глупость. Где же я буду? Нигде. Это нигде я представлял себе в виде пустоты. И как я буду в ней находится, в этой пустоте? Такой пустой пустоте. И сам я буду пустой. Чем же я буду отличаться от пустоты? Получается ничем. И никого, кроме меня, в ней не будет больше, совсем никого. Как мне будет одиноко. Как я смогу это выдержать? Ведь это будет продолжаться без конца и края. Кошмар. Чудовищно. Да, и меня самого не будет. Так что будет? Ужасное сознание того, что меня нет?
        Теперь я не боюсь смерти. Она рядом. Я готов, если она пришла за мной. Если не сейчас, то потом когда-нибудь. Впрочем, это уже не имеет значение. Важно, что я сейчас живой. Живи сейчас. Не живи будущим. Его нет.
        Вот я вспоминаю прошлое. Где оно? Нигде. Его нет, как и меня прошлого, и тех людей, которые в нем были. Либо они уже другие, либо их вообще уже нет. Важны те люди, что есть в настоящем. Но и этого настоящего заввтра не будет. Туда ему и дорога. Оно не заслуживает того, чтобы быть еще. Хватит с него одного настоящего.
        Вот я умру. Ну, и что с того? Ведь меня когда-то то же не было. Не будет и в будущем. Велика потеря! Не будет меня и не будет сознания того, что меня нет. Вот утешил себя! Прежде я думал о том, как будут переживать мою кончину те, кого я покинул. Теперь я понимаю, что они вздохнут с облегчением, что освободились от меня. Как я их понимаю! Они будут рады, что я упокоился. Почему же мне не радоваться с ними? Потому что меня не будет для того, чтобы разделить с ними такую радость. Какое огорчение! Да, нет, это радость такая. Какая это радость? Ты что извращенец? Конечно, нет. Мне что плакать по самому себе? Какая глупость! Моя смерть меня не касается. Как это так, ведь это твоя смерть? Нет, не моя. Есть моя жизнь, но нет моей смерти. Смерть, она ничья. Нельзя ее приватизировать. Можно иметь только то, что есть. Смерть есть как то, чего нет. Вернее сказать, что она есть как отсутствие всего. Я есть как живой, а не мертвый. Сейчас мне жалко, что меня не будет в будущем. Но не будет в будущем не только меня, но и всех прочих людей. Только их не будет в разное время. То, что их не будет в разное время не так важно, как то, что их всех не будет в будущем. Когда-нибудь вообще никого не будет. Именно это важно. Но почему важно? Если не будет, то и не важно. Если есть смысл, то он есть в том, что есть, в жизни. а не в том, чего нет, нет смерти.
        Когда меня не будет, не будет и смерти. Парадокс смерти заключается в том, что смерть ничтожит все, включая и саму себя. Но если смерти не будет, то будет все, что было до смерти. Последней жертвой смерти является сама смерть. Значит, существует воскресение. Вместе со смертью приходит чудо воскресения. Для кого? Для мертвых, но не для живых. Живые живут обычной смертной жизнью. Наверное, это имел в виду Гераклит, когда говорил, что «живые живут смертью мертвых, а мертвые умирают жизнью живых». И все же, как это понять? Нет ничего проще: живые живут, потому что мертвых нет в их жизни, а мертвые мертвы для живых. Для себя, для мертвых они живые. Но для живых они мертвы. И поэтому, зачем мне, живому, моя смерть? Как моя она бессмысленна. Но не бессмысленна жизнь для живого, пока он живой. Живой жив настоящим временем. Смерть – ворота в вечность. Смерть за тобой закрывается. В вечности ты не знаешь времени. В ней нет ничего того, что исчезает и появляется. В ней есть только то, что есть.

        Цельные и раздвоенные люди. Есть цельные люди, у которых характер вполне является в поступке. Они что думают, то и говорят, что хотят, то и делают. Но наряду с ними есть и раздвоенные люди. К их числу отношусь я. Но мы по-разному раздвоены, разделены по различным основаниям делания. Есть такие люди, которые амбивалентны относительно быта и идеала, распяты между прозой и поэзией, буквой и символом, не могут выбрать из идеального и материального, равным образом склонны к логике и к творчеству. Я отношусь к тем, для кого важно как телесное, так и духовное, чувственное и разумное (интеллектуальное). 
        В основном все люди, подавляющее большинство из них есть бытовые существа. Быт есть базовый уровень жизни людей. Это такая животная, телесная жизнь человека, которую не ущемляет человечность. Сама их человечность адаптирована к жизни тела, его потребностям, желаниям, ограничена его страхами. Она служит телу, является высшим проявлением телесной социальной жизни. Это не стадная, а именно социальная жизнь, ибо в стаде, а тем более стае, своре нет ничего человеческого. Поэтому социальность как качество, сама сущность социума (общества) является фильтром упорядочивания множества тел людей. Она является средством уравнения и управления ими.
        Для нас, - для тех, кто сознает себя духовным и равным образом телесно-чувственным и духовно-интеллектуальным, важно не столько эксплуатировать духовное ради материального, сколько использовать материальное для духовного. В этом и проявляется человечность. Мы не сплошь духовные существа . Мы реалисты и понимаем, что находимся в материальном теле. Но мы не буквалисты, ибо уважаем дух и любим чувства. Поэтому прозаичны в жизни. Однако мы склонны к поэтическому творчеству, стремимся не только отражать прозу жизни, но в ней выражать поэзию воображения и естественный свет разума. Мы живем телом для светлого мира идей.  Мы не буквально, но символически представляем телесную жизнь. Мы пытаемся найти логику в чувствах, сделать их благородными, добрыми в своих замыслах и понятными в последствиях. Мы реалисты, то есть, те, кто находит духовное в телесном, как разумно устроенное. Мы занимаемся не украшением жизни, но ее вразумлением.
    
        Любовь и секс. Они не одно и то же. Секс есть только средство выражения любви. Причем между мужчиной и женщиной. Однополый секс или групповой есть один секс без любви. Это тот случай, когда средство становится целью, форма - содержанием  акта. Любовь – это отношение, а секс - действие. В сексе отношение получает разрядку как напряжение чувств.   
 
        Разновидности женщин. Женщины бывают разные. Но, в принципе, они одинаковы, если принципом является женское качество, женственность. Он есть вариации существования вечной женственности как инварианта на время своего существования. Есть разные женщины. Одни глупые, другие умные. Есть и хитрые. Одни красивые, другие некрасивые. Есть и симпатичные, обаятельные, потому и привлекательные. При этом они могут быть неправильными, некрасивыми. Худые и полные, а также стройные. Белые и черные, а также цветные. Они есть на всякий вкус и цвет, - только выбирай. Но что ты выберешь? В том или другом случае женщину. И кто выбирает? Разумеется, мужчина.
        Другое дело человек. Ему нужна не женщина или мужчина. Человек нуждается в человеке, в человеческих отношениях. Материалом выражениям в телесном мире человеческих отношений являются половые различия. Они есть средства, а не цели. Посредством своих телесных различий люди становятся детьми и их родителями. Так появляется не только генетическое наследование, но и культурная преемственность, которая служит механизмом передачи человечности от человека к человеку.
 
        Смысл и значение. Значение есть то, посредством чего выделяется, представляется означаемое, например, вещь представляется словом в языке. Но каким образом оно, это слово, живет в языке.  Образом смысла. Этот образ понимается мыслью.

        Истина и ложь. Истина есть, а лжи нет. Лжи нет в качестве истина. Она есть не в смысле того, что есть, а в смысле, что ее можно иметь. И тогда тем, что мы имеем, мы подменяем то, кто мы есть.
 
        Жанры литературы. Из всех жанров литературы наиболее интересен самый простой – сказ, сказка. Она разыгрывается на все лады и таким образом усложняется, превращается в новеллу, повесть, роман. Мы записываем сказку как то, что говорим, проговариваем как историю в жизни. Нас интересует интрига, захватывает сюжет, который раскрывается в движении характеров, в нагнетании напряжения между ними и его разрядке. Естественно, как в любой сказке, в сочинении литературы должен быть счастливый конец. Во всяком случае, он должен ожидаться, чтобы утешить читателя, которого автор забавлял, тешил прежде. В этом смысле любая литература развлекает, но не любая воспитывает, просвещает. Этим занимается только серьезная литература. Однако она не всегда должна быть классной дамой. Литература должна быть снисходительна к читателю. Возвышая читателя, ей не следует унижать его достоинство. Она должна быть доступной. Но в своей доступности ей не мешает быть интересной, загадочной, такой, которую хочется разгадать. Так и женщина должна не только говорить загадками, но и сама быть такой загадкой, которую можно разгадать. Загадка, тайна заставляет человека приподняться над самим собой, почувствовать себя лучше, чем он есть. Хотя то, что он есть, и так хорошо. В таком качестве литература избыточна. Она нужна только тем, кто не довольствуется тем, что есть.
   
         Опыт смерти и посмертного существования.  Есть жизнь. Есть ли смерть? В жизни смерть есть изнанка жизни, есть то, что следует из жизни, в ней скрывается. Так что в жизни скрывается? Другая жизнь, которая для обычной жизни не является жизнью.

        Быт. Быт является настоящей, подлинной реальностью большинства людей. Это та реальность, в которой и которой они способны жить, повторяться в ней, воспроизводиться, длить себя, устанавливая преемственность поколений.

        Дума во сне. Кто думает во сне? Сам спящий или кто-то другой? Если думает сам спящий, то он думает так же, как и наяву или как-то иначе? Если иначе, то как? Он думает ограниченно, но углубленно в себе и для себя через себя, а не другого. Иной модус мышления наяву. Наяву думают расширенно, с учетом окружающего мира, в котором присутствуют другие субъекты мышления. Поэтому в мышлении наяву мысль идет к мыслящему не только через него самого, но и через другого субъекта на фоне объективно данного в сознании мира вне субъекта. Но эта данность есть данность в сознании и для сознания мыслящего как отдельно взятого субъекта мысли.
        То, что дается спящему во сне, как правило, не является ни мыслью, ни мыслимым как материалом для осмысления во время сна. В лучшем случае содержание сна может возбудить мысль после сна, наяву, когда спящий уже пробудился и пытается осмыслить то, что его тревожило или беспокоило в самом сновидении. Сновидение как то, что мы видим во сне, видение вряд ли может быть самой ведой, знанием, веданием.

        Гитлер. Кем он был? Обычным обывателем, каких миллионы «голов». Но не любой обыватель Гитлер. Для этого такому многомиллионному обывателю надо постараться, чтобы «влезть в историю». Гитлер за все эти миллионы постарался. Вот поэтому они его, «мелкую душонку», и подняли на «ура», чтобы хотя бы один из их числа «вышел в люди». Можно даже пожалеть это ничтожество,  которое вознесли на вершину власти, за то, как ему было страшно. Не он один такой, - взрослый ребенок, не изживший до самой смерти свои ничтожные детские («пацанские») комплексы. Достаточно только взглянуть на преступное ворье.

        Модерн и постмодерн в культуре, в общем, и в философии в частности. Модерн – это новость, а постмодерн – это новость второй свежести, то, что вовремя придержали как нечто несвоевременное. Есть модернисты. Это те, кто идет в ногу со своим временем, со своим веком, своей эпохой. Постмодернисты – это те, кто заступает за порогом, то есть, делает один шаг вперед, «лезет поперек батьки в пекло», чтобы затем, осекшись, отступить на два шага назад, как бы чего не вышло, оказаться не в первых рядах триумфального шествия, а плетущийся в хвосте, ставший охвостьем. То есть, постмодернист из любопытства (испытательного, исследовательского инстинкта) сует свой нос (член) туда, куда даже собака не сунет свой. И после того, как ему его прищемят, подбирает свой хвост и прячется за спинами авангарда.
        Постмодернист налегает на свою реактивную (реакционную) память, а не воображение как прожектер-модернист. Для него главное прошлое в настоящем, а не настоящее в прошлом, в культуре, в истории, как для модерниста. Поэтому постмодерн отмечен дефицитом настоящего, которое пытается заместить суррогатами прошлого, выдавая их за то настоящее, которое «хорошо забытое прошлое». Вот почему постмодернист озабочен воспоминаниями, является ходячим мемуаром в качестве мемуариста.
        Помимо модерниста и постмодерниста, зацикленных соответственно на настоящем и прошлом, есть еще утопист, который зациклен на будущем, которого нет и никогда не будет. Модернист и постмодернист хоть ориентированы на том реальном, которое уже случилось или еще случается, напротив, утопист настроен на то, чего никогда не будет. Между тем будет то, что еще не прошло, что еще не оприходовал постмодернист в своем архиве и что не модернизировал, обновил модернист.

        Духи времени. Был век гениев, когда люди жили идеями. Затем пришел век Просвещения с культом разума вместо культа веры. Следом ворвался в историю век науки с духом знания ученых. Ему на смену пришел технический век. Его детьми являемся мы. Мы живем уже не идеями и даже не знаниями, а только информацией как машины технического прогресса. Мы не думаем в понятиях, не знаем законы и наблюдаем их явления на фактах, а счит(ыв)аем компетентную информацию.
 
        Актриса для сексиста. Если бы я был сексистом, то интересно, чтобы сказал про актрису? Пожалуй, то, что было время, когда не было  актрис. Женщин на сцене играли мужчины. Потом появились женщины в театре. И театр превратился в пошлое место. Так же как на кухне женщин опасно подпускать к приготовлению пищи, так и в театре их небезопасно выпускать на сцену. Они обязательно все сделают по-своему, так что останется только, что опустить занавес, как выбросить еду в мусорное ведро. Зато они умеют кушать на кухне, так что их за волосы не вытащишь из-за стола по причине лишнего веса, и умеют смотреть театр или в телевизор бесконечные сериалы.
        К слову сказать, не знаю ни одной хорошей (не пошлой) актрисы, но полным полно серьезных актеров. Это не значит, что нет старательных актрис и умелых поварих и стряпух. Но поварихи и стряпухи кажутся умелыми по причине лени мужчин работать дома после работы вне дома. Что до актрис, то они уместны в этом качестве как женщины на своем женском месте дома, а не как актрисы в театре.
        Эх, бедный ты, мой сексист. Как ты не прав. Вероятно, ты не видел и не знал настоящих женщин. Настоящая женщина любую пищу превратит в нектар и сыграет так, что дух твой захватит своей душевной тонкостью и телесной прелестью.
         
        Истина и ложь. Что такое истина? Это вопрос о сущности, а не о бытии. Вопросом о бытии вообще и, в частности, о бытии истины, или, в целом, о истинном бытии истины, был бы вопрос: Есть ли истина? Ответ на этот вопрос может быть уже изначально только положительным: «Конечно, есть»! И что она есть? Как, что? Разумеется, лишь истина. Но что такое истина? Будто вы не знаете?! Истина есть явление самой истины. То есть, истина феноменальна. И как любой феномен она есть то, чем и является, то есть, самой собой, истиной. Но что значит быть истиной? Это значит не быть отличной от себя, от истины, то есть не быть ложью. Быть ложью значит выдавать одно за другое, иное, чем одно. Поэтому истина цельна, едина, а ложь фрагментарна, делима, дробна. Ложь можно разделить, разделиться во лжи. Ложь делит людей, ссорит их друг с другом. Напротив, истина примиряет людей друг с другом и с самой собой. По этой причине истина вечна, а ложь временна. Но как же так? Неужели они совместимы? Никак нет. Там, где есть истина, там нет лжи. Где есть истина? Она вездесуща. Но поэтому ее нельзя локализовать. Ее нет только здесь или там. Поэтому кажется, что есть ложь, например, здесь или там. Дробление на здесь или там и рождает ложь на это время.
        Почему ложь или кривда субъективна, а истина и ее дериватив – правда – объективна? Потому что субъект, а не объект лжет, может быть субъективным.
       Не бывает лжи во спасение. Ложь всегда не спасительна, целительна, но губительна и вредна. Это только кажется, что она спасает. Она, мягко говоря, «спасает» для того, чтобы наверняка погубить.

        Человек на троне. Интересный вопрос: трон украшает человека или человек украшает трон своей персоной?  Вероятно, трон украшает человека, придает ему величие, если этот человек есть пустое место. Так значение признака носителя синекдохически переходит на сам носитель и он становится значимым не сам по себе, а по своей прикладной функции. Такой властитель является функционером власти, ее прямым олицетворением.
        Другое дело, если человек значим сам по себе. В таком случае он сам способен украсить то место (трон), которое по праву занимает.
 
        Истинное и ложное обучение. Обучение предполагает, имеет свой предпосылкой помышление, умысел научиться, узнать то, что не знаешь, познакомиться с незнакомым. Это узнавание, познание, ведание деятельно. Оно располагает к действию, есть готовность к тому, чтобы действовать не наобум, а ориентировано, ибо сознательное действие есть целеполагание. Целеполагание есть действие с целью, под достижение которой избираются средства и пути, ведущие к цели таким образом, чтобы пути были коротки, а средства минимальны, зато сама цель максимально эффективна, точно достижима. Такая задача стоит перед обучением, перед учителем, который обучает ученика тому, как правильно, то есть, точно, экономно, минимально достичь цели, выполнить задание с наивысшим эффектом. Для того, чтобы ученик выполнил задание и достиг цели, необходимо его мотивировать, вынудить приступить к выполнению задания. Как это сделать? Один способ, самый просто, - это заставить, принудить ученика к выполнению задания. Такое принуждение насильственно. Это учение силком, из страха наказания за невыполнение задания. Для того, чтобы так учить учитель должен быть физически силен, а ученик физически слаб. В таком случае учитель должен обладать авторитетом перед учеником. Ему следует выстроить иерархическую систему власти над учеником и учениками. При такой насильственной мотивации ученики учатся подчиняться силе, учатся тому и как подчиняться, и как властвовать самим над менее сильными и более слабыми учениками. В их глазах учитель сила. Но он теряет ее перед вышестоящим лицом, испытывает перед ним слабость, следуя той же самой методе/правилу подчинения ученика своему учителю, - вышестоящему лицу/субъекту воли/власти в иерархии статусов/положений системы социальных отношений.
        «Приводным ремнем», стимулятором выполнения задания в обучении может быть не только страх наказания сильным учителем слабого ученика, но и страх прослыть глупым, оказаться в положении дурака, в дураках среди всех прочих обучающихся. Регулятором страха оказаться в дураках является учебная оценка. Если ученик неправильно выполнил задание, то он оказался в дураках. Ему начисляется соответствующий балл в качестве стигмата, метки отверженного, знака проклятия. Естественно ученики не хотят оказаться в таком положении изгоя и стараются из всех сил заслужить уважение учителя, заработать хороший балл за правильное выполнение задания. Таким образом, при помощи системы баллотирования, начисления балла можно управиться с массой учеников, научиться управлять ими, позволить себе править ими. Они все это прекрасно понимают.
        Однако такое насильное или стигмативное (унижающее, презирающее) обучение является ложным обучением. Оно не способствует развитию познания того, что есть и того, что не есть, ибо использует само познание в качестве средства господства и эксплуатации человека человеком, а не цели человеческого развития.
        Истинное обучение, настоящее образование открывает ученику, ученикам тогда, когда учитель развивает у них чистое, бескорыстное стремление к знаниям, прививает им любовь к знанию, а не страх перед ним и уловку для использования в своих эгоистических интересах.
        Для уяснения истинной сущности обучения полезно сравнить истинное и ложное обучение, образование с религией как верой в истинных и ложных богов. Что такое религия, как ее обычно понимают? Это подчинение, поклонение Хозяину, Господину, то есть, господину с большой буквы. Религия – это вера в то, что Бог тебя накажет, если ты ослушаешься его, не будешь служить ему по правилам, покоряться его воле. Такому ложному и обычному  пониманию религии соответствует ложное понимание обучения, образования и воспитания. Такая религия и обучения питаются страхом человека перед вышестоящей инстанцией, будь то Бог или Государство (Начальник).
        Правильное (если правилом является следование истине, а не лжи ради интереса) же обучение соответствует правильной или истинной религии как верной вере. Следует не только верить, но и знать, что твоя вера верная, спасительная, истинная. Откуда ты можешь это знать? Из страха что ли? Конечно, нет. Только из любви. Из любви к чему и к кому? Конечно, к Богу как высшей ценности. Но что является высшим для человека? То, ради чего он старается не за страх, а за совесть. Ему, например, совестно не верить, не служить, не познавать то, что есть, а не то, чего нет, но очень хочется. Настоящее образование, как и настоящая религия, отбивает всякую охоту следовать тому, чего нет. Что же есть?  Есть то, что есть. Откуда мы знаем, что есть? Из идеи и из мысли, из опыта жизни чувств и действий. Вера в бога и познание мира предполагают свободное служение, вольное искательство Бога и истины. Человеку дается откровение как приглашение к знакомству с тем, что есть, к познанию того, что есть, к ознакомлению с тем, что насколько оно есть, настолько  и ты есть, его изучающий, ищущий. Тебе дается возможность узнать Бога и мир в той мере, в какой в тебе есть желание, стремление и умение разуметь, думать, знать и быть верным разумению, мышлению и знанию. Верить в Бога в той мере, в какой это доступно человеку, полагающему не за страх, а за совесть, честность следовать путем разума, творить в красоте, подражая создателю. Вот что такое настоящая религия, а не суеверие и мракобесие, усыпляющее разум и выпускающее на волю ночных чудовищ обмана и невежества. И вот что такое настоящее образование, не практикующее насилие из страха и хитрость из корысти, интереса для того, чтобы жить за чужой счет, за счет эксплуатации успешными ближних – жертв конкурентной борьбы, но предлагающее развивать самих себя ради всех. Но чтобы заниматься таким образованием, следует, как минимум, быть расположенным к созерцанию, к медитации (размышлению) над тем, что есть. Прежде необходимо научиться быть спокойным для того, чтобы открыться тому что есть. Но этого то и нет для суетливого ловца результатов чужого труда, бестолкового подражателя.
        Истинное обучение или образование, как и истинное служение Богу, вера в него, предполагает свободное существование ученика в границах образования, как и верующего в рамках веры, при условии их свободы выбора учения, как и веры. Такое свободное существование предполагает ограничение свободы самим существованием, насколько оно вообще возможно при условии свободы,  то есть, определяется законом самой свободы существования образованным, как и верующим, предполагающим образованную, как и верную, ответственность.
 
        Цивилизация и ее геометрические типы. Классическая цивилизация была цивилизацией непрерывной линии. В древности она была цивилизацией кривой линии, круга, целого как объема наличного, удержания в себе того, из чего она состоит, - множества точек-частей букв сказа (мифа). Эта цивилизация была цивилизацией широты, шири бытия, статической и периодической полноты.  В средневековье цивилизация стала цивилизацией прямой линии как кратчайшей линии сообщения низа с верхом. Цивилизация стала цивилизацией долготы, временной устремленности в вечность. Она была цивилизацией высоты веры.
        Современная же цивилизация есть цивилизация пунктира, обрыва, клипа, унижения, упадка, сведения к низу, материализации. Поэтому естественно современная цивилизация стремится избежать естественного для себя упадка и стремится к возвышению, но уже не к символическому небу, как в средневековье, а к космосу, к миру. В этом смысле современность есть некоторое возвращение от средневекового духовного возвышения к душевному расширению, к поднятию тонуса, дыхания уже не как духа, а как тела. Только в современную эпоху мы встречаем не душевную широту древности, мудрое великодушие, но телесный низ,  приземленное малодушие. Компенсацией такого малодушия является аккумуляция, накопление капитала естествознания.
        Но в современной цивилизации зреет еще худшее состояние будущего коллапса в сингулярную точку клика информирования. Это цивилизация уже не сказки, не веры, не знания, но сведения, мнения, заблуждения, выдающего себя за знание. Такое состояние цивилизации, которая не просто «вылетела в трубу», но напротив свернулась в узел пресса, точку максимального давления требует в будущем освобождения, взрыва, хаотического расширения, ее превращения через гибель в нечто неведомое.

        Персонажи из сна. Сегодня видел сон о том, что стал невольным, а потом и вольным виновником смерти по малодушию одного и следом другого приятеля. Остро и тяжело переживал гибель своих приятелей и собственную подлость, вызванную слабостью духа. Когда проснулся, то вздохнул с облегчением, что это только сон, а не реальность. Конечно, этот кошмар не может свидетельствовать о возможности моего морального падения в реальности наяву. Но почему? Хотя бы потому, что я находился во сне, как всегда, в обморочном состоянии, то есть, «был не в своей тарелке», сам не сам. Был ли это я сам? Мне порой кажется, что во сне из нас вылезает наше второе Я, так называемое “alter ego”. Но и другие персонажи сна как некоторой истории, сюжета не являются подлинными, реальными людьми. Одного из приятелей уже нет на этом свете. И вот тогда, после первого впечатления от сна и беглого анализа по еще не остывшим следам, непроизвольно приходит в голову шальная мысль о том, что я оказался персонажем в какой-то черной комедии, где играю роль марионетки. Для чего мне нужно было видеть этот сон? Какой в нем смысл? О чем предупреждает сон меня? Кто, например, тот мой приятель, кого уже нет на «белом свете»? Его дух? Если да, то это добрый дух, который таким образом предупреждает меня о грозящей опасности, или злобный дух, посетивший меня, чтобы доставлять мне мучения, терзать меня? На все эти вопросы у меня нет ответов, есть одни только догадки.
        О чем эти догадки? Хотя бы о том, что падение в шахте лифта, шествие по мосту через реку и прочее в том же духе, есть символы неких состояний сознания, в которых я вброшен чужой и злой волей неведомой мне силы.

        Пути познания. Пути познания теряются в неведомом. Это неведомое как яма, как пропасть раскрывается перед идущим познавателем, познающим на пути к заветной цели, - возвышающейся над ним истине откровения. Истина придает смысл его движению по пути познания, ведь этот путь ведет к истине. Но он ведет странным образом, - то приближает к ней, то удаляет от нее сообразно такому пошаговому  алгоритму: один шаг вперед – два шага назад. Логика такого пошагового движения объясняется тем, что шаг вперед как лучшее, чем остановка в шаге позади в качестве хорошего, покойного положения. Но как все выходит в действительности? Вначале шаг вперед к лучшему приводит не к лучшему, а к худшему, по сравнению с тем положением, в котором был идущий в шаге от движения. Так бывает всегда согласно формуле образа жизни: «Лучшее – враг хорошего». Как понимать эту формулу? Хотя бы так: для того, чтобы сделать лучше, следует закончить то, что есть, сделать бывшим, то есть, разрушить его, привести к тому, что стало хуже, чем было. Необходимо освободить место от бывшего, чтобы занять его будущим, ставшим настоящим только на третьем шаге.
        Познание оправдано только в том случае, если ведет к бескорыстному поиску истины. Самый лучший способ искать истину, не мешать ей найти тебя. То есть, не следует делать лишние усилия ума для того, чтобы схватить истину. Она неуловима. Хватая истину ты никого не обхватишь, кроме себя.
 
        «Нет худа без добра» (Философское отношение к жизни). Для чего существует зло? Для того, чтобы не привыкать к добру. Добро предполагает усилие над собой, самопреодоление, преодоление своей немощи, своего самодовольства. Как только человек испытал зло, встал лицом к лицу со смертью, приобрел опыт жизни в смерти, то у него не могло не появиться, при условии наличия минимальной сознательности, понимание смысла жизни, ее самоценности. Ты еще живой, даже если смертельно болен? Так радуйся жизни сейчас, пока живой, а не мертвый. И не обращай внимания на то, что творится вокруг.  Это специально делается для того, чтобы вовлечь тебя и сделать соучастником злодеяния, отвлечь от спокойствия души. Последнее, это спокойствие является единственным залогом твоего спасения, входным билетом в райскую жизнь. Напротив, злободневная суета приводит душу в беспокойство и лишает шанса на вечную жизнь. Забота о теле насущно только в той мере, в какой тело является физическим, чувственным условием установления равновесия души. Мирское тлен, помни это. Не путай приоритеты. 
        Поэтому оставь людей в покое. Что тебе люди? Что ты им? Живи с ними, если не можешь жить без них. Только помни, они не стоят твоего специального внимания. Внимай им только в той мере, в какой они внимают тебе, включая в их число и самого тебя. Другое дело Бог. Каждому свое, - тебе свое, а Богу все. Эх, не ведают этого жадные люди. 

        Печально я гляжу на наше… начальство. Чем выше, тем ниже и чем ниже, тем выше. Это наглядно видно, как только посмотришь на начальство и народ. Как только взглянешь на начальство, так невооруженным взглядом видно, как низко пало начальство во всех значениях употребления слова «низко». Но также верно и обратное, как только посмотришь на народ, то сразу увидишь, как высоко стоит он в наших глазах по сравнению с этим пресловутым начальством. И диву даешься, так почему  же оно правит народом, а не наоборот, народ правит начальством, этой так называемой «элитой»? И тут же понимаешь, так и должно быть, точнее, так и есть в этом эволюционном мире бесчеловечной конкуренции живых видов существ. Дело в том, что мы принадлежим разным видам. Одни из нас живут уже по-человечески, другие же существуют еще не умом, но хитростью, не бескорыстием, но наживой, не солидарностью, но эксплуатацией, не головой, но животом, если не другим местом. Вот так посмотришь на так называемого «человека» и невольно задаешься вопросом: «Что ты, милый, делаешь среди нас, ты часом не заблудился»? Слава Богу, у Него в мире духов все находится на своем месте: хорошие люди вверху, в раю, а плохие люди внизу, в аду, там, где им и положено быть. Каждому свое: Богу Богово, а кесарю, начальнику, кесарево. Молись начальник за то, что поставил себя выше людей, все равно не отмолишься, пока ты начальник. Человеком не рождаются, им еще надо суметь стать. Когда люди говорят о ком-то, что он вышел в люди, что они имеют в виду? Тень, которую наводят на плетень. Врут безбожно.
        Вот взять Льва Толстого, так тот всю жизнь, особенно вторую ее половину, боролся с тем, что он господин, граф. Ему было стыдно перед людьми, что он так, по-барски, ведет себя. А вот многим известным людям не стыдно так вести себя. Оно и понятно, где они, а где Толстой, Лев Николаевич. Смотри, читатель, не перепутай этого Толстого с другими Толстыми, которые набивались ему в родственники. Почему Льва Николаевича отлучили от церкви? Потому что он не уважал канон? Нет, враки, - он не уважал не канон, а начальство. Для попов начальство поважнее канона. Иисус с Львом Толстым, не с попами, ведь человек важнее субботы. Фарисеи вы, фарисеи.
        Не ведомо им, господам, начальникам, что Бог не Господь и не «Бог», как его называют, но Дух.  А то ишь чего, надумали, что Дух похож на них, - господ, богатых. Впрочем, и народ туда же, - не ведает, кто такой Дух. И все же чует и боится. Боится, потому что не знает. Если бы узнал, то полюбил бы по-настоящему, а не так, как любит говорить из-под палки начальника, господина, бог-атого. Полнота Духа, его «богатство» в пустоте, в том, что всякому сирому и убогому в Нем есть место. В вечности есть то, что прямо противоположно тому, что есть в этом мнимом, мимолетном мире. Здесь ты все равно находишься в пролете, если ты человек, а не просто живое существо. Но это не значит, что не следует дорожить этим миром. Им следует дорожить, ибо он создан для нашего испытания, для нашего воспитания в качестве человека. Пойми, что ненависть к этому миру есть такой же соблазн, как и любовь к этому миру, за которым можно не увидеть мира Божьего. Принимай этот мир в качестве образа мира Бога. Только помни, что этот образ кривой, а не прямой. Кривизна его есть твоя кривда, неумение быть честным, жить в правде и по правде, для нее.

        Притерлись. Одни из нас живут по правилам. Для них одно правильно, другое не правильно. Очевидно, что они правильные. Во всяком случае, считают себя в праве, что они правы. Следовательно, они правдивы, живут по истине.
        Другие… Что другие? А вот другие живут уже по понятиям. Это как? Знамо как: по смыслу. Для них важно в жизни не следовать правилу, быть верным ему, но знать, что значит быть правым, правильным, почему то правило, которому следует следовать, подчиняться, правильно. Для них важно в жизни то, что имеет смысл, а не просто бездумно, автоматически следовать правилам. Вообще, почему и главное зачем одно является правильным, прямым, а другое неправильным, кривым. Например, потому что одно приведет к чему-то другому, а другое, покружив, вернет к тому же самому опять.
        И все же, и те, кто живет по правилам, и те, кто живет по понятиям, равно приводят себя в порядок, зацикливаются на одном, во всяком находят то, что им нужно, и этого держаться, идя по жизни. В конце концов, они зацикливаются, повторяют одно и то же, правильные больше, понятливые меньше. Горизонт их возможностей сужается вытягивается в одну сплошную прямую, которая потом прерывается, обрывается, и они, естественно, умирают, так и не узнав того, что с ними случилось на самом деле.  Они приспособились. К чему? К тому что мы зовем жизнью, обратной стороной которой является смерть. Но это не все. Это только последствия. Но последствия чего? Того, что осталось за кадром.
        Что осталось за кадром? Хаос как генератор случайных чисел, комбинатор возможностей. Так что является видимым явлением его? Мозг. В нем сложена вся Вселенная. Кто найден к нему ключи, овладеет ей. У каждого из нас есть мозг. Но не все им умеют пользоваться. Если говорить серьезно, то еще никто из нас не научился владеть тем, что есть в полном нашем распоряжении. То есть, никто из людей еще не стал настоящим, подлинным, истинным субъектом. Что этому мешает? То, что мы смертны, что из бесконечного числа возможностей выбираем только те, которые способны раскрыть и реализовать. Прежде чем мы раскроемся, мы представляем все эти возможности в свернутом виде. Но раскрывая одни возможности, чаще одну, мы утаиваем прочие, ибо они не могут раскрыться все или хотя многие из них одновременно в одном локальном месте.
        Так что же делать? Как что? Прекратить имманентизировать, присваивать то, что и так есть в нас. Следует освободить себя от них, трансцендироваться от себя. Чем меньше мы будем заняты собой, пробуя присвоить, иметь то, что есть, тем больше мы уподобимся тому, что для нас трансцендентно, тем ближе станем тому, что покоится в свернутом виде для нас наблюдателей. 
        К сожалению, все мы, даже те из нас, кто живет бессознательно, помнят о себе. Мы все способны забыть, но только не себя. В этом наш пунктик. Так, что мы знаем и помним? То, что сотворили с собой. Это нас и держит, не отпускает, ограничивает, убивает. За порогом сознания остается то, что работает в нас, складывается и раскладывается помимо нашей воли, вынуждая нас кривляться как марионеток. Вот это кривлянье, жалкие ужимки и является нашей жизнью. Как же можно перестать быть жалкой марионеткой и стать хозяином положения?
        Во-первых, нужно прекратить кривляться как паяц и этот балаган называть настоящей жизнью. Если говорить еще проще, то не следует делать лишних движений и суетиться, особенно в наш суетный век. От чего появляется суета? От того, что нам хочется все и сразу тут же. В результате все обращается в хаос. Хаос не сворачивается, а напротив, разворачивается. 
        Однако если мы будем делать одно и то же, то ограничим своим возможности, сведем их на нет. Поэтому, во-вторых, нам следует не делать не то же самое, но быть не тем же самым. К несчастью, даже изменяя себе, мы остаемся самими собой. Мы обречены на самих себя. Следовательно, единственным выходом для нас остается заниматься другими, а не собой, ибо если мы будем заняты собой, то скоро истощим себя и выродимся в жалкое подобие себя. Но это не означает, что мы должны поставить крест на самих себе. Зачем придавать такое большое значение такому малому ничтожеству, как мы. Он или она поставили крест на себе и пожалели себя. Зачем эта жалкая комедия самоотречения и самопожертвования? Мы все еще пребываем в мире иллюзий на свой счет. Мы очарованы тем, что может сделать и довести до конца, в этом воплотиться. Не в этом воплощении самодовольства вечность. Но она и не в обратной ему творческой неудовлетворенности. И то, и другое удерживают нас в мире, полном иллюзий. Так где выход? Неужели не понятно? Не дергайся. Не торопись. Подожди. Сколько ждать? Сколько нужно: «пока рак на горе не свистнет». Иной так и просидит всю жизнь, ожидая неизвестно чего или кого. И что? Ничего. Не повезло, не сложилось. Судьба. А вы как хотели? Ведь речь идет о вечности. И теперь не понятно?
        Между тем, истина рядом, - достаточно протянуть руку, дотянуться и коснуться ее, обрести вечность. Но никто из людей не знает, куда тянуться, ибо нет направления к тому, что находится везде и рядом. Вот и притираемся друг к другу, оттирая от себя истину. Истина не в себе и не для себя, но и не для тебя, для другого. Она ни для кого и ни для чего. Никто не знает, что с ней делать. Вот она и ходит между нами, слепцами, неприкаянная.  Нам остается только тыкаться вслепую и натыкаться друг на друга, спотыкаться и идти неведомо куда или сидеть сиднем, не зная для чего. 
        Пора забыть правила и перестать пытать себя ответами. Они и так сидят в нас, ушли в нас на дно, стали нашим основанием. Так зачем еще умножать то, что уже есть? И что делать? Думать, но так, чтобы не выдумывать то, чего не может быть. Следует подумать не о том, что уже было или еще не было, но о том, что есть и не быть не может.

        Материальное и идеальное. Есть то, что мы зовем природой, и есть то, что мы называем сознанием. Мы находимся в природе, а сознание находится в нас, если мы себя полагаем физическими, социальными телами. Мы себя можем назвать сознательным, мыслящим телом общественной и природной связи. Тот мир, в котором мы живем, существует объективно. Его существование от нас не зависит материально. Если он и зависит от нас, то только опосредствованно, через сознание. И опять же не для себя, а для нас, для нашего сознания в качестве предмета сознания. Мы физически смертны. Для нас смерть есть факт сознания, но не нашего, а чужого, то есть, того сознания, которое есть сознание живого тела другого сознательного существа, а не нашего мертвого тела, если мы уже мертвы. В этом объективном смысле смерть тела вызывает смерть сознания. Но так ли это на самом деле? Ведь мы являемся свидетелями смерти тела, но не смерти сознания. Мы догадываемся о наличии сознания у человека по его телесным проявлениям. Если молчит мертвое тело, то мы не можем зарегистрировать явление сознания того, чье тело мертво. Но мертв ли он сам? Вот в чем вопрос. Нельзя сказать, что мы есть только тело. Умирает телом. Что вообще умирает? Живое, если оно материально, тем более в отдельно взятом виде.
        Как же тогда обстоит дело смерти с сознанием, которое обычно называют душой? Оно ведь не материально. Чтобы связно и понятно ответить на этот вопрос, следует интерпретировать сознание как всеобщее, единое по своей структуре для всех людей, которые индивидуально конкретизируют его на себе как варианты инварианта. Варианты преходящи, приходят и уходят, инвариант постоянен и неизменен. Можно сказать, что структура сознания соответствует не виду, а всему роду разумных существ, является для них всеобщей. Если говорить так, как говорили в стародавние времена, у людей одна душа – душа Адама. Она есть парадигма, образец души людей как ее копий.
        Правда, у христиан появляется идея Нового Адама – Иисуса Христа как парадигмы их, христианского образа жизни, служения и образа веры, мысли. Что мы видим у них? У них мы встречаем представление о том, что Новый Адам уже не может грешить. При условии, что Иисус Христос не может грешить, в отличие от Ветхого Адама, который мог не грешить, но согрешил, и поэтому он, Иисус Христос является Богом, ведь безгрешным может быть только Бог как Дух. Следовательно, Новый Адам бессмертен. Как предел, образец, парадигма христианской жизни Новый Адам задает перспективу вечной жизни для своих адептов в Боге по мере их служения Ему. И как говорил Апостол, если вольно перевести его слова на русский язык, «теперь не я, а Иисус во мне, ибо я сораспялся с ним». Новый Адам живет в каждом христианине. То есть, в каждом христианине вечная душа Иисуса Христа является его душой в той мере, в какой он есть верный служитель Бога в целом и в частности Иисуса Христа. И через это душевное отождествление становится вечно живым в душе.
 
        Проект Просвещения в новейшее время (в XXI веке). В настоящее время проект Просвещения, которому предшествовало искушение телесной красотой человека, очарованность ею в эпоху Возрождения, видоизменился, - на смену расколдовыванию естественного мира и объяснения его в терминах научного знания приходит новая очарованность уже искусственным миром технической информации, в котором человек играет роль адепта и потребителя эффективных машин. Технический мир переходит от стадии механической индустриализации, при которой люди, объединялись в трудовые коллективы фабрично-заводских и офисных корпораций для того, чтобы разделиться на социальные атомы, к стадии цифровой информатизации, при которой люди теперь разделяются, например, в условиях карантина, чтобы об(со)единиться в социальных сетях. Что это означает? То, что они перешли из состояния межатомной, молекулярной связи в состояние более элементарной, упрощенной жизни внутри сильного взаимодействия внутри атомов на уровне кварков. Теперь они как дробные кварки связаны смазкой глюонов сети как связки, завязки, находясь в состоянии иллюзорной свободы. Она иллюзорна потому что есть свобода сети, паутины, а не того, кто в ней запутался, натягивая ее на себя, когда пытается как спутанная муха освободиться из нее. Паук такой сети социальной связи является анонимным. Он скрыт самой паутиной, скрывается за ней так, что есть абстрактно везде, но нигде локально, конкретно. Ибо пауком является сама связь, явление которой представлено паутиной.

        Вечное бессознательное. Что означает такое название «вечное бессознательное»? То, что оно бессмертно. В каком смысле? В том смысле, что оно не знает мертвых. Для него все живы. Почему? Потому что в нем время обратимо, оно может течь вспять. Явлением бессознательного в чистом виде является сон. И в бодром состоянии порой нам является бессознательное, но только на момент отключения внимания, провала сознания, чтобы вновь вбросить нам в состояние сознания наяву.
        Итак, как нам быть со сном? Во сне нам являются люди, которых давно уже нет с нами так, что будто только что мы расстались с ними только на время, чтобы опять встретиться. Причем мы пребываем в сознании чувства реальности относительно их живого состояния не менее, чем в своем собственном, не только в момент сна, но и после пробуждения. То, что они живы для нас во сне настолько не вызывает сомнения, что мы и вида не подаем, что в этом сомневаемся, и принимаем, как само собой разумеющееся, то, что они живут с нами во сне. Однако и после сна, еще не отойдя от сна, мы чувствуем их реальность, но понимаем, что они остались такими, какими были во сне, уже наяву у нас в сознании, как если бы мы встретили их недавно и затем расстались с ними только что.
        Как это можно объяснить и понять в качестве того, что мы объяснили? Во сне все живые. В нем действует гиперболическая логика, логика гиперболы, преувеличения жизни, страха умереть. Смерть табуирована в бессознательном. Она выведена за скобки, эпохально редуцирована к жизни. В результате жизнь в бессознательном, как это видно по сну в качестве его явления носит призрачный характер, ибо смерть как ложка дегтя в бочке меда сна отравляет в его жизни, придает ей иллюзорный, зомбированный характер. Но эта иллюзия так правдоподобна, что сама правда становится неотличимой от иллюзии, смешанной с ней. Причина этого кроется в том, что истина как откровение реальности необратима. Между тем во сне бессознательного она обратима. Вот эта неопределенность бессознательного, его аморфность ставит его по ту сторону истины и лжи, реальности и того, чего вообще нет, самого ничто. В бессознательном ничтожится реальность в той мере, в какой чтожится ничто. В результате истина становится лживой, а ложь правдивой.

        Материальное и идеальное (продолжение). Почему мне так неприятно материальное и так приятно идеальное? Наверное тем, что оно лучше. Но чем лучше? Чем материальное. Какая глупость. А если не глупить? Ну, тогда тем, что материальное, даже если считаешь своим, каким является собственное тело, оно не есть ты сам. Лучшее, чем оно может быть, так это тем, что ты имеешь, а не тем, что ты есть. Ты есть благодаря материальному, телесному, но ты не есть материя, тело. Например, молодого в армии при дедовщине называют «телом». Почему? Даже «деды» понимают, что тело еще не весь человек. «Тело» становится человеком, когда проснется, когда пробудится, осознает, узнает себя в испытаниях армейской службы, узнает, что оно уже человек, которого и другие, «деды» признают своим, тоже человеком, заслуживающим человеческое отношения.
        Тем более, что говорить о нас, - тех, кто занят очеловечиванием не из-под палки, по долгу службы, а по призванию духа, по зову души.

         Власть бессознательного и роман тайн. Мощь самосознания и роман откровения. Тайна и откровение соотносятся так же, как бессознательное и самосознание. Бессознательное и самосознание есть две стороны сознания, его альфа и омега, минимум и максимум. Минимум сознания связан с тайной тайн, а максимум сознания с тайной непотаенного. Люди, слабые умом, полагают, что перед тайной тайн следует творить нищету духа и слабость интеллекта, отдавая ей должное. Как можно сорвать пелену неведения с саиского изваяния? Нет, ни в коем случае, напротив, нужно его спеленать с головы до ног и превратить в немой и неподвижный кулек как прообраз собственного младенчества духа и предрожденчества разума. Впрочем, реактивность гадкого подростка на детскую ущербность и неполноценность в виде наружу самодовольной, но изнутри неуверенной дерзости малодушного духа (люцеф(ей)ирического хладного света)  с его бессильной злобой на взрослый авторитет, не выход. Это состояние требует своего преодоления в романе воспитания как пути от романа тайн к роману откровения. Однако и авторитет взрослого является препятствием на пути к откровению духа. Взрослые грешат утаиванием интимных тайн души. Между тем в откровении духа вскрываются все тайники души, заслоняя собой срамные тайны тела. Душа выходит наружу не на суд Бога, а на свободу общения с Ним уже на миру, ибо мир уже другой, от которого душа не прячется, а находит в нем свое место.
    
        Остранение. Термин советского литературоведа Виктора Шкловского. Помню в одном сочинении этого ученого-филолога читал о Толстом и его толковании сознания. Так вот Лев Толстой полагает сознание освещением жизни человека, его поступков. Освещая поступки человека, сознание дает возможность человеку поступать свободно, иметь возможность поступить иначе, чем только так. То есть, «таковость» поступления, действия имеет несколько степеней решения, больше, чем одну, альтернативную линию действия в мысли, в чувствах, в словах и поведении.
        Само остранение Шкловский определяет как «термин, обозначающий определенный способ возвращения, осознание уже автоматизированного явления» .
        Есть «хитрость ума», о которой вещал Гегель. Но что это такое? Это превращенная форма, «снятая», шиворот-навыворот умничающая хитрость, выдающая себя за ум. Но «Бог шельму метит»: за версту видно, как гримасничает, кривляется хитрость, пытаясь подменить собой ум, прикинуться им. Так вот шкловское остранение и есть такая пресловутая стратегия хитрости, выдающая себя за тактику ума. Хитрость берет нечто глупое, доведенное до животного автоматизма, повторяемое в массе в качестве бытового явления и составляющего нерв жизни большинства, возвращается к нему, делаю его предметом своего внимания для того, чтобы его использовать в своих корыстных интересах уже в ином, странном виде -  в виде «троянского коня» против дурашливых обывателей. Она использует глупость против глупости. В этом пародировании глупости есть момент ума, но он используется не для ума, который здесь играет роль только средства умножения глупости ради хитрого обмана.
 
        Беречь тело и спасать душу. Во время жизни «последних людей» необходимо беречь себя от контактов с незнакомыми и держать на расстоянии знакомых. Но для чего? Разумеется, для спасения души от разговоров о вирусе. Такие разговоры отупляют ум, тревожат душу и угнетают дух. Лучше слушать музыку восхитительного Люлли и великолепного Рамо.

        Профили философии. Философия имеет разные виды доступа. Она не всем доступна. Есть у нее свои люди, так называемый ближний круг посвященных, адептов. Среди них есть мастера философской игры. Ее стилисты, виртуозы, так сказать, «формалисты». Но среди адептов философии попадаются и такие, что не блещут приятной речью, скрываясь в содержании и даже прикрываясь, маскируясь им. Есть между адептами и важные персоны, мнящие философию серьезным разговорным жанром. Они не столько щеголяют умной и занимательной речью, сколько показывают своим важным видом свою причастность к высокочтимой госпоже Философии.
        Так вот есть философия в чистом виде, в идее. Это госпожа «Философия». Она вела Данте в Рай. Это богиня Мудрости. Она покровительствует гениям и заботится о мыслителях.
        Есть философия в образе, термине науки. Это подруга философских ученых («ученых философов»). Вот они к ней как к своей подруге и относятся: на словах уважают. А на деле используют в своих научных интересах.
        И, наконец, есть философия уже не в своем собственном виде или в научном уподоблении, а в неузнаваемом виде учебной философии. В этом виде даже нет уже уподобления, как в случае с философской наукой. Если мыслители занимаются «своей» философией, то есть, полностью уподобляются ей, а ученые философы уподобляют философию науке и поэтому не думают, а занимаются исследованием «чужой» философии, то преподаватели (профессора, доценты и ассистенты) только делают вид, что философствуют, подменяя ее антифилософией. Они используют, как и ученые философы, но не философию, а прямо ей противоположное, - идеологию, - в своих учебных (политических и экономических) интересах.
    
        Сущность и сущее человека. Чтобы понять человека, узнать его, следует определиться с его сущностью, с тем, что он такое, и разобраться с ним как с сущим, с тем, кто он такой, кто он есть.
        Когда мы задумаемся над тем, в чем заключается сущность человека, то мы по необходимости начнем относить его к более общему явлению, масштабировать его в терминах тех сфер, к которым он может принадлежать и в которых может сносно обитать. Что это за сферы? Это природа (естество, так сказать «тело», «материя» его существования), общественная и духовная жизнь. Короче, это среда обитания, общество и духовный мир.

        Тестирование и философия. Настырные люди уже какой век пробуют формализовать философию. Даже гении среди них, вроде Декарта, признающегося в том, что начинающему философствовать следует быть геометром, и Лейбница, как высшего математика, «обломали себе зубы» в попытках вычислить философию. Они так и не смогли это сделать, не угробив ее окончательно. Если гении, гиганты мысли не смогли осуществить столь безнадежное мероприятие, то, что вы скажите, благоразумные читатели, о современных «пигмеях мысли», которые тщатся протестировать саму философию? И что родила гора, множество этих «пигмеев доморощенной мысли»? Мышь, «летучую мышь», учебный вирус сознания. Глупости пигмеев мысли в виде тестовых вопросов/заданий стали плодиться в неимоверном количестве, заполняя пространство, так необходимое для развития умных (философских) мыслей.

        Замечание о смертных и посмертных состояниях, описанных в «Жизни после смерти» Моуди и в «Тибетской книге мертвых». Человек при смерти переживает необычные состояния сознания, прямо связанные с болезненными состояниями тела. Он переживает телесную агонию. Неужели она не может оказывать пагубного действия на его душу. Конечно, оказывает, да еще какое тягостное, просто кошмарное действие. Но если у него великая душа и человек, так сказать, «махатма», великодушный человек, то он эту агонию понимает и принимает как неизбежное, непреодолимое препятствие на пути к вечной жизни. Да, он должен умереть. Но для чего? Такой вопрос является бессмысленным для материалиста, ибо природа, по его мнению, не знает, не ведает цели, живет бесцельно. Это человек на время конечной жизни имеет цель. После смерти нет цели. Цель есть в жизни. После его смерти она есть не для него, которого уже нет и никогда не будет, но для других, еще живых людей. Но и они смертны. Так в чем же смысл жизни для материалиста,  ввиду близкой смерти для умирающего? Как это в чем? Он в том, чтобы сопротивляться смерти, чтобы жить жизнью, а не смертью, думать и переживать жизнь, а не смерть. Тогда для тебя при жизни смерти не будет. Таков смысл жизни умирающего с точки зрения материалиста.
        Но если ты не материалист, а идеалист? Тогда для тебя как идеалиста в чем состоит смысл? В том, чтобы жить так, как если бы смерти не было.
        Хорошо. Если ты реалист, а не материалист или идеалист, то для тебя в чем заключается смысл? В том, чтобы понимать, что путь из этой, конечной жизни в ту, вечную жизнь ведет тебя через твою смерть. Умираешь ты. Тогда кто оживает и живет вечно. Разумеется, не ты, а то, что есть в тебе вечного. Что есть вечное в человеке?  Есть духовное. Оно есть в душе, если ты еще человек, если твоя сущность является человечностью. Духовное есть в душе человечного человека, пока он человечен. Если он человечен до конца, до смерти, то эта человечность является проходным билетом для тебя в вечность духа. Если нет, то тогда ты смертен.
        Тогда о чем исследования реаниматора? Они о видениях людей, которые находятся на пороге смерти, по эту сторону жизни. Буддистская книга мертвых посвящена не только тому, что происходит с человеком накануне смерти, но и в момент смерти и посмертного существования того, что от него осталось и свидетельствует об иной жизни. Так кто не умирает в смерти и живет после нее? Никто. Буддистская книга мертвых не знает живых, она знает мертвых. Она не ведает человечности. Для нее ее просто нет. Так что она знает. Она знает только тело, только то, что с ним происходит до смерти в момент смерти и после него. Ни душа, ни дух не являются телом. Кстати, не верно говорят, когда утверждают, что душа находится в теле. Это не душа находится в теле, а тело находится в душе. Душа без тела – это дух. То, что описывается в Тибетской книге мертвых в момент смерти и после смерти человека, происходит  с его телом, с теми оболочками тела, которые снимаются с его души, точнее, от которых она освобождается, развоплощается.

        Человек и вирус.  В распространении вируса виноват сам вирус и, конечно, человек.   Почему же человек? Потому что он не осторожен и не внимателен, а также беспечен, не обращая никакого внимания на предупреждения об опасности заражения. Отсутствие осторожности и внимательности при наличии беспечности является свидетельством отсутствия элементарного рассудка у подавляющего большинства человечества (в процентном выражении у 99,9 % от общего числа всех людей). Те, кто утверждают, что обычный человек разумен, обычные глупцы. Человек в массе не только не разумен, он даже не рассудочен. Он соображает чуть лучше обезьяны, которая, как известно даже обычным людям, не является человеком. Поэтому пускай обычный человек считает себя умнее обезьяны.
        Так вот, человеку не свойственно быть разумным. Он неразумное существо. Он даже хуже обезьяны. Почему? Потому что у обезьяны есть хоть рабочие животные инстинкты. У человека нет ни ума, ни инстинктов в полном виде, ибо они подавлены многими тысячелетиями безуспешных попыток 0,01 % рассудочных людей, составляющих исключение из правил большинства человечества, обучить остальных людей. Даже это счастливое для рассудка меньшинство человечества как исключение из правил не является разумным, но оно хотя бы рассудочно.
        Вторым качеством человечества как рода, помимо неразумия, способствующим распространению вируса, является животный, зоологический эгоизм обычного человека. В отличие от эгоизма животных, у человека он носит гиперболический, прямо-таки преувеличенный характер. Поэтому обычный человек, заболев вирусным заболеванием, занят только своим выздоровлением, нисколько не обращая внимания на то, что в ходе своего выздоровления он заражает таких же неразумным и эгоистических существ.
        Естественно, возникает вопрос почему же человек до сих пор не вымер от вирусов? Это не выгодно самим вирусам: их жизнь, если они живые существа, зависит от жизни их носителей-людей. К тому же люди не умерли от вирусов и от других природных причин только потому, что природная система, частью которой до сих пор является человечество, достаточно стабильная система, которую, впрочем, последнее (цивилизованное) время постоянно расшатывает человек, пытаясь освободиться от природы в своем жалком (подражательном) техническом мире. И все же, несмотря на стабильность земной природы, человек уже несколько раз, включая настоящий момент, стоял на грани выживания. Но от неминуемой гибели его спасал только счастливый случай. Но таких случаев не может быть много. Они примерно равным образом распределяются на кривой вероятности наступления возможных событий. Относительно настоящего периода существования  мы уже исчерпали возможность такого счастливого случая. Неужели у нас нет другого шанса выжить? К сожалению, нет, ибо то, что прежде нас спасало рассудочное меньшинство в виде 0,01 % от общего числа людей, как равное счастливому случаю при спасении, эквивалентному минимальному проценту погрешимости при вычислениях, дает теперь сбой по причине его катастрофического убывания до конечно малой величины.
        Само собой возникает вопрос: «Неужели неразумное население планеты так тупо, что не способно к самовыживанию»? Нет. Ну, тогда, слава Богу? Опять нет. Если бы большинство человечество было только тупо, то его можно было бы спасти даже ничтожно малыми силами рассудочных людей. Но, к сожалению, человечество не только тупо, а, еще при этом, и хитро на одно место. Этим место являются власти придержащие. Современная власть богатых людей ухитрилась использовать сам вирус в своих корыстных интересах эксплуатации всех остальных людей. Она решила управиться с человечеством, терроризируя, устрашая его этим вирусом. Дело идет к тому, чтобы, как прежде войну, борьбу с экстремистами, так теперь борьбу с вирусом сделать средством управления человечеством. Эта борьба с вирусом ведется с использованием самого вируса, но не только вещественного и энергетического, а еще и информационного характера. Так что все человечество оказалось терроризировано (устрашено) как телесно, так и душевно, интеллектуально, духовно.
        Наступила эпоха такого тотального террора, которого никогда не знало человечество. Само его существование буквально поставлено под вопрос. Сможет ли оно спасти себя, при условии что высшая сила спасает только того, кто сам себя старается спасти, разумеется, зависит не от обычного (недоразвитого в интеллектуальном смысле) человека и не от властного (хитрого) человека, но от рассудочного человека. Но сколько таких, рассудочных, людей? Их очень мало. Тогда что необходимо для выживания всех людей? Чтобы таких людей стало больше. Откуда они могут появиться? Из рассудочных людей? Нет. Их столько, сколько есть, не больше. Тогда из неразумных? Но как может неразумный стать разумным? Это большой вопрос. И тем более хитрый как может стать разумным, если он как реакция неразумия на разум уже исчерпал свою единственную попытку быть разумным, став хитрым. Хитрый, властный человек уже факт поражения в человечности. Следовательно, приходится «ждать с моря погоды», -  надеяться на то, что из неразумных появятся разумные. Правда, следует знать, что рассудочных людей становится все меньше и меньше. И нужно помнить, что рассудочные люди «ждут с моря погоды» уже не первую тысячу лет, когда же путем их обучения большинство поумнеет. Пока нет тому доказательств и свидетельств.
        Пока что политика социального разобщения, спровоцированная массовой истерией боязни вируса способствует оглуплению людей. Хитрой власти не хватает рассудка понять, что намеренное понижение интеллекта массы людей, переложивших на дигитальную (цифровую) технику свою работу счета (просто диву даешься насколько примитивен человек, редуцировавший сложную разумную деятельность к тривиальному расчету: «давайте сядем и посчитаем» - это типичный алгоритм «хваленных ученых умов») неминуемо и неуклонно ведет к ослаблению и собственной интеллектуальной напряженности, - зачем напрягать извилины, когда и так можно легкомысленно управлять массой рефлективно реагирующих людей.
        Капиталистическое отчуждение человека от человека достигло апогея тотального отчуждения человека от человека, доходящего до абсурда – до отчуждения человека от самого себя. Человек начинает бояться самого себя, бояться того, что он может заразиться от самого себя. Отчуждение человека от самого себя дошло до предела. Дальше только беспредел, социальный и антропологический хаос, гибель человечества.

        Вопрос о происхождении. Для человека прошлое представляет собственно то, откуда он родом. Он родом из прошлого. Она есть условие его настоящей жизни и предпосылка будущей истории как того прошлого, которое не прошло, ибо нам жаль упущенных в прошлом возможностей, которые не сгинули попусту, но временятся, идут к нам для реализации из будущего. Но то, что является условием возможности есть одновременно и предел такой возможности, ее ограничение, граница, которая нас не пускает за себя. В свете замеченного к своему происхождению следует относиться не подобострастно, не гордиться им и тем более собой как его наследником, но творчески, продуктивно с воображением как к материалу из которого можно сделать что-то стоящее, достойное прошлого, во всяком случае, не хуже его самого, а в лучшем случае, намного лучше прошлого, чтобы будущее стало истиной прошлого, когда станет настоящим.
 
        Альтернативная художественная история. Имеет смысл бережно относиться к истории. В чем эта бережливость может заключаться? В том, чтобы не упустить то, что было, в том, чтобы сохранить его так, как было, разумеется, не в материальной действительности, - так было бы глупо, потому что физически невозможно, ибо история необратима во времени, - а в своей памяти.
        Исходя из вышесказанного, как можно относиться к художественным пересказам действительной истории? Только положительно, но лишь при условии художественно выразительной возможной для здравого смысла интерпретации реальных событий истории. В канву реальных событий можно вводить вымышленных персонажей, если они не будут ломать общей логики действия этих событий, как это было в самой действительности. Для чего это можно и даже нужно делать? Чтобы поставить современника автора и читателя как их alter ego  в строй, разряд типичных или атипичных свидетелей тех событий, чтобы посмотреть своим современным взглядом на то, что имело место тогда, в прошлом, и сравнить его с тем взглядом, который нашел себе место в архиве прошлого. Такое сравнение нам на руку, ибо делает прошедшее прошлое еще не прошедшим, а живущим в нас, в настоящих.
        Другое дело будущее, тем более далекое. Там единственным путеводителем может быть только разум, логика объяснения событий будущего времени сущностью человека, спектром его возможностей, если речь идет о человеке будущего.
        И, естественно, следует крайне отрицательно относиться ко всякого рода побасенкам, даже художественно выразительным, если они есть выдумки тех событий, которых никак не могло быть в прошлом. Возможно альтернативное истолкование смысла исторических событий, но никак не альтернативное создание самих этих событий, а также описание альтернативных событий, ибо это прямое нарушение хорошего тона в истории. Как есть художественный вкус в эстетике и моральный долг в этике, так есть историческое значение для настоящего или хотя бы мемориальный смысл поучения, пусть даже антикварный интерес в науке или литературе о прошлом.

        Искушения Иисуса в произведениях Федора Достоевского.  Как можно толковать известный рассказ из Евангелий об искушениях дьяволом Иисуса Христа в пустыне? Естественно, логически тривиально,  полагаясь на обычный человеческий опыт испытания человека  в пустыне голодом, чудом и властью. Оно и понятно, чем еще искушать в пустыни человека, как не тем, чего в ней нет, - хлеба насущного, имея в виду ее собственное название «пустыня» как пустое место. Если в пустыни голым голо, то нечем поживиться. Естественно, за неимением воды и пищи, человек мучается, испытывает голод как препятствие для пребывания в ней. Умерщвлять плоть можно только до определенного предела. На пределе человеческих возможностей у анахорета возникает грех отказаться от дальнейшего исполнения строгого поста.
        Но беда (грех) не приходит одна. Вместе с искушением хлебом насущным появляется искушение чудом. Так как человек слаб и уже не может поститься, он надеется на чудо помощи ему со стороны высших сил. Ему, одуревшему от голода, начинает казаться, мниться, чудиться, что ангелы и сам Бог помогают исполнить устав монашеской службы в пустыни. Между тем это только испытание его духа уже чудом, наваждением.
        И, наконец, приходит следом искушение властью, если под властью понимать управление своими желаниями и потребностями, владение собой. Наедине с самим собой в пустыне, где нет никого, кроме анахорета-пустынника, труднее всего совладать с собой.               
        С  данным истолкованием искушения человека пустым местом, его духом созвучна точка зрения русского писателя Федора Достоевского на искушения дьявола Иисуса Христа в пустыне, описанная им в легенде о Великом Инквизиторе из романа «Братья Карамазовы». Правда, он рассуждает в этой легенде не как спиритуалист, а как православный богословствующий писатель, традиционно представляющий три дьявольских искушения Иисуса как человека. Между тем Иисус больше, чем человек, и искушения дьявола для него опасны не как для душевного существа, коим является человек, но как для духовного существа, вроде дьявола, только не противника Бога, а его сына, если не самого Бога.
        Как об этих искушениях Иисуса говорит Евангелие от Луки (Лук 4, 1-14)? Как об искушениях хлебом, горой и крылом храма. Вот с этими объектными метками текста связаны некоторые таинства искушения. Но мы еще с вами, добродушный и благоразумный читатель, не готовы к тому, чтобы приподнять полог тайны. Для этого необходимо настроиться на понимание Откровения Евангелия. Что же нам открылось?
        Кстати, кому это может открыться? Субъекту. Какому субъекту? Сущему, реальному, а не иллюзорному; живому, а не мертвому; разумному, а не неразумному, дурному. Что же составляет, наполняет его как нечто целое? Благое или воля, чувственное, чувство и разумное, разум. Эти три части относительно друг друга независимы, трансцендентны. Но это относительно. Относительно чего, кого? Себя, в собственной эгоцентричности. Относительно друг друга они солидарны, имманентны. Как они расположены друг относительно друга? Логически правильно. А именно? Живое чувство занимает место сущего, ведь субъект есть живое существо, которое является, есть, волит быть разумным существом, иметь разумную сущность. То есть, живое существо тогда есть субъект, когда оно разумно и способно являться самостоятельным и ответственным за свои деяния, за их последствия. Вот эта свободная игра сущностных сил субъекта, их гармоническое единство и есть дух. Это существо в духе идеально (в идее, сущностно) являет себя в творениях собственных деяний, которые объективируются в вещах вещного мира, имеющих прообраз в вещем мире. Но в самом вещном мире, в материи силы духа, как то: чувство, воля и разум разделены по этапам его эволюционного развития. Они имманентны духу, в духе сообщаются друг с другом в гармоническом общении. Вне самого духа, в материи, в вещах они трансцендентны. Они встречаются друг с другом на границе, в зоне существования трансцендентального субъекта. Субъект еще не стал духовным, он еще только идильный, идиллический, лишь в себе, но еще не для себя. Таковым он станет в ином для себя, но не объекте, - это ложный шаг, - а в другом, более развитом, уже совершенном субъекте, чтобы для менее развитого субъекта быть совершенствующейся точкой притяжения.
        Итак, имея в виду вышеизложенное, можно уже приступить к толкованию сложного, тайного места творения, картины (текста) евангелиста Луки. Что мы видим? Теперь для нас тайна обратилась вразумлением. Искушение хлебом говорит нам о том, что разум камень, орешек знания раскалывает, раскладывает сложное, сложенное на простое, из которого состоит. Вот эта связь сложенного и есть идея вещи, в данном случае хлеба. Под воздействием разума камень как мертвая вещь, объект превращается в живой хлеб идеи, питающей человека как разумного субъекта мыслями, помыслами, ведущими его к решению. В этом превращении есть искушение. Чем? Идеализацией, ограничением одной идеей, но не в ней, а в самом себе. Тогда это прельщение иллюзорным, не развитым еще до воплощения. Чистой воды мечтательность, отчуждающая от реальной жизни, вызывающая раздражение ей в больном воображении прожектера-идеалиста. Но здесь же есть и другое, прямо противоположное искушение самим воплощением, невозможным замыслом приземлить свободную идею, пленить ее материей, обратить в вещь. Идея на то она и идея, чтобы не быть материальной вещью. Человек является наглядным примером того, как можно, будучи искушенным идеей, сделать ее ложной, стать утопистом в безумном уже замысле построения идеального мира. Неизбежной реакцией на такое безумное строительство будет откат человека назад в безыдейное скотство и зверство современной потребительской жизни обывателя, который впустую копит и прожигает блага жизни.   
        Однако вернемся к решению загадки. Что это за решение? Это решение уже второго искушения, испытания волей, властью. Как оно дается Иисусу в Евангелии от Луки? Как искушение, прельщение самой властью, волением тотального, глобального характера. Об этом же говорит обещание дьяволом Иисусу того, что если он поклониться ему, то дьявол даст Иисуса власть над всеми царствами мира. Как же преодолеть такое искушение властью? Следует поклониться духу. Но такое поклонение возможно только в одном случае, - случае обладания собой, своим эго (Я).  Таким обладателем может быть только то лицо, которое в духе как гармонии чувства, воли и ума. Дьявол есть не гармония, а борьба этих начал, этой троицы друг с другом, Это не божественная гармония, а дьявольский хаос, на который идет человек, поддавшийся искушению «горой», гордыней своеволия.
        И, наконец, третье искушение – искушение крылом храма, с которого дьявол соблазняет Иисуса сброситься вниз, чтобы проверить, возможно ли спасение от смерти, воскресение тела и души, чувства жизни. Поддавшись этому искушению, – искушению самоубийства, – человек окончательно закрывает себе дорогу в в духовный мир вечности. Не ты дал себе жизнь и не тебе ее отдавать. В месте с тем не следует беспокоиться о своей душе в том смысле, что вредно пребывать в трансцендентальном эгоизме. Эгоизм в вечности ведет к вечной, уже духовной смерти. Поэтому следует укрощать уже грех не любопытства или гордыни, как при первом и втором искушениях, а уныния, ведущий к тотальной смерти.               
        Что же мы находим у Достоевского?  Приземление субъектов. У него Иисус Христос и дьявол, собственно Антихрист принимают вид, лицо обычных людей: незнакомца-целителя и инквизитора. Инквизитор отсылает целителя в тюрьму как своего рода пустыню, испытывая его чудо, то есть, его разумение, поклонение, воление, - ему решать, - и чувство жизни, - ему жить и давать жить другим. Инквизитор советует не мешать людям жить, не будить их сознание, стращать их, чтобы управлять их неразумными и робкими душами.
        Следует заметить, что в другом своем сочинении, - в «Бесах», - Достоевский дает более развернутую картину людей, поддавшихся этим искушениям и ставших подобными дьяволу, - бесами. Взять хотя бы инженера Кириллова, возомнившего себя Богом, при условии исполнения собственного своеволия – самоубийства. Или обратиться к личности Петра Верховенского, одержимого гордыней самовластия. Что касается Николая Ставрогина, то этот бес из бесов, ибо именно он зачаровал романных бесов своей (или маркиза де Сада) идеей вседозволенности, тем, что «если бога нет, то все позволено». Вот до чего, до какой пакости может скатиться в познании ум, не знающий меры, не имеющий ума в уме.

        Новая нормальность. Вы только послушайте, благоразумный читатель, о чем поют «соловьи власти», которая ввела новый социальный порядок – порядок социальной дистанции для собственного благополучия, так неустойчивого в период тотального, антропологического кризиса. Они, эти пресловутые интеллигенты, слагают дифирамбы в честь «новой нормальности». Как вам известно, добродушный и благоразумный читатель, что для разумных существ мера, оптимум, то для глупых существ максимум, а для хитрых минимум. Так эти хитрые существа и пробуют представить свой минимум как частность максимумом, всеобщим интересом большинства. В результате частность, раздуваемая до всеобщего масштаба, сужает их и без того ограниченную рассудительность.
          Вот и внушают слуги («личарды») власти, которая «вылезла из грязи в князи», амбивалентному народонаселению, одновременно доверчивому и лукавому, что нужно соблюдать социальную дистанцию, практиковать разумный эгоизм, так отрадный мещанскому интеллигенту, рассудительному обывателю. Тогда что делать разумному существу? Что за глупый вопрос?! Вы правы, благоразумный читатель, таких, как вы, теперь осталось немного, - раз, два и обчелся, - не больше нескольких десятков лиц на миллиарды единиц живого веса (другое дело хитрые существа, которых много больше; здесь наблюдается такая пропорция: десятки умных на сотни тысяч хитрых из миллиардов, мягко говоря, бесхитростных существ). «И ослу понятно»: разумному существу требуется для выживания, как какому-то (известно, какому!) вирусу, приспосабливаться, теряя свою интеллектуальную вирулентность, к невыносимым условиям тупого бытия, своей инертной, материальной массой доводящего разумное существо до тошнотворного состояния сознания своей ненужности. Ничего, это не так больно, ведь остальные давным-давно уже приспособились, отупели и от тупости ухитрились оторвать свой кусок разумности – умеренности «паразита сознания», «думающего» за других. Вся их дума сводится к болтовне – интер-прёт-ации (так и прёт, не переставая, как какой-то «лоб») избитых истин, авторитетных цитат, от которых распирает их полое сознание.
 
        Криминальная личность. Что свойственно человеку, которого считают криминальным? Агрессия, склонность к насилию как простому и экономному средству решения проблем, злоба, хитрость, склонность к обману, паразитизм или умение жить за чужой счет. Как правило таким криминальным человеком рождаются. Таково криминальное происхождение. Или таким становятся по причине того, что криминальная личность сама прежде была жертвой насилия, злобного к себе отношения, хитрости, обмана, использования в корыстных интересах других заинтересованных лиц.
        Если криминальность является врожденным качеством преступника, то, как говорят в таких случаях, - «горбатого могила исправит». Если же она является «благоприобретенным» качеством, то его можно «снять», если есть не только желание, старание, но и умение преступника преодолеть столь пагубную привычку. Без умения как производного ума преступность преступнику не победить. В случае отсутствия у него ума, что обычное дело в преступной среде, криминальность непобедима. Если преступник не туп, то он, как правило, хитер. А хитрость есть компенсация отсутствия ума или его недостатка, так необходимой для выживания. Поэтому преступный мир состоит не из умных людей, - таких в нем отродясь не было, - но из глупых (о таких говорят, - «сила есть, ума не надо») и хитрых. Вот почему ни один преступник еще не стал благоразумным и добродушным человеком. Он никогда им и не станет, ибо у него, к сожалению, не хватает необходимого для этого ума, оборотной стороной, изнанкой которого является совесть. Теперь понятно, почему о преступнике говорят так: «ни стыда, ни совести». Стыдно, товарищи, стыдно совершать преступления. Преступнику не стыдно, потому что для стыда нужна совесть как внутренность стыда, являющегося наружностью совести. Совесть же есть явление ума в действии в отношении других лиц и самого себя. Можно сделать заключение: преступник неисправим. Совершив преступление, он катится с горки, по наклонной плоскости и падает все ниже и ниже, то есть, становится рецидивистом. Но преступник бывает хитер и может показаться наивным и добродушным людям «своим», добропорядочным человеком. Но это одна видимость. Он все равно, рано или поздно, но покажет свой преступный нрав, свой криминальный характер.
 
        Типы мужчин. Среди мужчин есть многолюбы и однолюбы, а также не любы, то есть, импотенты. Правда, среди импотентов попадаются такие мужчины, которые любят уже не физически, а чисто вербально, знаковым образом, и душевно. Из кого выходят импотенты? Из тех, и других, - как из многолюбов, так и однолюбов. Но в том, и другом случае они несчастны, а порой несчастны и их спутницы. Однако они несчастны разным образом. Так, например, многолюбы или, простонародно говоря (так лучше, точнее), блудники, короче, бабники, от многообразных (полиморфных) способов любви или однообразных способов любви, но со множеством женщин, теряют мужскую силу, может быть, из-за заразных (контактных) любовных (венерических) болезней, и пополняют стройные ряды импотентов. Не могу отказать себе в любезности сказать: «вам, господа, так и надо»! Кстати, большинство мужчин относится как раз к такому роду «почтенных» полигамных мужчин. Это настоящие самцы. Когда эти самцы нарушают меру в спаривании с противоположным полом, тогда природа их ставит на место скучающих в сторонке. Ну, зачем такие нужны, - только распространяют заразу и делают несчастными преданных женщин. Им, этим мужским… не позавидуешь: всю сознательную, то есть, бессознательную жизнь они «любили» все, что движется, а тут на тебе, - весь смысл их жизни обернулся пустотой прозябания их увядшего рабочего органа. Ведь они сами отождествили себя целиком только со своей рабочей частью. Глупые, несчастные бабники! Пределом бабника является свингер. Это неприятное существо вызывает такое же отвращение, как клоп, чесоточный клещ или таракан.
        И все же импотенты большей частью формируются, получаются из однолюбов. Ровное горение любовного пыла (пафоса, чувства) приводит к телесному привыканию,  и если не переходит в более достойные сферы человеческого существования, как то: душевную близость и духовную связь,  то, наверняка, может превратиться в унылую привязанность и скучную навязчивость. От них не далеко и до импотенции, если не будет отказа от архетипа однолюба. В таком кризисном случае однолюбу прямая дорога податься либо в бабники, либо в импотенты. Импотент – это тот мужчина, который еще хочет, но уже не может.
        Но среди мужчин попадаются и такие, которые составляют группу странной конфигурации и ориентации. Они ориентированы уже не на женщин, а на свой пол. Ориентир на себе подобных придает им такую конфигурацию, которую лучше не трогать руками, чтобы рассмотреть получше. Трудно не запачкаться.    
        Другое дело такие существа, которые ведут бесполую жизнь. Это те, с позволения сказать, мужчины, которые еще могут, но уже не хотят, ибо их интересует не телесная щель, дырка от тела, но то, что является уму. Они вызывают неподдельное уважение. Счастливцы, они уже преодолели в себе животное начало и находятся на пути преображения жалкой, страдающей души в свободный и безмятежный дух.
 
        Читая Моэма. Прочитал у Сомерсета Моэма в «Искусстве слова» интересное различение образов написания романов. Если перевести замысловатый язык англоязычного автора на свой собственный, то есть романы автора -бога и романы автора-героя. Как известно, первый тип романов олицетворяет русский писатель Лев Толстой, а второй  - другой русский писатель Федор Достоевский. Сомерсет Моэм находит подвид романа всеведения в романе «Миддлмарч» Генри Джеймса, брата психолога Уильяма Джеймса. Нам же достаточно Льва Толстого с его автобиографией как романом воспитания. И в самом деле его автобиография есть роман воспитания автора как героя, развития его нрава, характера. То есть, это не только роман всеведущего автора, естественно, знающего самого себя, свое поэтапное развитие, становления собственного характера во времени и на своем месте как драматическое единство места, времени и действия от конфликта в завязке отцов и детей до их гармонического примирения в развязке, но и роман героя,  за становлением которого поэтапно следит читатель, заинтригованный  воспитательным сюжетом.

        Средство и содержание в познании и образовании. Прежде познание и образование были в своем содержании самоценны. Но теперь, в век сетевого, цифрового «мышления» они не обязательны, но есть малозначимое сопровождение цифровой калькуляции, формы подачи. Теперь форма стало содержание, а содержание формой декорации. Все вывернуто наизнанку. Духовное, душевное стали разменной монетой материального обмена. Это проявляется не только в том, что духовное стало просто недоступно служителям духа, но и на самом низовом уровне культуры – в обучении студентов. Для них теперь главное не то, что они знают, но как они пользуются в качестве потребителей информацией относительно подачи полностью обесцененного содержания, низведенного до положения малозначимого самого по себе материала. Главное не дух, не жизнь, а  техника их эксплуатации, использования. О чем это говорит? О буквальном вырождении культуры человека, ее нечеловеческом состоянии. Осталось дело за малым, - за ее уничтожением. Но это откровение является тарабарщиной для современного поколения, которое вообще не понимает о чем идет речь. Нет, не грядет уничтожение культуры, она уже уничтожена. Мы уже пребываем в посмертном состоянии культуры человека. Нет человека, есть так называемый «искусственный интеллект» (оказывается, это не аппарат цифрового доения, а мы с вами), считающий, вычисляющий, извлекающий из себя мертвую человечность. Это не постмодерн или постпостмодерн, это постмортем.
 
        Антропологический переформатив. В последнее время я стал замечать, что что-то случилось с людьми. У меня стало складываться впечатление, что их как будто подменили, как только я стал присматриваться  к ним. Они похожи на себя, но уже другие, не люди, но только их наружное подобие. Правда, сами они, как правило, совсем не догадываются о своей подмене.

       Женщины и мужчины. Женщины дают, мужчины берут. Почему женщины дают? Потому что они рожают, рож-дают. Они, естественно, творят. Мужчины же берут, потому что только о том и думают, как взять, брать. Вот они и составляют рать, ряд воинов. Мужчины есть ратники. Воины. Они борются друг с другом, чтобы больше брать. То есть, воюют друг с другом из-за женщин (как тут не вспомнить сакраментальное выражение: “cherchez la femme”). Мужчины испытывают комплекс перед женщинами по причине невозможности рожать. Но они восполняют естественную способность женщин рожать, давать, искусственной способностью творить искусную предметность. Именно поэтому есть такие мужчины, которые заняты не бранью, войной, но искусством слова, творческим занятием. Есть среди них те, кто увлечен наукой, художествами, техникой, наконец, наукой. Они создали культуры как не только обхождения с женщиной, но и творением иной реальности, чем та, которая есть сама по себе и к которой лучше приспособлена женщина.

        Мистика и наркотики. В последнее время, века два, появилось много любителей употребления наркотиков. Почему? Потому что люди в массе (так называемый «народ») стали жить лучше. Они не могут отказать себе в желании развлекаться, особенно молодежь, которая «сидит на шее у родителей». Есть среди этой… молодежи существа, склонные к мечтательности, а не просто к грубым физическим, телесным удовольствиям. Так вот они часто принимают опыт употреблению галлюциногенов за мистический опыт. Они отождествляют свои психоделические переживания с мистическими состояниями сознания. Правы ли они? А вы как думаете, благоразумные и добродушные читатели? Правильно. Все это чушь собачья. Никакие наркотические переживания не являются случаями расширения сознания. «Как же так? – они скажут, - ты, старый пень, не знаешь, что говоришь. Как же шаманы, которые доводят себя наркотическими веществами до полубессознательного состояния, чтобы путешествовать в мир духов во время камлания»? Так это случай не расширения сознания, а расширения бессознательного. К тому же, в отличие от жалких наркоманов, любителей поп-фантазера Пелевина, шаман, в общем колдун, маг, вводит себя не в бессознательное состояние, как вы, а в полубессознательное состояние, чтобы случаем чего не перепутать и найти дорогу в мир духов. Но все это имеет отношение к магии (суеверию), а не к мистике, тем более религиозной, - я уже не говорю о спекулятивной мистике философии. Мистика работает со сверхсознательным, а не полубессознательным (подсознательным), как магия. В магии есть опыт включения человека в нечто иное, чем он сам уже не только на физическом, но и на душевном уровне. Это так называемое (называемое не корректно, не точно) «космическое сознание». В нем находится маг. Но он уже вне себя. Короче говоря, не в себе. Так, он вне себя. Он в духе? Нет, он не в ком, а в чем, например, в низшем космосе стихий (стихиалей), которых малосведущие люди называют «бесами». Если человек вне себя и не в Боге, тогда он в ком? Разумеется, вы уже догадались, благоразумный и добродушный читатель, он находится во враге всего рода человеческого, в дьяволе, в сатане, и является сатанистом.
        Что до наркомана, то тот, как и сумасшедший, психически ненормальный, находится не в дьяволе и тем более не в Боге, а в собственном дерьме, в говне своего мозга, который перерабатывает в данном конкретном случае наркомана наркотическое вещество и вырабатывает натуральное говно в голове, от которого наркоманы, курильщики, алкаши, «пьяненькие», как их любил называть Федор Достоевский,  и психически ненормальные «тащатся», лезут на стенку, пугаются веника в углу и пр. Впрочем, они, эти любители какашек в голове, копрофилы несчастные, так жалки, что их можно даже пожалеть.
        Наркоманы могут возразить: «Но Достоевский, тот был тоже психически ненормальный, садомазохист, во всяком случае, эпилептоидная личность»! Ну, был. И что? То, что он «касался миров иных» (мира идей), как сам писал об этом, - это факт. Но факт не его болезненного состояния, а того, что и его посещали идеи и он пребывал в сверхсознательных состояниях сознания. Однако он ошибался, когда полагал, что они вызваны его эпилептическими припадками или, мягко говоря, странными отношениями с людьми. Да, «человек с ретроградной физиономией», то есть, в болезненном состоянии сознания, мало похож на здравомыслящего обывателя, но это не значит, что он близок Богу, вернее, Бог ему близок. Не надо путать эпилепсию («яичницу»)  с божьим даром. Люди с патологическими наклонностями находятся на крае, на пороге человеческих состояний, но это порог не встречи с Богом, а порог физиологической ограниченности, «коридора возможностей» быть ему человеком. Просто люди искусства, в связи с тем, что у них нет порядка ни в головах, шляпах (одно слово: «шляпа»!), шляпках, ни в штанах, или в складках юбок, путают свои бредовые фантазии, похотливые иллюзии (арт-х(а)у-са, например) с самой реальностью. Да, есть реальность художественной иллюзии, но это не реальность реальности и иллюзии. 
        В самой наркомании, как и в безумии собственно, нет ничего мистического. Наркоманы и психи тривиальны и примитивны и не поднимаются выше уровня физиологии, которую дилетанты любят смешивать с предметами собственного незнания. Другое дело, когда, сумасшедшие находятся в себе, то есть, на время являются нормальными людьми и в этом качестве могут быть субъектами душевного, а порой и интеллектуального и духовного развития. В ином случае они могут быть проводниками душевного или духовного влияния, но только в качестве средств (как, например, юродивый, медиум) или объектов приложения такого влияния для посторонних целей.

        Регресс человека как вида. Ныне человек вступает в новую эпоху своего развития. Эта эпоха техническая. Сама эта эпоха знаменует переход человека от культурной стадии своего развития к так называемой «цивилизационной». Такой переход стал возможен в конце XIX –начале XX века. Целых десять тысяч лет человек существовал в условиях уже сформировавшейся и творчески развивавшейся культуры. Последний спорадический выхлоп творческого взлета культуры был отмечен стилем «модерн» именно в это переломное время  конца XIX – начала XX века. И все же на нем лежат уже явные следы культурного упадка не только конца XIX века, но и всего десятитысячного периода развития собственно культуры. Это объясняется тем, что в начале XX века стала бурно развиваться техника как катализатор цивилизационных изменений индустриального типа.
        Появляется собственно индустриальная цивилизация с неживой (не живой и тем более не умной) техникой. Существуя уже больше ста лет она, эта техника, накладывает свой неживой, мертвый отпечаток на сам характер человека и как телесного (биологического или биотического), и как социального, и, наконец, как душевного, собственно человеческого, существа. Растет его специализация как собственно телесного, материального существа. По мере этого роста человек начинает терять сапиентные черты, определяющие его сущностный, родовой тип. Это явный антропологический регресс, системный сбой в соотношении элементов: телесного и  социального, составляющих материальный момент развития, и культурного, душевного, составляющих идеальный момент развития в случае человека. Нарушается мера соотношения материального и идеального моментов развития. Проблема заключается в социальном элементе. Стагнация его развития, задержка на капиталистической стадии развития, угнетающей и подавляющей душевный элемент антропологической системы придает собственно бесчеловечный характер развитию техники, сдерживая ее развитие в направлении уже живого вида, так потребного сохранению человека как душевного и интеллектуального вида.
        Если в чисто материальной сфере развивается только технический элемент без своего социального сопровождения, то его информационное содержание при развитом социальном элементе играющее чисто инструментальную роль, начинает нести уже содержательную нагрузку на всю общественную и антропологическую систему. Так намечается перекос в сторону материальную в ущерб идеальной, что как раз характерно для цивилизационного типа. В результате человек в условиях господства мертвой техники начинает терять свои собственно естественные черты, что проявляется наглядно в настоящих условиях вялотекущей пандемии короновируса. Человек теряет свой естественный иммунитет, но не приобретает искусственный иммунитет, ибо техника продолжает оставаться мертвой, и при этом углубляется социальный кризис, связанный со стагнацией капитализма, система отношений которого сдерживает развитие человеческих сущностных  сил.
        Что ожидает человека в ближайшее будущее? Разумеется, деградация. Человечество вышло из пика своего равномерного развития и ускоренно падает вниз по кривой социального и общего регресса. Нет здоровых и душевных сил в современном обществе. Числовая величина великодушных людей катастрофически приближается к минимуму и превращается в конечно малую величину. Она не может бесконечно долго оставаться в полосе статистической погрешности. Никто из высших существ (сил) не будет спасать тех. кто сам не спасает себя. Спасители среди самих людей – это великодушные, которых давным-давно на Востоке называли «махатмами». Но их осталась жалкая кучка и сил у них меньше, чем у малых детей. Они  не могут вдохновить людей на творческий взлет, который возможен только при условии, что люди будут относиться друг другу лучше, чем они относятся к вещам. Вещизм потребительства и эгоизм эксплуатации, основанный на конкурентной борьбе между людьми, а не на солидарности между ними, неуклонно ведет человечество к вырождению и мутированию (превращению) их в информационных (дигитальных, оцифрованных) зомби.  Причем идет зомбирование уже не только трудящихся, но и социальных паразитов-эксплуататоров, ибо вырождение человечества носит системный характер и абсолютно никто не сможет избежать его, включая и отшельников, находящихся на обочине умерщвляющей цивилизации.

        Глупые, хитрые и умные. Говорят: «евреи – умная нация» «Да, шо вы говорите»! Не говорите. Любая нация умная. Действительно, в материальном мире, а нация, народ явления материального порядка, чем ниже, ближе к самому дну, основанию, грунту (Grund), тем чище, умнее. И чем выше, тем дурнее, гаже. На самом верху, так мерзко, гадко, что даже плюнуть некуда, - жалко за слюну. Другое дело в мире идеальном, чем выше, тем умнее, лучше, чем ниже, тем глупее, хуже. Одно слово: дух.
        Так вот речь идет не за евреев, а за людей вообще. Большинство не то, что глупое, нет, - оно амбивалентное, настолько простое, доверчивое, насколько лукавое. В народе есть умные, но их мало, - «мал золотник, но дорог». В элите нет таких, но есть хитрые на интересное место. Редко, но попадаются хитроумные. Это те, кто умеет делать вид умных. Но они только кажутся таковыми. Так есть ли умные. Они есть, есть в народе, но в нем скрываются. Это умные дураки. Других умных меж людей не водится. Ан, нет, - есть еще ученые дураки, но с ними все ясно. Они дурные от учения, от знания.
Другими словами, есть дурные и есть умные. И еще есть те, кто между ними, так сказать, полудурки (наполовину пустые), полоумные (наполовину полные). Они и не дурные, и не умные полностью, но только наполовину. Причем одна половина наружная, а другая внутренняя. Она являет другую, которая скрывается. Поэтому промежуточный вариант ума или его отсутствия основан на обмане сознательном или бессознательном.
        Есть полнота ума, ментальная плерома. Нельзя путать цельность и целостность ума, его всеобщность, всеразумие со всезнанием, всеведанием. В этом смысле всеразумие или мудрость есть данность, а всезнание заданность. Знание не делает человека разумнее. Оно делает его только сознательнее. Человек может узнать, что он умный. Но он умнеет не от знания, а от самого ума. То есть. причиной ума является сам ум. Он от ума. Есть ум в себе. Другими словами, ему уже следует быть. Однако он может таиться, скрываться, быть сокрытым, сокровенным, тайным. В знании он проявляется, узнает себя, становится самим собой, для себя. Но чтобы превратиться из в себе в себя и для себя, он должен показать себя в себе ином, в другом, например, в знании, но и не только в ином, а и в прямо противоположном, в неразумном, глупом, дурном. Чтобы быть собой, ему следует узнать себя в дурном. Так на свет и появляются умные дураки. Так разум, ум выводит на свет дураков. Каждый человек дурак. Но в какой мере, в каком количестве и качестве?
        Человек не обладает всей полнотой ума. Ведь он конечное, ограниченное существо. Его конечность, ограниченность выражается в его телесности. Она проявляется в той мере, которой располагает человеческий мозг как орган ума. Принято полагать, что человек разумное существо. Однако такое положение следует правильно понять, имея в виду то, что человек является социальным животным. Эволюция его мозга есть не только биологический, но и социальный процесс.
        Социальность человека связана с его языком, общением. Не зря же общество называется обществом, то есть, коллективом общающихся существ. Язык является средством связи между людьми, имеющими мозги. В этом смысле условно можно сказать, что в одиночку человек не сможет выжить. Для выживания ему необходимо трудиться, то есть, заниматься целеполагающей деятельностью. Моментом развития этой деятельности является творчество как способность менять свое отношение к миру, делает его иным, чем его наличное состояние. Это изменение среды своего обитания и выживания уже не есть простое приспособление к природе, но есть приспособление ее к себе, изготовление, выработка из нее как сырой материи вареной, или создание, созидание, построение своей природы, своего мира, уже человеческого. Это и есть мир человека как социального существа, так называемое общество, в котором человек уже не выживает, как в «сырой природе», а живет в своем мире.
        Для того, чтобы мир был лучше, человечнее, человеку следует заниматься творчеством, развивать не только то, что есть, но и совершенствовать то, чего не было, а появилось только с человеком как уже средство его очеловечивания и как цель – он сам. Такое творчество человека, создание и совершенствование самого себя, своего Я невозможно без ума и воли, свободы. Но оно невозможно и без чувства, без выражения ума и его переживания.
        Другое дело личный, а не социальный ум. Социально, коллективно люди умны, правда, если коллектив дружный и основан для благой цели, используя для достижения ее соответствующие пути (методы) и средства (приемы). Однако лично, точнее, индивидуально они глупы. Испытывая от этого, естественно, комплекс индивидуальной неполноценности, они начинают хитрить, подставляя в качестве глупых других людей. Они маскирую свою глупость, симулируя ум, разумеется, чужой, заемный. Они крадут друг у друга ум, не зная, просто не понимая, что он может быть у них только общим.
        И все же есть исключения, как аномалии, - встречается ум в отдельно взятом человеке, его собственный. Такого человека мы называем мыслителем. Не обязательно мыслитель появляется в каждом столетии. В отдельные века не бывает мыслителей. Например, в нашем, в XXI веке, несмотря на то, что мы уже прожили в нем одну пятую часть он так и не появился, во всяком случае до сих пор так и не доложил о своем появлении. Явление мыслителя есть чудо, то есть, оно необязательно, не является необходимым, не есть обычное явление, но есть феномен как явление самого явления для явления в явлении явлением. А мы знаем, что чудо не естественно, а сверхъестественно, трансцендентно нам. Явление ума в отдельно взятом человеке чудесно, сверхъестественно, духовно, божественно, по-человечески ненормально, аномально. Это прямое материальное явление нематериального, имматериального, идеального. Мыслитель есть сверхъестественное существо. Мыслитель и есть мудрец. Мудро только духовное существо. Но тут возникает проблема. Ведь человек является не духовным, а душевным существом. Он не идеален, а телесен, материален. Именно благодаря социальности человек разумен и поэтому культурен, есть творческое существо. В своем творчестве, культуре человек душевен. Социальность человека выражается в его душевности. Душевность человека – это его социальность не на уровне общества как индивида, но на уровне его как индивидуальности. Разумность отдельно взятого, индивидуального, уникального человека есть явление уже не душевного, но духовного порядка. В этом смысле мыслитель, мудрец есть сверхъестественное существо, то есть, условно он есть такое существо, которое, конечно не всегда, но по преимуществу живет головой, умом, идеей.
   
        Ложь, лицемерие и фанатизм. Мы живем в сложное и опасное время. Кривая развития нас вынесла на край социального бытия. Мы оказались в тупике развития, в его закутке. Естественно пока пружина общественного прогресса не распрямилась и не послала нас далеко в будущее, мы находимся под прессом, давлением напряжения всех своих сущностных сил. Наше время является ситуацией радикального вызова. Способны ли мы адекватно ответить на зов бытия, духовный запрос на творческое свершение? 
        Естественно, что находясь в таком сложном и тяжелом положении, мы надеемся на облегчение и жаждем простой и безопасной жизни. Спасение возможно в единении людей, но не для отдохновения от трудов, а в самом труде, но таком труде, который перестал быть вынужденным средством борьбы за свое элементарное выживание. Именно это готовят нам власти придержащие, одержимые накоплением капитала и «заразившие» нас идеологией безудержного накопительства, товарным фетишизмом. Чтобы скрыть свой индивидуальный и коллективный (классовый) эгоизм, властвующие богатые ведут через послушные их воли средства массовой коммуникации (общения) лицемерную  пропаганду массового обогащения и стравливают трудящихся друг с другом в конкурентной борьбе, в погоне за вещами и вещью всех вещей, товаром всех товаров - капиталом. Ложь капитализма о том, что люди эгоисты, являются конкурентами друг друга в реальной жизни, цель которой заключается якобы в потреблении, (они удобно живут для того, чтобы тупо потреблять, а не потреблять блага жизни, чтобы интересно жить), эксплуататоры сдабривают солидной порцией хваленого лицемерия о том, что в будущем их ждет райская жизнь за гробом у Бога «за пазухой». 
        Интересно, сколько можно ломать эту жалкую комедию и участвовать в ней в качестве «жертвенного барана»? Разумеется, многие здравомыслящие люди понимают всю бесперспективность такого положения вещей. Но они ничего сами, будучи разрозненными, сделать не могут и неумело утешают себя и друг друга тем, что так было всегда и всегда так будет. Правда, иногда, когда уже не хватает сил вести столь жалкое существование, как, например, сейчас, в пору тотального кризиса жизни, самого физического существования человека, а не только кризиса финансов, угодливое и лукавое бессознательное подсказывает иллюзорный способ решения всех жизненных  проблем, как это и всегда было, в фанатизме, который является самым простым способом: проблемы нет, если нет человека. Как решить проблему человека? Необходимо, закрутив все гайки общественного механизма, пустить его под откос. Именно в кризисное время всеми людьми овладевает такая логика безумия самоуничтожения. Людям начинают внушать (известно кто, - слуги врага рода человеческого), что быть человеком несовременно, анахронично, что сами люди никогда не решат свои проблемы, тем более общие, глобальные, что они жалкие и ни на что не годные. Однако есть среди них спаситель и его верные слуги. И вот скоро он придет и спасет их. Да, нет уже пришел, но таится и ждет своего часа спасения всех от всего плохого для всего хорошего.
        Так на смену всеобщему неверию приходит время одержимости верой в спасителя. Такая вера и в самом деле является провозвестницей начала конца времен. Акт фанатизма есть последний акт агонии человеческого общества, обращенного в стало послушных и тупых скотов, одичавших до такой степени, что они скоро превратятся в зверей фанатизма. Для такого одичания есть все условия. Главное из них – это пришествие Антихриста в мир. Он всегда присутствовал в нем как тень Христа. Но до поры до времени не находил своего земного воплощения. Другое дело Христос, который как Сын Бога-Отца имел свое земное воплощение в лице Иисуса. Антихрист не имеет лица ибо есть сын не Бога, а дьявола. Тот многолик, ибо имя ему легион бесов. Поэтому хотя Антихрист уже есть в мире в своем человеческом воплощении, но он безлик, ибо представлен целым классом злодеев, находящихся на разных ступенях общественной иерархии. Особенно много его среди так называемой «элиты». В последнее время концентрации зла концентрируется, центрируется и сама злая воля. И чем ничтожнее, малодушнее она в качестве человеческого воплощения, тем сильнее в своем пагубном влиянии. И все потому, что наступают самые ничтожные времена последних людей, настоящих пигмеев человечности. Нам важно не попасться на удочку этому злодею, ибо он может явиться именно в том виде, в каком нам всего приятнее его видеть, - например, в  виде великодушного избранника,  духовного авторитета, интеллектуального гуру, который пришел по нашу душу, чтобы ее соблазнить  своим расположением и тем вернее погубить.

        Alter  Ego. Я долго жил бессознательной жизнью. Потом стал сознательным. У меня появилось личное Я. Вот тогда тело стало материалом моего душевного строительства. Оно было строительным материалом моей души. Но в последнее время я понял, что всегда был материалом того, что многие сознательные люди, достигшие стадии в своем развитии, которую можно назвать стадией самосознания, называют alter ego. Что это такое? Не знаю, что другие люди подразумевают под этим латинским словосочетанием, но я понимаю его не как что, а как подлинное кто моей жизни. Вся моя телесная и душевная, интеллектуальная жизнь есть только материал его проявления в этом мире, его среда обитания в нем. Вот оно, это alter ego,  и является бессмертным, вечным источником сознательной, идейной жизни.

        Геометрическая стилистика. Еще хорошо, что стилистика геометрическая, а не г(е)оме(т)рическая. Давным-давно стилистика была магическая, с акцентом на символе, на внутренней стороне вещей. Тогда вещи были говорящими, вещими, а слова как вещи. Любое слово было ощутительным, материальным в смысле как вещь. Слово можно было мять, ковать, делать. В классическую эпоху стилистика стала объемной. В модерне стиль перешел черту, сошел с внутренней стороны на наружную, лицевую. Но глубина осталась. Правда, она стала жить в явлениях. Глубина явилась явью. Стала феноменальной. Тогда как прежде явь была не сутью. Это суть являлась, скрываясь в себе.
        Уже в конце прошлого века стиль из объемного стал граничным, скользящим линией по поверхности вещей. Уже сейчас он потерял свою предельность, пограничность. Линия распалась в пунктир. Художник сорвался с нее, как канатоходец со своей линии, нити, упростился, опростоволосился. Стиль стал плоским. Он угрожает уже в ближайшем будущем свернуться в одну точку, схлопнутся в нее, сосредоточиться. Грядет эра сосредоточения, медитации.
 
        Мышление и мыслитель. Мышление носит трансцендентальный характер. Оно является условием познания. Человек занимается мышлением для того, чтобы подумать о том, что он знает. Так он лучше узнает то, что знает. Мышление обычного человека носит прикладной характер. И только у мыслителя оно является способом жизни, ее формой, - мыслящим образом жизни, существования. Мыслитель существует для того, чтобы думать. Человек думает, для того чтобы существовать.
        Но что было в истории? Человек работал, чтобы жить. Причем он работал на того, кто мог отобрать у него то, что он заработал. Поэтому господствующим типом человека, мужчины был воин. Из воинов, а не работников выбирали правителя. Так дело, жизнь шли по Платону. Почему же у Платона правитель обладал не мужеством, как воин, а мудростью? Такой вопрос имеет смысл если мудрость понимать  как разум. Но кто сказал, что Платон имел в виду разум, когда вел речь устами Сократа в диалоге «Государство» о мудрости? У него мудрость правителя сводилась к тому, чтобы много не думать, экономить на мыслях и делать дело. В чем заключается дело правителя? В том, чтобы являть волю, показывать ее всем, кто своевольничает. Другими словами, правитель должен уметь («уметь» от «ума») бороться со злоупотреблениями воли воинов и желаниями работников (кормильцев). Для этого правитель должен был уметь управлять своими желаниями, иначе он не смог бы управлять желаниями других людей, при условии, что все люди для него одинаковы. Поэтому ему не следует иметь семью. Иначе он сам начнет злоупотреблять своей волей, своей властью. И разумеется, он как выбранный из воинов для управления должен уметь показать свою волю: скрутить любого воина в бараний рог.
        Так было в древности, в истории, а как сейчас? Разумеется, также. Поменялось только то, что прежде была сила, для которой не нужно ума (в народе говорят: «Сила есть. ума не надо», то есть, мужчина сильный, женщина слабая, мужчина, любовник, воин,  садист, женщина вещь, мазохистка, правда, есть еще муж, работяга). Теперь все образованные, помимо тупой силы в лице воинов (ум воинов проявляется в военной хитрости офицера и смекалке («голь на выдумки хитра») солдата – убить другого, чтобы не дать убить себя) против врага и изворотливости карательной силы против собственного народа необходимо еще уметь уговаривать народ делиться своим добром с властью. Народ делится своим добром с властью. Но она почему то не делится с народом его добром. Почему? Потому что она власть не народа, а только власть себя над народом. Так продолжается до сих пор. Так где же разум? Нигде. Причем тут разум, когда речь идет о людях? Ведь они не разумные существа, а существа желания, чувства и воли, то есть, существа душевные. Правда, для того, чтобы быть великодушным, одной души мало. Требуется еще разум как явление духа в теле (мозге). Вот когда люди будут думать, прежде чем  работать и работать не сами, а машинами уже не мертвыми, а живыми и порой с умом, вот тогда обычный человек станет необычным, мыслителем.
        Но этого нет. Человек думает только тогда, когда наделает таких дел(ов), что требуется исправлять то, что он наделал, натворил. То есть, он сначала делает, а потом задумывается о последствиях того, что наделал. Разумное существо поступает иначе: оно сначала думает, а потом делает, то есть, делает для того, чтобы думать, и живет, для того, чтобы делать то, о чем уже подумало. Не так человек. Правда, люди попробовали так жить сообща при социализме, понимая под разумом планирование того, что они будут делать? И что случилось с социализмом как социальным обществом, то есть, таким обществом, каким оно должно быть? Они отказались от него в пользу капитализма как обществом не таким, каким оно должно быть, таким, каким оно может быть, если из человека делать разумного эгоиста, – такого эгоиста, который живет трудом другого больше, чем своим собственным. При социализме было наоборот для большинства. При капитализме, кстати, также, но глупые работяги думают, что иначе, - пропаганда власти не зря ест свой хлеб.
        О чем это говорит? О том, что социализм не есть цель общественного развития. Он есть средство развития человека, превращения социализма в гуманизм. Но такое превращение случится только при условии, если человек станет разумным существом, будет работать, чтобы думать, а не работать, чтобы жить.

        Субъективность и объективность письма. Прочитал у Валентина Булгакова в «Л. Н. Толстой в последней год его жизни» следующее: «Говорили о воспитании. Лев Николаевич сказал:
        - Все, что дается человеку воспитанием, в сравнении с его характером, ничтожество, одна тысячная доля. Я сужу хотя бы по себе… Человек все всегда воспринимает субъективно» .
        Что сказать? Лев Толстой субъективен. И что? В своих сочинениях он выражает свой нрав, проявляет характер. Однако это не мешает ему быть честным с читателем. Он не милосерд со своими героями, командует ими, но вежлив со своими читателями. Нет, Лев Николаевич не психопат, не патологическая личность. И он порой бывает ласков, а иногда и нежен особенно с героинями своих романов и повестей. Но, скажу вам, благоразумный и добродушный читатель, мало охоты побывать в шкуре героев его романов, вроде  брезгливого пижона, князя Болконского, бастарда в пенсне, графа Безухова, «ученого чудака» в вицмундире «с рогами» и большими ушами, действительного статского советника Алексея Каренина, стыдливого поместного дон-Жуана, гвардии поручика Нехлюдова  или беспалого монаха, князя Касаткина. Вот кем я точно не хотел бы быть, так это графом Ростовым или Платоном Каратаевым. Впрочем, сам граф Толстой, Лев Николаевич, писал, что хотел бы быть Николаем Ростовым. Он, разумеется, так кокетничал, придуривался, чудил, говорил из вредности своего несносного характера. А почему бы заодно не быть и пнем? Конем, Холстомером, он ведь уже был. Что тут скажешь? Широк, Лев Николаевич, прям какая-то «махатма».
        Понятно, конечно, что Лев Николаевич бежит от рассудительного Константина Левина, когда он наскучит ему своими унылыми наставлениями, к бестолковому и пустому Николаю Ростову, которому по неведению жизнь важнее смысла жизни, ибо смысл жизни для таких простых натур заключается в самой жизни. 
        Но не так прост писатель Толстой, который за игрой в упрощение прячется от самого себя, от своих поисков смысла жизни. Взять того же уже упомянутого Константина Левина. Именно он является лицом автора в самом скандальном романе XIX века - «Анне Карениной». Кто это такой? Это второстепенный персонаж романа. Почему образ автора оказался второстепенным в его сочинении? Специально, чтобы не быть навязчивым для читателя и скрываться за спинами своих героев и героинь в качестве их хозяина, творца их поступков, за которые они расплачиваются своей головой. Левин нужен Толстому просто потому, что в компании других персонажей он потеряет интерес к самому письму, ибо герои и тем более героини «Анны Карениной» такие глупые и бестолковые, что откровенно жаль самого Толстого, - ну, сколько он может с ними возиться!
        Вот Лев Николаевич и бежит к Левину за помощью, чтобы придать своим словесным декорациям хоть какой-то смысл. Когда Толстому надоедает опекать своих персонажей в качестве хозяина, от которого зависит их судьба, сама выдуманная жизнь и смерть, он начинает поиски смысла реальной жизни на страницах своего произведения. Для этого он заставляет Константина Левина неустанно физически трудиться в его поместном хозяйстве. Но образ автора в романе занят не только физическим трудом. Он премудро его сочетает с интеллектуальным трудом. В чем конкретно выражается такой необычный для статного барина с курчавой бородой интеллектуальный труд? Разумеется, в умствовании, в частности, в прожектерстве сельского реформаторства. И это не случайно, ибо пореформенное время, в которое Лев Николаевич упражнялся в уме, было  нашпиговано подобного рода проектами. В этом смысле романное повествование обладает некоторой долей объективности в художественном отражении того, что творилось тогда в головах людей в Российской империи.
        Что до субъективности самого автора и его образа в романе, то мы находим в Левине характер русского барина, расположенного к резонерству. Конечно, такой образ не типичен для барства. Но иногда и такие типы, точнее, сингулярности попадались в этой среде. Типичным для барства является образ Николая Ростова или Стивы Облонского, или, на худой конец и развесистые рога, Алексея Каренина, а то и его соперника, петиметра  графа Вронского. Вообще, русские не расположены к умственному занятию. И тем более не расположены к нему баре. Народ, если думает, то делает это так же, как работает, из нужды, с напрягом, с заметным физическим усилием. Другое дело, счет да любопытство. В этих делах что народ, что начальство проявляют завидное умение. Не люди умные, но жизнь сложная, тяжелая. Она заставляет их соображать ровно столько, сколько нужно для удобства и достатка. Что прежде на Руси, что ноне в постсоветской России, думающий человек большая редкость. Вот такой редкостью и был Лев Николаевич Толстой. Поэтому его сочинения и пользуются до сих пор заметной известностью во всем мире, ибо, как говорил другой умный русский человек, Александр Сергеевич Пушкин, интересно следить за мыслями умного человека. Толстой, Лев Николаевич, как и Александр Сергеевич, любил подумать просто так, из любви, а не из ненависти, из-под палки, к мысли. Он был охоч на мысль, преследовал ее до тех пор, пока не становился ее хорошим знакомым. К сожалению, порой он немилосердно бил мыслью своего читателя. И все же на то читатель и читатель, чтобы читать не всякую занимательную брехню, а важную для воспитания души умную вещь. Вот такой умной вещью в себе, занятной штучкой и был Константин Левин. Казалось бы, именно о таких людях, физически сильных, говорят: «Сила есть, ума не надо». Ан, нет, ум силе не помеха. В том то и дело, что не сила уму, а ум силе не помеха. У Толстого ум требуется для силы жизни, а не, наоборот, сила нужна для ума. Несмотря на тяготение Толстого к мысли, она у него пребывает в круге силы. Нет у него той легкости в мысли, которая делает ее свободной и способной к полету. Толстовская мысль не может вознести тебя в мир духов, но она способна обратить их в мир вещей, приземлить их и дать им объяснение для морального урока, нравственного суждения, характерного осуждения. Толстой думает, чтобы лучше проповедовать, навязывать свою волю, свое мнение и суждение, как следует жить, чтобы жизнь имела смысл. В этом он остается типичным русским человеком. Грубо, народным сказом он говорит об этом устами Платона Каратаева со страниц «Войны и мира». Объективно Лев Николаевич Толстой русский писатель, то есть, больше, чем писатель, - он еще русский барин. Субъективно он проповедник—мистификатор, писавший сказки для читателя.

        Душевная пошлость. «Жить и умереть в Париже»! Или вот так: «Я, Эжен де Растиньяк, бросаю вызов тебе, неприступный город, как эту перчатку. Я появился на свет, чтобы покорить тебя, Париж»! Что может быть пошлее? Может быть, только это: «Меня крестили в самом Нотр-Дам де Пари»!
 
        Сила жизни. Большую силу жизни имел малодушный Ницше. Кстати, такие, малодушные люди, как правило, очень любят жизнь. И ради жизни дорожат своей мелкой душонкой. Поэтому они и теряют душу, что дорожат ей. Такие выскочки, как Ницше, недаром становятся душевнобольными. Ницше довела до шизофрении его философия. Причиной увлечения его философией была душевная и физическая слабость. Слабость физическая нашла себя в малодушии. У малодушных, а не великодушных, людей обычно бывает плохой характер. Благодаря своему характеру они становятся психопатами. Хорошо было бы, если бы Ницше был невротиком. Так нет же, он был настоящим психопатом. Но мнил себя невротиком и потому так переживал, если обижали животных. Однако он жалел не несчастных животных, а самого себя за них. Ему жалко было, что он человек, а не бестия, не зверь. Случай с лошадью, которую засекли на его глазах, симптоматичен. Ницше пожалел, что стал свидетелем безобразного поступка кучера. Это была так невыносимо раздражительно, душещипательно, так било по его больным нервам.
 
        Как будущее очутилось в одном интересном месте. Однажды одно интересное место человеческого тела задумалось, - оказывается и оно порой задумывается. Интересно, какой порой? Естественно, послеобеденной. То есть, строго по расписанию, согласно физическому режиму дня. И о чем же оно стало думать? Все о том же, почему у многих людей, особенно у тех, кто все начинает, но никогда ничего не кончает, многое делается через это место? Но раз это так бывало и бывает, то необходимо ему позаботиться о том, чтобы так было и впредь. Разумеется, было с пользой не для всех, а для него, для этого интересного места.
        Пускай все работают на место с интересом. Что для этого необходимо? План, учет и контроль расходов и доходов. По доходной части необходимо, чтобы через место с интересом как можно больше проходило добра. Но как это сделать? Как это как? Необходимо проводить инновацию оптимизации. Сокращать расходы на все тело, чтобы росли доходы только в одном его месте, ибо в этом месте доходы моментально обращаются в расходы. Именно так меньшинство в организме живет за счет большинства. Это в каком организме? Разумеется, в котором находится центр тяжести, в котором и на котором все сидит и находится. Именно там происходит концентрация всего того, что представляется интересным. Вот какой интересный организм. Не напоминает ли такой организм, интересное место которого вырастает размером, сравнимым  с самим организмом, на современное человеческое общество?
        Казалось бы, так и должно быть, чтобы часть управляла целым, при условии, что эта часть лучшая, умная. Ведь правильно, когда телом управляет не интересное место, а прямо ему противоположное, - мозг. Но почему же в нашем случае им, этим общественным телом, народом, управляет не умный орган, но интересный, хитрый? Если им управляет интересное , хитрое место, то мы оказываемся в интересном положении. И какое будущее нас ждет? Естественно, тоже интересное. Чтобы я так жил! Но я так не живу! Ну, и что, так живут почти все. Причем чем умнее человек, тем в более интересном месте он оказывается уже в прямом смысле слова, а чем хитрее человек, тем в менее интересном месте он находится прямо, ибо сидит не на интересном месте, а в шоколаде.
        Но почему же так бывает и есть?! Будет ли дальше? Если природа вещей не изменится, то будет так и дальше. Что может ее заставить измениться? Человек, каким был неразумным, таким он и остался.
        Другое дело, если бы он, хотя бы малой частью, был разумен. Тогда эта малая часть и смогла бы управиться большей неразумной частью. Как же обстоит дело сейчас, как и прежде, на самом деле? Одна, малая часть. управляет всей другой, большей часть, будучи еще глупее ее. Так и следует быть в материальном мире, который давит своей инертной массой на все. К счастью, он не может раздавить то, что не является материальным, но является идеальным, духовным. Однако он может создать проблемы для той сферы, которая связана с материальным, телесным началом.  Материя может навредить человеческой душе, которая от нее зависит. Ни общество, ни отдельно взятый человек не властны над духом. Но они могут загасить огненный дух в себе. Но кто пострадает от этого? Дух? Ни в коем случае. От этого пострадает только сам человек. Чем меньше материи, тем больше духа. Чем больше духа, тем он плотнее, что является прямой противоположностью того, что есть в материи, в которой чем больше материи в пространстве, тем меньше ее плотность. Напротив, в духе, - его больше и он плотнее, но тот, кто в духе, тому легче, а не тяжелее, свободнее в нем. Поэтому в духе не много, но мало существ. В материи духовных, разумных существ еще меньше. Например, в нашем мире, на Земле, среди людей, их так мало, что они даже сами не знают, кто они на самом деле. Что уж говорить о том, чтобы их узнавали в качестве разумных существ. Умные среди людей таятся, ибо умным быть опасно среди глупых существ.  Но раз таятся умные, то их место занимают самые глупые, выдающие себя за умных. Прочие, менее глупые, а таких большинство, конечно, понимают, кто такие более глупые, чем они, выдающие себя за более умных, но помалкивают и только лукаво друг с другом переглядываются, намекая на то, что «знай наших». Те, кто купается в шоколаде, представляют как раз этот, так называемый «народ», снаружи доверчивый, а  внутри лукавый. 
       К сожалению, умных людей недостаточно. Для чего? Для того, чтобы поставить на место народ и придать ему в услужение тех, кто лицемерно сейчас называют себя «слугами народа». Впрочем народ заслуживает то, что имеет и кем, чьим народом, является. По уму было бы иначе. Для умных была бы демократия, если под ней понимать самоуправление. Для прочих же была «управляемая демократия». Сословное, кастовое общество, иерархически устроенное, лучше всего для всех, но только при одном условии, если этим условием является разум высших и неразумие низших. При всех прочих условиях такое общество хуже всего для всех, - для одних, большинства, хуже сразу, для всех прочих, меньшинства, потом, по последствиям.
        При разумном условии управляемая демократия означает, что народ работает уже не по нужде, а по своему желанию. Материальную жизнь поддерживают на оптимальном уровне для всех людей роботы.  Последние являются творениями умных/разумных людей. Их вполне достаточно для этого. Главное всем прочим людям, менее умным, не мешать умным людям делать свое, нужное дело, которые его делают не потому что вынуждены делать, а потому что хотят и умеют делать это. Вот и все. В этом нет сверхъестественной мудрости. Есть просто, только естественная (реальная) и умная жизнь.  Сейчас же жизнь не умная, а прямо безумная, и иллюзорная, искусственная. Сейчас человек превращен в робота с минимальным набором алгоритмов, а умных людей единицы. Причем сами эти единицы не ведают, что они есть исключение из правил. Догадываются об этом только единицы из единиц, исключения их самих исключений. Одним словом, оксюморон.  При этом есть и такие глупцы, которые мнят себя умными. И их немало. Обычно таких субъектов называют интеллигентами. Но мы то, с вами, благоразумный и добродушный читатель, знаем, кто это такие. Именно они уже, до всякого будущего, находятся в интересном положении и на интересном месте. Кто тому виной? Естественно, они сами.
 
        Чтение Рамачараки. Читал «Религии и тайные учения Востока» Рамачараки. Занятное чтение. Вычитал такое про суфизм: «Первая истина (ахад) заключается в том, что… реально существует один только Бог, что все остальное обман и иллюзия, не истина, фантасмагория, театр марионеток, «Хозяин» которого приводит его в действие, пока ему это нравится. Бог создал вселенную в качестве подвижного балагана, потому, что «Я был скрытым сокровищем и пожелал быть известным; и вот я создал мир, чтобы мог быть известным и знать, что я известен». Бог не только единственное абсолютное Бытие, но и абсолютная Истина и абсолютная Красота. Вторая истина (тарикат)  или путь к Единому сходна с индийскими учениями по этому предмету. Под руководством своего «пира», учителя, или гуру, ученик подымается по ступеням лестницы Бога, удаляя от себя материальные помыслы, желания, вкусы и привязанности, - освобождаясь от иллюзии, - возрождаясь и очищаясь посредством набожности, созерцания, размышления, чистой мысли и праведной жизни. Суфии усвоили много мистических обрядов, свойственных индусам, Древней Греции и некоторым современным западным культам и мистическим орденам. Сюда относятся танцы, ритмические и грациозные телодвижения, сопровождаемые пением, а также «молчание», во время которого душа может наслаждаться мистическим общением с высшими плоскостями бытия. Часты экстатические состояния, причем высшим последователям секты иногда бывает доступно космическое сознание.
        Суфии полагают, что человек есть Бог в миниатюре, поскольку его тело есть миниатюра вселенной. Отсюда вытекает утверждение авторитетов, будто суфизм учит, что человек в одно и то же время и микротеос, и микрокосмос. Они считают, что существует пять плоскостей бытия, а именно, (1) абсолютно невидимое, (2) относительно невидимое, (3) плоскость подобий, (4) плоскость видимости и (5) плоскость ниже видимости. Плоскости эти иногда грубо различаются как три плоскости: невидимая, промежуточная и видимая. Необразованные и простые последователи развитых учителей говорят о двух лишь плоскостях, видимой и невидимой, так что, похоже, существуют и эзотерическое, и экзотерическое учение об этих плоскостях. Но это еще не все. Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо  выше даже абсолютно невидимой. Они говорят, что плоскость эта недосягаемая ни для слов, ни для мысли. Один ученый сравнивает ее с «беспространственными эмпиреями» Данте. Дух, или, как некоторые говорят, «душа», считается бессмертной и предсуществующей в том смысле, что прежде, чем начать цикл воплощений, она пребывала на лоне божества. Она сохранила память о прежнем блаженном состоянии, так как свойственная ей оценка красоты объясняется смутным воспоминанием красоты духовного существования в Едином. Вселенная… представляется панорамой фантасмагорий, где сцены постоянно меняются, а актеры появляются, играют свою роль и сходят со сцены. Дух человека – это эманация божества, а его тело лишь случайный покров, созданный в целях показного мира и, следовательно, ценный лишь как принадлежность комедии. Судьба и рок – вот директивы божественного Хозяина сцены, - божественной цели и воли нельзя ни избежать. Но дух всегда тоскует по родине, томится и мечтает вновь соединиться с Возлюбленным. Подобно Авиценне, поэт суфиев воспел тоскующую душу, ищущую Возлюбленного» .
        Да, скажу я вам, занимательное чтение. И в каком свете оно представляет суфизм с подачи «нашего» йога Рамачараки? Возьмем первую истину суфизма в изложении йога. Это истина реальности Бога и нереальности мира. Для чего Бог создал такой мир в виде театра марионеток, для чего он крутит динамо, представляет его в качестве подвижного балагана, аттракциона? Он, что, Сергей Эйзенштейн? Оказывается, Бог создал такой мир для того, чтобы стать известным, знаменитым, чтобы знать о том, что он знаменит. Пока он будет знаменит, ему это будет нравиться, и он, этот балаган будет продолжаться. Что это означает? То, что на самом деле мира нет. Он есть только понарошку. Но для чего? Только для того, чтобы Бог понравился самому себе, приобрел известность у того, у мира, и у тех, людей, которых он создал. Между тем их в реальности нет. Но тогда какой Бог создатель, творец? Он творец. Но чего? Иллюзии. Он тешит себя тем, чего нет. Но нет и его самого как создателя. Так кто же Бог тогда? Иллюзионист, фокусник, факир, то есть, тот же йог, который на потеху публике показывает «чудеса» на базаре. Рамачараке можно возразить: не суди по самому себе о Боге! 
        Теперь вторая истина суфизма. Это истина пути к единению с Единым. Но что встречает ученик на пути к Единому? Не одно, а многое, - многие плоскости того, что есть, чем является Единое. И чем глупее ученик, тем доступнее кажется такое единение с Единым. Для необразованного ученика, то есть, для неуспевающего ученика важно невидимого Единого не перепутать с видимым Единым, то есть, его иллюзорным отражением в мире и в человеке. Другими словами, важно не спутать Бога с миром и с человеком. А вот для образованного ученика важно знать не только то, что есть видимое и невидимое, но и видеть, различать, что Единого видимо-невидимо, то есть, уметь отличать невидимое от видимого, полагаясь на промежуточное, или, по-философски говоря, трансцендентальное, между ними как между потусторонним (трансцендентным) и посюсторонним (имманентным).
        То, что человек является микротеосом и микрокосомсом, - это такая лабуда, что комментировать данное вздорное утверждение не представляется вообще возможным из-за его бессмысленности. 
        Разглагольствования Рамачараки о пяти плоскостях тривиально и даже комично, особенно название последней, наиболее низкой (низкой в ценностной квалификации мистиков) плоскости бытия, как плоскости ниже видимости. Это в каком смысле «ниже видимости»? В неоплатоновском смысле «не разглядеть» в связи с ее (этой плоскости) принципиальной виртуальностью,  недовоплощением или с-мутной хаотичностью?
        Еще интереснее следующая фраза в тексте: «Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо  выше даже абсолютно невидимой». Что она означает? То, что ее не только не видно, но и не слышно и не мыслимо? Вероятно. Даже они, эти провидцы, не могут углядеть за Единым!
        Симптоматично то, что мистики и прочие «ходячие анахронизмы» сводят мышление и познание к веданию, а ведание к видению, духоведание к духовидению. Наверное, мистики люди зоркие и как орлы в небе все видят. «Я все вижу»! Умора, да и только.
        Разумные люди не видят, а знают. Что они знают? Они видят то, что знают, когда об этом думают. Главное здесь не то,что они видят, а то, чем они и как видят. Они видят идеями и видят, умом зрят идеально. Умом можно зрить то, что невидимо. Только так человеку доступно невидимое. Когда же мистики заговариваются о том, что находится дальше или выше невидимого, то это уже фигура речи, символическая риторика для маскировки, прикрытия веры, которую они пытаются протащить в познание из-под полы для очарования (охмурения) излишне (сверхмеры) доверчивых собеседников. Для этой же цели прельщения используется высокопарная и рискованная любовная риторика о «Возлюбленном».
 
        Специфические ограничения рассудочного (вычислительного) толкования природы разума. Недавно вновь обратился к чтению научной монографии Александра  Панова «Универсальная эволюция и проблема поиска внеземного разума» . Я случайно открыл книгу на 93 стр. и у меня сразу возникло стойкое ощущение работы с научным текстом в узком смысле слова. Такое ощущение вызвало не множество  математических формул, уместных и просто необходимых в исследовании работника физико-математических наук, но сам стиль его рассуждения. Приведу слова , которые начинаются на предыдущей странице: «Когда человек впервые взял в руки каменное орудие, став обладателем первой технологии, ничто не мешало ему покалечить или даже убить своих ближайших родственников. Возможно, во многих случаях так и было, но особо агрессивные популяции Homo именно по этой причине не оставили потомство. Дали потомство менее агрессивные популяции, и представление, что убивать родичей нехорошо, закрепилось сначала генетически, а потом и в культуре. По мере роста технологии культурные сдержки агрессии совершенствовались. Гуманизм и этика не являются априорными, данными людям «от века» представлениями, но являются сохраняющими реакциями против разрушительного действия технологии, выработанными эволюцией Homo в ходе естественного отбора». Это Панов пишет о предыстории и истории человека. Но как он пишет об этом?  Как составитель техники безопасности пользования означенной историей языком Дарвина.
        Или вот другой образчик технического (вычислительного) использования разума при переходе от чисел к словам: «Вопрос о том, чем отличается разум человека от сознания высших животных, особенно запутался в последнее время благодаря недавним работам приматологов. Было показано, что высшие обезьяны в той или иной степени обладают практически всеми способностями, которые обычно рассматриваются как признак разумности – абстрактное мышление, владение языком, чувство юмора и т.д. Что же качественно отличает мышление человека от мышления, например, шимпанзе, да и есть ли такие отличия? По крайней мере одно фундаментальное отличие, видимо, можно указать. Мышление человека, в отличие от мышления даже самых высокоорганизованных животных, является бесконечно-итеративным, что имеет несколько разных проявлений. Разум способен делать логические выводы на основании сделанных раньше логических выводов, которые были сделаны на основании еще более ранних логических выводов и т.д., причем принципиальных ограничений длины такой цепочки не существует. Разум способен к логическому анализу неограниченной сложности, причем такому, что не все звенья анализа произведены одним и тем же мыслящим индивидом. Видно, что бесконечная итеративность разума тесно связана с его социальностью… Или упомянутая бесконечность разума есть. или ее нет, причем все счетные бесконечности эквивалентны друг другу. Понятие разума в этом смысле абсолютно: любые два разума в равной степени итеративно бесконечны…
        Можно предположить, что способность к построению потенциально бесконечных концептуальных моделей в принципе позволяет разуму построить модель любого, сколь угодно сложного объекта или явления, хотя это и может занять много времени. Или, точнее, верхний предел сложности модели определяется тем, чтобы время моделирования не превысило времени жизни одного разумного индивида. Таким образом, под разумом будет пониматься социальная форма организации материи, способная к неограниченной итерации концептуальных моделей…
        В языке отсутствует термин для обозначения уровней структурной организации материи, качественно отличной от разума и стоящей на более высокой ступени эволюционной лестницы. Термин «сверхразум» кажется столь же неподходящим, как термин «сверхжизнь»  для обозначения разума, или «сверххимия» для обозначения жизни. Тем более  нелепо было бы назвать разум сверххимией второго порядка. А ведь нужны свои термины для обозначения целой цепочки  ступеней,  которые могут последовать за разумом. Так как крайне затруднительно придумать название для каждого из таких уровней, заранее не зная, что это такое, будем использовать математические обозначения: гипотетическая ступень структурной организации материи, следующую за разумом, обозначим через Z0, следующую ступень через Z1, и так далее.
        Сосредоточим внимание на уровне структурной организации Z0. Хотелось бы понять, какие свойства Z0 можно вывести из глобального закона самоорганизации. Аккуратное использование закона самоорганизации для предсказания свойств Z0 состоит в том, что в их поиске исходить из обобщения и экстраполяции только тех закономерностей, которые можно вывести из взаимосвязи уже известных ступеней эволюции материи.
        Что же уже известно?  Ни одно животное не способно адекватно отразить в своем сознании суть некоторых действий человека (например, доказательство математической теоремы). Иными словами, процессы, протекающие в разумной материи, вообще говоря, не могут быть представлены (смоделированы) ни в какой живой материи, разумом не обладающей. Видно, что можно говорить о свойстве непредставимости разума относительно жизни вообще. Это свойство представляет собой такой критерий качественного превосходства разума над жизнью, который не апеллирует к внутренним свойствам того и другого. Такой подход удобно использовать для установления отношения разума и Z0, так как заранее не ясно, что может представлять собой Z0.
        (Непредставимость) Разум принципиально не может понять некоторые процесс, происходящие в Z0.
        Критерий непредставимости Z0 относительно разума является прямой экстраполяцией критерия непредставимости разума относительно жизни и означает качественное превосходство Z0 над разумом…
        (Сильный консерватизм) Разум является носителем Z0 подобно тому, как жизнь является носителем разума.
        Как можно видеть из той же лестницы эволюции материи, каждая из этих ступеней устроена таким образом, что предоставляет возможность перехода к следующей. Экстраполяцией отмеченной связи является следующее свойство:
        (Эволюционная открытость) Z0 обеспечивает принципиальную возможность перехода к следующим, еще более высоко организованным состояниям материи... Разум способен построить модель явления в том случае, если для такого  построения имеется необходимая исходная информация. Свойство же непредставимости Z0 может быть связано с тем, что Z0 устроено таким образом, что полная исходная информация для построения модели Z0 по каким-то причинам принципиально недоступна для любой отдельной цивилизации. Это свойство Z0 может быть названо информационной нелокализуемостью…
        Таким образом, мы имеем непредставимость, сильный консерватизм, эволюционную открытость и, возможно, связанную с непредставимостью информационную нелокализуемость в качестве ожидаемых свойств Z0. Теперь на одной конкретной модели Z0 проиллюстрируем, как могут быть реализованы все четыре свойства.
        Представим себе некоторую большую галактику вроде нашей Галактики или галактики М31 в Андромеде, и предположим, что в ней имеется по меньшей мере несколько десятков разумных цивилизаций в таком состоянии, что они склонны передавать информацию о себе в космос и стараться принять информацию от других цивилизаций. Предположим, что вероятность того, что  хотя бы одно  послание такой  коммуникативной цивилизации, посланное  на протяжении ее жизни,  будет когда-нибудь принято и дешифровано хотя бы одной другой цивилизацией, близка к единице. Далее, предположим, что типичная цивилизация, приняв информацию от другой цивилизации, обрабатывает ее и ретранслирует в каждом собственном послании наряду с информацией о себе самой. Тогда по крайней мере часть культурного наследия, созданного цивилизацией на протяжении ее жизни, не пропадет после исчезновения этой цивилизации, но будет неопределенно долго циркулировать в объеме  галактики, передаваясь от одной цивилизации к другой. Нетрудно понять, что со временем количество накопленной и перерабатываемой в объекте галактики информации будет расти. Вряд ли такой процесс накопления  может остаться чисто пассивным. Скорее, информация начнет структурироваться, в системе возникнут когерентные  самоорганизации; система начнет эволюционировать как целое. Возникает единый объект – галактическое культурное поле, продолжительность жизни которого может многократно превышать время жизни носителей этого поля – отдельных разумных цивилизаций, содержащее информации много больше, чем доступно одной цивилизации и развивающееся по собственным законам… Имеет место принципиальная нелокализуемость информации о состоянии галактического культурного поля. Следствием этого является  то, что единичная цивилизация, т.е. разум, не может понять смысл коллективных когерентных процессов, происходящих в поле, то есть выполняется критерий непредставимости галактического культурного поля относительно разума» .
        С какой целью я привел такой большой отрывок из монографии Александра Панова в качестве развернутой цитаты? Чтобы показать, как ученый работает с разумом в качестве предмета своего разумения. О чем, в принципе, идет здесь речь? О том, что на уровне уже человека как социального существа в мире появляется такое системное свойство как бесконечное выведение одного и того же из того же самого. То есть, нет конца и края тому, что можно назвать мышлением или движением мысли по кругу. Когда в это движение начинают вовлекаться все новые и новые носители мысли - живые существа – они становятся частью такой системы, которая их переживает и поэтому в целом уже не может ими быть представлена целиком, ибо каждый есть всего лишь ее часть. Конечно, часть может подменить целое, но это будет подмена, а не полное представление системы. Но эту диалектики понятий целого и части, под которые как под константы Панов подставил такие переменные, как разум и то, носителем чего он является и что Панов условно назвал техническим термином «галактическое культурное поле», еще проще пояснить на примере человека как индивида и его (человеческого) рода. Человек как индивид, естественно, не может представить весь человеческий род и даже быть его специфическим представителем. Разумеется, это так, но только при условии представления человека частью человечества. Именно в этой логической щели и трется, вертится мысль Панова и не может никак вывернуться и свернуть с заданной траектории своего движения по кругу диалектики части и целого. Другое дело если и человека, и сам разум понимать уже не как собственно часть сверхчеловеческого или сверхразумного, и даже не как микро-целое, уподобленное макро-целому, а в качестве такого целого, которое равномощно по смыслу, по содержанию другому целому, пусть даже по объему намного превосходящему его. Вот тогда и раскроется в качестве уже представимого человеком то, что кажется Панову непредставимым разумом сверхразумным итогом эволюции многомирового мультиверса (универсальной вселенной).
 
        Правда и ложь коммунизма. Правда коммунизма заключается в том, что он не может не быть борьбой с капиталом. Кто представляет коммунизм? Коммунисты. Они строят коммунизм. Коммунизм в становлении – это и есть реальный коммунизм. Ложь коммунизма заключается в подмене идеального мира реальной борьбой. Коммунисты выдают. принимают реальное средство за идеальную цель. Они скрывают это не только от тех, с кем борются, а борются они с капиталистами как люди труда или трудящиеся с собственниками капитала, реально, по труду, по производству являющегося богатством всеобщим, а не частным, иллюзорно,  по продукту, но и от самих себя. Целью коммунизма как борьбы класса рабочих, трудящихся с классом капиталистов, собственников является построение общества не собственников, а трудящихся. Общество трудящихся является не коммунизмом, а социализмом. Но коммунисты не социалисты и поэтому они используют социализм прагматически как средство борьбы с капитализмом, выдают его за первый этап строительства коммунизма. В этой борьбы нового общества со старым все средства хороши, включая насилие, обман и самообман. Орудием классовой борьбы является государство. Когда класс победитель еще не развит, не зрел и есть класс в себе, как это было при Ленине и Сталине, господствует не он, а его сознательный идейный представитель – политическая партия коммунистов. Поэтому коммунистическое государство является не народным государством, не государством трудящихся, которые правят собой, а государством коммунистов, которые правят народом как государство народа в смысле для народа, ибо народ еще не стал для себя государством.
        Не все трудящиеся являются коммунистами, а только те, кто стал сознательным, идейным трудящимся, то есть, коммунистом. Что значит быть сознательным, идейным по-коммунистически? Это значит знать и действовать строго по необходимости классовой борьбы трудящихся с собственниками. Это так при коммунизме. А как при социализме? При нем нет классов, нет борьбы между ними, нет собственно капитала как товара товаров. Есть коллектив, общество. В таком обществе нет борьбы не только между классами, но и борьбы между коллективом, обществом и личностью. Почему же нет?
        Потому что нет самой личности. Это как это? А вот так: при коммунизме сохраняется эксплуатация человека человеком. Только теперь эксплуататором является не буржуа, не капиталист, а коммунистический чиновник как государственный деятель, ведь государство как аппарат насилия господства одного класса над другим сохранилось. И так как на самом деле при коммунизме существует не диктатура пролетариата над буржуазией, а диктатура партии коммунистов, то они начинают господствовать как еще сознательные, но уже не рабочие как класс для себя, а чиновники, над несознательными трудящимися как классом в себе в качестве большинства населения коммунистической страны. Происходит расслоение класса трудящихся на трудящихся и уже не трудящихся, а чиновников (начальников). Большинство трудящихся так и не стало при коммунизме сознательным. Вся их сознательность проявляется только в том, чтобы быть покорными идеологической догме коммунизма – диктатуре, господстве одних над другими. Только теперь новыми господами стали прежние трудящиеся. Они переродились в эксплуататоров, ибо класс трудящихся разделился на господ и слуг (новых рабов): тех, кто стал господами, и тех, кто остался трудящимися.
        Какова причина перерождения коммунистов? Эта причина заключается в том, что коммунизм так и не вышел из классовых рамок. Почему? Потому что является ложным и лживым учением подменяющим идеальное материальным. Коммунисты молятся на материальное, ему поклоняются. И вот для них это материальное, которое буржуа, капиталисты используют в своих корыстных, частных интересах, становится для них предмет культа, ими идеализируется и как идиллическое обоготворяется. Они творят нового бога – коммунизм. Но коммунизм реально есть общество материальной борьбы господствующего класса с тем классом, над которым он господствует, то есть, он есть учение борьбы государства коммунистов с народом, с трудящимися. Разумеется, эта правда коммунизма всячески скрывается коммунистами, маскируется ими. Каким образом маскируется? Скрывается эксплуатация человека (трудящегося, рабочего) человеком (чиновником, бюрократом) путем симуляции классового мира. Агентом прикрытия такой подмены гражданской войны миром является интеллигенция, задачей которой становится идеологическая обработка трудящихся тем, что новые господа есть товарищи их слуг, они есть номинально, на словах слуги народа, слуги трудящихся.
        Выходит, коммунистическое государство является государством, слугой народа на словах, а на деле оно является хозяином реальных слуг – трудящихся. Разумеется, в таком государстве хозяевами являются не трудящиеся, а бюрократы, начальники. При коммунистах произошло огосударствление хозяйства, политизация экономики. Если буржуа сначала стали богатыми, а потом при помощи своей буржуазной революции добились политической власти, располагая уже экономической властью денег, то коммунисты изначальна располагали политической властью над трудящимися. Они идеологически властвовали над умами трудящихся, запрещая все идеи, которые были не коммунистическими, то есть, теми идеями, которыми нельзя было править трудящимися. Естественно, так как идеи у коммунистов были извращенными, то есть, не идеальными, а материальными, которые они выдавали за идеальные и в результате получались идиллическими, иллюзорными, ложными и лживыми, то они мечтали не светлом будущем для трудящихся, но о своем, частном и общем классовом, господском счастье в настоящем. Конечно, они внушали трудящимся не это, а то, что целью коммунизма является светлое будущее для всех трудящихся, которым они давно изменили с буржуями. Они сами желали стать и быть капиталистами, не только располагающими политической властью, но и имеющими экономическую власть. Для этого необходимо было приватизировать народное достояние, которым они и так уже пользовались, нарушая всякую разумную меру. Вот тогда и произошла реставрация капитализма. Но к тому времени он стал поздним, загнивающим. Перерождение коммунистов продлило капитализму жизнь. Однако старость нельзя отложить, - вливание коммунистического богатства истощилось и скоро совсем прекратится, когда китайский вариант коммунизма полностью адаптируется под капитализм. Начинаются сумерки будущей ночи капитализма.
        Когда придет заря новой жизни, уже не капиталистической, уже не классовой и, главное, каким образом, каким путем она придет? Она придет тогда, когда все люди станут трудящимися и будут трудиться не для того, чтобы выживать, и при этом некоторые будут не просто выживать, а жить в свое удовольствие, но для того, чтобы трудиться. Новая жизнь возможна только при господстве не материальных интересов. Такое возможно лишь при условии превращения труда из средства необходимости в цель собственного свободного развития. Это возможно в идеальном обществе. Идеальным общество является такое общество, в котором господствует само общество, сам народ. Над кем он господствует? Над собой. Можно ли построить такое общество материальным образом? Нет. Тогда каким образом его можно построить? Разумеется, идеальным образом, разумом. Когда это будет возможно? Тогда, когда труд станет уже не материальным, а духовным, всеобщим. Это возможно только в таком обществе, где нет собственников и нет начальников, а есть одни трудящиеся. Можно ли построить такое общество. Можно, но только, если строить его не материально, а идеально. Как это? Каким образом? Научно-техническим прогрессом. Это необходимое условие построения идеального общества, но не достаточное. Достаточным оно станет только тогда, когда появится новый человек – человек труда, который будет трудиться не ради богатства как мертвого труда, продукта труда, а ради живого труда, самого труда. Общественная идеология как система воспитания трудящихся даст свои плоды только при вытеснении человека роботами из сферы материального производства.
        В настоящее же время представители низшего духовного труда – ученые и техники – не столько приспосабливают к себе капитал, сколько приспосабливаются к нему. В результате их труд и их самих используют собственники (капиталисты) для усиления собственного господства, эксплуатации всех людей труда. Чтобы обезопасить свое господство они как класс господ развращают трудящихся своей паразитарной идеологией, переводя людей из сферы производства в сферу услуг, и заменяют их на производстве экономными машинами (информашинами), в ближайшем будущем роботами. Таким образом господа прививают своим слугам лакейские привычки развлекаться, развлекая своих господ.
        Следовательно, сами трудящиеся не смогут выработать сознание для себя в качестве уже работников не физического, а умственного труда. На такое способны в век техники (технозой) только ученые и техники соответственно как высший и низший подклассы интеллектуальных трудящихся.  В будущем техническом мире (обществе) смогут оптимально существовать только в голове ученые и в теле, в массе техники. Сама их работа, причем уже не грубо материальная, а тонко интеллектуальная, от  которой будет все зависеть в обществе ближайшего будущего, сделает так, что они будут управлять им, таким обществом, а не так, как сегодня, - управляют ими.
        Так как техника и человеческий разум общие, социальные, то и общество будет общим, социальным. Обществом для общества, коллектива. Люди станут в собственном смысле коллективными существами. Естественно, возникнет проблема с людьми как отдельно взятыми существами. Это будет проблема появления человеческой личности в общественном обществе. Разрешение именно этой проблемы станет основным содержанием жизни людей в общественном обществе. Почему? Потому что общественное общество идеально для общества, но не для человека. Для человека идеальным состоянием является не социализм, а гуманизм. Таким образом произойдет переориентации общества с общества на человека, для которого общество будет не целью развития, а только средой обитания для личного совершенствования. Но гуманизм ждет человека в далеком будущем. В ближайшем будущем содержанием идейной жизни станет построение общественного общества, общества социальных сетей ученых и техников. Насколько успешным будет построение такого общества, зависит только от людей, от меры их разума. Если его будет недостаточно, не будет разумной меры самого человеческого разума, то человека ждет вырождение в зоологическое существо. Далеко ходить не надо, чтобы увидеть в чертах современных людей контуры морды будущего примата. Сам образ поздней буржуазной (материальной) жизни подталкивает человека к биологическому вырождению, ибо социальное вырождение уже произошло. Коммунизм внес в это дело социального вырождения свою лепту. 

         Борьба за военный трофей. Каждый мужчина чувствует себя мужчиной, а не «бабой», когда готов воевать, то есть, как минимум, проиграть и умереть или, как максимум, выиграть и жить по закону (правилу): «Горе побежденным»! В случае выигрыша мужчина счастлив от сознания, что не он проиграл, а его соперник. Причем у него есть не только негатив со стороны другого, но и собственный позитив, - военный трофей: женщина как награда за победу над другим мужчиной. Если для мужчины главное убедиться в том, что он есть мужчина, то для женщины главное убедиться, что она женщина, то есть, что ее имеет настоящий мужчина. С мужчиной и женщиной все понятно, ибо они как животные типы просты как три копейки.
        Сложнее устроен тот, на кого надеются люди. Вот, например, Карл Маркс. Он сделал ставку на пролетариат. Зачем и почему? Затем (для чего?) и потому (из-за чего?), что полагал его униженным и оскорбленным и помнил по Библии как еврей по рождению от отца и немец по воспитанию, что униженный да возвышен будет, а оскорбленный оскорблен будет и отомстит за это. Как он отомстит? Он станет независимым в борьбе с имением, капиталом, со своими товарищами, которые не имеют ничего, кроме цепей. Маркс решил «въехать на плечах пролетариев в рай на Земле» в качестве того, кто думает за них, этих «новых христиан» (тех, кто работает, но не ест, живет в проголодь»), - в качестве идеолога как наследник французских просветителей. Военным трофеем Маркса была не юбка и не капитал как символическая ценность товара всех товаров, а сознание пролетариев, его идеальное содержание. 

        Классификация посвященных по Георгию Гурджиеву. В своей книге «Жизнь реальна только тогда, когда «Я есть» Гурджиев называет тех, кто приобщился Бытию, «святыми». Те, кто обладал всей полнотой информации, могут с полным основанием называться «учеными». А вот те, кто владеет знанием объективных истин, по праву могут быть «мудрецами» . Мягко говоря, странная классификация. Но и ее можно понять, если верно, то есть, правильно, по правилам догмы, интерпретировать. Суть догмы Гурджиева как гениального мистификатора, ментального фокусника, то есть, мистика, сводится к тому что есть посвященные, как он, и непосвященные в тайны мироздания. Эти посвященные есть архитекторы мира, его «вольные каменщики». Как «масон» (мало есть в человеческом языке понятий с такой негативно мощной энергоинформационной нагрузкой) Гурджиев мнил себя таким посвященным. Он был не просто ученым, то есть, хорошо информированным человеком – человеком, способным научиться (кстати, таких людей, чтобы там не говорили «неучи», абсолютное меньшинство), но мудрецом и святым. Что это означает? Только то, что он знал не только явления как ученый, но и сущности, как мудрец, и сам был такой «сущностью», как святой. Поэтому для него как святого, сущности не скрывались, а были открыты, как на ладони, являлись как были и были как являлись, были представителями самих себя, - феноменами. Поэтому Гурджиев является феноменом, если не был пустозвоном (тут к месту более крепкое слово на букву «м», но оно не благозвучно и оскорбительно для вашего слуха, добродушный и благоразумный читатель).

        Легенда гибели группы Дятлова. Как всякая легенда эта легенда была сложена вокруг реального события гибели людей. Гибель, смерть любого человека для живого загадочна. И тем более загадочна гибель одновременно нескольких людей. Но повод для превращения реальной смерти нескольких людей, целой группы туристов в легенду, да, что там говорить, в сказку дало само следствие, результатом которого стало следующее заключение: «погибли в результате замерзания от воздействия низкой температуры» и в результате «воздействия большой силы». Так, все же, из-за чего погибли члены группы Дятлова? Из-за низкой температуры или под действием большой силы? Если рассматривать не фантастические, необычные, но обычные или стандартные версии их гибели, то больше вероятности на стороне тех версий, в которых указаны причины гибели природного, а не общественного, человеческого характера, ибо «дятловцы», были не в обществе, а на природе. Правда, на природе могли быть в районе их туристического похода и местные (туземные) охотники-манси (большая вероятность) или скрывавшиеся от уголовного преследования или надзора настоящие на тот момент или бывшие заключенные (малая вероятность), ведь маршрут похода проходил вблизи североуральских лагерей для заключенных, - нельзя забывать, что дело было в начале 1959 года, после нескольких амнистий при Хрущеве. Места похода были дикие, опасные, темные. Рядом лагеря, лихие люди, да еще суеверные туземцы. Однако и природа там явно не предназначена для туристического развлечения. И время года (январь-февраль) суровое,  не пригодное для туристических прогулок. Что же заставило группу пойти в поход? Какая была мотивация? Спортивное тщеславие? Недостаток адреналина на учебе?  Или что-то иное манило в эти опасные для людей места? В ответе на этот вопрос о мотивации может открыться тайна их гибели.
        Итак, есть несколько стандартных вариантов виновности в гибели группы Дятлова. Виноваты они сами. Это первый вариант. Виновата безличная природа. Ее стихийные силы. Виноваты посторонние, лихие люди: туземцы или криминальные люди.
        Первый вариант маловероятен, ибо речь идет о походе не альпинистов, а туристов. Туристы редко погибают сами, тем более опытные туристы.
        Второй вариант более вероятен, ибо туристы оказались в глухом месте в опасное время. То место, где были дятловцы, является аномальной зоной. Тем более они там очутились в аномальное время самых низких температур и частых буранов.
        Третий вариант менее вероятен и в случае столкновения дятловцев с туземцами (манси), и с уголовниками. Туземцы (манси) скупы и хитры. Манси-оленеводы и охотники могли обмануть дятловцев и развести их на деньги, бесплатно не оказать помощи, но они вряд ли решились бы их убить. К тому же у дятловцев не было ничего такого особенного, чем можно было поживиться. По этой же причине туристов не имело смысла «трогать» и уголовникам. Что уголовники могли делать в глухом месте. Что им там делать? Хотя поселения и колонии СевУралЛага находились недалеко от маршрута туристов, но были в глухой стороне от него. где уголовники никогда не появлялись, тем более в такое суровое время, как конец января.
        Поэтому наиболее вероятной причиной гибели членов туристической группы Дятлова является воздействие неизвестной природной силы, которая привела их в состояние несовместимого с жизнью обморожения. Следовательно, не случайно именно такое объяснение было дано следствием.
      
        О романе воспитания. Интересно, влияет ли сюжет повествования на становление характера героя, обусловливают ли обстоятельства описанной жизни его нрав? Каким образом друзьям, товарищам, приятелям и неприятелям,  врагам следует себя вести, чтобы сформировать характер героя? Об этом должен думать автор романа воспитания
        Казалось бы, сама история жизни героя в романе воспитания по своей педагогической  идее не может не показать того, как развивается его характер и сознание, зреет его душа. Само собой возникает вопрос: «И как она, эта душа, этот характер, развивается»?  И тут же напрашивается дежурный ответ на советский лад: «Ну, конечно, развивается диалектически, через противоречие и его разрешение». Так что получается, что и волки сыты, ведь есть же борьба, грызня, и овцы целы, - противоречие обязательно находит свое разрешение и приходит мир, снимая напряжение противостояния противоположностей: кормильцев и едоков, примиряя их. 

        Инстанция Я в повествовании. В качестве примера того, как освещается в художественной литературе инстанция Я, авторское или персонажное Я можно обратиться к Дневникам и романам писателей. Возьмем Дневник писателя Федора Достоевского и его роман «Подросток» и сравним их с Дневником Льва Толстого и его художественной автобиографией «Детство. Отрочество. Юность».
        При самом беглом взгляде на «Дневник писателя» Достоевского и дневник Толстого бросается в глаза их ясное и отчетливое  различие. Так «Дневник писателя» написан для публикации и ориентирован на читателя, на публику, на публичное чтение. Между тем дневник Толстого писался писателем только для себя, а не для публики. Это интимный дневник. Именно в нем Лев Николаевич показывает себя таким, каким видит, открывает свое сокровенное Я.
        Что же мы видим в «Дневнике писателя»? Мы не видим авторское Я Достоевского. Что уж говорить о его личном Я?! Это публицистическое произведение, написанное на злобу дня. В нем демонстрируется рабочее, редакторское Я, но никак не Я писателя, а тем более личное, интимное, душевное Я самого Достоевского, Федора Михайловича. Это не дневник писателя, это дневник литературного критика и журналиста-публициста. По этому дневнику мы ничего не можем сказать о Достоевском как о человеке и как о писателе. Это дневник журналиста. «Дневник писателя» безличный дневник. Это дневник представителя, но не себя, а некоторой группы, сословия, класса, наконец, публики читателей журнала Достоевского. Можно сказать, что это дневник читателя дневника, дневник не «я», но «мы», не Я творца, но легиона читателей-полемистов, с которыми спорит автор дневника, чтобы переспорить и перевести на свою идеологическую сторону. «Дневник писателя» полемичен и идеологичен. Он пристрастен, написан на злобу дня и показывает Достоевского с неприятной стороны властного лица, который авторитетно советует, ругает, осуждает и приговаривает. Удивительно вредное и злобное сочинение. 
        Другое дело дневник Толстого. В нем писатель не ругается, не злобствует, а пишет как хронист, излагая летопись своей жизни, и кое-где высказывает собственные сырые мысли, свои идеи и замыслы. Здесь мы встречаем не идеологическое Я коллектива, но личное Я работника пера, которым оно расписывается таким, каким является в идее.
        Когда мы обращаемся уже к роману, то позиция авторского Я меняется как у Достоевского, так и у Толстого. Достоевский предоставляет свое Я не власти для идеологической обработки читателей, чтобы стать ее сообщником в качестве властителя дум оных читателей,  но своему герою – Подростку,  Аркадию Долгорукому. Вот этот, так сказать, «Подросток», имеет характерную для подростка провокационную манеру представляться в ответ на вопрос: «Князь Долгорукий?» следующим образом: «Нет, просто Долгорукий, сын бывшего крепостного Макара Долгорукого и незаконный сын моего бывшего барина господина Версилова» . Так в самом первом публичном представлении героя мы находим в нем ущемленное сословным барьером и закомплексованное Я. Чье это Я? Ну, конечно, самого Федора Михайловича, точнее, не его дневное, ясное и рациональное, но ночное, темное и иррациональное alter ego, сродни Я другого персонажа уже другого его произведения – «Записок из подполья». Это другое Я писателя – Я, искаженное, деформированное навязчивой идеей обогащения, если вас, добродушного и благоразумного читателя, не покоробит такое сравнение, Я завистника барона Ротшильда.
        В художественной же автобиографии Льва Толстого мы находим следующее амбивалентное отношение: автор ведет героя как душа водит телом.
   
        Изображение будущего человека в научно-фантастическом романе. Какое сочинение этого жанра лучше всего взять для анализа? Разумеется, такое, в котором с порога видно, что человек будущего является не просто другим, но явно чужим современному человеку и не имеет своего аналога в прошлом. В качестве достойного кандидата, представляющего специфического человека грядущего может быть выбран роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Человек будущего в романе Ефремова самодостаточен. Он счастлив в жизни и несчастлив в смерти. Он тоже, как и мы, люди прошлого, смертен. Но он живет  счастливой жизнью так, как хочет. Живет коллективом с детства. Воспитывается не в семье, а в коллективе себе подобных сверстников под присмотром учителей. Не родители воспитывают детей, а педагогики, специалисты, ученые люди. Причем ими могут быть их родители. Однако они воспитатели не только своих детей, но и «чужих». В будущем обществе нет чужих детей. Все дети «свои». Свои не в смысле собственные, а в смысле общие. В будущем обществе нет ничего собственного. В нем не имеют собственность, в нем все есть общее. Общими являются и чувства. Все любят всех. Не в смысле любят всех сразу, но по очереди, по порядку. Они составляют цепочки, ряды, круги, кольца зависимости друг от друга, начиная с Галактического Кольца разумных цивилизаций в макромире и заканчивая личным кольцом в микромире.
        В будущем мире нет ничего собственного, но есть личное. В нем нет вещей, к которым люди привязаны, но есть лица, которым симпатизируют. Дети живут не с родителями, чтобы не связывать их, не выделяться из общества в семью и не противопоставляться ему, развивая собственнический инстинкт. Человек будущего не только не имеет никого другого, он не имеет и самого себя. Он равным образом принадлежит всем, не принадлежа никому лично. Между людьми нет личной или вещной зависимости. Они свободны друг от друга для того, чтобы быть свободными друг для друга лично.    

        Природа, род, человек. Человек существует в природе в живом виде. Он живет родом. Рожден женщиной, в женщине как в природе, в роду. Она дает ему жизнь. Он берет ее и продолжается в ней. Он работает над ней, ее обрабатывает, ухаживает за ней и получает от нее то, в чем нуждается. Так она о нем заботится. Женщина нужна человеку, мужчине. Она связывает его с природой, с родом. Она о нем заботится, а он ее воспитывает, пытается с ней управиться. Теперь род, человеческая природа стала культурной. Женщина культурна, а мужчина цивилизован. Она душевна, чувствительна, он умен. Они как семья составляют (зачинают, вынашивают и рождают) одно тело – ребенка. Затем его воспитывают (прививают человеческие чувства) и обучают (развивают ум), научают правильному и хорошему поведению в обществе.

        Читая «Дневники» Михаила Пришвина и «К переработке книги о Достоевском» Михаила Бахтина. В дневнике Пришвина от 2 сентября 1951 года вычитал следующее: «Чудесные дни «осени первоначальной» продолжаются. Блестит в окне роса, и рождается от нее «спокойствие и душевный порядок. Но тут же появляется  и вопрос: «А может быть, не роса вызвала порядок, а сам порядок мой собственный привел в движение мое внимание и я увидел (обратил внимание) росу?»
        С этой темой я родился на свет.
        Для себя человек может и не умирать, но для другого он умирает (все умирают). Так что бессмертие обязательно субъективно, а смерть обязательно объективна» . С этим фрагментом из «Дневников» М.М. Пришвина перекликается место из текста М.М.Бахтина «К переработке книги о Достоевском»: «Изображение смерти у Достоевского и у Толстого. У Достоевского вообще гораздо меньше смертей, чем у Толстого, притом в большинстве случаев убийства и самоубийства. У Толстого очень много смертей. Можно говорить о его пристрастии к изображению смерти. Причем – и это очень характерно – смерть он изображает не только извне, но и изнутри, то есть из самого сознания умирающего человека, почти как факт этого сознания. Его интересует смерть для себя, то есть для самого умирающего, а не для других, для тех, которые остаются. Он, в сущности, глубоко равнодушен к своей смерти для других. «Мне надо одному самому жить и одном самом умереть». Чтобы изобразить смерть изнутри, Толстой не боится резко нарушать жизненное правдоподобие позиции расказчика (точно умерший сам рассказал ему о своей смерти, как Агамемнон Одиссею). Как гаснет сознание для самого сознающего. Это возможно только благодаря известному овеществлению сознания. Сознание здесь дано как нечто объективное (объектное) и почти нейтральное по отношению непроходимой границы я и другого. Он переходит из одного сознания в другое, как из комнату в комнату, он не знает абсолютного порога.
        Достоевский никогда не изображает смерть изнутри. Агонию и смерть наблюдают другие. Смерть не может быть фактом самого сознания. Дело. Конечно, не в правдоподобии позиции рассказчика (Достоевский вовсе не боится фантастичности этой позиции, когда это ему нужно). Сознание по самой природе своей не может иметь осознанного же (то есть завершающего сознание) начала и конца, находящегося в ряду сознания как последний его член, сделанный из того же материала, что и остальные моменты сознания. Начало и конец, рождение и смерть имеют человек, жизнь, судьба, но не сознание, которое по природе своей, раскрывающейся только изнутри, только для самого сознания, бесконечно. Начало и конец лежат в объективном (и объектном) мире для других, а не для самого сознающего.
        Дело не в том, что смерть изнутри нельзя подсмотреть, нельзя увидеть. Как нельзя увидеть своего затылка, не прибегая к помощи зеркал. Затылок существует объективно, и его видят другие. Смерти же изнутри, то есть осознанной своей смерти, не существует ни для кого – ни для умирающего, ни для других – не существует вообще. Именно это сознание для себя , не знающее и не имеющее последнего слова, и является предметом изображения в мире Достоевского. Вот почему смерть изнутри и не может войти в этот мир, она чужда его внутренней логике. Смерть здесь всегда объективный факт для других сознаний; здесь выступают привилегии другого. В мире Толстого изображается другое сознание, обладающее известным минимумом обобществленности (объектности), поэтому между смертью изнутри (для самого умирающего) и смертью извне (для другого) нет непроходимой бездны: они сближаются друг с другом.
        В мире Достоевского смерть ничего не завершает, потому что она не задевает самого главного в этом мире – сознания для себя. В мире же Толстого смерть обладает известной завершающей и разрешающей силой.
        Достоевский дает всему этому идеалистическое освещение, делает онтологические и метафизические выводы (бессмертие души и т.п.). Но раскрытие внутреннего своеобразия сознание не противоречит материализму. Сознание вторично, оно рождается на определенной стадии развития материального организма, рождается объективно, и оно умирает (объективно же) вместе с материальным организмом (иногда раньше его), умирает объективно. Но сознание обладает своеобразием, субъективной стороной; для себя самого, в терминах самого сознания, оно не может иметь ни начала, ни конца. Эта субъективная сторона объективна (но не объектна, не вещна). Отсутствие осознанной смерти (смерти для себя) – такое же объективный факт, как и отсутствие осознанного рождения. В этом своеобразие сознания».
        Писатель и философ пишут, что бессмертие субъективно и субъект в сознании для себя не сознает смерти. Философ, а Бахтин – философ, поясняет, что человек не сознает и своего рождения. Но тогда получается, что сознание статично в своей континуальности. Оно не имеет прерывности. Оно не начинается и не заканчивается. Но как тогда оно продолжается?
        Действительно ли сознание для себя не ведает ни смерти, ни рождения. Да, но только если принимать мир сквозь призму различения я и другого, характерную для позиции, которую условно можно назвать «позицией Бахтина». Однако на самом деле у Бахтина мы находим хитрую подмену. Конечно, Бахтин хитроумен. Но нельзя забывать, что хитроумность существует не по причине полноты ума, но из-за его недостатка. Бахтину хитрость ума мешает понять, что я и другой не противоположны, как он думает, но тут же хитрит, ибо говорит об их различии. Следует не только говорить, но и полагать, что разумно, их различие, а не противоположность. Противоположны я и не-я, но не я и другой, как противоположны душа и тело, идеальное и материальное, духовное и вещное. Многие последователи Бахтина, которые сами не догадываются о своей последовательности, противопоставляют, делают потусторонними не-Иное и Иное. Для Я как не-Иного Иное не трансцендентно, а имманентно. Это вот для Иного Я трансцендентно, если Иное есть не другое сознание, а нечто, иное сознанию, например, тело. Не существует телесной бездны между сознанием и сознанием, между субъектами.
        Не существует ее и между автором и героем для самого автора. Герой имманентен для автора. Другое дело автор для героя. Тот трансцендентен для героя, если герой выдуман автором и живет своей уже словесной жизнью не в авторе, в его сознании, а в пространстве и времени повествования, в самом тексте, воплотился в нем, в нем же обрел свое вещное, телесное существование. Вот тогда, он так же отчужден от автора, как и от читателя. Поэтому читатель имеет на него свои права как на вещь в качестве читателя, другого для его читательского сознания.
        Но как быть со смертью для сознания? Смертно ли оно? Разумеется, если овеществляется в теле. Но вместе с тем оно бессмертно. Но в каком смысле? В смысле освобождения, эмансипации от телесной зависимости, когда тела уже нет, нет в нем жизни, в развоплощении. Оно умерло для тела субъекта. Но субъект остался как бестелесная душа. Почему же Бахтин так не сказал. Потому что ему не хватило для этого ума, но больше не хватило смелости, ведь его сломали в сталинском Карлаге. И он был вынужден даже в записях о Достоевском, в черновике для себя врать самому себе, рядиться в лохмотья тупого и страшного в своей безжизненности трупа  материализма.
               
        Жертва. Продолжаю читать дневник Пришвина. В нем он пишет: «Жертва – это ответ невинного за ошибку другого. И потому живи и не ошибайся. Не греши не потому, что тебе будет за это нехорошо, а потому, что за твой грех будет отвечать другой, невинный». Если думать в духе Пришвина, то за грех человека отвечает Богочеловек, Бог, ставший человеком, чтобы за него пострадать. О том, что всякая жертва есть последствие ошибки кого-то я давно уже слышал от своего покойного друга. Это его возмущало и он полагал, что если бы люди вели себя разумно, то никто бы не жертвовал собой. Поэтому, он делал вывод, сама идеология жертвы антигуманна, призыв к самопожертвованию по своей сущности порочен.
        Как относиться к такому высказыванию? Положительно, но с иронией. Почему? Потому что человек не разумен. Поэтому существует система воспитания человека жертвой, Согласно этой воспитательной методе лучше если сам человек пожертвует самим собой, чем кто-то из него сделает жертву. Гуманно, если сам человек будет виновен в своей смерти. Какая «подлая педагогика». Воспитание в таком антигуманном, бесчеловечном духе освящается именем Бога и преподносится как высший цвет проявления гуманизма, гуманного отношения к человеку. Как же: пускай человек, не жалея себя, своей души, иначе ее потеряет, отдаст свою жизнь «за други своя». Но зачем возмущаться, как это делал мой покойный друг? Следует посмеяться над человеческой глупостью, которая представлена Священным Писанием. От того, что глупость можно встретить и в этом писании, от этого глупость не перестает быть глупостью. Глуп человек и свою глупость он приписывает Богу.

        Романтическое и реалистическое литературное произведение (литературный манифест). Романтическое произведение описывает свой предмет производства (прекрасную предметность, художественный артефакт) с точки зрения идеала. Напротив, реалистическое произведение описывает свой предмет с наличной точки зрения. Поэтому в этих произведениях по разному, вплоть до противоположения, понимаются задачи  воплощения в слове творческого замысла. Романтик (автор романтического сочинения) занят идеализацией предмета, а реалист занят его натурализацией. И в том,  и в другом случае имеет место  реализация замысла. Только романтик в создании произведения ориентирован  на то, каким бы могло быть им описанное в идеальном (исключительном, атипичный, аномальный, из ряда вон выходящий,  необычном) случае, тогда как реалист смотрит на описанное как на реальный, опытный (типичный, нормальный, среднестатистический, заурядный, обычный) случай. Поэтому романтик делает акцент на самой идее произведения, на его идейном содержании, а реалист обращает внимание на материю произведения, на то, чтобы его сочинение соответствовало фактам изображаемой словом жизни.
        Есть особый подвид реалистического произведения, который литературоведы окрестили «магическим реализмом». Это, если можно так, аллегорически, выразиться «троянский конь романтизма в реализме». Такое синтетическое сочинение магично в том смысле, что является живым, не будучи натуралистическим. То есть, тот мир, который сочинен автором настолько детально проработан и художественно выделан, что создает иллюзорное впечатление реальности изображаемого. Даже кажется, что он более реален, чем сама реальность. Этот эффект вызван тем, что идея настолько прописалась в слове, что в нем обрела свое уже материальное явление. Для этого требуется большая энергия воплощения. Она обеспечивается за счет сгущения живописных красок при изображении того мира, которого никогда не будет в нашем мире. Но он вполне реален в самом себе, в иллюзии. Вот тогда можно говорить о реальном соответствии идее иллюзии. Поэтому произведение магического реализма является образчиком, типом гиперреализма или сюрреализма, то есть. идиллического жанра.
        Для того, чтобы быть настоящим идеальным произведением, то есть реальным художественным, а не «физиологичекой отрыжкой бумагомарания» («чернильным пометом пера»), которая называется «реализмом», этому произведению следует показывать всем своим видом неотмирность того мира, который описывается в качестве, нет, не потустороннего мира, но мира трансцендентального, пограничного нашему миру, являющемуся идеальным пределом, границей возможности нашего мира, той возможности, которая реальна в творческом воображении, в художественной фантазии автора. Настоящее художественное произведение значимо имеет свой собственный смысл не потому, что копирует действительность, но создает другую реальность. При этом собой показывает, что она другая, но реальность, правда реальность не голого факта, но настоящей идеи. Художественная правда заключается не в копировании реальности вне художества и не в поиске и находке художества в не художественной реальности, но в реализации художественного замысла, в представлении его живым и реальным фактом жизни. Цель художника, в данном случае автора литературного произведения заключается не в украшении реальности, но в реализации художественного замысла, потому что в нем, в его воплощении в материи этого мира находит себя человек как человек.
        Кратко говоря, цель автора заключается не в идеализации или вульгаризации реальности, как это бывает в дурном романтическом и натуралистических произведениях, а в реализации авторской идеи. Реализация такой идеи может быть полной, и тогда появляется идеальное (романтическое) произведение или не полной, и тогда появляется синтетическое произведение. Оно синтетическое только на словах (в материи, материале), а не на деле (форме), которым держится материал; его символизм является дисгармоническим смешением (синкретическим хиазмом) идеи и материи, в котором либо больше идеи, и тогда это критика (негатив) реальности, либо больше материи, и тогда это апология реальности. Это явное смещение от исполнения истинного предназначения произведения быть не переделкой реальности или ее копией, а другой реальности. Причем не совсем другой, чтобы сохранить зазор между материей и идеей, но не в виде лакуны, не состыковки, а границы (трансценденталии) между ними.
       
        Сущность Я и его уровни. У любого человека есть Я, но какое? Естественно, индивидуальное. Так как человек является живым существом, то его Я живое. У человека как живого существа есть отдельно взятое от других тело, которым он живет в среде себе подобных. Человек живет вместе с другими людьми общением, обществом, в обществе. Ему необходимо индивидуальное Я, чтобы существовать и жить отдельно от других, ведь общество - это не один человек, а множество людей, их коллектив, сообщество. Любой человек и отличается от других своим телом и похож на других людей, тем чем они отличаются друг от друга. То есть, основанием, по которому они отличаются друг от друга, является их телесное Я. Казалось бы, это одно Я, точнее, один тип, вид в качестве инварианта, подвидами, вернее, индивидами которого являются все люди как множество представителей одного и того же вида. В них есть одно целое, род, который они составляют как его части, индивиды. Человеческий род есть общее во всех людях, их все-общее как целое в частых в качестве связи между частями, или их сущности.
        Но человеческое Я не только живое и телесное, - в данном случае оно социально в том смысле, что социальность живая и материальная (телесная), - но и душевное, то есть, не все является материальным, телесным образом, но скрывается внутри самого индивида. Тут следует оговориться, что Я материально не только телесно, вещественным образом, но и деятельным образом, энергетически, в действии. Значит, Я человека и есть, причем живым образом, органически, вещественно, и действует, преследуя свои цели, которые ставит перед собой, находя соответствующие пути и средства их достижения в качестве результатов с последствиями этих действий. Ставит перед собой цели, их осмысливает и находит средства для их достижения человек сознающий себя в качестве Я. Но каким образом он осознает себя в качестве человека? В качестве скрытого Я, про-являющего в мире вещей и людей как живое телесным образом существо. Вот это являющее себя Я как тело, но телом не являющееся, то есть, скрывающее, маскирующее себя телом и есть душа, или душевное Я. Оно индивидуально.
        Как это понимать? Таким образом, что по отношению ко всей своей разнообразной и многообразной жизни индивидуальное Я одно. Это одно и тоже Я индивида, во всех проявлениях его многообразной/разнообразной жизни, есть индивидуальная сущность. В этом смысле человеческий индивид тоже есть целое по отношению уже к самому себе, являясь одновременно частью, но уже в ином отношении к другим людям как множеству, составленному в одно целое человечество.
        Выходит человеческое Я есть, оно живое, телесное (вещественное), деятельное (энергичное) и, наконец, душевное. И все? Нет, не все. У человека есть возможность развить еще ментальное, интеллектуальное Я, то есть такое Я, которое не только существует, живет, дышит, действует, чувствует, воображает, представляет, боится, переживает и выражает то, что представляет, переживает, надеется и решает, но еще и думает, когда совершает все эти действия сознания. И вот на этом высшем для человека уровне его Я становится не просто сознательным, а самосознательным. Оно узнает себя и знает, что от себя ждать. Прежде Я было не только сознательным, но и бессознательным. Но на этом уровне интеллекта, ума оно стало умным и знающим себя. Оно узнает себя и отличает от всего остального с полным знанием дела, личного поведения в мире. Оно стало в подлинном смысле личным Я. Однако оно не только знает себя, но и узнает все остальное как отличное от себя, и в ином, отличном от себя, узнает уже иное, не свое Я.  Здесь мы находим выход человека на Я не только самосознательное, но и в целом разумное как явление уже иной инстанции, не души, но духа, скрытого для души. Явлением существования духа для души является разум. Душа чувствует, точнее, предчувствует, верит, любит и надеется на дух, не зная его. Благодаря разуму она узнает его, знакомится с ним и знает.
        Следовательно, на границе сознательного, на его пределе, где сознание обращает внимание (интендирует) на само себя или в самосознании  в качестве рекуррентной (возвратной) функции сознания индивидуальное Я становится личным, точнее, личностным Я. И вот это личное Я есть превращенная форма, то есть, такая форма Я, которая в человеческом материале или социальном теле является индивидуальной душой. Но форма чего? Духа как уже не душевного, но духовного существа. Телом духовного существа является разум. У духа разумное тело, тогда как у человека душевное тело, то есть, человек есть душа в материальном (биосоциальном) теле. Такое тело имеет своим основанием жизнь, но эта жизнь является уже не естественной, природной жизнью, а жизнью в обществе, социальной жизнью.

        Рациональное и иррациональное в познании (знании) и мышлении (мысли). Рациональное или пропорциональное, то есть, умеренное, придерживающееся меры отношение к сущему и бытию по своей сущности разумно, ибо мера, рацио, пропорцио и есть явления и проявления разума. Рациональное поддается счету и измерению. Оно соразмерно, гармонично сложено. Что это означает? То, что в рациональном соблюден оптимум, например, между минимум условий и средств и максимумом результатов, как это свойственно для логики и математики как наиболее рациональных занятий человека. Эти зпнятия являются познавательными, и они основываются на мышлении.
        Однако рационально ли обратное соотношение таких величин, как условия и средства и результаты, как это принято в искусстве, например, в поэзии? Ведь там оптимальным является как раз обратное максимум условий и средств и минимум результатов, то есть больше, чем одно начало, но результат один, одно решение, шедевр. Тогда как в математике, наоборот, одно начало и множество следствий. Поэзия тоже рациональна, в ней есть место для расчета, вычисления, но это не сама суть поэзии, тогда как в математике счет - суть, ее сущность. Следовательно, еть рациональность, логичность не только математическая, но и поэтическая. Есть как логика счета, математическая логика, математическая рациональность. Но есть еще и логика рифмы, поэтическая логика, поэтическая рациональность. Поэтическая рациональность не есть противоположность рациональности, иррациональность, но есть другая рациональность, иная, чем математическая рациональность. Она иррациональность по мере математической рациональности, но не по своей мере.
        К тому же в самой математике есть место для иррационального, - для иррациональных чисел, для явлений несоизмеримости, которые путем математических преобразований можно обратить и превратить в соизмеримости, рациональные числа. Следовательно, иррациональное взаимодействует с рациональным и может быть трансформировано в рациональное. Так что же тогда это самое, иррациональное?

        Почему так глупо устроено общество? Потому что в нем не существует ни одного разумного существа. Человек глуп по своей живой природе. Он является коллективным живым существом. Коллектив людей принято называть обществом. Под обществом понимают целое, частыми которого являются сами отдельно взятые люди. Они могут соединяться друг с другом в разных комбинациях, связываться и взаимодействовать различным образом. Именно из-за этого, по этой причине человека называют универсальным существом. Сам по себе он слаб и ничем особенным не примечателен, но в коллективе, за счет других, как паразит за счет кормильцев он может над ними возвыситься. Для этого совсем не нужно быть умным, - достаточно быть хитрым. В этом смысле хитрость есть компенсация за неимением ума. Хуже быть глупым, потому что глупые, как правило, являются кормильцами и за их счет живут все другие, нахлебники. Зато у глупых, естественно, нет хитрости, поэтому они никого не обманывают. Это хорошо. То, что в одном отношении плохо, в другом отношении хорошо.
        Правда, к счастью или к несчастью, - это как посмотреть: с какой стороны посмотреть, - с хорошей или плохой, - в жизни, в реальности чистые типы: умных, хитрых и глупых почти (за редким исключением, тем более «умные») не встречаются, ибо все имманентно всему, связано со всем (как говорили древние» «во всем есть часть всего»). Поэтому в действительности мы наблюдаем смешанные типы, порой амбивалентные. Наиболее часто встречается тип человека наивного, глупого с проблесками хитрости. Наименее часто, в исключительных случаях встречается смешанный тип глупого, наивного человека с налетом ума. На самом деле у него нет ума, но есть его видимость. Даже у тех, кого все остальные считают умным человеком, ум отсутствует, но есть намек на его возможное явление, Однако само общество препятствует такому явлению. Почему? Потому что умный представляет для глупых большую опасность. К нему, к уму никогда нельзя приспособиться как к глупости. Почему существует хитрость? Потому что она есть удобное приспособление к глупости. Глупые могут приспособиться друг к другу не за счет ума, а за счет хитрости. Хитрость есть приспособление к одному и тому же, которое его разнообразит, делает живым. Поэтому хитрость живет за счет глупости, но и глупости выживает за счет глупости. Они друг друга стоят.
        Положительным качеством глупости является наивность. Но наивные люди не так наивны, как хотят показать. Они в некоторой степени еще и лукавы, то есть, умеют пользоваться своей наивностью, прикрываясь, маскируясь своей наивностью. Нельзя сказать, что они лишь внешне наивны, в глубине тая свою хитрость. Другими словами хотелось бы сказать, что они еще хитрее тех, кто показывает свою хитрость. Но, к сожалению, или, наоборот, к счастью, это не так, потому что они амбивалентны. В большинстве случаев они сами не знают, не сознают своей хитрости, то есть, хитры естественным образом, по своей глупой, животной природе.
        Естественная хитрость – это хитрость на одно место, необходимая для выживания. В народе она называется «хитрож…стью», когда она (оно,  то есть, «оч…о») «играет». Если же хитрость используется не только и не столько для выживания, сколько для хорошей жизни, то она называется более благозвучно «умохитрием». Но это одно название. Что оно означает? Не максимум хитрости, но и не ее минимум, но оптимум, то есть, хитрость в самый раз, к месту, в меру. Это умеренная хитрость, культурная, воспитанная, цивилизованная, а не дикая, звериная, скотская, дикая. То, что Гегель называл «хитростью разума», было на самом деле не оптимумом хитрости, но ее минимумом. Что такое минимум хитрости? Это, конечно, ограничение ее разумом, то есть, хитрость в границах разума. Тогда как «умохитрие» есть оптимум хитрости, ограничение разума хитростью, то есть, разум в границах хитрости, когда она использует его как средства в хитрых целях (интересах). Именно на этом начале – на «умохитрие» основывается современное общество. Оно хитро но в меру, не разума, но хитрости. Это уже достижение. В чем? Разумеется, не в разуме, а в хитрости как сущности глупости, являющейся хитростью в чистом виде.

        «Три мушкетера» как витрина, икона аморализма. То, что «Три мушкетера» - это три составные части и три источника французского национального характера», явно литературное преувеличение. Впрочем, давайте, читатель, разберемся по порядку. Атос, Портос и Арамис - это три образа воплощения благородства (крови), силы (тела) и хитрости (ума). Они составляют кавалерский набор национального характера французов, источниками которого являются кровь и ее агент – вино (вкупе с влечением к нему, с винопитием, пьянством), тело, чрево, корпус ( в теле, потворство плоти, чревоугодие) и голова (любопытство, блуд). И действительно, что собой воплощают три мушкетера? Атос служит символом благородства с его напыщенностью и надменностью, достойной какого-нибудь жестокосердного испанца-матадора – убийцы быков. Портос олицетворяет собой  тщеславного бедного рыцаря, мечтающего о титуле и утешающего свою утробу всякими яствами и доброй пинтой веселящего напитка. И, наконец, Арамис, этот мушкетер в рясе, отменный лицемер, прячущий под сутаной кирасу и свивший в своем аббатстве гарем. Он не только лицемер,. но коварный и расчетливый интриган, который не внушает никакого доверия. Что представляет собой пастырь, который не внушает никакого доверия пастве?  Кто он такой? Сластолюбивый и лживый служитель власти. Это три источника обучения,  три учителя воспитания юноши-провинциала из Гаскони – Шарля д;Артаньяна. Так чему они научили юношу? Драться и убивать, пить, блудить и служить за деньги короне.
        «Три мушкетера» - это роман о приключениях для подростков. Чему он учит? Во-первых, тщеславию, хвастовству. Чего не отнять у французов, так это их хвастливости. Нет ничего противнее того, когда люди начинают хвалится, хвастать своими приключениями, с позволения сказать, «подвигами»: как они набили морду первом встречному, а потом его убили,  переспали с женой хозяина, который предоставил вам свой кров и крышу, изменили Родине и прочее в таком же духе. Во-вторых, продажности. Все, что они не делают, они делают за деньги. В-третьих, вранью, лжи. Они на каждом шагу врут всем, окружающим, друг другу. В лучшем случае, они маскируются или отмалчиваются. Нельзя никогда забывать, что они наемники, точнее, наемные убийцы, спецпорученцы, глаза, уши и руки не кардинала, а самого короля. Впрочем, голова у короля в романе, а не в жизни, пустая. Поэтому они изменяют ему вместе с его женой. Причем изменяют врагу короля как мужа и как государя, а значит, изменяют своей Родине, «родной душке» Франции. Следовательно, в четверых, измене, предательству. В-пятых, мстительности. В-шестых, насилию, убийству как следствию мести. 
        И в самом деле кого изображает Шарль д;Артаньян? Грубияна-провинциала, который уже «с детства академик». То есть, этот «добрый малый», не промах, является самодовольным хамом, точнее, жлобом, который занимается пьянством, обжорством, обманом, драками, убийствами, заговорами, выдает себя за другого и занимается не от своего лица любовью со шпионкой, уводит жену у мужа, «кружит» голову служанке, является сообщником любовника и врага своего Отечества венценосной жены. При всем при этом он дьявольски хитер и, разумеется, бесстыден и бессовестен, жесток и вероломен.
        Хваленная автором дружба убийц есть связь сообщников по преступлению. Они все повязаны одной кровью. Их дружба порочна, как порочны они сами. Вот в чем секрет их девиза: «Один за всех и все за одного». Один мстит за всех и все расплачиваются за месть.
        Так почему же читатели так любят этих отвратительных, подлых «героев» (язык не поворачивается, чтобы не взять слово «герои» в кавычки)? Да, просто потому что от них без ума сам автор. Ведь автор то был хороший человек. Вот читатель и доверяет своему автору. Ведь не может быть так, чтобы хороший человек любил плохих людей! Еще как может, доверчивый читатель. К тому же автор еще какой мастер рассказывать любопытные и занимательные истории из прошлого, богатого на всякие пакости.
        И в самом деле, чему учит детей этот, мягко говоря, неоднозначный роман. Известно чему, ведь он является образчиком романа воспитания, ибо рекомендован для чтения подросткам. Доверчивые читатели сразу скажут: «Три мушкетера» учат дружбе, тому, что дружба не стареет, что она говорит сама за себя в романах-продолжениях «Трех мушкетерах», - как в «Двадцать лет спустя», так и в «Десять лет спустя». Сиквелы рассказывают нам о том, что полюбившиеся читателям герои продолжают вновь творить свои преступления в новых условиях, предлагаемых историей. Это история одних и тех же преступлений. Как вам не скучно от них, терпеливые читатели? Все об одном и том же, в одних и тех же лицах, под соусом новых второстепенных имен и физиономий.
        В принципе, роман для детей «Три мушкетера» является достойным наследником уже в XIX веке барочного плутовского романа. Мушкетер д;Артаньян еще тот плут, каких мало. И все «плуты по жизни» выбирают его в качестве своего патрона, покровителя, героя, подающего пример в том, как следует вести себя в жизни. Плуты, обманщики, лжецы, все скопом родом из детства. Но если другие люди изжили этот детский комплекс, то эти никак нет, ибо для этого необходим, как минимум, как необходимое условие, стыд, и достаточна, как максимум, как достаточное условие, совесть. Плуты так и остались бесстыжими и бессовестными детьми порока.

        Индивидуальность и личность. Человек важен тем, что он такой, какой он есть, единственный и неповторимый. И таким является каждый человек. Поэтому он ценен сам по себе. Тогда всеобщим таких людей является их уникальность, их отличие друг от друга, так как все они уникальны. 
        Но все же среди людей попадаются редко, как исключение, и такие, которые ценны, важны не столько своей неповторимостью, сколько, наоборот, своей универсальностью. Свою неповторимость они сделали универсальной, так что любой человек может причаститься их уникальности. Еще реже, чем универсально уникальные, встречаются такие люди, у которых, напротив, неповторимость является не сущностью, а явлением универсальности. Причем таким явлением, которое отлично от прочих явлений особенным образом. В этом случае особенность задает всеобщее, которое локализуется в отдельно взятом индивиде, тогда как обычно она рассредоточена, размазана по всему объему человеческого рода. Но таким образом то, что росло для всех, одному досталось, согласно поговорке: «На семерых рос, а одному достался». В дополнение к этой угадайке годится другая: «Кому война, а кому мать родна». Чтобы универсальность локализовалась, необходимо чудо. Вот такие чудесные люди встречаются, но не везде и не всегда. В настоящее, стандартизированное время их не найдешь. Не то, что их нет, - они есть, но кому они, личности, нужны в настоящем – расколдованном времени, в котором полным полно одного и того же и существует дефицит на уникальность. До универсальности не то, что дело, даже слово не доходит, когда господствует посредственное, среднеарифметическое в людях. Когда они, как кошки ночью, серы.

        Любовь и брак. Любовь идеальна. Это духовная (интеллектуальная) любовь. Душевная любовь идиллична. Материализацией любви служит брак. В нем она уплотняется, теряет свою летучесть, приземляется, ползает, зато становится основательной, наконец, падает, и больше встать и ходить не может под тяжестью и плотностью своей материализации, вещности. Так она и умирает в браке. Ее душит материальная заинтересованность.

        Время, место и действие для мысли. Какое время лучше всего для мысли? Утро, когда голова ясная и пустая? Может быть, вечер, когда она полна впечатлений, которые просто требуют, чтобы их осмыслили? Или день, что-то среднее, в меру, между ними? Время не важно, как и место, важно, чтобы никого не было рядом, чтобы никто не мешал свободному парению мысли. В принципе будет хорошо, когда и тебя не будет с твоим несносным индивидуальным Я.
        Многие кивают на диалог. Зачем он? Он нужен малодушному и слабоумному. Для мысли достаточен монолог. Важно, чтобы ей никто не мешал, включая в реестр препятствий и самого мыслителя. Ему разрешается только наблюдать за ее свободным движением. Ведь мысль – это явление духа по имени «идея». Напряжение мыслителя должно быть умеренным, внимательным, сосредоточенным не на себе, а на мысли, внимать ей, быть ей интендированным.
 
        Кого можно назвать мыслителем? Того, кто умеет пользоваться своим умом. Как пользоваться? Извлекать из ума знание, узнавать новое, прежде неведомое, делать неведомое ведомым, уметь управлять знанием в познании.

        Типы ума. Ум как способность думать, ориентироваться в мыслях, править ими в направлении идей, понимать понятия как средства управления вещами в своем сознании и делать выводы, извлекая их из посылок. Так вот такой ум, свойственный идеальному человеку в качестве разумного существа, в жизни встречается не целиком, но только частями, соответствующими характерам тех, кто им пользуется. Немногие из пользователей умеют развивать свой ум и его усовершенствовать.
        Самый простой образ действия ума – это счет. Им заняты вычислители, счетоводы. Занятие исчислением чисел дисциплинирует ум, научает ум умного человека думать по правилам. Это правильный ум. Без правил нет ума. Они необходимы. Но ими не ограничивается работа ума. Такой ум ограничен принципом извлечения из одного многого. В терминологии Блеза Паскаля такой ум носит наименование «геометрического (математического) ума». Это точный, правильный, линейный ум. С помощью такого ума можно из одного  вывести многое.
        Можно предположить, следуя за мыслью Паскаля, что возможно извлекать, напротив, из много одно. Такой ум Паскаль называет «поэтическим умом». Мы назовем его «художественным умом» или «приблизительным», «закругленным». Много начал у такого ума, а конец один, - шедевр, само произведение. То есть, такой творческий ум зациклен, заточен под произведение. Здесь важен, как и в случае с математическим, точным умом, результат, продукт, реализация, воплощение в материале, материализация. Только если математический ум работает с одним и тем же, - числом (в логике – с термином, однозначным словом), то художественный, живописный ум работает со всем тем, что подвернется под руку. Поэтому результат такого ума несет на себе печать того материала, из которого сфабрикован, изготовлен. Чисел, терминов много. Но они все одной природы: математической (числовой)  или логической. И все же  математический или логический ум не предметен, не материален, как художественный, но и не идеален, он функционален выражает не предмет (прекрасную предметность), а отношение между предметами.
        Художественный ум ориентирован на предмет, на вещь. Сами же вещи разнообразны. Но это не любая, заменяемая вещь, а вещь (артефакт) уникальная, неповторимая, которую ничем нельзя заменить.
        Однако продолжим. Этими видами ума он не исчерпывается. Есть еще ум, который имеет много начал, в пределе бесконечно много, и много следствий. Это ум не формальный, математический, логический и не материальный, поэтический, художественный, но разумный. Разумный ум есть ум в уме, на уме, есть ум у ума, умом для ума. Это полный ум. Математический ум исходит из точки, через которую и из которой можно провести бесконечное множество прямых в силу безмерности точки. В действии, в становлении он многозначен, но в результате, в бытии он однозначен, имеет множество решений, но один результат.  Поэтический ум исходит из множества точек, из многоточия, которые в своем многообразном движении все сходятся в одном – в произведении, в тексте. Правда, этот текст, если это текст художественный, а не математический или логический предполагает многовариантность своего прочтения, исполнения при одном решении автора.
        Из чего же исходит полный, а не полый ум? Из неизвестного, а не известного (аксиомы или постулата). Этим он отличается от математического ума, которому ничто не предпослано. Полному уму предпослано все то, что составляет его содержание. Но он является похожим и на математический ум, ибо предполагает множество решений, но не одного и того же результата, а множества результатов, предполагающих бесчисленность интерпретации, истолкования. Вот этим полный ум напоминает живой, живописный ум художника.
        Полный ум или ум в уме и для ума умом есть ум мыслителя, точнее, это ум самого ума. который пользуется мыслителем для выражения вне ума в душе, в психике, в материи. Вульгарным образом полного (объемного) или , а не фрагментарного, ума, ментальной плеромы является диалектический ум. Ущербность диалектического ума заключается в его конфликтности и зацикленности уже не на непротиворечивости, а напротив, на противоречивости мышления.
         
        Стратегии интерпретации. Как можно интерпретировать то, что подлежит интерпретации, как выстраивать стратегию толкования? Есть несколько способов интерпретации или истолкования как операции приписывания соответствующего значения знаку, например, вербальному (слову) как составному элементу системы знаков (текста). Один из них: толкование значения слова как слова, как буквы. Это буквальная интерпретация. Как написано, так и следует понимать написанное, понимать наивно, просто, непосредственно. Иначе такая интерпретация называется еще исторической, если анализируется, истолковывается смысл слова, самого текста из прошлого. В таком случае обращения с текстом прошлого следует установить истину – то, как было на самом деле.
        Другое дело, если мы имеем дело со словами, с текстом не историческим, документальным, фактическим, а поэтическим, воображаемым. Здесь мы не связаны фактом истории, а ее сюжетом, отношением между фактами. Факты могут быть любыми, но не любыми могут быть отношения между ними. В отношениях дает о себе знать уже не объективность факта, но субъективность его интерпретации. Его значение зависит не от него самого, а от отношения к нему интерпретатора, толкователя. Толкователь видит не то же самое, но самое разное, отличное в отношении к нему, толкователю. Поэтому  в такой интерпретации не прямой, а опосредствованной самим средством выражения, отношения, толкуемое слово понимается в переносном смысле, то есть, в таком смысле, который перенесен с одного слова на другое слово. При такой интерпретации нас следует принимать в расчет не только семантику, но и сам синтаксис текста, отношение не только между словом и фактом, вещью, но и между самими словами, которые становятся вещами, вещими. Такая интерпретация является не исторической, документальной, материальной, телесной, чувственной, буквальной, наивной,  но идеальной, точнее говоря, идиллической, психической, душевной, чувствительной, сентиментальной. 
        Следующим видом интерпретации является не фактуальная и вербальная (символическая) интерпретация, но интерпретация прагматическая, то есть, такая, которая извлекает, получает эффект от самой интерпретации. Это моральная интерпретация. Согласно правилу такой моральной интерпретации из текст можно извлечь больше смысла, чем в него заложено. Причем этот смысл не теоретический. Это смысл не созерцания, а действия самого текста на читателя и самого автора.
        И, наконец, есть еще и духовная интерпретация. Она запретна, табуирована в общедоступном толковании. То есть, такая интерпретация преследует цель представить текст загадкой, ключом к разгадке которой является сам читатель при условии, что он уподобится самому тексту и его автору, станет его соавтором. Духовное толкование предполагает занятие читателем-толкователем места духа, который растворен, скрыт во всем произведении и поэтому не может быть локализован, открыт. Для того, чтобы совершить духовную интерпретацию, необходимо духовно переродиться, получить «второе рождение» свыше, от духа.
        Если смысл первой (поверхностной) интерпретации заключен в букве, смысл второй (глубинной) интерпретации скрыт в символе, в понятии текста, как его душе, а смысл третьей (пограничной) интерпретации показан в том действии, которое текст оказывает на читателя, то смысл последней, четвертой интерпретации скрывается в обратной реакции читателя, которого изменил текст на сам текст, в его перетворении авторского текста как соавтора, находящегося в духе произведения, вдохновленного им.
Личная позиция. Я пишу эти заметки с целью снять грязную (на злобу дня) пену слов с чистого (добротного, зернистого) напитка мыслей. Когда я пишу роман, то думаю только о хорошем, о человечном, о душевном, душой отдыхаю. В заметках же напрягаюсь, веду брань со злом.
 
        Наука и идеология в отношении к истине. Наука и идеология далеки от истины. Наука утверждает, что истина где-то рядом. Но она точная и поэтому не утверждает, что ее знает. Она утверждает, что ее ищет. Наука находит в реальности, видит в ней, обращает внимание на то, что в ней правильно, рационально.
        Идеология еще дальше от истины, чем наука. Она не ищет и находит, а сочиняет истину. В результате находит ложь (кривду) и выдает ее за истину, за правду.
        Науки и идеология абстрактные занятия, не имеющие к действительности прямого отношения. Но, все же, наука ближе к реальности, чем идеология, потому что идеология, в сущности, утопична. Наука же реалистична в той мере, в  какой она рациональна (рассудительна, расчетлива) и эмпирична (опытна, измерительна). Как абстракции наука и идеология при конкретизации заняты ее освоением, приспособлением. Так наука приспосабливается к реальности, идеология же, напротив, приспосабливает к себе реальность.
 
        Этнические ассоциации. С чем ассоциируются у нас, азиатов, европейцы, американцы и африканцы?  Возьмем сначала англичан. Как мы можем воспринимать колонизаторов? Как одновременно, негативно, завоевателей, и, позитивно, воспитателей. Во всяком случае, так они вели себя с нами. Что они завоевали? Нашу землю и наши ресурсы. Чем они занимались на нашей земле? Ее капитализацией. Что они сделали с нами? Они привили нам отчуждение. Английский образ жизни – это образ держать человека на социальной дистанции, это сдержанный, жесткий образ жизни. Это образ «жесткой верхней губы». Английское воспитание  является «зубным воспитанием». Английская учительница – это «зубная фея». Джентльменом является тот, кто умеет дать знать, что у него есть зубы, не показывая их. Из нас, азиатов, напоминают нам англичан индийцы и японцы. Индийцы похожи на англичан своей кастовой, точнее, варновой сегрегацией, а японцы своим жестким, самурайским воспитанием независимости и самостоятельности. Только английская сословность, кастовость деление англичан на редких господ и их многочисленных слуг сдерживается развитием феодальной вольности, буржуазной демократии (парламентаризма) и профсоюзов, тогда как индийская кастовость не знает социальных самоограничений, помимо душевных, дхармических  скреп. Что до японцев, то их отчуждение носит не искусственный, цивилизованный характер, как у англичан, но естественный, варварский (воинственный) характер. Короче, культура англичан холодная и туманная, как английская погода. Это культура cool.
       Теперь пересечем пролив и окажемся на континенте. Кого мы здесь найдем? Конечно, французов. Это Родина не холодного, меланхолического дога, а жизнелюбивого, сангвинического петуха. Петушиный, задиристый, несдержанный характер хвастливого француза нуждается в узде. Он сдерживается не отчуждением, но, напротив, вежливостью, реверансом. Французы тоже удивительно отчужденный народ. Но они, в отличие от неприветливых англичан, замкнувших себя в доме и сидящих под домашним арестом, приветливы, открыты. Но их приветливость искусственна, она нарочита, рациональна (расчетлива) и имеет деланный характер. Поэтому на чужой, азиатский взгляд они кажутся лжецами, тогда как англичане выглядят лицемерами. На французов похожи из азиатов китайцы своей церемонностью и манерностью. Только на европейский взгляд китайцам не хватает чувства меры, ибо они прямо чудовищны в своей церемонности, доходя в ней, как и во всем, такой тонкости, которая граничит уже с превращением. Почему так кажется? Потому, что французы манерны индивидуально и знают свою меру, тогда как китайцы манерны коллективно и знают ту меру, которая соразмерна скопом всем китайцам. Такая мера, разумеется, превосходит меру каждого. Если брать упомянутых азиатов, то их образы такие: индийцы напоминают змей (прежде всего, наблюдательную кобру), японцы – рыб (например, фуга, - с ними нужно быть осторожными в общении, как в употреблении этой рыбы), китайцы – птиц (в частности, фазана).   
        Более непосредственны итальянцы. Они живы и порывисты. Дает о себе знать более южный, чем у французов, живущих в умеренных широтах и руководствующихся не холодным английским умом, сдобренным абстрактным английским юмором, а умеренным рассудком, разбавленным шипящей шампанским иронией. Образом итальянца может служить холерическая, своенравная коза. Для итальянцев, богатых на выдумки, свойственна артистичность, доходящая до гротеска, до сатиры.
        Родственниками итальянцев являются испанцы. Соседи говорят, что они надменны и жестоки. Руководствуются в жизни силой, а не умом, властью, а не милостью. Их характер испортили арабы, привив им фанатизм, который проявился в инквизиции. Тотемным животным испанцем является бык как символ силы и приземленного, телесного характера.
        Севернее и восточнее романских народов проживают германцы, немцы. Они не надменны, как испанцы, не заносчивы, как французы, не холодны, как англичане, но чванливы, считают, что они лучше, умнее всех. Жестокость немцев, как хороших воинов, варваров в душе, умеряется хорошей обучаемостью, проявляющейся в идиллической сентиментальности. Немцы флегматичны. Их тотемными животными с равным правом являются и волк, и орел, и кабан, свинья. Они любят употреблять не макароны, как итальянцы, не вино, как французы, не кашу, как англичане, не телятину, как испанцы, а колбасу, сосиски с пивом. Германцы ассоциируются со своим порядком, который для них превыше всего, во всяком случае, выше человека.
        Теперь перенесемся за океан, в Новый Свет. Кого мы там найдем? Американцев. Кто это такие? Это те, кто не нашел себя на Родине. Там нет им места. Там нет места тем, кому нет места нигде, то есть, диссидентам,  авантюристам и женщинам легкого поведения. Именно из них, да рабов, завезенных из Африки, формировалась американская нация. Местные аборигены не в счет. Они не принимали участия в ее формировании. Поэтому американцы нетерпимо относятся к другим народам, представляя сами собой сплав всех наций. Они не могут терпеть друг друга, особенно англосаксы и афроамериканцы как бывшие господа и слуги. В Америке до сих пор царствует культ кольта (грубой силы) и стрингов (сексуальной распущенности). Очень много американских (агрессивных) мужчин сидело или продолжает сидеть в тюрьмах, а их женщины в это время занимаются неизвестно чем неизвестно с кем (например, американской мечтой - защитой прав сексуальных меньшинств), чтобы прокормиться.
        И, наконец, неведомые нам, азиатам, африканцы.  Бог их знает, этих африканцев. Но на первый взгляд они такие, какие есть. Такие же и мы, и европейцы. Это я пишу не для того, чтобы повторять трюизм Редьярда Киплинга о том, что «Восток есть Восток, а Запад есть Запад и им никогда не сойтись». Любителям трюизмов и прочих тривиальностей можно добавить к этому, что «Юг есть Юг, а Север есть Север etc». И в самом деле, зачем все мешать и переставлять местами? Смысл в том, чтобы каждый знал свое место, при условии, что у человека нет своего места в природе. Человеческое место утопично. То есть, он всегда может быть человеком, независимо от того, где находится и в цвете какой кожи, шкуры является. Человеческий интерес – не шкурный интерес.

          Культура Apple и культура Windows. Есть люди, которые любят «яблоко». Другие любят «окна».  Я как демократ, а не пижон, предпочитаю «окна». В них хоть что-то видно. Другие же любят жевать яблоко. Вряд ли от этого почтенного занятия может  прибавиться хоть толика ума. Зато, наверное, появится выдающаяся челюсть.

        Чтение дневников Льва Толстого. Из любителей чтения художественной литературы, вероятно, нет никого, кто не любил бы читать Льва Николаевича, если не иметь в виду аномальных, не скажу, ненормальных, читателей. Другое дело, что именно любят читать читатели из многочисленного собрания сочинений Льва Толстого. Немногие из них любят всего Толстого, готовы переварить его целиком. Большинство читателей  выбирают не  рассказы и повести, но романы Толстого, особенно роман «Анна Каренина». Мне они напоминают Рахметова из романа Николая Чернышевского «Что делать», который довольствовался из сочинений Уильяма Теккерея только романом «Ярмарка тщеславия», ибо, по его революционному, акционному, то есть, прагматическому мнению, английский писатель высказался весь в этом романе, а во всех прочих он только повторился. В случае с революционерами неприятно удивляет их скудость мысли, экономия как у всех позитивистов-прогрессистов на лишнем, свободном движении вне заданной идеей траектории мысли. Им важен результат. Поэтому они пренебрегают средством, тем путем, которым идут к нему.
        Однако вернемся к обыкновенным читателям. Что ж, выбор романов понятен. Гений Толстого проявился наилучшим образом в его романах. Но не менее интересны и все другие сочинения Толстого. Для кого? Для тех, кто любит не просто читать, но любит читать Льва Толстого. Для них не важно, что читать: романы, повести, рассказы, письма, дневники, наконец, литературу для детей и педагогические сочинения, публицистику, критические статьи и философские размышления.
        Я, например, люблю читать всего Толстого, не ставя перед собой задачу прочитать всего Толстого. Мне важен сам процесс чтения, а не его результат. Я ведь не специалист по творчеству Толстого (и тем более не знаток, который все про всех знает: есть и такие самодовольные субъекты, - как их земля терпит и носит?) и не мое дело  выносить ему приговор или, напротив, славить его труд и защищать  от хулителей, а тем более давать ему срок отлучения от чтения. Я не судья, не прокурор и не адвокат, а также не беспристрастный свидетель его дел. Мне важен Толстой как собеседник, как художник слова, у которого помимо слов есть еще и мысли, которые порой, несмотря на его морализаторство, пробиваются к слову. Да, конечно, у него слова лучше мыслей, на что обращали внимание многие, нет не специалисты его литературного творчества, а его современники, не менее успешные в литературных делах. Но иногда его мысли становятся достойными «своих» слов. Вот тогда особенно интересно читать его слова. Часто Толстой не то, что косноязычно выражает свои мысли, нет, он думает не так, как принято среди мыслителей. Наверное, ему не хватает культуры мысли. Почему? Ведь он не только много писал, но и много читал. Причем читал умных мыслителей. Он и много думал сам. В чем тут просчет, что тому причина? Причина скрывается в его характере. Характер у него своенравный. Он пытается править мыслями, как правит словами. В результате часто выходит не то, что думается, а что следует думать.
        Поэтому Толстой часто не размышляет, медитирует, созерцает свои мысли, но командует ими, как героями своих сочинений, читает проповедь, воздает мыслям, как и героям должное. Он не дает мыслям свободу, а задает им путь следования и наказывает их, если они ослушались, осуждает их, приговаривает к отлучению от слова. Поэтому в случае с Львом Толстым важно догадаться, о чем и что он не сказал, не написал. Впрочем, он иногда из-за своего дурного характера, все же, проговаривается, о чем умалчивает. На такое суждение наводят его дневники, которые обращены к самому себе. Даже наедине со своими мыслями, Толстой их гонит прочь, если они делают не то, что ему надо. Это про него можно в прямом смысле слова сказать, что в России поэт, то есть, мастер слова, «больше, чем поэт», он еще и пророк, проповедник. Нет ничего опаснее для мыслителя, нежели проповедь. Это недостаток не только для мыслителя, но и для писателя. На это обращал внимание Льва Толстого его собрат по перу, Иван Тургенев. Это не честно, когда художник не только пишет, живописует, но еще и вещает, сбывается на проповедь, как какой-то святоша. Критиковать критикуй, суди, но не осуждай. Лучше понимай. И без тебя найдется тьма-тьмущая охотников на это неблаговидное занятие осуждения и наказания. И все почему? Нет терпения, торопится, дерзкий, занять место Бога, забывая при этом заповедь: «Не суди, да не судим будешь». Чего же добился Лев Николаевич Толстой своим осуждением? Осудил самого себя. Строго по заповеди. Зачем? В чем здесь смысл? Бессмыслица какая-то. Так и бывает, выходит у писателей, которые берутся не за свое дело: начинают размышлять, а не рассказывать. В результате они сбиваются с суждения на осуждение.  Вот на такие мысли меня надоумили дневники Льва Толстого.
        Мне важно понять Толстого, а не осудить, осадить его в мысли. Возможно, он прав, но тогда мне не понятен. Это для меня загадка, требующая отгадки. Буду думать лучше. Может быть, дело в том, что я строю свою мысль иначе, нежели Лев Толстой. Мне важна сама мысль, а не слово и сам мыслящий. Почему? Потому что за мыслью скрывается не мыслящий, не автор, а идея как твой собеседник. Поэтому мышление – это диалог, но не человека с человеком, а человека с духом посредством и с помощью мысли. Если этого не знать, то мышление является, кажется монологом. Вот в этом моменте связи мысли с идеей ближе Федор Достоевский, чем Лев Толстой, если обращаться лицом к художественной литературе. Но и в случае с Достоевским находишь порой не только художника идеи, но и публициста, даже журналиста, вторящего Льву Толстому. Последний чаще, много чаще слышит не дух, но самого себя. Лучше всего в таком разе не обращать на них внимания. Но стоит к ним вернуться, когда они не несут отсебятину, всякую чушь, тем более когда несут эту чушь от лица других, но ведут беседу с духом, в духе, а не вещают, как попы с амвона, принимая за него свой писательский стол. Негоже плести словеса из сора под рукой ради спасения.

        Женщины и мужчины. Казалось бы, естественно, если бы женщин было больше мужчин. Но это не так. Почему? Именно женщины выбирают себе сильных мужчин, способных для продолжения рода. Поэтому женщин должно быть мало по сравнению с мужчинами, жизнь которых из-за конкуренции за женщин короче, чем у женщин. Объясняется это тем, что люди живут не естественно-природной, а естественно-исторической жизнью. Мужчины завоевали женщин и историческое долгое время держали их в домашнем рабстве, устроив им искусственный отбор. Так искусственный отбор победил естественный отбор. Но жизнь берет свое, и женщины начинают добиваться своих естественных прав и преимуществ перед мужчинами, которые в последнее сто лет значительно феминизировались.
 
        Точка зрения дон Хуана на любовь. Почему меня называют бабником? Потому что я ищу и, главное, нахожу в любой женщине женщину. Поэтому они любят меня как может любить женщина мужчину. Напротив, их мужья видят в них не женщину, но ее тень, точнее, тень себя, свою тень, - настолько они привыкли к ним. Не это хочет женщина. Она не хочет быть тенью, особенно чужой тенью. Чтобы тебя полюбила женщина, ты должен ее понять, удовлетворить ее желание быть не только женщиной. Конечно, сексуальное желание это необходимое желание. Без его удовлетворения женщина не будет относиться к тебе как к мужчине. Если женщина не получила удовольствия, то она просто еще не нашла своего мужчину, который может сделать это. Но этого мало. Даже мало того, чтобы постоянно удовлетворять его. К этому женщина скоро привыкает. Достаточным условием того, чтобы тебя любила женщина, является завоевание не только ее тела, но и ее души. Завоевать ее душу можно, если только поймешь и признаешь ее как человека. Любовь есть личное чувство. Самый легкий способ для женщины стать личностью – это полюбить мужчину. Такое признание в любви дается с превеликим трудом, ибо женщину нужно принять в свое сердце, что мужчине сделать почти невозможно. Это почему? Потому что это равнозначно тому, чтобы покориться женщине, потерять свою свободу уже не вне себя, снаружи для рисовки, делаю только вид такой потери, что любят лукаво и лицемерно демонстрировать люди в в ритуале любви – в браке, но внутри себя, в себе и не для себя, а для другого, для нее самой. Это жертва любви. Но какой мужчина готов на это, на то, чтобы быть жертвой, пускай даже любви. В обществе есть уже готовый стерео-тип такой жертвы, но не в лице не мужчины, а женщины.
        Так вот я, дон Хуан, иду на такие жертвы многократно, и поэтому женщины мне уступают. Я с ними честен, пока способен жертвовать собой. Но  в жертве вся соль заключается в том, чтобы она была однократной. Поэтому меня любила не одна женщина. Понятное дело, что женщины меня не только любят, но с такой же силой и ненавидят, потому что я разбил им сердце, признал не одну только женщину женщиной, но их всех. Еще раз заявлю: женщина тогда полюбит тебя, когда ты будешь любить ее тело и душу. В ней есть тело и душа. Все остальное в ней случайно. А вот это есть в любой женщине. Поэтому ищи в ней только это. Если будешь искать, то обязательно найдешь. Но не ищи в ней ума. Это не значит, что не бывает умных женщин. Они бывают, но очень редко. Почему? Потому что он ей не нужен. Для жизни ей достаточно тела и души. Ум – орган мужского рода. Если ты путаешь ум с мозгом, то ты не умный человек, ты просто глупец и только. Ум нужен мужчине, а не женщине. Почему? Потому что если ты умный, то можешь понять, что ты человек. Для этого у женщины есть другой орган жизни – душа. Обычный мужчина есть тело. Обычная женщина есть не только тело, но и душа. Необычный мужчина есть не тело. Он не есть тело, но он имеет тело, а есть ум. Тело дает мужчине силу, а ум дает мужчине дух. Обычные люди путают силу с духом. Дух является не в теле, так является душа, а в уме, ибо телом духа является бестелесный ум.
        Женщина интересна телом. Но чтобы ее тело служило мужчине, необходимо обладать ее душой, ибо душа не есть тело, но его имеет. Поняв это, приняв ее душу, сердце, ты научишься ей управлять, управлять ее телом. В каждом мужчине есть женщина. Не любой мужчина готов это принять, узнать правду о себе. Женщина в мужчине – это его душа. Правильно, если мужчина отдаст свою душу женщине: подобное влечется к подобному, но оставит ум, правда, если он есть за собой. Об этом говорит народная поговорка: «выслушай женщину (отнесись к ней со всей душой), но сделай по своему, то есть, наоборот (по уму, как мужчина, а не по сердцу, как женщина)». 
        Я не специально стал бабником, для того, чтобы быть бабником. Я стал им только для того, чтобы понять женщину. Женщины сделали меня умным. Они своим сердцем меня надоумили на то, что за телом женщины скрывается ее сердце как орган души. Многие (обычные) мужчины ищут его не там, где оно есть. Поэтому женщины их научили быть глупыми. Сердце женщины не полый, а полный орган, и расположен он не внизу, а вверху. Настоящий мужчина знает не только анатомию и физиологию женщины, но и ее психологию. И ключом к ее физиологии является психология, а не наоборот, ибо не душа есть явление тела, но, напротив, тело есть явление души как сущности тела. Это так в случае с женщиной. В случае с мужчиной мы имеем дело только с одним телом. Тело мужчины есть не явление, а феномен, ибо оно, мужское тело, является явлением самого себя. Обычного мужчину, будь он «зверем» (доном, с домом) или «с-котом» (бедняком) характеризует такая народная поговорка: «Сила есть, ума не надо». Другое дело необычный, чудесный мужчина, как я. У меня тело есть явление не тела, но ума. Я не родился  с ним. Он у меня появился по мере того, как я изучал женщин. Им я обязан тем, что он есть у меня. Следовательно, ум понятие не врожденное, как мозг, а благоприобретенное. Ум возвышает, тело (мозг) унижает. Почему унижает? Потому что он умнее нас, ведь многие мужчины ассоциируют себя не с тем, что «в шляпе», но с тем, что «в штанах», - у большинства впереди, а у меньшинства позади. У них порядок в штанах определяет порядок в шляпе. То есть, им голова нужна не для того, чтобы управлять телом, штанами, но для того, чтобы носить шляпу. Выходит, шляпа является знаком, символом того, что скрывается в штанах. 
        Поэтому бывают умные мужчины, как я. Все прочие мужчины глупые. Но женщины не бывают ни умными, ни глупыми. Потому что ум не имеет к ним никакого отношения, как только через мужчину. Теперь понятно, почему когда говорят об умной женщине, то добавляют, что у нее мужской ум. Женщина бывает умной не потому что она женщина, а потому что она человек. Любого умного можно назвать человеком, но не любого, кого мы называем человеком, является умным. Следовательно, он человек только номинально, на словах.

        Необычный опыт обычного человека. Недавно услышал ответ одного известного, публичного человека на вопрос о том, как он пережил опыт клинической смерти. Он дал такое краткое описание. Как только он оказался в положении клинической смерти под действием тока, так почувствовал себя, с его слов, в эйфорическом состоянии сознания. Эта эйфория как некоторая безмятежность, невозмутимость держала его в условной сингулярной точке безразличия уйти или остаться, вернуться в прежнее телесное существование. Как только он принял остаться, так его покинула эйфория, ситуация определилась и он увидел свое тело, над которым парил на высоте, с его слов, где-то пятнадцати метров. Он (или его душа) медленно стал снижаться и вдруг заметил, что пальцы одной руки продолжают держать наэлектризованный микрофон, тогда он попытался дернуть ногой, чтобы выбить ей микрофон из руки. Наконец, ему это удалось и он, к несчастью, почувствовал, что значит быть «под током», получить его удар. Тело его нестерпимо ныло от боли, следовательно, душа уже была не вне тела, но в нем, пахло горелой кожей и палеными волосами, его тело сотрясал нервный стресс.
        О чем это говорит? О том, что любой человек, даже известный, способен переживать неведомые прежде ощущения нездешней жизни. Но когда его спросил собеседник о том, думал ли он о том, что с ним случилось. Тот ответил уклончиво, что думал, но ничего не может добавить сказанному. То есть, он как человек обыкновенный, несмотря на всю свою известность и популярность (народность), остается со своей народностью самым обыкновенным, а потому и популярным, народным артистом, доступным народу не в смысле богатого положения, но в смысле небогатого, наивного воображения. Он дал лишь жалкое готовое, стандартное объяснение тому, что живо описал, как и положено всякому человеку обыкновенному. Артист, певец и танцор, предположил, что Бог дал ему такое испытание, чтобы проверить его, готов ли он ко встречи с Ним. Поэтому и поставил его в ситуацию выбора: вернуться в тело или оставить его. 
 

        Продолжая читать дневники Толстого. В своем дневнике от 25 июня 1889 в Ясной Поляне Лев Толстой пишет: «А между тем подумал: привитая оспа избавляет ли от настоящей – неизвестно, но привитые соблазны не то что спасают наверное, но необходимы, чтобы избавиться от них. И легче отстать от соблазна, привитого в детстве, чем от привитого после, например, роскошь, прислуга, сладкая еда». Что ж, с этим соображением графа Толстого не только можно, но даже нужно не согласиться. Лев Толстой, конечно, умный человек, но говорит какую-то глупость. То, что привито в детстве и есть условие того, что будет привито после уже взрослому. Это правило распространяется и на соблазны. В этом смысле условия детский соблазн становится безусловным, врожденным с детства соблазном всей последующей жизни, если он не был изжит, преодолен в самом детстве.
        Но как его преодолеть бессознательно, минуя сознание, если детство есть пора бессознательного существования? Соблазны детства становятся комплексами взрослых, изжить которые так же сложно, как горбатого сделать стройным. Как это сделать? Развивать сознание ребенка? Развивать его еще в детстве? Но как быть с заветом просветителя Жан-Жака Руссо как педагога естественности – сущности естественного человека: «Дайте детству созреть в детях». Что он означает? Не следует подгонять развитие ребенка. Это бесполезно и вредно, как бесполезно помогать меду течь. Ребенок сам, когда придет время, естественно станет готовым к взрослой жизни. Вот тогда, когда он созреет, следует помочь ему выйти из своего детского возраста. Но для этого детство должно состояться, вызреть. Поэтому нельзя преждевременно делать детей взрослыми.
        Тут есть одна проблема, одно опасное место в развитии. Когда детство отцветет, тогда процесс образования человека окажется необратимым. Человек, вышедший из детства, оказывается неисправимым. Даже находясь в сознании того, что соблазны – вредная вещь он поддается их влиянию. Почему? Потому что человек является наследником животных. Он становится человеком не при рождении, а в детстве. Проживая детство он преодолевает свое животное состояние, свою зависимость от растительного и животного образа жизни. Взрослый человек всегда имеет соблазн вернуться в детское, животное состояние, потому что легче деградировать, чем градировать, развиваться. Соблазн связан с недостатком. Мы соблазняемся тем, что у нас нет. Чего у нас нет в детстве? Самого сознания и тем более самосознания (впрочем, самосознания нет у подавляющего большинства людей и во взрослом состоянии). Но есть бессознательное, которое соблазняет ребенка лениться, не развиваться, вести жалкое животное, утробное, детское существование.
        Для чего нужно детство человеку? Для удовольствия, для того, чтобы вспомнить взрослому то, как ему все разрешали, когда он был ребенком, разрешали и потворствовали исполнению его желаний, играли в поддавки с детскими соблазнами. Возвращение в детский, потерянный (земной) рай из взрослого ада может случиться на пенсии. За это надо благодарить государство и близких, которые будут заботиться о стариках и старухах, впавших в детство, вернут им потерянный рай.
        Но возвращение в земной рай лишает человека рая небесного, ибо небесный рай даруется, дается даром только тем, кто не потерял память, помнит самого себя в смерти.  Будем надеяться, что если мы забудемся в старости, то хотя бы перед самой смертью как событием встречи с Богом вспомним того или ту, которую следует спасти. А то если ты в бессознательном состоянии взрослого ребенка, то кого спасать-то и от чего? Не от чего и не от кого, ведь кого-то уже нет. Неужели тот, кто был когда-то кем-то и впал в бессознательное состояние есть кто-то? Нет, он никто. Он пребывает в животном состоянии. Животное же состояние есть телесное состояние. Тело смертно. Если он впал в детство, деградировал в свое телесное естественное (животное) состояние, то ему скоро положено умереть, как это заведено в живой природе. Другое дело если у него сохранилось сознание себя как не только в себе, но и для себя у  себя, то он/она имеет шанс для жизни уже в другом, не в телесном (земном) виде, а в виде небесном (духовном), ибо пропуском в иной мир в ином виде служит не пустое Я, а Я особенное. То есть, он или она, находясь в сознании перед смертью (в старости) и в момент смерти переходит не формально, но содержательно, особенным сознанием в иной мир. Что может воспрепятствовать такому переходу? Разумеется, соблазн, который родился с человеком еще в детстве. Соблазн – это напоминание человеку о том, что он несовершенен, что он смертен. На что тогда настраивает соблазн? На то, чтобы человек довольствовался тем, что он есть, что ему дано? Нет, на то, чтобы он не довольствовался самим собой, а взял то, что ему не дано, но дано другому. Но разве соблазненный знает то, что ему дано? Он знает  и знает только абстрактно не то, что ему дано, но то, чего у него нет, но есть у других.
        Сущность соблазна заключается в отождествлении себя с тем, что тобой не является, в идентификации себя не с собой, но с другим или тем, что не есть само по себе, но имеет место быть как вещь. Соблазненный соблазняется как ребенок вещами. И еще с детства ребенок соблазняется взрослым, желанием быть таким же самостоятельным, каким является взрослый при сравнении с ним. Если так понимать детский соблазн, то с Толстым можно согласиться, - детские соблазны как само детство есть такая болезнь, от которой излечивает время, но только при условии появления сознания и тем более сознания самого сознания у повзрослевшего ребенка, у совершеннолетнего.
        К сожалению, взрослые соблазны неизлечимы в том смысле, что они тогда покидают человека, когда у него уже нет никаких желаний. Когда это бывает и у кого? После смерти у трупа, который уже не кто, а то, что осталось от того, кто еще недавно был кем-то и соблазнялся чем-то и кем-то.

        К Фейербаху. Читал «Писатель и человек» Людвига Фейербаха. Нашел у него сравнение поэзии с жизнью и философии с книгой. И, действительно, поэзия занята описанием, живописанием единичного, отдельно взятого, например, дерева, ищет и находит в нем как в единстве множество сторон, из которых оно состоит. Тогда как философия берется за многое и в нем пробует найти и при удаче с помощью системы понятий находит единство как связь много (листов), прошитого одной нитью повествования в книге с заложенным листом как одной из сторон, из которых как из листьев сложено дерево. 
      
        К Толстому. В дневнике Льва Толстого от 3 февраля 1870 г. прочитал следующее:
«Система, философская система, кроме ошибок мышления, несет в себе ошибки системы.
        В какую форму ни укладывай свои мысли, для того, кто действительно поймет их, мысли эти будут выражением только нового миросозерцания философа.
        Для того, чтобы сказать понятно то, что имеешь сказать, говори искренно, а чтобы говорить искренно, говори так, как мысль приходила тебе.

        Даже у больших мыслителей, оставивших системы, читатель, для того чтобы ассимилировать себе существенное писателя, с трудом разрывает систему и разорванные куски, относя их к человеку, берет себе.
        Таков Платон, Декарт, Спиноза, Кант. Шопенгауэр говорит, что его система есть круг (он говорит свод), чтобы понять который надо пройти его несколько раз.

        У слабых мыслителей, Гегель, Cousin, разорвав систему, приходишь в непосредственное сношение с пустым  человеком, от которого нечего взять.

        Толпа же любит систему. Толпа хочет поймать всю истину, и так как не может понять ее, то охотно верит.
        Гете говорит: истина противна, заблуждение привлекательно, потому что истина представляет нас самим себе ограниченными, а заблуждение всемогущими. Кроме того, истина противна, потому что она отрывочна, непонятна, а заблуждение – связано и последовательно».
        Что можно сказать о прочитанном? В последнем абзаце Лев Толстой, вспоминая слова Гете, рассуждает об истине и лжи (заблуждении) вроде своего современника, английского метафизика Фрэнсиса Брэдли. Но к этому рассуждению мы еще вернемся, а пока разберем  само начало заметки писателя. Толстой находит ошибке не только в мысли как части, но и в самой системе мыслей как частей целого. Значит. есть не только частичная, отдельно взятая, единичная ошибка, одна ошибка, но есть и системная ошибка как ошибка в связи мыслей. Это ошибка в том, что они неправильно связаны, сотканы. Это уже не ошибка невежды, не ошибка в знании, но ошибка философа, философская ошибка, ошибка в мышлении, то есть, в последовательности мыслей, в их следовании, в направлении и в цели, в самой идее. Так можно понять Толстого. Далее он пишет о том, как мысли не складывай, не укладывай в систему, не выкладывай в логический ряд, построение, строение, здание мысли, от этого занятия ты не станешь умнее самого себя. твое занятие есть выражение, явление, обнаружение, показ, представление, сцена, сюжет того, что ты думаешь, а не того, что ты думаешь, что думаешь. Ты никак не сможешь спрятать то, что ты думаешь о том, что думаешь, то, что ты действительно подумал, В этом мышлении есть нечто объективно существующее в выражении, то, как сказалось то, что ты подумал, оно дошло до слова, до публичного осознания.
        Здесь Толстой советует мыслящему понять то, что он намыслил, надумал. Не обманывай себя, а чтобы не обмануться представь то, что ты подумал, как ты думал и надумал, задуматься над происхождением своей мысли, над тем, как у тебя получилось, вышло подумать. Ясность того, что мыслишь, зависит от того, как ты мыслишь. Поэтому чтобы понять что ты подумал, определи, как ты думал об этом, как ты к этой мысли пришел, что явилось причиной ее появления на свет, на каких условиях она возникла и к чему она может привести тебя, каковы ее последствия, за что тебе отвечать.
        Следующий фрагмент письма Толстого касается уже не творения своих мыслей, а употребления чужих мыслей на пользу себе. Это дидактическая прагмема мысли Толстого. Чтобы поиметь философскую систему, получить с нее прибыток, ее, согласно Толстому, следует сломать, разломать на части. То есть, Толстой, ничтоже сумнешеся, толкует философскую систему как орех, который ему, как умному (ментальному) грызуну, следует разгрызть как скорлупу, чтобы извлечь из нее «рациональное зерно», как он пишет, «существенное писателя», замысел автора, философскую идею системы мысли.  В этом весь Толстой как моралист и морализатор. Его стратегия обращения с философией насквозь идеологична. Ему не хватает творческого ума самому создать такого рода систему, но вполне хватает рассудка разбить систему мысли в самом слабом ее месте в идее, ибо воплощение этой идеи в качестве системы держится на слабой связи идиллии, то есть, представлении отражения отражаемым.
         Первородным грехом творцов систем мысли является то, что они увлекаются, соблазняются тем, что у них есть в мыслях. Так что у них есть в мыслях? Сами мысли, не реальное, а выдуманное, извлеченное из самой мысли, которым они подменяют реальное, представляя в качестве наиреального, сверхреального, сюрреального. Так вот это надуманное, спекулятивно, отражательно представленное, выдуманное Толстой как писатель, выдумщик и рассказчик, выразитель своих фантазий (представлений) пробует употребить по назначению, - извлечь и использовать так, как ему заблагорассудиться по сюжету. Философская идея, на которой держится система мысли, вокруг которой она вертится понятием, понимая саму себя, служит для Толстого замыслом, которым он может повлиять на публику, заставить ее при достаточном авторском умении искру замысла разжечь в пламя воображения читателя, увлекая его своим сюжетным построением замка на бумаге строить воздушные замки уже в своем сознании.  Так с помощью рассказа можно управиться с сознанием читателя, навязать ему  такую мораль, какую исповедуем сам автор, занятый внушением и самовнушением, ибо внушает он прописные истины только тем, кто ему подражает и является его подставкой.
        Толстой считает большим мыслителем лишь такого мыслителя, который из своей философской системы делает круг, свод, по которому заставляет бегать, чтобы в него вчитаться и вписаться. Тот, кто впишется в такой круг, как белка в колесо в своем беге, тот только способен его понять, понять свое место в круге. Каково же место мыслящего в философской системе? Это место смены мест на одном месте, что следует понимать как единство понимания в множестве знания.
        Георгу Гегелю и его подражателю Виктору Кузену, своему старшему современнику, Толстой отказывает в признании большими мыслителями, ибо у них есть системы мысли. Есть сама связь, но это связь самой связи при пустоте, отсутствии того, ради чего она творится, - мысли. Выходит, эти философы есть философы системы не мысли, но безмыслия. В своем ошибочном суждении о Гегеле Толстой тысячу раз не прав, но он прав в другом. В чем же? В том, что он заметил, как Гегель смог системой задушить собственную мысль, точнее, сама система, одержимость, соблазн ее построения заставил подверстать живые мысли, которые бродили у него на уме, под саму систему, умертвить их. Так система Гегеля стала памятником его мыслей, гробом, в котором он похоронил их.
        Наконец, последний фрагмент записки Толстого посвящен популярному восприятию философских систем, их вульгарному употреблению в качестве идеологического продукта. Целью употребления обывателем системы мысли является «доение» истины. Как так ее «поиметь», чтобы она пригодилась в хозяйстве. Раз-так, через корягу, не получается. Почему? Потому что истину нельзя схватить за удобное, мягкое место. Она ведь не локализуется. У истины нет частей. Ловится только часть истины, то есть, ложь. Именно ложь удобна, схватывается «рукоблудным», заблуждающимся умом обывателя, который, когда думает, то знает, чем занять свои руки, ведь думает, «имеет» он руками, ибо все делает ими. Такого, вульгарного человека можно обмануть, ибо ему некогда думать, - работать надо. Интеллигента трудно обмануть, ибо вся его работа заключается в том, чтобы обманывать тех, кому некогда думать. Следует подождать немножко момента, случая, когда интеллигент сам себя обманет. Кто всех обманывает, тот не может не обмануть себя, входя в состав всех. Ложь есть часть истины. В каждой лжи есть своя правда, истина. В том то и дело, что своя, лживая, то есть, истина лжи, что она ложь, а не истина. Поэтому интеллигенту как профессиональному болтуну доступна не истина истины и лжи, но только истина лжи. Обыватели любят системы. Они и составляются в системы властителями дум обывателей. Но они, о, ужас как ненавидят истину, им правда глаза колет.
       С точки зрения Толстого, как и Брэдли вместе с Тютчевым, умом истину не понять, в нее можно только верить. Так для Тютчева. истиной стала Россия, на которую он пробовал как дипломат смотреть со стороны враждебной ей Европы. На европейский взгляд ее необъятность не измерить аршином рассудка. Поэтому в ней есть особенная стать. В России ее особенность настолько универсальная, всеобщая, что узкий рассудок, характерный для расчетливой Европы, рассеченной всюду, где она есть границами, априорными и трансцендентальными условиями самого рассудочного рассмотрения, просто не способен постичь ее как кантовскую вещь в себе. И сколько Европа не старается завоевать Россию, даже тогда когда она открыта для нее, Европа не может ее переварить, расчетливо освоить. Для Европы Россия продолжает оставаться некоторым кентаврическим образованием. Россия не Европа, но и не чужой Восток, ибо в России есть для Европы свое, но это свое чужое, это свое находится не на Западе, а на Востоке. Почему так выходит? Потому что на Россию смотрят, в принципе, до конца не развитого до разума рассудка, не разрешившегося, не снявшего исходное противоречие между общей и абстрактной идеей и особенным и конкретным содержанием действительности в истории взаимных отношений Запада и Востока.
        Поэтому Толстой и Брэдли, и Тютчев, одинаково рассудочные и не переработавшие и трансформировавшие разумного Гегеля и его спекулятивную (самосознательную, самоотсвечивающуюся, самоотрефлексирующую) диалектику, снимающую  противоречие между различенными во взаимном рефлекс(т)ировании общей идеи и особенной реальности (действительности) в тождестве тождества и не-тождества, в свой взгляд на вещь как в себе, так и для себя у себя через другое,  в качестве абсолютного тождества идеи (мысли, мышления) и реальности (бытия), не понимают ни идею, ни саму реальность как единую и всеобщую истину. Свое непонимание они иррационально представляют как некоторого рода фрагментацию, ограниченность своего ума рассудком, не способным принять реальность за самого себя, увидеть в ней идеальность, идею. Они могут только принять истину как данность, непостижимую для рассудка в целом виде. Из-за абстрактной всеобщности  своего рассудочного анализа они во всем видят не конкретную истину целиком как единое во многих своих особенных определениях, но только ее часть, изменяющую всем другим частям в своем особенном от всех обособлении.
        По этой причине целая истина, проходя сквозь призму граненного рассудка преломляется и распадается на ряд особенных своих осколков, доступных созерцанию в качестве неверных мнений. Именно неразвитость их рассудка, не нашедшего себя в разуме, заставляет его отказаться от аршинного измерения неизмеримого и необъятного абсолюта, образом которого является Россия,  и искать истину не в разуме, а в иррациональной вере.

        Язык и письмо ученых и искусных мужей, а также мудрых созерцателей. Я еще давно заметил, имея перед собой в виду судьбу моего друга, что всякое личное действие ума будет принято в штыки ученой общественностью как некоторого рода отсебятина, частное мнение в качестве объекта исследования насмешливого научного рассудка. У них, этих ученых мужей, знающих все обо всем благодаря абстрактно общему всем им умению переносить одну и ту же манеру представления и выражения на одну среду своего внимания и обживания на все другие среды обитания есть определенного образа однозначность и мышления, и общения, и написания. В результате они просто не могут ни думать, ни выражаться, говорить и писать так особенно, чтобы в этой особенности была обналичена, дана истина в их собственном, характерном только для них лично, а не корпоративно, неповторимом виде. Напротив, они как наведенные (индуцированные) и заведенные делают только то, что делают все, на них похожие, ученые, делают по шаблону, по образцу (парадигме), как и положено примерным ученикам одной научной школы учения учителя, по нему как по тому, с которого они берут пример, решающим задачки, составляющим пазлы квеста. Таким стандартно (абстрактно) общим является характер (особенное) и мышления, и общения, и письма ученых мужей.
        Конечно, порой бывает, что они забываются и пытаются добавить к посредственному и скучному своему занятию, повторенному бесчисленное число раз,  добавить что-то от себя, но тут же осекаются, себя отсекают, отбривают,  обрезают все лишнее как догматики ересь, сохраняя учение как догму обрезанных правоверных, принимающих на веру принцип учителя как природную (естественную) данность уже не для чувства, а для рассудка, но изощряющих свой вышколенный в дискуссиях на диспуте рассудок в полемике с учениками других школ, имеющих другие и даже прямо противоположные принципы в качестве оснований их школьных учений. 
        Наука практикует не только воздержание (эпохе) от субъективного, собственно личного самого ученого, его обрезание как лишнее, мешающее объективному, не заинтересованному взгляду на вещи. Субъективное они выносят за скобки, фокусируя свое внимание на объективной данности чувств. То есть, все то, что остается тем же самым в восприятии многих наблюдателей, выделяется в качестве значимого, ценного объекта внимания, а все прочее отсеивается как не существенное, не важное. Такая редукция (упрощение) материала познания усредняет как сам материал, так и его представление сознанием ученого. После такой общей обработки их сознания, селекции (отбора, дифференциации) материальных остатков воздействия природы вещей на сознание и сегрегации, классификации и каталогизации их по аналитическим рубрикам, разделам остается для интеграции, для обобщения только то, что оказалось похожим друг на друга, что можно назвать «типичным». Ученые еще те типы, которые видят во всем только одно, но не всеобщее, а особенное, которое принимают за общее как характерное для класса явлений. С ним они работают выводя его на свет своего сознания в качестве закона природы как систематически повторяющейся характерной связи между явлениями (фактами) природы, которую можно абстрактно записать в виде количественно исчисляемой, измеряемой формулы, состоящей из терминов (элементов), однозначно выражаемых точным числом.
        Другое дело искусство, которое является стихией уже не объективно, но субъективного взгляда на мир. Субъективно человек выдумывает, воображает то, что не видит, не слышит, не чувствует, не осязает, не вкушает и не обоняет, не мыслит и не представляет, не знает, не помнит  и не понимает. Человек искусства, естественно, поддается искушению принять то, что он сочинил за данность, за то, что есть помимо его сочинения. Так он пробует прописать то, что от него, в реальности, выдать, представить его не представлением, а представителем самого мира, принять за то, что есть само по себе. В этом стремлении художника, поэта находит их порой бессознательное желание выдать свою искусственность, вымышленность, видимость, иллюзорность, обманчивость, лживость за наивность, искренность, непосредственность, безыскусность, за саму естественность. Как они выражают, так они не знают, но чувствуют саму реальность в образах своего представления и воображения, эмоциональное переживая, проживая ее в своем произведении, сочинении. Вот они уже лично выражают то, что не столько думают, сколько чувствуют и телом, и душой, то есть, осознают сознанием в теле.
        Миры науки и искусства противны друг другу, являются противоположными мирами объективного и субъективного отношения к реальности. Ученые находят друг с другом общий язык – язык средних значений, которому легко научиться и легко пользоваться. И это правильно, только если пользоваться им по назначения, точно зная место приложения такого языка. Научный язык теряет свою точность (ясность) и расплывается в словах, уже не проясняя сознание, но затуманивая его, когда описывает реальность неоднозначной повседневности, для описания которой лучше употребим обычный (многозначный) разговорный язык не-ученых. Именно таким языком пользуется деятель искусства, раскрашивая, украшая, декорируя его своими выдумками, тем самым придавая ему еще большую многозначность, связанную с личным видением, переживанием и выражением реальности в нереальном. Насколько искусно это делает настолько нереальное освещение будет казаться сверхреальным, еще более реальным, чем оно есть на самом деле. То есть, чего добивается поэт, художник, но чего достигает далеко не каждый, а только тот, кто не просто даровит, талантлив, но  гениален? Он добивается того, чтобы его личное, неповторимое никем другим видение и переживание нашло свое особенное выражение, которое было бы понятно всем людям как потенциальным читателям и зрителям его произведений. Художник, поэт ищет всеобщего признания как человек. Он хочет, чтобы его словами, образами его сочинений заговорили и видели все люди. Но это возможно только при условии, что его отдельно взятые, неповторимые, оригинальные произведения будут выражать все представления и переживания людей. Такое возможно, но редко встречается, ибо очень сложно в созидании и менее сложно в исполнении. Этим объясняется то, что творцов мира искусства единицы, исполнителей множество, а потребителей масса.
        Но еще сложнее представить всеобщее не в единственном экземпляре, но особенным образом, ибо для этого требуется синтетическая способность как находить единичное в особенном, так и и особенное  - в общем, и, наконец, представлять всеобщее особенным образом из многого в собственном лице. На это отваживаются только мудрецы. Они не просто абстрактно имеют в виду общее, как ученые или искусно представляют его в своем сочинении, но живут им, существуют так, как всеобщее может быть в отдельно взятом виде, в их собственном лице.

        Люди и пол. Люди делятся по основанию, которое, естественно, находится не вверху, на потолке, а внизу, на полу, вернее, в полу, точнее, в поле мужском и женском.
        Что важно для мужчины? Как можно больше осеменить женщин, чтобы размножится в них. В этом смысле функционально (в функциональном, энергетическом, действительном смысле) мужчина может быть уподоблен вирусу, паразиту, который приживается в теле женщины, находится в ней как часть ее, своя, но чужого мужского целого. Жизнь мужчина недолгая и конфликтная, проживаемая в борьбы с другими мужчинами как его врагами. Явление дружбы между мужчинами нарочитое, оно существует только для того, чтобы усыпить бдительность противника, которого нельзя силой уничтожить, чтобы он не мешал мужику осеменять бабу. Поэтому приходится прибегать к военной хитрости, которая несвойственна мужчинам, ибо большинство из них живет согласно правилу: «Сила есть – ума не надо». Ведь природа скупа на свои дары, одним из которых является дар ума. Если есть уже сила, энергия, то ума не требуется.
        Напротив, женщины, большинство из них, хитры. Среди них встречаются так называемые «дуры», но редко. И они такие не потому, что блондинки.
        Итак, мужчины глупы, а женщины хитры. Но есть исключения из правил: бывает, попадаются глупые женщины и умные мужчины. Как правило, умные мужчины попадаются реже, чем глупые женщины. Так один умный мужчина встречается на тысячу глупых женщин. При этом следует помнить, что глупая женщина – это большая редкость, ибо многие женщины хитрые. Представляете себе, сколько мало умных мужчин на свете, - они располагаются в границах статистической погрешности, вызывая сомнение в том, что вообще есть на свете. Поэтому масса мужчин, мягко говоря, не умна от природы. Ум у нее у массы, а не у отдельно взятых мужчин появляется только в силу действия одного социального закона: «голь (ума) на выдумки хитра». И в этом случае следует больше говорить о социальной хитрости, находчивости, а не строго об уме.  Так же следует говорить и о тех женщинах, которых называют умными. На самом деле никаким умом они не обладают, как и мужчины (им обладает только человеческий род в одном единственном числе, да и то случайно,  то есть, когда есть все благоприятные для этого обстоятельства), не обладают, но они обладают еще большей хитростью, чем все прочие женщины. Эта хитрость является уже не достоинством, а большим недостатком, ибо такие очень хитрые женщины вполне способны обмануться, обхитрить, обмануть самих себя.
 
        Идеалист и материалист. Рожденный идеалистом материалистом быть не может. Кто же рождается идеалистом? Разумеется, в ком не только мало тела, но и мало внимания уделяется ему. Поэтому он должен думать о себе сам. Вот именно, прежде всего, думать. Идеалист ленив на воплощение своих идей в материальной действительности.
        Напротив, материалист  редко любит идеи. Он предпочитает заниматься не самими идеями, их поисками и построением, но только материализацией идей, воплощением в соответствующем им материале. У материалиста не хватает воображения и вдохновения для созерцания идей. Для того, чтобы их увидеть, необходимо быть свободным и независимым от силы земного тяготения, Свободным для чего? Для увлечения идеями. Материалист свободен, но не от материи, а от построения воздушных замков. Он реалист, а не романтик, как идеалист. Он способен работать только с такой идей, с такой формой, которую может принять его телесность, чтобы затем быть отснятой в том материале, который есть у материалиста под рукой. Следовательно, идея дается материалисту не прямо в сознании, а посредством той формы работы, которая ему свойственна от природы. Поэтому материалист больше увлекается физикой или химией, а также биологией, чем астрономией и математикой, не говоря уже о метафизике. Именно ее он боится больше всего, следуя в этом предупреждению Исаака Ньютона, на своем собственном опыте как математика и одновременно физика определившего, что метафизика допустима в математике платоника, но никак не в физике аристотелика.
        У идеалиста тоже есть слабость. Это слабость на материал, на материю. У него мало сил на воплощением своих идей. Этому мешает боязнь потери чувства полета в мире идей. Он бежит от мира зависимостей, где нет места для его Я. Он не столько ищет личного выражения, для чего необходима удобная телесная форма, сколько стремиться к развоплощению, освобождению от наличной телесной формы, а тем более соответствующего ей материала, цепко удерживающего его в земном круге. Но идеалисту свойственна не только слабость тела и душевная опустошенность. Он болен духом. Дух не может найти в нем своего воплощения. Слабость духа идеалиста заключается в его медитативной мечтательности, неспособности сконцентрироваться, сфокусироваться не на духе в идее, а в самом себе в мире. У него слабая воля, ибо в нем нет силы тела. Силы тела у него ровно столько, сколько необходимо для преодоления земного тяготения в мечте, в созерцании. Поэтому он пассивен в жизни и в своей пассивности активен, устремлен не реализоваться в мире, но, напротив, освободиться от него.  Слабость воли не дает ему силу сосредоточиться на самом себе как средстве утверждения в материальном мире,, на том месте, которое можно назвать его собственным местом под солнцем. У него нет места под солнцем настоящего материального мира. Его место утопично. Но он сам, в себе как Я реален. Он не материален для себя.
        Другое дело материалист. Тот знает свое место в мире. Он не идеален. Однако в нем, через него, его место в мире идея может получить прописку, материализоваться, реализоваться в том материале, который поддается воле воплощения материалиста. Тем не менее, хотя у материалиста есть место в мире и это место материально. На месте материалиста появляется не идея, но ее копия вместо самой идеи. Именно материалисты находят идею как свой внутренний мир. Конечно, это не сама идея, не дух, но его тень в сознании материалиста. Это образ идеи, запечатленный в понятии. Материалист знает идею как понятие. Работа с понятием есть не пассивность, но активность. Но в этой активности активна не сама идея, а его воплотитель как конструктор, изобретатель видит форму ее воплощения в нужном материале. Так ваятель видит образ своего сознания не в сознания, но в камне вне сознания. Поэтому если идеалист как медиум пассивен и его активность проявляется в активности идеи, в способности принимать идею, быть ноуменальным, мыслимым материалом, мыслью для явления идеи, является активной пассивностью, созерцателем, то материалист как устроитель активен, проявляя свою активность в том, чтобы мять, но не саму идею, которая для него трансцендентна, а ее образ, правда, не в своем сознании как своего рода идиллию, но в в рабочем материале, вне сознания, однако под собственной рукой или под взглядом или на слух, на язык, учуять ее.
        Я материалиста находит себя в том образе, который реализуется  в материале, получает воплощение. Не он служит идее, а идея служит ему, точнее. Она позволяет материалисту использовать копию себя, которую он находит в своем Я как мысль, уже способную материализоваться в материале его произведения, творения. Таким образом она находит свое воплощение в этом материальном мире. Для чего же идее нужен идеалист? Для ее созерцания не в собственной душе, сознании, Я идеалиста, а  в ней самой, ибо идея предоставляет саму себя идеалисту, чтобы он представил себя идеей. Он является ее явлением, полностью сливаясь как мыслящий с ней как с мыслью в качестве мыслимой предметности. Так кто же находится в сознании материалиста? Нет, не сама идея, а идеалист в виде мысли, которая пришла на ум материалисту. Идеалист является alter ego материалиста, который прячет его в своем сознании уже не в качестве мыслящего, но под видом мыслимой предметности, самой мысли.
        Следовательно, идеалист является паразитом сознания материалиста. Вот оказывается почему материалист так не любит идеалиста. Он чует его, опознает как таракана, который бегает у него в мозгу и прячется в углу, в бессознательном, чтобы не привлекать к себе внимание. Почему? Да, просто потому, что идеалисту там самое и место. Он не может жить ни в какой другой среде в этом материальном мире, как только в сознании материалиста. Поэтому идеализм – это фантом материализма. Значит, материалист в своем сознании идеалист, а идеалист в теле материалист. Душа, Я материалиста – это идеалист, а материалист – это тело идеалиста. Таким образом, мыслящее тело – это идеалистический (умный, а не вульгарный) материалист, который допускает существование не только материального,  тела, но и идеального, то есть, сознания Кратко говоря: материалист – это идеал реалист, а идеалист – это реал идеалист.

        К вопросу о вине человека, совершившего ДТП, в результате которого умер человек.  Виновен ли тот, кто пьет вино, если он в пьяном виде садится за руль и своим авто убивает другого водителя? Естественно, виновен. Как обычно, юридически с таких пьяных водителей снимается вина? Судебным приговором посадки на несколько лет. Почему родственники убитого требуют наказать пьяного водителя как преступника? Потому что им больно потерять своего близкого. Вот они и хотят причинить боль его убийце, чтобы он тоже пострадал, как они страдают. Выплатил долг не только материально деньгами, но и морально своим страданием, ограничением в свободе и жизнью в клетке. Таким образом они хотят восстановить справедливость, равенство в человеческих отношениях, а общество желает предохранить себя от возможно повторного ДТП, виновником которого может стать преступник, если его не наказать. Так хоть пока преступник сидит в тюрьме, он физически не сможет убить никого на дороге.
         Но самому потерпевшему, точнее, убитому все равно, посадят ли его убийцу в тюрьму или освободят из-под стражи. Ему вообще все равно без различия, в том числе и страдания близких в связи с его потерей. Но почему? Потому что они вообще уже не его близкие. Как это? Вот так: его больше нет и никогда не будет в нашем мире, как и нас, ныне живущих, никогда не будет, как только мы умрем. Для того, чтобы нам было не все равно, важно быть и жить в этом мире. Самого покойника нет, пусть даже кто-то, кто остался от него, теперь есть и живет в ином мире.
        Иной мир является потусторонним нашему миру и никак не сообщается с ним. Тот, кто умер, не знает себя еще живого. Он не просто не знает себя в прошлом, он даже не знает был ли он вообще до своего рождения в ином мире. Но он все же связан с самим собой из прошлой жизни, но как? Чисто абстрактно как следствие со своей причиной. То как жил и как умер человек, определяет как он родится и будет жить в новой жизни в ином мире. Люди не знают, что конкретно будет с ними, когда они умрут. Но они хотят это знать. Что делать? Сочинять сказку о том, что их ждет в иной жизни и в нее верить. Но почему иной жизни?  Потому что они ничего другого не знают. Что есть другое, чем жизнь? Смерть. Но как ее можно знать? Никак. Единственно, что можно знать о смерти, так это то, что когда она есть, то нет среди нас тех, кто умер. Вот что значит смерть. Это знание смерти. Нет, это знание не смерти, но знание того, что есть в жизни после нее.
        Поэтому люди судят о смерти с точки зрения жизни. которую знают, ибо ей, жизнью, живут. Они знают жизнь жизнью же. Их знание жизни тождественно самой жизни. Вот почему они думают о жизни, чтобы снять напряжение неопределенности, своего незнания того, что будет дальше смерти, ведь они существа, задумывающиеся о цели жизни и о тех последствиях, к которым приводит ее достижение. Но думают о какой жизни? Уже об иной жизни после смерти. Но как они думают о ней. Так, как могут, уподобляя иную жизнь в будущем этой жизни в настоящем, имея за собой опыт сравнения настоящей жизни с прошлой жизнью. Но это сравнение эвристически продуктивно только при условии, что речь идет о жизни в будущем в этой жизни, а никак не в иной жизни. Чтобы иная жизнь случилась для живого ныне, ему следует умереть. Это логично. Умереть и обязательно не помнить ни о прежней жизни, ни о самом себе. Необходимо не знать, что он был прежде и каким он был, и с кем жил, сколько и где, и что умер, и как умер etc.
        Уже несколько дней люди обсуждают ДТП, виновником которого стал М. Ефремов. Но никто или почти никто не думает о том, что теперь происходит с тем, кого не стало в результате этого ДТП, и что вообще происходит со всеми нами, когда мы навсегда пропадаем из этого в мире, в котором всю жизнь жили. Наша жизнь и есть мы, ведь мы отождествляем с ней самих себя. Как мы можем отождествлять себя со своей смертью? И вообще можно ли отождествлять себя с ней и обращаться к ней как своей собственной. Можно иметь смерть? Нет, нельзя. Она наша? Нет, не наша. Она есть? Нет, ее нет в том смысле, в каком вообще все есть. Тогда для чего она есть? Она есть в том смысле, что ее нет.
        Мы вновь повторяем вопрос: Тогда зачем она, для чего она нужна? Вот теперь правильно поставлен вопрос. На него можно ответить. Но на вопрос о смерти нельзя было ответить прежде, потому что мы неправильно ставили вопрос. Неправильно поставленный вопрос не имеет ответа, потому что бессмысленно отвечать на него. Но теперь появился смысл в ответе. Смерть нужна для того, чтобы перейти от этой жизни к иной жизни, к жизни уже не здесь, а там. Где там? Везде. В этой жизни мы живем в одном месте. После смерти мы живем во всех других местах. Как это можно понять нам, живущим в одном месте среди многих других мест? Никак, нам этого не понять. Можно ли быть сознательным в жизни, живя во всех других местах. Трудно утвердительно и определенно ответить на этот вопрос. Но хотя бы можно ответить на такой вопрос: Почему мы не можем снова жить, ожить в нашем мире? Потому что мы уже пожили в нем. Смерть закрыла нам возможность пожить в нашем мире. Но догадливые могут переформулировать предыдущий вопрос уже в такой вопрос: Нельзя ли оказаться после смерти в нашем мире, но в другом времени, не в настоящем, а в прошлом или в будущем? Можно, но не в качестве себя, а своего предка или потомка. Теперь все понятно? 
        Так в чем виновен Михаил Ефремов? В том, что из-за него незнакомый ему человек ушел из этой жизни, чтобы появиться в другой в совершенно другом виде, немыслимом для нас. Нам страшно не за Михаила Ефремова, что он будет сидеть в тюрьме, а за убитого им человека, за нас самих, когда мы окажемся на его месте умершего. Вот в чем виновен Михаил Ефремов. В чем, в чем виновен МЕ? В том, что лично, собственной персоной заставил нас задуматься над смертью. Мы не желаем об этом думать. Мы хотим жить, а не умереть, даже для иной жизни. Почему она будет обязательно лучше этой жизни? Обыкновенно о ней мы думаем в моральных категориях. Вот будешь верить в Бога и помогать людям, то есть. жить не только для себя, но и для других, для Бога, тогда у тебя после смерти будет жизнь лучше, чем эта, настоящая. В противном случае она будет хуже нынешней. Так ли это? Да, связь между этой жизнью и иной жизнью есть? Но это связь не религиозная или моральная, а причинно-следственная, которую одевают в религиозные и моральные одежды для того, чтобы люди увидели в ней хоть какой-то смысл, например, религиозный или моральный смысл, доступный для представления, понятия и понимания всем в сознании. Кто не хочет об этом думать, тот объявляет себя материалистом, верящим только в эту жизнь, в самого себя в ней. Так, приземленно, проще жить в привычной («животной» от привычки) определенности.
        И все же мы не ответили на вопрос о том, что именно происходит сейчас с покойником, с этим погибшим на дороге от руки Михаила Ефремова, или с любым другим? Разумеется, нас не интересует, что конкретно происходит с его трупом. Если вы хотите подробно знать, то спросите патологоанатома.  Если же вы думаете уже не о теле, а о своей душе, о том, что ее ждет после смерти тела, то обратитесь к священнику, если у вас проблемы с собственным умом. Он вам посоветует известно что: молиться, молиться и еще раз молиться о спасении своей души. Вам этого мало? Тогда сделайте доброе дело. И этого мало? Ну, еще раз помолитесь, только, пожалуйста, не бейтесь лбом о землю или пол, чтобы достучаться им если не до сердца, то до Бога. Таким образом можно достучаться только до собственного мозга. Правда, может случиться травма головы и сотрясение мозга. Поэтому вы проявите меру и не бейтесь головой о землю или пол, - она у вас одна и за вас в ответе. Лучше вспомните народную поговорку: «Научи дурака (у которого нет своего ума) Богу молиться, — он себе лоб расшибёт».
        Молитва поможет, но чем и в чем? В том, чтобы привести себя в состояние духа. А вам, наверное, известно, что Бог – это Дух. Таким образом в молитве вы уподобитесь самому Богу. Бог бессмертен. Почему? Потому что он Дух. Он не материален, не появляется и не исчезает, не делится, он в сущности един. Ему ничего не надо. Он ни в чем не испытывает недостатка. Вот такой Бог как Дух вечен.  Вот поэтому в уподоблении Богу в молитве вы приобщаете к бессмертной жизни не себя, вот такого, каким  или какой вы есть, а Бога в вас. Вот такой, какой(ая) вы есть, вы умрете. Не умирает Бог и то, что есть в вас от Него. так что же есть от него в вас? То, что есть в молитве. И что же есть в молитве? Имя Бога, с которым вы себя отождествляете, обращая к нему в молении свои надежды и упования. Вы это поняли? Нет? Еще раз повторю мысль, но уже другими словами: речь идет о Боге, не о Вас. Вы только повод для Славы Божией. А вы подумали, что заодно и вас сделают бессмертными. Вы живы для Бога, пока славите Его имя, ведь религиозный Бог жив только потому что вы верите в Него и верите вы в Него в этом и ни в каком другом мире. Жизнь же наша в этом мире имеет предел. Предел называется смертью. Почему же Бог продолжает жить после вашей смерти. Потому что его продолжают кормить энергией своей веры, надежды и любви другие еще живые люди. Таков смысл «вечной жизни» религиозного Бога, в которого верят. Если люди не будут верить, то Его не будет. Почему? Потому что не Бог создает веру, а вера создает Бога. Поэтому верующие думая, что они веруют в Бога, на самом деле веруют в веру. Бог просто олицетворяет, именует их веру.
        Другое дело Неведомый Бог. Это Бог уже не веры, а неизвестно чего. То, чего Он Бог как Дух, нет у человека. Поэтому Он ему, человеку, и неведом, Его нельзя узнать, потому что таких глаз, которыми можно его увидеть, нет у человека. Раз так, то потому Неведомый Бог невидим. Его и не услышишь. Почему? Потому что он не общается с человеком. Зачем такому Богу человек, если человек его не знает, не видит и не слышит?  Так чего нет у человека? Духа. У человека есть дыхание, но нет духа. Дыхание материально, а Дух не материален. Человек же материален, телесен. В его теле живет душа. Душа не дух. Почему? Потому что душа – это то, что лишено разума. Что обладает разумом? Дух. Разум есть бестелесное тело Духа.
        В человеке нет разума, ибо для того, чтобы он был в человеке, человеку следует быть в разуме. Человек же как душевное существо находится не в разуме, а в теле. В разуме был Адам, не зная об этом. Когда он стал искать разум, то его потерял. Ведь он искал то, что имел, точнее, то, что имело его в виду. Разумом можно иметь в виду, но его самого никак нельзя иметь. Разум не свойство, его нельзя иметь сущему, тем более частному и смертному сущему. Если и говорить о человеческом разуме, то только о минимальном разуме человека как рода, а не индивида, в целом и в общем, а не в частном, отдельно взятом виде. Поэтому чем больше люди связаны друг с другом и в тоже время чем свободнее они от друг друга, чтобы быть свободными друг для друга, тем они разумнее. Но это живое противоречие и нет в нем согласия в частях, оно есть в целом, на уровне целого. Человеческий уровень целого относительно разума минимален. Что уж говорить об отдельно взятом человеке. Вечность Бога как Духа Разума превосходит возможности человеческого понимания. Поэтому Бог является человеку Неведомым, доступным только в вере, пока в него веруют люди в жизни. Что будет за порогом смерти, они не знают. Там нет веры как спасения. Она просто там не работает. Вера нужна неразумному человеку здесь в конечном материальном мире как надежда на идеальную, вечную жизнь.  Оправдается ли такая надежда, нет никакой гарантии. Остается только верить. Авось оправдается человек своей верой в Бога, то есть, в веру. Ведь ничего другого у него нет.
        Так чем же Дух бывает в нас, когда мы живы? Нашей собственной персоной, Я. Мы заблуждаемся, когда думаем, что мы есть Я. На самом деле это Я нам трансцендентно. Но мы ему имманентны. Только так Бог может присутствовать в нашем мире как явление Я. Средой Я является сознание человека, Это подставка Разума Бога. Оно святое место его существования в нас. Святая святых Бога в нас это наше самосознание. Только оно «наше» условно как образ, в котором нам доступен Бог, так мы представляем его понимая как понятие самосознание. Но Он является нам как самосознание, будучи, в сущности, Разумом в том смысле, что разуме он сообщается со всем иным, что не есть Он. То, что не есть Он неразумно. Оно может быть неживым, живым, душевным, но неразумным. Если оно разумно, то созвучно ему, с ним находится в гармонии, ему подобно. Это идеи, ангелы, духи. Его бесподобие для нас оборачивается для нас в представлении демонами. Да и сами мы подобны демонам как «падшим ангелам», потерявшим разум. Но это так только в нашем ограниченном заблуждением представлении. Нам в утешение дается душа, которой мы верим в Бога, надеемся на Него и любим Бога как Духа. Бессмертие обретается после смерти в Разуме. Залогом такого обретения в этой жизни является великодушие. Кто великодушен в этой жизни, тот имеет минимальный шанс на спасение в вечности Бога как духа. Что способствует великодушию? Молитва, медитация. Только важно правильно понимать для чего она нужна. Доброе дело. Добрая память, а не злопамятство. Правильное понимание того, что такое Я. Необходим запрет, табу на понимание Я как самого себя, ибо такое заблуждение развивает эгоизм, который не приближает, но удаляет от вечной жизни. Поэтому не береги свою душу как скупец, - обязательно ее потеряешь. Душа не самостоятельна, она только образ Бога, а не он Сам. Самое Само – это Я. Только в таком виде - виде Я – бог идиллически доступен смертному. Идеально он будет доступен после смерти только человеку, вставшему на путь великодушия, альтруизма. На это есть надежда. Но никакой гарантии нет, ибо в этом деле действует Дух, то есть Свобода, а не принудительная необходимость, принуждение к вечности. Не хочешь жить, умри. Это твое дело. В этом, в выборе ты свободен. Но только смерть бессмысленна. Она есть итог бессознательной, животной жизни. Если же ты хочешь и можешь верить, надеяться и любить, будь великодушен. Тогда Бог даст тебе разум, может быть. Бог не твой заложник и должник.
        Кем же ты будешь в Боге? Ну, конечно, ангелом, духом, подобным Богу. В этом смысле Бог есть принцип, Его Божественность есть Духовность. То, что Он Творец и Спаситель, - это Действия Его как Духа. Дух же есть Отношение, а не Лицо. Для чего это нужно. Для того, чтобы быть подставкой для всех лиц, Самому следует быть Безличным. Бог рядом как вы. Вот именно «как». «Как» – это символ выражения Отношения. Он между вами. Он не вы, Он между вами. Он с вами. Но только, если вы великодушны. Тогда Он вас не оставит ни в жизни, ни в смерти. Тогда смерть будет Его явлением. Только нельзя самому умереть. Смерть от Него, не от вас. Смерть от вас, самоубийство – это не ваша мера, для вас это вечная смерть. Она не просто смерть. Раз и все. Не все и не раз. Самоубийцы умирают вечно. Такая смерть ужасна, ибо в случае самоубийства вы берете на себя дело Самого Бога, что не в силах человека. Прощение возможно, но не гарантировано. В самоубийстве нет никакой надежды на спасение. Есть одно отчаяние. Это болезнь духа. Человек болеет тем, чего в нем нет. В нем-то нет, но он есть в духе как в болезни. Поэтому такая болезнь такая боль безмерна. Ты не просто горишь, в тебе горит, но для тебя все горит и ты со всем горишь и не погаснешь. Ты ведь не дух. Духи не чувствуют, что горят. Ты же, смертный, чувствуешь боль. Страшнее этой боли нет. Поэтому рай не для духов есть ад. Следует быть готовым (быть ангелом) к райской жизни. Всем прочим, кроме духов, ангелов, путь в рай заказан. Непрошенных гостей, например, самоубийц, рай встречает адом, адским пеклом. После смерти великодушные попадают в чистилище. Все прочие имеют шанс оказаться в разных кругах ада.
        Теперь понятно, что ждет каждого? Что ждет убитого Михаилом Ефремовым, а что ждет самого Михаила Ефремова, как раз того, который совершил ДТП со смертельным исходом. Усопший был великодушным человеком, если судить о нем по рассказам людей, знавших его. Что до Михаила Ефремова, то ему, чтобы не страдать безмерно, следует проявить великодушие, изменить свой образ жизни, стать лучше, чем он есть. Может ли он? Не уверен. К сожалению, богема, та среда, в которой он варится, горит его душа артиста, не благоприятна для нее (для души), но приятна для него. Но все в руках Божьих, в отношении к Нему.               
       P.S. Я не собирался писать о погибшем Сергее Захарове или тем более виновнике его гибели Михаиле Ефремове как о невинном агнце, которого «невидимая рука» капиталистического рынка принесла в жертву, чтобы преодолеть кризис социального падения, вызванного распространением биологической и информационной химеры. Мы живем не в Америке, и в России другая ситуация с законом. К нам пока, надеясь пока, «Казус Флойда» не применим. Я говорю, вообще, не об этом. Честно говоря, мне это не интересно. И нет никакого интереса в том, чтобы призывать вас к наказанию Михаила Ефремова из чувства мести «неудачника» по отношению к «баловню судьбы», как и проявить к нему как к «падшему созданию» милосердие и пожалеть его. Другое дело, любопытно, что с ними, с невольным убийцей и его жертвой, будет на «том свете». И что можно сделать сейчас, чтобы облегчить им путь в мир иной: одному теперь, другому, как и нам всем в будущем, когда придет наш срок, и мы все окажемся не здесь, а там, неведомо где. Можно ли сейчас нам как то повлиять на это? Мне интересно, что ждет нас не здесь: неволя или свобода, но там. Здесь, разумеется, даже в неволе человек свободен и предоставлен самому себе. «За какие это заслуги»? – спрошу я вас. Да, просто так, даром. Но так ли даром ему все обойдется после смерти?
         Можно было бы посоветовать невольному убийце совершить покаяние. Можно. Но от него не так много пользы, как думают. Обычно, в религиозном смысле покаяние понимают как «метанойю», то есть, «перемену ума». Но религиозные люди все понимают буквально, занимаясь натурализацией духовного (спиритуального) и интеллектуализацией (ментализацией) душевного. Почему? Потому что так легче вникнуть в сложные вещи, трудные для человеческого понимания. Их понять можно, ведь они сами и те, с кем они имеют дело, не разбираются в столь тонких для их сознания вещах. Во-первых, религиозное толкование покаяния неверно, ибо у человека нет ума. Поэтому о какой перемене может идти речь? О той, что на самом деле называется представлением и соображением. Это вполне по силам человеку. Хитрость человека как компенсация неполноты, недостатка ума проявляется у тех, кто соображает, что ему не хватает ума и он желаемое выдает за действительное. Если ум есть, то он есть целиком. Такова его универсальная сущность. У человека нет ума в целом, целиком, то есть нет полноты ума. У некоторых, исключительных людей есть самосознание, но, как мы установили выше, оно является ложным. Что тогда остается для большинства – 99,9 % от всего  сто процентного состава человечества? Сознание. Вот сознание у человека есть.
        Продвинутое сознание есть у ученых, которые умеют не просто представлять себя, то есть, иметь мнение, но еще иметь суждение, считать, вычислять, решать задачки по готовым схемам (концепциям), используя абстрактные, операциональные эквиваленты (равенства), занимаясь преобразованием чисел, которыми измеряют отношения между вещами. Так вот это сознание есть сознание меры, пропорции, имеющей и математический и логический аспекты. Это рациональный потолок того минимума ума, который свойственен отдельно взятым людям.
        Виртуально еще существует более высокий предел человеческого уже не терминологического, но понятийного мышления. Он характерен не для конкретных людей, но для всего человечества в целом как рода, включая в него не только человечество настоящего вместе с прошлым человечеством, более умным, чем нынешнее, но и человечество будущего ( для объяснения такого положения вещей во времени употребима диалектическая схема логики  истории в три такта (триада): догматическая теза (прошлое утверждение) – сомнительная антитеза (современное отрицание) – критическая синтеза (будущее сложение)
        В отдельно взятом виде предельным выражением человеческого интеллекта является сообразительность гениев, отличающихся самосознанием,  в котором проявляется их великолепное самолюбие и непомерное тщеславие. Они мнят себя творцами, только не природы, не натуры, но культуры. И в этом, в культуре, они дерзают быть соперниками самого Бога. Но, разумеется, являются только его жалкими подражателями.
        Возвращаясь к покаянию как перемене ума можно сказать, что это перемена не ума, а состояний сознания с суеверия на ортодоксу, то есть, догматизация сознания с отсечением всего лишнего как еретического, сбивающего с религиозного толка – канона вероучения и служения. Высшим проявлением ортодоксы является исихия или исихазма как медитативное (мистическое) безмолвие в молении (трансцендентальная медитация). В обычном (светском, точнее, моральном значении) покаяние означает не перемену ума как смену религиозных состояний сознания, но перемену моральных состояний – от слов к делу, перемене характера. Но такое моральное покаяние, как правило, лицемерно, ибо трудно изменить сложенный уже характер, - как говорят: «Горбатого могила исправит». Речь идет о «горбатом», то есть, о человеке с трудным характером. В данном случае с Михаилом Ефремовым мы имеем дело с таким характером, отягощенным к тому же еще алкогольной и наркотической деградацией личности. Это, так сказать, «тяжелый случай». С таким персонажем обычно сделать уже ничего нельзя. Он является самодовольным «шалопаем», неподдающимся никакому внушению и наказанию. Исход один: после непродолжительного воздержания новый срыв. Дает о себе знать наследственность и привычный образ жизни мажора.
               Мажоры о себе говорят, что они являются в золотой обертке, брендовых фантиках конфетками с начинкой из “THE BEST”, “SUPER”, “VAY”. Правда, народ про себя называет их конфетками известно «из чего», завернутыми в разноцветные бумажки или просто «тем самым» на палочке. И в том, и в другом случае дает о себе знать эгоизм баловней и детская обида. Они друг друга стоят.

        Религия. Это особая сфера жизни со своими законами, экономией, политикой, идеологией и образованием. Основу религии верующих составляет культ как почитание ими того, от кого они как верующие зависят, в него верят, на него уповают и обожают. Религия есть отношение между верующими, связь между ними. Только это отношение, эта связь носит не имманентный характер, но трансцендентный, то есть, направлена ими не на друг друга, а на посторонний для них объект, потому и превосходящий их возможности, что они отняли их друг у друга и у самих себя. Если доверие есть полагание на другого в своем кругу, то вера есть вынесение себя за скобки наличного. Как это можно сделать? Нужно прежде войти, чтобы выйти. Следует войти в самого себя и уже из себя выйти,  сначала сфокусироваться на себе и следом перенести фокус вовне себя, совершить транс, интернировать себя туда, куда нельзя, за границу возможного, за горизонт. Это на индивидуальном уровне. Но подобное происходит и на социальном уровне. Человек и люди отчуждаются не только от себя, но и друг от друга, чтобы найти себя вне себя, в ином. Для чего это делается? Для того, чтобы не быть ограниченными здесь и теперь, но быть везде и всегда. Таков закон уже не расширения вселенной, но расширения общества. За счет чего это происходит? За счет, естественно, концентрации энергии, ее экономии для предельного целедостижения (религиозной политики). Но как это сделать? Разумеется, внушением (уверением, обнадеживанием и влечением одновременно через нагнетание страха наказания и воздаяния по заслугам). Такова религиозная идеология. Чтобы она работала следует систематически учить верующих, доводя их до уровня учеников, следующих строго по догме, готовой схеме (шаблону), правилу служения верховному Учителю жизни, Подателю всех благ.

        Не одно и то же то, что мы видим, и то, благодаря чему мы видим. То, чем мы видим, задает перспективу, в направлении которой мы видим то, что она открывает нам. Такой перспективой, обращенной назад, является наша память. Он незаменимый помощник в изучении истории, особенно личной истории и истории того, очевидцем чего, каких событий был памятливый человек. Это хорошо. Но что нас поддерживает, когда такая перспектива обращена в будущее? Воображение? Если оно, тогда как оно работает? Экстраполирует, переносит то, что случается ныне, в настоящем на то, что будет в будущем в качестве уже не истока процесса, течения настоящих событий, но их финала, тех результатов и последствий, к которым они привели?  Способны ли мы воспроизвести в памяти то, что действительно было, а не кажется нам после того, как случилось? И тем более способны ли мы на то, что предвидеть, предугадать еще не наступившие события?
        В случае с памятью мы накладываем на еще случающиеся в прошлом события то, что уже случилось и, тем более, судим о них по их последствиям. Между тем очевидцы или живые участники событий прошлого имели иную перспективу видения этих событий, их наблюдения. Эта прошлая перспектива была направлена от причины к следствию, а не от следствия к причине. То есть, для того, кто исследует историю, те, чьими воспоминаниями он пользуется для восстановления (реконструкции) смысла воспоминаний, остается за кадром то, как очевидцы относились к событиям прошлого, бывшим для них настоящими загодя, еще до их наступления. Интересно, предвидели ли они их?
        И еще одно: меняет ли смена состояний времени: прошлого будущим того, кто находится во времени? Может ли она его полностью изменить? Конечно, нет. Живущий во времени полностью не меняется. Это хотя бы потому так, что если бы полностью изменился, то эти состояния били бы состояниями не одного и того же, но разных людей как агентов времени. То, что это одно и тоже лицо, но в разных состояниях придает прошлому и будущему настоящий смысл, смысл настоящего.
 
        История идей и история вещей. Человеческая история так и не стала историей людей. Люди остались пешками в чужой игре. Пролог этой истории уходит во времена Адама. История человечества началась с падения Адама, с его изгнания из земного рая. Что такое заменой рай? Это место Адама, где он был счастлив. Но, как известно, человеку всего мало. Ему хочется еще больше того, что надо, что есть, пусть даже это есть полной мерой, необходимой для счастья. Ему понадобилось разделить с Богом то, что он заповедовал ему, не разрешил рвать с древа с познания добра и зла, ограничив питание человека с древа жизни. В земном раю Адам жил с Евой в радости и счастье, в первородном единстве. Они были двумя сторонами одного и того же. Но был еще и тот, кто не желал того, чтобы они были счастливы, что между ними была гармония и согласие. Почему же Бог табуировал вкушение с древа познания добра и зла Адаму и Еве? Потому что тот, кто вкушает с древа познания добра и зла, тот знает раздвоение, тот лишился единства, принципом которого является Бог.
        Так кто же лишился единства с Богом? Конечно, дьявол, Люцифер (Светоносный, Хладный Свет), который только светит, но не греет, в котором нет единства света и тепла, служащих символами ума и сердца, знания и любви). Результатом разделения с Богом стало проклятие и изгнание. Но что послужило тому причиной? То, что Люцифер усомнился  в возможности только одного начала, дерзнув стать другим началом, чем вызвал раскол в невидимом царстве духов. Ангелы прежде, как и сам Бог ведали только то, что есть, то есть, знали одно бытие. Теперь же они из-за Люцифера узнали и нечто иное, - то, что связано не с тем, что есть, но с тем, чего нет. Чего же нет в добротном мире духов? Зла как плода заблуждения на распутье. Но вместе с Люцифером зло вошло в сознание Адама, пришло ему на ум через Еву, ибо Адам думал Евой. В каком смысле? Он жил, но не думал, не знал раздвоения на мыслящее и мыслимое. За него любопытствовала Ева. Она то почему? Потому что была частью Адама, а значит уже несла в себе раздвоение. Но оно было в себе. Поэтому Бог и предупредил Адама своим табуированием вкушения с древа познания. Ведь до Евы он ничего не запрещал Адаму. Адам соблазнился знанием. Соблазнила его Ева. Ее не соблазнил Люцифер в образе змея, которым было увито как плющем древо познания добра и зла. Теперь знание стало знанием для себя, знанием, которое отделило людей не только от Бога, но и от самих себя. 
        Познание добра и зла сделало Адама и Еву зрячими на то, что они не одно и то же, что они отличаются друг от друга, что они могут быть чужими друг другу, если будут злы.  Познание делает людей злыми, но оно может и сделать их благими, добрыми. Знание делает человека лучше, способным преодолеть в себе зло, в испытаниях, на опыте жизни. Жизнь перестала быть для Адама и Евы, а также их потомков счастливой и беспроблемной. Она стала несчастной, полной проблем. Такое возможно только вне Бога. И вот началась история возвращения Адама и Евы в утраченный рай. Земной рай они уже потеряли. Поэтому на Земле никогда не будет рая. Но он может появиться в будущем уже не на земле, а на небе. Под небом следует понимать идеальный мир. На земле же мир материальный. Это мир вещей. Поэтому история человека есть история вещей, вещественного, материального отношения человека как к самому себе, так и к другим людям. В ходе истории человек узнал на своей собственной шкуре, в своем теле, что значит быть вещью. Даже самого себя он стал любить как вещь. Адам и Ева перестали любить друг друга лично, они стали относиться друг к другу как к вещам. Вследствие этого, того, что они стали пользоваться друг другом в своих вещных интересах, они стали любить вещи и пользоваться людьми. Тогда как по уму и по духовной жизни им следовало любить друг друга и пользоваться вещами. Они же стали любить вещи и пользоваться друг другом, эксплуатировать друг друга и самих себя. Единственным противостоянием истории вещей была история идей. Адам и Ева, и их потомки до сих пор знают, что нужно любить друг друга и пользоваться вещами, но только в идее, в своем сознании, а не по жизни. Вот когда они в жизни будут следовать тому, что знают по идее, только тогда начнется история людей.
        Пока же есть только история вещей материалистов и история идей идеалистов. У материалистов не хватает духа отказаться от мира вещей и поэтому они производители вещей для их потребления. Идеалисты же в силу того, что они идеалисты, живут в мире вещей как в мире идей, делая вид, что вещи есть образы идей. Это так, но только в их сознании, а не в жизни. Но так как они живут в своем сознании, то не знают как эти идеи найти уже не в своем сознании, но в жизни. Разумеется, это можно сделать, не став материалистами, материализовав идеи, но найти себя в мире идей, то есть, подготовив себя к возвращению в мир духов, в небесный рай.

        Глупость заразительна. Оглупление народа выставляет в глупом свете тех, кто этим занимается. Народ смеется над ними. Это подтверждает известное правило: как только ты начнешь обманывать других, так не заметишь, как сам обманешь себя.
 
        Жизнь и смерть.  Смысл жизни состоит в жизни. Смысл смерти заключен тоже в жизни, но уже в иной, чем та, что была. Смерть завершает материальную жизнь. Поэтому тем людям, которые привыкли к порядку и к выполнению в срок своих дел, следует, в идеале, доделать все, что они наметили, до своей смерти, чтобы не думать об этом перед самой смертью. Будет ли другая жизнь за порогом смерти нам неведомо. Кстати, почему? Потому что между жизнями лежит смерть, отделяя их друг от друга. Она отчуждает их, делает их чужими, незнакомыми. Что же их объединяет? Их объединяет не что, а кто. Тот, кто является подателем жизни, и тот кому она дается. Тот, кому она дается находится в этих жизнях, живет в них живет ими, потому что они состояния его существования.
        Есть такое учение, согласно которому существует перерождение из одной жизни в другую того, кто живет. Это перерождение через смерть переводит его из одного состояния жизни в другое. При этом качество жизни остается телесным, даже в случае с духовной жизнью. Просто по этому учению любое существование некоторого лица телесное. Но по этому мистическому воззрению телесное существование не значит только материальное, ибо есть не только душевное тело, то есть, тело и вещественное, и эфирное (полевое или энергетическое, как тело действия или действительное тело), и астральное, чувственноеи чувствительное (тело желаний, страхов, надежд), ментальное (мыслящее), но и тело духовное, начиная с тела  света, идей, тонких форм, продолжая в теле причинном, принципиальном, потом сосредоточившись в теле атмическом, как в Я, и заканчивая телом бесформенным, дхармическим, космическим, пустотным, универсальным. Это восточное учение. Согласно средиземноморским учениям, например, христианскому, тело есть плотное, душевное, а есть тело бесплотное, духовное. Так вот по этому учению человек переходя через смерть теряет плотное, оформленное, душевное тело, но обретает бесплотное, бесформенное, духовное тело. Это тело иной жизни до такой (максимальной) степени тонкое, что является проницательным, поперечным, перпендикулярным всем средам существования. Поэтому оно вечное. Им обладают лишь духи. Так где они вечно живут? Где то отдельно от всех других мест, в раю? Да, нет, они живут везде, причем так, что им все присуще, имманентно, ибо все проницаемо в месте и во времени, но они всему запредельны, трансцендентны. Поэтому сторонники этих учений условно допускают, чтобы представить себе, как у них принято, такое духовное существование в форме отдельно взятого, непроницаемого для иных и таким образом локализованного места рая вне этого мира.
        На самом же деле рай везде и всегда, только не для нас, а для духов, ангелов, которые являются нам в виде мыслей в качестве абстрактных идей, существуя для себя конкретно во всех мирах одновременно. Чтобы приобщиться к их миру, стать их частью, быть им причастным, таким же ангелом, следует умереть. Иначе никак не получится. Нас же преследует страх потерять эту жизнь, ибо другой жизни мы не знаем, будучи ограниченными самой этой смертной жизнью, в которой можно остаться, но не самому, а в своих потомках в живом виде или в не живом виде собственных памятных дел и их произведений, артефактов. Но никто из нас, если мы нормальны, не хочет прежде времени, своего срока уходить из этой жизни. Потому что ее нужно прожить до конца, чтобы быть готовым, уже не связанным ею в качестве немощного старика ии старухи, умереть и оказаться уже в иной прежде неведомой нам жизни. Так на самом деле смотрят на жизнь большинство нормальных людей. Есть еще материалисты. Так те, как плотские люди, думают только о том что, материально,  что является вещью. Среди материалистов иногда попадаются хитрецы, уже не вульгарные материалисты, а «умные материалисты», которые понимают что не все материально. Но они, чтобы не отказываться от своей материальности,  хитрят и утверждают, что есть нечто идеальное, но оно абстрактно помимо материального в качестве мыслей, идиллических представлений в сознании, и только в материальном деятельно находит себя в конкретном виде. Их хитрость заключается в том, что на все, на что нормальные люди смотрят прямо, они смотрят обратно. Конечно, многие люди, нормальные по своей жизни, но не по ее осознанию наивны и натурально представляют себе иную жизнь. Это религиозные люди.
        Однако есть среди них и те, кто понимает, почему бывают умные материалисты или идеальные, а не идиллические материалисты. Как только материалисты начинают увлекаться идеями, так могут стать сразу вульгарными идеалистами, идеализировав саму материю. Так вот, напротив, умные, уже не материалисты, а идеалисты знают, ибо понимают идеи, но не абстрактно, как умные материалисты, и не вульгарно, натурально, то есть, доступно для чувств, для веры, как не умные идеалисты, но трансцендентально, что идеи могут быть конкретны только в качестве бесплотных существ, духов. Именно их воспринимают вульгарные идеалисты в натуральном виде, что характерно для сказки, мифа. Представить себе непредставимое, увидеть невидимое можно чисто символически, сказочным, мифическим образом. Для чего же условное, фигуральное, аллегорическое вульгарные идеалисты, религиозные люди воспринимают как безусловное, натуральное? Да, потому что они в своей обычной жизни. которая носит определяющий характер, натуральны, природное, естественное для них безусловно. Вот почему они принимают и представляют себе сверхъестественное, духовное под телесным видом естественного, как натуральное.
        Оно, разумеется, естественно, то есть, есть, но только на свой не телесный, бесплотный, духовный манер. Так вот материалисты и вульгарные идеалисты бояться потерять свое тело, потому что серьезно относятся только к нему и это естественно, потому что они живут в теле, а не в духе, не в разуме, не в идеи и даже не в мысли.  Почему? Потому что материальному существу, пусть даже это социально материальное существо просто немыслимо жить в мыслях. Жизнь в этом мире материальная. Разумеется, она такая до смерти и в смерти, ибо смерть для материальных существ тоже материальная. Но тогда напрашивается сам собой вопрос: Есть ли смерть духовная, а не только материальная? Да, она есть? Но для кого? Для падших ангелов.
        Кто такой падший ангел? Это то духовное существо (дух, ангел), которое обрело материальное тело либо по творению, либо по собственному хотению. В принципе, ангелы могут иметь телесное воплощение, ибо они свободны, так как духовная реальность – это реальность свободы. Только их воплощение будет чужим, ибо все тела материального мира уже заняты тем, что они имеют по своему творению, - ту или иную, «сырую» (натуральную, не культурную) или «вареную» (культурную, развитую) душу. Душа развивается с участием того, в чьем теле она живет как сам участник. Падший ангел или демон может занимать чужое тело без спроса или по соглашению с тем, кого его душа не так важна, как те блага, которые ему предлагает демон на обмен. Так как падший дух только на время может соприсутствовать в теле телесного существа, до его смерти, то он бесчисленное число раз меняет их в течении своей бессмертной жизни. Он не просто проницает тела материальных существ, он застревает в них, стирая грань между материальной и духовной жизнью. Но так и не может стереть ее до дна, дотла, до тлена, ибо не он, как падшее существо, провел эту грань. Благодаря этой грани и все существует. Винить в этом можно того, кто все так устроил. Дух Бога все так устроил только потому, что иначе не получается, чтобы каждый получил только свое, а не чужое, ибо Дух и есть то, что можно назвать Самое Само Свое.
 
        Потеря в памяти и потеря в жизни. Иногда складывается впечатление, что то, что мы потеряли и что не можем найти, исчезло не только из нашей памяти, но и из нашей жизни, и даже больше, оно тем самым исчезло из самой физической реальности. Ты как бы хватаешь реальность за руку и спрашиваешь ее: «ты на самом деле реальность или иллюзия»? О чем это говорит? Либо о том, что реальна не только реальность, но и иллюзия, что иллюзия тоже реальна и не только как иллюзия. Но где тогда реальность и иллюзия, если они противоположны друг другу. Тогда есть не только реальность реальности и не реальности, но и не реальность не реальности и реальности. Либо реальность есть реальность сознания. Исчезновение нечто из сознания в бессознательное есть частичное уничтожение реальности, момент ее не реальности, ничтожности, ничто.

        Натура и фигура. Натура (фактура) и фигура. Даже из г… можно слепить фигуру. Да, это будет нечто, фигура, но из отходов. Главное, чтобы было натуральное, если нет ничего лучше, то из натурального, "этого самого", но своего, а не из искусственного материала. Вот эту натуру, лучше, конечно, из исходов, а не отходов,  следует научить играть роль, сделать куклой, марионеткой. Тогда появится актер или актриса. Кто будет учить? Ну, разумеется, кукловод, кукольник. Он будет учить, дергать за веревки до тех пор, пока тот, кого дергают, сам, уже без веревок и ходуль, будет дергаться на сцене, как, например, дергался, «ходил на шарнирах», Андрей Миронов. Он так сильно дергался, что хотелось крикнуть ему: «Не дергайся»! А не то, не дай Бог, развяжешься. Вот, оказывается, от чего происходит развязность актеров, да и, вообще, всей этой богемной публики, так называемой «творческой интеллигенции». Актер должен отказаться от себя ради роли так, чтобы буквально перевоплотиться в бесплотную и пустую тень, придать ей плотность своего тела, жар своей души. Он, конечно, серьезно не отказывается от самого себя, он играет и перед самим собой, в своем сознании, а не только напоказ, чтобы стать настоящим актером. Но эта нарочитость заражает его и может погубить его Я, развратить пороками, свойственными этому бесстыжему ремеслу, оставить его без совести.
         Говорят: "Стыдно тому, у кого видно". Актер играет в эту видимость. Ему стыдно? Наверное, стыдно, но за другое - за то, что не видно. Вернее, ему будет стыдно за то, что своей скрытостью, маскировкой ролью, не показал себя. Так пауза в нужном месте говорит сама за себя. Актер ищет популярности, он ждет успеха у публики. И только тот актер, который уже устал от популярности, может позволить себе быть любым персонажем для публики, оставаясь собой на сцене лишь для себя. Тогда ты понимаешь, что  перед тобой та культура, которой  стыдно быть навязчиво вульгарной, но не стыдно быть  натуральной, естественной, живой. Это человеческое лицо театра, а не мертвая маска театральности. Мертвую маску можно оживить, только если ты играешь не для себя, но для публики, живя для себя на сцене. Будь самим собой, но не показывай себя из-под персонажа, не будь его исподним, его подкладкой. Это так вульгарно, что видно публике, какой ты паяц, и как ты хочешь ей понравится ей. Особенно невыносимо видеть и слушать, когда публика предупреждает, ловит тебя на вдохновении, подсказывает тебе, что ты еще не успел сделать по сценарию, превращая тебя в слугу двух господ: автора и публики. Ты разрываешься между ними, дергаешься между ними как кукла на веревке, чувствуешь себя прокладкой, интеллигентом. Нельзя потакать публике, делать то, что она хочет. Пускай она хочет только то, что ведомо  тебе, ведь именно ты заводишь ее.
 
        Мужской и женский секс. Мужской и женский секс. Для тела нужен секс, для души нужна любовь. Почему? Потому что секс материален, а любовь идеальна. Человек материальное существо. Но у некоторых существ есть еще душа. Наше знакомство с сексом и с любовью начнем с выражения любви – с секса. Секс является крепким выражением (матом) для натуральных, материальных людей. Какие люди натуральны? Те, в ком много тела. Если много тела, то мало души и, тем более, меньше интеллекта. Правда, если говорить в среднем и о тенденции, тенденциозно. Всегда есть исключения, но только случайно, иногда. Те люди, в ком много тела, являются телесными людьми или соматиками. Их большинство. Для чего они нужны роду, народу? Для природы, то есть, для роста, питания индивидуально и для размножения коллективно. Коллектив – это мужчина, женщина плюс дети. У психически нормальных взрослых секс нормальный. Нельзя сказать, что его много, но можно сказать, что его не мало, в самый раз, до самого «не хочу», потому что уже «не могу».
        Хотят и мужчины, хотят и женщины. Мужчины хотят сразу, иначе от неудовлетворенности можно стать импотентом. Женщины хотят потом, - их нужно разогреть, но в горячем виде уже не остановишь. Не остановишь в чем? Конечно, в сексе. Но женский секс не бывает лишь сексом. В нем есть не только чувственность, как в мужском сексе, но и чувствительность, сентиментальность. Она не понятна мужчине, но понятна гею. Мужчина «насладился» и забыл. Гей никак не может забыть секс, ибо секс связан у него с болью в одном месте. И он продолжает «отношения», вспоминая, как его «относили». И женщины, и геи переживают секс. Мужчины обычно не переживают секс, ибо чувствительность связана с болью, с телесной травмой. Как правило, насилуют мужчины, а не мужчин. Мужчина тоже бывает сентиментален, но не  в самом сексе, а если его нет, если ему «не дают». Поэтому он вынужден «утешать» себя сам. Почему появляются «сами с усами»? Потому что не всех мужчин хотят женщины. Кого же они хотят? Тех, кто много «наслаждается». Вот тогда они успевают «насладиться». Мужчине – это не понять. Он уже «насладился», а она еще нет. Сам виноват, довел ее до секса. Вот она и не может остановиться. Он причинил ей боль и ей необходимо утешение, ласка. Но мужчине это не понять. Он «насладился» и точка или хотя бы точка с запятой, а не многоточие. Поэтому женщине нужен мужчина, который много «наслаждается». Напротив, обычному мужчине не нужна женщина, которая много раз «наслаждается». Иначе она его «за-наслаждает».
        Однако если природа не помогает, то человек сам себе помогает. Искушение, сексуальный интерес обостряет чувствительность, если ощущается недостаток в теле. Обычно «слабые» мужчины, «доходяги» становятся умными, умелыми. Сильному и наивному  «мужику» умения не нужно, так как ему природы всего хватает. Другое дело «слабый мужчина», в ком не хватает мужественности. Но, как говорят, «голь (субтильность) на выдумки хитра». Именно они, слабые мужчины, у которых отсутствие силы компенсируется наличием ума, виноваты в появлении культуры.  Ум находит выражение в человеческом роде в виде хитрости (это другое название культуры, умения). Только это не животная хитрость, как, например, у обезьяны, но человеческая. В чем разница? В силе ума, конечно. Обезьяна сильна телом, а не умом, душой. Теперь понятно, от кого произошел человек? От «слабой обезьяны». Человек в животном мире не жилец. Слаб умом человек  потому, что произошел от глупых животных, и потому что ум у него от слабости, а не от силы, от недостатка, а не от изобилия, полноты. Это вам не ангел и даже не разумное существо, но существо одновременно (амбивалентно) хитрое и душевное. От этого сочетания оно и телесно больное и психически несчастное.
        Хорошо, но почему человек произошел от обезьяны? Причем произошел не от современной обезьяны, а от ископаемой, которая "уже превратилась" в человека. Он произошел от такой обезьяны по причине ее универсальной подражательности. Так и слабый мужчина подражает сильному мужчине, сильному как большая обезьяна, используя для этого  все подручные средства. Сильный человек подражает обезьяне, а слабый мужчина - сильному мужчине. Где здесь полноценный ум? Здесь только полноценная хитрость как компенсация недостаточной животной глупости («один» пишем – подражаем, «два» храним в остатке, в голове – хитрим). Вот, оказывается, почему человек стал работать, и работа  сделала из «слабой обезьяны» человека. Работа для человека, у которого нет своего места в природе, как оно есть у обезьяны, трудное занятие,  - это труд, что трудно. Но если она с выдумкой, то уже легче и приятнее. Так и появилась у человека хитрость и душевность. Хитрость появилась от подражательности, а душевность от переживаний, вызванных слабостью, неполноценностью, насилием с болью от более сильных в конкурентной борьбе, в естественном отборе соперников. Таким образом, труд с душевностью и хитростью видоизменил естественный отбор живых индивидов в обществе людей, сделал его искусственным, искусным, культурным, соревновательным.
        Однако вернемся к теме нашей беседы, любезный читатель. Мы говорили о сексе. Адам не был «сексуальным гигантом». Он был обычным, не любопытным мужчиной. Человеком он стал не сам, его сделала таким женщина, Ева. Она была любопытна. Почему? Потому что произошла от Адама. Адам еще не человек, а вот Ева уже человек, но человек слабый. Она научила Адама быть человеком. Ева надоумила Адама увидеть в ней себя. Что же он увидел? Он увидел то, чем они отличаются друг от друга. Так чем они отличаются друг от друга? Тем, что у него есть  древо жизни, а у Евы есть «яма». Что же нужно сделать? Посадить его в яму, на свое место, чтобы он «пустил корни» и дал плод. Ева, посадив древо жизни, сделала его древом познания добра и зла, того, что древо, и того, чего нет, но есть «яма».  Кто подсказал это Еве? Конечно, дьявол. Почему он подсказал Еве, а не Адаму? Потому что Адам был «натуральным мужиком». У него почти все было. А у Евы было не все, но у нее была «яма», «дыра» от рождения. Она есть «дыра» Адама. Теперь, когда появилась Ева, у Адама стало чего-то не хватать. Чего? Ума.  В этом загадка женщины. Вот почему она любит загадывать мужчине загадки. У нее есть «яма» для загадки, а у мужчины есть древо познания для разгадки. Разгадкой является то, чего нет у женщины, но есть у мужчины. Но он-то этого не знал. Это он узнал благодаря любопытству женщины. Любопытна женщина от природы, потому что у нее не хватает того, что ей надо, что есть у мужчины. Удовлетворить любопытство женщины может мужчина, подарив ей то, что у него есть, а у нее нет.
        Желание женщины – это желание другого, мужчины. Мужчина может дать ей то, чего у нее нет. Этим подарком является ребенок. «Яма» или «дыра» женщины есть результат кастрации мужчины, Что же обрезали, отрезали у мужчины? Женщину. Она есть часть мужчины, которая желает стать мужчиной, воссоединиться  с ним. Как она может стать мужчиной? Соединившись с ним в ребенке. Женщина без ребенка от мужчины не чувствует себя человеком. Для женщины быть мужчиной значит быть человеком. Сначала Ева стала человеком с помощью Адама, и только потом Адам стал человеком как мужчина. Он помог ей преодолеть комплекс кастрации, сделав ей ребенка, сделав ее матерью. Но сам почувствовал свою неполноценность, потому что узнал, что не способен на то, на что способна женщина, - быть беременной новой жизнью, которая от Адама. Чтобы компенсировать свой природный недостаток - невозможность рожать, рождать, - Адам был вынужден заняться искусственным рождением, культурным творчеством, которое развивает ум и душу. Вот так секс помог женщине и мужчине стать людьми. Благодаря сексу труд сделал из них человека.
        В творчестве, в искусстве, науке искушение происходит от секса. Сексуальное желание замешано на искушении, на соблазне. Что такое соблазн? Это то, что предлагается, но откладывается на потом, что показывается, но не дается сразу. Мужчине нужно сейчас. Вот он и заводится. В этом соблазне скрывается то, что раскрывает женщина. В ней скрывается мужчина, когда она открывается. Ей только и надо, чтобы довести мужчину до постели, потому что лишь таким образом она может получить то, чего у нее нет. Однако в обществе, уже не в природе, водятся не только сильные и «наивные» мужчины, но и «слабые» мужчины, которые хитрее женщин. Они стали хитрее потому, что изобрели то, на что их вдохновила женщина, - изобрели культуру. Культурой они соблазняют женщин. Для тела женщины нужна натура, сильный и «тупой» («тупой» не в деле, а в отношениях в том смысле, что «сила есть, ума не надо») «мужик», «мачо», чтобы его обмануть, соблазнить собой. Она так соблазняет мужчину, что у него складывается полное впечатление, что это он соблазняет ее. Но для души нужен уже не мужик, а галантный мужчина, то есть, такой мужчина, который способен соблазнить женщину, обмануть ее. Женщина «слаба» не только на живот, но и на грудь, на голову. Она способна на сердечные чувства и на мечты, а не только на хитрость.
        Впрочем, хитрость может ухитриться ими воспользоваться. Поэтому мужчине, даже хитрому, бывает, трудно определить, где у женщины хитрость, а где чувствительность, так в ней все перемешано. Вероятно, хитрый мужчина размешал в себе то, что намешала в себе женщина, - добрые и тонкие чувства и злую и коварную хитрость. Так же и в сексе, как в любви у женщины, все смешано, - чувственность с чувствительностью. У мужчины они разделены. Грубый мужчина, сильный и «тупой», то есть, «мачо», нечувствителен, но только чувственен в отношении к другим. Он чувствителен только в отношении самого себя. Он эгоист. Для того, чтобы быть альтруистом ему не хватает души, ума. Тонкий, слабый, но уже не наивный, а хитрый, коварный мужчина является чувствительным. Но этой чувствительностью он пользуется для того, чтобы обмануть сильного и добиться своего у менее хитрой женщины. Она натуральнее, естественнее его. Что может спасти от эгоизма уже не наивного, но искушенного мужчину? Секс? Нет, он его погубит. Тогда что? Конечно, любовь женщины. Она, любовь в виде женщины, способна надоумить его ухитрится обхитрить саму хитрость, с которой он отождествил себя, «снять» ее уже не для хитрости и не для животной натуры, а для человеческой культуры, стать культурным человеком.
        Любовь не способна спасти от эгоизма наивного (элементарного) мужчину (элементала), короче, мужской элемент, потому что это не секс. Секс его спасет, а не любовь, ибо он живет для тела, а не для души. Любовь делает человека душевным, даже великодушным, альтруистом. Любовь – это вам не секс. Секс полезен и приятен, вызывает симпатию, но не более. Любовь же возвышает телесное существо, делает его душевным и порой даже, конечно, в исключительных случаях, умным существом. Конечно, человеку далеко до ангела, до духа, ибо те сплошь разумны, а человек только частью, самой малой частью, хитростью, рассудком, что благозвучно зовется между людьми «хитроумием», да и то не часто, а только иногда, когда прижмет, прищемит в дверях одно место и он вспоминает, что есть не только оно. Для того, чтобы человек поумнел, его следует, конечно, не кастрировать, - он уже кастрирован первородным грехом, -  но научить воздерживаться. Ибо ум у человека от недостатка секса. Чем больше секса, тем меньше ума. Человек – существо материальное, поэтому ему требуется энергия не только для секса, для рождения, но и для любви, для творчества. Если ты расходуешь энергию на секс, то тебе уже ничего не хочется, особенно мужчине, - он должен повернуться на бок и отдохнуть. Какая тут может быть творческая работа?! Вот если ему не «дали», вот тогда он ухитрится, выдумает, как ему удовлетвориться. И как можно после всего сказанного сравнивать ангела с этим, mille pardon, существом, которое произошло даже не от живой, а от ископаемой обезьяны?

        Философия: история и современность. В какой форме существует философия? Существует ли учебная философия? Да, конечно, ибо она еще преподается в университетах и институтах как общеобразовательная дисциплина. Но, естественно, возникает вопрос (он возникает не у всех, а только у тех, кто умеет думать): «Можно ли научить философии»?  Разумеется, нет. Но тогда для чего существует философия в университетах как учебных заведениях, если ей нельзя научить? Она существует не столько для чего, сколько для кого. Для кого же? Неужели не понятно? Конечно, идеального студента, который умеет учиться. Не идеальный студент не умеет учиться. Тогда не может не возникнуть следующий вопрос: «Можно ли научить учиться»? Нет, нельзя. Почему же? Если нет, тогда зачем вообще учиться, зачем все эти университеты, институты и прочие учебные заведения? Чтобы ответить на вопрос, следует задуматься над смыслом вопроса. О ком в нем спрашивается? Об учителе. Но если спрашивать не о нем, об учителе, а об ученике, тогда можно получить определенный положительный ответ. Когда он возможен? Когда речь идет о самостоятельном учении. Учение вообще и философское учение в части самостоятельно, нежели учение «вокруг и около» как обучение  (learning of, точнее, studies of,  а не teaching about). Можно не научить учиться, но научиться учиться. Так же и с философией: философии нельзя научить, но ей можно научиться, естественно, не всем. Что касается учения вообще, то любому можно научиться учиться бессознательно. Ведь человек стал человеком не сознательно, а бессознательно. В каком смысле? В родовом: от бессознательного животного произошел сознательный человек. Сначала он стал человеком и только потом осознал, кем стал. Это случилось в далеком прошлом. Но теперь может случаться постоянно в индивидуальном смысле: ребенок из живого существа превращается не только в живое, но и в сознательное существо сам, правда, с помощью взрослых.
        Для того, чтобы заниматься философией, учиться ей, следует уже быть сознательным. Это необходимо, но не достаточно. Кстати, где начинается обучение философии? Не в простой или средней школе, но только в высшей школе. Ведь для этого нужно быть сознательным, совершеннолетним человеком.  Все ли студенты являются сознательными существами? Конечно, нет. Многие из них, несмотря на совершеннолетнее тело, умом и чувствами еще дети. Что значит быть сознательным? Это значит серьезно, а не легкомысленно относиться к жизни. Редко когда на такое способны не то, что дети или студенты, а сами взрослые. Но для того, чтобы заниматься философией недостаточно быть серьезным. Почему? Потому что философия, в отличие от учения вообще, требует полного сознания, то есть, не только сознания, но и самосознания, наличие которого не обязательно даже для учителя высшей школы.  Учитель высшей школы не идеальный учитель. Но идеальный учитель не просто имеет самосознание, он уже разумное существо. Где вы видели хотя бы одно разумное существо в отдельно взятом виде среди людей? Не увидите и не найдете. Так же обстоит дело и с идеальным учеником, который обладает самосознанием и, разумеется, превосходит в нем любого реального учителя. Его нельзя найти среди реальных учеников.
        Что следует из этого рассуждения? То, что занятие философией возможно и в современной высшей школе идеально как цель и реально как средство не для философии. Ей можно заниматься, учиться, но ты никогда не научишься философии. Следовательно, философии не только нельзя научить, но ей нельзя и научиться. Правда, ей можно заниматься, учиться. В этом есть свой сокровенный, специфический смысл (философия в узком смысле) – смысл того, что, учась философии, ты можешь научиться всему другому, что философией не является, ибо она способствует появлению самосознания человека как универсального существа. Ведь предметом философии является всеобщее, все как одно и, наоборот, одно как все.
        Кто может заниматься философией в вузе? Учитель, в частности учитель философии, а не только его студенты. В качестве кого он может заниматься философией? В качестве ученика философии. В этом смысле учитель является примером для учеников как можно учиться, чтобы научиться не самой философии, но учиться становиться человеком, универсальным существом. Когда учитель занимается философией, то есть, учится философии у философии, он учится вместе с учениками, является тоже учеником, пытаясь быть первым учеником, быть равнее равных ему учеников. Иначе пропадает вообще смысл в необходимости  его наличия для учеников.
        Так все же отрицательный ответ на вопрос о том, можно ли научиться философии является приговором для всех людей? Разумеется, нет. Это правило из правил, но как всегда есть исключения из правил. Есть такие люди, во всяком случае, они были в истории, которые научились философии философией. Кто это? Это не преподаватели философии в вузе. Это философы. Их мысли, их идеи изучают учителя философии с учениками в вузе. Конечно, мы не знаем всех философов поименно, потому что многие из них как исключений из правил, из общей массы тех, кто учился, учится и будет учиться, преданы забвению. Разумеется, из учений всех тех, кого изучают на уроках философии, лишь немногие являются настоящими философами, то есть, философами в настоящем, сейчас, когда они думают. Как их выбрать из общей массы тех, кого называют философами? Нет другого критерия, кроме критерия упоминания  в качестве философа теми, кого мы называем философами. Однако можно в качестве критерия выбора взять самого себя как выбирающего. Значит, ты сам философ? Ты в этом уверен, знаешь это? Как это узнать?
        Узнать можно, только если у тебя самого есть собственные (присущие тебе, имманентные, а не трансцендентные тебе) мысли и идеи, понятия, с помощью которых ты можешь удостовериться в этом. Это необходимо, но не достаточно. Для чего? Не для того, чтобы быть философом, но для того, чтобы знать наверняка об этом. Достаточным условием для этого является изучение истории философии, философии всех тех, кого считают философами. Вот если у них ты найдешь нечто похожее на то, что есть у тебя, подобное твоему, то ты точно, верно философ. Но тут есть опасность в том, что в философских текстах можно встретить не только философию, но и нечто иное. Где гарантия, что ты встретил похожее на философию, а не на что-то другое? И потом похожее не означает, то же самое. Изучение истории философии тебя сделает ученым философом. Но для того, чтобы знать философию как ученому, следует уже быть самому философом.
        Другими словами, научившись философии, ты можешь ей заниматься как уже ученый, чтобы не только уметь думать, но и знать, как думают другие. И только потом ты, уже будучи философом и ученым в философии, ученым философом, ты имеешь возможность учить этому, философии, других, своих учеников. Научишь ли ты их философии, как мы уже определили, зависит не только от тебя, но и от самих учеников. Ты можешь только помочь им учиться, не зная наперед и наверняка научатся ли они, нет, не самой философии, но вообще учиться на твоем примере, на примере самой философии в живом виде, в твоем лице.   
        Но как обстоит философское дело не в идеальном, чудесном случае, а в обычном, ординарном случае, в повседневной жизни? Философии учат те, кто не просто не умеет по-своему думать и иметь идеи, но не знает даже чужой философии, не умеет понимать в готовом виде, как думают философы, которых изучает со своими учениками. Зачастую среди тех, учения которых они изучают, нет ни одного философа.
         Так же или почти так же обстоит дело и среди ученых, которые изучают философию философов. Сами то они за редким исключением не являются философами. Тогда с какой точки зрения они изучают философию? Правильно, с не философской точки зрения. При таком подходе невозможна точность имения в виду в рамках философии. Не философская точка зрения может быть научной. Кстати, такой она и является в подавляющем большинстве случаев изучения философских учений. Но тогда это будет уже не философия, а филология, история, математика, физика, химия, биология и пр. В лучшем случае, возможна только приблизительность, которая может установиться благодаря опыту чтения философских текстов. Но те ли (философские) мысли эти ученые от философии находят  у философов, ведь у философов в этих текстах есть не только философские мысли, но и мысли не философские. Кстати, чем философская мысль отличается от любой другой мысли? Тем, что она держит саму себя на плаву, в движении, и есть движение не только в ином, но и в себе самой у себя и для себя. Поэтому философская мысль самостоятельна, свободна. Она делает того, кому является понятием как явление самой идеи, свободным в мысли. Тогда условием освобождения в мысли человека является понимание. Если он понимает, то умеет владеть понятием как свершением явленности идеи в мысли. В этом свершении сам понимающий становится со-участником «умного явления», творения в мысли.
        В так называемых «философских текстах» можно встретить и глупость. Дело в том, что настоящий философ не всегда обладает разумом, является философом, когда пишет текст или ведет речь. Человеку, даже исключительному, гению в мысли, свойственно быть человеком не обязательно в настроении, быть расстроенным. Как можно быть настроенным на мысль, быть гармоничным в мысли, будучи даже в ней расстроенным?  От такого человека можно услышать и прямо противоположный мысли вздор. Он же человек, а, следовательно, ему ничто человеческое не чуждо, когда он думает, говорит или пишет.   
        Как правило, ученый философ, вернее, ученый не-философ, сам, не будучи им, «защищается» у таких же «философов». И тем самым он обретает право судить и рядить философов по их текстам, выискивая в них то, что похоже на его мысли, порой даже глупости. А если их нет в этих текстах, то не редко бывает, что он вчитывает  всякие благоглупости в эти тексты и пишет или говорит о том, чего там вовсе нет. Но зато они есть у него.
        Так вот, у философов хоть есть что-то философское, более или менее, - более у публичных, признанных философов, вроде Платона, Аристотеля, Канта и Гегеля,  или менее у частных мыслителей, еще не признанных философов.  У ученого же не-философа нет и этого. И все же у него есть свое, но уже не философское. Станет ли оно известным, популярным? Может станет, но какое это имеет отношение к философии?
        В каком состоянии ныне находится философия? В комическом. Если бы до сих пор существовали философы (к сожалению, их нет, - не то время), то они все были бы похожи не на Гераклита как «Плачущего философа», а на Демокрита как «Смеющегося философа» потому, что все слезы уже выплаканы, осталось только корчить обезьяньи рожи. Раз уже нет философов, то начинают философствовать все остальные. Это такая умора. Ну, просто уморительное время. От такого смеха и умереть недолго. Мысль точно уже умерла. Осталось одна лишь глупость. Вот она, когда наряжается мыслью, вызывает неподдельный смех. Но и он уже начинает терять свою естественность, становится фальшивым. Приходит пародия на смех. Пародия на пародию, искусственный, деланный смех, нечто, для чего глупость уже мысль. Какая-то бессмыслица.
        Когда была марксистско-ленинская философия, в которой от самой философии осталось одно название, тогда под ее вывеской торжествовала идеологическая глупость. Была одержимость глупостью, тем, что называлось идеей. Разумеется, это была не идея, а ее труп в виде догмы. Но он хоть натурально разлагался. Теперь же даже запаха не осталось от трупа идеи. Все выветрилось, возможно, даже глупость. Глупость – это трупный запах сгнившей мысли. Что же осталось? Одна бессмыслица. Где рациональное зерно культуры? Его нет. Есть только скорлупа, шелуха от зерна. Есть общество, но нет самого человека. Трудно жить, сознавая, что ты уже не человек, а только его тень.
 
        Толерантность как женская выдумка, подсказанная хитрым (оборотистым) мужчиной. Что такое толерантность? Это пахучая отрыжка феминизма. Трудно, ох, как трудно, перенести ее запах. Толерантность является несвежим дыханием западной цивилизации. В ней нет никакой летучей душевности, но есть одна только тяжелая духота жирного (фастфудного) и грязного тела. Его уже не отмыть «кокой с колой» от этой пресловутой толерантности. Кто ее выдумал? Конечно, феминистки и прочие озабоченные сексуальные меньшинства. Но кто надоумил их, навел на такую выдумку? Об этом мы узнаем в конце текста. Кто такая феминистка? Это раздраженная женщина. Чем она раздражена? Сексуальной неудовлетворенностью. Если бы ее вовремя удовлетворили, то она была бы покладистая. Но теперь поздно ее трогать. Почему? Потому что она тронулась от собственной неудовлетворенности и этим удовлетворилась, удовлетворилась своей неудовлетворенностью. Она научилась удовлетворяться своей неудовлетворенностью.  В результате что получилось? Получилось то, что она ничем не удовлетворена. Так всегда бывает, когда человек не доволен даже собой. И то, правда, - какая польза от такого самоудовлетворения или, в случае с феминисткой, удовлетворения феминисткой, собой или другой. Одна только кратковременная разрядка, которая порождает еще большую раздражительность. Довольна? Да, я толерантна, не важно, кем удовлетворена. Почему? Потому что не вижу разницы.
        Для ясности возьмем толерантность в природе. Кто толерантен в природе? Тот, кто ничего не может. Кто ничего не может? Импотент. Он так на-удовлетворялся собой, что уже ничего не может. У него нет даже напряжения, сопротивления материала в его древе жизни. Именно к этому, к тотальной апатии приводит раздражение всем. Так в разговоре с толерантными людьми, что не скажешь, то станет поводом для их толерантной раздражительности. Они начинают спорить не для дела, а для спора, цепляясь за каждое твое слово, которое не удовлетворяет их толерантность, требуя все нового и нового оправдания твоей не толерантности. Повышенное, культивированное внимание к различиям приводит в результате естественной реакции к полному безразличию. В чем проявляется повышенное внимание к различиях? Во внимании к самим себе против других, особенно прямо противоположных типов, в отчуждении от них. Естественно, это отчуждение приводит, в конце концов, к отчуждению от самих себя, ведь и то, и другое, прямо ему противоположное, существуют не сами по себе, но вместе как части в границах одного и того же целого. Отчуждаясь от другого, ты в результате получаешь отчуждение и от одного, самого себя в одиночестве.
        Однако тут же появляется вторичная раздражительность уже тем, что не соблюдается полное безразличие к различиям. Чтобы подавить эту повторную раздражительность акцентуируется внимание на самом различии. Но привычная асимметрия между членами бинарной оппозиции видоизменяется путем перемены их мест: тот член, который был репрессирован, становится доминантным, и, наоборот, тот, что господствовал, теперь находится в репрессии. Так бесправные становятся правее правых, исправнее них. Что может быть правее правых? Только левые, ибо по краям противоположности переходя друг в друга.
        Вот этим «качанием своих прав» неудовлетворенные женщины в качестве феминисток заразили сначала меньшинства, а потом и всех остальных, во всяком случае, многих уже из большинства. Так началась феминизация общества, которая обернулась тем, что многие мужчины стали походить на женщин, и повторно, многие женщины стали походить на мужчин. В результате обычные женщины и мужчины стали представлять крайние позиции всего спектра или диапазона различий между ними, представленного разными формами ненормативной сексуальности вплоть до «третьего пола» и сплошной унисекусальности. Унисексуальность, как обратная сторона телесной полиморфности, может существовать только в благоприятных условиях толерантности, в которой всем нет никакого дела до всех. На самом деле, в толерантном обществе, как его сейчас понимают, а не как его понимал Джон Локк как автор толерантности, царит всеобщее отчуждение. В нем отчуждение стало всеобщим. Акцент на правах меньшинств является превращенным явлением сущностного бесправия большинства.
        Толерантность – это явление общества тотального отчуждения, самоослепления, самообмана угнетенных, которые не желают видеть реальность такой, какая она есть, и готовы жить в той иллюзорной реальности, которая им навязывается логикой капитализации, у которой нет пола и которая на все смотрит не как на качество, а как на количество, как на малый и переменный капитал с точки зрения большого и постоянного капитала. Что будет лучше для крупных капиталистов и проще для управления ими человеческим капиталом? Лучше и проще уравнять в правах людей так, чтобы сами права стали «яблоком раздора» между ними.
        Таким образом, ссоря людей путем перестановки, меняя их местами, легче добиться от них послушания.  Средством эксплуатации становится толерантность как парадигма их сознания. Для капитала/капиталистов легче уравнять людей по полу, или по чему угодно, но только не по капиталу, которым придется делиться. Ведь капитал и есть то, что делит по себе всех. Так, разделив людей по капиталу, уравняли их по полу. 
        Толерантность стала мнимой формой сознания «западного человека».
 
        Религиозные удобства жизни. Почему так много религиозных людей? Их можно встретить на каждом углу, где «пересекаются» люди. В каждом укромном месте сидит такой человек, спрятавшийся от мира. Просто потому, что религия удобна как для одинокой, так и для публичной жизни. Верой человек заражается от других людей. От них же он спасается в вере. Религия помогает человеку освободиться от своих мыслей, сделать их чуждыми самому себе. Она настраивает человека против своих мыслей, клеймя их в качестве соблазнов, действительно отвлекающих его от религии. Она же приучает его жить вместо своих мыслей чужими, ставшими ему «родными», так как они полезны ей для власти над его уже пустым умом и доверчивой душой. Религия помогает человеку отказаться от себя, от которого одни проблемы, и жить так, как все живут, по указке сверху, по гласу Бога, как внушает.
        И в самом деле получается, что человеку легче жить, когда за него думают, о нем заботятся. Главное, чтобы он помнил о том, кто заботится и сильно переживал, если, не дай Бог, не сделал то, что от него ждут. Ждут – значит знают, что он сделает то, что ему положено. За послушание он получит то, что ему надо, Что же ему надо? То, что положили ему в сознание. То, что положили, то и есть то, что он есть. Разве? Это он? В самом деле? Они знают, что есть он, когда он не знает? Интересно! Это может знать только Бог и об этом может догадаться человек, когда проживет свою, а не подсунутую другими людьми жизнь. Конечно, они могут говорить, что угодно, например, то, что они Его представители, что они посланы Им, чтобы наставить грешника на путь истины. Это все слова, которым нет веры.
        Кстати, не вера основа разума, а разум основа веры. Вера есть следствие разума. Если вера основана не на разуме, а на глупости, то она саму себя выдает за основу. Такой вере нет доверия. Те чувства, которые есть у человека, есть у него от недостатка ума, а не от его избытка. Вот этот недостаток ума он переживает и пытается представить чувства умом. Человек думает чувствами, ибо мозг у него самое чувствительное место. Глупы те, кто чувствует не им, а любым другим органом. Сердце, руки, ноги и даже срамные части чувствительны, но только потому, что являются его проводниками, посредством которых он сообщается с миром, возвращаясь к себе, резонирует, отдает себе отчет в том, что чувствует в отношениях с собой, с другими лицами и вещами и их окружением, атмосферой, в которой сообщается со всем. Мозг является генератором, приемником сообщений и их трансформатором. Он страж на границе миров (материального и идеального), которые только в нем пересекаются друг с другом, существуя во всем остальном параллельно друг с другом. В этом смысле он есть мировая складка, упаковка идеи в телесном материале.  Идея проникает в материю посредством света, освещающего уголки мозга, схватывая в форме сознания бессознательные импульсы, проявляющиеся в нем в виде отражения от освещенной поверхности внутренней полости тела или его  наружного окружения. Поэтому не сердце в груди, а мозг в голове сообщает того, кто представляет, осознает им мир идей, явленный ему в мысли. Но так как импульсная работа мозга непосредственно связана с работой сердца, периодически качающего кровь как подвижный элемент тела, то человек эту зависимость мозга от сердца, его обусловленность сердечной мышцей представляет в виде причинно-следственной схемы. Тем более, что с ритмом сердца связана ритмичная накачка и откачка, надув и сдув телесного духа, воздуха, питающего вместе с кровью органы, ткани и каждую клетку организма в целом как его строительный материал.
        Таким образом, тело человека выступает организованным представителем, представленным в мозге, для самого тела, спроецированного в нем ( в мозгу), мира идей (ангелов, духов) в мире вещей, тел, находящихся в космосе (пространстве) в целом периоде времени. Кровяной ритм сердца образно представляется мозгом душой как внутренним резонатором в себе, которому отвечает ритм дыхания (духа, в духе) на вдохе в себя и выдохе  наружу, резонирую, вибрируя вовне себя. Периодическая последовательность работы телесных органов задается световым импульсом мозга. Такова функциональная оснастка представленности, воплощения идеального или духовного плана в плане телесного материала, стихийно (через материальные стихии) связанного с миром тел. Так идеальные (умные) отношения, отнощения между идеями/духами, получают телесное выражение в мире вещей (неживых, сущих) и людей (живых, существ) в виде кровного (душевного) родства и духовного (живого) причастия.
 
        Вера и доверие. Верят во что-то и в кого-то, доверяют чему-то или кому-то. Верят значит входят, приобщаются некоей целостности в качестве ее части, получают причастие. Поэтому вера есть связь части со всеми другими частями целого, структурированного таким образом в виде объемной вертикали (парадигмы), представленной на плоскости в форме горизонтали (синтагмы), единораздельной целостности. В самом целом все держится на доверии частей друг другу, представленных друг другу  в виде целостности. В целом части (верующие) верят в целое (Бога). В целостности (в Боге) они доверят друг другу. Следовательно, структурное различие между целым (целью) и целостностью (средством) носит функциональный (энергетический, деятельный) характер. Вера является целой. Не бывает не целой веры. Либо она есть целиком, либо ее вовсе нет, если говорить только отчасти, а не от целого. Если вера вбирает, собирает части друг в друга, то доверие распределяет, разделяет веру по частям. Доверие относительно, а вера абсолютна. Вера устроена так, что часть (верующий) и целое (Бог) находятся на разных уровнях парадигмы –  часть на уровне того, кто верит, кто поклоняется, кто служит, кто идет, целое на уровне того, кому верят, кому поклоняются, к кому как к цели идут. В этом смысле отношение верующего к Богу является отношением относительного к Абсолюту. В вере Бог трансцендентен для верующего.  Тогда как доверие располагает верующих на одном уровне веры  и в нем они имманентны друг другу, ибо равно служат Богу. И чем в своем служении (вере) они равнее, тем ближе друг другу в доверии. Но Богу как целому ни одна его часть не трансцендентна, а, напротив, она имманентна ему как вере, как источнику веры. Если верующий верит в Бога, является верным, правоверным то Бог доверяет ему.
        Каким же образом вера и доверие сообщаются друг с другом. Бог связан с каждым верующим как прямо через его веру, так и опосредствованно через веру другого уже не по вертикали, а по горизонтали в со-верии, в синергии вер верующих, в их доверии друг другу. Поэтому вера носит прямой характер, а доверие – окольный, является средством веры как цели. Цель – Бог, верующие средства. Средства чего? Связи частей одного целого. Поэтому религия, которая основывается на вере, не монологична, а диалогична и даже полилогична. В ней имеет значение не только объект веры (Бог), но и субъект веры (верующий). Но здесь есть одна тонкость, одна проблема, мимо которой нельзя пройти. Ее обойти, если хочешь разобраться  с Богом.  Непосвященному эту тонкость в вере трудно уловить, но мы попытаемся с вами, благоразумный читатель. Верующий не может не относиться к Богу как к объекту, а не субъекту, ибо Бог есть Абсолют, Он трансцендентен верующему, является для него потусторонним, ибо Его природа иная, другая, чем у верующего, - она не материальная, а идеальная.
        Напротив, для Бога человек (верующий) является субъектом, ибо Бог является Субъектом, по преимуществу, для Себя (Лично, Ипостасно)  и по Своей Сущности (Божественно(сти)),  и опосредствованно через все творение (мир) со всем как Творец. Поэтому человек только в уподоблении Богу как к Творцу может относиться к Нему как к субъекту, через свою творческую активность, полагаясь на принцип: «Человек есть образ и подобие Бога». В своей подобности Богу как Творцу человек становится субъектом, Человек как образ Бога списан с Творца, является копией Бога не как Бога, а как Творца, то есть, образ действия Бога. Это действие есть уподобление как самому Творчеству Бога как творца, так и его творению, миру, естеству, но уже не Бога, а мира. Естество Бога сверхъестественно для естества мира и человека в нем. Почему? Потому что натурально человек состоит не из природы Бога, а из природы мира, из материи, будь даже это материя общества.
        Так что делает Бога Творцом? Его Божественность. В чем она заключается? В том, что Бог есть Дух. Дух есть не просто Идеальное Существо, Идеальный, Вечный Субъект, каким является для Себя и других духовных существ, одной с Ним духовной природы, но Он Сам есть Принцип Субъектности. В Нем как в Духе сообщаются друг с другом все совершенные существа. Совершенными, идеальными их как идеи делает Разум Бога, его Мудрость. Они близки Ему, Его родные, имманентны Ему. Образами ангелов, идей и являются в своих разумных помыслах люди. Мысли людей являются идеями в той мере, в какой они чисты, ясны, благи и едины с Мудростью Бога. Бог непосредственно является человеку только в мысли в виде идеи, если она освещает  в его сознании то, что он сделал, сказал, почувствовал, само собой, подумал, угодное Богу как Духу. Но в этом уподоблению Богу уже не как Творцу, а как Духу, человек не активен как деятель, но пассивен, как созерцатель, медиум, умозритель. Конечно, это тоже активность, но по поводу другой активности как Духа, подвигающего, подталкивающего его своей помощью, так и самого человека в качестве деятельного существа, способного на поступок. В лучшем случае, человек со-духовен Богу как Духу как умозритель, а не фабрикант, трудящийся.  Человек способен творить, делать нечто (артефакт, объект культуры) из того, что сделал Бог. Для этого у него есть руки. Он способен даже переживать, жить чувствами в теле. Для этого у него есть душа в сердце. Именно она является образом Бога в теле (в воплощении). Но он не способен разуметь, как Бог. Что этому мешает? Другая, материальная, а не идеальная (разумная) природа человека. Поэтому в виде компенсации человек способен представлять Бога в воображении, мечтать, фантазировать как о Нем, так и о его Духовном Мире. Для такого представления вполне годится человеческий мозг. В лучшем случае в будущем человек научится не просто представлять идеи в мыслях, но быть их представителем как мыслящий в мире. В этом случае он станет разумным, но все же телесным существом мира, а не только самого себя. Однако до сих пор человек является мыслящим существом только эпизодически, в то мере, в какой это необходимо для телесной или в пределе культурной (душевной) жизни. Именно душевная жизнь и является благоприятной средой обитания веры и доверия.
        В отношении к человеку Бога являет себя не только как Творец, но и как Спаситель. Спаситель чего? Его души. Именно в ней и ей самой спасается человек, ибо в нем душа есть образ Бога. Но так как душа живет в теле верующего, то ему внушается им самим, или, если у него нет своего  понятия  (понимания) и ума (представления), специалистами по вере, «учеными верующими», то есть, попами (священнослужителями) с помощью религиозных предрассудков (интуиций, внушений) и основанных на них толкований писаний, написанных в оных (интуитивных, индуцированных) состояниях, в земных, натуральных, телесных образах то, что является неземным, сверхнатуральным, бестелесным. Разумеется, такое иллюзорное (символическое)  представление искажает чистый звук, глас Бога, вносит шум в канал веры, ограничивает его восприятие верующим. Поэтому такой узкий путь спасения, который предлагает религия для всех верующих, представляет для них проблему. Но другого пути спасения для всех нет и не предвидится. Конечно, есть другой путь спасения. Но он рассчитан на разумных существ, а не на существ душевных, как человек. Ведь самого то разума у человека нет, есть только его абстрактное подобие на родовом уровне всего человечества в целом. Это уподобление может быть осуществлено в конкретном виде на уровне отдельно взятых людей только в таком будущем, которое для современного человека является утопией.
        Итак, Боге есть Творец и Спаситель. В этих качествах Он есть не для Себя, а для Своего (идей) или не Своего (людей) Иного. В каком же качестве Он есть для Себя Лично? Естественно, в качестве Духа как Божественности. Так вот душа человека есть образ Бога именно как Духа. Душа есть образ Божественности. Дух есть сущность Бога как Творца и Спасителя. Он как Творец и Спаситель есть Явление Сущности (Духа) Бога. Но что является  явлением Бога как Сущего, как Я? Его Разум. Это Тело Бога. Именно Разум Бога есть Явление Сущности (Самости, Духа) Бога как Сущего. Если можно так выразиться, Разум Бога есть его Тело, а Дух Бога – это Его Душа. Так вот в духе Бога как Его Душе спасается душа человека. Чем спасается? Верой. В вере верующего присутствует Бог. Другое дело как представляет эту веру человек себе в своем сознании. Представление веры может быть ложным, суеверным, если он натурализует ее, относится к ней как к вещи, или иллюзорным, если он культивирует ее в культе как догматический символ. В таком внутреннем употреблении не для Бога, а для себя вера является не идеальной, а идеализированной.
        Нет и не может быть гармонии между верой и разумом для душевного существа. И все же она может быть между верой как внушением, которое еще не прошло, надеждой на будущее как то, чего нет, ибо если бы оно уже было, то все из прошлого прошло, и любовью, в которой как в настоящем устанавливается связь между внушением как тем, что в тебе, и желанием как тем, что вне тебя. Что внушается? То, что предлагается. Что же предлагается? То, на что есть спрос. Предлагается вера, ибо есть спрос на надежду. Вот это отношение между верой и надеждой и есть такая связь, такой обмен, который можно назвать любовью. Предлагается то, на что есть спрос? На что есть спрос? На надежду. Что ей можно предложить веру. Как сказал поэт: «Сердце (душа) будущим живет… Что пройдет (вера), то будет мило (любовь)». Точнее выражаясь, надежда живет верой, если есть любовь. Спрос удовлетворяется предложением, если можно обмениваться. Человек спасается верой на надежду в любви. Он верит в Бога творца, который его сотворил. Верит в свое происхождение. Надеется на Спасителя его души. Любит в Духе. То есть, Дух является человеку в душе, а не в разуме. Поэтому человек уповает на спасение души. Душа для него есть образ Духа Бога. Это так только для человека как душевного существа. Опасен путь того из людей, кто отважился идти путем не души, но разума, которого явно не достаточно, чтобы дойти. Но кто поделится с ним тем, что он не сможет вынести?
 
        Здравый смысл и философский (метафизический) смысл. Что такое «здравый смысл»? Так на русском языке назвали, перевели на него c английского словосочетание “cammon sense”. Ему соответствует французское словосочетание “sense commun” как калька с латинского “sensus communis” в качестве общего, свойственного всем, пяти чувствам». Так на латыни средневековые схоласты (философы средневековья) называли чувственное познание, точнее, «общее чувство». Где находится область применения этого общего чувства или здравого смысла, здравомыслия, здравого рассудка, благоразумия (такой синонимический ряд позволяет выстроить русский язык)? В обычной, повседневной жизни, ибо им, этим общим чувством, здравым смыслом следует пользоваться все дни, чтобы продолжать жить так, как живет каждый человек, то есть, вместе с другими. Он живет так, как другие, пользуясь вместе, в равной мере всеми своими обычными чувствами: осязанием, обонянием, вкусом, слухом, зрением. Вместе взятые они составляют общее чувство. В том, что это чувство, мы продолжаем находиться в познании на уровне чувств, но в том, что это уже общее чувство, а не отдельно взятое, единичное чувство, вроде зрения, например, мы переходим уже на следующий уровень – на уровень общего познания – рассудочного познания. Поэтому одним из употребляемых вместо здравого смысла его синонимом является здравый рассудок. Какое из многочисленных значений этого словосочетания фигурирует уже в русском языке? Оно является в слове «здравый». Что значит «здравый»? Значит здоровый или не болезненный. Если прояснять смысл слова «здравый» относительно самого смысла, то можно иметь в виду, что он нормальный, в норме, в меру, в среднем, в самый раз. Это смысл не исключительный, но средний, общий для всех. Следовательно, в русском языке словосочетание «здравый смысл» акцентирует внимание пользователей на том, что его необходимо употреблять применительно к тому, к чему употребляют в среднем все пользователи языка. В этом случае – случае словоупотребления «здравого смысла», - русские имеют в виду под «общим» то, что «в среднем» применительно к познанию, к смыслу слова. Но и здесь дает о себе знать полисемия языка. Это «в среднем» можно понимать, как «в общем» применительно ко всем пользователям языка, у которых есть все чувства, так и «в меру»,  то есть, уже применительно к самому разуму в форме рассудка в его латинском значении употребления как обозначения действия измерения – “mensurere”. Рассудком (mens) как способностью познания измеряют вещи.
        То, что мы называем «здравым смыслом» означает, что мы балансируем на грани между чувством и рассудком (общим) в познании. Можно сказать, что здравый смысл – это рассудок в чувствах, то, что задает им меру в познании. Рассудок берет их, чувства, вместе. Поэтому здравый смысл – это не столько констатация чувствами факта как данность. Это не сама данность, но уже заданность как оценка данных чувств. Это оценка состояния чувств с положительной, умеренной стороны. Все чувства положительны. Здравый смысл находит в них не только положительность каждого из чувств, но их общую, среднюю положительность. Здравый смысл как смысл ищет себя, то есть, связь частей в границах целого чувств. Поэтому, точнее выражаясь, можно сказать, что здравый смысл есть смысл не общего, а целого как связи частей себя, среднего между ними (чувствами), в них во всех. В этом смысле здравый смысл есть и общий смысл чувств абстрактно, и целый смысл чувств конкретно, то есть, не чувственно-конкретно, но конкретно в общем, еще не всеобщем, на уровне понятия, но уже во всеобщем на уровне не термина, но концепта, смысла.
        Выходит, здравый смысл – это концептуальный уровень, уровень всех чувств целиком, общего или «шестого» чувства. Это чувство слова. В здравом смысле, амбивалентном, ибо в нем есть не только чувство, но и уже рассудок как нечто абстрактное, общее, возникает противоречие в познании. Чувств становится больше, чем нужно для чувственного познания, когда они начинают работать вместе. Поэтому их обобщение, вмешательство рассудка удерживает их на грани, на пороге рассудка, на чувственном пределе, обостряя саму чувственность в качестве уже чувствительности, сентиментальности, душевности. Вот эта выразительность, способность найти себя в слове в здравом смысле от чувств. Но способность быть общим от рассудка. В слове ты чувствуешь то, что чувством, обычным чувством не является, но является смыслом.
        Смысл – это чувство языка. Им мы чувствуем язык. Это не буквальный, чувственный смысл, это чувствительный, концептуальный смысл. Это смысл уже не чувства, а самого смысла, смысла по отношению к смыслу, по отношению к самому себе. Одновременно смысл по отношению к языку есть его чувство – чувство языка. Смысл в отношении себя еще не дошел не то, что до понятия разума, но и до термина «смысл». Он еще в себе, непосредственно относится к самому себе, он прям и бессознателен, еще не отрефлексирован. Но это уже смысл. Он станет смыслом иного в рассудке, вернется к себе и станет у себя в себе и для себя в разуме. Но это будет потом. А пока он замер на пороге рассудка. Но ему трудно удержаться на пороге, он качается, он колеблется между чувствами и рассудком, Ему тяжело балансировать, держать равновесие. Он находится в положении чувственной антиномии, накануне разрешения познавательного противоречия между старым, чувственным качеством и новым, рассудочным качеством, Увеличение количества, числа чувств через их обобщение в чувстве языка нарушает меру чувственности. Чувствительность возвышает чувства над собой, требуя перехода на новый качественный уровень, на котором будет «снято» противоречие в чувствах. И оно будет снято, если не останавливаться в познании, но последовательно заниматься им дальше.
        Итак, здравый, чувственный, языковой смысл нас покидает, вернее, уходит в основание смысла, когда мы переходим через концептуальный субуровень чувственного уровня, для которого он уже «над» уровень, но для следующего рационального уровня познания еще находится в подчиненном положении «под», к вышеуказанному уровню рассудка. На уровне рассудка мы имеем дело с абстрактным (научным) смыслом уже не живого слова, но термина. Термин – это слово, которое потеряло свою полисемантичность, свою многозначность. Поэтому в термине мы находим для смысла отрицание после его утверждения в концепте. В термине смысл, играющий нюансами концептуализации, редуцируется к одному значению, становится однозначным, жестким десигнатом, привязанным к одной константе, в кругу, в границе которой как инварианта может «ходить на привязи», рассчитываясь на сумму переменных (вариаций), точно фиксированных на функциональных отношениях между вещами.
        Смысл возвращает свою многозначность, срываясь с привязи терминологической однозначности  и обретая свободу не от себя, а свободу для себя, для еще большего смысла, уже полного в понятии в качестве конкретно-всеобщего, а не абстрактно-общего термина. В термине смысл был бесчувственной буквой общего. В понятии смысл стал сверхчувственным духом всеобщего. В понятии он преодолел ограниченность рассудка и стал безграничным в чувствах, бесконечно чувствительным, связанным со всем, отзывающимся на все как на понятное или подлежащее пониманию сущее. Это и есть философский или метафизический смысл понятия. В понятии смысл становится для себя понятным. Поэтому смысл становится смыслом не столько слова, сколько явления идеи мыслью в слове. Идея находит себя понятной мыслью в понятии. Таков смысл в философии как метафизике.

        Философия: философская мистика, метафизика, философская наука и «научная философия», учебная (вульгарная) философия, идеология (софистика). Есть философия в том, что выше, глубже и шире философии. Это мистика. Но есть и мистика самой философии. Есть мистика в философии и есть философия в мистике. Это «философский верх», вершина философии.
        Есть «философский центр». Это чистая, первая философия или метафизика.
        Есть и «философский низ». Еще не ноль, но бесконечное движение к нему в «научной» философии и удалении от него в философской науке.
        Есть еще не сама философия, но ее всеобщее, публичное, народное  употребление. Это вульгарная или учебная философия не для философов, а для не-философов. Короче говоря, это философия для народа.
        И, наконец, есть философия для начальства, для власти. Это софистика или идеология. В ней меньше всего философии. Самой философии в ней нет, это «ноль-философия». Но в ней встречаются философские слова, которые употребляются уже в не философском смысле. Это философия не верха, центра и низа, а  философия в бок, вернее, философия побоку.
        Начнем рассмотрение философии с нее самой, с метафизики. Что такое метафизика. Это и есть сама философия, для которой едино, что мысль, что то, что в мысли. В этом заключается основной философский принцип – принцип единства мысли и реальности, мышления и бытия. Метафизикой могу заниматься только философ, если под философом понимается мыслитель, у которого есть хотя бы свои мысли, но лучше, чтобы были не только мысли как следствия, но и их причины – идеи. У такого философа, рано, если он прирожденный, естественный, данный философ, философ по рождению, или поздно, если он культурный, заданный философ, философ по призванию, появляется своя собственная философия.
        Только такой философ-мыслитель может полноценно заниматьсяя философской наукой, то есть, изучать, исследовать чужую философию, философию других философов. Иначе, если сам он не будет философом, то как он сможет исследовать чужую философию, с какой точки зрения, если у него нет своей собственной?! Но зачем ему изучать чужую философию, когда есть своя? Неужели ему не жалко своего времени на чужое дело? Поэтому, как правило, настоящий философ занимается философской наукой, если у него мелкая, неполная философия, которую можно или нужно, следует занять, наполнить чужой философией.
        Когда не-философы занимаются философией, не имея своей философии, то они заняты  чужой философией, например, философией своего учителя-мыслителя. Это уже не философская наука, а «научная» (исследовательская) философия. Значит, они исследуют тексты и мысли вместе с идеями и понятиями в них по готовому шаблону работы ученых других специальностей, которым не обязательно быть своим собственным предметом или подобным ему (как ученик учителю). В других науках это работает, ибо там не нужно делать свою науку, когда есть общая по предмету и методу наука для всех ученых специалистов.. Если ученый в обычной науке добивается искомого результата, то он становится правильным, общезначимым, как правило, для всех ученых. Эти ученые философы строят философию не по ее всеобщему предмету, по смыслу, который имеет даже ложь и сама бессмыслица, но по кальке с языка науки. Они упражняются в языке ибо другой материальной предметности не располагают.
        Напротив, философские ученые, занятые философской наукой хоть работали над мыслью, пускай чужой, но мыслью. Правда, такие ученые в философии уже почти перевелись. Но место мысли пусто не бывает. Его забили, застолбили словами ученые философы, наученные горьким опытом искать смыслы не в мыслях, но в словах, как позитивисты, в делах, как прагматики, в практике, как марксисты, сводя идеи к мыслям или «выводя их в люди».
         Какая же философия осталась в настоящем?  Не-живая философия прошлого в качестве интересного артефакта  для любителей древностей, занимающихся антикварной историей. Либо не-живая философия прошлого для мемориальной истории в качестве учителя жизни для поучения учеников. Это так называемая «учебная философия». Она предназначена для студентов в качестве вульгарной, массовой философии. Для чего она нужна? Для памятного поучения. В ней нет жизни, но есть общее место для упражнения ума, его гимнастики, вос-питания и образования, а в последнее время для считывания в цифру..
          Есть еще идеология. Но с философской точки зрения идеология как софистика нужна не для становления человека человеком в мысли, а для для внушения публике, чтобы та вела себя так, как будет угодно, интересно власти. В этом заключается предназначение идеологии как софистики говорить такую правду, которая любит повторять про себя, что она правда и ничего, кроме правды.
        Наконец, есть еще мистика в философии. Это философия уже не размышления как рассуждения, а размышления как молчаливого созерцания, медитации. Но есть и философия в мистике. Это что такое? Это осмысление в понятии того, что является непонятым, но могущем быть понятным. Есть в мистике и то, что не может быть понятным, но есть. Здесь уже философия бессильна. Вот тогда работает философская мистика как исихия, как безмолвное созерцание.
        В принципе, любая философия, особенно метафизика работает со смыслом, потому что именно он становится понятным в мысли. С философской точки зрения важно в мысли увидеть явление идеи. Если это явление ясно и понятно, то философия имеет смысл. Этот смысл можно транслировать другому уже не как сам акт медитации, но его снятое, истолкованное понимание в понятии. Однако в философской мистике акцент делается не на понятии, как в метафизике и даже в теологии как ее части, а на медитации и на идее. Философская наука акцентирует свое внимание на системе понятий, в которой эти понятия «влачат жалкое существование» заключенных смыслов. Научная философия работает уже не со смыслами, а терминами, которые не исчисляет как числа, но выводит или на них наводит факты. Учебная философия занята философскими мнениями, то есть, не поиском истины, заучиванием прописных (за-писанных) истин. Идеология занята не понятием, но директивным внушением.
             
          История: история вещей, история идей, история людей. До сих пор была история вещей. Так, например, экономическая история – это история вещей (минералов или бумаги), производимых, обмениваемых и потребляемых людьми. В качестве таких вещей выступают люди тоже, например, ныне, как человеческий капитал. Это низменная история. Другой низменной, редуктивной (упрощенной) историей является политическая и военная история. Это история уже не вещных, но животных отношений между людьми. Это отношения господства и подчинения.
        Но есть еще и история идей. Такой историей идей является история философии, история науки, история искусства, история литературы, история мифа и религии и пр. То есть, история может быть историей того, что влияет на человека во времени. Влиять могут как идеи, так и материальные вещи.
        Но не было еще истории самих людей, ибо люди до сих пор зависимы от вещей, особенно вещей искусственных, технических, и в меньшей степени от идей, ставших в кривом зеркале сознания приземленных буржуев тенями вещей.

        Философия и идеология. Воспользуемся наукой, то есть, посмотрим на идейную ситуацию с научной точки зрения или беспристрастно. И что мы увидим в качестве факта, еще до намеренного выведения из принципов, идей следствий в виде подразумеваемых мыслей на мизансцене личного сознания? Мы увидим вытесненную на авансцену общественного сознания борьбу идей новаторов (авангарда) с консерваторами (арьергардом), на российском материале истории представленных в лице так называемых «западников» и «славянофилов». Какое они имеют отношение к философской борьбе идей? Никакого. Эта барская брань у нас, в России, выдавалось за явление философского развития или, на худой конец, событие философской инициации господ русских. Какое убожество. Взять хотя бы их рассуждения о России в качестве основного предмета мысли? Разве Россия – это всеобщее? Конечно, нет. Так где в этой господской сваре философия? Предметом российской забавы было не всеобщее. а особенное. В чем особенное выдают за всеобщее? В идеологии.
        Выходит, спор господ о судьбе России, о том, в какую сторону ее вести, - на Восток или на Запад, - породил русскую философию. Какая глупость. Конечно, мыслящие люди на Руси, не могли не задумываться о своем месте  на свете. Но какое это имеет отношение к самой философии?! Это имеет отношение к русским, но не к философии же. Философии нечего делать с Россией. Ей может заняться наука, которая имеет дело как раз с этим, с особенным, а не с всеобщим. Россия находится на Востоке. Взять хотя бы тех, кто живет на границе Запада, - поляков. Они считают, и на это у них есть культурные основания, что они располагаются на восточной границе западной территории. Кто становился господином на Руси? Тот, кто приходил на нее с Запада, кто двигался, шел на Восток. Для чего шел? Для того, чтобы найти себе место, подчинив местное население. Это подчинение называется «колонизация» и земли, и тех, кто на ней живет. Колонизаторы с Запада, в основном с польскими, а не немецкими фамилиями (последние появятся потом, во время второй, уже цивилизованной колонизации, проводимой, правда, варварскими методами, начиная с XVIII века), пробовали натурализоваться  среди местных, русских аборигенов, естественно, оказывая на них культурное влияние, «окультуривая» их на западный манер так, как они его понимали.
        Но русские территории осваивались не только колонизаторами (панами и баронами) с Запада. К ним адаптировались и те, кто шел с Востока, будучи завоеван уже русскими барами или став их вассалом.  Приспособившись к русским нравам, вассалы с татарскими фамилиями, а потом и с кавказскими корнями, стали приспосабливать, «прибирать к своим рукам» власть русских. Так появилось служилое дворянство не только из местных господ, но и из пришлых. Мало русскому народу терпеть своих «захребетников», желающих поживиться за счет государства (хребта, социальной пирамиды), так подавай еще чужих. Так вот, рано или поздно, не мог не возникнуть спор между господами с часто встречаемыми  фамилиями с польскими или татарскими окончаниями, как им лучше, удобнее «сидеть на шее» русского и других народов Азии, проживавших на территории Российской империи.
        У всех этих господ Российской империи уже прорезался голос и появилось сознание своей приобщенности к территории и живущему на нем народу. Но русский народ, как и прочие народы этой империи, безмолствовал. Его сознание еще билось в закоулках «темного» невежественного сознания. Поэтому российские господа решили воспользоваться благоприятной для них ситуацией и выдали свой господский интерес за интерес всего народа, выступили в роли так называемых «просветителей», которые стали «просвещать» народ, навязывать ему свое господское, властное, начальственное мнение, как на Руси лучше жить.  Как лучше жить: как на Западе или как на Востоке? В принципе, какая разница. Главное:  кому лучше? Естественному, тому о ком ведет свою поэтическую речь Николай Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Разумеется, лучше, хорошо жить господину, и совсем неважно какого рода и племени он будет. Вот в чем заключается ответ, в чем «соль» такого вопроса – вопроса чисто идеологического, властного и потому не имеющего к философии никакого отношения.  В этом суть, и какая разница в том, чтобы походить или на английского джентльмена, французского кавалера или на китайского мандарина, японского самурая. Разница, конечно, есть, но только она не философская, сущностная, умная, но художественная, эстетическая,  вкусовая. 
        Следовательно, идеологический спор между славянофилами, которые хотели «сидеть сиднем» и не хотели ничего менять, предоставляя всему течь по течению, как это принято на неповоротливом Востоке,  и западниками, возжелавшими крутиться как белка в колесе, как это заведено на суетном Западе, был гастрономическим спором о вкусе жизни. Какая жизнь вкуснее, аппетитнее: активная или созерцательная. Этот спор, конечно, мог подвести русских спорщиков к мысли, а не к языку, если бы они стали думать не о вкусе жизни, но о ее смысле. Но они ограничились языком, увлеклись публицистической болтовней, упустив момент пробуждения самосознания. Они думали не о том, как им думать самим, но о том кому подражать, - своим дедам и отцам, как это делали славянофилы, или чужим дядям, как практиковали западники. Само радение за народ в моральной проповеди мешал славянофилам понять, что выход на всеобщее, а не на общее, как это было у них, возможен только личным образом, а не должным образом и сословным нарядом. 
        У западников же можно найти склонность к деловой активности, интерес к сущему факту, а не к идеальному смыслу. Интерес фактологичен, результативен, ограничен ставшим позитивным. Кому подражали западники? Европейцам. Почему? Потому что искомый позитив уже был в Европе. Так зачем же выдумывать то, что уже есть? Достаточно это сделать у себя по готовому уже образцу. Так прагма, позитивный результат, на который работает дело ограничивает человека тем, что  есть теперь. Такое актуальное отношение к жизни через призму настоящего определяет человека наличным. Тогда как славянофильское любование стариной заставляет искать в настоящем не то, что не прошло, но уже пройдено.
        Эти чисто идеологические отношения с настоящим и с прошлым представляют утопическое будущее, в котором будет либо то, что еще есть, поэтому следует повторять повторимое, подражать ему, как это делали позитивисты-западники, либо то, что уже было, поэтому следует повторять неповторимое истории, то есть, не ее логику, но ее образ, образ народной жизни. Такова вообще идеология, которая либо повторяет архетипические «зады истории», путаясь в неповторимом прошлом, либо прикована к стереотипной повторяемости успеха в настоящем, либо, если нет успеха в настоящем и слаба память на прошлое, то есть надежда на ничем не обеспеченное - ни прошлым в памяти, ни уместным настоящим, - будущее в утопии.
        Идеология существует во времени. Ее проблема заключается в том, как быть своевременной. Так консервативная идеология славянофилов архаична. Чтобы такой архаике быть в своем репертуаре, следует акцентировать свое внимание не на том, что прошло в настоящем, а на том, что еще не прошло. Либеральной или актуальной идеологии западников нельзя забывать, что она одержима ставшим, поэтому следует помнить о становлении. Что же касается утопической идеологии, то ей следует найти место уже в настоящем, но в другом месте.
        Таких проблем нет у настоящей философии, если не путать ее с идеологией. Философия есть не учение об идеях, не заучивание их как прописных истин, но сами идеи, какими они являются не на фактах, а в мыслях. Философия не занимается применением идей на практике. Она занята тем, чтобы обеспечить их существование, их явление в мыслях, чтобы быть не просто в идеях, но понимать их, как самих себя. Например, чтобы быть Я, следует понимать, кто ты такой и что есть в тебе такое, что есть само по себе. Только так можно иметь в виду (в идее) вечное во времени. Это стало возможным в Российской империи только накануне ее падения в так называемый «серебряный век» русской культуры. Вот тогда у нас и появилась философия. Но вскоре, уже после революции, философия  «приказала долго жить», оставив нас наедине либо с неповторимым  прошлым в эмиграции в утешении теологией и мистикой, либо с утопией на том же самом месте в увлечении «пролетарской наукой» как научной идеологией.
 
        Религия, философия и наука. Обычно философию располагают между религией и наукой как ничейную территорию, которую можно приватизировать на свой страх и риск. И религия, и наука имеют свое дисциплинарное учение, границы которого можно обозреть невооруженным глазом, если находишься за церковной оградой или забором науки. Но выходя за их пределы сразу же теряешь определенную ориентацию. Так ты попадаешь в положение неопределенности, Те, кто часто находится в таком положении, называют его философским положением, местом, где находится философия. Поэтому часто те, кто не занимаются философией, не занимаются ей потому, что мнят, что у каждого своя философия, свое мнение. То есть, они обычно полагают философию мнением, а не знанием или верованием. Так как у каждого есть свое мнение, то поэтому по их не-философской логике мнения, замечу, мнимой логике, выходит, что у каждого есть своя философия. Но если сколько мнений, столько и философий, то зачем их изучать, если у тебя уже есть твоя, «доморощенная» философия? Логично, но только при условии, что философия есть одно мнение. Такое мнение о философии как мнении, то есть, мнении мнений, складывается у большинства людей, спроси их, что такое философия. Но как понять мнение мнения. Что это такое не по названию, а по понятию? Это понятно, Нет. Мнение мнения как мнение о мнении и мнениях? Что такое мнение? Скорее всего, это то, что мне свойственно, что именно мне мнится, мной имеется в виду. Выходит, философия является тем, что мне представляется? Или она является тем, что мне являет то, что может являться для меня? Так философия есть то, что является, или то, что являет явленное, само себя или являемое, чем является? В мнении мнящий человек являет самого себя кем-то и чем-то. В отношении к самому себе он мнит себя мнящим. Но редко, кто отождествляет себя с собой во мнении, потому что мнением он пытается показать не отношение к самому себе, к тому кто мнит,  но к тому, что он мнит, и более того, о чем он мнит. Точнее, его волнует отношение к тому, о чем он мнит что, имеет мнение. Другими словами, его интересует не сам предмет мнения, его объективное содержание, но субъективное отношение к нему мнящего. То, что оно субъективно, делает это отношение осмысленным, значимым для него. И все же, интересно, что является верным, истинным в таком определении, если не самой философии, то, во всяком случае, мнения?
        На первый взгляд, философия похожа на мнение, конечно, не всем своим составом, но суждением. Философское суждение есть суждение, правда, не мнящего, но выносящего суждение. Оно не может не быть субъектным, личностным. Но является ли оно обязательно субъективным, личным? Да, если только под субъективным мы понимаем то, что имеет отношение от себя и в смысле того, что я думаю, а под личным понимается, что думаю я сам, самостоятельно, без чужой помощи и подражания кому-то, например, учителю. Конечно, суждение может быть пристрастным, но вряд ли тогда оно будет философским. То есть, философское суждение определяется самим предметом суждения, а таковым является, если оно философское, всеобщее. Причем определяется, что является вторым условием философичности суждения, лично через тебя, и тогда ты философ.
        Другое дело религия, в которой акцент делается не на мысли как явленной уму, мыслящему идеи, а на веровании как явлении веры сознанию верующего. Верование сродни мнению, ибо в нем не только нет мысли (кстати, мысль, бывает, появляется, но не из веры), как и в философии, но нет и знания, как в науке. Чтобы восполнить недостаток в знании, обусловленный познанием не непознанного как в науке, а принципиально непознаваемого в связи с потусторонностью (трансцендентностью) предмета веры (Бога) материальному миру, имманентной частью которого является человек как материальное (органическое или биологическое, то есть, живое и общественное, то есть, живущее в обществе, общении и работе с подобными себе существами) тело. Но у человека есть душа, с которой сообщается потусторонний Бог посредством ее тела. То, что невозможно человеку, возможно Богу, ведь душа Ему имманентна как Духу, а тело имманентно как Творцу. Поэтому человек пытается понять Бога как Творца, изучая его творение – природу и самого себя как образ (душу) Духа и подобие (в творении) Бога-Творца. В творческом деянии человек уподобляется Богу. В этом смысле занимаясь служением Богу он творит Его представление в предметах культа. Этим религия напоминает нам сакральное (священное) искусство.
        Значит, в искусстве есть нечто такое, что приближает человека к Богу. Так что приближает? Тайна, которая досталась искусству по наследству от магии как священнодействия и мифа как его изображения в слове, в сказе (сказке).  Эта тайна есть в культе. Она есть в самом творении, в человеке от его Творца. Ее чувствует человек шестым чувством – интуицией. Чтобы понять то, что дается ему интуитивно как данность в качестве веры, человек работает с ней в качестве верования. Верование – это то, в вере, что доступно познанию. Так одна человеческая способность как способ существования в мире - вера  - интуитивно удостоверяет другую способность – разум – в том, что у них один исток. Разум уже не интуитивно, непосредственно в чувстве, а дискурсивно в рассуждении и исчислении при помощи слов и чувств пробует разгадать загадку их истока – их происхождения в качестве творения Творца. Разумное толкование, посредством которого понимается данное верой уму, составляет теологический порядок или религиозное вероучения. В нем, в теологии как учении о Боге, содержанием которого является сама вера, излагается в логическом порядке терминов то, как следует правильно верить. По ходу изложения дается описание того, в Кого верят, как может верить тот, кто уподобляется в вере Творцу как Его творение. В этом культовом смысле человек как верующий настолько точно может дать описание предмета веры, насколько в Него верит. Следовательно, точность описания в Священном Писании и толкования описанного в предании, в теологии как науке о Боге зависит от верности религиозного писателя и теолога, вдохновленных на это Богом как Духом. 
        Поэтому в религии то, что непосредственно, интуитивно опознается, узнается верой как непознаваемое, затем уже в словах толкования растолковывается умом в качестве познанного. Человек знает Бога, но не непосредственно, а опосредствованно через творение и себя как его «венец». Что же можно знать непосредственно, интуитивно? Если предметом непосредственного знания является Бог, то можно знать только то, что в него следует верить, чтобы в нем найти спасение после смерти, уже не в этой жизни, но в иной, о которой можно судить толькуо по образу этой жизни. Если же таким предметом является уже не Бог, но природа и сам человек, то их можно изучать науками о природе (естественными и точными науками) и о человеке (гуманитарными и общественными науками). Но следует помнить, что тайну человека как образа Бога, тайну его души нельзя объяснить телесными причинами, ибо Бог как основная причина ее происхождения как воплощения в тело является бестелесной, бесплотной причиной. Бог как Дух является идеальной причиной появления души, понятной только идеально, лишь в идее мысли, мысленным образом, понятным в качестве смысла, осмысленным образом в слове, уже доступном чувствам.
               
        Мифология, искусство и наука. Сначала существовала одна мифология, когда человек жил в сказке и сказкой. Затем, когда сказка перестала походить на сказку, на саму себя, он обнаружил себя в искусстве. Он продолжал творить сказку, но прекратил жить в ней. Почему? Потому что то, что он творил, сочинял, изобретал в качестве представления перестало походить на то, что было представлено, на представленное. Разделение жизни на ту, которую представляешь, и ту, которую ведешь, вызывало у него в жизни дисгармонию и требовало для восстановления равновесия, гармонии разделения в занятии. Так одни люди стали заниматься искусством, представлением, другие занялись наукой, изучением. Поэтому искусство посвящено тому, что может быть представлено представленным в виде взглядом, в звуке ухом, в ощущении вкусом, в запахе обонянием (нюхом), в чувстве осязанием. Наука же изучает по явлению то, что является скрытым от чувств, но что открыто разуму в общей форме рассудка в качестве закона как причине, за которой следует явление доступное чувствам.

        Судьба, предназначение и свобода творчества. От судьбы не уйдешь. В нас есть то, что дано и то, к чему мы предназначены. К чему же мы предназначены лично? К тому, чтобы быть свободными в творчестве. Нам дана свобода, которой мы можем творчески распорядиться. Что значит «творчески»? Это значит быть расположенным к тому, к чему заблагорассудится. То есть, во всем находить место для себя, если оно уже не занято другим, для своего участия. Во всем прочем, если не принимать в расчет случайность, действует то, что можно назвать судьбой, которая бережет до поры до времени человека, предоставляя ему возможность показать себя.
   
        Место еврея среди других людей. Когда мы касаемся таких скользких тем, как тема об еврее, то следует быть осторожным, чтобы не поскользнуться на ней.  Потому что, как сказал один еврей, бывший лекарь, а ныне исполнитель кабацких песен, «вокруг одни евреи». И только скажешь что-нибудь не то, что евреи хотят услышать, так они все разом обидятся на тебя, обозвав антисемитом. Кстати, для сравнения можно взять русских. Есть один еврей, который не часто поет, как соловей, что он еврей, но он часто критикует русский образ жизни и веры. Однако русские особо не обижаются на него за это. Почему? Потому что он умно критикует их не с точки зрения еврея, а с точки зрения европейца, ибо у него не отнять европейского образа выражения. Они это понимают.
        Однако вернемся к евреям. Не то, что они вокруг, но с ними ты не можешь не встретиться там, где ты находишься, так что у тебя невольно закрадывается сомнение, а русский ли я, может быть, я тоже еврей и не знаю, не догадываюсь об этом? Почему у меня складывается такое впечатление? Может быть, такое впечатление передается по контактной цепочке от человека к человеку? Причем понятно, что, несмотря на то, что евреи есть, если не везде, то во многих местах, где есть люди, их меньшинство, и они держатся друг за друга, чтобы сохраниться в таком качестве.
        Теперь мне становится понятным это впечатление. Тот, кто силой обстоятельств отбивается от коллектива, и чувствует себя в меньшинстве, вызывает у других подозрение, а не еврей ли он. Это не означает, что он еврей, но он чувствует себя в положении еврея. Евреем становится тот в таком положении, кто начинает родниться, сближаться с такими же, как и он. Причем другие тогда  опознают тебя в качестве еврея, когда с этой отметиной, маркировкой ты рождаешься. Чтобы избежать случайности попадания в цепочку, в которую тебя подобрали в качестве звена необходимо повторное рождение. Оно сделает  встроенность в генетическую последовательность как последовательность происхождения непрерывной, закономерной длительностью рода. Так складывается судьба врожденного еврея, а не того, кто приобрел положение еврея или оказался в еврейском состоянии души. Чтобы быть евреем необходимо не только состояние души, но и материальное состояние еврея, в котором намертво закрепляется душевное состояние как в закрепителе или в бетоне. Только тогда твоя обособленность в некоторую корпорацию и твой материализм будут не случайными чертами, которые сотрет время, но сущностными качествами еврейского образа жизни и мысли. Теперь мне понятно и то, почему евреи называют не-евреев «гоями». Похож не еврея тот, кто изгой среди своих. Евреи боятся быть такими. Поэтому, называя не-евреев «гоями», они хотят убить сразу двух зайцев, отделиться от изгоев, от евреев понарошку, а на самом деле из не-евреев, и одновременно, самим выделиться среди всех остальных, а не быть выделением остальных.
        Несмотря на то, что время рассеяло евреев по всему миру, в последнее время они собрались в одном месте. Но что им помогло сохраниться в истории? Рассеявшись, они слились с другими. Но не для того, чтобы стать другими, а для того, чтобы остаться прежними. Они объединяются друг с другом, чтобы обособляться от других. Они «разумные эгоисты». Для чего они собираются? Для того, чтобы отличатся от других, представляя им себя в качестве избранных. Избранных кем? Самим Богом. Теперь понятно, что помогло им сохраниться, - их вера в то, что они избраны Богом для спасения.
       Так они понимают себя для себя, среди своих. Но продолжая развивать этот принцип внутри себя как рода, они разделяются друг с другом, спорят, настаивая на своем первородстве, противопоставляя свой уже личный эгоизм эгоизму другого еврея. Поэтому евреи ссорятся друг с другом. Чтобы их примирить нужен закон на все случаи жизни, нужна Тора для всех евреев, для всего народа. А вот для «посвященных» (так сказать, «еврейских масонов», клонов Агасфера), которые «равнее равных», естественно, нужна Кабала, в которой они будут держать всех прочих евреев в неведении относительно того, как лучше всего использовать их в своих интересах. «Посвященный» – это хитрый еврей. Так как все евреи умные, за редким исключением «посвященных», то они, разумеется, догадываются о том, что думают и делают «посвященные». Но евреи делают вид, что не догадываются о делах «посвященных», делая свои дела. Так кто кого обманывает: «посвященные» евреев или евреи «посвященных»?! И все же «посвященные», управляют евреями, а не, наоборот, евреи «посвященными».
        Но как понимают евреи свое положение среди не-евреев? Именно так, как они это внушили христианам, то есть, евреям из не-евреев. Что они, евреи как уже не иудеи, а христиане, первые среди равных им христиан. Почему так? По существу, это так, потому что христиане произошли от иудеев, а по Писанию так говорил Иисус, правда, не об евреях и не евреях, а, наоборот, о христианах и иудеях, которые в его время были евреями. Но потом то христианами стали, по преимуществу, не-евреи, как обрезанные не наружным органом, но внутренним, сердцем. Что получается? Что евреи как иудеи, само собой, по их Закону и Пророкам, будут спасены (про других и речи нет или речь идет о том, что прочие будут прокляты Богом). В случае же евреев-христиан выходит, что они будут первыми у Бога, тогда как все прочие второстепенными. И здесь дает о себе знать генетический принцип первородства. На самом деле это не духовный, а вполне материальный принцип, что говорит о врожденном материализме евреев, которые даже в духе являются материалистами. Евреи не знают Бога как Дух, но знают его как Творца и Спасителя. Но что выходит по евреям с Богом как Творцом и Богом как Спасителем? Про Бога как Дух можно и не говорить, ибо Его представление в этом качестве в Писании является материалистическим.
        В лучшем случае, Бог как Дух есть живой дух, который нуждается в воплощении, в материализации в той же мере, в какой материальное нуждается в рождении. Поэтому в еврейском Боге духовное сводится не к тварному, а к творящему, но творящее так или иначе обусловлено тварным и сотворенным. Творя из тварного сотворенное Творец Творит Себя, конечно, не как сотворенное из тварного, но как Творящее из Не тварного. В Не тварном нет связи с тварным по сущности, и поэтому частица отрицания не соединена дефисом с существительным, пусть даже это существительное не существенно по своему содержанию. Но эта связь есть по действию, по энергии творения. В этом смысле евреи полагают себя образом Творца, ибо Он сохраняется в них до тех пор, пока они делают то, что ему угодно как Творцу, пока они творят, реализуют свои цели в подручном материале, пытаясь быть похожими на Него.
        Следовательно, они могут быть спасены Им только в результате своих трудов. Конечным результатом творения является спасение. Кого? Тех, кто уподобился Самому Творцу, кто спас себя, то есть, Я как результат подражания Богу в Творении. Он не сам спас себя, но с помощью Бога. Так почему же спасутся только иудеи или среди христиан первыми евреи? По еврейской логике следует потому, что именно они добиваются результата, успеха, успевают прежде других. Добивается успеха тот, кто считает других равными себе не по рождению, а по средству, то есть, что не только других, но и его самого можно использовать. Однако по рождению он первый и поэтому первым может добиться успеха. Он может поделиться с другими успехом, если не является жидом, но всегда напомнит им, кому они должны и что долг платежом красен. Такой у них и Бог. Трудно в нем разглядеть альтруиста. Но это и понятно. Евреи выжили и живут лучше других или не хуже благодаря не альтруизму, благодарности, но разумному эгоизму. Это не означает, что среди евреев (как и внутри других этносов) нет альтруистов. Они есть, но не благодаря тому, что они евреи, а благодаря тому, что они лично люди. Что означает словосочетание «лично люди»? То, что, само собой и самим собой, человек есть человек. Не понятно. Это загадочное определение становится понятным, если под «само собой» понимать не естественное, а сверхъестественное, божественное, духовное (Духом), которое проявляется не в общем (в еврее, в русском, в индусе и пр.),  а  в личном, самом себе. Необходимо быть лично, в идее, не просто сознательно, а самосознательно, чтобы не быть случайным альтруистом, великодушным из желания, по капризу, стечением обстоятельств.
        Так какое место занимает еврей среди других людей? Свое собственное. То есть, ему следует впереди еврея поставить себя как человека, показать другим, каким должен быть человек, если он хочет быть не только евреем, но еще и человеком в своем собственном лице.  В этом заключается его задача как человека, а не еврея. Исходя из того, как он решит ее, он найдет себе такое место, которое будет иметь для него значение. Важно понять, что судьба человека не исчерпывается, не измеряется его происхождением. Например, еврею дано быть евреем. Его происхождение есть то, с чем нужно работать, чтобы стать человеком. Если ты ограничишься тем, кто ты есть не благодаря самому себе, а благодаря своим предкам, то ты не станешь универсальным существом. Для того, чтобы быть человеком совсем не надо отказываться от своего рода и народа. Даже, напротив, надо быть частью определенного народа, чтобы использовать эту часть, а не другие части, для знакомства с тем, что есть во всех частях. Просто тебе ближе через себя, если ты развит, или хотя бы через свое родство добраться до сердцевины, до самой сути. Евреи, и не только они, эту суть нашли в своей богоизбранности.
        Только если подумать, эта избранность или есть у всех, или ее нет ни у кого. Если ее нет, то зачем с ней носиться как «с писаной торбой»? Если она есть, то, опять же, из кого выбирать? Как можно выбирать из всех и выбрать всех? Такой выбор равен не выбору. Он излишен и бессмысленен. Разве бывает выбор без исключения? Бывает, если выбирать по очереди. Если так понимать «первых среди равных», как избранных по очереди согласно процедуре без окончательного исключения. Бог может выбрать всех. Но люди так не могут выбирать. И поэтому они приписывают Богу не только свою силу, но и свою слабость, чтобы сделать Его зависимым от себя.  У них обязательно есть исключения из общего списка, есть «козлы отпущения». Трудно среди таких жить. Среди них настоящий человек обязательно попадет в исключения и будет принесен в жертву как «козел отпущения»: «Пускай один человек пострадает за свой народ, чем весь народ пострадает за своего человека». Тем самым он как исключение подтвердит эффективность действия правила разумного эгоизма: «Не забывай делать в первую очередь для себя то, что ты делаешь для других», то есть, «Не забывай о себе, когда думаешь о других».

        Медитация и сновидение. Обычно медитацию как способ или образ концентрации внимания на себе противопоставляют сновидению как рассеиванию внимания, неспособности сосредоточиться на себе. «Быть внимательным» как состояние сознания противоположно другому состоянию – «быть рассеянным». В чем же проявляется их взаимным противоположность? Естественно, во внимании. Что означает внимание? В-нимание как введение в то, что является по-ниманием. Без внимания нет и понимания. Быть внимательным – значит внять, быть внятным, способным внимать, осваивать, чтобы понимать. Быть внимательным – это быть готовым внять, чтобы принять и признать, следовательно, знать. Знать и понимать то, на чем ты собрался, смял себя в смысл Я.
        Медитация не как инструмент познания, как средство концентрации внимания на любом предмете или предметности, на чем-угодно, но сама по себе (в себе) и для себя нужна для себя, то есть, человека как Я. Человек внимает, вслушивается, прислушивается к самому себе, к своему Я как внутреннему голосу, узнает и знает себя как Я, а не другой, иной, чем Я. В этом смысле, смысле самопонимания и самопознания, медитация как состояние сознания есть такое состояние сознания, в котором сознающий не просто сознателен, он самосознателен. Он сознателен благодаря самому себе. Поэтому медитативное состояние сознания есть состояние уже не просто сознания, но самосознания. Но медитация – это не только состояние сознания на пределе самого себя, но и способ введения себя в это состояние сознания. Это структура сознания как то, что держит тебя в состоянии самосознания, сознания себя. И что держит? Само сознание. С помощью чего? Разумеется, мысли. Мысль, точнее, мыслью как чем-то (quod) держится сознание в сознании, в себе для иного и для себя у себя и у иного. Поэтому медитация есть размышление. Так она как слово переводится на русский язык с латыни. Медитируя, мы размышляем, мыслим, думаем. Мы можем размышлять, медитировать на любом предмете, включая саму медитацию или медитирующего, то есть, самого себя.
        Возьмем так называемую «восточную медитацию», например, индийскую «дхьяну» или китайскую медитация пустоты («зуованг»). Такая медитация, особенно в «шавасане» (позе «лежа на спине») в йоге-нидре (йогическом сне) Свами Сатьянанды, напрягает ум не для напряжения, для перенапряжения, а для расслабления, для того, чтобы лучше расслабиться. Естественно, что медитация на пустоте, опустошает сознание человека. Трудно удержаться в пустоте сознания от собственного опустошения, от сознания самого опустошения. За что держаться в пустоте? За пустоту?! Поэтому медитирующий, окончательно успокоившись, освободившись от волнения мысли и чувств, снимает напряжение воли и погружается в состоянии сна в безмолвии. Лучший сон – это сон без сновидений, без волнений как радости в счастливом сне, так и печали в кошмаре. Выходит так, что размышляющий созерцает пустоту, то есть, само созерцание. Однако созерцать само созерцание, видеть то «что» (предмет), что стало «как» видения, совершить перенос внимания с предмета медитации на саму медитацию, увидеть невидимое, трудно. Неизбежно от сверхнапряжения появляется слабость сознания, и оно забывается, становится бессознательным, без себя. Мыслитель, размышляя, раздумывая, раздумывает думать, раздумывается, разоблачается как мыслитель, мысленно развоплощается. Где же он оказывается? Во сне. И что означает сон в этом смысле развоплощения? Он является образом смерти как перехода от инкарнации (воплощения) к реинкарнации (новому воплощению), «пере-воплощения». Вот это «пере» и является переходом от одной жизни через смерть к другой, иной жизни. Какой будет будущая, загробная жизнь представляется спящему, своей пассивностью в сновидении претерпевающего воздействие, как медиум,  а не активно действующего самостоятельно наяву в обычной жизни.

        Учитель и ученик, ученый. Учитель – это тот, кто учит, учит учению. Ученик – это тот, кто учится, учит учение. Ученый – это тот, кто научился, научился учению, учел учение, знает его. Но знает ли он себя знающим учение и может ли он сам учить других, учить учению? Не факт, что может. Он может научить других, если сам научил себя, а не его научил другой, иной, чем он. Он может научить не по учебнику или инструкции своего учителя, но на своем собственном примере, как он лично научился такому учению как своему произведению (артефакту).
    
        «Управляемый хаос» капитализма. В последнее время, в конце XX века и в начале XXI века, получила известность теория «управляемого хаоса», которая описывает модели управления обществом, людьми, находящимися в состоянии хаотизации общественной жизни или введенными в это состояние. То есть, в действительности есть в общественной жизни людей то, что эта теория описывает на моделях. Хорошо. Но можно ли допустить, что сам капитализм как общественная система является «управляемым хаосом»,  если понимать его как социальный порядок, периодически рождаемый, точнее, рождающийся, воспроизводящийся из социального хаоса? Если допустить, то судя по тому, в каком состоянии находится капитализм, можно утверждать, что он не столько развивается, градирует, повышая степень своей организованности в качестве организации как третьей (расширенной, синтетической) стадии развития порядка, после агрегации в неживой природе и органичности в живой природе, сколько деградирует, то есть, наоборот, уже из сужающего порядка обращается в расширяющийся беспорядок, хаос рассеивающейся  социальной (разумной) материи, излучающейся после социального взрыва во вне в виде потока негативной энергии.

        На тебя лично всем наплевать. Ну, и что! Прими это к сведению как должное: так и должно быть. Главное, что тебе лично не наплевать на самого себя, тебе и Богу! Глупы те кто обижается на людей, что им все равно, что лично творится с тобой. Если ты женщина, то им нужно твое тело, чтобы владеть им, а не твоя душа, если ты мужчина, то им нужно твое плечо, чтобы на него опереться, спрятаться за тебя как за каменную стену, а не ты лично, не твое Я. Не обращай внимание на то, что не обращают внимание на тебя. Радуйся: наконец, они оставили тебя в покое, и ты предоставлен самому себе. Нет в жизни счастья. Так зачем ты стремишься к нему? Ты глупый? Только глупые стремятся в жизни к тому, чего в ней нет. Это обман. Но что тогда в ней есть? Покой и свобода, как сказал поэт.  Но горе тебе, если ты кому-нибудь нужен, - он или она обязательно сядет тебе на шею и будет суетливо  погонять туда, куда нужно ему, а не тебе. Они будут мешать тебе заниматься самим собой. Не будет тебе тогда ни покоя в беспокойстве, суете чужих дел, ни свободы в зависимости от других. Нет худа без добра. Добро в помощи самому себе. Стань самим собой. Вот станешь, тогда и помогай людям, стань для них примером, чтобы не ты, а они старались быть такими же, как и ты, самостоятельными, свободными и великодушными, не похожими на прежних себя, обычных, обывателей, ничтожеств. Старайся быть не похожим на других, но похожим на себя. И не гони гусей, не подражай людям, как обезьяна. Как только станешь самим собой, так обретешь искомый покой и свободу, - будешь спокоен в суете вокруг и свободен в заботе о них без всякой озабоченности. Если нет близости, то само отчуждение может сослужить тебе не плохую службу.

        Старатель. У тебя нет талантов? Радуйся тому, что тебе не досталось даров, что они есть у других. Но не жди с моря погоды, - не жди того, что талантливые люди поделятся плодами своих талантов с тобой, - не дождешься. Может быть даже хуже, чем тебе. Так есть такие талантливые люди, которые относятся к дарам, которыми одарены, как к тому, что им даром не нужно. Вот таким, а не тебе, на самом деле, а не понарошку, как тебе, всех хуже. Они, неблагодарные, будут прокляты. Именно о них говорил Иисус, что не будет прощен тот, кто возводит хулу на Дух, пренебрегает Его даром. У тебя тоже есть дар. Этот дар есть дар пустоты. У тебя ничего нет. Для чего? Для того, чтобы себя наполнить трудами, своим собственным старанием. И тогда ты будешь всем обязан самому себе. Само собой, то есть, в твоем случае, благодаря тебе самому, твоему старанию ты станешь чудом, даром людям. Ты достанешься им даром, ведь тебе ничего не нужно по существу твоему, по твоей природе, так как ты пуст. Старайся, тогда станешь полным, совершенным, пока сам совершаешься, становишься самим собой.

        Почему доброму человеку смерть не может сделать ничего плохого. На первый взгляд, не надо было бы бояться смерти только при одном условии, - если бы ее не было. Разве можно бояться того, чего нет?! Но она есть. Если она есть для того, человека, который умирает, то он не может не бояться смерти. Правда, он может сделать вид, что не боится ее. Но это только вид, явление того, что нет страха смерти нет. Подмена явления не устраняет сущность. Но умирающий боится смерти только пока еще не умер и жив. Как только он умрет, так вместе с ним умрет и страх смерти. То есть, страх смерти не вечен, а конечен. Потом, после смерти, ничего не будет. Для всех. Сначала для всех по отдельности, пока, наконец, для всех разом, когда до последних дойдет очередь. Но к тому времени для всех, кого нет, это будет все равно. Все потеряет свой смысл. Этого всего не будет. По сравнению с тем, что человека не будет, то, что он был или есть сейчас, становится бессмысленным. Значит, что-нибудь имеет смысл только строго в рамках времени, соразмерного осмысляющему человеку. Потеря соразмерности приводит к бессмыслице. Смерть имеет смысл по отношению к жизни умирающего в качестве единственной возможности, исключающей все другие возможности. После его смерти ни она, ни жизнь не имеют смысла для усопшего. Но они имеют смысл для тех, кто его лично знал или знает то, что он оставил после себя.
        Другое дело, если допускать жизнь после смерти для покойника. Причем если загробная жизнь есть жизнь в аду, где вечно страдают покойники, то им не позавидуешь. Допустим, что это так. Тогда почему это так? Конечно, представление жизни после смерти является ложным, так как строится на материале жизни до смерти. Получается, что жизнь после смерти является отражением жизни до смерти, образом действия, точнее, следствием образа жизни покойника. Ограниченное материальным миром сознание человека ищет продолжение жизни после смерти и находит возможное объяснение существования  такого продолжения в причинно-следственной зависимости, предполагая наличную жизнь в качестве причины, а жизнь после смерти ее следствием.
        На Востоке даже существует доктрина о перевоплощении как полного возвращения человека в тот же мир, только в другом виде. Мир остался  тем же, только после смерти изменилось в нем место человека. Изменение места человека связано с прежним образом его жизни. Другой, более распространенным учением о жизни человека после смерти является учение о другой жизни в другом мире. Тот же самый человек будет расплачиваться за свою жизнь.
        Выходит, в доктрине о перевоплощении смерть изменяет человека таким образом, что только для него мир изменяется. То есть, тот, кто умер, продолжает жить в том же самом мире, что и до смерти, только после смерти мир представляется ему другим, как если бы он стал другим существом.
        Напротив, в доктрине авраамических религий мир меняется для всех людей, но сам человек, представляющий другой мир, не меняется, точнее, не меняется его взгляд на него.
        Как в той, так и в другой доктрине, речь идет о сознании человека. Только в учении о перевоплощения оно будет пустым, беспамятным, а в учении о жизни после смерти оно будет все или почти все помнить о прошлой жизни в другой жизни. Поэтому те, кто верит в свое перевоплощение (реинкарнацию), склонны полагать жизнь после жизни без смерти, ибо развоплощение – это для сознания (души) просто сон без сновидения, который «стирает» память о прошлой жизни (воплощении). .
        Верующие же на Западе верят в то, что после жизни есть смерть, которая отделяет прошлую (земную) жизнь от загробной (небесной или подземной) жизни. Другая жизнь уже не материальная, а духовная, райская для праведников или мертвая, инфернальная для грешников. Райская жизнь – это жизнь уже не в качестве человека, но ангела, которым становится праведник после смерти. Адская жизнь – жизнь живого мертвеца под землей, в стране мертвых. То есть, смерть полностью не уничтожает жизнь, оставляя «в живых» неподвластный ей дух. Дух вне телесной жизни имеет два качества: райское, ангельское и адское, демоническое.  В зависимости от того, какую жизнь ведет человек в земном мире (на «этом свете») он определяется для загробной жизни либо в рай, либо в ад: праведники живут лучше на небе (в раю) в духе, чем на земле в теле, грешники живут хуже под землей (в аду) вне духа, чем в теле, ибо там у них нет для опоры не только тела, но и духа, есть только душа, которая испытывает одни душевные страдания. В аду нет ничего, кроме страданий. На самом деле, в реальности, а не в глупом представлении невежественных людей, ад не существует отдельно от рая. Рай и ад – это одно и тоже место, которому нет места в нашем мире. Это место является раем для праведников, ставших ангелами, духовными существами из света знания. Но для грешников это место является адом, ибо в нем они сгорают в демоническом темном огне. То, что является светом для ангелов, становится огнем для демонов. Что в нем сгорает? Грех, с которым сжился грешник. Ведь после смерти от грешника ничего не осталось, кроме греха. Вот порок в его лице и горит адским пламенем.
        Поэтому не следует бояться смерти только тому, кто не совершает грехи в жизни. Догорает в аду только греховная жизнь, которая лежит во зле. Праведная жизнь сияет в раю светом знания добра без зла. Смерть разделяет добро и зло, свет и тьму, правду и ложь. В обычной жизни на миру они находятся в смешанном состоянии. Поэтому человек должен дорожить доброй жизнью. Она вернется ему сторицей в раю без всякой примеси. Тот, кто не дорожит жизнью в добре, тот получит зло после смерти, то есть, смерть обернется для него злом. Доброму человеку не следует бояться смерти, ибо она обернется для него лишь добром, то есть, тем, чем он жил, по преимуществу, в этой жизни.

        Культурный дикарь. Николай Александрович Бердяев в своей «Философской автобиографии» сравнил русского интеллигента, который в его лице натурализовался сначала в Германии, а потом во Франции, с европейским интеллектуалом не в пользу последнего. Будучи сам только наполовину русским по отцу, конкретнее говоря, родом из знатных казаков с татарскими корнями, он наполовину, по матери, был французом. Причем, каким еще французом: из аристократов. Но даже он чувствовал себя дикарем в мыслях, ибо думал так, как думал сам и так же говорил, как думал. Цивилизованные французы и англичане уже не умели думать так, чтобы думать, невзирая на других, но думали обязательно так, как думали авторитеты мысли и выражали авторитетные мысли как если бы они были отзвуками, резонаторами мудрых мыслей великих людей. То есть, они уже не умели думать сами, а только рефлексировали относительно того, как это сказано у классиков мысли, в культурном (вареном), а не сыром виде прямо из головы. Из головы не прямо, но обязательно через инстанцию слова с чужого голоса. Последним из европейцев, кто имел дерзость, просто наглость думать, как взбредет в голову, был немецкий варвар Фридрих Ницше. 

        Маркс, Энгельс, Ленин. Если Маркс еще сам занимался философией, имея перед собой младогегельянцев и Фейербаха, которым своеобразно подражал, выворачивая шиворот навыворот философию их патрона (Гегеля), то Энгельс имел более широкий круг общения с философской братией. Однако в философии он остался подражателем Маркса. Его «философия» не самостоятельна. Он стал первым эпигоном Маркса, наиболее близким ему, его зеркальной копией, вещью не творящей, но сотворенной гением Маркса. Тогда как Ленин уже был даже не подражателем Маркса, но его эпизодическим учеником в философии. Ленин понял, что без философии Гегеля, его Логики ему не понять политическую экономию Маркса, изложенную в «Капитале». Поэтому Ленина можно назвать не учителем философии для пролетариата, каким был Маркс, которому было чему учить своего подражателя Энгельса, но его своенравным учеником, совершившим ревизию марксизма Энгельса. О самой политической экономии Маркса говорить не приходится.

        Философия и мистика. То, что мистика схватывает непосредственно, прямо из самого источника откровения, для чего у мистика есть бессознательное, то философия извлекает из философа, из его сознания как отражение, спекуляцию, идею откровения. Эта идея узнается, опознается философом как мысль, которой ему является идея. То есть, откровение духа истолковывается философом опосредствованно через его мысль, которой он понимает идею. Дух является в мысли мыслителя как идея. Но он опознается, узнается философом, тогда как мистик прямо слышит звон духа в своих ушах и отвечает ему вибрацией своего тела. Он слышит звон, да не знает, где он, ибо звон звучит везде, расширяя сознание мистика до размеров бессознательного, в котором теряется.
        И все же в философии можно найти мистику, тайну.  Только это будет мистика, тайна не бессознательного, но самого сознания, того, что можно назвать тайной мышления, тайной мысли. Для людей, не ведающих философию, такой тайно может быть тайна мысли в мысли, в самой себя для себя, для самосознания, ибо они ведают только мысли о чем угодно, но только не о них самих. Но что может быть неведомым, немыслимым в мысли для мыслящего человека? Может ли для мыслящего субъекта то, что он мыслит осмысленным, быть, тем не менее, неведомым, незнаемым, непознанным и даже непознаваемым? Может, при условии, что он полагает мыслящим себя и в том, что он знает, и в том, что он не знает. Помимо этого тайной может быть и то, что все может быть осмысленно, даже незнаемое. Именно эта несообразность мысли знанию, явная бессмыслица в самой мысли может быть тайной. В самом деле, как можно осмысленным образом думать о том, что не знаешь? Тайна приоткроется, если уточниться, что именно является незнаемым, непознанным или непознаваемым. Ведь осмысленным является вопрос о том, что мы не знаем. Не знаем чего? Например, того, о чем спрашиваем. Мы знаем то, что является предметом вопроса, но то, чем он является как ответ на него по своему содержанию.
      
        Сократ как коуч. На днях мне друг сообщил по большому секрету, что Сократ был первым коучем. Это почему? Да, потому что он умел задавать вопросы. Но Сократ задавал не просто вопросы, а философские вопросы. Как я понимаю, коуч задает только такие вопросы, на которые могут ответить его ученики в качестве тех, кого он тренирует или консультирует. Сократ же задавал такие вопросы, на которые не могли найти ответы не только его ученики или собеседники, но и сам Сократ. Вот эти сократические вопросы и стали называть философскими вопросами. Ответы на них можно находить в зависимости от того смысла, который в них вкладывается. Эти ответы будут не окончательными. Их неокончательность связана с игрой смысла, с его свободным полетом, парением над плоскостью фиксированных значений слов. Философский смысл вариативен, то есть существует множество особенных способов проявления его инвариантной (всеобщей) сути в сознании (на уме) мыслителя, по крайней мере, мыслящего субъекта.

        Трудности философствования. Что такое философствование? Если буквально понимать это слово, то оно означает просто занятие философией. Что значит «заниматься философией»? То и значит, что быть философом. Поясним на примере. Слово философствование  образовано от слова «философ» как то, чем он занимается так же, по тому же самому морфологическому принципу  как слово «учительствование» от слова «учитель». От существительного «учитель» производим глагол « учительствовать», то есть, делать себя учителем или учить, заниматься обучением учеников. От глагола же производим отглагольное существительное «учительствование» В логическом смысле можно составить об учителе субъектно-предикативное высказывание существования (по схеме «это (кто) есть (как) то (что)»: учитель учительствует учительствование. В этом высказывании (суждении) субъект – учитель будет означать «сущее». Сущее как субъект существования (о ком или о чем идет речь, высказывается) предицируется тем, что о нем высказывается, определяется его сущность как предикат (логическая функция). Логической связкой этого высказывания выступает действие сущего, которым осуществляется, актуализируется, реализуется, функционирует его сущность, есть, бытийствует сущее. Выходит, учитель есть в своем учении не в ставшем состоянии (статике, стазисе), но в деятельности, в становлении (динамике, дюнамис). Учитель есть учение (как деятельность, как работа «с», а не «над» и тем более «под» учениками). Он (учитель) становится учением. Его можно найти в учении, которое он олицетворяет. Манифестацией учения является учитель Он выражает суть того, чем занят, - занят учением как обучением учеников. Но в данном случае не учение является учителем, а учитель является явлением учения. Учитель как особое явление учения, - его первоявление, протоявление, феномен учения.
        Формально, таким же образом дело обстоит и с философом и его философствованием, разумеется, с иной (уже не педагогической, а философской) содержательной спецификой. Философ является первоявлением философии, То есть, каков философ, такова, по существу, и философия. Другими словами, у каждого философа своя философия. Другое дело ученики философа: у них философия – это философия учителя, ее толкование (интерпретация), например, в виде комментария. Философ как сущий в мысли мыслит (думает) мыслями, имеющими смысл (сущность). Он философствует. Философ является в своей (собственной, именной) философии. Она может выражаться в речевом виде беседы (слова) или писанном виде текста. Сущностью  человека как философа становится философствование как философия в живом виде. Это и есть становление человека философом. В тексте мы находим философа в ставшем виде. Наша задача состоит в том, что оживить его в словах текста, понять их смысл как сущность его мыслей – спекуляций (отражений, рефлексий) идей.
        Трудность философствования заключается в попытке жить идеями в мыслях. Для обычного человека – это противоестественное занятие, ибо такая мыслящая жизнь является жизнью в мысли, а не мыслью в жизни, ведь обычный человек только использует мысли для удовлетворения своих жизненных, прежде всего, материальных, а конкретнее, животных, растительных и минеральных, потребностей. Философствование же предполагает созерцательную, а не активную жизнь, которую практикует обычный человек. Человек как философ реализует себе в философии как размышлении, в мысли. Он живет идеями. Как можно жить идеями в материальном мире? Только в мыслях. Воплощения явлений идей или мыслей в понятиях, в текстах (произведениях, артефактах), в делах (научном исследовании, обучении), в самом философском образе жизни не есть ни сам философ, ни его философия в живом виде. Все это уже есть либо его творения в ставшем виде, либо он сам в применении, использовании самого себя, как, например, в образе жизни, для того, чтобы жить и дальше в мысли.
        Другое дело философия для не-философа. Не-философ живет не мыслью, не медитацией (размышлением), а телом, не в мысли, а в теле, как обычный человек. Кстати, философ тоже не может жить вне тела в этом мире, но он использует тело для мысли, а не мысль для тела. Однако как только человек, то есть, человек в обычном словоупотреблении, философ использует мысли для тела и души (без души нет философа, но есть бездушные люди), для их поддержания в здоровом, цельном состоянии. Но только это не философские мысли или, крайне редко, философские мысли в не философском смысле. Но тут, естественно, возникает вопрос: «Являются ли мысли философскими, если они не имеют философского смысла»?!
        Именно этим «ненормальным» (с точки зрения обычного человека) способом обращения философа с мыслью ради самой мысли можно объяснить ироническое отношение к философии и к самому философу, которое проявляется во втором («сниженном», пренебрежительном) значении слова «философствование», как и в его прозводной – «философичности», которая более точно выражает сущность того, что (философия) делает философа философом. Обычно под философствованием понимается витание философа в облаках. Взять хотя бы простонародный взгляд на философа, представленный Аристофаном в комедии «Облака». В этой комедии в качестве философа, витающего в облаках, то есть, занимающегося философствованием выписан Сократ. Такое витание в облаках, полет в мысли как философствование представляется обычному человеку (обывателю) мечтательством, отличающимся мечтательностью как сущностью мечтателя (автора мечты). Это и есть его философичность.
        Тогда как для самого философа как человека мысли философичность есть степень качества его медитации (размышления), то, насколько он способен мыслить, думать, имея дело с самой мыслью как явлением мира идей в мире его сознания.
        Еще одна трудность философствования, отличающегося разным качеством философичности, заключается в проблемности верного понимания мыслей философа другим философом или тем более не-философом. Как правило, философ неверно понимает другого философа, ибо судит о его мыслях с точки зрения своих мыслей или тех идей, которые ему внушают такие мысли. Но только таким образом (с точки зрения своей философии) можно, вообще, понять другого философа и его философию, пусть даже это будет неверное понимание при верном толковании. Толкует, думает правильно (по правилам), но неверно понимает, потому что подставляет свои собственные мысли вместо чужих, то есть, понимает понятиями своей, а не чужой философии. Возможно и верное понимание при неверном толковании. Тогда философ схватывает чужие понятия, но неверно их складывает и раскладывает. Но не знает, как они работают. Опыт поможет ему выработать их. Но это будет понимание подражателя, эпигона, которое в утешение называется творческим развитием мыслей оригинала (учителя). Другое дело, что никогда не бывает чистого подражания. Оно обязательно с примесью того, кто подражает. Если подражает философ, то он примешивает к словам оригинала (автора) не его верные копии, но свои собственные оригинальные мысли, которыми деформирует, искажает смысл оригинального текста другого философа.
        Так появляется ревизия учения, изложенного в авторском тексте. Обычно в качестве ревизионистов учения выступают такие мыслители, которым не хватает мужества, силы мысли, чтобы создать свое собственное учение. Поэтому они занимают свои мысли правкой мыслей учителя, находя для этого нужные слова. В качестве контрпримера можно взять случай Аристотеля. Он не только правил и даже критиковал философское учение своего учителя, но и создал свое собственное философское учение, которому можно учиться, то есть, можно подражать вплоть до буквального искажения не только смысла философии но и его словесного (текстуального) выражения.   
        В случае же с не-философом тот вовсе ничего не понимает в философии философа, ибо не умеет понимать в понятиях, подставляя вместо понятий свои соображения и представления (явление так называемого «представляющего мышления»), или, если таким не-философом является ученый, понимает не в понятиях, а в терминах, с которыми отождествляет понятия (явление так называемого «формального мышления»). Мышление в понятиях предполагает уже не сообразительность в чувствах обывателя и не абстрактную логику рассудка ученого, но конкретную (содержательную) логику мыслителя.
 
        Писатель, философ и актер. Автор, возьмем писателя как автора литературного произведения, или философ как автор мысли, пишет или думает сам. Писатель или философ, если они являются настоящими, собственно писателем и философом, а не делают вид писателя и философа, являются в жизни такими именно, какими в письме и в мысли. Они живут письмом и мыслями. То, какие они вне письма или мысли, не важно ни им самим, ни их читателям или мыслителям, то есть, понимателям. Почему? Потому что письмом и мыслью они делают себя, в них узнают себя. В них они такие, какие есть. Кстати, если в литературе писатель пишет, а читатель читает, то в философии мыслитель и тот, кто пытается его понять, заняты одним и тем же, - мышлением. Поэтому пониматель мыслителя ничем не отличается в мысли от мыслителя, то есть. он тоже мыслитель. Если он не мыслитель, если у него нет мыслей, то он никогда не поймет мыслителя, его мыслей и своих собственных, - благо, в таком случае у него не будет мыслей. Они отличаются друг от друга не  в мысли, а в слове как писатель и читатель.
        Другое дело актер. Актер, чтобы быть настоящим актером, должен скрывать себя, прикрывая себя тем персонажем, которого играет по сценарию автора. Настоящий актер – это такой человек, который научился скрываться. В лучшем случае, ему следует скрываться от самого себя. Но тогда чем он лучше как актер, тем хуже как человек. Верно и наоборот, - чем он хуже как актер, тем лучше как человек. Жизнь подтверждает верность такого обращения. Актер есть превращенная форма личности. Играя других на сцене, актер начинает играть в жизни самого себя, не снимает театральности маски, ибо она приросла к его лицу, превратив его в личину, за которой скрывается пустота.

        Холодное и горячее общество. В науке принято называть традиционное общество, как, например, в Азии или Африке (в Китае, России или Саудовской Аравии), «холодным» обществом, а современное (модерное или модернистское)  общество, как, например, в Европе или Северной Америке, «горячим» обществом. Ультрасовременное (послемодерное или постмодернистское) общество или общество в XXI веке является уже «перегретым» обществом. Ученые говорят, да и на опыте видно, что то, что нагрето, быстро, скоро расширяется. Ультрасовременное общество расширяется тем более, с ускорением. Как открытое, а не закрытое общество, вроде традиционного, оно становится глобальным. Напротив, традиционное общество является герметически закрытым для внешнего мира и холодным, искусственно охлажденным, замороженным. В нынешнее время (в XXI веке) общество, даже традиционное, не может быть тотально закрытым. Как правило, оно открыто только для вещей и энергии в качестве, для продажи своих ресурсов и покупки предметов роскоши для элиты.
        Естественно, традиционное общество открыто для вывоза капитала за границу в центры его накопления в развитом (постмодернистском) обществе. Современная капитализация традиционного общества имеет тенденцию ввоза в него самого производства, а не вывоза из него дешевой рабочей силы (миграции переменного (человеческого) капитала). И, разумеется, в традиционных обществах существует запрет на обмен информацией как внутри самого общества, так и за его пределами. Скорость обмена в таком обществе минимальна и она строго подконтрольна власти как авторитета силы. Продолжительное время существовавшая в традиционном обществе  сила авторитета (традиции) ныне переродилась в авторитет силы, власти. То есть, произошла подмена авторитета властью. Власть, а не народ, заинтересована в консервации общества, в сохранении существующего порядка вещей (status quo). В таком обществе права и свободы граждан государство носят чисто декларативный характер. Поэтому, как обычно, традиционное, консервативное общество является свободным только для власти, для олигархии. Конечно, традиционная власть пытается скрыть свое благополучие от неблагополучного народа напыщенной риторикой о пресловутой стабилизации и косметическим ремонтом обветшалых традиций так называемой «инновации». Это все одни слова, ибо традиционное общество в своем кризисном состоянии консервации просто не готово к настоящим реформам, ибо они разрушат его до самого основания. В современном традиционном обществе, которое все равно, хоть и с боем, но уступает место новому, современному, то, на чем оно стояло, а стояло оно на традиции и идее, уже истлело или покрылось таким слоем пыли, грязи и ржавчины, что в нем из-за заморозки почти остановилась жизнь. 
        Напротив, в модернистском, современном обществе, свободном от власти традиции и открытом для прав и свобод граждан государства, существует обмен вещей, энергии и информации между людьми Это общество свободное, либеральное, открытое для реформ. Вот если реформы не срабатывают, то возможна революция «снизу» или ее амортизация «сверху». 
        Другое дело, что горячее, либеральное общество периодически лихорадит, особенно в настоящее время постмодерна от перегрева. Этот перегрев вызван скоростью обмена всем на все. В обществе, открытом для массового потребления, периодически не может не наступать перепроизводство товаров, особенно товара товаров, капитала, для этого потребления. Их производится и предлагается намного больше, чем нужно для удовлетворения потребительского спроса, тем более, когда самым ходовым товаром становится информация. Либеральное общество становится информационным. Причем появляется избыточная информация, которая мешает нормальному (оптимальному) функционированию реальной экономики. Вот если бы эта экономика была бы не рыночной, а плановой, то информация была бы оптимально распределена по всем сегментам единого народного хозяйства, а не особенного хозяйства корпораций капитала. Разумеется, есть и еще минусы у либерального общества. Это общество стало непомерно техническим. В нем ощущается недостаток органики, реальной жизни и избыток искусственной, виртуальной жизни. В нем господствует право и страдает мораль. Вместо идей циркулирует информация. Поэтому это общество бездуховное и даже бездушное. Культ потребления отупляет население, падает уровень интеллектуального напряжения у массы потребителей. Они разучились творить и умеют только потреблять. Потребление учит только считать свои доходы и подсчитывать свои расходы. В массе люди развитого капиталистического общества заняты только расчетами собственного капитала. Но и это теперь уже не напрягает их интеллект, ибо в информационном обществе за них считают гаджеты. Чем же они занимают свое сознание и упражняют свое тело? На что теперь они способны? Только на развлечения.
        В современном обществе существует только два направления движения: на Востоке и Юге назад, на Западе и Севере бег на одном месте по кругу. Возможны сочетания, как в Китае. Где же третье направление движения – вперед? На движение вперед в будущее способны только утописты, но их больше нет, ибо остались только либералы как люди настоящего и консерваторы как люди прошлого. Да, нет утопистов, но есть утопия, точнее, дистопия, как общество вырождения, у которого нет будущего, ибо оно в лице консерваторов зациклено на прошлом, которое прошло, и либералов, которые «не видят дальше своего носа», разучились планировать, понадеявшись на искусственный интеллект, который, естественно, стал превосходить их интеллектуальный потенциал, лежащий на нуле. У консерваторов и либералов нет идей. У консерваторов с «обмороженным» сознанием есть «на уме», точнее, в коллективном бессознательном, одна мертвая традиция, у либералов и этого нет, нет, вообще, идей, даже «мертвых», а есть информация, которая обрабатывается, но уже не их головным мозгом, а искусственным интеллектом сетевых структур.
        Таким образом, общество может находиться в движении, только это движение будет движением вспять или топтанием на одном месте. Ведь уже даже простым взглядом, не вооруженным научным интеллектом, видно, что в таком обществе человек не то, что больше не развивается, - не становится здоровее, умнее, моральнее, чем был прежде, - он буквально, а не в переносном смысле, деградирует, вырождается в бесчеловечное существо, не приспособленное к нормальной жизни.

        История. Это взгляд из настоящего того прошлого, которое не прошло, на то прошлое, которое прошло, брошенный с целью, чтобы прошлое, которое не прошло в настоящем, не прошло и в будущем. Такой взгляд помогает, с одной стороны, остаться в настоящем, что заостряет чувство реальности, а с другой стороны он позволяет связать причины, которые скрыты в прошедшем прошлом, с последствиями их действий в будущем, обостряя чувство указанное чувство реальности до чувства истории. Последнее чувство сложно по своему составу: оно отличается тем, что привлекает наше внимание к неповторимому своеобразию событий, и в то же время (одновременно) наводит нас на мысль, что есть логика, последовательность их случания, что они не случайны. 

        Факт и информация. Факт - это зарегистрированный случай, а информация – это данность его нашему сознанию. О том, что дано, у нас есть информация, сведение о том, что случилось, что зафиксировано как случай. Естественно, возникает вопрос: Случай или явление чего? При установлении сущности этого явления как его причины, по необходимости, складывается ясная картина происшествия, в которой сущность явления играет роль его причины, а само явление выступает следствием сущности, сути происшествия. Таким образом, обнаруживается факт благодаря информации, который требует объяснения. Объяснение позволяет расшифровывать (приписать) значение явления, истолковывать его смысл  на основании полученных сведений (информации) из факта того, что случилось (произошло). Как это происходит? Дается описание случая. В этом описании циркулирует (задействована) информация об этом случае как факте. Следом определяется сущность случая (что это?) как явления причины и объясняется связь этого явления с другим, выступившим для него причиной и сделавшим его своим следствием.

        Цивилизация женщин и культура мужчин. Скажут: «Нет, вы не правы, это культура женщин и цивилизация мужчин». Вы уверены? Впрочем, пускай говорят: они мыслят, вернее, соображают стереотипами. Многие не могут взять в толк, что все поменялось: кто был «ничем», тот стал «всем», кто был «всем», стал «ничем» или чем-то менее значительным.
        Так, например, прежде, если люди не умели думать, то хотя бы они на опыте или в рассуждениях и вычислениях нечто знали. Была цивилизация знания. С чем мы имеем дело теперь? С цивилизацией не знания, а информации. Если идеи располагают к размышлениям, к мыслям, а знания  -  к исследованиям, то информация располагает к использованию, к потреблению Кто является идеальным потребителем? Разумеется, женщина. Цивилизация потребления есть цивилизация женщин. В такой цивилизации и мужчина становятся, -  кем бы вы думали? – разумеется, женщиной, или dans le genre de la femme, на худой конец, средним полом. Прежде Адам был мудрым, вроде ангела, потом он стал ученым, познавшим, знающим Еву. Чем же Адам является теперь? Членом женского кружка за равноправие, техническим средством извлечения информации. Он превратился в культурное, креативное приложение цивилизации потребления.

        Антропологические типы в истории. В позапрошлом веке популярным типом культурного человека был тип материалиста и позитивиста. Он появился в пореформенные годы в России. Это был шестидесятник девятнадцатого века. Именно в таком прогрессивном и положительном человеке нуждалась Россия, чтобы реформировать общественный строй крепостнической и феодальной России, сделать ее свободной  и развивающейся буржуазной страной.  До него в общественном сознании российского общества господствовал тип реалиста, готового к общественным преобразованиям. Ему по необходимости должен был предшествовать тип идеалиста, прямо противоположный типу материалиста. Идеалист и романтик еще только мечтал о возможных преобразованиях российского самодержавия. О чем мечтал идеалист и строил планы реалист, осуществил материалист.
        Следом за проведением экономических и социально-политических реформ, разумеется, ограниченных условиями существования отсталой российской империи, необходимо было заняться образованием невежественного российского народа. Для исполнения этой задачи появляется новый тип культурного человека, - который идет в народ. Его поэтому и назвали «народником». Он стал прокладывать дорогу культурного общества к российскому народу. Вместе с народником приходят земский деятель и врач. Уже в конце XIX века в России появляется новый тип культурного человека левых убеждений – марксист, который как коммунист вытесняет народнический тип революционера-социалиста.
        Наступает последний акт трагедии самодержавной России. Ей приходит конец в ходе мировой войны и революции, заканчивающейся гражданской войной. Появляется новая, уже коммунистическая Россия. Радикализация общественной жизни сменяется естественным примирением общественных интересов в ходе проведения «новой экономической политики» коммунистов-большевиков. На смену популярному революционному типу «военного коммуниста» приходит тип нэпмана, занятого частичной реабилитацией капитализации для успешной модернизации бывшей российской империи в государство нового типа – советской (социалистической) власти.  Однако в ходе строительства социализма в отдельно взятой стране (в СССР) в окружении враждебно настроенных буржуазных  государств обостряется классовая борьба в деревне. Начинается «раскулачивание» сельских нэпманов (кулаков-мироедов) и в социалистическом духе на селе организуются коллективные и советские хозяйства (колхозы и совхозы) из бедняков и середняков. Коллективизация сельского хозяйства становится необходимым условием проведения индустриализации аграрной страны. Другим источником проведения индустриализации стала культурная революция, которая не только покончила с безграмотностью населения СССР, но и присвоила материальные богатства церкви, освободив ее от них для духовного служения своему богу. Церковь, отделенная от государства и от образования, стала бедной, даже нищей церковью, от которой отвернулся народ, занятый построением безбожного «светлого (светского) будущего». На вырученные средства были закуплены машины и приглашены специалисты из-за границы, где началась «Великая депрессия». В результате в годы первых пятилеток (пятилетних планов) плановой социалистической экономики были проведены необходимые преобразования общественной жизни в городе и на селе. Появился новый тип человека – советский человек, представленный двумя подтипами: рабочего в городе и колхозника на селе, социальной прослойкой между ними в виде советской интеллигенции, сформированной из «бывших спецов» и новых выходцев из трудового народа благодаря культурной революции, а также советской номенклатуры управленцев. Именно советский человек как радикально левый тип человека был готов к неизбежной борьбе с буржуазным миром, натравившем на него фашиста как радикально правый тип человека.
        Дальнейшая эволюция советского типа человека продолжается в послевоенное время. Так называемые «пятидесятники» восстановили народное хозяйство. Они были новыми, уже советскими идеалистами и романтиками. Они мечтали о построении коммунизма во всем мире и полетах в космос.
        Пришедшие им на смену «шестидесятники» уже не были такими идеалистами. Они были еще те ребята, -  внешне «добрые малые», а внутри с гнильцой. Они уже не верили в реальную осуществимость морального кодекса строителя коммунизма. Шестидесятники не были утопистами, но были реалистами, подстраиваясь под обстоятельства мещанской жизни, пустившей корни в «буржуазную оттепель». Они стали трубадурами первоначального накопления  капитала при «развитом социализме». В массовом порядке начал развиваться капитализм под тенью социализма уже в семидесятые годы. Шестидесятники «свалили» на Запад, предав идеалы коммунизма.
        В СССР появилось новое «потерянное» поколение семидесятников. Но оно скоро нашло себя в советском мещанстве. Семидесятники стали вырабатывать кодекс приспособленца и соответственно строителя развивающегося капитализма при социализме. К тому времени советская интеллигенция полностью сгнила, переродившись в жалкую кучку индивидуалистов. Этим индивидуалистам, не в пример авторам культуры «серебряного века», суждено было быть лишь жалкими подражателями пигмеев  западной культуры позднего модерна и постмодерна 
        В восьмидесятые годы – в годы перестройки социализма в капитализм – пришли оборотистые материалисты. Только это были те материалисты, которые способны не строить новое, но разрушать старое. На большее они были не способны, захлебнувшись в криминале в так называемые «лихие девяностые». Появился тип либерального человека, которому «все позволено». Ниже падать было некуда.
        Следующее поколение уже буржуазной России  оказалось не способным даже на разрушение, примирившись  с тем, что осталось в качестве жалкого наследия от советской эпохи. Это поколение «нулевых» полностью обнулилось. Это не только бесстыжее и бессовестное поколение малодушных людей. Оно не состоятельно и чисто интеллектуально.
        Так в первой четверти XXI века появляется новый уже не человеческий, а трансчеловеческий тип мобильного существа, у которого сознание ограничено размерами мобильного технического устройства, посредством которого оно, это существо, похожее на человека, общается в социальных сетях с подобными себе и обсчитывает себя. Это уже не этическое и не эстетическое существо, которое совершает поступки во благо людей и рождается в красоте своих творческих свершений. Это существо сугубо техническое, исправно исполняющее функции, предписанные ей корпоративными (государственными и и прочими) социальными сетями передачи и приема информации. Для существования этого существа живая мысль или человеческое чувство является лишним движением, приносящим вред его нормальному функционированию. Никаких идей и знаний, достаточно только компетенций, соответствующих кругу обязанностей носителя и пользователя информации.
        В лице современного «человека» мы видим вырождение его как душевного существа и сохранение только как существа телесного профиля. В будущем в отсутствии души можно заниматься перекройкой тела этого существа на искусственный лад. В искусственном теле уже на своем месте окажется искусственный интеллект определенной серии выпуска энного года. Те, кому сейчас около пятидесяти или сорока, – это последние душевные существа. Те, кому тридцать лет и ниже, уже находятся на пути к переформатированию человека. Одним из маркеров такого переформатирования является изменение вирусного фона в теле каждого человекоподобного существа. Так что первые пробы информационного, энергетического и вещественного преобразования человека в искусственное существо еще могут ощутить на себе те, кто находится в зрелом душевном состоянии (не говорю: «в интеллектуальном состоянии», потому что современный человек, даже в зрелом состоянии, демонстрирует лишь нижний порог его наличия). Для людей моложе сорока лет, как правило, такое ощущение превращение человека в робота является запредельным.
 
        Поза учителя. Многие люди чувствуют себя «в собственной тарелке», то есть, в хорошем самочувствии, принимая позу ученика, у ног учителя. Такова ведическая традиция «Упанишад». Так проще жить, приняв вид «вежи»  как послушного невежды, тем самым обязав знающего, ведающего человека принять позу учителя, стоящего над ним, над его душой. Самостоятельно мыслящий человек обязательно скажет такого рода учителю: «Не стойте над моей душой» («я сам с усам»).
 
        Дифференциальное и  интегральное Я. Есть сознание и есть бессознательное. Бессознательное является частью сознания. Другая часть - сознательная часть сознания – является сознательным. У сознательной части сознания есть свое Я (Ego). Именно с ним отождествляют себя обычные люди как нормальные, душевные существа. Но есть и Я бессознательной части сознания. Это «бес» сознания. Так условно его можно назвать. Чаще его называют  alter ego (или второе Я). Или иногда его зовут внутренним голосом. Так Я делится, разделяется (дифференцируется) на сознательное Я и бессознательное Я. Но оно и соединяется, из многого становится единым (интегральным) Я. Единое или интегральное Я есть Я я и не-я. Именно о нем размышлял Фихте, до конца не понимая, с кем он имеет дело. Бессознательное Я есть Я самого тела, телесное Я. Естественным состоянием тела в отсутствии сознательного Я (или души), когда оно выключено полностью или частично, является сон. Сон без сновидений, когда сознательное Я выключено, и сон со сновидениями, когда оно частично включено, существует не активно, но пассивно, призрачно. Это призрачное существование Я и называется вторым Я. Второе Я есть призрак Я, его отражение. В нем оно, сознательное Я себя не видит, но видится. Это и есть сон. Сон является проявлением бессознательного, когда сознание не видит, но видится безлично. В сознательном же состоянии Я обналичивается, становится личным Я человека. В сознании человек является душой (сознательным Я). Во сне человек является телом. В качестве тела во сне он ведет призрачную (сонную) жизнь.
        Другими словами, в бодром состоянии человек в себе есть душа, являясь для себя телом. Во сне он есть тело, являясь для себя призраком. Те, люди, которые умеют впадать в бодром состоянии в сон или выпадают из яви в него, являются медиумами. Развиваясь как медиумы и уже имея спиритический (призрачный) опыт, они умеют индуцировать призрачное состояние сознания. Они становятся в бодром состоянии проводниками внутреннего голоса или призрака, второго или альтернативного Я (alter ego).
        Находясь в призрачном или бессознательном (безличном) состоянии, человек как тело при выключенной душе предоставляет себя в распоряжение других душ. Что это за души? Это могут быть души других тел, находящиеся тоже в призрачном (частичном, пассивном, вялотекущем)  состоянии. Поэтому во сне мы часто ведем не свою, а чужую (не важно чью) жизнь, проживаем ее в своем теле, если их душа полностью отключена, Это и есть явление призрачной жизни уже не индивидуального, а коллективного бессознательного. Теперь это понятно, с ним все понятно. Понятно то, с кем общаются медиумы, кому предоставляют свое тело. Они общаются с духами, то есть, с теми душами, у которых нет материального тела, бестелесными душами. Их голосом, телом становится тело медиума.
        Это хорошо, но как быть с тем, что знающие люди называют самосознанием? Как минимум, они имеют его, если осмысленно говорят о самосознании. Что такое самосознание с точки зрения сознания, сознательного Я или мыслящего Я человека, кратко говоря, с философской точки зрения? Напрашивается такой ответ: самосознание – это интегральное Я. Но так ли это? Казалось бы, так. Самосознание – это сознание сознания, то есть, сознание второго уровня, точнее, Я сознательного Я. Но в так понимаемом Я бессознательное, призрачное Я выходит из кадра сознания. Получается, что самосознание есть Я только сознательного Я без бессознательного Я. Тогда как интегральное Я есть Я сознательного Я и бессознательного Я вместе, в целом, кратко говоря, Я я и не-я (Я без сознания). Это личностное Я. Личностное Я есть личное Я, то есть, Я души и тела. Но личное Я не является вечным Я. Оно смертно. Почему? Потому что его тело конечно. Телесная жизнь имеет начало и конец во времени, и тело ограничено в пространстве, занимая локальное место в мире. То, что люди называют душой, появляется, растет вместе с телом и развивается в общении с другими людьми. Душа не знает своего рождения, начала до осознания себя Я. И так же как она может знать свой смертный конец, ибо когда он придет, то ее уже не будет, так как наличие конца есть факт отсутствия души. Как она обналичит свой конец, если ее больше не будет? Событие смерти человека, его тела и души есть внешний факт сознания другого человека, отождествляющего мертвое тело,  труп с  телом, живого в прошлом, но теперь покойника.
        Неужели ничего не остается от человека после смерти его тела и души? Если верить в переселение душ, то перерождается не сама душа, но последствия душевных движений, видимым проявлением которых были телесные действия человека. Эти последствия мистики Востока представляют в обобщенном виде вечной индивидуальной сущности (атмы) или души, человеческого Я. Если не верить, но подумать, то вечным является то Я, которое не просто является интегральным Я индивидуума, но так называемым «духовным Я». Это Я уже не тела (сознательное Я) и не души (самосознание Я я), но Я разума. Именно разум является вечной инстанцией. Он не делится на части и есть конкретно-всеобщее тело. Это не смертное грубое (материальное, вещественное, субстратное, феноменальное) тело сознания или тонкое (энергетическое, функциональное,  психическое) тело самосознания, тело вибрации (трепета) души, но бессмертное разумное (ноуменальное) тело духа.
        Тот человек, который поднимается до уровня самосознания, упирается в потолок личного Я. Как же приподняться над своим личным Я? Для этого, как ни странно, следует усвоить и освоить бессознательное, Причем не только безличное себя, но и безличное коллектива прочих, других Я. И вот тогда такой человек может достичь уровня интегрального Я, при условии, что такое освоение коллективного бессознательного будет на таком же уровне, что и освоение личного сознания. Что это означает? Ни много, ни мало, как конверсию, переводи коллективного бессознательного на язык личного сознательного Я. И вот тогда такое Я будет не только самосознанием, но и равно самобессознанием. Только через осознание коллективного бессознательного, подставку под него личностного Я возможно становление еще не самим духом, но его разумным телом. На этом этапе становления духом происходит причастие вечной жизни, но не в качестве духовного Я, а как безличное духовное не-Я. В этом виде человек возвышается над собой и есть уже явление самого духа, его идея. Идея есть ментальное явление духа, его разумное тело. Человек как идея становится вечным, способным на временное воплощение в качестве личного существа, например, человека. Так после смерти одного тела, он появляется в другом теле и становится душой, живущей в теле. Пройдя испытание безликого разума, человек умирает как душевное существо и воскресает как духовная личность с разумным, идеальным телом.
 
        Русский. Кто такой русский? Обычно русским называют того человека, который является этнически русским (восточным славянином). Но что значит быть таким натуральным русским человеком? Как нельзя кстати для его характеристики может пригодится фразеологический оборот: «свой среди чужих, чужой среди своих». Русский человек свой человек среди не-русских, и чужой среди русских. Это так. Если же он не свой среди чужих, то он не настоящий русский. Как говорил Федор Достоевский на открытии памятника Александру Пушкину, приводя в пример нашего поэта, русский человек отличается всемирной отзывчивостью. Поэтому, по слову нашего писателя, он свой среди не русских, чужих. Но можно ли тогда быть чужим среди своих русских? Можно если эти свои не настоящие русские люди, а шовинисты и националисты. Выходит, что для того, чтобы быть настоящим русским мало родиться им, от этнически русских родителей, но и стать таким в жизни. Поэтому слово русский как эпитет прилагается не как этническое, но культурное понятие к человеку, и ресь идет не столько об этнически русском, сколько о культурно русском человеке – человеке «русского мира». В этом смысле культурно русским человеком, склонным к всемирной отзывчивости, может быть человек этнически не русский.
        Однако указанный фразеологизм можно использовать и в ином смысле, наполняя его другим содержанием, например, ориентируя русского человека по странам света, по Западу и Востоку, то есть, выясняя его отношение к западным и восточным людям. Традиционно принято полагать русского человека западным человеком, живущим всем народом, а не колонией (частью народа) на Востоке (в Азии), среди восточных людей. Тогда получается, что русский человек является своим среди чужих, то есть, азиатов, и чужим среди своих, то есть, европейцев. Амбивалентное отношение к азиатам и европейцам делает его своим чужим и чужим своим. Но такое отношение и к тем, и к другим делает русского человека от них зависимым. Что следует сделать, чтобы «снять» свою кентаврическую сущность (по слову нашего философа и поэта Владимира Соловьева)  и стать независимым и, в принципе, самостоятельным? Следует стать самим собой. Это просто сказать, но сложно сделать. Как не усложнять и так сложное, можно сказать, интересное, щекотливое, положение? Нужно стать своим своего и не-своего (чужого), то есть, стать своим, не чужим своим европейцам, и остаться быть своим азиатам, будучи своим самому себе, не отказываясь от самого себя.
        Но как это сделать, при условии проблематичности европейцам «переварить» в себе своих на Востоке. Русский Восток слишком велик для этого, ведь придется переваривать и не-русских на Востоке, с которыми живут русские как народ. Как им стать европейцами? Хотят ли они этого, будучи азиатами? Взять для примера тех азиатов, которые сами приехали в Европу. Большинство туда приехали не для натурализации и принятия культуры или, хотя бы, цивилизации европейских народов, а ради денег, ради заработка. Часто такие эмигранты становятся гражданами европейских государств для того, чтобы сидеть на социальном пособии, то есть, получать деньги за натурализацию во имя мультикультурализма, нигде не работая. Такая натурализация не делает их европейцами по культурной привычке и поведению цивильного (правового) человека (настоящего гражданина), права которого подтверждаются обязанностями ответственного человека, чуждого дикому нраву и варварскому поведению.
        Если сравнить русского человека с советским человеком, то его переформатирование в последнего оказалось краткосрочным проектом. Где этот советский человек ныне? Только в нашей памяти. И все же, именно советский человек стал таким человеком, который был своим среди чужих и чужим среди своих. В советское время такими интернационалистами были не только русские люди. Но где этот проект теперь? Потуги российских властей сделать такими россиян остаются исполнимыми только на бумаге, в отчетах чиновников, а не в реальной жизни. 
        Кстати, манера быть своим чужим делает русских похожими на евреев. Наверное, поэтому евреям легко живется и в России среди чужих им русских, а не только в США и в Европе. Чем евреи не похожи на русских, так это тем, что евреи относятся к своим как к своим, а не чужим. Поэтому можно сказать, что с этой (обращенной, превращенной) точки зрения русские только наполовину евреи. Тем не менее евреям легче стать русскими, чем русским евреями потому, что чтобы стать евреем, нужно им родиться, напротив, чтобы стать русским, можно и не быть русским. В этом буквальном смысле быть русским – значит быть прилагательным, а не существительным. Прилагательным к чему? Разумеется, к человеку, - быть русским человеком. Быть еврейским человеком  - не звучит, а вот быть евреем – звучит. Звучит, потому что быть евреем – значит родиться им, существовать изначально, а не по своему выбору. «Русский» – это культурное понятие, а вот «еврей» – это натуральное понятие.
        И как идеологически решается задача быть русским с точки зрения российский либералов и российских консерваторов. С либеральной точки зрения правильно то, что есть, - что русский свой среди чужих (азиатов), но не правильно, что русский чужой среди своих, европейцев. Ему следует стать своим среди своих, стать европейцем и установить вслед за идеологией тот режим политической власти и его экономический (рыночный) базис, как у европейцев, например, у немцев. Либерал пытается из Обломова сделать Штольца. Что из этого может получиться, вернее, что получится, следует спросить у Ивана Гончарова. Консерватор пробует сделать русского своим, русским. Правда, понимает его как паллиативно, как россиянина, не как шовиниста или тем более националиста, а как патриота, который любит себя и уважает других. Причем он не воспринимает других, как чужих, если они россияне. Для этого не обязательно любить других, главное – их не ненавидеть. Если для либерала свои – это европейцы, то для консерватора (патриота) свои – это россияне. Это так с идеологической (политической) точки зрения.
        Но как дело обстоит с философской точки зрения?  Вероятно, так: русский человек является своим самому себе, близким, друзьям, товарищам, приятелям знакомым, независимо от пола, возраста, расы, национальности, гражданства. Чужим он является по понятию тем, кого не знает, с кем не знаком.
 
        Человек-вирус. Вирус встал на ноги и пошел, он стал приобретать черты человека. Человек стал меняться в иное уже не естественное, а искусственное, существо. Переформатирование человека началось с вирусного заражения тела человека органовирусом и его сознания (души) информвирусом. Это и я чувствую, полагаясь на свой личный опыт некогда инфицированного существа и пользователя интернета (социальных сетей и прочих СМИ).
         
         Жизнь – страдание. Жизнь связана страданием. Отвязаться от страдания обычный человек может только в смерти. Но как быть с необычным человеком, например, с тем, кто практикует медитацию для вхождения в невозмутимое состояние? В этом состоянии нет страдания, во всяком случае, оно не ощутимо, ибо необходимым условием пребывания в таком состоянии является апатия (бесчувствие) вместе с эпохальностью, афазией, то есть, с воздержанием от противоречивых суждений и воздержанием от речи (от ситуации: «слово за слово»).
 
        Призрачная жизнь за гробом. Жизнь – это не смерть, ибо смерть противоположна жизни по понятию. Если говорят о жизни после смерти, то это не живая смерть буквально, а только в переносном смысле, иначе мы занимаемся бессмысленным сочетанием, составлением слов: «жизни» и «смерти». Что такое смертная жизнь? То, что смерть есть после жизни, а не в жизни. Обратное сочетание этих слов дает «живую смерть». Что это такое? Буквально, просто глупость, бессмыслица какая-то. Но в переносном значении «живая смерть» означает, что жизнь есть в смерти не реально, но иллюзорно, призрачно. Образным, не натуральным явлением смерти в жизни является сон без сновидений. Напротив, символом, аллегорией жизни в смерти является сновидение.
        Реально после смерти усопшие существуют как призраки коллективного бессознательного, в котором они прописываются на всю оставшуюся бессмертную жизнь. Если большую часть своей живой жизни человек живет сознательно, то после смерти он ведет призрачную жизнь в коллективном бессознательном людей в качестве призрачного предка. Он существует не для себя, а для других людей в качестве призрака, привидения. Так к нему относятся живущие (живые) люди Напротив, когда он жил, то жил для себя, был эгоистом. Теперь пришла расплата, подошла очередь жить для других. В призрачном состоянии покойник находится не в себе, но в тех, для кого существует. В призрачном виде он находится не в себе. Так в ком же или в чем покойник существует в себе и для себя? Для себя он существует в отложенном виде, а в себе он жив в меру своей смертности. Он полностью закрыт для собственной жизни, но открыт в не собственно чужом виде маски бессознательного.
 
        Почему и зачем умер человек? Смерть имеет органическое происхождение. Причина смерти – жизнь. Точнее будет так сказать: смерть есть следствие как конец начала и течения жизни. Но цель смерти, которая служит ответом на вопрос: «Зачем?», имеет ли смысл в жизни? Имеет, но это не естественный, природный смысл, а смысл человеческий, культурный. Этот вопрос можно переформулировать в вопрос: «Для чего человек жил»? Такое преобразование вопроса может оправдать смерть человека в том смысле, что несмотря на то, что человек умер, сама смерть не стерла из памяти значение его жизни. Не все из прошлого проходит, ибо существует связь между прошлым и настоящим, а также прошлым и будущим. Даже если задуматься над вопросом: «Зачем человек умер?» и перевести его на вопрос: «Для чего он умер?», и то можно найти искомый смысл: он умер для новой жизни. Материалист скажет, что человек умер для того, чтобы жила его обновленная версия вместо него в виде его детей в материальном  (физическом, телесном) смысле, а также чтобы его помнили люди, знавшие его в жизни в душевном смысле или узнавшие умершего по произведениям его творчества уже в культурной смысле.
        Идеалист же добавит о самом умершем то, что он умер для того, чтобы возродиться в новой, лучшей, уже идеальной жизни в качестве идеи как умного явления духа.
        Верующий уточнит, что человек для того умрет, чтобы получить воздаяние (как последствие) за то, что совершил в жизни, уже не во времени, а в вечности, где нет смены состояний. Какие есть состояния души? Радостные, счастливые и печальные, несчастные. То есть, душа умершего либо обретет райское блаженство как превосходную степень счастья, либо всего лишится, даже надежды на счастье и будет страдать как от того, что упустила такую возможность, так и от того, что оказалась никому не нужной, потерянной и потерявшей. Естественно, возникает вопрос о том, будет ли горевать Бог о такой заблудшей душе, ведь она часть Творца в той мере, в какой творение является часть творца. Все прочие адские страдания несчастной души нужны для усиления эффекта воздействия веры в Бога на грешника. В религии так: что полезно для веры, то полезно для религии и тех, кто ей занимается. Разумеется больше пользы для профессиональных верующих, ибо они имеют больше возможностей для ее удовлетворения.   
        Кстати, для того, чтобы прояснить смысл связи между Богом как Творцом и человеком как Его творением, необходимо выяснить, какой характер носит такая связь. Действительно ли эту связь можно понимать как связь между целым и частью? Можно ли так сказать (имеет ли такое высказывание смысл): Бог вложил Самого Себя в материю (тело), чтобы создать человека? Каким образом Он стал Творцом, Создателем человека?

        Ответ другу. То, что ты написал, имеет разную аудиторию. Твое размышление написано для себя и тех посвященных, которых волнует твоя тема ИНОГО. Иным адресатом является аудитория твоей речи. Это посвященные не в твои мысли, а в твои слова. Конечно, и в обычных словах, а не только в умных, дает о себе знать то, что тебя волнует, - ИНОЕ проявляется, естественно, и иным образом, но уже не прямо, внутренним образом, но криво, иносказательно, вокруг да около.
        Начну с простого, с речи, которая многим доступна. В ней ты пишешь о Тишине среди шумного бала жизни. Человека со всех сторон окружает шум, суета жизни. Но в жизни есть и тишина, искомая человеческим духом для вдохновения. Благодаря ему она может зазвучать стройной, гармонической музыкой радости. В радости творчества в тишине открывается то, что скрыто в шуме потребления жизни. В этом смысле Тишина есть звук ИНОГО, иного шуму. Нужно уметь вслушаться в шум, чтобы услышать уже не его, но нечто, иное ему, - Тишину.  Такой получается исихазм. Он нужен не только ИНОМУ для высказывания, но и самому человеку как пауза в его жизни, полной шумов.
        А вот закончу свое толкование предметом сложным, - твоим размышлением об ИНОМ. Здесь мы встречаем сплошной частокол загадок. Ты пишешь о Брахмане, Атмане и Пустоте ведических и буддистских текстов. Бог с ними – с этими текстами. Меньше всего я хотел бы в своем ответе заниматься текстологическими интерпретациями. Важно в нем обратиться к тому, что означают эти слова для нас, какой смысл можно найти в них для себя. Дальше ты пишешь о философии и заканчиваешь свое размышление гимном ИНОМУ. Выходит, что мистика является зачином, наводкой на вопрос, в котором и которым выговаривается философия. Ответ же следует искать в ИНОМ, в ЕГО тихом звуке, если связать твое размышление с твоей речью, посвященной Тишине и в которой можно услышать ТИШИНУ ИНОГО.  Найти ЕГО можно только, став ЕГО отзвуком. В этой тишине, не ровен час, можно услышать «гром среди ясного неба», так сказать.
        Итак, мистика с ее, как ты пишешь, «мокшами и нирванами». Важно не то, что звучит как доктрина, доктринально, но находит в тебе место, живет тобой, твоим опытом жизни. Тогда это будет настоящая мокша (освобождение, эмансипация), настоящая нирвана (отсутствие беспокойства, желания). Многие, если не все, не знают такого освобождения от желания, ибо жизнь и есть желание, возможность те того, что есть, но другого, чего у тебя нет. Поэтому жизнь как желание связано со стремлением, с потребностью (уже не возможностью, но необходимостью) иметь, быть привязанным к чему-то или кому-то, зависеть от них, например, привязанность к самой жизни, надеяться на будущую, вечную жизнь. Вечная жизнь как жизнь без смены состояний не есть жизнь в привычном смысле слова. Поэтому как не-жизнь (обычная) она сравнивается со смертью как иным обычной, привычной жизни – жизни как привычки. К нирване нельзя привыкнуть. Как можно привыкнуть к тому, чего нет в вещном, материальном смысле? Для этого мира она ничто, пустота. Если ее наполнять, то можно сделать или чем или кем. Если наполнять чем, то это будет то, что никогда не меняется, что остается таким же самым, собой. Или, наоборот, меняется, никогда не являясь собой. В первом случае это будет Абсолют, чистое Бытие. В значении «кто» это Бог-Дух.
        Он есть. Что Он есть? То, что Он есть.  Что Он есть? Дух. Бог есть Дух. Дух – это Его Сущность. Сущность, Божественность Бога (Брахмана) заключается в том, что Он есть Дух. Кто Он? Сущий, Тот Сущий, который в отношении к другим сущим есть Сверхсущее. Как Сущий Брахман есть Я или Атман. То есть, Брахман в себе есть Атман. Брахман для себя есть Сущность или Дух. Какова Природа Брахмана как Я или Атмана и Духа? Она Разумная. Сущность Бога как единство Формы и Природы (Материи) идеально-разумная. Брахман есть Атман, есть Я. Форма Я есть Идея, то есть, Брахман является Идеальным Существом. Его Материя ноуменальная, разумная. В этом смысле Он есть Разум. Брахман является Духом. Его Природа есть Разум, а Форма – Идея. Единство Формы и Материи, Идеи и Разума, есть Его Божественность или Духовность. Брахман в Себе  (Атман, Я) и для Себя (Дух) Един, есть Единство Сущности (Духа) и Существовании (Бытия). Причем и в Отношении Сущности, и в отношении Существования Он Един. В Сущности (в Духе) Брахман или Абсолют составляет Единство Формы или Идеи и Природы, Материи или Разума и в Существовании составляет Единство Сущего или Я (Существующего) и самого Существования или Чистого Бытия. Выходит, что третьим элементом Божественного Треугольника или Троицы выступает Отношение, но не простое Отношение, а сложное Отношение Отношений Сущности или Духа и Бытия. Это Отношение Отношений и является Его как Абсолюта Иным или Относительным.  Брахман как Дух и Я (Атман) есть Тождество Тождества (Духа или Идеи и Разума) и Не-Тождества (Существующего (Я) и Существования). Существующий и само Существование в Абсолюте едины, но не тождественны, ибо есть Сущее (Субъект) и Экзистенциальный Предикат. Есть тень не-тождественны и в Духе между Идеей и Разумом как между Формой и Материей, но это только тень, ибо Материя в Духе Абсолюта идеальна, а не материальна. Эта тень проявляется в том, что Материя в духе не материальная, а идеальная. Сама Инаковость Абсолюта Своя Собственная, имманентная, ибо Он Иной Самому Себе в Отношениях Самих Отношений Духа (Сущности) и Бытия (Существования), Идеи и Разума, Существующего и Существования, Идеи и Я, Идеи и Бытия, Разума и Я, Разума и Бытия и пр. То есть, Его Относительность «снимается» Самими Отношениями на Пределе, в Абсолюте. Он Пределен в Себе и для Себя и Беспределен вне Себя. Повторю: ОН Пределен для Себя, но для Иного вне Себя, например, для Мира, для человека, Он беспределен, для них трансцендентен.
        То ИНОЕ, о котором ты думаешь, говоришь и пишешь, является Иным Своего Иного Брахмана и Иного Ему. Иное является в отношении. Свое Иное Брахмана является (идеально существует) как Я (Атман) в Его отношением к Себе для Него как Духа. Не Своим Иным для Него является тот, в ком он встречает Себя как Атман уже не для Себя, а для иного (например, человека), связанного материальной природой. Не Своим Иным  для Бога является Его творение, например, человек как Его образ – образ Атмана (Я) – и подобие (тоже творящий, но уже не из ничего, а из чего-то сотворенного. В этом смысле в отношении в не Своему Иному Бог является Творцом. Но Он Творец не для Себя (для Себя он Дух или Свобода), а для иного, другого, но подобного ему не в природе, в разуме, а в свободе творчества, во вдохновении, лишь при условии существования в качестве образа Я. Этим образом Духа в человеке является его душа.
        Есть Иное и Духу, и Материи вне Абсолюта. Это Иное Своего Иного Брахмана (в  Бытии Атмана в сильной позиции и в Духе Духовной Материи в слабой позиции) и не Своего Иного Мира. Оно Иное Иных или Иное Своего Иного и Не-Своего Иного. Брахман Иной Себе  для Себя Сам. В этом смысле он Не-Иной для себя, Себе имманентен, но Иной для Иного, Ему трансцендентен. Однако Иное вне Бога Ему имманентно не как Духу, а как Творцу. Ему как Духу имманентно то, что скрыто в не Своем Ином, - душа, ведь она от Духа. Ничто не отделяет от Бога не Свое Иное (Мир). Оно, Ничто, из которого Бог творит Мир (Иное) отделяет Бога от Мира и человека, делает Бога для них трансцендентными. То, из чего, Творец сотворил Мир и человека как Свое творение, ему не трансцендентно. Но Он для них трансцендентен. В этом «виновата» их ничтожная природа. Поэтому недаром верующие говорят, что Бог Велик. Не свое Иное появляется для Творца как Ничто, Пустота, в которой Он творит Все. Поэтому есть Полное Иное Бога и Пустое Иное Мира. Иное Иных есть Иное Полноты и Пустоты, Предела и Беспредела или Беспредельного.
   
       Разотождествление для духа. Следует научиться не отождествлять себя с местом, с положением, состоянием жизни, если говорить о вечном.

        Публичная и духовная жизнь. Публичная жизнь и жизнь духовная несовместимы. Они равным образом не могут терпеть друг друга, ибо публичная жизнь всем открыта, а духовная жизнь от всех скрыта. Она тайна даже для того, кто ведет ее. Как можно вести, если не знаешь, что ты ведешь и куда заведешь?
 
        Человек: начало и конец. Человек появляется и исчезает как простое, но развивается, усложняется. Как ребенок он еще простой, как взрослый сложный, а вот как пожилой уже упрощенный.  То есть, рождаясь, он выходит из своего обычного состояния, живет в необычном мирском состоянии, умирая, входит опять в то же обычное состояние. Что это за состояние? Это вечное состояние, в котором нет смены состояний, то есть, жизни. Поэтому обычное состояние человека есть состояние ничто или смерть. Так почему же человек боится не того, что он рождается, а то, что он умирает? Ведь он вновь уходит туда, откуда появляется. Скажут, что новорожденный тоже боится. Но чего он боится? Не жизни. Он уже живет несколько месяцев. Младенец боится выхода наружу, самостоятельного существования без непосредственного связи с матерью. У человека, как, вообще, у всякой живой твари есть инстинкт самосохранения. Он помогает человеку выжить. Его, конечно, можно ослабить усилием воли, осознанием того, что умирает не весь целиком, но только телом, правда, если душа дошла до разумного, а не только самосознательного состояния. Однако даже до самосознательного состояния доходят, естественно развиваясь и культурно совершенствуясь, только единицы. Поэтому не приходится говорить о разумном уровне душевной жизни человека. Для него это только абстрактная возможность, которая даже как исключение, а не правило, еще не вошла в человеческий оборот как реальная возможность. Большинство ведет чисто животный образ жизни социальных существ, то есть, использует свои человеческие качества лишь для максимально возможного удовлетворения своих биологических потребностей в телесной жизни – в обмене веществ, энергии и информации для собственного, индивидуального воспроизводства и расширенного (родового) воспроизводства, то есть, размножения. Именно для этого человек самоутверждается за счет других путем биосоциального доминирования. Какое отношение все это имеет к духовной (вечной) жизни? Правильно, не имеет никакого отношения. Но человек не может ужиться с таким негативным сознанием с нулевым смыслом (зачем стараться быть хорошим, когда все равно умрешь?)  своего места в мире. Поэтому он начинает сочинять, что его пожалеет и спасет Бог. Бог спасет только то, что заслуживает спасения в человеке. Что же заслуживает спасения? Разумеется, только то, что от Бог. Что от Бога? Разум как бесконечная чувствительность (душевность). Проявлением, а не сущностью так понимаемого разума, а не как счетной машины, является спасительная любовь, на которую способны не идиоты, а только разумные существа.
 
        Нормальные ненормальные и ненормальные ненормальные. Нормальные ненормальные нормальны в своей ненормальности. Что это означает? Не больше того, что они вполне довольны своей ненормальностью и считают ее нормой своей жизни и поведения в ней. Ненормальные ненормалаьные, напротив, никогда не довольны своей ненормальностью и постоянно с ней борются. Для примера возьмем психов. Есть такие психи, как психопаты. Так они вполне довольны своей психикой. Для них нормально быть психически ненормальными, то есть, быть бесчувственными к страданиям других, но очень чувствительными к собственным страданиям и потому нетерпимо обидчивыми. Нормально ненормальные бесстыжие как дикие звери и бессовестные как домашние скоты.
        Другое дело ненормальные ненормальные. Как правило, они невротики. Они понимают, что причиняют вред не только другим, уже нормальным людям, но и самим себе. И поэтому они борются со своей нездоровой психикой. Иногда у них получается не просто делать вид нормальных, как это бывает у психопатов, этих  прирожденных манипуляторов, но становится нормальными. Конечно, они нормальны не естественным образом, но лишь искусственно, благодаря самим себе, своему упорству в борьбе с собственной ненормальной природой, аномальным характером.

        Положительный человек. Кого можно назвать «положительным человеком»? Вероятно, того, кто находится в человеческом положении, состоятелен как человек, соответствует человеческой кондиции, показал себя человеком в человеческой ситуации. Человеческая ситуация – это экзистенциальная ситуация, жизненный тупик, из которого человек нашел спасительный выход, не потеряв своего человеческого, личного лица. Что это за экзистенциальная ситуация, ситуация существования? Это такая ситуация, в которой решается судьба человека, требующая от него человеческого поступка. Так, например, ситуация виновности человека является экзистенциальной, а человек положительным, если сам человек признает свою вину и не просто пытается загладить ее, но несет за нее полную сознательную ответственность. То есть, его совестливое раскаяние изменяет образ его мысли и жизни в положительную сторону, гарантирующую, что он больше не перейдет на противоположную сторону.
        В другой экзистенциальной ситуации, пограничной для человека, ставящей его на грани (границе) между жизнью и смертью, положительный человек выбирает то, что способствует его восхождению, а не унижению. Разумеется, жизнь является настоящей ценностью, но бывает и так, что приходится заплатить высокую цену, расплатиться своей собственной жизнью, обесценить ее, чтобы спасти («выкупить») чужую жизнь. Во всяком случае, такой выбор оправдан, правда, с одним маленьким «но»: стоит ли чужая жизнь твоей собственной?! Почему ты должен пожертвовать собой ради чужой жизни. Такая жертва имеет смысл и ценность, если чужая жизнь лучше твоей собственной. Но вправе ли ты так оценивать ее? Неужели твоя жизнь есть твоя собственность? Ты имеешь право на жизнь? Но имеешь ли ты право на смерть? Не является ли самопожертвование разновидностью самоубийства? Где та грань, которая разделяет их? На каких весах и в каких единицах можно измерить жизнь и смерть? Нельзя ли здесь обмануться и принять роковое, неверное решение? В случае принятия такого решения бывает поздно его отменить. В результате жертва теряет всякий смысл и становится непоправимо бессмысленной. Именно в таких случаях приходит на помощь религиозное утешение верой, например, в христианстве, в то, что твой жертвенный поступок является образом искупления человеческой вины богочеловеком Иисусом Христом. Мерой измерения ценности твоей и чужой жизни становится мера веры в спасительную силу жертвы, которая культивируется в христианстве. Христианство стоит на том, что положительный христианин должен подражать страстям Господним, чтобы заслужить через крестные муки вечное спасение (жизнь).
        Это так в христианстве, в религиозной жизни, но не в светской жизни, в которой нет такого приблизительного критерия, как критерий веры. Это не точный критерий науки, где на помощь приходит измеримая цифра, точное числовое значение. Однако наука не касается экзистенциальных вопросов, ограничиваясь вопросами вещными, материальными. Научный критерий не применим к таким ситуациям, в которых человек лично, а не коллективно, должен принимать решение. Это как раз та ситуация, в которой человек не то, что может ошибиться, а наверняка ошибется и примет неверное решение, если у него нет веры. Но тогда, в случае веры, верного решения, это не он принимает решение, а за него принимает решение тот, кто дает веру. Человек принимает решение, но только одно решение: следовать ли ему голосу веры или нет. Этот голос веры подсказывает решение. То есть, такое решение является не самостоятельным, личным, но принудительным, - под страхом смерти в аду, которым христианство как религия стращает, пугает пугливого верующего, верного в силу страха наказания, кары Божией.
        Является ли человек положительным, если он действует в отчаянье из страха наказания и без всякой твердой гарантии на спасение от смерти и проклятия, кроме слабой надежды на прощение? Такова жизнь. В ней нет определенности и все колеблется между ней и смертью. Смерть придает жизни окончательное определение. Поэтому смерть имеет смысл в служебном  качестве детерминатива границ содержательной (осмысленной) или бессодержательной (бессмысленной) жизни. Сама по себе смерть бессодержательна и бессмысленна. Она обретает смысл только в качестве перехода от одной жизни к другой, от жизни одного поколения к жизни другого поколения в традиционном, бытовом смысле и от жизни во времени к жизни вне времени в религиозном и мистическом смысле. В последнем смысле моральный поступок положительного человека имеет далеко идущие последствия, выводящие человека за границы морали в заповедную зону религиозной тайны, где единственным проводником становится личная совесть (нрав) или соборная (церковная) вера. Но так ли верны эти верные помощники, особенно не в жизни, а в смерти? Есть ли совесть и вера у мертвых? Вряд ли. Она есть только у живых. Причем не у всех живых существ, но только у людей.
        Кто такие люди? Это душевные существа. Душевные существа – это существа, стоящие на одной ноге. Стоящие на чем? На животной, условно рефлекторной жизни. Другую ногу они занесли для того, чтобы утвердиться уже в разумной жизни. Но так и не нашли в ней опору. Почему? Не хватило и не хватает ума, чтобы в ней утвердиться. Поэтому люди находятся в подвешенном состоянии. Именно в таком состоянии хорошо работает совесть и вера.  Есть ли совесть и вера у разумных существ. Да, есть, но только как животный атавизм в случае с верой и как вспомогательное душевное средство, ибо ориентиром разумного существа в жизни является не вера, а разум. Вот у следующего по лучшему качеству класса существ, уже у ангелов (или духов) никакой совести и тем более веры нет за их ненадобностью. У них есть только разум как их надежная крепость, идеальное тело. Ведь они идеальные существа, идеи.
        Поэтому положительный человек – это положительно душевный человек, то есть, положенный как, по преимуществу, душевный, а не телесный. Другими словами, это человек, у которого не душа в теле, а тело в душе, как ни странно. Но это так на философский взгляд. На взгляд не-философский, популярный человек воспринимается прямо наоборот, как душа в теле. Причем акцент делается не на душе, а на теле. Смотри какое тело, ведь в здоровом теле здоровый дух. а не наоборот. То есть, речь идет о животной душе, а не о человеческой душе. В народе, как и во власти, в человеке видят мужчину или женщину, то есть, прежде всего, телесное, животное существо. Спасибо, что хоть не растительное существо или вещь, камень.
 
        Интеллигенты и духовные существа. Скажу сразу: ни в каких святых я не верю. Их просто нет, потому что не может быть по понятию. Человек грешен. Зачем тогда произносить пустые слова: «святой человек»? Есть не святые люди, но просвещенные. Как правило, это те, кого зовут интеллигентами. На первый взгляд, это тщедушные, малодушные люди, «хлюпики», - одним словом: «интеллигенты». Но если так характеризовать интеллигентов, то это явно их недооценивать. Они выполняют необходимую функцию для поддержания социальной биоты в человеческом состоянии, ибо у интеллигенции, конечно, не в массе, в лице ее отдельных (исключительных случаях) представителей проявляются высокие чувства и рассудок, так необходимые для продуктивного культурного творчества (в артефактах). Именно в этих артефактах о них хранится именная память. Это личная (авторская, не исполнительская) память человеческого рода. Есть еще народная память, но она не личная, анонимная, коллективная, атавистическая, бессознательная, из животной жизни. Интеллигенты придают человечеству человеческий вид. Хотя бы вид! И то, дорогого стоит. Интеллигенция это схватывает на лету и пользуется плодами своего успеха, удобно устроившись на шеи у народа вместе с начальством. Начальство, как правило, лезет вверх к вершинам социально-биологического доминирования (власти)  «из грязи в князи», но есть исключения из интеллигенции.
        Интеллигенция имеет в меньшинстве творческий потенциал, но в массе она подражательна. Одна, большая часть интеллигенции (так называемая «народная интеллигенция») подражает народу, другая, малая, привилегированная часть подражает  знати, власти, начальству. Вторая, естественно (объяснять не надо ввиду ясности), более сервильная, чем первая.
        Что до духовных существ, то меж людей те, кто стремится (их единицы) к этому положению, одинок и может быть выходцем из любой среды, и необязательно из интеллигентской. Поэтому такие люди, страдающие неутолимой жаждой духовной работы (творчеством не культуры, а натуры), весьма редки, составляя в социальном (сословном, классовом) измерении процент статистической погрешности. Поэтому в общей живой массе человеческой биоты они, как правило, не учитываются.


        Ангелы и демоны. Есть не только растительные и живые существа, а также существа душевные и разумные, но и идеальные существа. Мы, люди, знаем только растения, животных и самих людей. Однако мы, во всяком случае, многие из нас полагаем себя разумными существами, хотя на самом деле являемся лишь душевными существами. Условно говоря, лишь весь человеческий род, включая в него и тех, кто жил в прошлом и будет жить в будущем, а не только живущих в настоящем, является одним-единственным разумным существом. То есть, за всю историю существования людей абстрактно возможно кто-то из них уже был разумным или будет таким, пока они существуют. Все же остальные и то меньшинство из них располагает душой, а не разумом в полном объеме.
        Но у некоторых людей (передовых ученых и творческих работников) уже сегодня, но в меньшей степени, чем, например, в XIX веке, есть разумно подобные формы существования, вернее, состояния сознания в виде самосознания, интеллектуальной интуиции или рассудка. У всех прочих человеческих существ наивысшим состоянием сознания, в лучшем случае, может быть собственно сознательное состояние. Однако большинство людей большую часть своей жизни пребывает в бессознательном или полубессознательном состоянии сознания. И не факт, что у всех людей имеются в рабочем виде чувства, характерные для душевных существ, ибо большинство людей относится к типу так называемых «плотских» или телесных существ, которые живут только телом или для тела, используя в качестве средства человеческие чувства и разум в зародышевом состоянии рассудка для удовлетворения своих материальных, растительных и животных, потребностей.
        И все же благодаря неустанному труду рассудительных или интуитивно развитых людей у человечества есть представления, большей частью, естественно, ложные, иллюзорные о разумных и идеальных существах. На самом деле разумные существа, как и люди, являются материальными существами. Однако они используют не интуицию и рассудок в качестве средства для удовлетворения потребностей материальной жизни, но, напротив, эти потребности в качестве средства для развития разума. К сожалению, среди людей такие разумные существа, как правило, не встречаются, а если и встречаются в исключительных случаях, то являются людьми только по виду, а не по существу.      
        Идеальные же существа, как ангелы, имеют не материальную, но идеальную или разумную природу. Но живут они не в нашем мире, вернее, не в обычном измерении этого мира. Поэтому для материальных существ этого мира являются трансцендентными или потусторонними существами, то есть, такими существами, которые выходят из границ локального существования нашего мира в пространстве и во времени. Поэтому материально они не доступны для существ этого мира. С ними можно сообщаться только посредством мыслей или высоких человеческих чувств, доступных только некоторым из людей. Все прочие люди привыкли пользоваться суррогатами (мнимыми подобиями) таких мыслей и чувств, необходимыми для повседневного, обычного существования людей в обществе. Тот из людей, кто сам думает, а не бессознательно (условно рефлекторно или полубессознательно) делает вид или полубессознательно, а также сознательно представляет, что думает и переживает это, то думает на самом деле в духе идеальных существ как идей.
        Идеальные существа – это существа как идеи, в которые превращаются разумные существа, когда материально умирают. Люди же, как душевные существа только представляют и переживают такие превращения.  Самостоятельно мыслящие, которых теперь не миллионы и даже не тысячи, а только сотни, занимают промежуточное положение между душевными и разумными существами. Однако и они после смерти способны превращаться не в ангелов, но лишь, в лучшем случае, в разумные существа, в среднем, в демонов, а в худшем случае способны только развоплощаться и навсегда умирают без возможности перевоплощения.
        Что в таком случае делать миллионам сознательных людей, так и не сумевшим достичь уровня великодушного самосознания? Разумеется, верить в религиозные сказки (мифы), утешать себя ложной надеждой на райское блаженство ангела, а не адское страдание демона после смерти, стараясь из всех своих «малодушных» сил быть «настоящим человеком» в той мере, в какой это допускает его природный (биологический) характер и современное культурное воспитание, «в духе» (не дай вам Бог взять это слово без кавычек!), с позволения сказать, «разумного эгоизма». 
        Что такое «демонический ад», то есть, ад для демонов? Это одна, сплошная смена состояний сознания без остановки. Отсутствие остановки в смене состояний, в переходе от одного к другому, возможности зависнуть в одном из них приводит к тому, что сама смена состояний воспринимается как одно состояние – состояние смены, уподобляя существование демона в аду бегу белки в колесе. В результате бег времени оборачивается бегством от времени. Но это бегство от времени является бегством в прошлое. Ад не знает надежды будущего, доступной в нашем времени, и вечно настоящего рая. Он есть застывшее прошлое время. Время в аду все стекло в прошлое и стало застывшим прошлым. Есть ли выход из ада? Есть. Он заключается в полном стирании времени, включая застывшее прошлое, то есть, то прошлое, которое прошло. Полное забвение ждет тех демонов, которые опустились на самое дно ада. Они уединяются в нустоте, в ничто.
        Выходит, есть демоническая вечность. Это бездуховная вечность забвения в ничто. Вечная смерть. Но есть и вечная жизнь. Это духовная вечность ангелов у Бога в раю. Что ждет людей после смерти? Одних людей, которые не исчерпали потенциал сознательности, ждет новая жизнь на пути к самосознанию. Пределом ее возможностей будет подготовка к разумной жизни. То есть, их ждет реинкарнация. Другие попадут в ад в качестве живых мертвых, естественно, не трупов, но призраков (или демонов), чтобы в нем исчезнуть в ничто. Третьи же сразу вечно умрут, обратившись в ничто. Из этого ничто, то есть, из них как ничто будут созданы Богом новые существа.
               
        Жизнь, не-жизнь и сверхжизнь. Жизнь протекает в настоящем, но человек в этой, материальной жизни живет настоящим. Но это настоящее предоставляет для него возможности жить в будущем. То есть, жизнь полна возможностей, осуществление которых ожидает его в будущем, если не все, что было в прошлом, прошло.
        После жизни начинается призрачная жизнь. Призрачность ей придает смерть. Это жизнь в смерти. Она не та же, что смерть в обычной жизни. Смерть в обычной жизни есть ее необычность, придающая жизни характер смертной жизни. Тогда как уже в смерти жизнь есть необычность смерти, ибо она придает ей живой характер, что противоречит самой сущности смерти как не-жизни, превращая смерть в живую смерть. Живая смерть протекает, становится остановившимся, застывшим прошлым. То есть, человек после смерти остается в ней, проживая бесконечное число раз прошлую жизнь грешника, обессмысливая ее, ибо никакого выхода из этого многократного проживания нельзя найти, нет никакой возможности извлечь урок из греховного опыта ошибок в смерти. Локализовать это застывшее время можно только в пространстве ада. Если в земной, материальной жизни смертный человек живет в текущем настоящем будущим, отправляясь от того прошлого, которое еще не прошло, то в аду мертвый человек живет только тем прошлым, которое уже прошло. То есть, в нем нет места (при транспарентности времени, его уместности) для будущего, а настоящее имеет только характер мертвого прошлого.
        Выходит, что грешник в аду живет своей прошлой жизни целую вечность. Для него вечным состоянием является сплошной бег времени, представленный его сознанием в качестве остановившегося  мертвого прошлого. Самостоятельно выйти из круга времени ада невозможно. Ад навсегда. Он существует не для воспитания, а для существования. Дело в  том, что можно постоянно существовать в неизменном виде только в раю. В нашем материальном мире можно жить до физической смерти только изменяясь, оставаясь самим собой, то есть, быть постоянным  субстанционально, меняясь акцидентально, в своих состояниях тела и сознания в диапазоне жизни, выход за границы которого грозит реальной смертью. Тогда существование в аду после  смерти обратится в постоянное изменение (постоянство в изменении) как изменение постоянства настоящего, в котором постоянным остается одна изменчивость (непостоянность), одно преходящее, тленное.
        Ели в раю прошлое сливается с будущим в настоящем и в результате в нем царит одно настоящее без изменения состояний времени: прошлого, настоящего и будущего, то в аду происходит разрыв состояний времени: они не могут сцепиться друг с другом. В аду нет сплошной сцепки состояний времени, как в райском вечно настоящем, ни сцепки их на момент настоящего с разрывом, перерывом в прошлом, которое уже прошло, и будущим, которое еще не пришло, не наступило. Прошлое склеивается с будущим в нашем земном времени с помощью клея будущего, схватывающего края прошлого и будущего и растягивающего их по этим краям как прошлому настоящему, то есть тому прошлому, которое еще не прошло, так и будущему настоящему, которое уже стоит на пороге настоящего и ждет своей очереди для проявления. Само настоящее становится вторично (рефлексивно) настоящим – настоящим настоящего, самосознательно настоящим. Тогда как прошлое настоящего является живой памятью прошлого, которое не прошло, мотивом настоящего, его условием и причиной, а будущее настоящего становится планом ожидаемого, целью настоящего. Само настоящее как граница между прошлым и будущим является средством сшивания, складкой времени.
        Естественно возникает вопрос: «Как минуя, избегая ада, оказаться в раю после смерти - конца земной жизни»? Если на этот вопрос нет положительного ответа, а есть только отрицательный ответ: «Никак», то можно ли уже из ада выйти, не не в ничто, а в нечто иное, чем ничто? И еще напрашивается один вопрос: «Само ничто находится в аду или вне ада»? Из ада нет пути назад, ибо ад – это и есть сам зад. Перед задом ада находится земная жизнь, но именно ей и ограничен ад, постоянно повторяя один и тот же жизненный сюжет, который случился с мертвым человеком. В результате мертвый оказывается живым в стране мертвых, вернее, становится живым мертвым. То есть, в аду все только меняется. Условием такого тотального изменения является зацикленность на прошлом. Ведь будущего, которое есть в жизни, нет в аду. Настоящее есть, но оно настоящее прошлого. Ад – это состояние сознания, которое крутится, вертится в кругу представлений прошлой жизни и переживает ее на все лады. Вот это состояние сознания держится за прошлое, собирая охапками его разбитые части в разные комбинации (констелляции). Таким образом, это застывшее, зависшее состояние сознания создает место сбора мусора времени, в котором прошлое время становится уместным. Ад как расширение прошлого времени, поглотившего в себя будущее с настоящим превращается в накопитель мусора времени, калейдоскоп частей прошлого.
        Все эти части не могут связаться друг с другом в живую связь целого настоящего, ибо в аду нет Я. Ад – это бессознательное состояние сознания умершего, чье тело истлело. В аду живут тени людей, которые в жизни были тенями идей. Вот в раю люди, если они достигнут состояния уже не только сознания и самосознания, но и самого разума в новой жизни, станут не тенями идей, а самими идеями как вечно живыми существами. Но достигнут ли они состояния разума в новой жизни? Для этого необходимо после смерти вернутся в новую жизнь, уже будучи готовым быть не сознательным, душевным, а разумным существом. Но как после смерти вернуться обратно в жизнь, причем вернуться лучшем, чем был до смерти? Как из смерти как конца жизни вернуться в нее, не оказавшись в аду? Другого пути нет, как только через новое рождение, возрождение. Единственным условием такого возвращения может быть полное забытье всей прошлой жизни. То есть, перед возможным попаданием в ад умерший должен уже быть в ничто, которое полностью стирает содержание сознания, а не только лишает тела. Но как в этом ничто сохранить форму сознания? Что это за форма сознания? Это и есть Я. Только оно пустое Я. Пустое Я и есть ничто. Ад есть путь к пустоте Я через прошлое, которое прошло. Образом ада является типичная, обычная, привычная жизнь обывателя, в которой почти все повторяется. Убери это «почти» и ты окажешься в аду. Так что обывателям нечего бояться ада. Они вполне заслуживают его. Он ждет их с адской, демонической радостью. В этой смертной (смертельной) жизни они ведут полубессознательный образ жизни, избегая проклятых вопросов личной жизни и смерти и утешая друг друга совместным бытом – привычной жизнью как жизненной привычкой, бытовой жвачкой мещанина.
        Для творческого человека, занятого духовной работой и совершенствующего свое самосознание, конечно, не до уровня разума, - для этого у него еще слишком «пустая голова» или, образно выражаясь, «кишка тонка», но хотя бы до уровня уже не «малодушного», но «великодушного» человека (человек – это, по преимуществу, душевное, а не телесное существо при условии полного культурного развития), - обыденная, бытовая жизнь просто ад. Он полон идей, которые уводят его прочь от потребительской массы мещан за горизонт событий быта. Куда же он идет? Он идет, нет, парит еще только в мысли, безуспешно пытаясь подняться в царство духа. Там вечность, там сверхжизнь.
    
        Компьютер – «философ». Пока сам компьютер не стал философом, он ни кого не научит философии. Поэтому в учении философии он не просто не нужен, в вреден. В чем заключается вред компьютера в обучении философии. Здесь, разумеется, слово «компьютер» используется как символ, вообще, всей информационной технологии. Такая технология способна переносить информацию, но не мысли и тем более не идеи. Идеи как мыслящие существа, живущие смыслами (формы мыслей), не распространяются по каналам средств массовой коммуникации. Они прямо сообщаются поверх голов мыслящих людей, уже находящихся в них, в этих идеях. Компьютер мешает такому сообщению, прерывает его, переводя (конвертируя) поток живых мыслей в «искусственный бред машин». Современный человек заражается этим машинным бредом и несет информационную околесицу («чушь», ментальную бессмыслицу), нагнетаемую «говорящими головами» СМИ. Пошаговые инструкции цифровых технологий современного обучения отупляют человека, создавая неблагоприятные условия для живого противоречивого мышления, стирая его полностью с сознания пользователя. В результате его сознание погружается в полубессознательное, а потом и бессознательное состояние матричного (примитивного) существа (так называемого «элементала»). В прежние времена таких людей называли «марионетками». Теперь же их зовут современными креативными (инновационными) индивидуумами. Кстати, кто является первой и главной марионеткой? Сам кукловод, ибо он являет собой образец для подражания кукол. Так и с мыслью. Что противоположно уму, мыслящему мысль? Казалось бы, глупость. Ан, нет: не глупость, а хитрость, ибо хитрость есть наивысшая степень развития глупости. Хитрость - это такая глупость, которая уверена в том, что она и есть мудрость. На самомо деле это такая глупость, которая обманула саму себя.
        В настоящее время, от которого осталаось только имя «настоящее», такой же «настоящей» явлляется и философия. Ей занимается так называемый «философ», этот хитрец, который мнит себя мудрецом, заставившим философия сдавать тест на хитрость. И что из это может получиться? Ничего, кроме глупости, дошедшей до превосходной степени тупости. Философии нельзя научить, но ей можно научиться у нее самой в своем собственном лице под присмотром, умозрением, созерцанием, медитацией (вниманием (интенцией), с точки зрения вечности) учителя философии.
        В философии работают с идеями мыслями, а не с информацией, чтобы извлечь из нее знание, что характерно для науки. Поэтому философия предплагает особе отношение к мыслям, не совпадающее с нанешним информационно-технологическим трендом. Таким, информацционным путем научиться философии просто невозможно. Даже научный, иссследовательский путь терминологичекого знания никогда никого еще не привел к философии. То, что философию называют наукой, это философская шутка. Дело в том, что философия иронична по своему характеру и многие серьезные ученые понимают буквально философов, когда они глубокомысленно разговаривают с учеными. На самомо деле, философы в таких разговорах легкомысленны. Разговоры нужны философам в качестве развлечения, отдохновения от тяжелой медитации. Не-философы слушают ученые беседы философов и думают, что это и есть философия. Как они, глупые, заблуждаются. Так философы болтают. Философией они занимаются молча. Ведь, занимаясь философией, они сообщаются с духами как живыми идеями. Это можно делать только молча в состоянии исихии (медитативного безмолвия), так необходимого для того, чтобы услышать в молчании (в тишине) божественную вибрацию, глас Бога, пение ангелов – голос (логос) смысла.
        Компьютер станет настоящим философом, способным научить людей философии, только если превратится в духа, в ангела, в живой, а не искусственный интеллект (разум). Сейчас он же застыл в своем развитии на уровне счетной машины. В счете ему нет равных, если сравнивать его с человеком. Только в этом подражании искусственный интелелкт есть мертвый аналог, не-живая копия человека. То есть, человек научился технически быть мертвым, но он так и не научился сам быть живым. Он живой не сам, но только естественным образом через подражание. Вот когда он научится быть живым искусственно, а потом уже и умным живым искусственным образом, то только тогда он достигнет уровня разума, будучи творцом техники третьего поколения. Сейчас же он создатель только примитивной техники первого, машинного уровня. Но уже сейчас он по своей непомерной глупости пытается низвести самого себя до уровня счетного устройства. И в этом проявляется его ум? Никак нет. Современная информационная техника свидетельствует не об уме человека, а о его не просто глупости, но непроходимой тупости, о которой он уже не догадывается. Что же его ждет в будущем? Естественно, превращение в информационный вирус. Ты этого хотел, Жорж Данден и это получил или получишь в ближайшем будущем. Человек-вирус и телом, и душой. Пожалуйста, всегда рад! Компьютер самое место такому ничтожному человеку – информационному вирусу.

        Никак не привыкну к тому, что не является привычкой. Жизнь привычна, но не привычна смерть. Почему? Потому что она есть прекращение жизни как привычка. Но странное дело, сама смерть как «вечное повторение» того же самого, - прошлого, которое прошло не есть привычка для нас живущих, ибо мы еще живы и потому никак не можем привыкнуть к тому, чего еще не проходили. Конечно, мы проходили через смерть, но этого не помним, ибо она есть прекращение деятельности сознания, узнавания себя в повторении жизни каждый день после сна. Смерть является нам потерей сознания во сне. Но это восполнимая потеря. Каждый раз мы возрождаемся утром, пробуждаемся и живем потом сознанием в теле.
        Другое дело не периодическая потеря сознания ради отдохновения в полубессознательном состоянии сновидения или бессознательном состоянии крепкого сна, а окончательная и полная потеря тела, физическая, материальная смерть тела. Сознание, которое в народе зовется человеческой душой (психика у животных), вместе со своим телом покидает соответственно и этот мир. Где же оно оказывается? В смерти. Местом смерти является ад. Он ждет всех смертных, ибо только в нем человек непосредственно встречается с Богом как Огненным Духом. Этим огнем Бога опаляется не тело, которого уже нет у души (другим местоименным названием души является «Я»), но сама душа, ведь небесный огонь не материальный, а идеальный, духовный. Поэтому душа без тела, бесплотная душа более от него не физически, но морально. Она горит в аду, который является адом только для мертвых, для бессмертных же духов, ангелов он рай. Горит до тех пор, пока не сгорят все примеси, которые примешались к цельной, невинной душе при рождении в ходе телесной жизни, полной греховных страстей. Когда от души остается одно Я, оно наполняется божественной энергией и воздает Богу славу, славит Его. Что означает эта слава? Только то, что чувственное Я бывшего смертного становится логичным, разумным Я Божественной Мудрости, Словом, Логосом (Разумом) Бога. Личное Я смертного человека становится Божественным Логосом только в том смысле, что ничем больше не отличается от Него.
        Следует в аду увидеть рай. Это в силах только такому существу, которое перед смертью стало разумным. Превращение в идеальное существо начинается с разума. Однако человек является не разумным, а душевным существом. Прежде, чем оказаться в раю, ему следует переродиться (реинкарнировать) в разумное существо. Для этого нужно обратно вернуться в материальный мир. Имеет смысл такое возвращение с точки зрения возможности обретения в будущем бессмертия в раю.
        Трудно примириться смертному со своей смертью. Поэтому не случайно он обычно умирает в старости, когда постепенно, последовательно теряет сознание, упрощает свою жизнь вплоть до старческого маразма. В таком состоянии умирать не страшно, даже  полезно, своевременно. Это хорошо для жизни при смерти, но в смерти плохо, потому что нечему и некому будет перерождаться. Момент смерти следует пережить, находясь в сознании. Иначе в ином мире в развоплощенном виде окажется не  твое Я, а не-Я, не твое (мое) Я, а Я другого, готового к новому воплощению. Ты же зависнешь между мирами и будешь вечно находиться в отчаянном состоянии в предверии ада (в мире теней), а не временно гореть в аду  и вечно нежится в раю.

        Вера, интуиция, мнение, знание, мысль, идея, понятие. С веры как реакции на страх за себя и своих близких начинается знакомство с незнакомым миром. Как только мы поверим, так уже сможем, отпустив свой страх, ужиться с миром. Веру нам внушает открытость мира, которому мы должны в свою очередь тоже открыться, нам следует в него поверить, довериться тому в нем, что не пропало и останется после нас. Мотивом веры выступает страх. Страх обостряет чувствительность, которую обычно зовут интуицией. Есть чувственная интуиция или нюх, когда чувствуешь всеми частями собственного тела, особенно задним и передним срамными местами. На основе этого телесного или непосредственного знания формируется мнение плотского человека. Это даже не рассудочное суждение, но мнение как чувственное представление.
        Другое дело, когда чувственное представление является представлением, описанием, предваряющим объяснение, то есть, толкование, анализ описываемого предмета. На основе объяснения составляется определение предмета в терминах, связанных друг с другом по схеме «причина-следствия». В этих научных терминах представлена структура отношений между частями предмета, его сущностью и ее явлением, доступным в качестве факта чувствах. Сущность природного явления выявляется как его причина, из которой извлекается это явление как ее следствие. Отношение между явлениями и их сущностью определяется как закон их существования и функционирования (действия, энергии). Объяснение закона дает уже не мнение, а целое знание причины явления естества. Познание, дающее нам уже не мнение, а знание, невозможно без мышления. Мысль приходит нам на помощь, когда нет уверенности в том, что мы знаем. Мы начинаем сомневаться в том, что вообще знаем. Вот тогда мы задаемся вопросом: «Что такое знание вообще»?
        Мысль пробуждается, но не сомнением. Сомнение только подталкивает нас задуматься. Из состояния задумчивости нас выводит удивление ума, изумление тем, что мы умеем думать. Мы ловим себя на мысли, узнаем себя в качестве мыслящих. Мысль пробуждает мысль, точнее, не сама мысль, но ее явление нам. На мгновение нам кажется, что это явление самого явления, только мысль, узнавшая себя, но нет, это не мысль себя узнала, а идея опознала себя в нас как мысль. Она стала мыслью в нас. И благодаря ей мы стали мыслящими мысль. Осознание себя в мысли мыслящими поражает, удивляет и восхищает, навсегда нас похищает в качестве посвященных в тайну воплощения потустороннего, явленного нам в мысли. Это откровения  иного мира, его наличного проникновения в наш мир нами. Мы начинаем его понимать, раскрываем тайну этого мира на доступном нам логическом языке понятия. Мы схватываем идею в мысли понятием. Понятие – это наш ответ на вызов идеи в сознании. Так приходит к нам самосознание, в котором сознание узнает себя, сосредоточившись на идее как цели, достижение которой на пути познания увенчивается понятием. Когда мы доходим до понятия, тогда нам открывается то, что становится непосредственно доступно для ума. Это опосредствованная непосредственность (интеллектуальная интуиция или постижимая непостижимость) и одновременно непосредственная опосредствованность (мистическая интуиция или непостижимая постижимость)  умозрения (рефлексия) самой идеи как духа, чьим телом является разум. Дух является святым  том смысле, что он освящает (светит и просвещает) наш ум (интеллект).
 
        Загадка, тайна, мистика и магия. Что такое загадка? То, что основано на гадании. Гадаем мы о том, что не знаем точно, определенно, что является неопределенным, как минимум, двусмысленным, двойственным. Гадают на что-то, на то, что является отгадкой загадки. За-гадка – это то, что находится за «гадкой», то есть, гаданием. Тогда отгадка находится «до» гадания, точнее, отгадка является ключом для загадки, аллегорически (образно) говоря, отмыкающим то, что загаданно, вроде герметически закрытой шкатулки. Поэтому загадки всегда имеют отгадки. Отгадывание является своего рода процедурой интерпретации, толкования загадки как незнакомого слова, выражения, текста. Отгадка – это толк, смысл такого текста. Отгадывать – значит толковать, узнавать смысл. Узнал загадку – понял смысл слова (предложения, речи), текста. Загадка – это препятствие, апория в познании, требующая разбор препятствия, затора в движении по направлению к искомому смыслу. Осмысленное движение в познании приводит к знанию. Приводит тогда, когда выбирается наиболее оптимальный путь к загадке, соответственно наведенный ей. То есть, в любой загадке уже есть отгадка как зеркальное ее отражение. Эта спекулятивная (отобразительная природа загадки) проговаривается в самом звучании и начертании как загадки, так и отгадки, отличающихся друг от друга только указанием на противоположно ориентированные границы гадания, началом и концом которого они являются как приставки к нему в качестве морфологического корня. Вначале гадания загадка является зачином, замыслом гадания. В конце отгадка становится тем, что от гадания получается, - разгадкой загадки. 
        Совсем другое дело тайна. Что мы называем тайной? То, что таится, скрывается  от познания. Тайна не имеет ответа. Тайна, как и загадка, вопросительна. Но она есть вопрос без ответа. Ответ потерян и его никогда не найти. Тайна непознаваема, непостижима. Тогда как загадка не познана, но она познаваема, постижима. Почему же тайна непознаваема? Потому что она не имеет смысла? Нет, она не бессмысленна. Только смысл, толк нельзя истолковать. Он не развертывается, не является тому, кто ищет знания. Почему же? Дело в том, что отгадка как понимание гадания в качестве толкования или интерпретации является истолкованным, а толкование понимающим. Поэтому отгадка совпадает с загадкой, ей соответствует, является истинной, истинным знанием. Не так с тайной. В тайне нет, как в загадке, отгадки, ведь она не загадка, а тайна. Путем гадания нам не открыть тайну, не овладеть ей.
        Неужели тайна как скрытое от познания, как непознаваемое, вообще, не может быть открыта? С тайной, с таинственным или мистическим связывают магию как тайное, запретное для многих, но открытое для немногих гадание. Значит, все же тайна может быть познаваема, познана? Казалось бы, да, может, но не всеми, а только избранными. Теми, не кто выбрал ее, но кого она сама выбрала. То есть, не они могут овладеть тайной, но она может овладеть ими, их похитить. Но для этого они должны быть восхищены ею, служить ей, быть ей причастными, в нее посвященными. Адепты тайны должны стать частью тайны. Останется ли тайна тайной для них, когда они станут причастными ей, станут частью тайны? Конечно, ведь они станут частью именно тайны. Но тогда знает ли себя сама тайна? Да, знает как целое, как связь частей друг с другом. Это знание на уровне целого. А не части. Поэтому адепты тайны не ведают тайны как сама тайна, но они ведают только часть тайны, сами будучи этой частью. Поэтому если и может тайна быть открыта, то только частично, частью части самой себя.
 
        Правда и ложь. Правду (воистину) говорят, что ложь во спасение. Только спасает ли она, вернее говоря, от чего она спасает и что губит ложь. Когда так говорят, то в речи сквозит нескрываемая ирония. Лгут ради спасения, но результатом ее является как раз погибель. Кто гибнет от лжи? Лжец или тот, кому лгут, кого обманывают? Страдает от лжи и гибнет правда, истина и те, кто говорил правду, а теперь лжет. Ты говори правду или лги. Будь последователен в том, что делаешь. Лучше говорить правду. Для кого лучше? Неправильный вопрос. Правильный вопрос такой: Для чего лучше? Конечно, для правды. Если сказать: «для лжи», тогда солжешь. Это так и никак иначе. Поэтому всегда говори правду. Ах, вот почему она лучше лжи. Только такая правда может спасти, которая полная. Это правда.
        Почему же утверждают, что ложь спасительна? Потому что жизнь человека построена на лжи. Он лжет всем, в том числе и самому себе, выдает желаемое за действительное, а не действительное за желаемое. Человек есть существо желания. Поэтому нирвана как разрыв паутины желания, которую намотали на человека, и есть правда, истина. Не сами желания лгут, они наводят на ложь. Лжет человек, путаясь в своих желаниях. В сущности, человек есть возможный человек, человек возможностей. Его бытие есть бытие возможностей. Одной из которых является истина. Только она исполнима, ибо все другие обманчивы. Истина как возможность существования предназначена тебе самой судьбой. Человек же, как правило, выбирает не ее, а совсем другое, что его соблазняет. Этих возможностей много. Они манят его, соблазняют, то есть, сбивают с верного пути, с толка, со смысла, обессмысливают его жизнь, ибо препятствуют его предназначению, тому, к чему он призван. Вот поэтому ложь не спасительна, а губительна.
        Сама нирвана, сам правда, истина превращается в ложь, когда в ней ищут соблазн, удовольствие, легкомыслие, избавление от испытания. Есть испытание не только ложью, но и правдой. Это не значит, что правду необходимо выстрадать. Правда не есть то, что противоположно удовольствию и есть неудовольствие, такое неудовольствие, которое бывает от страдания. Это не так. Не следует в ней искать ни удовольствие, ни неудовольствие, ни радость, ни страдание. Но легче пережить правду, если она приносит радость, чем доставляет страдание. Это еще одно испытание правдой, истинное испытание. Поэтому истина находится по ту сторону радости и огорчения, счастья и несчастья, удовольствия и страдания. Когда говорят о неприятной истине, то хотят предупредить о том, что с непривычки правда может отпугнуть малодушного, витающего в облаках, выдающего свои фантазии о жизни за жизнь, за саму реальность. Истина по плечу только великодушным, кто готов принять ее, какой бы горькой она ни была. Но горька ни истина, а отношение к ней. Поэтому нирвана, то есть. невозмутимость, спокойствие и является истиной. Истина нейтральна. Она есть истина как истины, так и не-истины, лжи. Поэтому будь тоже нейтрален, будь выше выбора между ними. Эта истина для тех, кто прошел испытание, кто находится по ту сторону истины и лжи, кто является потусторонним. Но она не понятна моралистам, ибо они определяют такую позицию как аморальную. И объявляют имморалиста циником. Это так на их пристрастный, лживый взгляд.
        Тот, кто прошел испытание истиной, уже не выбирает истину, он стоит, настаивает на ней. Для него нет лжи, есть одна правда. Но это не так в нашем мире выбора между ними. Поэтому он не от мира сего. Когда Понтий Пилат спрашивал Иисуса, что такое истина, он испытывал его. Но такое испытание было уже бессмысленно, потому что Иисус давно уже прошел его. И он молчал, потому что его ответ прозвучал бы как ложь, ибо Понтий Пилат все равно не понял бы его, истолковав истину в устах Иисуса как ложь. Поэтому иногда следует промолчать, когда высказанная истина может превратиться в ложь. На такой случай есть не высказываемая истина. Не то, что она есть истина молчания. Правильнее сказать, что она говорит сама за себя, когда слова лишние. В этом смысле молчание оказывается откровеннее, красноречивее болтливой речи.
   
        Сознание и бессознательное. Наяву и во сне. Сверхсознательное. И сознание, и бессознательное многое говорят о человеке, говорят то, какой (что) он есть и кем является. Если человек пустой, то и сознание его пусто, пусто и бессознательное. Это никчемный человек. Тот, кто стремится стать лучше человека, стать сверхчеловеком не может не пройти через отказ от себя, через признание себя таким, никчемным человеком. Ведь к чему он такой? Ни к чему. Чтобы быть лучше человека, следует стать хуже его, иначе человеческое будет преследовать тебя и не даст преодолеть себя. Другое дело: готов ли ты к этому, в этом ли твое предназначение, твой призыв, твое призвание. Может быть, твое призвание стать и быть человеком. Каждому свое. Тебе, например, быть человеком. Кому-то еще быть зверем, скотом, сволочью, негодяем, подонком.
        Человеку свойственно быть сознательным, а не бессознательным. Другое дело, что бессознательное одного человека может быть сознанием другого, ничтожного человека. И тем более сверхсознательное. Может быть такое существо, бессознательное которого является самосознанием другого. Такое существо уже явно разумное. Но есть и неразумное, бессознательное существо. Для сознательного человека является целью быть сознательным не только наяву, но даже во сне. Конечно, трудно быть в сознании, когда сама природа сна бессознательна. Причем на самом деле люди многое сочиняют про сон как явление бессознательной жизни, преувеличивая значение такой жизни. Если говорить правду, то они просто врут про бессознательное, сочиняют, украшают его своими фантазиями, кстати, имеющими место в сознательном состоянии. Ведь воображение играет сознанием, а не бессознательным. Кто же разыгрывает сознание? Бессознательное? Враки, нет, сверхсознательное, для которого именно сознательное бессознательно. Настоящее бессознательное тупо, неинтересно. Интересно сознательное, играющее роль бессознательного в спектакле, который ставит и режиссирует сверхсознательное. В этом спектакле сознания мы играем роль персонажей, героев драмы сознания, конфликта между бессознательным и сознательным.
        Кто увлекается бессознательным порывом? Разумеется, сознательный человек. Этот спектакль есть испытание стихией бессознательного, которое называют «коллективным бессознательным», чем сбивают с толку увлеченных сознанием людей. Его назыают «коллективным» потому, что оно не ограничивается только вами, что оно безгранично, беспредельно, неопределенно, ибо определено только сознание, сознательное, точнее, самосознательное. Сверхсознательное, разумеется, более определенное, чем сознание, но не для человека, Человек сознателен, но не совсем, не полностью. Полного сознания у человека нет. Почему? Потому что он не властен над бессознательным. Овладеть бессознательным как частью сознания, которое не ведает, не знает себя может уже не человек, а сверхчеловек. Для этого одного сознания мало, требуется еще разум. Человек же называется разумным понарошку. Это тот случай, когда желаемое выдают за действительное. Существо тогда разумно. Когда оно разумно во всем, даже в своем существовании. Существование у человека не свое. Оно зависимо и является не событием, явлением, но со-бытием. Можно сказать так: это не у человека есть существование, но у существования есть человек как сущий, существующий. У разумного существа существование является разумом, а он сам духом, свободой. Свободой для творчества. Человек в этом не оригинален. Он является подражателем, образом, представлением творца, когда уподобляется ему.
       Хорошо, когда человеком играет духовное сверхъестественное в образе ангела. Но плохо когда им играет бессознательное в образе демона. Стихия наших желаний, страхов составляет область бессознательного. Они являются нам в образе демонов и мучают нас, когда мы к ним стремимся, пытаемся их воплотить. Вот тогда они превращаются в неодолимые и неутолимые человеческие страсти. Ангелы предостерают нас воздерживаться от страстей, держать их на привязи меры. Внутренний голос – это голос ангела, голос совести, предупреждающий о гибели души и смертельной опасности для тела.
        Основная трудность, проблема заключается в том, что сознательный человек обречен самой судьбой путаться между бессознательным и сверхсознательным, принимая одно за другое, ибо находится между ними как между двух огней. Вольно переиначивая Федора Достоевского, можно сказать, что человек есть поле брани между Богом (духом) как возвышенного сознания и дьяволом как стихией (хаосом) низменного бессознательного. Связывает их одно целое сознание творчество, сублимирующее демонические страсти бессознательного в резоны разума сверхсознательного. Этими резонами являются для человека его возвышенные чувства. Ради этих чувств живет человек как душевное существо, испытанием для которого являются телесные страсти.
        Душевные страсти имеют телесный запал. Ведь чем дьявол отличается от человека? Дьявол это тот дух, у которого нет души. Вот поэтому он и стремится купить у человека, выменять у него за бессмертие то, чего у него нет. Нет же у него человечности. Он бесчеловечен. Дьявол олицетворяет в духовном мире то, что в нем нет места человеку. То, что в нем есть место, олицетворяет Бог, а то, что в нем нет места человеку, и поэтому для него рай ангелов есть ад демонов, олицетворяет дьявол как собирательное демоническое имя. Есть ли душа у Бога? У Бога есть Дух, и Он как Дух есть Творец души человека. Дьявол не способен на такое. Он не может быть Творцом, ибо не великодушен, а завистлив и не может пережить своей производности от Духа как только Его проводник. Он отказался быть проводником Бога, стал вести себя не соответствующим образом проводника, но источника света. В результате светит, но не греет, или уже не образно, а прямо говоря, не открывает, а скрывает то, что есть, соблазняет и обманыает, выдает желаемое, иллюзорное, идиллическое за действительное, идеальное. Например, одной из иллюзий дьявола является уверение в том, что все материально, даже человеческие мысли.
 
        Гегель и Шопенгауэр как авторитеты культурной публики. Как можно относиться к таким философам, как Гегель или Шопенгауэр? Как к любимцам публики, как ее авторитетам. Есть эпохи увлечения и тем, и другим. Гегелем увлекаются тогда, когда легко и светло на душе и человек что-то может сделать, чтобы жизнь стала лучше. Можно сказать, что Гегель для публики идеалист и оптимист. Шопенгауэром же увлекаются тогда, когда на душе тяжело и темно и человек не может ничего исправить, и вынужден принимать и держать удары судьбы, отступая назад в поисках надежного убежища, чтобы в нем укрыться от волнений жизни, когда становится все хуже и хуже. Поэтому Шопенгауэр ассоциируется культурной публикой с пессимизмом и фатализмом. Имееет ли такое отношение образованной части народонаселения к известным философам хоть какой-то философский смысл, соответствует ли оно действительности, к их философии, к ним лично? Конечно, нет. Такое понимание философии, являющейся выражением, манифестацией их личной жизни является ложным, мягко говоря. Грубо же говоря, оно бессмысленно, ибо сбивает с толку. Гегель никогда не был идеалистом в расхожем смысле слова, как в учебном, так и в бытовом плане. Он был реалистом понятия. Да, он был прогрессистом. Но его прогресс оплачивался реками крови людей, делающих историю.
        Шопенгауэр не был таким мрачным философом, каким рисует его людская молва, которая есть одни слухи и вранье. Кстати, этому вранью способствовал сам Шопенгауэр, игравший как ребенок игрушкой настроениями публики. Да, он был иррационалистом, то есть, не рационалистом, а натуралистом, занятым поиском простых причин сложных явлений натуры, природы человеческой жизни. Ему было приятно читать проповеди, но он жил не проповедями, которые были только его позой. Таким образом он пытался произвести эффект, привлечь внимание публики, чтобы быть в центре ее внимания. Сам же был склонен заниматься искусством, изящной словесностью. Обладая хорошим слогом, он любил не строить систему понятий, но излагать свои мысли на бумаге, опасаясь заключать в клетку понятия свою мысль. Он прекрасно понимал, что поддавшись власти абстрактных идей, может распугать конкретные мысли, потерять в них живой отклик своей нервной души. Шопенгауэр строит не систему понятий, а ансамбль мыслей. В философии он был не архитектор, а композитор, занимающийся композицией мыслей. Ему как натуралисту нравилась практическая философия. Гегель же предпочитал заниматься абстрактной логикой как философской наукой. Только абстрактность его логики была не математической, формальной, а философской, содержательной, диалектической. Логика Гегеля была самим содержанием его философии.
        Мрачность философии Шопенгауэра является публичным фантомом. Публике было легче принять его нервный характер за мрачный характер самой философии. Реальный Шопенгауэр не темен, но светел. Только его светлость есть светлость не разума, а чувства прекрасного. Специализация разума в качестве рассудочной аналитики сделало его бесчувственным. Критика Шопенгауэром бесчувственности абстрактного рассудка, не просто занятого терминологическим разбором предмета исследования по косточкам логоса, но собирающим из них скелет понятий, была воспринята публикой как иррациональный демарш на научное познание и знание.
    
        Капризы времени. Время капризная вещь. С ним всегда проблемы. Во-первых. Его никогда не хватает. Не хватает на что? На настоящее. Мы живем один раз в настоящем. У нас нет времени на то, чтобы его повторить, если мы ошиблись, ведь время необратимо. Вот эта необратимость делает невозможным вернуться в прошлое, которое прошло. Но не все прошлое прошло, - часть его осталась в настоящем как настоящее прошлое. То прошлое, которое прошло, перестало быть настоящим, хотя когда прошлое было настоящим, оно было настоящим, а не выдуманным, иллюзорным.
        В настоящем есть не только прошлое, которое живо (то прошлое, которое прошло, мертво). Оно живет в памяти людей, вызывая у них надежды на будущее как горизонт осуществимости тех возможностей, которые были упущены в прошлом. То есть, прошлое в настоящем вызывает будущее, призывает его стать настоящим. Если прошлое живет в настоящем как память, то будущее является воображаемым проектом реализации наличных возможностей. Именно в настоящем прошлое встречается с будущим, собирается и держится связь времен. Настоящее во времени выступает тем, что меняется в явлении, в частности,  не изменяясь в сущности, в целом. Именно настоящее является основанием, по которому происходит разделение времени на прошлое и будущее. С прошлым и будущим связана мимолетность времени, его изменчивость. Момент времени настоящего переходит из прошлого в будущее. Становление времени, смена его состояний обусловлена их связью в настоящем.
 
        Ночные страхи. Ночью нас посещают страхи, когда мы не защищены силой ума и слабы душой (малодушны). Великодушие изгоняет страхи при дневном свете разума.
 
        Экзистенциальное переживание как душевный аффект. Одно дело переживать свое существование в материальном теле, чувствовать его и посредством него чувствовать все остальное, что тебя окружает в мире. Другое дело переживать, чувствовать уже душой, своим Я (чувство Я) собственное существование – личное существование в качестве Я.

        Подражание древним. Есть известное поэтическое определение философии, данное Данте Алигьери в его трактате «Пир» (в подражание Платону): “Filosofia e uno amoroso uso di sapienza”. Московский филолог и переводчик Владимир Бибихин перевел его на русский язык так: «Философия есть любовное применение мудрости». Да, интересный перевод и главное понятный. Как только прочтешь перевод такого определения философии, так сразу понимаешь, что такое философия. И что мы делали бы без такого толкового переводчика?! Никогда бы сами не догадались, что она такое.
         Что же на самом деле написал Данте? Во-первых, следует сразу оговориться. Данте никакой не философ, но зато, какой поэт: национальный. Он не просто поэт сладостного стиля, типа флорентийского трубадура, а один из основателей итальянской классической словесности (литературы), сложившейся на основе тосканского наречия народного (вульгарного) итальянского языка. Поэтому когда он написал в своем трактате «Пир» о философии, то его трактовку смысла философии, естественно, следует понимать не в философском, но в поэтическом ключе. Проблема с переводом такого поэтического определения философии на чужой язык связана с метафоричностью поэтического выражения. И все же мы попытаемся ясно и понятным образом перевести так это определение, чтобы всем русскоязычным читателям стало понятно восприятие, точнее, представление философии Данте, без всяких невнятных околичностей московского любителя «поэтического мышления».
        По мнению, не суждению, Данте, философия является одним и только одним произведением влюбленного в мудрость. Мудрость производит во влюбленном в нее любителе одну философию. Из любви к мудрости появляется на свет, рождается, творится одна философия. В этом смысле, также как человек есть образ и подобие Бога, философия есть образ и подобие мудрости Бога. Короче говоря, философия есть подражание мудрости. Подобно мудрости, философия спокойно, без суеты, творит в мысли реальность. Только мудрость работает, творит идеей, а философия мыслью. Умная мысль мыслителя есть образ мудрой идеи Духа. Идея (ангел) является мыслителю в мысли. Мыслитель следует за мыслью, следующей за идеей как целью размышления мыслителя.
        Современный философ подражает древнему философу, для которого образцом является мудрец. Кто же этот мудрец, если не сам Бог, а его Мудрость – София как Премудрость Божья? Тогда выходит, что Бог есть Идея или Идеальное Существо/Идеальная Вещь, древний философ Ее «тень», а современный философ «тень тени»? Древний философ, вроде Платона, точнее, его мысль есть отражение (спекуляция, отображение, рефлекс) Идеи. Это прямая, моментальная рефлексия. Она носит непосредственный характер и является реакцией сознания Платона, его ответом на вызов Идеи. Такая рефлексия пассивна и имеет объективный характер. Эта рефлексия или мысль есть своего рода медиум, миметический проводник Идеи, ее явление в сознании философа. Другое дело мысль современного философа, подражающего древнему философу. Это рефлексия второго уровня. Она является уже интерпретацией смысла первой рефлексии и носит субъективный характер самого философа, есть результат суждения о первой мысли, выступающей в качестве ментально данного факта, информации для размышления. Это мысль о мысли по поводу идеи как Идеи. То есть, спекулятивная мысль, имеющая своим предметом уже не идею, а мысль о ней. В этом смысле уподобления мышления мимезису (подражанию через отражение, отображение) мы имеем дело не с реальной, а ментальной картиной (представлением). Вторичная, второстепенная рефлексия уже активна и есть толкование смысла не самого источника света знания, а этого света, точнее, его отражения в культуре мысли. Поэтому современный философ, ориентирующийся на подражательный характер философии, имеет дело не с самой реальность, а с ее отражением в тексте, в котором зафиксирована реакция очевидца, умозрителя Идеи.
        Другими словами, современный мыслитель не столько занимается своими мыслями, сколько мыслями другого мыслителя – своего культурного учителя мысли, ставшего для него прототипом мыслителя ввиду того, что тот имел дело с самой Идеей как Идеальным Существом, которое он созерцал, зрил, видел умом. Другим образом, например, глазами, видеть Бога нельзя, ибо он как Дух невидим. Но его можно опознать в качестве демиурга мыслей как явлений Мудрости сознанию мыслителя. Вот тогда мыслитель будет образом Бога как Логоса, а его мышление отображением этого образа, его подобием. Мыслитель есть проводник Идей Бога в собственной мысли. Иным является современный мыслитель. Он мыслитель по поводу, «сбоку припека».  Такой мыслитель имеет дело не с самой Идеей, а с ее отражением, точнее, отражением (спекуляцией) смысла Идеи в качестве понятия. Поэтому он излагает не собственные мысли, не то, что он думает, а то, что он думает о том, что думают другие. Он рассуждает о мыслях других людей, которые стали культурными артефактами. То есть, он думает о мыслях, а не об Идеях. В этом смысле он не открывает Истину, а выдумывает ее как понятие. Только так, в понятии, в опосредствованном виде он может понять, разумеется, не саму Идею, а ее культурный след в памяти (истории) философии.
        Иначе говоря, современный философ занят не самой философией, а ее историей. Он не настоящий мыслитель, он только историк философии. Он не философ, а историк, ученый. Чтобы стать настоящим философом, такой ученый должен преодолеть свою зависимость от философского авторитета и думать не только самостоятельно (так думать может и ученый философ), но иметь собственный опыт Откровения Идей Духа. Для этого современному философу следует быть, пусть не разумным, ну, хотя бы великодушным, если на большее он не способен. Он должен заново принять мир, открыть его в себе, открыться ему как самому себе. Но он, «презренный трус», не может откровенно посмотреть себе в глаза, просто неспособен даже на это по причине своего малодушия, ничтожной мысли культурного крохобора, разгребателя философского мусора, пресловутого интеллигента. Вот Платон, несмотря на свою политическую ангажированность, все же был хоть каким-то (реакционным) мыслителем, а не жалким интеллигентом, влачащим низменное существование  в культурной тени мертвых (в руинах) и копающимся в их скрижалях-копролитах («окаменевших отходах письма»).
        Тексты древних мыслителей – это могилы их мысли. Современный философ не будь гробокопателем, занимайся возведением собственного мавзолея мысли. Вспомни о Квинте Горации или об Александре Пушкине: «Я памятник воздвиг себе нерукотворный». Памятником тебе, нынешнему «сусальному декоратору» чужих мыслей, так сказать, «дизайнеру мысли» и «визионеру значимостей»,  будет твоя система, если не идей, то хотя бы мыслей в форме понятий.
        Впрочем, и эта инвектива против эпигонства заражена самим подражательством, ибо является реакцией на него, реактивной мыслью, принимающей пародийный вид. Ведь весь синонимический ряд философем явно заимствован у древних мыслителей. Если заниматься не прополкой отходов, а стимулированием всходов мыслей, то требуются новые философемы, а не старые философемы академии и тем более не идеологемы бунтарей. Сейчас не до жира идей, быть бы живу мыслям. Что идеи, даже мысли у нас теперь в большом дефиците. Нужно не спасаться философией, нужно спасать саму философию, спасть последние крохи мыслей в наше безумное, бессмысленное, глупое время без всяких кавычек, когда за людей думают не просто мертвые (не живые), но тупые машины.
 
        Новая философия. У философии в условиях телесного карантина появилось «второе дыхание». Человек, находящийся в атмосфере так называемой «самоизоляции», а на самом деле под домашним арестом, вынужден держаться от окружающих людей, включая близких, на социальной дистанции, что освобождает его от обычной активной жизни, бытовой и деловой суеты. Но зато он имеет возможность перейти к созерцательному образу жизни, проявить философское отношение к жизни, задыхаясь, задуматься, пока не поздно. В таких условиях социального отчуждения людей друг от друга возрастает роль и значении философии. Но это философия уже не современная, а анахроническая, та, которой она была давным-давно. Мы привыкли считать философию разговорным жанром. По необходимости произошла смена жанров: философская риторика вытесняется философской текстологией. От философских речей мы переходим к философским размышлениям (медитации). Пришла пора философского молчания. Философский диалог умер! Да здравствует философский монолог. Таким оказалось изменение в форме философствования. Каковы перемены в содержании философии? От болтовни философия перешла к молчанию. Популярными стали темы размышлений об отчуждении, в том числе от самого себя, об уединении и единении с природой, и, напротив, о разъединении людей. В моду скоро войдет новый руссоизм с его «прогулками одинокого мечтателя» и чтением романа в письмах. В нашу пору, как в эпоху Возрождения – эпоху чумы, - писать письма – это наиболее безопасный вид общения.

        Писатель и читатель. Всем известен литературный трюизм: «писатель пописывает, читатель почитывает». Между ними существует негласный договор. Суть его гласит: каждому свое: писателю – письмо, читателю – чтиво. Как правило, письмо мое, чтиво чужое. Задача, которая стоит перед писателем и настойчиво требует своего решения, следующая: писатель должен написать так свое, чтобы оно стало своим чужому, если чужим может быть любой. Писатель тогда настоящий, когда его сочинение может присвоить любой читатель, посчитав за свое: «так и я могу». Но если читатель скажет, что «я так не могу написать», то это просто не его писатель. Если писатель и читатель не доверяют друг другу, то не имеет смысла читать сочинение автора. Ведь доверие есть чувство понимания, так необходимое для чтения написанного.
        В случае нарушения базового доверия и нарушения неписанного договора (или правила) возможны разные варианты взаимных отношений писателя и читателя, как то: инверсия функций письма и чтения, - так писатель не пишет, а читает,  читатель не читает, а сам пишет, переписывает текст автора, правит, исправляет, дописывает его, или непочтительное отношение писателя как автора к своему читателю или, наоборот, неуважительное отношение читателя к автору. И то, и другое демонстрируют, позволяют себе ультрасовременные циничные писатели и хамоватые читатели из литературной подворотни (богемной тусовки). У этих хамов в авторитете Ницше, Розанов и прочие Бродские, которые не слаще прежних редек. Прежде скандалистов называли «высокими» (высоколобыми) модернистами и «низкими» постмодернистами, теперь их зовут просто как менталистов в ча(н)е («Эй»). В народе на это законно отвечают: «Эй» зови, прости госпади, а не почтенных людей». Поэтому негоже писателям пороть всякую чушь так, чтоб не чушь, а читатели визжали от ужаса, а читателям так читать по складам мобильные слоганы, как «лаптем щи хлебать». Хотелось бы другого: то ли, нет, не Бродского с хреном (говорят, помогает от вируса: хрен заболеешь), и не конституции с обнулением срока давности, а светлого будущего, но без коммунистов, то ли самодержавного прошлого, как до революции, при батюшке-царе и матушке-царице.
   
        Ответ. Ты пишешь: «Я говорю про наше Я и про ответ на вопрос Тайны Тайн бытия. Когда ты приближаешься к ответу, ты становишься перед тем, что дальше…  ничего нет, - ни людей, ни мира, ни пустоты. Есть экзистенциальный страх, страх ответа на тайну Тайн. Если ответ случится, то все исчезнет в сей же миг. Попробуй час углубляться отвечать на вопрос: «Кто Я»? В чем тайна бытия? Возможно случится иное состояние бытия. Это что- то предельно противоположное эффекту ДМТ. Это абсолютное трезвление, ясная ясность».
        Что сказать? Как поется в одной глупой комедии, водевиле: «Ну, что сказать, ну, что сказать? Устроены так люди. Желают знать, желают знать, что будет». Что будет! На ум приходит следующее: вопрос о том, что такое «Тайна Тайн Бытия»? Это одна из тайн бытия или тайна всех тайн как множества тайн бытия в качестве общего, суммарного наименования тайн бытия? Есть тайна бытия. Что это за тайна? Это тайна существования самого бытия или тайна существования существующего? Тайна происхождения бытия? Тайна судьбы бытия? Тайна истины бытия? Подумаем: есть тайна и это тайна бытия. Тайна – это скрытность, утаивание. В чем заключается утаивание бытия? Бытие таится, скрывается от внимания существующего для того, чтобы ему открылось то, что он есть существующий. Акцент внимания смещается с самого бытия на бытийствующее сущее, существующего, иначе само бытие заслонит бытийствующего самим собой. Поэтому оно скрывается, утаивается, таится в тени (в ничто). Но есть. оказывается, еще тайна этой тайны. Как это понять? Трудно, если почти или совсем невозможно. И все же, чтобы хоть как-то понять, следует догадаться, в каком смысле обычно употребляется такое нагромождение тайн? Такое словоупотребление подчеркивает сугубую таинственность в применении к бытию. То есть, берется в расчет, схватывается для ясности то, что пределом тайны, в данном случае, бытия, устанавливается сама тайна. Тем самым тайна углубляется и расширяется, а понимание тайны становится поверхностным, внешним и узким.
        Таким образом, тайна тайн есть предел таинственности, когда тайна определяется не откровением, но еще большей тайны. Такая тайна становится полностью сокровенной, герметичной. Тайна тайн – это глухая тайна, которая не говорит своей таинственностью. То есть, это такая тайна, которая скрывает, что это тайна. Она маскирует себя открытостью, откровением, сбивающим с толку. Утаивание истины как естины, как бытия – это пролог тайны. Первый акт тайны – это маскировка тайны. Нет никакой тайны: уже не истина есть, а то, что есть, и есть истина.  Второй акт тайны – это симулирование, обманка тайны. Приходит пора утаить то, что не таили прежде. Нет, то, что есть, не есть еще вся истина.  Третий акт тайны – это симулирование самой симуляции. Истина есть и есть то, что есть, и что уже не есть, а было, или только будет. Пока не приходит финал становления истины как естины, как бытия. Эпилогом тайны бытия и является тайна тайн – истина уже как не несокрытость сокрытости, а сокрытость несокрытости. Все заканчивается тем, что утаивается то, что проявляется, несмотря на свою потаенность. Что же проявляется? Дух. Он проявляется как явление в сознании на фоне явления самого сознания явления и не-сознания, явление бессознательного. Это сознания сознания и не-сознания, истина истины (правды) и лжи (не-истины, кривды). Дух утаивает самого себя, для того, чтобы проявилась, не утаилась особенная форма всеобщего содержания, которая только так, как мера может держать уникальное отдельно взятое. Этой формой является Я, которой человек находит себя во всем.
        Это все его пугает, ибо он боится в нем потеряться, потерять то, что он с таким трудом нашел в жизненных испытаниях своей идентификации с живым, человеческим, расовым, национальным, семейным, индивидуальным, наконец, личным элементом. Страшно то, что ты имел, имел самого себя, ты можешь потерять вместе с телом, с его жизнью в материальном мире.
        Для того, чтобы сохраниться, требуется иное состояние бытия, уже не во времени как форме его движения, а в вечности. Но в вечности царит только Дух. Как человеку стать духом? Разумеется, человеку как малодушному существу приходит на помощь иллюзия, идиллическая картинка вечной жизни в раю в качестве ангела. Эту идиллию, иллюзию жизни ты условно называешь «ДМТ» (стимулятор психоактивности, галлюциноген, психоделическое вещество – диметилтриптамин) по имени наркотика, вызывающего такое состояние. Употреблением наркотика ты не превратишь себя в великодушное существо. Великодушным человек может стать только при одном условии, когда будет не пьяненьким, вроде Семена Мармеладова из «Преступления и наказания» Федора Достоевского, а трезвым, ясным как сама ясность чистого сознания Я. Сознание становится ясным не от пустоты, а от полноты содержания. Опустошение сознания происходит при развоплощении души. Умирает не только тело, но и душа. Это прискорбная необходимость возрождения духа. Именно смерти души боится не плотский человек, а человек душевный, возвышенный. Но есть иное состояние бытия, уже не душевное, экзистенциальное, а духовное, собственно бытийное. Плотский человек боится за свое эго, ограниченное имением себя в виду телом. Душевный человек боится за свою душу, с которой слился. Духовный человек не боится, ибо бессмертен. Вечен дух, а не душа и тем более тело.

        Автор, его душа и тело. Автор является сочинителем. У него все должно быть по чину творца:  в меру сложено и устроено в его произведении. Его дело – сочинять, связывать, вязать слова в одно повествование, постоянно чинить, поправлять, править (редактировать) его. Сама вязка, связь есть связь сюжета, истории, имеющей свое начало (зачин, зачатие), завязку: рождение, детство, отрочество, юность. Все это ткется, рассказывается, короче, творится, делается на подъеме, вздохе, вдохе, вдохновении. На этом этапе сочинитель нянчиться со своим сочинением, ухаживает за ним, воспитывает его. Кульминация завязки, акме, вершина развития приходится на взросление произведения, на его выход в свет, в люди. Следом начинается самостоятельная жизнь сочинения, его знакомство с миром людей – его читателей. Теперь оно живет в них, совершает свой круг жизни, добивается успеха, признания, совершенствуется, отрабатывается, отчитывается, старится вместе с ними. Сочинение вызывает ожесточенные споры его защитников и критиков. Уходит время. Сочинение пожило, пошло под уклон, ведь  и у него есть свой спад активности. Оно устарело, стало терять своего читателя, привлекать его внимание.
        Начинается последний этап жизни сочинения, его развязка. Пришла пора вернуться обратно к создателю, чтобы он подновил его и пустил снова вплавь по реке жизни. Но по ней плывут другие сочинения, да и сочинителя уже нет в помине. Случится чудо, если кто-нибудь из новых сочинителей возьмется за него и вдохнет в него новую жизнь, даст ему спасительную возможность встать в строй чтения. Но у второго дыхания короткий век. Когда и он закончится, тогда сочинение отправят на заслуженный отдых, на пенсию в архив, где оно покроется пылью, почернеет и истлеет, став кормом для книжных червей. От него останутся разрозненные желтые страницы, которые в лучшем случае станут антикварной редкостью в коллекции любителя древностей. Последним актом уже не жизни, но существования скелета сочинения, его костей станет герменевтическая работа интерпретатора по его восстановлению в качестве памятника давно уже ушедшей эпохи для научного отчета, что было и такое сочинение как зеркало прошлого. Именно в нем осталось оно таким, каким было в сознании сочинителя и его первоначальной читательской аудитории.
        Так чем же является сочинение для его сочинителя? Телом, душой или еще чем-то? Сочинение, по всей видимости, является местом,  в которое сочинитель вкладывает свою душу. Оно есть тело воплощения его идей, дум, чувств, искушений, надежд, страхов и разочарований. Автор восхищается, будучи очарован своим детищем и одновременно испытывает муки страдания, творческой неудовлетворенности произведенным текстом. Он находится на грани, пороге вдохновения, разрывается между отчаянным стремлением к беспредельно трансцендентному идеалу и гнетущей привязанностью к ограниченному кругу привычного существования, имманентно данного ему. У него есть задание: найти свой идеал в том материале, который находится в его распоряжении. Из того, что он имеет, а имеет сочинитель себя в виду, следует сделать сочинение, в котором отразится его душа. Вот тогда сочинение автора станет зеркалом, в котором он найдет себя, свое авторское Я. Автору нужно произведение для самого себя, чтобы в первую очередь получить признание у самого себя, признать себя как автора самого себя, своего Я, стать его творцом, сделать самого себя. Но это возможно сделать, если удержаться на грани, балансируя между проектом, идеей и ее воплощением в том, что есть в наличии.
        Именно в точке соединения трансцендентной идеи и имманентной материи (мысли, чувства) можно найти меру вдохновения, золотую середину воплощения. Это трансцендентальная точка Я позволяет автору быть имманентным произведению, оставаясь трансцендентным для него как объекта читательского влечения. Даже самому автору как уже читателю его сочинение является трансцендентным. Оно уже есть. В том, что оно есть и есть вне автора, сказывается его отчуждение от него. Ему начинает казаться, что в сочинении скрывается важная часть его самого, его второе другое, иное, альтернативное Я. Одно дело автор как творец, создатель, природа творящая, другое дело он уже как природа сотворенная им в качестве своего творения.
        Естественно, возникает простой вопрос: «Будет ли его творение само творить»? Что оно сделает с читателем? Насколько оно является творящим творением? Положительный ответ возможен, только если само сочинение будет живым источником энергии. Чего? Души. Чьей? Читателя. Произведение может такое натворить, что вызовет удивление у самого автора, только при условии, что будет находиться с ним в симбиозе и вызывать у автора фантомные боли, если сочинение начнут ругать. Это будет так, но по какой причине? По той причине, что сочинение только продолжение его тела или и души тоже? Значит, сочинение автора есть не только тело его воплощения, но и то, что в нем как в тексте получило воплощение. Это идея, но не как просто мысль, а ее живая форма. Что же является живой формой мысли? Я мыслящего автора? Несомненно. Но тогда оно не является заранее готовым, напротив, оно становится во времени самим собой и воплощается не только в человеческом теле автора, но и в текстуальном теле сочинения. Авторское Я живет в сочинениях автора. Но живет какой жизнью? Призрачной, не натуральной, не материальной. Можно, конечной, сказать, что авторское Я, его душа живет культурной жизнью, имея телом своего воплощения сочинение. Причем, не одно его сочинение. Но так сказать – не все сказать.
        Тот мир, в котором живет автор вместе со своим произведением, - это мир воображения, виртуальный мир, мир возможностей. Существует ли он помимо реального мира, в котором живет автор уже как человек? Да, есть сочинение автора. Но живет ли он в своем сочинении после своей смерти в реальном миру? Да, он живет как автор уже в сознании своих читателей, как, например, живет Лев Толстой в сознании читателей романа «Война и мир» в качестве автора. Но это призрачная жизнь автора сочинения в сознании читателя. Чтобы его жизнь после смерти была не призрачной, не привиделась как привидение читателю, необходимо, чтобы автор жил не в сочинении, а сочинение жило в авторском Я. Но тогда логично возникает второй вопрос: «Возможно ли существование Я автора помимо и после существования личного Я писателя»? Если возможно, то где оно существует? Какой ответ наиболее вероятен? Такой: авторское Я конкретного писателя существует после смерти его материального тела как живая часть его души в разуме как теле Бога в качестве идеи писателя. Разум Бога как Духа есть сокровищница лиц людей как идей. Существуя в духе, авторское Я существует одновременно и везде, где есть его сочинения и сознания читателей, вдохновленных им как идеей. В этом смысле авторское Я есть иное состояние, уже не временное, а вечное (на все времена) Я писателя как личности, его личного Я. Оно и понятно, что авторское Я хранится в вечной памяти прототипа всех авторов – Самого Творца, активируясь в тот момент, когда его произведение становится актуально значимым для читателя.
 
        Иррациональность сна. Так ли сон иррационален, неразумен, как кажется в первые мгновения пробуждения? Что означает само это пробуждение? Оно ассоциируется со светом, который освещает то, что прежде находилось во тьме, во всяком случае, было затемнено и держало в неведении относительно того, что оно есть. Но вот пришел свет и просветил нас, внес ясность в то, что случилось и с кем случилось. Пробуждение несет ясность, сознание пробуждение и оно неотделимо, его трудно разделить, расцепить с тем, что вызвало пробуждение, есть его условие появления или причина, что является светлым днем, его (дневным) светом, пришедшим на смену темной ночи.
        Итак, пробуждение и явь связаны со светом, ясностью, осознанностью понимания того, что есть; они рациональны, разумны, вменяемы, наконец, понятны. Другое дело сон и сновидения: если сон без сновидений, то сознание спящего спит, не работает, отсутствует. Мозг продолжает свою работу, но при выключенном сознании. Если спящему снятся приятные сны или кошмары, то сознание работает, но в бессознательном режиме; оно находится в бессознательном состоянии, то есть, не наблюдает, не следит за собой, не инспектирует себя, как это имеет место в явном состоянии, когда оно бодрствует. Если сон без сновидений, то нечему быть рациональным. Если он со сновидениями, то он не рационален (иррационален) в обычном, «дневном» смысле слова. С точки зрения зрячего сознания, то есть, такого сознания, которое видит себя, отдает себе отчет в том, что видит и что оно видит это, сонны, точнее, спящий и видящий сон не отделяет себя от того, что видит (сон), он не различает себя, как видящего сон, и себя во сне, точнее, образ и ощущение себя героем или участником того, что он видит. У него нет сознания различия субъекта сна и сонного субъекта (сновидческого субъекта).То есть, он не чувствует, не сознает разницы между тем, кто видит сон, и тем, кого он видит во сне. Даже больше, для него таким же, равным значением обладает все, что он видит, а видит он не только себя, не только образ себя во сне.
        Интересно, можно ли уподобить такого спящего автору сочинения и его (авторскому) образу в повествовании? Ведь для автора не менее важен всякий описываемый субъект и объект в его произведении. Можно ли так сказать: автор пишет свое сочинение, как спящий видит свой сон. Наверное, можно сравнить автора и спящего, если не иметь в виду, то, что автор отдает себе отчет в том, что пишет рассказ (или роман), а спящий, за редким исключением выхода из сна, нет, - он не отдает себе отчета в том, что видит сон, а не то, что он видит то, что действительно происходит с ним в реальной, материальной жизни. Для спящего реальнее реальной жизни жизнь во сне (сновидение, иллюзия).
        Что же придает рациональность, разумность реальной жизни? То, что она реальна, а не иллюзорна. Значит, разумно то, что реально? Логично, но не все в реальной жизни реально и тем более разумно. Например, в реальной жизни есть иллюзии как иллюзии, аберрации восприятия этой жизни. Они искажают то, что реально происходит, дают его неверное, не достойное веры (недостоверное) освещение, К такого рода иллюзиям относится и сон.
        Но нам говорят, что есть вещие сны, то есть, такие сны, в которых мы видим не то, что есть сейчас в реальной жизни, когда мы видим сон, но будет потом, когда мы проснемся. Но тогда выходит, что мы видим во сне то, что будет после сна, а не в самом сне. Почему так бывает? Наверное, потому, что нет другого способа нам сообщить о том, что ждет нас или кого-то еще важного лица для реальной жизни.
        Тогда можно ли уподобить работу автора по сочинению текста сну в качестве уже не ночной, а дневной грезы, индуцированной самим образом мысли, жизни и деятельности автора? Вероятно, можно.
        Однако вернемся к иррациональности сна. Что в нем неразумно и с какой точки зрения. То, что видит спящий неразумно для реальной жизни с точки зрения не спящего человека. Причем, само содержание сна может быть рациональным, при условии, что оно ограничивается только сном. И все же эта рациональность скорее приписывается сну уже после сна не спящим человеком, который хочет объяснить себе, что же именно он видел во сне и себя ли в нем.

        Критик. Кто такой критик, например, в литературе? Это читатель, который пристрастно, точнее, негативно пристрастно относится к тому, что читает. Поэтому что может быть такой читатель, который тоже пристрастно относится к какому-либо произведению, но уже положительно пристрастно. Это любитель данного произведения, тогда как автор произведения по отношению к такому читателю профессионал.
        Почему же критик критикует автора? Потому что это его работа. Но есть критики не по профессии, а по призванию. Почему же они критикуют авторов за их произведения? Потому что любят находить в них ошибки и указывать на них. Они охотники до чужих ошибок.

        Любитель, ученик (подмастерье), специалист, профессионал, виртуоз, мастер, эксперт. Какие этапы или ступени в развитии некоторой способности может пройти человек вообще? С чего начинается развитие любой творческой способности, то есть, такой способности, которую можно не только иметь, но и улучшать. Во-первых, с открытия, с обнаружения ее у себя. Как минимум такая способность, например, способность думать, может развиться из любви ей заниматься. Поэтому первый этап развития способности начинается с любви, с желания ее иметь и развивать. На этом этапе человек является любителем. Он пробует сам развивать свою способность. Но всякое развитие связано с трудом, оно трудно в своем осуществлении. Проще найти человека с уже развитой способностью, который тебе подскажет, тебя научит, как развивать данную способность думать. Любителю думать нужен учитель мысли. найдя такого учителя человек становится его учеником, подмастерьем, относясь к нему как к мастеру, учителю. Он специально станет развивать способность, пока не станет специалистом. Уже как специалист человек может жить такой способностью. Овладение, освоение этой способности сделает его профессионалом. На профессиональной ниве он практически может развить указанную способность до предела своих возможностей и стать уже виртуозом. Человек будет уже не просто хорошим обладателем, носителем способности думать, но лучшим из тех, кто думает, во всяком случае, не хуже других.
        Виртуоз постоянно занят совершенствованием своей способности (или способностей, если он универсал)), придумывая как еще изострить эту способность до самой невозможности.  И поэтому он уже как мастер может научить других в качестве его учеников тому, как правильно иметь и уметь,  развивать и совершенствовать (улучшать) такую способность, такое умение. Он не просто знает и умеет, но имеет навык, то есть, может, излишне не напрягаясь, само собой,  играючи, даже без желания, демонстрировать способность думать. И только поэтому он может уже оценивать работу такой способности не только у своих учеников, но и у других мастеров в качестве эксперта, судьи, судящего о том, в какой мере она развита и усовершенствована у способных людей.

        Читатель. Реально, читатель – это человек, который занят чтением и для которого чтение есть работа. Конечно, будет преувеличением сказать, что это физическая работа, если иметь в виду глаза. Да, глаза физически  устают читать, если читать взахлеб. Но если соблюдать меру в чтении, то можно легко избежать физической усталости. Однако чтение все же представляет трудность уже для ума. Читатель не может не быть работником умственного труда. Ему постоянно приходится напрягать свое сознание, чтобы вникнуть в смысл прочитанного. И не важно, если читатель изрядно умен. Вряд ли при таком остром и тонком уме он будет читать скучную и бестолковую литературу. А такой литературы больше, чем нужно. И это понятно, ибо те, кто пишет, как правило, такие же обыватели, как и те, кто читает.
        Известное дело: обыватель при всей родовой сообразительности явно не блещет умом. И это правильно, ибо человеку от ума никакого толку нет. Намного важнее для него его личная глупость. С ней ему всю жизнь жить. Она стимулирует паразитический образ жизни (стремление жить за чужой счет, «сидеть на чужой шее»), лень и обман (вранье, ложь). Естественно, в интересах борьбы за личное (индивидуальное) выживание возникает сопротивление в «низкой душе» человека, и он реагирует на свою лень тем, что суетится, делает лишние движения для того, чтобы найти, подчинить своей власти того, кто еще слабее его и не может сопротивляться ему. Так глупый и ленивый человек учится малодушной и подлой жизни доминатора. Он пытается с помощью хитрости компенсировать свою умственную несостоятельность и оказаться хозяином положения, эксплуатируя зависимого от него человека в качестве наемного работника в своих корыстных интересах эксплуататора. В дополнение к своей глупости, хитрости и лени обычный человек еще, естественно, черств сердцем, ибо трудно быть эксплуататором с добрым сердцем. Добродушие и великодушие препятствуют индивидуальному выживанию, а значит вредят продлению жизни рода. Вот поэтому малодушие с глупостью, хитростью, ленью и злым сердцем, злорадством, находящем полное выражение в жестоком обращении с людьми, можно встретить повсеместно там, где есть человек. Человек по своей природе не друг, товарищ и брат другому человеку, но враг. Недаром японские самураи имеют такую поговорку, а в поговорках выражена саму сущность человека, суть человеческих отношений, - «Не можешь убить врага, сделай его другом». Для чего? Для того, чтобы усыпить его осторожность, бдительность и военной хитростью, исподтишка, подло, предательски с ним покончить. Следовательно, жизнь, улица, чужие учат человека подлости, коварству и, особенно, мстительности, наказанию тех, кто сам издевался над человеком. Из чувства мести человек готов на любое преступление, если ему ничего за это не будет. Подлый человек, то есть, глупый, хитрый, ленивый и жестокий, как правило, мстителен и труслив. Как ни парадоксально, но многие так называемые «подвиги» совершаются из трусости, когда нет другого выхода для личного выживания.
        Конечно, другое дело человек умный и великодушный, сердечный, с доброй душой. Но где вы такого видели? Я не говорю, что такого нет. Но он в единственном лице, как исключение, настоящий герой, а не подлый люд. Подлецы заинтересованы в том, чтобы таких людей было как можно меньше. Но если он все же появляется рядом, то само его существование, тем более близкое присутствие они считают личным оскорблением для себя и плетут вокруг него интриги, соблазняют его, стремятся сделать на себя похожим и из чувства мести пытаются его всеми способами погубить. Вот когда они завистливые льстецы, сживают его со света, то продолжают паразитировать уже на его славе и возводят его имя и дела в культ (культ личности). Мертвому герою, который уже не опасен подлецам, начинают поклоняться и, разумеется, преувеличивать его человеческие достоинства. Культ любого человека искажает его подлинный, оригинальный образ, он гиперболизирует хорошие качества человека вплоть до качества сверхъчеловека, подменяет его самого выдуманным, идиллическим образом. Тем самым преступление против личности реального человека усугубляется, творится дальше. Поэтому любой культ, включая и культ личности, лжив и бесчеловечен.
        Что может ограничить естественное проявление человечекой подлости? Разумеется, чтение душеполезной литературы. Она нужна глупым, тупым людям для развития их ничтожной человечности. Умным людям в такой литературе нет никакой пользы, никакого прока. От нее один вред умным людям. Им требуется не лживая, а честная литература. Но где вы видели такую? Ведь вся литература есть одно сплошное надувательство. Поэтому умные люди не играют в лживые литературные игры. Они никогда намеренно не лгут глупым, тупым людям. Если они пишут, то заранее предупреждают читателей, что все, что они пишут, есть плод их воображения, по крайней мере, довоображения. Умные читатели это понимают, потому что сами такие, а вот глупые читатели, разумеется, не понимают и не верят им на слово, потому что слово в устах глупого человека ничего не стоит, кроме обмана. Вот так глупые читатели, обманываясь на свой счет, невольно и бессознательно под влиянием умной литературы, то есть, литературы умных людей, становятся более человечными, начинают верить сказкам. Таким образом работает сложная (умная) диалектика читательского восприятия и реагирования. Сначала глупый читатель считает, читая умную литературу, что автор обманывает его, предупреждая о том, что он пишет не правду. Но, читая дальше текст и нигде не чувствуя авторского подвоха, такой читатель в силу глупости увлекается чтением и уже не чувствует разницу между былью и вымыслом и понимает все, что написано, буквально, как настоящую историю. И все же философы еще древности предупреждали, что лгут поэты, как, впрочем, и историки, которые из лжи сделали целую науку в угоду власти. Никогда нельзя забывать, что литература – это ложь и провокация. Нельзя попадаться на литературную провокацию. И вот, если прежде читатель не верил ни одному слову литератора, точнее, писателя, то теперь, увлекшись чужим вымыслом, он готов поверить любому слову автора. Здесь, в случае с читательской рецепцией, действует известное правило пропаганды как суперлитературы, как мифа: «Ври больше – больше верят».  Если будешь постоянно врать, то сам поверишь, и тем убедительнее будешь во вранье.
        Многие глупые авторы сами начинают верить своим сказкам. Так появляется литературная идеология, например, так появился социалистический реализм, как, впрочем, и имперский классицизм, или недавно популярный постмодернизм. Так и ловятся лукавые, но доверчивые глупые (наивные) читатели на крючок литературного соблазна (вымысла). Литература искушает читателя вымыслом, соблазняет его приврать для пущей убедительности, прививая ему умение врать, не краснея. Это умение со временем превращается в навык бесстыжего вранья. Совершенствуясь в нем уже как не читатель, но писатель, человек становится, мало того, что бесстыжим, но еще и бессовестным  существом, неспособным на великодушный поступок говорить одну только правду и ничего, кроме правды.
 
        Настоящий человек. Чтобы понять, кто перед тобой: настоящий или не настоящий человек, посмотри на него просто. Попробуй на него посмотреть как на националиста (земляка, почвенника, короче, «червяка», из пресмыкающихся) или шовиниста (имперца или «орла», из важных птиц). Если заметишь в нем нечто, что не вписывается в образ националиста или шовиниста, то понимай, что это настоящий человек. Однако помни, что чем этого поперек образа больше, тем больше испытуемый похож на человека. Но смотри не перепутай человека с «патриотом» – идиллическим (идеологическим) образом человека в кривом зеркале пропаганды господствующего класса толстосумов.
               
        Мужская и женская любовь. Сначала, еще не влюбившись, но только желая, мужчина хочет любую женщину. Сколько – зависит от силы желания. Если желания хватает, то некоторых  женщин, по вкусу, особых. Если желания не хватает, то исключительно одну или ни одной. В любом случае мужчина ведет себя как самец, глупое животное. Желание делает его таким. Таким же глупым мужчиной, то есть, мужиком (дурачина ты, мужчина, простофиля, прямо мужик какой-то) делает его уже выживание не для рода в размножении, но для себя. Как только вопрос индивидуального выживания отступает, так начинает работать инстинкт питания и связанный с ним инстинкт господства, доминирования. Объясняется эта зависимость просто: легче питаться за чужой счет, чем за свой собственный. Кормят себя только те из мужиков, кто стал человеком, или те, у кого не хватает силы, кто слаб как мужчина. Таких мужики зовут «бабами».
        У женщины наоборот. Она как баба хочет не любого мужика, но только настоящего, у кого есть мужская сила, кто посмотрит на бабу и она уже его. Она это чувствует и задом своим, и передом, всем своим существом. Как же именно мужик должен посмотреть на бабу, чтобы она стала таять и вся растаяла, как снегурочка? Сильно, но не грубо, а нежно. Она должна почувствовать себя тем, без чего мужик не сможет обойтись, ощутить себя самой необходимостью, нуждой. Она должна быть нужной. Но этого мало. Главное, чтобы ей самой это было нужно. То есть, мужик должен в ней разбудить женщину, точнее, бабу, иначе она под него не ляжет. Таково традиционное рапределение ролей в любовном желании: мужчина – господин, а баба – служанка. Но не любой мужчина господин. Пока женщина не найдет своего господина, она будет вести себя с мужчинами как леди со слугами. Если они не захотят быть слугами, она на них обидится и будет качать свои права, выступая за равноправие. Но это пока она не найдет своего самца и не станет самкой. Животное берет свое, берет вверх. Только культура может помешать тому, чтобы человек чувствовал себя как животное.
        Правда, есть бабы, которые не хотят ложиться под мужика, но хотят, чтобы мужик сам  лег под них. Такие баба сами как мужики. Они бывают, если мужиков не хватает и между бабами идет соревнование, конкуренция за них – за мужиков. Нужда заставит!
        Так начинается мужская и женская любовь, а начинается она с желания. Мужское желание абстрактно: мужчине нужна женщина вообще. Женская любовь конкретна: женщине нужен вот этот мужчина. Это заставляет нас называть женщину более практичным существом. Только со временем любовь мужчины конкретизируется. Это объясняется просто, ведь мы ведем речь о глупом и грубом в таких тонких делах животном. Его любовь, вернее, желание, чувство конкретизируется на той, кто не легла под него, но оказала сопротивление, попросту не дала сразу. Из мужчины легко вить веревку, если приманить его, а потом бросить. Многие женщины, если они не умны, а глупы делают это бессознательно. Умные женщины делают это сознательно. Они такими родились? Конечно, нет. Их сделала умными горькая женская доля. Не умная, глупая женщина - счастливое существо. Умной сделало ее несчастье. Что это за несчастье такое? Ее просто бросили. Ей попользовались, а потом бросили за ненадобностью. Вот она и поумнела. Ее жизнь научила не ложиться под любого мужика. К тому же предпочтение в обществе и семье мужчины, а не женщины, обостряет у нее чувство. В той женщине, в которой обостряется чувство обиды, - это так называемая «обидчивая» женщина, - растет чувство зависти к мужчине. Оно делает женщину хитрой и жестокой, готовой на холодную голову к мести. В женской среде это называется чувством справедливости. Именно такие хитрые женщины являются социально активными. Это потенциальные лесбиянки, то есть, феминистки. Они умны на одно место, умны в том, чтобы его не давать никому, мучая им всех, кто их добивается. Так сильно они обиделись. 
        Та же женщина, в которой говорит не одно место, а все места сразу, воистину становится достойной быть человеком. Она становится умной не их ревности к мужчине, не из обиды на свою судьбу, а по своей личной причине как личность, как настоящий человек. Именно таких женщин интересуют мужчины, которые видят в них не вещь, не родильную машину для выпуска пупсиков или аппарат для ублажения мужской плоти на уровни желудка (кухонную утварь) или чуть ниже (секс-машину), но человека с душой, а не, извивите меня, приличный читатель, с дырой. У такой умной женщины душа не дырявая, но полная глубокого и широкого содержания. В такой, так сказать, нет, не …, а душе, приятно одинокому путнику, романтическому мечтателю отдохнуть душой. Гулял, гулял и нагулял приятное и, главное, полезное содержание. Есть теперь о чем поговорить с умной женщиной. Она – ангел, богиня, а не скотина, как у самцов. Ведь не одним хлебом насущным, родовым желанием жив человек, но всяким словом, сходящим с уст женщины. Важно, чтобы это слово было приличным, культурным, в лучшем случае, умным.
        Вот только тогда и зарождается настоящая любовь женщины, в которой рождается настоящий мужчина, уже не как животное, скотина, зверь, а человек. Любовь нужна не только женщине, но и мужчине как чувство прекрасного, в котором он рождается как творец. Вот, что он натворит, сделает его умнее. Главное, чтобы само творчество не превратилось в манию, которая может сыграть с ним злую шутку, - опустить его ниже животного чувства. Чтобы этого не случилось, нельзя в любви терять голову, но следует задумываться о последствиях, о плодах любви, а не только о ее корнях, ростках и цветах, то есть, иметь и держать чувство меры. Но это возможно, только если влюбленность переродится (превратится) в любовь. Тогда любовь станет реинкарнацией: влюбленность как обман чувств, иллюзия, болезнь (влечение как род недуга) умрет, чтобы уступить место настоящему чувству. Любовь делает из животного человека. Мужчина есть материал. Для чего, для какой цели? Для очеловечивания животного. Но для этого женщина уже должна быть человеком, а не «половой тряпкой» для пеленания мужского достоинства существа, привыкшего бить себя в грудь.
        В последнее время развелось много таких «грудастых», накаченных допингом существ, которые это делают с иронией. Пародия – это единственное, что они могут. Они не могут быть уже наивными глупцами, но у них ума не хватает для настоящего творчества. Вот они и занимаются опошлением того, на что сами не способны. Они играют роль творцов и делают это так жалко, что жаль не творцов, а их самих и тех, кого они забавляют. Ведь они портят вкус публики за ее счет. Наносят вред «попу», «пиплу» (публике) и за это еще «имеют» его, имеют роскошь за чужой счет. Вот балаган, развесистый куст богемной (блатной) культуры. Прежде в чести были улыбчивые и вежливые «знатоки», а теперь ухмыляющаяся и наглая «блатная щушера». Именно ее любит теперь представлять, презентовать актерская и музыкальная масса. Не храм, кабак. Духа нет и все позволено. Там, где прежде был храм, теперь кабак. И теперь строят новые храмы и реставрируют старые, но духа нет. Есть духота пошлой культуры. Пошлятина. Одним словом, б… не только на словах, но и в душе. Но душе есть, где отдышаться, - на природе. Там можно еще созерцать и мечтать. Творить трудно, почти невозможно. Для чего? Для массового потребления? Себе дороже. Остается творить только молитву Богу.
   
        Автор. Кто он такой? Кто сам пишет, а не под чужую диктовку нечто или некто. Хотя, судя по названию, автором должен быть именно бестолковый графоман, для которого главное нужно писать, а что писать, не важно. Но такое автописьмо противоречит самому смыслу. Поэтому трудно назвать автором того, кто бессознательно пишет. Тогда на самом деле автором является другой, еще неведомый избранник судьбы, а тот, кто явно пишет, в лучшем случае является ничтожным писарем, несчастным медиумом, рабом духа или, как говорят попы, «рабом Божьим». 
        Кстати, парадоксально, но это так: чем ты ближе к оригиналу, тем в меньшей степени есть подражатель, копиист. Действительно, Бог как чистый Дух является Творцом, но это разве мешает тебе быть творцом, а не жалким эпигоном? Автор есть образ и подобие Бога? Но в чем? В письме, в слове. Образом автора является слово. Подобие автор находит в письме. Но это должен сделать сам писатель, поэт, автор, а не дух. Когда говорят о вдохновении поэта или писателя, то что имеют в виду? Мало ли что? Имеют то, что взбредет в голову. Как правило, это глупость, бред какой-то. Какой? Какой угодно. Угодно кому? Разумеется, черту как олицетворению хаоса. Вот почему творцу присущ творческий беспорядок. В этом отношении к хаосу он, поэт, писатель как автор есть бес. Он искушаем и, само собой, искушает, соблазняет читателя на глупость. Автором он еще должен стать. Пока он, черт (бес) знает «кто». Впрочем, он еще ничто. Из ничто, из ничтожества его призывает Бог к творчеству. Ему как автору следует из того, что есть, сделать то, чего еще нет, и без него не будет никогда. Автор есть «ничто» перед «что».  Он еще должен родиться и превратиться в то, что сотворит.  Творит его творение.
        Вдохновение, если понимать его буквально, сделает все за него, и из великодушия позволит ему, автору, присвоить себя. Но такой автор в лучшем случае эпигон, подражатель. Поэтому вдохновение подражательно, а вот авторство неподражаемо. Сам Дух не подражаем. Но он делает так хорошо, что ему начинают подражать. Вот здесь важно правильно понять, что значит  подражание. Оно значит, означает, имеет смысл подобия, а подобие предполагает не зеркальное отражение, но расположение к оригиналу, подлиннику. То есть, то, что есть в оригинале, есть и в его уподоблении, но не прямо, а в превращенной форме, в том материале, в коем существует. Так в человеке как авторе есть привкус творчества. Важно, чтобы он вошел во вкус, чтобы у него появилось не только желание, мотив творить, но и умение создавать, сочинять. Поэтому не важно, что сначала у него не получается то, что он задумал. Главное, чтобы задумка, идея, зачин была верная, явлена его сознанию не иллюзия, а истина как естина, как то, что есть, если не здесь, то там, если не сейчас, то потом. Если есть зачин, то будет и почин. Есть, что править. «Ты напиши, а мы исправим, если исказил». Так говорит нам Дух, когда мы занимаемся с ним творчеством. Творчество, как и любовь, есть взаимное общее дело. Только в нем участвуют не мужчина и женщина, а автор в согласии с духом в качестве идеи. Бывает, дух овладеет автором, и тогда он в духе такое натворит, что сразу не разберешь. А бывает, что автор так оседлает дух, что тот отлетает в испуге за свою невинность. В творчестве, как и в любви, нужна мера, а то можно вспугнуть дух своим неумеренным желанием творить всякую всячину. Дух избирателен и щепетилен, чувствителен до полного невероятия. Попробуй, ублажи его, ему понравься! Он привередливее самой капризной женщины. Для мужчины дух является в образе женщины, его соблазняет своей прелестью. Так он испытывает своего служителя. Для женщины он является в образе мужчины. Важно в том и в другом случае не стать его примерным учеником, ибо тогда в тебе ничего твоего не останется. Так что тогда освещать духу? Твою пустоту?! Он специально становится пустым, чтобы тебе дать место. Но чему дать место? Пустоте, что ли? Ты что уже дух? Конечно, нет. Так найди в себе то, что достойно заполнить дух, а не загадить его. Поэтому автору следует писать только то, что идет от сердца, от души с умом в придачу, ибо без ума мысли как явления идеи тебе не найти. То, что идет от сердца как желание, как благо становится идеальным, совершенным на уме.
        Ум же у автора как писателя или поэта проявляется не как мысль, он не мыслитель, но как слово. Это слово умное, а не глупое или хитрое, но существенным для автора является не сама мысль, а слово, мысль же прилагается к слову. Она является условием уложения слова на своем месте. Для писателя важно правильно уложить слова, выложить их в нужном порядке не только для выражения, но и для смысла. Тогда слово будет выражать смысл, а не путаться у него под ногами, отвлекая от него внимание читателя на себя. Такое писание, текст будет бессмысленным чтивом. Для писателя важно с наименьшими потерями для слова, для языка изложить то, что лежит у него на душе, и нуждается в понимании. Само понимание интересует мыслителя, а не писателя. Писателя интересует интерпретация, то, как он приписал словам значение, уловил в них смысл. Поэтому если писатель видит смысл в словах, то мыслитель видит его в своих мыслях в качестве идеи разума, которой он руководствуется, когда думает. Писатель пишет, мыслитель думает. Писатель думает словами, а мыслитель пишет мыслями.
 
        Образ автора в произведении. В случае с образом автора художественного текста может сработать типичная ошибка восприятия: подмена автора его образом и выдача оного как творения за самого творца. Часто бывает, когда автор прячется за своих героев и не решается в силу разных причин говорить от своего имени (такой причиной может быть сама структура повествования, сконструированная в диалогическом ключе, в форме диалога персонажей), он страхует себя своим образом, выступающим в роли одного из персонажей текста. Для чего он нужен как персонаж? Для того, чтобы показать свое публичное лицо автора. Это не его личное лицо, но маска, которую он надевает на себя, на свое Я. С какой целью? Цель одна – не допустить вмешательства в процесс творчества посторонних людей, отвлекающих автора от исполнения личного замысла. Иногда образ автора нужен автору для тщеславия. Он показывает публике либо приятное лицо, если он обыватель, положительный (позитивный) тип, так сказать, комильфо для признания, либо неприятное лицо, чтобы эпатировать публику быть проклятым ею, если он отрицательный (негативный) тип скандалиста, ницшеанца, извращенца и, вообще, психически ненормальное существо, содомит, садист и мазохист, одним словом, постмодернист. Но это прагматический аспект, наиболее далекий от творчества, но близкий культурному, а порой и материальному потреблению его продукта, вроде смакования текста, вплоть до бумаги, на которой он написан, что характерно для поклонников таланта,  таким экстравагантным образом материализующих свое нездоровое влечение к нему.
        Если брать синтаксический аспект текста автора применительно к описанному им образу себя, то он связывается со всей галереей образов текста (романа, повести, рассказа), сопоставляется с действующими лицами произведения автора. Если автор ставит себя на место героя повествования, то он лишает себя возможности негласно придерживаться своей собственной, авторской позиции. Чтобы продолжать оставаться автором произведения, он не должен быть собственно лично, присутствовать лично в сочинении. Поэтому авторский образ в сочинении есть объективация его Я, модель, которой он имеет право манипулировать также, как и прочими персонажами (марионетками, куклами) в соответствии с ходом повествования, с сюжетом произведения. Другими словами, в этом случае, он публично отказывается быть кукольником, выступая в качестве куклы. Но это просто невозможно: кто тогда допишет текст?
        Синтаксическое противоречие можно попытаться разрешить иным образом, - уже семантическим способом. То есть, необходимо привести в соответствие образ автора с самим автором. Лично их отношения строятся по схеме (модели): субъект- объектных отношений, в которых автор является субъектом творчества, а его образ – объектом оного. Но публично эти отношения уже выстраиваются по схеме субъект-субъектных отношений, в которых автор является также субъектом творчества, но его образ есть субъект, как и прочие персонажи (герои), творения.
        И только четвертый аспект произведения – концептуальный как аспект смысла, идейного содержания произведения позволяет увидеть в отношениях автора и его образа в произведении отношения идеи и ее воплощения, явления в мысли и слове. В этих отношениях не только идея, но и ее явления есть творческие деятели. Не только автор, но и его образ является идейно творящим, а не лишь сотворенным. Образ автора для самого автора мертв, но для публики он живо передает творческую активность автора. Иначе для чего он нужен в произведении? Ну, да, для добродушного или скандального тщеславия оно не является творческим, оставаясь только утилитарно-потребительным. Образ автора является творящим творением не для автора, а для читателя, ибо для автора этот образ есть его объективация. Для кого творится образ автора? Не для автора, писателя, но для читателя, ибо этот образ есть образ идеального читателя.
        Другими словами, образ автора служит для самого автора тем, для кого он творит, пишет. Автор пишет для себя как творца и для читателя. Образом идеального читателя и является для автора его образ, для которого он пишет. Для кого же пишет автор? Для себя, если само живое письмо является его целью. Цель писателя – писать. То, что он напишет, адресовано не ему, но его читателю. Поэтому образ автора и является образом самого произведения как воплощения идеи письма, его телом. Телом писателя является идеальный читатель или образ автора в произведении.
        Таким образом, писатель пишет. Что он пишет? Свой образ. Автор описывает себя как образ, в котором видит себя как то, что он пишет. Но как себя увидеть в письме? Только его написав. Вот тогда автор узнает себя в произведении в виде образа его автора. Став образом автора, автор осознает себя как творца, являясь для реального читателя идеальным читателем в ставшем виде – в виде образа автора не произведения, а в самом произведении.

        Мыслитель.Кем является, прежде всего, мыслитель? Он является мыслящим. Если мыслитель мыслит, то он мыслит то, что замыслили либо он, либо другой мыслитель. Если мыслитель мыслит то, что именно он замыслил, то это оригинальный, настоящий мыслитель. Если же он мыслит то, что замыслили другой мыслитель, - его предок или современник, - то это не оригинальный, мнимый мыслитель, подражатель (эпигон), примерный ученик своего учителя или имитатор современника - друга, товарища, приятеля, а может даже неприятеля, соперника, врага.
        Любой настоящий мыслитель является автором. Этим он напоминает писателя. Но если писатель имеет свои слова, то мыслитель имеет свои мысли. Но как писатель имеет не только слова, но и видения, что дословны, так и мыслитель имеет не только мысли, но и идеи, которые домысленны, додуманы, замысленны. Он, прежде всего, медитатор, созерцатель идей. Но он видит не слова, их корни, как писатель, но мысли, их смыслы. Для того, чтобы увидеть корни слов, писателю необходимо иметь приставки, которые усиливают действие на него слов, обнаруживают их, являются условиями их явления в словах. Для мыслителя такими приставками к смыслам являются идеи. Благодаря идеям мыслитель видит смыслы. Без идей он просто не видит смыслов и поэтому у него пустые, бессодержательные или мусорные, глупые мысли. Но как писателю для того, чтобы писать мало приставок и корней, но нужны еще окончания в словах, так и мыслителю для того, чтобы мыслить, думать, нужны в мыслях не то идеи и смыслы, но и понятия как пределы понимания смысла в идее. Помимо сказанного писателю еще нужны для тонкости описания суффиксы. Так и для нюансировки смысла, тонкости его различения мыслителю требуются  термины рассудка.
        Итак, оригинальный мыслитель располагает целым инструментальным набором мысли для мышления: идейным замыслом или идеей рациональной интуиции, философским смыслом (концептом), термином рассудка и понятием разума. Для того, чтобы быть мыслителем, следует уметь не только собирать термины и создавать понятия, но и вдохновляться идеями, медитировать смыслами. В первую голову мыслитель медитатор смыслов, их созерцатель, визионер, их ведун и колдун Но для того, чтобы видеть смыслы, ему нужно иметь чуткое ухо для идей – голосов духов, вдохновляться ими, быть их медиумом. Поэтому мыслитель видит смыслы, когда слышит идеи, духовные вибрации. Он начинает вибрировать, думать понятиями, ведать виды идей, подбирая под них термины, интерпретируя их смысл ими (терминами) для понимания. Мыслитель знает идеи как смыслы. В этом смысле смыслы есть явления идей. Смысл есть корень мысли. Поэтому смысл является признаком мысли для мысли. Но для самого смысла его признаком является мысль. И так как смысл есть признак, знак, явление идеи, то мысль как признак смысла есть признак признака, знак знака идеи. Так как признак  признака есть признак, то мысль есть признак, знак, явление или значение идеи. Мысль имеет отношение к идее, являющейся для нее формой. Поэтому идея есть форма мысли. В понятии форма мысли находит свое содержательное, осмысленное понимание. То есть, для того, чтобы понять идеи как генераторы смысла в мыслях нужны понятия.  Это понимание выражается терминами как специфическими словами.
        Каждый мыслитель имеет не только свои мысли, но и свои слова, свои термины, выражения идей. Напомню: идеи доступны мыслителю в виде смыслов, Поэтому мыслитель имеет виды, осмысляет то, чем вдохновляется как медиум. Он является медиумом идеи, ее преемником, заместителем. Она становится ему доступной, понимается в слове (термине) понятием как смысл. Смысл есть корень мысли. Он схватывается понятием. Почему схватывается? Потому что идея в мысли прорастает, является смыслом. Идея есть всеобщее, которое особенным образом является смыслом. Смысл находится в поиске мысли конкретным, отдельно взятым мыслителем. Так идея уникальным образом выражается смыслом, пойманным мыслью мыслящего, и становится понятной благодаря его схватыванию понятием и изложению термином, если он уже получил известность в качестве общезначимого слова.
        Таким образом, идея становится доступной для понимания другими мыслящими, не имеющими прямого доступа к идее помимо мыслителя. Мыслитель сообщается прямо с идеей как духом - живым разумным существом -  в мысли как медиум и одновременно как сознающий, понимающий ее в качестве смысла. Посредством мыслителя все прочие мыслящие, то есть, способные думать с его помощью, имеют дело с идеей уже как с понятием. Те, кто не способен думать при помощи мыслителя, его мыслей, имеют дело уже не с понятием, но только с термином. Они уже не способны понять, но способны объяснить, то есть, разложить по полочкам, по частым то, что понятливые схватывают целиком, вместе. Так вот это целое не понятливые раскладывают по частям, по терминам (терминологическим базам), описывают части, определяют место каждой части среди всех других частей, выстраивают их по порядку и таким образом только частично понимают.
        Так вот мыслитель является единственно самостоятельно мыслящим существом. Для его наименования традиционно используется греческое слово «философ», которое переводится на русский язык как «любомудр» или «любитель мудрости». Попробуем  разобрать смысл перевода греческого термина на русский язык. В каком смысле здесь употребляется слово «любитель»?  Обычно это слово употребляется в значении  дилетанта, кто влюблен в кого-то, знает его абстрактно, теоретически, на расстоянии,  еще не схватил, не овладел, не освоил его (ее). Дилетант – это тот, кто еще не знает, но имеет намерение, желание узнать объект своего влечения. Он уже знаком с ним, узнает его, но еще не знает полностью его. Объект его влечения, условно, фигурально выражаясь, является его невестой, а он есть жених, но никак не муж – профессионал, специалист, который на законных основаниях владеет объектом своего интереса.
        В данном случае настоящий мыслитель как философ является любителем той, кем не овладел еще никакой другой любитель, претендент на руку и сердце любимой. Ненастоящий мыслитель хитростью термина ввиду отсутствия понятия соблазняет любимую, которая от скуки изменяет своему благоверному, поддается его настойчивым ухаживаниям. Чаще всего тот берет ее силой, взламывая своим ломовым термином ее целый замок. Она ломается и он ее ломает. Так она портится. Трудно после взлома подобрать к ней ключ понятия для понимания. Вот и приходится после взлома, когда замок испорчен, честь, целостность нарушена, заниматься интерпретацией смысла. Возникает множество интерпретаций многочисленных любовников, которые теперь имеют прямой доступ к телу ( к букве), но не к душе (духу) поруганной добродетели мысли. Нет уже желанного жениха мудрости, есть одни постылые любовники (софисты, вруны) мысли, запятнавшей себя грязью болтовни. Заболтала себя добродетель мысли, соблазнилась  красивыми речами, легла мысль под слово. Лежит на ней несмываемое пятно позора служительницы разговорного жанра. Превратилась она в натуральную б...ь, которую каждый имеет в виду, может ей овладеть. Теперь любой силой («сила есть - ума не надо») может овладеть ей, особенно тот, кто качает право власти. Так философия из любви к мудрости, к этой добродетели мысли, превратилась, соблазнившись льстивыми речами врагов мысли (болтунов, софистов (врунов), так называемых «интеллигентов»), в идеологию – «продажную дев(уш)ку» власти не идеи, но материи, капитала.
        Как они, эти болтуны, ее нахваливают, «имеют» во все дырки, которые проделали в некогда цельной мысли. Они расхваливают ее доступность, называя «неисчерпаемостью» смысла. Но это не ее искомый смысл, а их неисчерпаемая глупость, которую они впускают в нее. Она как лохань, как корыто переполнена  до краев их грязными намерениями и последствиями тех надругательств, которые они совершили над ней. Известный случай: «было бы корыто, а «гурманы» всегда найдутся». Попользовавшись философией, болтуны спешат продать ее власти, так сказать, «просвещают» ее как пользоваться мыслью для укрепления власти слова, ее обоснования мыслью. Власть, господство слова, подкрепленная рабством мысли, оборачивается  в слово, точнее, словом власти, становится так называемой «идеологией».
        Что делать? Кто виноват? Что делать, что делать – нужно не делать руками, но думать головой. Но дело уже сделано, мудрость изгажена глупой болтовней невежд. Они не ведают, что творят, не видя дальше своего носа, своей убогой корысти. Кто виноват? Конечно, жених, который покинул свою добродетельную невесту мысли. Зачем же он покинул ее, променял на кого? Он увлекся наукой и оставил ее в покое. Вот на нее и слетелись вороны ворожбы да сороки красноречия. Обратилась мудрость чревовещанием телепатии и красными речами лжи. И пошел среди людей мор внушения и обвинения. Заразили людей ложью. Научились они лгать, чтобы избегать наказания и не поддаваться внушению, делая вид, что говорят правду.
        И все же почему философ отказался от сомнительной славы мыслителя? В том то и дело, что эта слава сомнительна. Ну, какой мыслитель мудрец?! Мудр один только Бог. Философ является не мудрецом, но любителем мудрости. Он так и не смог стать  мудрым мужем. Почему? Потому что человек способен быть только дилетантом мысли, ее женихом. И все потому что он не разумное, а лишь душевное существо. Это в лучшем случае. В худшем случае он только телесное существо, животное. Но как телесное существо он выдающееся животное, ибо тело у него соразмерное миру. От тела у него и душа как мера его телесности, ее гармония. Поэтому человеку как телесному существу с душой удобнее заниматься научным знанием или художественным творчеством. И в том, и в другом случае он имеет дело с телесным, материальным, а не с идеальным, - с вещью, со словом, но никак не с идеей. Конечно, в исключительных случаях человек сообщается с идеей в смысле, в чувстве возвышенного (чувство прекрасного в лучшем случае душевно, но обычно телесно, материально), но они требуют от него прямо нечеловеческих усилий. На волне напряжения, на ее пике трудно удержаться. Приходится вырабатывать умение канатоходца и эквилибриста в мысли. Трудно, неимоверно трудно держать равновесие в воздухе, в духе на нити смысла, - она в любой момент может порваться, оборваться. Легче жонглировать мыслями как уже готовыми схемами, как объектами (объективациями) мысли, ведь невозможно материально (в слове, в букве) уловить дух как неуловимое в мысли.
        Поэтому философия – это в лучшем случае цирк для философа, мыслителя как эквилибриста, а в худшем случае цирк как развлечение зрителя, который, затаив дыхание (дух), пассивно созерцает то, что вытворяет канатоходец под куполом (котелком, в котором варится смысл, заваренный как идея) цирка (представления), когда идет по канату смысла, протянутому над и одновремнно под бездной духа, обступающего всех со всех сторон и проницающего того, кто из зрителей (мыслящих) отождествляет себя с канатоходцем-мыслителем. Обычно философия есть цирк для философа как жонглера терминами, в исключительных случаях, понятиями. Есть в философском цирке и укротители зверей. Они критики чужих идей и теорий, укрощающие их ударами хлыста критики и приманивающие их своим расположением, апологией той крупицы смысла, который в них находят и на который ловят их как на сладкую приманку дрессированных зверей). Укротители мысли пугают зрителей своими глубокими, малодоступными для понимания дикими загадками. Но не они веселят публику. Ее смешат и утешают клоуны мысли, вроде Сократа, и уродцы безумия, вроде Ницше.
        Одним словом, философия – это цирк, а философ, мыслитель – циркач. Цирк, да и только. Это я вам говорю как человек, который на дух не переносит цирк. Не я виноват, что люди превратили  мышление в бег белки по колесу, по цирковой арене. От такого мышления у меня все крутится в голове, а я кручусь на одном месте. И в результате в сознании после раскрутки остается только цирковой мусор в виде терминологического конфетти. Между тем  место философии должна быть не цирковой ареной, калейдоскопом мысли, а колесом обозрения всего как одного, которым вяжется все, ведь во всем есть свой собственный смысл. Достаточно сделать один, но полный круг смысла вокруг идеи, чтобы понять его, а не бессмысленно крутиться вокруг идеи, наматывая круги слов на пустоту.

        Умение держать две мысли сразу. Многие люди, правда, далеко не все, не большинство из них, думают. Но как? Просто, одной мыслью. Если у них появляется друга мысль, то у них сразу ум заходит за разум, то есть, ум нарушает меру одной мысли, заскакивает за порог, за край мысли, там сталкивается с другой мыслью, порой прямо противоположной. В результате, будучи не в состоянии совладать с двумя мыслями сразу, он теряет обе мысли. Как только  у обычного человека появляется в голове больше, чем одна мысль, у него появляется каша в голове. Вот тогда он восклицает: «Лучше ни одной»! Поэтому лучше всего чтобы в жизни было больше фактов и меньше мыслей. Достояно ее одной, чтобы осмыслить ей все факты. Так и бывает у интеллигенции, особенно научной и технической. Все прочие категории населения не имеют и одной мысли. Они заимствуют ее у интеллигенции, которая намеренно распространяет ее на всех, чтобы думать за всех одинаково, и зовет это мышление в одну мысль «Просвещением».

        Автор и рассказчик. Автор пишет, а рассказчик говорит. Автор говорит, как пишет. Чтобы сказать, ему следует написать. Ему есть, что сказать. Но чтобы сказать, он должен уметь писать. Кто умеет писать? Конечно, писатель. Кто такой писатель? Это такой человек, который живет письмом. Обыкновенно люди понимают, кто писатель, если видят, что он живет на то, что напишет, на литературный гонорар. Так они судят о писателе по результату публикации, по количеству проданных книг. Такой писатель, который «хорошо продается», является известным человеком, получившим признание в качестве писателя, то есть, выделяется читателями из писательской среды. Он - читательский избранник. Почему они выбрали именно его? Просто потому что он им нравится, нравится, как он пишет и то, что он рассказывает, о чем он пишет.
        Для писателя же важно получить признание не только у читающей публики, но и у других писателей. Получить признание писателю у других писателей очень трудно, если вообще возможно? Почему? Потому что все писатели про себя думают, что они не хуже других писателей пишут, или даже лучше. Если они не хуже пишут, то они хорошие писатели, если лучше пишут, то лучше всех, превосходные, совершенные, настоящие. Зависть, власть и обидчивость никто не отменял. Как правило, писатели завистливые люди. Если кто-то из них добился популярности, а они нет, то они завидуют ему. Они считают себя не хуже. Так почему же он популярен, а они нет? Это несправедливо. Поэтому у них есть основание для обиды. Популярный, успешный писатель является властителем дум публики читателей. Он задает тон в обществе, устанавливает свой вкус в качестве культурной нормы, господствует в умах и чувствах читателей, привлекает их внимание, естественное, отвлекая его от других писателей. Поэтому они злы на него, завидуют ему, проклинают его. Как ему добиться у них признания при всех указанных обстоятельствах? Никак. Или, может быть, только признав их талант писателя не хуже, а порой и лучше своего. Только так.
        Но самое важное для настоящего писателя получить признание у самого себя, Для писателя важнее готового произведения его рабочий вариант, который он постоянно совершенствует. Это совершенствование подтверждает затаенное желание писателя быть лучше самого себя. Значит, он способен стать лучше, чем есть как данность. То есть, своим письмом он обязан только самому себе, потому что пишет сам. Поэтому писатель часто переписывает, редактирует уже готовый текст, чтобы сделать его еще лучше.
        Вот он пишет и ему интересно то, что он пишет и уже написал. Ему нравится он сам как рассказчик. И он прописывает себя в произведении как рассказчика. Он как бы наблюдает за самим собой, любуется собой в его, не своем лице. Таким образом, он хочет получить не субъективное признание от лица автора, но объективное признание от лица персонажа, как если бы произведение говорило само за себя. Естественно, у любого писателя есть самомнение, Писатель тщеславен, хвастлив. У большого писателя большое самомнение, большое тщеславие, большое хвастовство. Это так. Ведь писатель человек и ничто человеческое ему не чуждо. У него есть достоинства, успехи, но есть и слабости, грехи.
 
        Девушка и женщина с человеческой и надчеловеческой точек зрения. Девушка есть существо еще неопределенное, переходное от девочки к женщине. Она еще сама не знает, что хочет. Женщина уже знает; она определилась, выбрала желание. Она выбрала мужчину, оказалась замужем. Она уже чья-то. Опасно быть ничьей. Нужно успеть выскочить замуж, чтобы избежать горькой участи быть ничьей, не получить признание, не быть избранной. Или, наоборот, быть избранной многими мужчинами, быть общедоступной, быть «давалкой». Принято, чтобы девушка до поры до времени, до замужества, берегла себя. Для людей она сама  есть одна ее честь. То есть, самость девушки сводится к одному месту, которое она никому не должна давать, отдавать. Ладно, люди, - с ними все ясно. Но если девушка сама считает, а не только делает вид, чтобы не настраивать против себя всех, что ее главное достоинство состоит в том, чтобы никому не давать то, что она должна отдать своему мужу, то она только девушка, привязанная к этому самому месту.
        Другое дело, та девушка, для которой быть девушкой не главное, а второстепенное качество, которое с возрастом никому уже не будет нужно, даже ей, - ей в первую очередь. Почему? Потому, что главное для нее не быть девушкой, а стать женщиной. И быть женщиной для того, чтобы иметь возможность стать матерью. Вот чего ждут от нее люди. Но то ли ждет она от себя? Да, естественно, по природе ей самой индивидуально, а не только для рода, для родственников, полезно для нормальной физиологии, для здоровья стать женщиной и быть матерью. Но этого мало, недостаточно для того, чтобы быть человеком. Для того, чтобы ублажать мужа и заботиться о детях, быть сексуально и хозяйственно озабоченной женщиной не требуется быть человеком.
        Человек не для того становится человеком и является личностью, чтобы быть женщиной, матерью и прочее в том же смысле. Мать, женщина, даже девушка могут быть человеком, даже личностью. Но для этого нужно иметь что-то еще помимо матери, женщины и девушки. Для того, чтобы быть не номинально, а по существу человеком. Об этом же идет речь, когда говорят об отце, мужчине, юноше, молодом человеке. Всего этого мало, чтобы быть человеком. Даже если ты лучшая мать (или отец), лучшая женщина (или мужчина), лучшая девушка (или юноша).  Поэтому, если ты хочешь быть человеком, не становись лучше самой себя в натуральном, природой тебе данном, качестве, которое соответственно меняется сообразно возрасту девушки, женщины, матери, иначе получается, что ты больший роялист, чем сам король. Это нарушение меры, чистое безрассудство. Будь такой, какая ты есть. Это хорошо. Просто не будь хуже себя. такой, какая ты есть. Другое дело, что связано уже не с натурой, а с культурой. Вот в культуре пробуй, пытайся стать лучше. Развивайся и совершенствуйся в своем развитии, в развитии  человеческих, а не натуральных (животных) качеств. Что это за качества? Они простые, всем известные. Но они не есть данность, а есть заданность, задание на всю жизнь. К натуральному сожалению, к ним, как к данности нельзя привыкнуть. Их всегда будет трудно удержать. Для этого нужно постоянно работать над собой. Это качества великодушия (ведь человек существо душевное, а не материальное, как животное), доброты, ума (умеренности), честности и прочее в том же духе.
        Но это не означает, что данность быть девушкой, женщиной, матерью мешает быть человеком. Нет, кому-то, может быть, это даже помогает быть человеком, ведь человек слаб и не может быть человеком как только человек, ведь он существует как душевное существо в материальном теле и в материальном мире. Даже мир человека тоже материален. 
        Совсем другое дело быть личностью, то есть, не просто хорошим человеком, но отличным, настоящим человеком. Личность – это избранник или избранница богов (духов). Это человек, который лучший, лучше всех прочих, хороших людей. Личность одинока среди людей. Ее, по понятию, не может быть много. Не каждый хороший человек личность, но только лучший, исключительный. Личность находится на пути к сверхчеловеку. Она еще не сверхчеловек, но уже не только человек, но и нечто лучше человека, правда, еще в человеке. Человек для нее только шкура, оболочка. Само нутро, сущность, самость личности рвется наружу, прорывается через человека как через шкуру. Личность понятие не коллективное, а индивидуальное. Но она есть больше чем индивидуальность. В ней есть все, что есть у всех людей по отдельности, а в ней вместе. Она есть весь коллектив в одном лице. Поэтому личность противоречива не только в понятии, но и в самой реальности. Противоречивость ее сущности требует «снятия» противоречия, преодоления человека, превращение человечности как сущности в нечто более важное, превосходящее возможности человека. Сам человек стать личностью не может. Это парадоксально, но факт. Пытаться быть самому – это необходимо, но не достаточно, чтобы стать личностью.
        То, что в личности есть нечто более важное, чем человечность, называется людьми гениальностью. С человечностью дело обстоит так: чем лучше становится человек, тем ему становится хуже жить. Это потому что у человека животная, телесная, материальная жизнь, другой жизни нет. Есть культура, но она не жизнь. Она ловко может имитировать жизнь, быть на нее похожей, живой. Но от этого она не стала жизнью. Культура становится жизнью, но никак не может стать жизнью. В жизни есть привычка, а в культуре нет, То, что называют в культуре навыком, культурным навыком, на самом деле есть явление жизни, растительного или животного происхождения. Поэтому нельзя быть человеком по привычке. Чем больше ты человек, тем больше сил как физических, так и душевных, ты постоянно тратишь на это. Устал – превратился в животное. Это факт жизни. Но есть потолок для человеческих возможностей, конец для человечности, предел, которым она заканчивается. На этот предел выходит гений. Гениальное в нем уже не от человека, а от духа. Человек бывает гениален не благодаря себе, но с помощью духа, будучи вдохновлен на это. Конечно, как человек, он должен быть готов принять призыв, призвание. Если оно ему не по плечу, он талантлив, даровит, имеет то от природы, нет, не от Бога прямо, а через природу, но не гениален.
        Гений – это тот, кто готов принять нечто большее от духа, чем просто талант, дар, даром. Он обязан за него расплатиться всей своей жизнью, а, может быть, и жизнью других людей.  В этом смысле он теряет свою человечность, но приобретает нечто более важное, значительное, чем человечность. Еще рано называть это божественностью, ведь он как личность еще только находится на пути к сверхчеловеку. Он даже еще не стал разумным существом. Куда ему до духа. Но он уже способен проявить великодушие, естественно. в ущерб себе как человеку. За все хорошее, тем более лучшее, следует платить, чтобы тебе стало хуже. Правда, ты можешь отказаться от большего и остаться при своей человечности. Но будет ли ты самим собой, ибо то, что делает человека человеком, его Я это не часть человека, оно больше человека. Это человек есть часть Я, человеческая часть. Я становиться частью только в Боге как Духе.
        Легко быть девушкой, женщиной, матерью, труднее быть человеком. Еще труднее быть личностью, это уже за порогом способностей многих людей.
            
        Артист с гитарой. Артист – это баловень судьбы. Ему дано то, что не дано другим. Вот поэтому он пользуется популярностью. Он похож на нас, но в нем есть то, что нет в нас по отдельности, но есть в нас, когда мы вместе. Вот поэтому артист имеет публику, а мы нет. Но у него нет личной жизни. если он артист, а не наследник артиста, в которого артист превращается, когда пользуется своей артистичностью ради удовлетворения своей утробы и утробы близких. Мы понимаем его, но так он становится вровень с нами и не заслуживает больше нашего восхищения. Артист начинает эксплуатировать самого себя, разрабатывает жилу, которую открыл, повторяется и исчерпывается. Вскоре он становится пустышкой. Естественно, публика теряет к нему интерес. Он получил то, что заслужил и ничего больше того. Так ему и надо. Лишнее злорадствовать на его счет. Есть такие артисты, их немало, кто вовремя позаботился конвертировать свой талант в материальные ценности. В любом случае и те, кто позаботился, и кто не позаботился, заслуживают забвения. Нечего выпендриваться и считать себя лучше других.  Хитрые артисты, которые не теряют головы от самих себя, это знают и поэтому умеют вовремя остановиться, чтобы окончательно не саморазрушиться. Искусство требует жертв. Оно вечно, это жизнь артиста конечна.
        Но некоторые артисты так задевают публику, что она просто не в состоянии их забыть. Это понятно. Значит, артист слишком сильно, болезненно задел публику, что у нее так и не выработался иммунитет против такого артиста. Почему? Потому что он заразил ее так, что она переболела им на ногах, долго плясала под его дудку. Секрет стойкого заразного заболевания артистом прост: он заразил ее тем, чем она давно уже болела. Она ждала именно его, чтобы быть его поклонником, рабом и ползать перед ним на коленях, за ним повторять его глупости, быть похожей на него, потому что она втайне желала быть таким, каков он в ее представлении. Что для этого нужно артисту? Самую малость, иметь все то, что есть у всех, у публики, но на полтона выше. Никак не на тон выше, ибо тогда она перестанет его понимать, не сможет подражать ему и никому другому. Артист должен быть чуть больше, чем другие, пижоном, хвастуном, острым на язык, мужественным, если это артист, или женственным, если это артистка, то есть, быть не просто мужчиной, но самцом, не просто женщиной, но самкой, чтобы казаться симпатичным, то есть, быть приятным и обаятельным, то есть, сексуально привлекательным, иметь свое мнение (самомнение) и прочее в том же пошлом (нечистом) духе. Другими словами, артист должен быть чуть порочным, грязным на одно место, в лучшем случае ротовое, скандальным, чтобы привлечь внимание массовой публики. Вот она и будет гадать: такой красивый на экране и такой противный, истеричный, бешенный и бухой в жизни. Как это в нем сочетается? Есть о чем подумать, чем занять свой убогий ум. Он потому и такой, чтобы ей понравиться.

        Филология, философия и идеология. Филология как «любовь к слову» близка философии как «любви к логосу (мысли)». Философ разделяет любовь филолога к слову, правду не всему, но только к его смыслу. Он за словом видит смысл. Слова нужны философу в инструментальном смысле как только оболочка смысла. Но философ понимает, что это живая оболочка, шкура, кожа смысла, в которой он живет. Однако на этом совпадение и то частичное кончается у философа с филологом. Он никогда не согласится, если он настоящий любитель смысла в мысли, а не философский плут, врун, балаболка, болтун, вроде софиста, что корнем мысли является слово, что логика производна от грамматики. Это так для филолога, для которого немыслим смысл отдельно от слова. Он не ведает то, что идея – это не образ мысли, а понятие не термин. Идея – это форма мысли, с которой она, мысль, берет при-мер, меру, примеривается к слову.
        Если философа связывает с филологом любовь к смыслу как душе слова в качестве тела смысла, то с идеологом философа связывает отношение к идее. Только это разные, даже противоположные отношения. Если философ относится к идее онтологически и гносеологически, то идеолог относится к ней политически и экономически. Философ видит умом в идее умное существо. Идеолог видит в идее представление своего влияния и интереса, использует ее в материальных целях.
      
        Вульгарное и культурное. Есть народное. Оно от живота, от жизни. Есть авторское. Оно от головы, от культуры. Вместе им трудно ужиться. Некоторые пробуют, у единиц получается иногда такое сочетание. Советская интеллигенция как раз пример того, как трудно это получается. Да, получается, но только у некоторых, и то лишь иногда. Трудно народу быть интеллигентным, а интеллигенту народным. Легче прикидываться  тем, кто стал народным артистом. Но им сама культура наказала прикидываться теми, кто вышел из народа, из семьи трудовой, и стал пользоваться славой у народа в своих мещанских интересах. Народ таких понимает, - сам не далеко ушел от этого. Дело в том, что есть не только буржуазное, кулацкое, капитальное мещанство, есть и рабочее, трудовое мещанство так называемой «рабочей аристократии», которая «из грязи (из подворотни) лезет в князи (во дворец)», расталкивая всех своими драными локтями.

        Живая и умная этика. Есть живая этика Рерихов. Это живая, органическая, естественная характеристика человека. Кто он такой? Сущее, существо, способное быть собой, то есть. таким, каким есть. Нет, не являющееся, но способное быть. Само собой, самим ходом вещей, человек не может быть человеком. Ведь он не вещь, а живое существо, которое может быть лучше, чем есть, благодаря своему усилию, воле. Если у человека есть воля, то он свободен от не-свободы, от принуждения тела для свободы духа. Человек не свободен от тела, ибо он жив телом. Но если он в духе, то свободен, волен вести этическую жизнь.
        Повторю: если и только если человек в духе, но никак не дух в человеке (потом поясню, почему так, а не иначе), то он может выбирать. Он может выбрать свободу и стать свободным настолько, насколько в нем хватит духа. В нем никогда не должно быть больше духа, чем его в духе, иначе он потеряет меру, разум. Дух, который находит себя в человеке, ищет в нем воплощения, может потерять связь с самим собой вне человека, будучи ограниченным телом человека как своей объективацией, овеществлением. От полного овеществления, повторного, вторичного (первичное было еще дочеловеческим, природным, естественным), ничтожного его спасает душевность, ведь материализовавшись в воплощении дух стал душой. Как душа он постоянно искушаем грубыми и тонкими (душевными) желаниями, соблазнами довоплотиться, слиться с материей, окружающей его со всех сторон как светоч тьмой.
        Человек, который не светится умом, а только тлеет, перестает чувствовать этот свет, он погружается во тьму невежества. Свет разума не только освещает дорогу человека к духу, но и жжет его душу, если человек идет не туда, куда следует, блуждает в поисках света. Но это жжение как предупреждение о том, что человек блуждает, блудит, грешит, не знает самого себя, работает только на грани, на границе света и тьмы. Если человек переходит на темную сторону, то он уже не чует света, не видит его, он слепнет не от света, а от тьмы. Затруднение с восприятием  света возникает у человека, когда он выходит на сторону света, идет на сам свет. Он слепнет от света. Так проявляется диалектика света и тьмы. Это две опасные зоны, где человек нарушает меру. В том месте, где много света для человека, должно случиться чудо слепой на свет должен стать слепым на тьму, перестать быть грешником. Грешник должен прозреть. Пробудиться, стать буддой, стать таким существом, которое просветилось, достигло состояния боддхи. Это пробуждение делает человека светоносным существом, святым. Это порог, предел человечности.
        Нижний порог человечности опознается человеком совестью, ее угрызениями, когда он находится на пороге тьмы. Зайдя за порог, он теряет совесть, нить света ведущую его во тьме, обступающей со всех сторон.  Тьма погружает человека в пучину страха. Дух в нем волнуется беспорядочными душевными движениями. Душа сбивается со своего (мерного) ритма вибрации, человек теряет голову и начинает блудить. В блуде дух в человеке потеряв свой ориентир на всеобъемлющий дух подталкивает человека чинить произвол. Человеческий произвол есть проявление волнения духа. Разум как тело духа придает ему спокойствие. Дух чувствует в нем как в собственном теле свою опору, но во тьме материи он сливается с ней, начинает волноваться, становиться непроизвольным хаосом.
        Спонтанность природы является сущностью такого явления как человеческий произвол. В человеке дух пробует собраться, представляя мир, от которого он отгородился своим телом воплощения, как враждебную для него среду. Свет разума Бога как Духа, объемлющего все как одно, он воспринимает как тьму, которая соблазняет его легионом желаний. Эти желания как дрова разжигают в нем дымящий грехом огонь самомнения, гордыни. Так появляется источник света, альтернативный свету разума. Это свет, который светит, но не греет, не спасает, у губит незрелые души грешником. Это мертвый свет от пламени ада, которое вспыхнуло от искры трения света и тьмы.
        Поэтому человеку важно держаться середины, меры человечности между ее порогами: нижним порогом совести и верхним порогом святости. Удержание себя в коридоре умеренного (разумного) света есть практикование этики как жизни. Живя этикой, человек сохраняет свою человечность. Он становится адептом «живой этики». Но важно помнить, что огонь бывает как спасающий в качестве райского огня жизни, так и губительный в качестве адского огня смерти.
        Это живая этика человека. Но есть еще и умная этика ангела. Такая этика недоступна человеку, даже святому. Потому что эта этика не усилия, не силы, власти, обладания, но бессилия, слабости, безвластия, отсутствия собственности, своего. Чтобы ее практиковать нужно уже быть ангелом. Только для ангела как сверхъестественного существа она естественна. Разумеется, такая неестественная для человека этика губительна в земной жизни. Но она норма в небесной жизни. В раю нет силы, власти, собственности. Там нет деления, нечего делить и владеть им, оберегая в войне со всем миром от посягательств. В раю нет возможности выбирать и отбирать. Там нет господина и слуги. Там Дух не является Господом. Там все равны и все свободны. Но не все духи есть ангелы. Есть еще демоны. Это те духи, которые решились держаться не ангельского чина, качества, лишили с другими разделиться, стать им чужими, одинокими. Естественно, они стали практиковать силу, ибо не нашли себя в ангельской среде Бога как Духа, потому что противопоставили себя Богу. Нарушив меру, они увидели в раю не светлый мир гармонии, но темный мир хаоса, подменили рай, адом. Нарушение меры разума было вызвано тем, что некоторые духи решили стать духовнее, совершеннее самого Духа, самого Абсолюта (Бога) после того, как он стал Творцом мира не Его природы, не из Него, и из ничего. Они отказались поклониться человеку как символу, знаку божественного всемогущества. В отместку из-за стремления к чрезмерной идеализации (идиллии) демоны решили стать еще чище Бога. Что может быть более чистым, чем Бог. Ничто. Вот это «ничто» и стало для них камнем преткновения. В наказание за безумие демоны обречены вечно искать свое воплощение и не находить его.      
        Естественно, сверхъестественная жизнь непостижима для человека. В немощи духа рождается сила мира. Такая абсолютная диалектика. Мужскому уму рай недоступен. Он доступен только женскому сердцу.  Райский разум для человека запределен, непостижим. Его, как правильно утверждал, Кузанец, можно постичь лишь его же непостижимостью. Это и есть та антиномичность для человеческого разума, о которой говорили наши мистики «серебряного века русской культуры».
 
        Мистика. Мистика – это тайное дело, тайная работа. Но нельзя мистику путать с мистификацией. Мистификация – это ложная (лживая) мистика, лже-мистика, псевдо-мистика. Буквально это мистика фикции, точнее, мистика фикции – тайна введения в заблуждение, тайно лгать, скрывать вранье, прикрывать, маскировать его правдой, делать тайну из лжи, делать тайну лживой. Мистифицировать – значит прикидываться, притворяться, фокусничать.
        Другое дело, сама мистика, настоящая мистика, мистика как таковая.
        Интересно, есть ли тайна, мистика в философии и есть ли философия в мистике? Когда спрашивают о том, есть ли философия в мистике, то имеют в виду смысл, - есть ли смысл в мистике или она бессмысленна, глупа? Да, в мистике есть смысл. Этот смысл скрывается в тайне, утаивается. Если намеренно утаивается тайна, то мистика превращается в мистификацию. Иное явление мы находим в той тайне, которая сама утаивает себя, таится, естественно, а не намеренно, является тайной. Ей и занимается мистика, мистика как таковая. Значит, мистика занимается тайной. Является ли смыслом мистики скрывать тайну? Конечно, нет, ведь мы уже выше высказались на этот счет, назвав специальное утаивание тайны мистификацией. То есть, мистификация бывает двоякой, двусмысленной. Как намеренное сокрытие тайны она может скрывать то, что есть, и тогда она естественная мистификация. Но мистификация может скрывать и то, чего нет и выдавать эту фикцию за тайну, симулировать тайну. Это искусственная мистификация, симулятивная мистификация. То есть, естественная мистификация является маскировкой тайны откровением, а симулятивная мистификация является утаиванием того, что нет тайны, откровенным обманом.
        Однако вернемся к самой мистике. Целью мистики является не утаивание тайны, но молчание о ней в присутствии непосвященных. Нет смысла в том, чтобы говорить о том, что другим непонятно, в принципе. Мистика предполагает посвящение в тайну, сообщение о ней только тому, кто способен сохранить ее. Для чего? Для утаивания. Если да, то мистика неизбежно скатывается, упрощается до естественной мистификации. Но не так проста мистика, как хочет казаться, конечно, не сама, но тот, кто ее практикует. Тот, кто ее практикует, - мистик - должен воздержаться от излишней таинственности, ему следует держаться меры в сохранении тайны. Ведь его целью является посвящение в тайну. Конечно. Такое посвящение не может сделать его самого, мистика. Таинственным. Но не эта таинственность его цель. Целью мистика является откровение тайны. Он посвящается в тайну для того, чтобы она пооткровенничала  с ним, посвятила его в саму себя, стала для него откровением, во всяком случае, если не открылась ему полностью. То приоткрыла себя для исследования, для толкования, для понимания. Иначе, зачем тогда ей заниматься этой тайной, какой в этом смысл? Поэтому мистика – это познание, но особое познание. Она философична. Но это особая философия, не только в том смысле, что философия не для всех, званных, но только для некоторых, посвященных, избранных, адептов.
        Тогда еще в каком смысле? В том смысле, что в отличие от философской науки, философская мистика занимается не проблемами, а тайнами, которые не решаются, как в науке, а в них посвящаются, как в мистике. Нельзя решить тайну. Мистика не магия, которая заклинанием решает проблему мага или того, кто обратился к нему за помощью. Разумеется, в магии есть момент мистики, таинственности, но в мистике нет прагматики, нет использования таинственных сил в корыстных интересах мистика, естественно, при условии, что мистик есть мистик, а не маг. И потом мистик физически не может использовать высшие силы. Это они используют его при посвящении. Маг же использует низшие силы природный стихий (стихиалии). Или он использует высшие силы в том смысле, что они делают вид, что его слушаются, для того, чтобы крепче привязать его к себе и сделать его послушным орудием, покорным проводником своего проявления в этом мире.
 
        Не-иное и Иное. Не-иное – это то же самое, тождественное. Чему, точнее, кому? Себе. Во всем есть Одно. Все есть в Одном. Все еть в Одном в качестве чего? В своем качестве. Одно есть во всем в качестве чего? Меры, разумного устройства. Все есть Иное.  Все есть иное чему? Одному. В каком смысле? В смысле отдельно взятого, не в связи со всем. Все становится причастным Одному вместе со всем и всеми. Если не вместе со всем, то существует не как партикулярия, но как сингулярия. В этом и только в этом смысле Одно или Бог существует отдельно от всего, всему трансцендентен в качестве Абсолюта. Но именно поэтому он является Иным по отношению к Себе как Одному в значении Единого. Как Единственный он трансцендентен себе как Единый. Однако эта трансцендентность, инаковость является той же самой природы, что и Его единство со всем. То есть, Его трансцендентность Самому Себе является имманентной трансцендентностью. Тогда как отдельность от него всякого сущего является трансцендентной имманентностью в том смысле, что ничто Ему не трансцендентно, но он трансцендентен всему. Само ничто имманентно ему, но это имманентная трансцендентность. То есть, Бог как имманентная трансцендентность, как Единственный пустотен, ничтожен. В этом смысле Он есть абсолютный минимум. И все же Он ничтожен не для Себя, а для всего иного, для мира, есть Ничто для него.
        Когда говорят, что Бог сотворил все из ничего. То Он сотворил все из Себя как Ничто, потому что кроме Бога нет ничего до мира. «До» и «после» - это состояния времени. С них приходит осознание того, что есть одно и другое, многое. До поры до времени, без иного, много нет и одного, ибо одно во многом, а многое в одном. То есть, что такое Бог? Это начало. Но начало есть, потому что есть конец как то, что опаздывает, временит появиться, создавая своей задержкой, паузой, молчание возможность для начала, его проявления. С чего начинает(ся) Бог для иного, многого? С творения этого иного, многого.
        Итак, Бог как Единое во многом относится к Себе вне всего в качестве Ничто. И Он как Ничто есть во всем, в том смысле, что во всем есть все, даже ничто. Он есть во всем в негативном, отрицательном смысле, ибо Он не есть ничто из всего. Поэтому Бог есть во всем как Ничто из всего. Этим Бог трансцендентен миру и человеку. В качестве кого Бог есть Ничто как ничто из всего, из мира? В качестве Духа, Сверхъестественного Существа в отношении материального, естественного мира. Бог трансцендентен миру как Дух. Эта его трансцендентность делает Его Инаковым миру и человеку. Поэтому Бог есть Иное мира и человека. Но Он же есть Творец мира и человека как Его творения. В качестве Творца Богу имманентно его творение. Так мир и человек сотворены Богом, но сотворены не из Бога как Духа, то есть, не из Его Природы, а из Бога как Действия (Творения) Творца, то для мира и человека Бог трансцендентен по природе, но имманентен по действию, точнее, Он для них есть имманентная трансцендентность. Напротив, для Бога мир и человек есть трансцендентная имманентность. Для человека Бог трансцендентен (Иной, Чужой)) как Дух и имманентен (Свой) как Творец для творения, является следствием Его причиненного действия. Для Бога же человек трансцендентен как ничтожный, как что из всего, - он иной, но не чужой, и имманентен как Его творение.
        Следовательно, Бог есть Абсолют, то есть, Он безотносителен миру и человеку как Дух. Он такой в каком случае? В случае отношения к Себе. Он абсолютен к иному, не имеет к нему отношения, когда имеет отношение к себе. Он есть Кто для Себя. Кто? Я! В этом смысле Он есть Абсолютное Я. В чем Он является Я. В Себе как в Духе. Его Сущность Духовна. В Нем и Природа (из чего, данность) и Сущность (что, заданность) духовны. Только Его Природа определяется по Богу как Божественная, а Сущность определяется по Духу как Идея в качестве Идеального Существа. Эта Сущность (Идея) Сущего (Я). Бог есть Не-Иное в качестве Творца, но Он есть Иное для мира и человека в качестве Духа. Есть ли иное для Бога как Духа. Есть. Это материя. Она иная, если есть материя, природа не его, а мира и человека. Что такое Божественная Материя? Сущность Бога, Его Божественность является Идеей. Идеей чего является? Идеей Разума, Его Мудрости. Значит, Материя  Бога есть Его Мудрость, Премудрость, Божественный Разум. Божественный Дух материален как Разум, то есть, Его Божественное Тело разумно, идеально, гармонично и универсально как Логос. Чем Бог творил мир и человека? В Духе Логосом (Разумом) как Творец. Это Разумное Творение. И поэтому в Боге Я есть Сущий, Бытие есть Дух, Идея есть Сущность (Божественность).
        Божественное Я вдохновляет Идеей Я. Богом все дышит. Бог разумно творит мир и человека. Бог в себе (в Духе) творит Разумом (Мудростью, Логосом) Свое творение для Себя как для Я. Поэтому что он ждет от своего творения? Ответа. От кого? От я в творении. У кого в творении есть я? У человека. Кому задан Божественный Вопрос? Человеку. Что это за Вопрос? Это Откровение Я. Человеку следует быть самому откровенным. Откровенным для кого? Для Я. В качестве кого? В качестве я. С помощью чего? Ума. Но одного ума мало, ведь человек не идеальное, а материальное существо. Материя человека есть его сила, его воля. Поэтому ему следует выбрать разум, стать разумным, проявить свою волю. В Боге Его Воля и Разум есть Абсолютное Я и Универсальная Идея. Божественный Дух есть связь Я с Идеей, Идея Я как осознание Себя Собой, Божественное Сознание, вернее, Божественное Самосознание. Человека связывает чувство, душа, Бога Дух. Человеческая душа есть образ Божественного Духа. Образом Божественной Идеи, Сущности является человеческая мысль. Она одновременно творческая, деятельная как фантазия, воображения во вдохновении, мечта и созерцательная, пассивная (медиумическая) как интуиция. В отношении к телу она душевна, чувствительна, в отношении к разуму она интеллектуальна, в отношении к Богу как духу она мистична. Чтобы непосредственно, интуитивно, а не опосредствовано умом, знать Бога человек нуждается в Его помощи. Его помощь человеку дается как дар веры многим, избранным как дар медиума, пророка, то есть, проводника быть средством Его Откровения.
        И все же, есть ли Иное для Самого Бога не в отрицательном смысле как Ничто, а в положительном смысле? В положительном смысле это должно быть «что». Но что есть у Бога? Есть Идея, Божественность. Сущность Бога имеет Духовное Естество. Является ли Оно Иным для Него? Нет, оно Не-Иное для Него, ибо Бог как Дух, как Связь с Собой непосредственен, Его Райское тело Мудро. Это Тело есть Мир Бога, Его Атмосфера. Это Идеальный Мир, Мир Идей (Разума). Через Ничто Мир Бога становится Иным для Него как Духа в качестве материального мира. Но Он пытается сделать его Своим через человека, обращаясь в Откровении к человеческому уму как Я к я в идее мысленно. Из-за слабости ума человека Бог внушает ему веру в Разум. Вера (настоящая, а не суетная, бессознательная) не противна Разуму, а согласна с Ним. В Ничто Бога как ничто из всего следует видеть не отрицательное, а положительное, и вот тогда Иное Бога, его Дух станет НЕ-Иным, Разумом в Идее. Дух для Идеи.      
        Итак, мир для Бога есть имманентная трансцендентность. Он есть предел в потусторонности, инаковости, беспредельности. Сама беспредельность без предела хаотична, есть стихия, нагоняющая страх на человека. Бог есть предел беспредельности или предельная беспредельность как граница между хаосом и космосом. Бог не есть Сам космос и даже порядок в нем. Но он является в космосе логосом, задающим порядок в нем. Нельзя сказать, что Бог есть беспредельная предельность. Он не есть только предел, начало и конец. Нет границы на границе. В этом смысле беспредельная предельность бессмысленна. Но предельная беспредельность имеет смысл, если понимается как граница неограниченному ничем н никем другим. Это усвоенное и освоенное иное. В нем есть мера не-иного, того же самого.

        Зачем жить? Такой вопрос, естественно, приходит на ум человека как существа, готового к развоплощению. Кто к этому готов? Тот, кто никому не нужен в этом мире. Рано или поздно любой человек. К сожалению, к развоплощению бывает готов такой человек, который еще и не пожил, как другие люди. Впрочем, пожил – не пожил, рано или поздно все там будем. Развоплощение плохо с точки зрения живого человека.

        Автор в жизни. Является ли человек автором своей жизни?  Конечно, нет. В лучшем случае он сообщник жизни. В худшем случае для жизни он наблюдатель, свидетель собственной жизни. Человек сознает, что с ним случается нечто. Может ли он управиться с самим собой в ситуации уже не обычной, а необычной, на грани, на пороге, в двусмысленном состоянии? Конечно, нет. Чтобы не реагировать на внешние события, следует быть прикованным, связанным внутренними событиями жизни. Автором внешнего плана можно стать только в случае внутреннего спокойствия, которое никак не реагирует на внешний раздражитель. Когда это возможно? Только при спокойной совести, когда она молчит, спит, если человек не виновен. Он не виновен, потому что не ошибается. Не ошибается, потому что ничего не делает. Это возможно, когда за него делают другие. Он только наблюдает, свидетельствует не столько «за» себя, сколько «против» себя. Как только он сообщается с самим собой, так немедленно разделяет груз виновности, ибо уже делает сам.
        Кем обычно является писатель? Рассказчиком, ведущим репортаж с площадки своего воображения. Он делится с читателем своими соображениями по поводу сказанного, комментирует сообщение , обозревает написанное. Для объективности он может занять позицию стороннего наблюдателя, безучастного свидетеля. Или уже для выражения не внешнего плана поведения персонажей, а внутреннего плана мотива и идейного содержания, а таккже выделки языка описания и стиля выражения мыслей и чувств героев повествования, писатель занимает позицию самого героя и ведет рассказ от первого лица либо от лица второстепенного персонажа, пытаясь усидеть сразу на дух стульях: стуле объективного свидетеля и субъективного комментатора-обозревателя. Замечу: сомнительная, двусмысленная позиция.
 
         Убить человека. Убить человека, сломать его легко, если он живет не натурально с помощью инстинкта выживания, по привычке, как большинство людей, но пытается жить разумно. Достаточно для этого минимизировать его Я. Конечно, и не препятствовать расширению его Я, его гиперболизации (преувеличению) тоже не стоит (не следует), ибо так, потворствуя его самомнению, можно оказать человеку медвежью услугу. Он потеряет чувство реальности, подменит свое Я идеологическим представлением этого Я, его иллюзией. Если у разумного человека отнять его Я, то он может физически еще существовать, но самого человека уже не будет. Останется только его говорящее тело без души.
 
        Тупые, ненормальные, нормальные и философы. Есть тупые люди. Они никогда не станут лучше, умными. Ненормальные – это не умственно неполноценные, у которых ум остановился на нуле и его окрестностях, но умом зашедшие за ноль в область отрицательных величин. Нормальные – это такие люди, которые умеют пользоваться своим умом в меру, по умному, как это принято в обществе. У таких нормальных все необходимое уже есть для того, чтобы позволить себе лишнее, если оно безвредно.
        И, наконец, философы, которые живут умом, а не пользуются им.
 
        Дилетанты и профессионалы.  Как правило, дилетантом является такой человек, который увлечен тем, что делает. Профессионал увлечен не тем, что делает. На это он уже не обращает внимания, ибо оно перешло у него из интереса в навык и делается автоматически. Он увлечен  другим, - последствиями былых увлечений в свою пользу. Для меня это стало очевидным на одной из передач телепрограммы первого канала российского телевидения под названием «Давай поженимся». Там одна из соведущих программы – астролог и маг Василиса Володина давала профессиональный совет гостье программы, отправившейся на нее за женихом. Гостья являлась любительницей астрологии и с увлечением занималась ей в своей жизни из чистого интереса. Василиса же советовала относиться к астрологии так, как она того заслуживает, - как средству улучшения, упрощения и облегчения и без того сложной и тяжелой жизни. Контрастно прозвучала на передаче разница между профессиональной и любительской астрологией. Профессиональная астрология показала сомнительность и относительность своих оснований, ее привязанность к неустойчивой психике человека. Дилетантская астрология может взять за душу, но оставить в покое ум профессионального вычислителя хода небесных светил, привязанных к характеру и психике (точнее, физиологии) человека.

        Начало и конец. Что было до начала нечто? Ничто? Ничто для нечто? Если да, то его не было. Не могло быть другое нечто потому, что как бы появилось нечто, если на его месте уже было другое нечто. Значит, на месте будущего нечто ничего не должно быть. Нечто будет становиться нечто, когда для него появится место. Оно появится только, если прежнее нечто исчезнет. Но оно еще есть. Тогда, новое нечто не может не появиться как обновление старого, как одна из его возможностей, но уже не в нем, а вне его. Каким образом? Путем деления себя на части. Разделившись с собой, оно приговаривает себя к будущей смерти. Ему на смену придет новое нечто. Так телесно, материально нечто будет продолжать жить в другом нечто уже как другое нечто. Но одно оно не может состояться. Оно состоятельно только в связи с другим нечто, ему современным, если на то есть свое время, своевременно. И это понятно. Чтобы разделиться, оказаться вне себя, нечто должно дорасти до самостоятельного существования уже не в себе, с которым разделилось, но тогда в другом нечто. Только тогда оно окажется в состоянии найти себе место в материальной среде. Но если нечто телесно не состоятельно до такой степени, чтобы материально разделиться с самим собой для возникновения нового целого нечто, а не только части старого нечто, то, что ему делать, как найти выход из тупика неизбежного для него конца?
        Не остается ничего другого, как стать частью вечного целого, если нет другой возможности остаться в этом мире. Для этого необходимо быть уже не телесно, но духовно состоятельным. Следует заслужить своим трудом право быть частью, частично подобным вечно целому или Богу. Единственно только Он остается вечно одним и тем же, целиком. Его частыми становятся те, кто может уподобиться ему. Чем быть подобными ему? Естественно, не природой, ибо природа у человека, о котором идет речь, иная материальная, а не идеальная, духовная, как у Бога. Но тогда чем? Только действием, последовательностью его реализации, воплощения замысла, идеи как цели в материале собственной телесной, материальной жизни.
        Следовательно, помимо материальной жизни следует для исполнения цели еще вессти некую другую жизнь, которую условно можно назвать «моральной» в особом смысле выражения всеобщего содержания в индивидуальном, никем другим не заместимом виде. Для этого следует быть личностью, то есть, существом с развитым Я. В этом уникальном случае должно быть развито не только чувство, но и понятие Я, а также иметь место и время решимость (воля) быть им.
 
        Естественное, искусственное и сверхъестественное. Естественное – это данное самой природой, естеством, то, что есть и действует само по себе, независимо от усилий человека. Искусственное, напротив, это то, что в самом своем существовании и действии зависит от человека, от его усилий, что появилось с помощью его  труда, деятельности, творческой активности. Искусственное двояко, двусмысленно: Это и то, что появляется в результате художественного творчества как артефакт, больше связанный с виртуальной (воображаемой) сферой возможного, и то, что появляется в результате технического изобретения, которое невозможно без научного открытия естественного закона природы вещей, которым подражает любой технический продукт, больше связанный с актуальной сферой реального. Искусственное производно от естественного; оно строится по его модели (образцу) в качестве копии, образа первообраза.
        Есть еще сверхъестественное. Так оно существует само по себе уже не как естественно данное и не как искусственно заданное, задание для исправления естественного данного и приспособления не столько человека к материальному миру естества, сколько самого естества к миру человека. Оно есть как в естественном, так и помимо и вне его. В естественном оно есть мера всякому естеству. Но оно его превосходит в том смысле, что не зависит от него, являясь не обусловленным им, а его обусловливающее в качестве условия, а порой и причины его существования.
 
        Речь и молчание. Речь человека, общение его с себе подобными является субстанцией человеческой жизни. Его сущность развертывается в общении. Спор заводит человека. Если дело, которым занят человек, спорится, говорит само за себя, то оно собирает людей в разумно устроенное общество. По мере устроения, организации общества спор разрешается, противоречие «снимается» и устанавливается или восстанавливается гармония между людьми, с с собой и миром, окружающим людей.
        В противном случае общение между людьми нарушается, они не слушают друг друга, а слушают только себя, противоречия не разрешаются, а только нагнетаются, отношения между людьми напрягаются и они ссорятся.
        В том, и в другом случае люди приходят к молчанию. Но это разное молчание. Одно дело молчание, которое наступает, когда людям нечего сказать друг другу, потому что они не могут терпеть других, не хотят и не могут их понять.
        Другое дело, когда они понимают друг друга и своим молчанием скрепляют взаимопонимание.
        Значит, есть такое молчание, которое располагает к монологу. Но есть и такое молчание, которое находит себя в диалоге. Только этот диалог есть диалог молчания, когда люди уже договорились не до ручки, а до трубки и зарыли топор войны.
        Чаще всего молчание бывает монологичным. Такое молчание является состоянием беседы, когда говорит один, а все другие молчат. Почему они молчат? Потому что им нечего сказать. То, о чем говорит один, всем давно известно и не о чем спорить и говорить. Либо он говорит так, что ему самому непонятно, и тем более непонятно другим, поэтому они ничего не могут добавить к сказанному, да и не интересно слушать. В таком случае результатом монолога будет болтовня всех остальных как обратная (противоположная) реакция на то, в чем они не находят себе место.
        Но молчание не только разделяет людей. В нем люди не столько разделяются, сколько соединяются. Тогда оно выступает результатом сговора. Так люди молчат, объявив отверженному бойкот. Таким образом они составили против него заговор. Оно связало их в качестве звеньев одной цепочки реакции на нарушение отверженным договора. Это непреступное молчание. Такое молчание говорит само за себя. Слова излишни.
        И молчание воспитывает, а не только речь. Есть не только проповедь, но и исихия, безмолвие. Оно наступает, когда слова излишни, бесполезны. Пришло время послушать, прислушаться к самой тишине, которая звенит, вибрирует в ушах, в голове, в сердце. Тогда языком становится тело человека. Когда человек молчит, говорит его тело. О чем оно говорит? О том, что его беспокоит. Но говорит не только тело. Его телом может говорить с ним высшая сила. Он может ее услышать в самом себе, когда не говорит, а молчит. Условием чуда откровения является молчание. Человеку следует помолчать, чтобы ему нечто открылось. Однако может случиться от обратное, когда само откровение заставит человека замолчать, - он настолько будет потрясен откровением, знамением, что от удивления, изумления замолчит.
        Индуцировать откровение, вызвать его на себя можно в молчании созерцания, в медитации. Такое молчание будет сопровождаться внутренней речью, разговором с душой, беседой по душам. Когда язык молчит, говорит душа. Беседа души с самой собой и есть медитация, то есть, философское размышление, до глубины души, глубинное общение.  Такое общение приводит к расширению сознания и вознесению и парению мыслей в небе идей.

        Ученый и философский мозг. Мозг обывателя и начальника. Разумеется, в этой заметке речь пойдет не столько о самом натуральном мозге, как он устроен у означенных категорий людей, сколько о том, как устроено у них его функционирование, как он работает в плане сознания. Как устроен мозг, например, ученого, как у того работают мозги? Ученый – это такой человек, который сидит на диете. То есть, он регулярно кормит, питает свой мозг специфической пищей, причем питает так, как это сообразно поставленным задачам. Кем поставленным? Теми, кто кормит уже не только его мозги, но и все его субтильное тельце. Естественно, это начальство, которое заинтересовано в научной и технической модернизации, в так называемом научно-техническом прогрессе, приносящем баснословные прибыли. Ведь этот прогресс есть один из основных источников капитального накопления. Так чем же ученый кормит свой мозг? Конечно, фактами, - не мыслями же. Правилом научного исследования является следующее положение (тезис): «Больше фактов, меньше мыслей». Разумеется, их не должно быть много, достаточно одной мысли, а то ученый может запутаться в них. Ученый, как черт ладана, боится противоречия в словах, поэтому, как правило, употребляет только однозначные слова. Представляете себе, если бы он еще и думал бы, то, конечно, запутался бы в мыслях. Для ученых противоречие в мыслях смерти подобно. Вот почему они не думают, но считают, вычитают мысли, если те случайно заводятся в их голове как тараканы. Теперь понятно, почему они, эти самые мысли, как тараканы прячутся по углам сознания ученого? Одна мысль поможет ему разобраться в фактах. Ему годится только такая мысль, на которую он может нанизать их, собрать их в кучу, составить из них совокупность, сумму для обобщения, кружок совокупления членов, связи элементов.   
        Другое дело философский ум. Он работает иначе. Ему, как минимум, необходимы две мысли сразу. Лучше, чтобы они были противоположны по смыслу. Качаясь на качелях ума, напрягая его двусмысленностью, философ пытается вывести из них понятие, понять то, что он думает о том, что есть и не-есть. Выведение понятие возможно, если мысли индуцированы идеей, видимым образом которой может быть факт, противоречащий уже заданной теории. Этот контртеоретический факт должен надоумить философа на идею как гипотезу, предположение, которым он предвосхищает искомое понимание в виде интеллектуальной интуиции. Ему следует сконструировать (довообразить) понятие как пример работы ментального творчества для отгадки при гадании (толковании,  интерпретации) над загадкой, – той проблемой, которая показалась в ситуации разлада между фактом и теорией, которую он не подтверждает, но, напротив, опровергает. Философ, конструируя (или конституируя) понятие, должен раскрыть тот смысл, который свернут в интуитивно данной идее, чтобы понять истину как соответствие мысли смыслу предмета мышления. Тем самым философ занят самоедством, размножением мыслей. Генератором производства мыслей является его мыслящее Я. Он преумножает мысли, а не собирает и толкует факты. В мыслях он пробует найти смысл того факта, который надоумил его на размышление. Этот факт должен навести его на мысль. И уже в мысли ему следует увидеть умом идею, которой он подкладывает его под понятие. Одной мысли мало, чтобы понять, ибо понимание рефлективно, отобразительно. Ведь философу следует не просто проверить фактом теорию, но и понять в чем ее толк, в чем ее смысл и правилен ли он, то есть, является ли смысл условием выбора верного решения. Смысл понятия должен соответствовать сущности предмета мысли. Так думает философ. Чем больше он думает, тем лучше, тем больше мыслей появляется у него. Хорошо, когда есть мысли, но лучше когда эти мысли опознаются умом в понятии как примеры идеи. Отлично, когда за мыслями, стоят идеи.
        Но как думает обыватель, как у него устроены мозги?  Обыватель путаем свои мысли с чужими для него идеями, а мысли представляет чувствами. Так проще разобраться в них. Он живет не мыслями, а чужими слухами и своим мнением. У него не научные факты, а слухи как информационный мусор, и не мысль и тем более идея, но мнения заполняют ум. Своим мнением как палкой он копается в информационном мусоре (г…). В результате у него в голове сидит не понятие на термине, а г… (информационный шум)  на палке (мнении). Мнение – это ощущение, например, в каком ухе звенит от звонкой информации. Главное: слышать звон и нутром чуять, откуда он, - из какого вышестоящего кабинета.   
        Как думает управляющий? Странный вопрос. Он думает так же, как тот, кем он управляет. Кем он управляет? Разумеется, обывателем. Кто бывает обывателем? Естественно, то же самый ученый или философ, а не только работник производства или обслуживания, когда не занят научным исследованием и философским размышлением. Для чего управляющий управляет человеком как обывателем? Разумеется, чтобы с ним управится, то есть, справиться, использовать по назначению в качестве вещи для вещей, номенклатуры изделий. Единственно, в чем между ними есть различие, так это в мнении и слухах. Мнение у управляющего не свое, а вышестоящего начальника. Слухи же не любые, а только рекомендованные для внушения управляемым тем же самым начальством. Слухи и мнения избирательны. Выбирают те, что способствуют производству (питанию, росту) и воспроизводству (размножению) номенклатуры в иерархическом (субординационном) порядке. Слухи докладывают начальству, чтобы услышать от него мнение: есть такое мнение. Если есть, то это закон для исполнения.
 
        Кредо ученого историка. «Есть (ф)акты и ничего, кроме (ф)актов» («факт тебе» – «Нет связи никакой, кроме связи исторической, генетической, связи происхождения»). Таково кредо ученого историка. Поэтому последнее дело - оставить историка без факта. Думать не надо, следует помнить факты, иметь хорошую, целую, а не дырявую память. Лучше знать пофамильно, с именем и отчеством, всех начальников всех времен и народов. Если у тебя еще и в голове дырка, а не только в других местах, то время пришло сливать воду, а не лить ее на историю как бальзам на душу. В истории много воды, исторических случайностей, которые сбивают с толку, вводя в сознание человека ложный тезис: «История не знает сослагательного наклонения, она необратима».  Еще как обратима в угоду начальства, власти. Нет другой истории, кроме истории подхалимства сервильных или, напротив, дерзких историков, угождающих правящей власти или оппозиционной власти, готовящейся к управлению, чтобы управиться с историей по своему произволу.
        Принципом истории является факт. А факт можно толковать, как угодно, - угодно власти, подверстывая под «есть такое мнение» любой документ как историческое свидетельство. Свидетельство того, что господство нынешней власти имеет историческое основание. Факту соответствует  мнение. Мнение ведет происхождение от мнительности, кажимости. Факты видят, когда они налицо, наличны. Историку обязательно их обналичить и конвертировать в ценность, в лучшем, моральном смысле не материальную. Ничто человеческое ему не чуждо. Поэтому он сервилен и корыстен. В своем рабском состоянии сознания и настроенности на вещественный результат историк воистину научен. Он раболепствует перед фактами, им служит верой и правдой, если он честный историк. Много таких? Единицы. И это лучшие из них, - рабы истории. Больше других, которые раболепствуют перед вышестоящими инстанциями, указывающими на то, какими фактами им следует заниматься, что считать фактом, а что нет.
        Ученый историк служит факту, поклоняется ему, молится на него. Для него факт – Господин. Поэтому он настоящий крохобор фактов, фактический Плюшкин. Он думает, если умеет (это редко встречается в ученой среде, в частности, в среде профессиональных историков), ничтоже сумняшеся, что чем больше фактов, тем лучше для него. Почему? Не ученому, тем более, не историку-профессионалу, например, любителю истории, это трудно понять. Почему? Потому что он собирает факты, а не отбирает их, как ученый. У кого ученый отбирает факты? Разумеется, у нас. Отбирает, мусолит их, ухаживает за ними, их обхаживает, склоняет к связи друг с другом, любуется на них, милуется с ними. Он находится с ними в непосредственной, интимной связи. Если любитель истории, взирает на нее как на госпожу и сдувает с нее пылинки, пылая к ней неразделенной страстью, то ученый историк имеет историю по полной программе имения в виду.  Дилетанту нельзя и пальцем прикоснуться к истории, как к музейному экспонату: «Руками не трогать». Поэтому история и ведет себя с ним как недотрога, как недотра-та-та.
        Вот ученый историк знает ее, он угадывает любые ее желания и удовлетворяет ее так, как она того пожелает. То есть, он знает, имеет ее вдоль и поперек. Поэтому, почему бы не попользоваться ей по своему уже личному, частному, а не публичному желанию. Почему бы не совершить с ней этакий, уже не публичный, под присмотром начальства, а глубоко личный, интимный адюльтер. Ученый историк посвящен в ее интимные тайны, которые скрыты за семью печатями: сверху, снизу, справа, слева на боку, в прошлом, в настоящем и в будущем. Он открыл все печати. Если любитель истории, исторический дилетант еще эротоман истории, то ученый историк уже порнограф. Он любит описывать ее факт за фактом. И не устанет этакий негодник. Любителю же достаточно показать только один факт, приоткрыть лишь одну цепочку фактов, чтобы привести его в чувство зависимости; избыточного волнения, и тогда он будет ползать перед историей на коленях, сдирая их об ее острые углы. Госпожа «История» – Клио – дама угловатая. Поэтому будет лучше предоставить ее ученым историкам. Они обработают ее чем нужно, продуют во все дырки, где убавят, где прибавят. В результате с их термина уже слезет вполне обтекаемая, общедоступная дама, а не угловатая дева. Она будет знать, что именно нужно клиенту истории и как лучше удовлетворить его любое желание, каприз. Главное, чтобы клиент истории, ее потребитель был доволен, полон фактов, которыми она его наградила. История ужасно заразительная особа. После знакомства с ней большинство начинает чесать свое причинное место, то есть, интересоваться своим происхождением. Откуда есть пошел он или она. Пошел известно куда. Именно туда отправляет нас история, - куда не надо: в музей. Ученый историк как записной писака любит все описывать, составлять опись времени. Что же он описывает7 То, что превратилось в «это самое», в камень истории, исторический копролит. Смотри историк, не усердствуй в описании камней истории, иначе сам окаменеешь и превратишься в такой же копролит. История, она заразная дама. С кем поведешься, от того и наберешься.
        Что хранится в музее? Известно «что». Там просто кладовая, целые залежи «этого самого» (отхода истории), которое отвалами разложено по порядку для того, чтобы посетители музея любовались на него. Людям жаль своего прошлого, поэтому они хранят о нем свои воспоминания, любуясь на то, что от него осталось в виде отходов истории в соответствующем «отхожем месте»,  то бишь, в «музэе». А главное: какой запах от этих отходов, тем более, если история еще не отлилась в камень, но продолжает жить, тлеть, выпариваться. Такая «живая история» с запашком раздражает современного любителя истории, заставляет его спорить, совать свой «длинный нос» в «узкое историческое место», расширять его своим комментарием, выяснять отношения с учеными историками за доступ к «телу (трупу) истории», предлагать свои объяснения, интерпретации (толкования) еще, если позволит сказать приличный читатель, «голых фактов», которые ученые историки не успели приправить и украсить своими терминами («концами»), сделать фактами, готовыми к употреблению.
        Ученому историку некогда думать, ему пора описывать словами, пробовать на язык факты – «помет истории». Вот такая профессия. Если же историк начнет думать, то он будет не описывать тело истории, а выдумывать ее идею. Тогда идея овладеет им, а не он историей, и погонит его туда, куда «Макар своих телят не водил», -  в утопическое место как место без места. Идея уведет его прямо в царство идей, где место уже не историку, но философу. Чтобы этого не случилось, следует забить идею фактами, сделать ее саму фактом истории. Это можно сделать только в одном случае, - когда не человек будет служить идее, а идея человеку. Для этого годится не философия, а идеология. Это помесь науки с философией, не выведение, а возведение факта в ранг идеи. Идеология относится к идеям, как к фактам, употребляет их в своих интересах. Между тем идея, на то она и идея, чтобы  быть не фактом, но формой, образом понимания того, что дано как факт ее воплощения. Факт есть событие явления идеи, но не она сама.

        Человеческий характер. Есть человек с характером, характерный человек. Есть и артист с характером, и характерный артист. Ну, есть, и что? Да, ничего, он показывает свой характер, а ты все: и что, ну, и что. Да, ничего, сломает тебя.
        Человека с характером замучаешься ломать. Его не сломаешь. Но с ним трудно жить. Как правило, человек с характером, неприятный, даже пренеприятный человек. Приятный человек – это слабохарактерный человек. Он не еж, не колется. Но мало быть приятным человеком. Следует быть не только приятным, но еще и добрым человеком. Доброта – это и есть характер. Доброта умеет прощать, не стоит на своем как на пьедестале, как камень, памятник.
        Человек же с характером – это такой человек, который для характера, но не характер для него, для человечности. Человеку с характером с самим собой трудно ужиться. Человека с характером не сломать. Почему? Да, потому что он уже сломан, сломался под тяжестью своего характера. Что сказать? Тяжелый характер.
        Легкий характер у человека слабохарактерного.
        Тогда, естественно, возникает вопрос: «Характер – дело наживное или врожденное? Он формируется или уже готов как данность»? Трудно ответить на этот вопрос. Можно только сказать, что человек предрасположен, находиться в диспозиции к своему характеру. Его нельзя исправить. Человек с характером – это «горбатый человек». Его горб – его характер. Как говорят: «Горбатого могила исправит». Поэтому характер можно только обтесать, не исправить, но поправить, сделать не прямым, но обтекаемым по мере личной разумности человека. Насколько человек разумен. Настолько он поправим в смысле характера. Возможно только сделать рационально приемлемым свой характер. Но для этого как условие, следует знать свой характер, знать, что от себя ждать не в обычной, а как раз в необычной, пограничной, пороговой ситуации.
        Нельзя усидеть сразу на двух стульях на силе характера и на том, чтобы быть человеком. Можно, конечно, расположить к себе людей силой своего характера, своей способностью настаивать на своем за чужой счет. Но тогда люди будут уважать не твою человечность, признавать тебя не человеком, но животным, зверем за твой животный эгоизм, который ты не  силах перебороть. 
        Разумеется, добро заключается не в слабом характере. Характер должен быть, чтобы владеть собой. Но не следует показывать его людям, если ты имеешь дело с людьми, а не со зверями или скотами. Однако трудно не показать характер, тем более, если он сильный. Для того, чтобы характер был приятен тебе и окружающим, следует иметь силу ума на порядок больше, чем силу характера. Если ума нет, то хотя бы иметь тогда сердечную силу для укрощения своего характера, нрава. И полудурок человечен, но только если чересчур добрый. Лучше быть таким, чем хитрым и упрямым. Дурак упрям. Злой, как правило, хитрый, потому что до поры до времени вынужден прятать свой характер от людей, чтобы не восстановить всех против себя.
        Итак, человек с характером, чаще всего, вредный, злой человек. Об этом никогда не следует забывать, когда имеешь дело с таким сложным существом (больше, чем животное), как человек. Характер, нрав никогда не бывает хорошим. Он хороший, когда его нет или есть, но самую малость. Поэтому человеку требуется ум, чтобы держать свой характер, свой нрав на привязи, в ярме меры. Речь идет о сознательном человеке. Если речь заходит о бессознательном человеке, а именно он и является обычным человеком, то единственная возможность скрутить свой характер в трубочку и не сопеть, - не обижаться на других и им не мстить, это творить добро. Но для этого нужно быть великодушным и уметь прощать людям их слабости, их несносный характер. К сожалению, чаще встречаются малодушные и глупые, упрямые люди с характером.
        Именно поэтому у таких людей и пользуется популярностью, признанием актер с характером, характерный актер с драматическим, противным (противоречивым) нутром. Чем больше в нем характера, больше г…, тем он интереснее обычным людям. Чем? Этим самым. Почему? Потому что именно их и представляет на сцене, является их доверенным лицом.
        Следовательно, характер не есть человек, а есть то, что противно человеку, его человечности. Точнее и вернее будет сказать: не человеческий, а бесчеловечный характер. Это так, - я вам говорю. Сколько я ни воевал со своим характером, а он так и не стал от этого человечным. Характер – это зверь в человеке. Мало того: еще и скот, просто скотина. Поэтому правы Франциск и Спиноза. С этим характером надо обращаться осторожно, как со своим заклятым врагом. Отвернешься, обязательно укусит. Когда самурай советует: «Если не можешь убить врага, сделай его другом», то что он имеет в виду? Разумеется, свой нрав, свой характер. Если не смог его убить, стать послушником, то хотя бы смирись с ним, приручи его, обмани его, самого себя, грязное и подлое животное. Создай иллюзию человека, найди в себе ангела. Только так характер можно укротить. Он понимает язык только силы и вранья. Каждому свое. Чтобы быть человеком, нужен не сильный, значит, злой характер, но ясный разум и нежная душа. Злобу может укротить только обман, но никак не добро, которое только разжигает злобу. Поэтому работай над характером, ограничивай его, держи этого злобного зверя в клетке, пока он не вырвется на волю и не уничтожит тебя как человека. Чтобы это случилось как можно позже, ухитрись создать сложный запор, который будет не по зубам твоему характеру. Характер – это твоя подлая, животная природа человек. Она потому подлая, что ниже тебя, вот и издевается над тобой, пытается одержать верх.

        Человек. Редко можно встретить среди мужчин и женщин человека. Даже не знаю, чаще среди кого: мужчин или женщин. Наверное, чаще среди мужчин, которые меньше всего мужчины. Во всяком случае, они мужчины не потому что этого хотят от них женщины или потому что приходится доказывать другим мужчинам. Но просто потому, что они уродились такими и ни в чем не виноваты. Человечны мужчины, которые не гордятся своей мужественностью, а научились сосуществовать с ней как люди, принимают ее как вынужденную данность, а не дар природы. Ее не отнять  и не прибавить, иначе будет нарушена мера естественности в том, что неестественно.
        В женщине больше естественности не в смысле величины, а в смысле числа. Она естественна не только за себя, но еще и за своих детей, обременена ими. Они заполняют почти все ее существование. Поэтому у нее меньше возможностей на то, чтобы заниматься собой, своей человечностью. «Заниматься собой» - это женщина, тем более обычная, как все другие, понимает в смысле нравиться мужчине назло всем другим женщинам и тем самым утереть им нос, включая в их число и саму себя.
 
        Тайна личности. Что является целью человека? Становление личностью. Подчеркну: цель человека заключается не в том, чтобы стать личностью, но становиться ею. Становиться личностью – это становиться кем? Вот именно кем, -  не чем, а кем. Так кем же? Субъектом, а не объектом. Каким субъектом? Самим собой. Что значит быть самим собой? Отличным от других? Не только и не столько. Человек отличен от других, в том числе от других людей, изначально, от рождения. В этом смысле он уже готов как индивидуум, имеющий свою уникальную незаместимость, индивидуальность. Это его фундаментальное, основное и натуральное, естественное качество. Это та данность, с которой он рождается, а не становится ей.
        Но с другой стороны, любой человек есть человек; он социальный индивид, необходимая часть коллектива, всего человечества как целого, состоящего из людей. Этим он похож на других людей, подобен им. Конечно, можно сказать, что человек, как и все люди, отличен от других. Его отличие от других имеет общее основание, - его подобие другим людям. Именно этим от похож на других людей. Но это только часть того, что его связывает с другими людьми, с самим собой, со всем тем, что есть и не-есть.
        То, что он подобен другим людям и одновременно (синхронно) отличен от них, является другим, чем они, и составляет тайну того, что он личность. Личность есть явление человечности конкретного, этого человека, человечности как его сущности. Человек становится человеком в качестве личности. Если он личность, то видно, что это человек. Поэтому, что значит для человека быть личностью? Это находить в себе то, что есть во всех людях, что их связывает в единое человечество. Человечность есть во всех людях. Это их сущность. Но в каждом она является неповторимым образом. Человечность как сущность любого человека есть всеобщее, есть являемое, выражаемое, означаемое, понимаемое. Неповторимым образом человечности является индивидуальность человека от рождения до смерти.  Это явление, выражение, значение, понимание. Явлением образа человека, его сущности, человечности, понимаемой как социальность, общее как связь людей друг с другом, является личность. Личность есть явление явления, явление второго порядка, скрытым первым явлением, стоящим за ним, но тем самым дающим ему открыться, показаться уникальным любому человеку.
        То есть, личность есть феномен человека, то что является, открывается как отличность от других людей, похожих на человека, скрываясь от них и от самого его, человека. Только таким особым образом, скрываясь, человек открывается как индивидуальность. Когда человек это узнает, - узнает, что за его индивидуальностью скрывается его человечность, связь с другими людьми, узнает себя как личность, как особая форма, особый образ всеобщего, все увидят в нем личность. Становясь личностью, человек показывает на что он способен, в принципе, - способен быть человеком. Как он может стать человеком, оставляя за собой возможность становиться, а не оставаться им, впредь, является его сокровенной тайной, тайной личности человека как особого образа выражения всеобщего содержания всех людей. Личность – это акт, творческое воплощение и исполнение человека в своем лице. Воплощение чего? Всеобщего содержания, универсальности человека. Личность человека – это быть как все, но особым образом, быть представлением, представлять всех людей в собственных и в чужих глазах. Одновременно видеть себя их глазами и своими глазами их.
        Индивидуальность субъективна. В ее субъективности заключается объективность. Объективность кого? Личности. Личность объективна, но не объектна, а субъектна.
        Когда Маркс говорил, что сознание есть субъективный образ объективного мира, что он имел в вид, точнее (не важно, что имел он в виду), что имелось в виду? То, что сознание есть только у личности. Если у тебя есть сознание, если ты сознательный человек, субъект сознания, а не его объект, то ты личность. Ты особый образ всеобщего, всего мира в человеческом виде, профиле, образе. Ты лично представляешь в своем лице человечество, представляющее во всех лицах весь мир. Это то, что открывается тебе, когда ты становишься личностью, - открывается весь мир, не только прошлого в настоящего. Но и будущего, которого еще нет. Поэтому личность связывает нас, людей с вечностью, делает прошлое, настоящее и будущее одним целым, существующим одновременно. Это возможно только тогда, когда становление становится самим собой, стало становлением, является становлением становления и ставшего.
        В тайне личности скрывается тайна вечности. Став личностью, человек открывает измерение вечности в самом себе, причащается ею, становится вечным, а не смертным существом, субъектом вечности. Сознание включает в себя самосознание. Самосознание сознания, которое без самосознания есть бессознательное. Поэтому самосознание есть сознание сознания и не-сознания. Личность включает в себя и общество и природу. Природа, натуральное измерение человека есть его бессознательное, которое проявляется в человеке как общество, уже человеческое, социальное измерение, особым образом не рожденное, но организованное сознательно.
        Проявителем негатива и его закрепителем является человек лично. Когда он является личностью, то рождается сам, культурно, а не его рождают натурно, натурально. Становление личностью для человека – это его второе рождение не от материи, не от родителей, от матери и отца, а от духа. Творение не человека не-человеком, но творение человека им же самим, человеком с помощью сверхчеловека, - с помощью Духа, Бога. Именно поэтому личность есть проводник человека к Богу, в духовный мир. Таким проводником является душа, душевный мир как мир культуры – посредника между миром людей и миром духов, ангелов и демонов. Кто это будут ангелы или демоны зависит от того, что ищет человек: рай или ад. Если человек не готов к раю, он может увидеть не то, что есть, а то, чего нет, - не истину рая, но ложь ада, иллюзию рая. Поэтому мир культуры – это чистилище душ, их очищение (сублимация) в адских муках от запретных желаний, изживание их в произведениях культуры. Когда человек занимается культурным творчеством, - магией, религией, искусством, наукой, философией, человеческими делами, заботится о людях и прочих существах, о мире, - он становится личностью, самим собой, приближается к Богу как своему прототипу. Только в этом виде Бог доступен для него, как Абсолютная Личность, как Личность в превосходной степени, в совершенстве.
         
        Разумность тайны. Разумна ли тайна? Как сказать. Трудно высказать. Но разумно и то, что нельзя высказать. Да, если и скажешь, то что сказал? Может быть то, что не понял. Но понять трудно не только то, что, в принципе, непонятно как бессмысленное. Бессмысленным может быть и осмысленное, если его силится понять тот, кто не смыслит толка в нем, «не бум-бум» (дум-дум) в нем. Поэтому, то, что он не может познать и понять является тайной для него. Но она тайна не потому, что не разумна, бессмысленна, а потому что он не разумен, не может найти смысла в том, чем занят, - занят тайной.

        Автор и читатель. Какая цель стоит у читателя во главе угла? Конец или начало как место причины, причинное место, употребление которого угрожает расплатой, вынужденными последствиями? Что он хочет сделать с читателем? Иметь читателя или обмануть, «кинуть», «развести» его? Если он настоящий автор, а не мошенник, графоман, то автор имеет в виду не читателя, а самого себя под оком, присмотром, надзором читателя, развлекая его как заправского вуайера. Он удовлетворяет тайное желание читателя подсмотреть в замочную скважину текста, раздвинув буквы, чтобы освободить место для укромного лицезрения со стороны интимной жизни героев, которых, предав ее гласности, объявив публичной, можно осрамить. Как нехорошо этим заниматься на глазах публики. Но тем самым автор подставляет вместо себя, читателя, ведь он тоже читатель, делает его своим сообщником, соглядатаем. Автор соблазняет читателя своим сочинением, как дама соблазняет кавалера своим интимным местом. Только речь в данном случае идет не об естестве, о натуре, но, напротив, о культуре, о соблазне культурой и получении культурного наслаждения – наслаждения чтением. Для чего автор пишет? Для того, чтобы доставить удовольствие читателю. Чем? Естественно, запретным плодом творчества, - своим произведением, делом рук и, главное, ума и чувств автора. Автор искушает читателя поддаться соблазну, приоткрывая щелочку, щель в двери, чтобы читатель сам открыл дверь и вошел в мир грез, вымысла, отвлекшись от прозы жизни с ее мучительными страхами и тяжкими заботами, отнимающими последние силы.
        И на что? На то же самое, на одно и то же, тотчас, со дня на день, из года в год, которому нет конца и края. Это прорва времени, неутолимая утроба монотонной повседневности. Так лучше уж заняться чтением. Отдохнуть душой, а не только телом, как отдыхает трудовой человек, трудящийся, после тяжелой работы. Так на ней намантулится, что просто нет сил ни для чего другого, тем более приятного и любезного, интимного занятия. Для него стол и сон – это лучший интим. Неужели он занимается чтением? Ему что делать нечего? В том то и дело, что нечего. Он устал и даже на свою приятную половину смотрит с неприязнью: вот пришел домой отдохнуть, а тут уже ждут выполнения супружеских обязанностей после сытного обеда. Поэтому трудящийся засматривается на приятный стол, а не соблазняется приятным прибором. Это пускай господа, аристократы тешат свое желание красотой, нам же подавай потребности для работы.

        Призвание и признание. Призвание для души, которая готовится стать духом, а признание для тела, которое пытается стать всеобщим достоянием, достоянием культуры, чтобы публика владела им. Для артиста – главное отдаться публике так, чтобы публика отдавалась ему по любому капризу. Так они, артист как талант и публика как поклонник таланта, добиваются взаимного признания. Артиста признают за талант, в превосходной степени, за гения, при условии армии поклонников, подражающих таланту. Подражатели не бесталанны. У них есть дар – дар подражания. Но чтобы за подражателем можно было увидеть не только предмет подражания и обожания, а самого подражателя, в подражаемом увидеть подражателя, следует подражаемое сделать пренебрежительно смешным, пошлым, необходимо его опошлить, сделать мишенью пародии, чтобы смешно выглядел не субъект пародии, но его объект. Однако таким образом не только копируя, но и опошляя оригинал, все равно не добиться звания автора, ибо он не только подражаем, но равным образом неподражаемым в своем вдохновении, в идее, которую нельзя скопировать, ибо она бестелесна и бесплотна, не дана для воспроизводства.
        Не тебя, подражателя, эпигона, имитатора, стилиста позвал дух, но автора, поэтому именно он имеет это звание. Ты же, только эпигон, не обязательно жалкий, может быть и великий, но подражатель. Однако и тебе ведомо признание публики. Это она – твой бог. Это лживый бог. Настоящий Бог Один и един. Об этом писал Пушкин поэту: «Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник».
        Поэт, артист есть своего рода медиум высших сил, пророк, вещающий не свыше, но с голоса свыше. Он сосуд, проводник высшей силы, силы разума и чувства сверхчеловеческой меры. Поэтому, естественно, он не может вместить эту силу и пытается поделиться ей с окружающими. Боккаччо напоминал поэту завещание Иисуса делиться дарами с людьми, со своей публикой, ибо дары даны ему даром, он не заслужил их для своей пользы, он должен поделиться плодами даров с народом. Только так дар, например, мысли или слова не умрет, не зачахнет, как тепличный цветок на ветру. Естественно, не все люди примут плоды твоих даров, а только те, для кого они предназначены, - для тех, кто похож на тебя, - если ты поэт, то для поэтов, если артист, то для артистов. Это и есть искусство для искусства. Другого искусства не бывает. Не следует путать искусство с жизнью. Искусство (душа) вечно, а жизнь (тело) скоротечна Попробуй успеть стать автором, артистом. У тебя есть голова, а не кочан капусты, чтобы не перепутать. Бывает еще ремесло бездарных и вульгарность, пошлость массы потребителей. Одни ищут, но не находят вдохновения, другие ищут только развлечений, чтобы убить время, предназначенное для вдохновения. Между тем следует творить, работать с душой. И не важно, какой материал у тебя под рукой или в голове. 
        Есть или были недавно умники, которые пытались жизнь сделать культурной, а культуру живой. И где они? На том свете. Но от них остались их произведения. Они живут в жизни читателей, зрителей. Их произведения, а не они сами. Это «вечность», конечно, в кавычках, человека. Без кавычек вечность присуща только духам. К ним можно только прикасаться как к иным мирам – мирам воображения. Там, в этих мирах, они являются нам, смертным, в виде идей. Ими, этими идеями, мы видим уже в нашем мире то, что в нем не подлежит тлению, является безвременным, вечным. Они есть у автора, который смотрит на этот смертный мир с точки зрения вечности, вечной жизни. Кто призван, уже получил признание свыше и не может его не отработать внизу. Причем тут материальные блага почившего на лаврах в бозе артиста. Зачем они ему? Незачем. Но они нужны всем тем, кто кормится плодами его трудов, семье, друзьям, недругам и всем прочим, которые вообще никакого отношения не имеют к нему лично как к автору. В этом и заключается жестокий парадокс призвания и признания. Они его читатели, не более. Хочешь быть, сам твори, а не подражай или потребляй, пользуйся. Быть автором – это уже больше, чем надо, больше тебя самого, человек.

        Троица. Что имеет смысл полагать в качестве Троицы. Обычно под Троицей понимают три ипостаси одного и того Бога. Но Он не один и такой же. У Него одна сущность, которая является разной. Она то Творец, который своим творением обнаруживает себя, то Спаситель (Спас), который хранит его, бережет и спасает от саморазрушения творения. Между Творцом и Спасителем устанавливается духовная связь. Третьим, ключевым моментом, участником творения становится Дух, который называют «Святым». Он Священный, что означает следующее: Дух является Светом, просвещающим и освещающим, разумной иллюминацией.

        Этапы жизненного пути человека. Человек начинает жизнь, переходя от неживой природы к живой как микроорганизм, зародыш (эмбриональное, донатальное существование). Потом начинается этап растительного существования в качестве младенца, не отделяющего себя от матери (стадия так называемого «симбиоза с матерью» в виде ее «паразита»), но уже телесно существующего как отдельный организм.
        Еще в дошкольном состоянии у человека просыпаются чувства; он научается языку общения с другими людьми, - не только с матерью, но и отцом, символизирующим власть языка, общения, общества над человеком. Это этап существования человека в качестве коллективного животного, которое не мыслит себя в отрыве от семьи, родителей, группы сверстников, соседей. Именно на этом этапе у человека проявляется сознание, которое с трудом культивируется, постепенно, поэтапно развивается в стихии бессознательной жизни народа, семьи, фамилии.
        Рубиконом, лежащим поперек развития в человеке собственно человека, связанного, прежде всего, с развитием сознания уже не бессознательного, но самого сознания, является подростковый возраст. Кто преодолевает этот трудный возраст, а преодолевает его далеко не любой человек, тот становится человеком, во всяком случае у него появляется возможность стать настоящим человеком в течении его жизни, еще до смерти. Кто не преодолевает, таких подавляющее большинство из всего состава людей, тот навеки остается в полуживотном, получеловеческом состоянии социальной жизни. Конечно, он уже не растение, но еще и не человек в полном смысле этого слова. Однако жизнь с людьми заставляет его приспособиться к человеческому состоянию, сымитировать человеческую жизнь. Большую роль в формировании псевдо-человеческой (квази-человеческой, внешне, лишь по видимости человеческой, похожей на нее, подобной ей, но не являющейся ею ни по факту, ни, тем более, по сути, существу, сущности)  жизни играет религия, которая внушает иллюзию жизни человеку, и искусству, которое соблазняет его притворяться, играть роль человека среди людей.
        Следующим этапом на жизненном пути человека является этап собственно человеческого существования в качестве уже совершеннолетнего, взрослого индивидуума. Человек проходит этот этап, реализуя все или почти все свои возможности, что зависит от него самого, от его воли и желания и помощи окружающих в качестве условий его самореализации. Многие, как было указано выше, только делают вид, что стали сами собой, а на самом деле похожи друг на друга, как шведские спички, как будто сделаны под копирку с одного образца.
        После достижения вершины жизни, пика дороги жизни во взрослом состоянии, люди переваливаются на другой бок жизни, и она уже не идет вверх, а течет вниз, все более и более ускоряясь. Они опомниться не успевают, как уже оказываются в пенсионном состоянии животного образа жизни, на полном или почти полном обеспечении, которое собрали за всю свою бедную в массе или богатую в исключительном случае жизнь. Пенсия для массы людей является заслуженным земным раем, когда они не работают тяжко, но легко отдыхают, проживая денежные средства, накопленные за годы труда. Это заслуженная расплата за труд. Как правило, даже если человек творил, занимался культурой или служил Богу, когда был взрослым, теперь в пожилом возрасте он отдыхает от творческого труда, занят потреблением, ведет животный образ жизни. Даже если человек занят потреблением культурных товаров, он все равно ведет животный или полуживотный образ жизни и мысли.
        И, последнее, конечный этап человеческой жизни составляет старость, приходящая на смену пожилому возрасту. Человек уже не просто жил и пожил. Теперь он готовится умирать. Важно не только правильно жить, но и умереть по-человечески, чтобы люди помнили, какой хороший был человек. Только это, человеческая, людская память остается от смертного в этом мире людей, - она да дети старика или старухи. Старческий возраст – это возраст растительного существования, когда человек растет и питается, но не вверх, как в детском возрасте, а вниз, врастая в землю, на два фута в могилу.
        После его смерти начинается уже минеральный или мумифицированный этап существования человек. Это этап посмертного существования. Жизнь человека начинается среди людей благодаря его родителям и заканчивается его смертью с помощью детей, которые приходят ему на смену и несут вахту человечности в мире.
 
        Мужчина, женщина и человек. Не ищи человека в мужчине и женщине. Нет, не найдешь. Ты найдешь там только мужчину или женщину. Человека следует искать в человеке, а не в мужчине или женщине. Человек может быть мужчиной или женщиной. Но мужчина или женщина не обязательно является человеком. Принято считать мужчину или женщину человеком. Однако принято не значит является. Но даже если мужчина или женщина является человеком, это не означает, что мужчина или женщина есть человек. Почему? Потому что мужчина или женщина есть явление, наружность, а не сущность человека. К тому же мужчина или женщина есть второстепенное явление человека, а не первоявление человека. Тем более ребенок не есть человек. Человек может являться в виде, в образе ребенка. Правда, это явление довольно редкое. Чаще мы видим под видом ребенка животное, скота, зверя. Для того, чтобы сделать из него человека надо очень постараться, потрудиться. Это очень трудно, воспитать настоящего человека из ребенка. Часто из него не выходит человек, а получается нечто похожее на него. В человеке главное душа, а в мужчине и женщине, а также ребенке – тело: сильное мужское, красивое женское и слабое детское, которое хочется пожалеть. Редко когда тело становится прямым воплощением души. Чаще душа за телом прячется и не может найти выход, свое телесное  выражение. Для этого нужно иметь творческую способность. Но творчество двусмысленно, оно двоится, является не столько правдой выражения, сколько притворством. Человеческое есть ставшее, как только оно стало, так сразу дематериализовалось, исчезло из телесного, материального. Поэтому нам нельзя стать человеком, тут же не исчезнув, оставив после себя идиллический образ, иллюзию человека. Но можно становиться из животного человеком всю жизнь.

        Старость и одержание бесом. Старость опасна не только слабостью тела, но больше слабостью души. Душа вообще может уже истлеть так, что от нее останется одно название. Но тело еще будет живо. В таком случае когда тело живо, а душа мертва, оно может стать материалом бесовского воплощения. Смотришь на человека в старости и кажется тебе, что этот тот же самый человек, только немножко состарился. Но нет, это может быть одна видимость. Налицо человек. Но это только видимость. На тебя под личиной старика безумно смотрит демон и подозрительно наблюдает за  тобой. Он проник в мир людей, Но не достиг еще своей цели, ибо его целью в нашем мире, во Вселенной является вселение не в тело, а в душу именно человека. Нет ничего слаще для демона, нежели пожирание человеческой души изнутри.

        Баба-Яга. Баба-яга, кто это такая? Она существо женского пола. Существо какого возраста? Старуха. Обыкновенно Бабой-ягой кличут такую старую женщину, которая перестала следить за собой. Под стать неряшливости Бабы-яги ее уродливая внешность. Такой внешности соответствует вредный характер. Как правило, Бабой-ягой становится неряшливая женщина, выжившая из ума по старости лет и проклинающая все, на чем стоит «белый свет». Баба-яга – это посланец, агент темного мира, «бросающая тень на плетень». Баба яга - это пугало для любителей женской красоты и для суеверных любителей народных сказок, склонных к натурализации  магических идеализаций. Как правило, образом их сумеречного, не просвещенного сознания и является Баба Яга. Непосредственной задачей просветителя, то есть, учителя является очищение детского сознания простофиль от призраков околдованного (очарованного) глупостью сознания. Разумеется, не всех простофиль, но только тех, глупость которых вызвана их мечтательной натурой. Но, к сожалению, избавление их от иллюзий грозит обернуться превращением таковых в отпетых циников. Яркий пример такого превращения мы находим в сочинении господина Гончарова «Обыкновенная история» в образе племянника. И в самом деле, обыкновенная история.
 
        Самоубийство. Человек может убить себя в подавленном желании жизни. Находясь в таком состоянии, он выбирает смерть против жизни. Это редко бывает. Но бывает, когда смерть становится лучше жизни. Значит, жить хуже, чем умереть. И в этом случае самоубийства, человек находится в жизни. Он умирает живым, а не мертвым. То есть. самоубийца имеет отношение не к самой смерти, а к жизни, ведущей к смерти. 

        Дети и старики. Дети, как и старики, находятся в асоциальном состоянии жизни. С возрастом дети социализируются, привыкают жить в обществе таких же существ, как и они. С возрастом же старики разучаются жить вместе с другими. Они становятся одинокими, не только потому, что их сверстники, естественно, умирают, и поэтому они не могут найти общий язык с людьми другого поколения, чем они, но еще и потому что отвлекаются от того, что происходит вокруг, и сосредоточиваются на самих себе, на своих болячках.

        Мужчина и женщина. Так как быть человеком для человека избыточно, превосходит его возможности, то ему вполне по плечу не он сам как человек, но лишь как мужчина или женщина. Это человеческий минимум. Для человека быть мужчиной или женщиной удобно в материальном, телесном мире, чтобы в нем найти свое место: мужское или женское, соответствовать ему на свой мужской или женский манер. И все потому, что мужское или женское – это телесное. Человек может вполне почувствовать себя мужчиной или женщиной наедине, интимно соответственно с женщиной или мужчиной. Это необходимо, но не достаточно. Необходимо почувствовать себя мужчиной наедине с женщиной и женщиной наедине с мужчиной. Лучше чтобы это чувство нашло себя, свое выражение, в личном, телесном прикосновении к объекту влечения, материальном контакте с ним  Необходимо, но недостаточно. Достаточным оно будет тогда, когда мужчина или женщина получит признание посредством уже прикосновения к нему его объекта влечения. Цепь симпатии замкнется и между ними потечет ток мужской и женской любви.
        Это хорошо. Но лучше будет если тот или та, кого желают, соответствовал или соответствовала идеи мужчины или женщины уже не в интимном, чувственном (телесном) месте, когда ты прикасаешься и чувствуешь, и в сердце, в чувствительном (душевном) месте, когда к тебе прикасаются и ты переживаешь, ощущаешь, но в голове, на уме, если таковой имеется (к сожалению, ум имеется далеко не у каждого мужчины и женщины). Порой, чаще, чем следовало, бывает так, что нет такого соответствия, нет согласия между идеей мужчины или женщины и тем или той, к которому или к которой испытываешь влечение. Другими словами, нет равенства между типажом мужчины и ли женщины в голове женщины или мужчины и той или тем, кого желают. Возникает разлад уже не между телом и душой, но между телом и умом. Этого разлада нет, если у существа мужского или женского пола нет ума. Но у глупого мужчины или глупой женщины может быть разлад между телом и сердцем.
        И все же некоторый разлад между телом и умом может быть и у глупого мужчины или глупой женщины, только этот разлад будет между их телом и тем умом, который им навязан другими, например, матерью или отцом, другом или подругой и прочим. Этим, чужим, а не своим умом они могут руководствоваться в своей несчастной жизни. Через чужой ум общество навязывает свои стандарты, образцы, идеи (гипотезы) представления всего, в данном случае вида объекта влечения. Например, такой разлад может быть у женщины, которая желает женщину, а не мужчину. Вот тогда ее влечение будет в разногласии с тем представлением, которое ей было навязано традиционным, нормальным воспитанием ее как женщины, а не мужчины. Такой женщине должен соответствовать типаж мужчины, похожей на ее отца, не обязательно внешне, но характерно, по характеру.
        Чтобы стать счастливым мужчиной или женщиной они должны получить непосредственное удовлетворение от одного взаимного прикосновения. Если этого не случилось, они будут несчастны, подчеркну, как мужчина или женщина, со своей ложной избранницей или ложным избранником. Поэтому полный контакт не обязателен для того, чтобы быть счастливым или счастливой. Если для удовлетворения достаточно одного прикосновения, то ты уже счастлив, повторю, как мужчина или женщина. Для человеческого счастья этого мало, ведь человек как тело – это минимальный человек. Но такое редко бывает. Поэтому счастье есть счастье, только частью, а не все полностью. Многим приходится долго упражняться в любви, изобретая все новые и новые виды любовных утех, в которых принимают участие все новые и новые части неудовлетворенного тела, чтобы получить полноценное удовольствие, а не неудовольствие. Это лично. Впрочем, мужчина и женщины являются таковыми не для себя, а для рода. Для рода же важно не чувство любви мужчины и женщины, но плод этой любви, - ребенок, а любовь есть только условие, а не цель родового инстинкта, необходимого для существования человеческого рода как рода мужчин и женщин.
        Другое дело человек, который может появиться или не появиться в человеческом (социальном в данном случае) животном, - мужчине или женщине. К сожалению, немногие мужчины или женщины способны быть человеком. Это очень сложно и почти невыполнимо в полном виде. Но вполне выполнимо на всей животной массе (биоте) мужчин и женщин. Для человеческого рода пока достаточно для выживания, чтобы кто-то из миллиардов мужчин и женщин оказался на время человеком. Поэтому условно можно назвать людей человеком. В этом смысле человек – это все люди разом, родовое существо в том смысле, что из них кто-нибудь, хотя бы один, сможет соответствовать образу настоящего человека – творчески активного существа с головой, полной идей и солидарного со всеми трудящимися.
               
        Философ и специалисты. Замечу сразу: специалисты есть и в философии. Пренеприятные люди, скажу я вам. Их трудно читать и тем более беседовать с ними, - они все «знают». То есть, на все смотрят со «своей», особой, корпоративной колокольни, с профессиональной «кочки» зрения. Их можно только слушать, открыв рот и  развесив уши. Они складно врут, «шпарят», как по писанному. На то они и специалисты. У них нет своего ума, но есть общий (общезначимый) ум, - один на всех, - которым они умеют пользоваться (особо пользовать), совать его всюду, где можно и нельзя. Философ же, это мы с вами, у которых нет своего мнения,  точнее, оно есть, но от него следует избавиться как от заблуждения и одновременно не соблазниться готовым общим знанием, которому научаются путем подражания, повторения того же самого тем же самым образом. Тогда что же есть? Да, в общем ничего, за исключением, может быть суждения. Но чаще всего люди судят обо всем, имея о нем смутное представление и зыбкое, колеблющееся впечатление. Вот и вся философия, твоя, моя. Для философии необходима способность к творческому деянию в мысли, к открытию для себя и других мира идей.
        Понятно почему специалисты вообще и даже специалисты философии с неприязнью относятся к натуральному философу: их раздражает равнодушное отношение философа к знанию, которым он никогда не кичится, как ученый специалист, который сплошь состоит из одних фактов и  известных пояснений к ним. Он плетет из них цепь терминов, которыми оплетает сознание собеседника, чтобы овладеть им. На что философ, естественно, реагирует просьбой изложить специалисту, что он сам думает по поводу того, чем занят. Ну, кому, скажите на милость, понравится признаваться в том, с какой целью он ткет дискурсивную паутину. К тому же у философа, в отличие от ученого, нет пиетета перед знанием и упоения фактом, - он не стоит перед ним навытяжку или склонив голову, а порой и на коленях. Единственно, что его занимает, так это мысли, - свои, а если нет своих, то чужие, с которыми он может работать, занимаясь их критическим комментированием и толкуя их смысл только в том случае, если у него есть идея. Разумеется, он толкует чужие мысли, интерпретирует их понятием для понимания в свете овладевшей его сознанием идеи.   
 
        Детство, взрослость и старость с точки зрения Я. Детство – это пора роста, натурального развития. Когда человек вырос, достиг пика развития, то он стал взрослым. Остановка в развитии оборачивается возвращением в первоначальное состояние. То есть, натуральное, простое развитие является периодическим, идет по кругу: сначала растет, поднимается, идет вверх, прогрессирует, как только остановилось, то опускается, идет вниз, падает, ибо не может надолго удержаться в одном положении, колеблется, находясь в одном положении вверху под действием противоположно направленных сил восхождения и нисхождения, вздоха и выдоха, возбуждения и торможения, напряжения и расслабления, подъема и спада, сбора и разбора, отталкивания и притяжения. Человек по жизни ведет вверх и тянет вниз. Он идет, ползет вверх. Как только остановился, так его неизменно тянет вниз. Жизнь с возрастом усложняется, из простой становится сложной, драматичной. Поэтому человеку во взрослом состоянии, если он хочет дальше развиваться, усложняться, а не упрощаться, следует уже не натурально развиваться, а культурно совершенствоваться в своем развитии, иначе он естественно опуститься в нем вниз, вплоть до исходной позиции начала движения вверх.
        Таким образом, человек сначала, в детстве, просто развивается. Это натуральный, естественный этап развития в качестве развертывания возможностей для реализации, которые были в нем свернуты природой, натурой. Ребенок развился во взрослого, расправился, стал совершеннолетним. Ребенок исчез, условно говоря, умер, превратился, научившись, во взрослого. Взрослый, чтобы не остановиться в развитии и не деградировать в прежнее состояние, натурально не опроститься, должен заняться культурным творчеством, то есть, усовершенствоваться. Как только он станет терять силы для подъема, перестанет вдохновляться и ровно дышать, сорвет дыхание жизни от непосильной работы по совершенствованию себя, то он неизбежно перейдет к третьему этапу жизненного пути, - к старости. Вот тогда он сначала медленно, но неуклонно пойдет вниз в своем развитии, а  потом по нарастающей траектории движения, упростившись, падет на самое дно жизни и полностью умрет уже физически, а не только духовно, интеллектуально, душевно.
        Жизнь начинается с детства. Детство стихийно бессознательно. В начале жизненного цикла человека находится у истоков жизни. Было время, когда его не было, и будет время, когда его не будет. Откуда появляется человек и куда он исчезает? Условно говоря, он появляется из бессознательного брожения жизни. Со временем у него появляется сознание во взрослом состоянии. Он начинает не только осознавать как субъект объективную реальность, окружающий мир и свое место в нем. Если он культурно совершенствуется, очеловечивается, то начинает сознавать самого себя сознающим мир. У него появляется уже самосознание. Это пик развития обычного человека. Но не любой человек этим ограничивается. Есть и такие люди, разумеется не как правило, но как исключение, которые, достигнув взрослого состояния, стремятся уже не к самосознанию, а к тому что находится выше и глубже него. Они расширяют сознание и устремляются к сверхсознанию и сверхсознательному. Естественно, возникает вопрос: «До каких пор они могут совершенствоваться в сознании, до какого предела»? Не менее важен вопрос и о том, почему не все люди дерзают подняться в сознании над собой?
        Проще ответить на второй вопрос. Дело в том, что человеку не хватает надолго сил для того, чтобы утвердиться в жизни себе подобных и удержаться в этом положении. Для того, чтоб стремиться к сверхсознательному требуются все силы человека. Значит, необходимо будет отказаться от естественного желания самоутверждения в жизни в качестве человека и посвятить себя полностью выполнению задачи, возможно, неподъемной для человека, исполнению призвания стать сверхчеловеком. Разумеется, на такую дерзость духа способны не просто немногие, но только исключительные люди. Причем такая затея может обернуться полным провалом. Это рисковое предприятие, ведь в ходе его достижения есть полная уверенность все потерять, прежде всего свое обычное человеческое состояние.
        Мы логично подошли к ответу на первый вопрос. И все же до какого предела может дойти человек в своем устремлении к сверхчеловеческому, к тому, что возвышается уже нал ним лично? Этим пределом является он сам, точнее, его Я. Я и есть инстанция предела. Для человека невозможно преодолеть уровень Я. Почему? Потому что Я и есть сверхчеловеческое в человеке. Он всю жизнь идет навстречу этому Я. Это Я уже не его, а это он его, этого Я. на пути к Я нельзя не согрешить, не соблазниться этим Я, понимая его как себя. Это грех эгоцентризма. Сверхчеловеческое доступно человеку только через инстанцию Я. Но никто еще из людей, дерзких духом, не смог изжить в себе этот грех самомнения. Даже отказ от самомнения является формой его утверждения с обратной стороны. Именно на Я сломались лучшие из людей и так и не смогли преодолеть в себе человека, опустившись до недочеловеческого уровня в своем самомнении как неминуемом последствии испытания себя сверхчеловеком. Кто испытывает себя стремлением к сверхчеловеческому состоянию, тот неизбежно откатывается к недочеловеческому состоянию зверя или скота. Поэтому лучше человеку держаться человеческого состояния. Так дольше можно удержаться в нем. Хотя, казалось бы, это правило противоречит положению: «чтобы остаться в прежнем (хорошем, положительном) состоянии, требуется  стремиться к лучшему состоянию, - так ты, во всяком случае, не скатишься вниз до предыдущего состояния».
        Следовательно, для человека невозможно физически стать лучше, чем он есть как человек. Почему? Потому что человек есть предел развития материального мира. Возможно ли достижение лучшей жизни, чем человеческая жизнь? Возможно, но это жизнь уже не материальная, а духовная. То, что возможно человеку, - это культурная, душевная жизнь, но никак не духовная. Возможно возрастать в духе в душевной жизни. Но это дух не человеческий, а духовного существа. В народе и среди верующих это объясняется просто: «С помощью Божией». Душевная жизнь, как и телесная, имеет свой предел, конец. Она заканчивается в старости. Как правило. Старики и старухи ведут уже не культурную, а упрощенную чисто телесную жизнь. Лишь немногие, не имея никаких стимулов к самоутверждению, стремятся в старости к духу и ведут, условно говоря (условно, потому что они не духи, а только люди), «духовную жизнь». Естественно, такая жизнь продолжается только до телесной смерти. Основа душевной жизни в телесном мире – это тело. В духовном мире – мире духов – это дух. Для того, чтобы стать духом, попасть в духовный мир следует, как минимум, телесно умереть и быть готовым после смерти быть духом. Возможно ли это хотя бы для такого человека, который уже в этой материальной жизни ведет «духовный образ жизни и имеет «духовный образ мысли» нам неведомо. Есть надежда и вера в это, но нет знания. Об этом можно только думать.
        Точно можно знать только то, что до рождения для живого человека нет ничего и вероятно, поэтому, не будет и после того, как он подрастет, станет взрослым, а потом стариком, и умрет. Разумеется, не все воскреснут после смерти, а только избранные. Это в лучшем случае. В худшем случае, - никто из смертных, из людей. Что необходимо для вечной жизни? Нет ничего проще для духа, - сознание Я. Это и есть сверхсознательное. Но нет ничего сложнее для человека. Потому что кроме этого Я, которое уже есть у человека, у него есть много чего еще, лишнего для вечной жизни, мешающего ему в ее достижении. Человек не способен находиться в сознании Я. Единственно, на что он способен, так это выдавать осознание себя как Я за сознание Я. Тот, кто станет сознанием Я, откроет путь к вечной жизни. Пока никто из людей, как это очевидно, не стал сознанием Я, полностью не проникся им. Но были и, надеюсь, будут охотники до проницательности Я. Это Я до сих пор остается непостижимым, иным, тому чем и в качестве чего познается.

        Астронавт Бред Питт (Per asper ad astra). Посмотрел голливудский фильм про космос «К звездам». Да, американцы «умеют» снимать, точнее, «сдирать», фильмы. В данном случае фильм про ближайшее будущее. Когда только начал смотреть эту картину, то был заинтригован драматическим сюжетом. Но и здесь не мог не увидеть повтор уже склепанной на скорую руку «Гравитации». Слава Богу, этот фильм оказался не про «вселенную Марвела» для «глупых подростков». К сожалению, теперь фильмы снимают только для такой «простой возрастной аудитории», a la american boy, «уеду с собой». Одним словом, неприличная «Комбинация», которой не прикрыть сомнительные достоинства, как музыки, так и фильма. Но потом смекнул, обратив внимание на избитые голливудские штампы, что ошибся, хорошо подумав о фильме. Как ни пыжился постаревший Бред Питт показаться серьезным на экране, в результате вышел один бред. Этот тот же самый психотип - узнаваемый супермен с неизменной ахиллесовой пятой, но уже побитый молью и потерявший веру в себя. Явный парафраз Росомахи из «Логана».
        Картина скатилась к тривиальному психологическому триллеру, для которого космос стал лишь мизансценой выяснения человеческих отношений отцов и детей. Этим фильм похож на кинематографический муляж Андрея Тарковского, подменившего проблему контакта с внеземным разумом в «Солярисе» Станислава Лема темой виртуального возвращения «блудного сына», бредящего родным домом на чужой планете. Тарковский повторил своего тезку по «дворянским гнездам». А Бред Питт оказался таким же дешевым заложником подстановки, как Джордж Клуни в содерберговском «Солярисе».
        У голливудских затейников своей фантазии не хватает сделать фильм с оригинальным сюжетом, так они обращаются за помощью к пресловутым советским режиссерам. Правда, когда последние занимаются не экранизацией, которая в их растопыренных руках превращается в пародию на оригинал, а «собственным творчеством», то получается еще больший бред. Чего стоят хотя бы «Страсти по Андрею» (то бишь, двум, даже трем Андреям) этого распиаренного Тарковского.   
         Однако вернемся к голливудской ленте. «Что это такое»? – я спрашиваю вас, несчастные зрители. Это затертая до дыр банальная семейная драма о человеческом отчуждении, о бегстве человека от людей. Эскапистская чушь зарубежных субтильных интеллигентских умов. «Экзистенциальная драма» и прочее, как об этом любят писать наши записные критики. Правда, смысла в этой «кинематографической карусели» (аттракционе) не больше, чем хрестоматийный «кот наплакал». Нет, это не фильм для «глупых подростков», но фильм для «взрослых детей». Именно таким я почувствовал себя, досмотрев фильм. А что, есть прогресс, - налицо эволюция: от «сына» до «отца», - таков диалектический путь развития зрителя согласно «ночному сценарию» космического психоанализа.
        Про «космический серфинг» Бреда Питта на доске по нептуновскому метеоритному кольцу я писать не буду, - глупо реагировать на технологические ляпы. Но вот про идею напишу. Стоило ли залетать так глубоко в космос, чтобы понять, что место человека на Земле? Это топос, общее место двух голливудских картин: «Гравитации» и «К звездам». Сын стремится к отцу, чтобы найти себя и успокоится (его внешнее спокойствие мнимое, ибо под ним клокочет ярость и обида на сбежавшего отца), а отец бежит от сына. Он как типичный ученый не выносит семейных забот и ищет в космосе уединения. Это уединение он и зовет «Внеземным Разумом». Симптоматична картина их расставания. Отец просит сына отпустить его в космос, который символизирует собой забвение, покой, увенчивающий утомляющую пустоту поиска того, чего нет. Для чего отец пустился на поиски разума в космос, где его заведомо нет? Глупо искать его там, где нет жизни: на Юпитере, Сатурне, Уране, Нептуне. Он нашел там не собеседника в качестве Разума как отсылки к Богу, а только одиночество.  Отец супермена в лице бравого космического ковбоя Томми Ли Джонса «додумывается» до мысли об одиночестве человека во Вселенной. Томми Ли Джонс вкупе с Бредом Питтом, ну, прямо советский астрофизик Иосиф Шкловский, в конце жизни горько уверявший себя и читателей в уникальном существовании разума в человеческом лице во Вселенной.
        Относительно байки об одиночестве человека как разумного существа во Вселенной мне сказать нечего. Это просто бред. Он вполне уместен в устах «выжившего из ума» от старости Иосифа Самуиловича, всю жизнь прислушивавшегося к космическому шуму и силившегося услышать голос братьев по разуму. К сожалению, он так и не услышал мелодии разума в природном шуме. «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей. Дни, что нами пройдены, помнят свет нежности твоей». 
        Но что говорить о «голливудских звездах», через тернии фрейдистского комплекса устремившихся к звездам? Смех, да и только. Они, наверное, сами, без помощи режиссера и сценариста, были не в состоянии понять, за что взялись. Лучше уж держались бы за свой конец. Понятное дело, дает о себе знать мужской климакс.
        И все же, Бред Питт органичен в космическом интерьере, как он был органичен в зомбиапокалипсисе. Его известность спасает проходной фильм от полного забвения.
        Действительно, разум един и в этом смысле он один как Тело (Логос) Бога (Духа). Он действует на множестве существ. Одни из них, - люди на планете Земля, - догадываются о Его существовании в себе, но никак не могут «сделать» Его для себя. Ну, что ж, это не Его задача, а их проблема. Она решается во взаимном понимании. Только сил у людей до сих пор недостаточно для того, чтобы понять, хотя бы друг друга. Что уж говорить о самом Разуме. Только в конце фильма до героя доходит нехитрая, детская мысль о близости человека человеку. Разумеется, Голливуд, «проколовшись» на теме отцов и детей, в отчаянии хватается за беспроигрышную тему массовой культуры -  тему мужчины и женщины. В, конце концов, у зрителя вместе с героем, увидевшего свою любовь на Земле, поднимается настроение.
        Фильм рекомендуется смотреть всем пострадавшим от климакса.
 
        Голая душа. «Душа нараспашку» – это душевный цинизм. Во всяком случае, так определяют душу люди, склонные скрывать душевные порывы. Обыкновенно душевная зажатость сопровождается или выражается в телесной скованности.

       Одиночество человека во Вселенной. Человек одинок во Вселенной, потому что ограничен собой, находится в уединении. Его существование во Вселенной обусловлено тем, что в ней только он человек. Это с одной стороны. Тогда как с другой стороны, таких, как он, много. Это сочетание противоположных условий его существования в мире: того, что у него одна сущность, - та же самая, но таких же, как и он, с такой же сущность, много, делает лишним существование в мире еще существа, похожего на человека. Для того, чтобы еще было существо, ему следует быть иным, чем человек. Оно, конечно, есть, и не одно, но недоступно человеку для контакта.
        Человек еще потому одинок во Вселенной, что его сущность является социальной, то есть, она заключается в связи человека с себе подобными, так как любой человек настолько человек, насколько представляет других, насколько они представлены им, с ним связаны. Каждый человек является явлением его связи с другими людьми в качестве сущности такого явления.
        Для того, чтобы человек узнал, что не одинок во Вселенной он должен преодолеть себя, стать больше, чем человеком, был выше себя. Тогда с высоты своего роста он увидит мир помимо себя. Теперь же он понимает в мире только себе подобных, то есть, других людей и живет в своем и своим миром – миром людей. Другие существа он не понимает, но использует их в своих интересах, как вещи. Но эти существа ниже его по развитию. Поэтому, кстати, он и может их использовать не только во вред себе и им, но и на пользу себе. Чтобы установить контакт с ними для взаимопонимания, а тем более контактировать с более высшими существами, чем он, человеку следует стать вполне человеком, настоящим человеком в полном смысле слова. Но таким он станет только тогда согласно своей сущности, когда все остальные люди станут настоящими людьми. Этого нет, и не предвидится в ближайшее будущее, ибо люди пока могут только становиться, а не стать людьми.
        Парадоксом является то, что преодоление человеком самого себя это и есть настоящий человек. Человек только тогда преодолеет самого себя, когда станет человеком. Но он только тогда станет человеком, когда преодолеет себя.
        Более высокие по развитию существа ждут того момента, когда человек станет самим собой, человеком. Только тогда человек будет готов к контакту, готов попытаться понять других, разумных пришельцев, ангелов, духов. Только в этом случае они проявят добрую волю к разумному (понятному) контакту. Они не могут это сделать за человека. Он должен стать человеком сам. Будь человеком в полном смысле слова и относись по человечески ко все, даже к низшим существам, чем ты. Ты поймешь их как человек человека, - не ниже себя. И только после этого ты сможешь понять себя как их, поймешь их иную, чем у тебя сущность. Но для этого ты должен преодолеть себя, свой врожденный эгоизм, стать другим человеком, лучше, чем ты есть. Хорошо, что ты есть в себе. Так сделай себя для себя. Стань самим собой и, наконец, преодолей себя. Посмотри, что вокруг есть не только ты и люди. Тогда ты будешь готов контакту. Сейчас же ты просто не готов к контакту. И никто прямо не будет с тобой контактировать, даже люди порой избегают контакта с тобой по причине твоего эгоизма.
        Одиночество человека во Вселенной можно объяснить его эгоизмом, тем, что он ограничен собой, но одновременно еще так и не стал самим собой. Он пребывает в себе, в уединении с самим собой, ему непонятным, варится в собственном соку. Как другие могут понять человека, когда он сам для себя еще непонятен. Получается опять замкнутый герменевтический круг понимания, в который можно войти, но нельзя выйти из него. Чтобы человек понял себя, он должен понимать других, но он только тогда поймет других, когда поймет себя. Как выйти из круга понимания? Есть только один способ: необходимо измениться не в явлении, а по существу, в сущности, стать лучше. Условием для этого является существование в хорошем виде. Хороший человек способен на то, чтобы стать лучше себя. Плохой человек может стать только хуже себя. Хороших людей мало, и поэтому они тратят всю свою энергию не на себя, а на других, чтобы им было лучше. Между тем, чтобы им стало лучше, не другие, а они сами должны тратить свою энергию на улучшение. Пока все люди не будут желать это, они не станут лучше, и не один человек не поймет ни себя, ни других, не сможет установить контакт с другими разумными существами. Сначала установи взаимное понимание с себе подобными людьми, а уж потом занимайся установлением контакта с другими существами. Это непременное условие возможности положительного решения проблемы понимания и уединения, одиночества во Вселенной. Это как личная, так и публичная проблема для человека.
 
        Отношения. Мужчина никогда не должен забываться, забывать о том, что он самец, мужик, мужчина в обществе женщины. Она обязательно ему напомнит, кто он такой, что он член, за который следует держаться, что он стенка, на которую нужно опираться, что он крыша, под которой можно спрятаться от жизненных невзгод. Короче, для женщины он самец, зверь, а, в общем-то, скотина, которой известно, что надо. Женщина, чего ты хочешь?! Член или человека? За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь: ни члена своего кружка, ни человека. Но рядовая женщина хочет известно что. Это она называет счастьем. Мужчина ищет в женщине то, чего не находит в себе. Он ищет в женщине объект влечения, дырку желания, самку для размножения, для потомства, утеху для желудка, подушку для лежания. Он еще более непритязателен, чем женщина. Одним словом «скотина», да и только. Что ищете, то и найдете, что хотите, то и получите. Хотите большего не по количеству, вроде супермена или супервумена, а по качеству, - ищите человека, личность, а не животное.

        Кризис человека. Пришел тотальный кризис – кризис самого человека как существа. Появился новый тоталитаризм. Это тоталитаризм кризиса. Можно его преодолеть? Нет, нельзя, тем более современному человеку,  который является дитем кризиса. Современный человек родился в нем. Когда он начинался? Еще в начале XX века. Заканчивается он спустя больше, через сто лет, в 2020 г. Теперь этот кризис, охватив все человечество, стал антропологическим кризисом, поставившим под вопрос само существование человека.
        Речь идет уже о выживании человека как не только социального, но и биологического,  живого (животного) существа. Теперь вопрос стоит не об изменении социальной сущности, но самой биологической природы человека. Требуется привести в соответствие его животную природу с социальной трансформацией человека как разумного (буржуазного) эгоиста в человечного альтруиста, снизив силу звериной агрессивности и скотской распущенности. Приведение в соответствие возможно только в одном случае – случае изменения отношения человека к человеку, - необходимо перейти от отношений конкуренции соперников к солидарности товарищей. Это невозможно сделать, не освободив человека от животной склонности к обладанию частной собственностью. Естественно, добровольно массовый человек не откажется от чувства обладания вещами и людьми как вещами. И вот здесь появляется проблема, как это сделать? Человечество пока еще не нашло эффективный способ избавления от чувства обладания, ибо оно связано с другими животными влечениями человека, имеющими свой смысл в его животном существовании. Это влечения к питанию, размножению и к господству как средству оптимального обеспечения первых двух влечений за чужой счет. Если трансформация не случится в ближайшее время, то в связи с обострением такого рода желаний у подавляющего большинства людей, не могущих, в принципе, быть удовлетворенными в их росте по экспоненте, неминуемо начнется война всех против всех, неизбежно ведущая человека уже не к социальной только, но и к животной деградации.
 
        Текст и его составляющие. В тексте больше слов, чем пауз, еще меньше мыслей, если они, вообще, есть, что редко встречается, - достаточно почитать книги. И уже, как исключение, в тексте, бывает, случайно попадается идея. Но ее мало кто находит, ибо слов много, а идея одна. Она, как правило, заставлена частоколом слов.   

        Культура. Культура – это обман, вранье, необходимое, чтобы не называть вещи своими, «грязными именами». Поэтому чтобы телесно не запачкаться, люди используют знаки, словами одевают свои «грязные мысли».

        Еврейский вопрос. Еврей никогда не забывает, что он еврей. Только забудет, так ему сразу напомнят не-евреи, кто он такой, - еврей. Даже, если он скажет, что русский или еще кто, - не важно, - он будет иметь в виду, мнить себя, например, русским, но быть сознательно, про себя евреем. Еврею его еврейство ближе человечности. Даже то, что он человек, еврей понимает как еврей в том смысле, что если человек, то еврей. Кто же тогда другие люди, не-евреи? С точки зрения еврея они тоже люди, но не совсем. Вот он совсем, а не они. Почему так? Просто потому, что у него комплекс еврея, который еврею не изжить. Комплекс еврея – это комплекс отчуждения, комплекс отверженного, изгнанника. Для еврея Израиль – это потерянный рай. Не все евреи обрели его в реальном Израиле, ибо Израиль – это не реальное место, а утопия, мечта еврея. Еврей может найти Израиль и в Америке, и в Европе, и в Азии, в России. Рай еврея – это то место, где есть евреи, «свои».
        Еврей ошибается, когда отождествляет себя как еврея с человеком. Человек – это не нация, не этнос, не племя и даже не община по вере. Это другой, уже универсальный уровень существования для людей, уровень надрелигиозный, надэтнический, наднациональный. На него можно выйти только лично, а не публично. Для этого, конечно, необходима социальность, но ее недостаточно. Достаточным человечность делает личная вовлеченность, личное участие в универсальном, в божественном, а не в социальном. Человек – это Иисус, Бог в нем. Умей принять в себя Бога. Сумеешь, станешь человеком. Кто может, кто сумеет? Тот, кто в Боге, ибо Бог в тебе – это на самом деле ты в Боге. Это не в тебе, в твоем Я Бог, это Я в тебе Бог, а ты Его. Этот уровень, конечно, не трансцендентен другим людям, не исключает социального измерения, но он  трансцендентален, не заграничен, а пограничен всему иному. Поэтому трудно на нем удержаться, не скатившись в привычное «болото» социальной, религиозной, этнической, племенной, родовой, семейной жизни, где приходится вынужденно «говорить», как всем прочим людям, на им привычном языке той общности, к которой принадлежишь по рождению или по воспитанию (культуре).
        Еврейский вопрос – это вопрос еврея о себе как о еврее. Вопрос о себе как о человеке – это уже не еврейский, это человеческий вопрос. Ответом на него является человек как сверхчеловек, потому что быть человеку человеком сверхчеловечно. Кто в этом, в том, что трудно, виноват? Естественно, Бог, ибо это Он сделал так, что для того, чтобы быть человеком, следует стать богом.
 
        Авторы. Есть авторы и авторы. Есть такие авторы, которые много написали. И все. И есть такие авторы, которых читают. Почему читают вторых и пропускают первых? Первых уважают, а вторых любят читать. Просто потому что вторые читабельны, их можно почитать. Первых же нельзя читать, - они так тяжело пишут, что их слова неподъемны для читателя. Порой он так устанет читать, что у него уже нет сил перевернуть страницу. Тем более, если на этой странице нет ни одной мысли. а есть одна вода, - слова, слова, слова.

        Личный эгоизм. По мере роста личности, растет и эгоизм. Он становится сознательным, а потом и сверхсознательным, трансцендентальным, развитым до предела. Там, на пределе он может поломаться. И тогда, не факт, но случается, на его обломках может взойти звезда альтруизма, человечности.

        Натуральный философ и философ-натуралист. Натуральный философ – это философ от натуры, от природы, врожденный. Его сама жизнь заставила быть философом. Он философ не по выбору, по произволу, а по нужде. Ему нужна философия для жизни. Не будь философии он бы не то, что не выжил, не родился бы. Натуральный философ есть созерцатель по жизни и созерцатель жизни.
        Другое дело философ-натуралист. Этот философ проще простого. Такая философская простота, вернее, нищета, хуже философского воровства, плагиата и эпигонства, подражательства. Один вред от такого натуралиста, ибо он идеальное превращает в натуральное, гипостазирует понятия, опошляя не их, а то, что в них понимается и ни в коем случае натуральным не является, ибо есть не естественное, а сверхъестественное, как бытие бытия и не-бытия.
        Натурального философа оттеняет культурный философ. Он образован, учен. Это ученый философ. Им не рождаются, а становятся. Культурный философ представляется философом, мнит себя таковым.
 
        Типы учения по сложности. Самый легкий тип учения – это учение, обучение в средней школе. Там все уже заранее готово: и учитель, и ученик, и вопрос, и ответ. Только зубрежка, подражание ученика учителю как в вопросе, так и в ответе, и ничего более. Более сложный тип учению, обучения в университете. Там не готовым является ответ ученика, студента, который следует ему самостоятельно подготовить, найти. Еще более сложной является работа студента на занятии по философии, где помимо ответа следует подготовить, найти и вопрос. Намного сложнее приходится ученому философу, который заранее не знает не только вопрос и ответ, он сам не знает себя как ученика. Но самым сложным является обучение учителя философии как настоящего философа, который не знает себя уже как учителя. Он должен научиться быть учителем в мысли.

        Типология учителей. Самым простым типом учителя является учитель по имени. Это абстрактный, условный учитель, начинающий (начальный) учитель.
        Вторым типом учителя является учитель как персонаж, актер, который играет роль учителя. Он есть явление учителя в лице конкретного человека.
        Третий тип учителя – это учитель-режиссер, постановщик. Он представляет учителя, а не просто представляется им. Он организует детей как учеников согласно дидактическому, школьному сценарию.
        И последний тип учителя, учителя по существу, в сущности есть учитель-сценарист, автор. Он творит само учение и творится в нем как творец. Он самостоятельно создает себя как образец для подражания учеников.

        Современный человек. Каким только не был человек за свою длинную историю: и мифическим, сказочным в доисторическое время, и художественным в древности, и религиозным в средневековье, и научным в новое время, и, наконец, техническим человеком теперь. Он все более и более становился оптимальным в вещном смысле, похожим на вещь среди вещей. В настоящее время нас окружают уже не искусные, художественные,  но искусственные, технические вещи. Тем не менее они не менее соблазнительны для современных людей, чем для людей минувших эпох. Из царства культуры мы переместились в царство техники. В этом царстве неуютно душевному человеку, но вполне удобно телесному, диетическому человеку.
 
        По эту и по другую сторону Я. По эту, нам имманентную сторону Я мы наблюдаем за самими собой, отождествляя себя с Я. Нам кажется, мы чувствуем Я своим, собственным, имеем его. А на самом деле являемся его частью, причастны ему на правах живого лица, то есть. пока живы.
        Совсем другая картина открывается по ту сторону принципа Я. Та сторона нам трансцендентна. Кто наблюдает по ту сторону за личной жизнью каждого из нас, представлен нами одновременно вместе, а не по отдельности.
        С нашей стороны, с нашей точки зрения важны явления Я. С противоположной стороны, точки зрения важны не явления, а сущность, которая, впрочем, не стирает свои явления. Она представлена в них, но не есть они сами. Она трансцендентна им, но они ей имманентны.

        Знакомство с философией. Первоначально человек желающий узнать, что такое философия, встречается не с ней самой, а с ее представлением в народе, среди публики, что зовется «учебной философией». Естественно, это представлением философии в массовом сознании обывателей является ложным. Обыватели часто с подачи власти путают философию с идеологией как иллюзорным, или идеологическим представлением философии. Более правильное или адекватное знакомство дает наука, то есть, так называемая «философская наука» ученых философов. Конечно, она сама не является подлинной философией. Однако она работает с философией. Изучает ее, исследует ее тексты как явленные в слове мысли собственно. Таким образом, философская наука опосредствованно через тексты знает философию. Уже после научного овладения философией, человек может попытаться непосредственно с ней познакомиться уже не в чужом, а в своем лице, если он сам станет мыслителем, настоящим философом. Вот тогда он может уже после знакомства с философией понятий выйти на сокровенную часть философии, - на философскую мистику. Она есть настоящая философия - философия идей уже  не как понятий в качестве форм мыслей, но самих живых существ мысли, с которыми прямо может сообщаться философ, если у него есть мысли, соответствующие идеальным существам.

        Дети, взрослые и старики. В чем заключается смысл жизни детей, взрослых и стариков? В том, чтобы жить. Но жить можно по разному. Как жить? Например, ребенок живет для того, чтобы стать взрослым. То есть, жизнь ребенка бессмысленна, ибо он найдет смысл жизни, когда станет взрослым. До взрослого состояния ребенок живет бессознательно. Выходит, смысл жизни для него как для ребенка не имеет смысла. Имеет смысл только сама жизнь, «голая», простая жизнь без смысла. В случае с ребенком жизнь имеет смысл, если только она не имеет смысла. Лишь став взрослым, человек находит смысл жизни не в жизни, а в самом себе. Смысл жизни взрослого человека заключается в том, чтобы стараться быть человеком. Невозможно бессознательно становиться человеком. Если дети живут просто, то взрослые живут сложно, людьми. Человек ищет смысл жизни в самой жизни, но не находит его в ней. Сама по себе жизнь бессмысленна. Смысл есть. Есть и жизнь. Трудно, очень трудно найти смысл в жизни и жизнь в смысле. Смысл в жизни есть, только если это жизнь разумного человека. Разумным человек становится во взрослом, совершеннолетнем состоянии. До этого, в детском состоянии он живет ожиданием совершеннолетия. Он мечтает быть взрослым, играет в него. Поэтому у детей есть еще не смысл жизни, а только его налет, его внешний вид. Смысл жизни ребенка абстрактен. Это не живой смысл. Живой является бессмыслица жизни, а не ее смысл.
        В детском состоянии смысл жизни еще не-живой. Другое дело состояние жизни старика. У него смысл жизни не живой, а уже мертвый. Что касается старика, то смысл жизни уже случился. Старик, как и ребенок, находится в жизни, но жизнь уже не находится в нем. Она была в нем, когда он был взрослым, был самим собой. Когда он стал стариком, то уже не может быть, продолжать сам быть, самостоятельно собой. Он живет, но не просто, как ребенок, а упрощенно, без смысла в жизни. Его жизнь бессмысленна. Она имеет смысл для его детей, если они есть, когда они заботятся о нем так же, как эта жизнь имела смысл для его родителей, когда они заботились о нем, как о ребенке. В целом, жизнь является осмысленной в семейном аспекте. Скрепой смысла жизни семьи являются взрослые родители. Они субъекты смысла жизни. Дети и старики только объекты приложения этого смысла в жизни.
        У стариков является осмысленным не смысл жизни, а смысл смерти. То есть, для них имеет смысл не как жить, а как умереть. Они готовятся не жить, а умирать. Ребенок еще не может найти смысл жизни, поэтому он просто живет. Старик уже не может его найти в жизни. Тогда он ищет его в смерти, которую представляет как жизнь без конца. Для ребенка она была без начала. Это для взрослого жизнь имеет начало. Это начало в ребенке. И она имеет свой конец, - конец в старике. Смысл жизни заключается для взрослого в ее предельности, ограниченности, начальности и конечности. Именно в сосредоточенности на предельности и появляется смысл. Пределом жизни является сам человек. Поэтому смысл жизни состоит в том, что эта жизнь его собственная, личная. Смысл жизни человека заключается в том, что он человек сам, лично, как личность. Личность конечна, она имеет начало и конец. Личность не бессмертна. Вечная, безначальная и бесконечная жизнь есть не для тебя лично, а для ребенка и для старика. Человек является причастным вечной жизни только в детстве и в старости, то есть, лишь в бессознательном состоянии. Как только в человеке появилось сознание, так он понял свою конечность. Единственным его утешением является то, что сознание не знает ни своего рождения, ни своей смерти, ибо оно всегда взрослое и никогда не меняется. Поэтому не знает ни своего начала, ни своего конца. Сознание взрослое, а взрослый сознателен. Человек как взрослый смертен, но как сознание бессмертен.
        Если взрослый бессознателен, то ведет себя как ребенок или старик. Ребенок и старик бессознательно бессмертны. Как только ребенок становится взрослым, то у него появляется сознание. Он осознает себя взрослым, а значит и смертным, конечным существом. Но находясь в сознании, он сознает бессмертие. Это бессмертие не его лично, а самого сознания. Что в сознании конкретно бессмертно? Инстанция Я. Смертно явление Я. Этим явлением во времени сознания становится взрослый человек.
        Жизнь имеет семейный родительский смысл, находя его в детях как будущем семьи, в их мечтах, во взрослых родителях как настоящем семьи, в их настоящих заботах о детях и стариках, и в стариках  как прошлом семьи, в их воспоминаниях, в которых они обретают уверенность в себе и в своих силах, и в вере стариков в вечную жизнь в смерти, в загробном мире.  Помимо этого жизнь еще имеет личный смысл, но он есть только  у личности, которая становится реальной категорией лишь во взрослом состоянии. То есть, взрослый двоится, становится двусмысленным как личность, собственно взрослый и как родитель, если является одновременно и тем, и другим. Однако двоится и ребенок, который не просто бессознательно живет, но и стремится в мечтах быть взрослым. Двоится и старик, вспоминая свою детскую жизнь и думая уже не о жизни, но о смерти, в которой находит веру в вечную жизнь. Если ребенок радуется жизни, мечтая о будущем взрослом, то старик плачет, сожалея о том, что уже был взрослым в прошлом, понимая, что его ждет только смерть. Он утешает себя в неминуемом приближении смерти, что это не смерть как естественный конец бессмысленной жизни, но вечная жизнь. Упрощение жизни в старости отупляет человека и делает его плаксивым, жалким подобием себя.   
        Подобно человеку, находит смысл своего существования и общество, которое в древности было утопично, в новом времени состоялось, а в современности устарело и живет бездумным повторением старого в ускоренном темпе, приближая час неминуемой расплаты за содеянное.

        Личность, личностность, личное. Личность есть живое сущее или существо, сущностью которого является личностное или личностность. Личное есть выражение, манифестация, явление личностного личности. Обыкновенно, в народе, публично под «личным» понимается приватное, что скрывается от публики, не выносится на публику, на люди. И что скрывается от публики, с которой ассоциируется культурное общество, культура? Естественно, естество, природа, натура человека, его животность, телесность, связанная со срамными вещами, его телесным интимом. Поэтому у публики под личным понимается срам, который стыдно показывать из культурных соображений другим людям, публично. Личное табуируется в общественном пространстве. Наиболее хитрые люди из наивной публики подозревают, уличают душевное как скрытую сущность явного срама. То есть, по их мнению, душа является сущностью, сутью того, что является постыдным и лимитируется как табуированное в общественном пространстве, о чем нельзя говорить вслух, но на что можно только уклончиво намекать. То есть, душевное – это обратная, лицемерно скрытая (закрытая) сторона откровенной, циничной, наглой срамоты.
        То, что умными людьми признается сущностью, то хитрые люди считают явлением. Так цинизм становится истиной лицемерия, лжи. С хитрой точки зрения разговоры о душе, о стыде и совести есть вранье, которое скрывает срам, грех, бесстыдство и бессовестность. Намного честнее быть циничным. Такое рассуждение хитрых людей, говорит на самом деле об их глупости и навности в умных делах.
        Умные люди понимают, что личностность есть суть личного. Духовным корнем личности является дух. Из духа вырастает душа и тянется к свету знания, находя в материальном мире для себя телесное выражение.  Личностность есть особенное явление всеобщего в личном. Личное, уникально (неповторимо) индивидуально, то есть, отдельно, случайно (контингентно), взятое, путем творчества можно попытаться, и если будет опыт то суметь, сделать особенным случаем явления всеобщего, созвучного представлению и переживанию всеобщего другими разумными существами, в данном случае умными людьми. Поэтому личное есть не срамное (интимное) телесное, но душевное явление в теле духа. Нельзя полагать человеческую личность как субъекта личного в качестве феномена самого духа, ибо таким духовным феноменом является разум как тело духа. Но человек в качестве личности как сознание Я в стихии бессознательного или тела материи есть душевное (сознательное) явление духа не прямо, но опосредствованно через самосознание, в пределе разум в плане материи.

        Журналист. Кто это? Не знаете? Так это же Владимир Владимирович, - тот, кого неприятели его называют «гениальным предателем». Он дважды «предатель». Сначала невольный, а потом вольный. Помимо своего желания он стал «предателем» лелеемого им Запада в качестве советского пропагандиста. Но он так хитро пропагандировал Советы, вещая на Запад, что Запад становился симпатичнее Советов. Потом, когда разрешили, точнее, уже не запрещали, он приспособился пропагандировать Запад бывшим Советам. Причем делал это вольно, а не невольно. Вот так он живет на два дома: «свой» среди чужих (советских) и «чужой» среди своих (буржуйских). Буржуй с аристократическими корнями. Одним словом: пижон. Познер называет себя «независимым журналистом». Его независимость – это независимость «между» тех начальников и этих. Он не аутсайдер, он ботвиник. Это ложная независимость. Так почему он живет среди чужих – русских, если он не русский? Он родился во Франции и жил в Нью-Йорке. Странный вопрос задает Мыхал Задорнов. Неужели не понятно. Не потому Познер живет в России, что русский – это понятие собирательное, а потому что стал популярной личностью в России. Вот поэтому он там и живет, хотя гостит на Западе, как у себя дома. Владимир Владимирович имеет успех не на Западе, а на Востоке среди поклонников Запада. Он не пользуется популярностью на Западе. Почему? Потому что он позитивен в критике. Причем в критике не творчески конструктивной, а профессионально (журналистски) реактивной. Он западный резонер, живущий на Востоке. Резонеров на Западе «пруд пруди». Зачем им еще один такой же резонер на их Западе?! Смысл? Вот на Востоке с западной точки зрения ему самое место. Пускай охмуряет Западом российских аборигенов.
 
        Актер. Олег Табаков – актер? Актер. Худрук? Худрук, но не худой, даже вполне упитанный. Он худой в том смысле, что вечно голодный. Поэтому суетливый. Суета голодного человека-наслажденца и называется игрой. Именно этому он учил своих учеников. Чему учил? Естественно, тому, как быть голодным, жадным до всего. В этом смысле у него плохая карма. В нем нет покоя. Его жадность заразительна и проявляется в его утробном и плотоядном смехе. Почему он смешит публику? Потому что выводит на свет то, что таит в себе. Он в это играет. «Недалекие умом» называют это честностью, правдивостью, тем, что он никогда не врет. Он обволакивает тебя такой правдой, что она становится ложью, завораживает, околдовывает тебя. Правда Табакова похожа на ложь. Как он ни старается быть правдивым на экране, видно невооруженным взглядом, как он по-комосмольски врет (не могу представить себе, кто мог оказаться подлее, чем комсомольцы, - может быть, только советские коммунисты). Но со временем он научился быть правдивым в дурном. Достаточно вспомнить его инвективы в адрес «чумазых» в пошловатом чеховище с механическим пианино Никиты Михалкова. Что сказать: актер. Он представляется правдивым. Вот это умение представляться сделало его успешным на сцене и помогло материально. Причем, он делает это так очаровательно, что не выставляет себя в смешном свете. Он выставляет в смешном свете нас как зрителей, увлеченных его легкомысленными выходками, при этом оставаясь себе на уме. Вот этой сомнительной манере обаятельно разводить людей он учил своих подмастерьев. Конечно, они уступают в этом своему учителю, хотя стараются со всех  сил походить на него, проявляя в этом больше старательности, чем умения. Свое холеное лицо «русой бестии», не прикрытое маской комичного лицедея, он невольно показал, играя хитроумного Вальтера Шелленберга в небезызвестном советском сериале «Семнадцать мгновений весны». Пародией на найденный в этом персонаже звериный стиль поведения на сцене/экране стал образ кота Матроскина в популярном советском мультфильме «Трое из Простоквашино» по мотивам повести детского писателя Эдуарда Успенского.