Сантехник

- Семь дней будешь вообще ничего не делать, пап, только купаться в море, загорать и отдыхать. Ол инклюзив, все дела. Кайф же, ну? Соглашайся! Когда ещё выпадет шанс побывать в Турции?

Сантехник Семёныч в ответ только хмурился. Он был человеком советской закалки, трудоголиком и патриотом. Потому слова «ол инклюзив», «кайф», «ничего не делать» и «Турция» у него вызывали подсознательное отторжение.

- Доча, ну сдалась тебе эта Турция, а? Давай в Лазаревское или Туапсе махнём? Чёрное море, шашлычок, горы, красота! И турок больше, чем в твоей Турции. Армян там, грузин…

- Пап, ты не понимаешь!

И молодая девушка объяснила ему, отсталому, что в Турции море не только Чёрное, но и Средиземное, что там и вода синее, и небо голубее, горы выше и солнце ярче светит. И вообще, почти вся Россия в Турции уже побыла, а они что, хуже? Сантехник Семёныч прекрасно понимал, что под всей Россией дочь понимает своих подруг, но ничего не сказал. Он почесал подбородок и вздохнул, признавая своё поражение.

- Ну хорошо, Турция так Турция.

Противиться любимой кровинушке долго он не мог.

***

Они заселились в небольшой отель, в номер, с видом на море. Семёныч тут же, по старой привычке, основательно осмотрел санузел и, не увидев в нём ничего криминального, ушёл курить на балкон. Дочь, разобравшая вещи со скоростью света, радостно умчалась к морю. Он никогда не видел её настолько раздетой, разве что в детстве. Сердце кольнуло глубокой тоской – его девочка уже выросла и скоро упорхнёт под чужую фамилию с той же лёгкостью, как и сейчас к морю - только хлопнет входная дверь.

И ничего с этим не сделаешь, поток времени не остановить.

***

В первый день Семёныч понял, что такое «ол инклюзив» и с чем его едят. Больше даже пьют. Местная водка, конечно, не шла в сравнение с русской и отдавала лекарством для горла, но трубы прогревала будь здоров, а что сантехнику ещё нужно? Пил Семёныч со знанием дела, почти так же профессионально, как чинил унитазы, так что быстро сыскал себе и уважительные взгляды, и компанию.

Во второй день что-то случилось с раковиной. Дочь позвонила на ресепшен, а Семёныч, быстро сообразив, в чём тут дело, починил всё ещё до прихода администратора. Тот удивленно затараторил что-то на родном языке, немного поглазел на дочь Семёныча и был выпровожен из номера с родными русскому сердцу словами.

На которые и слетелись из окрестных номеров: оказывается, с сантехникой в этом отеле всё не так хорошо, как казалось на первый взгляд. Семёныч не подал виду, но был рад: его руки без дела не останутся даже в Турции.

В последующие несколько дней он узнал, что русских в округе куда больше, чем он думал, а местные турки, оказывается, говорят по-турецки только когда хотят, чтобы русские их не поняли. Тот самый администратор, например, прекрасно знал слова «как зовут», «красавица», «пойдем со мной», но Семёныч ещё больше расширил его кругозор фразой: «Ещё раз увижу, что вьёшься около моей Машки – все ноги переломаю». Турок явно понял её тайный смысл.

По вечерам у отеля гудела музыка, и Маша, на которой одежды, казалось, было ещё меньше, чем когда она уходила к пляжу, ныряла в неё с головой и приходила только под утро. Семёныч делал вид, что спит, но на самом деле чутко бдил.

***

В шестую ночь дочка явилась куда раньше, чем обычно, пьяная настолько, что едва стояла на ногах, зарёванная. Семёныч впервые видел свою красавицу такой. Он мигом включил свет и, подхватив её у дверей, довёл до кровати.

Она рассказала ему всё.

Как влюбилась по переписке. В турка.

Как уговаривала отца лететь в Турцию с ней только потому, что понимала: подруги предпочитают места побогаче, а одну он её никуда не отпустит.

Как повстречалась с возлюбленным и вживую он оказался ещё более хорошим, чем в интернете.

Только вот он не был так богат, как рассказывал, но это ведь не преграда, да?

А вот жена и трое детей – преграда.

Она ревела на груди у Семёныча, а он и не знал, что ей ответить, только гладил по спине и светлым волосам. Всю жизнь он был сантехником и не знал, как чинятся разбитые сердца – дело это тонкое, здесь женская рука нужна, а не его медвежья лапища, которой только гаечный ключ да отвертки подавай. Но Семёныч заговорил, как мог.

Говорил, что жизнь – бесконечный поток и случаются в нём засоры и поломки, но его не остановить. Всё пройдёт, и это дерьмо из её жизни смоется, да так, что она даже не вспомнит потом – не запоминают же люди каждый поход в туалет или каждый раз, когда смывают грязь с рук или обуви? Семёныч говорил и говорил, осторожно выбирая слова, прокладывая трубопровод к её душе напрямую от своей. И она поняла и приняла его. Никогда они ещё не говорили так откровенно и прямо обо всём. О матери, о работе, о мечтах, надеждах, идеях.

Она поняла, что её отец не ограниченный и зацикленный на сантехнике и собутыльниках человек, а он понял, что его дочь гораздо умнее, чем ему казалось.

А потом Маше стало плохо, и всю оставшуюся ночь её рвало.

Семёныч же курил на балконе, надеясь, что вместе с желудком окончательно прочистится и её сердце. А с остальными засорами он как-нибудь разберётся.

Сигаретный дым устремлялся в расстелившееся перед ним розовато-сизое предрассветное небо. И небо это не было голубее, а море синее, не светило солнце ярче, а горы не вздымались выше гор их родной страны. Страна как страна, не лучше России.

Гудел в комнате кондиционер, внизу шелестела широкими тёмными листьями пальма, изредка взвывали машины отсутствием глушителей и мозгов у их владельцев. Чёрное, матовое море, постепенно напитывалось светом и обретало новые краски: белые гребни пены, золотистые искры, лазурная полоска у берега и глубокая берлинская лазурь на линии горизонта.

И тихое посапывание в глубине комнаты, мирное, спокойное.

Поедут они в следующем году в Сочи, Лазаревское или Туапсе, а Машка, на зависть подругам, найдёт себе простого, хорошего русского парня с прямыми руками.

И будет всё у них хорошо, а поток жизни помчится дальше, унося с собой лишнее, как было и будет всегда.

И только сувенирная бутылка раки в серванте будет напоминать им о Турции.