Узник лагеря смерти

                УЗНИК    ЛАГЕРЯ     СМЕРТИ


 11 апреля – Международный день освобождения узников  фашистских  концлагерей

       Уже, будучи на заслуженном отдыхе, Тимофей Никонович  рассказал мне о своей жизни много интересного. И мне захотелось передать его воспоминания, так сказать, в «живом виде», чтобы донести до читателя всю естественность его рассказа, живость и искренность идущих от сердца слов. Очень надеюсь, что мне это удалось, и тот, кто будет читать воспоминания Бибикова, возьмет частицу его жизненного опыта: как следует бороться  с,  казалось бы, непреодолимыми трудностями и выходить из этой борьбы победителем…

     - Родился я в 1915 году в селе Криничное Краснопольского района Сумской области в семье крестьянина. В 1930 году закончил семь классов и поступил учиться в Судженский  педагогический техникум (Курская область). Окончил его в 1933 году и, проработав учителем всего три месяца, был призван в ряды Советской Армии. В этом же году  похоронил отца. С ноября 1933 года три года учился в Одесском артиллерийском училище имени М.Фрунзе. По окончании был направлен на Дальний Восток в 18-й корпусной артполк на должность командира взвода.
      В 1938-м меня назначили командиром  батареи, а через год – был переведен в город Ленинград (Санкт-Петербург) в 3-е артиллерийское училище преподавателем топографии и тактики. Не успел, как говорится, «адаптироваться», как в 1940 году получил направление в город Двинск командиром батареи 51-го корпусного артполка.
     - Находился мой полк в Латвийской ССР. Здесь и застала, меня война… День 21  июня 1941 года…Таураген… Бойцы старшего лейтенанта командира батареи Бибикова копали бомбоубежище. Рядом – полковая школа. На чердаке ее здания установлен наблюдательный пункт.
      К солдатам подошел литовец: попросил закурить. Его, естественно, угостили, Прикурив, тот протяжно произнес: «Торопитесь, торопитесь!..» и тут же ушел.  Было  около 16 часов.  В  воздухе пахло войной. Созвав офицерский состав, командир полка призвал к бдительности своих подчиненных.
   - Ночью я проснулся от взрывов, - продолжает мой собеседник.  – Посмотрел на часы: 4.05 утра. Комиссар в это время спал в машине, часть офицеров находилась на наблюдательном пункте. Через минуту поступил приказ от командира полка: немедленно перебраться в другую точку.
     Прошло, немного времени и поступила новая команда: в считанные минуты все свернуть и перейти снова на другую точку… Трудно найти подходящие слова, чтобы передать душевное состояние свое и бойцов. Ведь мы готовились дать достойный отпор врагу, ждали этого боя, верили в свои силы. И  вдруг видим, что отступаем! Это было что-то ужасное.
    Солдаты  плакали, как малые дети, от обиды. Но ничего не поделаешь: приказ есть приказ! Буквально за шесть минут мы перебрались на другой огневой рубеж.  Вот так я начал воевать…
Должен  без ложной скромности сказать: подчиненные меня уважали и, по-моему, даже любили. Ребятам было тяжело. Понять их можно было: многим ведь оставалось служить по два-три месяца, и они были настроены на скорую встречу с родным домом, с близкими…
       А тут – война…
Отступали мы на Шауляй. Не дошли до него примерно километров 30 – 40. По приказу командования развернули свои части в лесу.
Немцы были совсем близко. Мне доложили, что нет взрывателей. Не помню уже сейчас, по какой причине, но никто, кроме меня, не знал, где находится пункт боевого питания.
          Ну, я беру двух солдат и на трактор, (а его скорость была примерно  20 км в час) помчались за этими злополучными взрывателями к складу.
   Только отъехали несколько километров в сторону, как я увидел отступающих солдат. Немцы тучей бегут за ними. И тут мои напарники обращаются ко мне: «Товарищ командир! Врежем  гадам?!..»
       Было у нас по две гранаты на душу и автоматы. На полном ходу врезаемся своим трактором во вражеский строй и, кинув гранаты, начинаем строчить из автоматов. Тут и отступающие с криками «Ура-а-а!..» двинулись на немцев.
     Мы отбросили их  за территорию, где они находились ранее. Настроение у наших бойцов и офицеров, естественно, поднялось, у них как будто силы удвоились…
    На следующий день вызывает меня к командиру корпуса. Мой комполка очень переживал по поводу этого вызова. Дело в том, что ему уже звонили и спрашивали: «А кто это у тебя там, на тракторе по полю гуляет?!»
     Я рассказал ему, как все получилось. После моего объяснения он пришел к неутешительному выводу: «Ох, видно, влетит тебе по первое число! Да и меня за такие «трюки» подчиненных по головке не погладят!»
   И вот я с бьющимся сердцем иду «на ковер» к командиру корпуса. Солдаты, с которыми я «прогуливался» на тракторе, остались ждать  на батарее. Им тоже  велено  было явиться!
 
 Вхожу:
 - Товарищ генерал! Старший лейтенант Бибиков по вашему приказанию прибыл…
 - А почему один? Где твои «гастролеры»?
 - А там… на батарее остались…
 - Привези их сюда.
И вот мы втроем стоим, вытянувшись «по струнке», ожидаем разгона.
Командир корпуса внимательно посмотрел на нас, как бы прощупывая, и вдруг произнес: «От всей души огромное вам спасибо!» Пожал нам руки и объяснил: «товарищ Бибиков, вы представлены к награде – ордену Красного Знамени, а вы, товарищи солдаты, - к медали «За отвагу».
    Вот  таким образом я получил первую награду. Было это в конце июля 1941 года.
    Орден этот и документы на него были у меня зашиты в подкладке шинели и всегда, как говорится, находились под рукой. Но когда меня контузило, и я попал в плен (чуть позже расскажу об этом кусочке моей жизни), то при получении новой «формы» - полосатой, все то, и другие документы, увы, бесследно пропали.
    Теперь, как это ни тяжело, расскажу, как вышло, что я попал в плен. Хотя, честно сказать, мне очень и очень неприятно вспоминать об этом.
В одном из боев меня контузило: из глаз, носа и даже из ушей текла кровь. Я потерял сознание. Старший на батарее лейтенант Андрюшко оттащил меня в санбат, который находился метрах в двухстах от дороги.   Сдав меня, он вернулся на батарею. За медсанбат же в пылу ожесточенных боев как-то  забыли, не вывезли вовремя. Вскоре эту территорию захватили немцы, ворвались в медсанбат и, погрузив находившихся там раненых, как дрова, в машины, повезли в Ригу, в лагерь для военнопленных.

                Отступление  первое
      
                «Привет с фронта!
                Добрый день, Тамара!
                С приветом к тебе и Оле – ДИМ.

        Получил от тебя два письма, за что искренне тебе  благодарен. Я прочел письма и пришел к выводу, что тебе надо сказать прямо и откровенно и не таить то, что произошло на самом деле. Скоро будет год. К сердцу больно не бери, это непоправимо – это 22-е августа 1941 года. В 22 часа я потерял своего друга – Тиму, а ты с Олей мужа – друга жизни  и отца.
         Но что же, сколько мог, я всегда был с ним, но в тот день перед этим роковым моментом, меня с группой бойцов послали пробивать дорогу на Восток для всех остальных товарищей…
Утром я узнал, что там случилось. Многие из моих друзей и товарищей отдали свою жизнь за Советскую Родину. Отдали ее дорого и с честью. Сколько  было  снарядов – до последнего расстреляли,  отбивая  наседающих немцев. 
     А потом… пошла  ружейно - пулеметная.  Тима был ранен в ладонь правой руки.   Оттуда немногие ушли. И вот посоветовавшись, решил сообщить и выслать справку для Оли. Тамара, крепко к сердцу не принимай – это война, а на войне всех ожидает такая же участь. Твои предчувствия, которые ты высказала во время моего отъезда из г. Двинска по отношению к Тиме, мне другой раз, не знаю почему, но всплывают среди мыслей моих.
     Так как ты сказала, так  и есть, но это, наверное, было твое роковое предчувствие. Ну что же, живы будем, возможно, еще встретимся: гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдутся.
Воплощай в Оле Тиму.  Это о нем твоя  память.  Пусть  растет она  и  знает, что    папа  пал смертью храбрых за вас, за Родину.  Еще немного и подлые коричневые звери будут ощущать на своих  спинах все то, что они натворили у нас, и за всех тех, кого они преждевременно умертвили.
               
                А теперь пока, до свидания. До будущей встречи
                С приветом к Вам ваш друг – ДИМ.
                16.06.1942 г.
                Полевая почта станции 159221 Армейской
                Артиллерийский полк.

                Просмотрено военной цензурой.
                (Стоит штамп)


       Было это в октябре 1941 года. Вскоре нас увезли в Германию, определив к одному из предпринимателей, содержащих  камнеломки.  Наш хозяин давал определенную плату немцам, строившим оборонительные сооружения, и нанимал тем самым военнопленных для работы на себя.
      Кормил, правда, не скажу, что очень плохо. А мы, «вкалывая» на чужого   дядю, начинали тем временем потихоньку готовиться к побегу. Мы – это я, Яков Квашко, Александр Малофеев и Петр Фриз. Жили в бараке (в трех отсеках до 20 человек), кругом – проволока. Вокруг постоянно ходит часовой.
      Мы изучили график смены часовых, систему проверки наличности узников в отсеках-комнатах. Делали это немцы педантично изо дня в день, ничего не меняя: начинают с первой комнаты и всегда заканчивают нашей.

               

    И еще один факт, который мы использовали для побега: местонахождение туалета. Работали мы обычно за территорией лагеря, а туалет    был внутри, на территории нашего барака. Если кому-либо нужно было им воспользоваться, то сообщаешь об этом часовому, берешь у него ключ и бежишь.
      И вот однажды я, воспользовался этим моментом, сделал слепок с него из хлеба, а позже с мастером слесарного дела Яковом Квашко изготовили и сам ключ.
И вот подошел намеченный нами день побега. Как обычно, одна смена часовых шла нас принимать, а вторая – сдавала (было два офицера и двое часовых), закрыв лагерь изнутри на замок. Мы, воспользовавшись тем, что на улице как раз никого не было, а проверяющие пошли в первую комнату, бросились к туалету. Яков Квашко занялся замком, дверь моментально открылась, и мы еще успели закрыть ее с другой стороны на ключ.
  … Выскочили! Рядом был небольшой ручеек с чистой прозрачной водой. Настолько чистой, на  дне которого,  видны  были  мелкие  камешки.  Мы (на случай, если по нашему следу собак пустят), побежали прямо по воде. Шли таким «водным путем» около двух километров. А на сорок вторые сутки оказались в Польше.
       Питались, чем придется, но особенно запомнились кролики, которых мы вынуждены были воровать, чтобы как-то поддерживать свои силы: голод – не тетка…
      Как-то под утро, когда было еще темно, решили не ждать очередной ночи, а сделать 2-3 лишних километра. Покинули лесок и тут слышим: повозка на дороге заскрипела, а наша группка как раз на самом виду. Куда спрятаться? Смотрим – сарай. Заглянули туда – в нем полно соломы и будто бы никого и ничего подозрительного нет.
      Зарылись в солому  поглубже. Думаем, переднюем, а вечерком потопаем дальше. И вдруг, как гром среди ясного неба! Буквально через 15-20 минут слышим над головой голос, произносящий по-немецки: «Штэауф!» («Поднимайся!»). Молчим, надеясь на какое-то чудо, увы, начинают ширять в солому штыком.
      В общем, мы были в безвыходном положении – пришлось вылезать из нашего укрытия. Повели меня и моих товарищей, тыкая прикладом в спину. Было их двое: эсэсовец и поляк. Последний  взахлеб  описывает, немцу как он нас выследил…
     Состоялся суд. Приглашали по-одному. Меня присудили к пожизненным каторжным работам с содержанием в одном из концлагерей. Заковали в кандалы. Швырнули в камеру.
Вечером подъехал черный «ворон». Посадили и повезли. Куда? Ничего не знаем

                Отступление второе
               
                НКО-СССР
            Б.Карабулакский  Районный  Военный
            Комиссариат
            Саратовской области.

                И З В Е Щ Е Н И Е

             Ваш муж старший лейтенант Бибиков Тимофей Никонович в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив, геройство и мужество был убит 22 августа 1941 года.
Похоронен – Эстонская ССР, район Тарту, д. Торма, 1,5 км юго-западнее.

 Командир полка                (Дубровин) 
               

Военный комиссар полка                (Аверин)

               
Начальник штаба полка                (Зорин)


 
     Проехали около 5-7 км. Выходим из  машины, читаем: Бухенвальд (на немецком языке, конечно, написано).
А на плацу – тысячи людей! Шла вечерняя поверка. Нас повели в баню. Вышли из нее в новой форме –полосатой. Затем отвели нас в карантинный блок-барак.
 … Когда я проходил обучение в училище, вместе со мной учился Саша Спекторов: я был на третьем, он – на первом курсе. В одной батарее. Хорошо знали друг друга. И вдруг – встреча! И где? В Бухенвальде.
Смотрю,… Саша ходит «в начальстве». – Не  в  эсэсовском,  в своем. Повел он меня к себе в блок. Познакомил со своим товарищем – блоковым – Яковом (за давностью лет запамятовал его фамилию). Коммунист, в лагере находится с 1933 года, немец-антифашист. А Саша, кстати, неплохо владел немецким  языком. Представил меня, а тот говорит: «Ты же покорми его!».


                Отступление третье

Паек заключенного согласно СС  раскладки, утвержденной,  Гимлером  состоял из следующего:
         
          1. Хлеб (суррогат 30% опилок)                -  300 г.
          2. Картофель  (очистки)                -  100 г.
          3. Маргарин из угля                -    25 г.
          4. Мясо (конские кости)                -    25 г.
          5. Брюква                -  800 г.
          6. Мармелад                -      5 г.
          7. Творог                -      5 г.

          От такого пайка человек опухал, мучился 3-4 месяца и умирал. Потом они проводили меня в свой блок №17. Старшим барака там был чех Юзеф, тоже коммунист.
После карантина меня к себе забрал Саша в 56-й блок. А утром – на работу. Дали  мне  самую «легкую».  В каменоломню. Команда, которую туда отправляли, состояла из 100 человек. Дорогу прозвали «дорогой смерти»…
   … Тимофей Никонович тяжело  вздохнул, и на глазах его появились слезы. Помолчал, стараясь успокоиться, затем снова продолжил свое нелегкое повествование:
     - Вокруг – вышки.  Неподалеку находилась офицерская столовая. От нее на небольшой повозке, запряженной осликом, возили картофельные очистки в нашу кухню. Дорога была булыжниковая. Идем по ней – смотрим: то тут очистки кучкой валяются, то там окурок на земле… 
Голодные не выдерживали: бросались на них – и в рот. А немцы – очередью из автомата. Как результат – несем, в каменоломню три-пять человек убитыми!
     Спасибо,  меня один из товарищей, узнав, что я русский, предупредил: «Как увидишь лежащие на дороге окурки,  или  какие, очистки, не вздумай хватать – убьют!» Потом я сам неоднократно убеждался, насколько он был прав, предостерегая меня. Делалось это специально, в виде «приманки» вечно недоедающим, ослабевшим от голода узникам.
… Работал в каменоломне. Вагонетки здесь, такие как у нас в шахтах и дорога-узкоколеечка.
     Брать заставляли как можно больший камень. Бывало, выбьешься из сил. Подойдешь (а, точнее, подтащишься) к вагонетке, а потом  уж, приподнимаясь на носки, переворачиваешь неимоверной тяжести каменную глыбу в вагонетку.
     А наверху, над каменоломней, постоянно стоял один тип, мы его прозвали «мурло» - люто он нас ненавидел: на русском фронте был ранен. Так его сюда списали – охранять нас. Внимательно следил «мурло» за нами,  от его колючих глаз не могло укрыться ни одно лишнее движение.
       Бывало, не хватает сил вкатить ослабевшему от голода и непосильной работы узнику камень  через край вагонетки, так он, считая его симулянтом, устраивает ему «наказание». Заключалось оно в следующем: кричит ему этот палач: «Ком Гер!» («Иди  сюда») не дай Бог не подчиниться – он оттуда тебя сверху пристрелит. Выбираешь лучшее: поднимаешься  к нему.
       Если выполнишь его указание – значит, тебе «повезет»: можешь отделаться несколькими ударами приклада по спине. А каменоломня была высокая – 15-20 метров. В завершение толкнет тебя, и летишь по этим булыжникам вниз. А в конце шлепнется,  бедолага, как мешок – и все. Нет человека! И так каждодневно: туда, на  работу,- сто, а  оттуда – несем на руках 5 (в лучшем случае) – 10 товарищей убитыми.

                Отступление четвертое

                Кровавая   статистика

         500000 человек. Таков предварительный итог людей, испытавших на себе ужасы заключения с      1937 по 1945 годы в Бухенвальде.

          51000 человек. Были сожжены по неполным данным в крематории.

           23700 человек. Было русских военнопленных граждан бывшего СССР. К 11 апреля 1945 г. осталось 4700 человек.

           15000 человек заключенных (большинство русских офицеров) прошли через экспериментальный институт.

             7000 человек.  Были зарыты под  памятником  железного канцлера Бисмарка, за февраль – март, 1945 г.

               700 человек.  Дети от 3-х до 13 лет.

         Работал я в этой каменоломне около года. А потом меня, с помощью товарищей, перевели на «повышение» - в команду  чистки картофеля, которая каждый день чистила на  эсэсовской кухне картошку. Вроде бы в рай попал (по сравнению с той работой, которую я тебе описал). Имелись и другие основания для радости.
Дело в том, что мне было дано задание нашей лагерной подпольной организацией: изучить этот участок до малейших деталей, так как неподалеку находился склад с оружием (карабины, патроны к ним и т.п.).
      Намечено было во время восстания захватить этот склад. Сюда, с другой стороны, привозили также муку и другие продукты. Выгружать их доводилось нам, бригаде из 18 человек. Это – то как раз и могло стать немалым подспорьем при выполнении данного задания.
        Я досконально изучил все подходы к складу, до камешка знал дорогу к нему, какой там системы замок, как его открыть, и так далее. Рядом с лагерем был оружейный завод. Наши товарищи воровали там, когда это изредка удавалось, отдельные части винтовок. Делать это было предельно трудно, так как мы всегда находились под неусыпным вниманием. Но выход нашли. Извозчик Отто возил очистки на своем ослике всегда мимо нас, так вот, мы прятали уворованные запчасти или какую-нибудь там деталь, в очистки…
        Очистки эти привозились на небольшой цементный пятачок, вываливали их, затем поливали водой из шланга и отправляли на нашу кухню для приготовления узникам бурды, называемой пищей. И вот за это время, пока мы мыли очистки, мы всегда искали там запчасти или патроны.
         Мне всегда везло на встречи на жизненном пути с хорошими людьми. Например, Леонид Маркович Ткаченко дал мне свой боевой пистолет. Принес и сказал, мол, приказано тебе вручить (хотя с оружием у нас, как я уже говорил было туго). А винтовками уже кто-то другой ведал. К тому дню, когда было намечено восстание, винтовок у нас в наличии имелось, если меня не подводит память, примерно восемьдесят пять.
         Оружие – это хорошо, но до восстания надо было еще дожить. Подпольная организация помогала  ослабевшим.  Я получил  задание  от Леонида Сиротенко и Якоба Кингингора доставать продукты и приносить в лагерь. Мы имели возможность уносить с собой картошку, а иногда и хлеб (во время разгрузки). Однажды, в марте 1945 года я припрятал две буханки хлеба и хотел пронести их через ворота. Хлеб я нес на ногах, в кальсонах, сверху были широкие полосатые брюки. С виду незаметно.
      Но на Браме (воротах) эсэсовцы сделали обыск, и нашли у меня хлеб. Слово «расстрелять», сказанное офицером, я сразу понял. На следующий день меня на работу не допустили, а в 11 часов дня мой номер 37109 по радио вызывают на Браму к тому окну, от которого уже не возвращаются. Блоковой Якоб  Кингингора схватил меня за руку и повел в ревир (санчасть). Затем меня завели в морг. Сняли одежду с  умершего. 
         Надели на меня и положили в палату  больных сыпным тифом, где я находился 10 или 12 дней. Интересно, что я даже тифом не заболел. Эсэсовцы этой палаты боялись, как огня, и к нам никто не заходил, нас обслуживали врачи из заключенных. Так мне товарищи спасли жизнь.
Дата восстания – 11 апреля 1945 года – врезалась в память навсегда. Все мы, бывшие узники Бухенвальда, считаем ее нашим вторым днем рождения.
      Очень больно за тех, кто заплатил за свободу своей жизнью: было убито 500 человек. Мы, правда, не остались в долгу:  прилично поредел стан врагов, да около 340 человек в плен взяли. Надо было их, сволочей, расстрелять, да все наша гуманность…
          В общем, передали мы захваченных нами фашистов 8-й американской армии.
В день восстания мы сосредоточились недалеко от Брамы, и, как только люди хлынули на штурм, мы выскочили и направились к казармам СС. Около склада с оружием находился только один человек, которого мы сняли, и склад оказался в наших руках. Сбив замки, начали выносить оружие из казармы и раздавать подбегавшим бывшим заключенным из батальона Сергея Харина.
       А готовилось восстание очень продуманно, тщательно вынашивался план действий. Особенно важно было для нас первым долгом взять ворота лагеря и срочно отключить напряжение от колючей проволоки, которой был со всех сторон огражден Бухенвальд. Многие, не дождавшись отключения, бросали на проволоку матрацы, и затем  перебрасывали своих товарищей через нее.  Так  мы освободили себя своими силами.

                Отступление пятое

          КЛЯТВА      НАЦИЙ        11      АПРЕЛЯ         1945        ГОДА.

Мы, объединившиеся в Бухенвальде, символ  всех  мест  страданий, собрались перед святой чашей, в которой смешались земли уничтоженных лагерей с кровавой землей мучеников всех стран Европы.
 
          МЫ  КЛЯНЕМСЯ: сохранить живым память павшим от нацизма (фашизма).

          КЛЯНЕМСЯ: бороться, чтобы не было больше лагерей  смерти и предотвратить массовое истребление людей!

          КЛЯНЕМСЯ: противиться возвращению палачей, вождей, господ, оружия, чтобы не порабощали народы!

          КЛЯНЕМСЯ: быть преданными единству, рожденному в горе, посвящать себя великой цели понимания народов, чтобы достичь безопасности, независимости мира и свободы народов.

      … Жить пока продолжали здесь же, на территории лагеря. Позже приехали за нами кадровые офицеры от комитета, который занимался возвращением пленных на Родину. Штаб его находился в Лондоне, возглавлял его Маршал Советского Союза  Голиков. Я написал Сталину письмо с просьбой разрешить мне остаться служить в действующей армии. Время шло, а ответа все не было, Свели нас всех в одно воинское подразделение. Я имею в виду под словом всех – пленных русской национальности.
    Меня назначили командовать ротой. Американцы взяли нас на довольствие. Так что с питанием нормализовалось.
В один из дней к лагерю подогнали машины «студебекеры», водители были все, как один, негры. Повезли в направлении нашей стороны. Прибыли в городок Бауцен. Передали нас советскому командованию. Кроме узников Бухенвальда, там оформляли передачу пленных и из других лагерей, расположенных на территории Германии.
Здесь мы провели почти весь май. С нами систематически проводили военную подготовку:  ведь не было секретом ни для кого, что назревала война с Японией.
… И вдруг в один из дней нас неожиданно собирают и сажают (примерно около двух тысяч человек) в вагоны. Отправляют на Урал. Доехал наш состав до станции Астапово (ныне станция Лев Толстой) Липецкой области, а затем прямым ходом в Калужскую область в город Козельск.
      В этом городке, после учебного курса, нас определили в пятую запасную дивизию Смоленского военного округа. Меня назначили командиром батареи. Тем временем война с японцами шла полным ходом. А наши занятия все продолжались. В один из первых дней сентября мы и услышали об окончании войны. И начали то по два, то по четыре человека уезжать домой. Меня же никто не вызывал и ни к кому не приглашали.
     Устав от ожидания и неопределенности, я сам решил поинтересоваться, в чем дело. А мне в ответ: «Документов, подтверждающих официально, что вы офицер, у вас нет. Придет ответ на наш запрос из Министерства обороны СССР, тогда мы вас и отпустим».
       Правду говорят, что ждать да догонять – хуже нет. А тут еще офицер, уполномоченный комитета, собрал нас всех и объяснил (дословно я уже не помню), если, мол, кто-то знает о ком-либо из нас компрометирующие данные, то немедля сообщить об этом. Причем, если в письменной форме, то даже можно не подписываться. Достаточно указать только, как бывший узник вел себя во время отсидки в лагере, был ли в содружестве с немцами и т.д. и продиктовал нам номер почтового ящика.
    Да, думаю, ситуация не из легких – попробуй тут не влипнуть!  К примеру, я, как командир, к некоторым был требовательным подолгу службы. И иным, которые не в ладу с дисциплиной, такое могло не понравиться… такие противники порядка, затаив злобу до поры, до времени, запросто могли настрочить анонимку. Да еще и присочинить с три короба! После такой анонимки, не разобравшись в сути, посадят  за милую душу месяца на два на кусочек хлеба да кружку воды – до выяснения.
     19 ноября, наконец, меня вызвали к  пом. начальника  штаба: сообщили, что  на меня прибыло долгожданное подтверждение и что я, сегодня, еду домой. Выдали все, что положено в таких случаях: документы, деньги, проездные билеты и т.д.
      Я – на радостях – жене телеграмму тут же «отбил». Мол, «дыбаю» домой. Идем с товарищем на станцию. Разговоры, конечно, только о встрече с близкими. Настроение, естественно, приподнятое. А навстречу нам майор – начальник штаба. Я (черт меня за язык дернул!)  закричал: «До свидания, товарищ майор!
   Уезжаю…»
- Подожди, - говорит. – Покажи документы.
       Я,  зная, что у меня все законно и, не чувствуя за собой никакой вины, спокойно достаю документы и отдаю ему. Он внимательно смотрит их и… рвет, бросая на землю. В пылу усердия даже ногой растоптал. А мне в голову, какие только мысли не полезли!
      Очевидно, кто-то таки настрочил на меня, а, возможно, он и сам мог на меня анонимку  состряпать. Я вспомнил один эпизод из лагерной жизни: как-то не дал ему докурить окурок, который  сам еле «выцыганил». Короче, чего только не думал!!!
      Ну иду за ним: «Товарищ майор, в чем дело?..» Он: «Иди, иди за мной…» Заходим в штаб, мой майор в крик:
    - Кто выписывал документы Бибикову?
Навстречу летит старший сержант: - Я, товарищ майор.
    -Кто приказал?
   - Ваш помощник.
-Он что, не слышал?! Я же ясно сказал, чтобы Бибикову пока документов не выдавать. Неси командировочное удостоверение и пиши: старшего лейтенанта  Бибикова  Тимофея Никоновича  командировать  в  Московский отдел кадров артиллерии…»
  …В этот момент у рассказчика появились слезы на глазах. Немного придя в себя, Тимофей Никонович продолжал:
   - Попробовал  я в штабе объяснить,  что уже и телеграмму дал домой о своем приезде, просил хоть один день дать навестить жену, но майор и слушать не хотел: «Не могу! Не имею права. Пиши, сержант:  явиться в отдел кадров Советской Армии 25 ноября…» И ко мне: «Только без опозданий, понял?».
    И вот я уже трясусь на «500-веселом». Шел он на Киев через Полтаву, что мне как раз и нужно было, т.к. в это время там находилась моя жена. Жила она с нашей дочерью Олей у своей сестры.
      20 ноября  я уже был дома: три дня пролетели. Как во сне. И вот в точно назначенное время я прибыл в Москву. Отдел кадров  располагался во флигеле, где академия имени Ф.Дзержинского. Сижу – жду приглашения. Вид, конечно, надо полагать,  не первой свежести.   Вдруг слышу, кто-то меня по фамилии окликает: «Лейтенант Бибиков? Оборачиваюсь: кто бы это мог быть?
     Да это ж мой бывший старший на батарее ст. лейтенант Андрюшко! Только теперь он уже в звании майора. Вот такая неожиданная для нас обоих произошла встреча.
    Не успели мы толком, и переговорить, как меня вызвали. Получив пропуск, я вошел в кабинет. Доложил по Уставу, как положено…
    Посыпались вопросы: где был, что делал, как попал в плен? Выложил все, как на духу. Спросил:»А кто это все может подтвердить? Где свидетели?»
     Да вот, говорю, в приемной сидит товарищ, с которым когда-то начинали служить. Он приехал сюда за новым назначением из Львова. Хорошо, что я не растерялся и вспомнил за Андрюшко! Адъютант тут же пригласил его в кабинет.
     И его примерно таким же манером начали «трясти»: что да как, знает ли он меня, как это он оказался в звании майора, вот, мол, твой бывший командир – до сих пор в старших лейтенантах ходит?!
     И – так далее, и тому подобное. Мой старший по батарее (молодец!) рассказал все, как было, причем почти дословно  повторив многое, сказанное мною.  Отпустили  майора. А дотошный полковник, чуть  «не доконавший» меня своей проверкой, вдруг участливо спрашивает в раздумье: «Бибиков, ты ведь в Смоленском округе служил? Что же мне с тобой делать?
    М-да-а, задал ты мне задачу. Это ж снова туда запрос надо делать! А на него снова ни мало, ни много, а недели две уйдет.  Как  же  быть? А ты где остановился – то?...» «У брата» - отвечаю, -«А кто твой брат? Кто?.. Павел Никонович, генерал-майор, ваш брат?» «Так точно»,- весело рапортую… «Что же вы мне сразу-то не сказали?»
Выдали мне новенькую форму.
    Дали сапоги, фуражку. Прямо из склада. В общем, приодели меня прилично: все с иголочки, как будто шилось специально для меня. Шапка, шинель – полковничьи!
     Правда, шинелью этой можно было три раза обернуться. «Ладно, - думаю,- не велика беда. Опыт есть: перешью».

        Пришел домой. Брат посмотрел как меня «экипировали», усмехнулся и дал свою шинель.  Через несколько дней я уже получил назначение на службу.
       В 1946 году, по состоянию здоровья демобилизовали, и обосновался в городе Чистяково (Торез). После окончания Донецкого пединститута работал преподавателем истории в средней школе №2, затем директором  школ  №№ 15 и 26.
      Но страшные испытания войны никогда не изгладятся в памяти.
…. 12 февраля 1993 года (27  лет) ушёл из жизни Т.Н.Бибиков               

                (из брошюры, май 1994 г.)
                «Граб» О.Мартынцова