Черная Часть

        Видно его мамаша на славу погуляла в молодости, расточая свое любвеобилие направо и налево, потому что Джонни Мулдак родился на свет с черным членом. Роженица сперва обомлела от неожиданности и хотела отказаться от урода, но потом сочла по-своему прозорливо: все в мире трется друг о друга и претерпевает в ходе взаимодействия необратимые изменения – выцветает, пачкается и сглаживается. Либо побелеет ***, либо почернеет тело. И забрала Джонни с собой домой, чтобы нести его, как крест. Но вскоре смекнула, что крест лучше хранить в чулане на черный день, а гулять привольнее налегке.
        И началась жизнь мальчика в убогой лачуге, превращенной матерью в постылый проходной двор. То мамаша где-то пропадала до зари, то домой заявлялся невесть кто и уже навеселе. Вначале хохотали и пели песни, потом ругались и били посуду. А иногда случался мордобой с кровопролитием и визгливыми клоками выдранных волос. Джонни прятался за перегородкой и среди криков и дребезга задумчиво рассматривал свой черный ***.
        Сначала он принимал его за данность, каковой тот собственно и являлся, и не задавался праздными вопросами. Но с годами пробудились сомнения. Почему он сам такой светлый, почти альбинос, а член чернее ночи? Или так положено для всех, потому что у тайны сумеречный камуфляж?
        Подсмотрел Джонни у сверстников – ничего и близко подобного: у белых белым по белому, у черных – по-черному, у мулатов – матово-бронзовый с отливом, а как у него – такого в черно-белом человеческом мире не встречается, но только у полосатых африканских зебр. Забеспокоился Джонни: видно что-то с ним не так. Сам по себе орган нравился ему: эдакий царский эбонитовый жезл – властный и склонный к самоуправству, но отзывчивый на ласковое слово и нежное прикосновение. Однако в комплекте с остальной полотью – уж, больно не по-людски.
        Привык Джонни стесняться своего первичного полового признака и в раздевалке обнажался только до трусов и то неохотно. Но шила в мешке не утаишь, и все обернулось, как он опасался: увидели как-то товарищи его паховую черноту и подняли на смех. А Джони зарделся от стыда и превратился в какую-то пеструю гирлянду по случаю интернационального праздника: щеки красные, пенис черный, все остальное белое – ну, вылитый германский флаг после свержения фашистского режима.
        До окончания школы припоминали одноклассники Джонни эту несуразность и не оставляли в покое: доводили его до белого каления «черножопой» кличкой, но не без пиетета. Да только Джонни уважения не замечал, а чувствовал исключительно злой умысел и насмешку и беспомощно сжимал кулаки.
        Стал он срываться на матери, пришедшей с годами беспорядочного образа существования в непотребный вид. Называл ее шлюхой, ****ью и – уж, совсем несправедливо – проституткой,  хотя она никогда не брала денег за услуги, а порой сама проставляла выпивку – лишь бы не остаться одной на целую ночь. Плакала мать и просила отпущения грехов. Прощал ее Джонни, – как не простить родительницу? – но вскоре снова накидывался с упреками. А то принимался выспрашивать: мол, кто наградил его таким достоинством, и где его отец теперь? Ничего не могла ответить мать: много в жизни было побочных контактов, но подробности их либо стерлись в памяти, либо слились в максиму непреложного вывода: жизнь бессмысленна; радость мимолетна и вскоре превращается в муку; тобою пользуются, пока хороша, а потом вышвыривают на помойку выжатым лимоном.
        Окончил школу Джонну без отличий (помимо тщательно скрываемого в трусах) и устроился на работу продавцом в женский обувной магазин. Началась у него взрослая жизнь. Навострился Джонни знакомиться с покупательницами: начинал с ног, а потом подбирался и выше. Поначалу он опасался близости, но тут его ждал приятный сюрприз: уж, как угодно, но без насмешек. Одни пугались и норовили вырваться, но в итоге сдавались, пасуя перед мужским изобилием. Другие разевали рот от изумления и принимались изучать аномалию с превеликим любопытством и вниманием к деталям. А третьи и вовсе склонялись в религиозном благоговении. И только одна негритянка, с которой Джонни сошелся ради эксперимента, осталась крайне недовольной увиденным: хотела она совершенно иной экзотики, а такое было для нее не редкостью и приелось хуже горькой редьки.
         Джонни чувствовал себя отмщенным за детские сомнения и школьные унижения. Похоже, в жизни все компенсировалось и в итоге сводилось на нет, поэтому лучше было начинать с отрицательных эмоций, переходя от них к любовному экстазу. Теперь он не только не прятал свое сокровище с глаз долой, но искал предлоги, чтобы спустить трусы и удивить лестным контрастом.
        Но человеку не дано прожить со своим телом и его почитателями в счастливой изоляции. Со всех сторон на индивидуума наседает общество, изводя наглыми притязаниями и беспочвенными домогательствами. Настали в стране смутные времена – нездоровые и темные. Закрылись на переучет социальные институты и началась лихорадочная переоценка обветшавших ценностей. Кто-то испугался, что обнаружатся хищения и недостача. А кто-то обрадовался чужому страху и начал стращать пуще. Одни бросились собирать компромат, а другие поспешили его припрятать. Низ попер вверх, надстройку потянуло долу. Исторические памятники и нерушимые святыни, что назидательно и грозно зиждились веками, накренились и были повергнуты распоясанной толпой. Особенно досталось конным, которых пешие боятся и ненавидят испокон веков. И казалось: скоро день поменяется местом с ночью, и черное станет белым, а белое наоборот.
        Встал мир на голову, и Джонни растерялся: как поступить? Ведь у него что на ногах, что на голове – антитеза посередине и скрыта для глаз в одежде. А в душе возникла тревога – неуемный позыв заявить о своей причастности к протестующим. То ли накипело внутри от двойственности, то ли показалось безопаснее шагать в ногу с бунтовщиками. Пробрался Джонни в гущу толпы, вскарабкался на освобожденный от статуи постамент и скинул портки: мол, вот он какой на самом деле – один из них! Ведь согласно психологам венской школы и по собственным ощущениям, данный орган важнее всех остальных вместе взятых: от него услада настоящего, за ним же и будущее.
        Поддался Джонни спонтанному порыву и просчитался. Не понравилось толпе его публичное обнажение. Одни решили, что чужак дразнит их и на что-то намекает – специально вымазал свое непотребство гуталином, чтобы похабно означить рабовладельческую иерархию и напомнить митингующим их законное место. Другим эта генитальная аномалия представилась недостаточной для доказательств родства, но отчаянной попыткой трусливого камуфляжа и продажного хамелеонства. И быть бы Джонни изгнанным с позором, зато без телесных повреждений, но его судьбу решили третьи, отравленные гнойной обидой и ослепленные гневом: посчитали они, что Джонни похитил их достоинство и приделал себе между ног. Мало того, что их грабят, но еще выставляют посмешищем: безнаказанно дразнят собственным бесчестием.
        – Это наше! – закричали они и потянулись к Джонни с кулаками и скрюченными пальцами. – Ворюга! Верни нам причитающееся.
        И накинулись на самозванца. Едва он унес свои четыре конечности (продираясь между озверевших ног на четвереньках), а вот пятую – не смог... Оторвали у Джонни *** под самый корень и, не зная, как с ним поступить, закинули на разбитый фонарь.
        Настали для Джонни жалкие, бесцельные и бесцветные, дни: в своем царстве, модном обувном магазине – точно евнух в гареме. Не ведая, куда приткнуться и где искать утешения, организовал Джонни реакционный ультра-белый чат в социальной сети, чтобы претворить свой изъян в праведное орудие возмездия. Сползлись к Джонни в чат уязвленные и обозленные отбросы и маргиналы, чтобы шипеть там и обнажать ядовитые жала. Недолго верховодил Джонни: быстро охладилась эйфория вожака и сменилась отвращением. Какие нелюди окружали его теперь! Разве могли они вообразить, что такое жизнелюбивый черный член, которым Создатель наградил Джонни, и который отнял у него злой Рок? Что общего имел Джонни с этими недоносками, помимо утраты того, чем они не обладали никогда? Покинул Джонни чат, удалил имя пользователя, а его место проворно занял какой-то крикун-импотент. И никто более не вспомнил о нем.
        Тосковал Джонни по хую, а ***, – верилось ему, – чах по своему хозяину, умевшему им распорядиться. Еще тогда, как только унялось кровотечение и рассосалась толпа, вернулся Джонни за своим фаллосом, но не обнаружил ни на фонаре, ни под ним. Может, его похитил ветер? Или сняли уборщики и отвезли на свалку? Но что если Фаллос воскрес и вознесся в облака? И терпеливо ждет там своего заботливого хозяина и послушного раба.


        Конец июня, 2020 г. Экстон.