Две жизни

Катя сидела на кухне с остановившимся на заварочном чайнике, остекленевшим взглядом. Говорить она была не в состоянии. Её мир этой ночью рухнул, и она всё ещё была там, на глубине, под всеми этими обломками и завалами. И спасатели её, пока ещё, не нашли. Да и не хотелось ей.

Жизнь, как казалось Кате, всё равно, остановилась. Это произошло сегодня, около половины первого ночи, а точнее в 00.37. Как такое могло произойти, Катя не понимала. Наверное, где-то, когда-то, что-то в её жизни пошло не так.

Время она запомнила каким-то странным образом, зафиксировав на нём своё внимание в тот момент, когда её ударил Андрей. После того как она ему, пьяному вдрызг, захотела помешать уйти. С размаху ударив её по лицу, он ушёл в ночь, громко хлопнув дверью и напоследок обозвав её сукой. Прямо в коридоре их новой, свеже-отремонтированной квартиры.

Оставшись одна, Катя трясущимися руками покидала в рюкзак какие-то вещи и, вызвав такси, как была, в домашнем спортивном костюме приехала среди ночи к Миле. Больше ей ехать было не к кому, а оставаться в квартире, второй комплект ключей от которой лежал в кармане у мужа, Катя не могла. Ей было страшно, хотя умом она и понимала, что рвавшийся уйти пьяный Андрей, которого она попыталась так неудачно удержать, в ближайшие пять-шесть часов точно не появится. Но, мысль о том, что она будет и дальше оставаться в этой их, ещё недавно казавшейся ей безопасной и уютной, а теперь чужой и словно какой-то осквернённой квартире, казалась Кате невыносимой.

Мила сидела напротив дочери и мучительно думала. Она пыталась родить слова, всем нутром чувствуя, как важно ей сейчас правильно выбрать и сказать дочери те самые, нужные слова, которые помогут и дадут ей силы вынести произошедшее. Миле нужно было достучаться до неё сквозь этот, покрывший её разум наст, пробиться к сердцу своей своенравной, упрямой и, так рано повзрослевшей, девочки.

И это сейчас было во стократ необходимее и нужнее, чем самые важные в жизни Милы доклад, брифинг и лекция вместе взятые.

Ну же…думала она, ну…но ничего, кроме банальных: "всё пройдёт, доченька, всё образуется" и "дальше надо жить" не говорилось.

Тогда она встала, подошла к Кате, обняла своё дитя, и просто молча, прижав её голову к себе, тихонько покачиваясь, словно убаюкивая, стала гладить по спутанным, непослушным волосам. Таким любимым, пахнущим тем родным и неповторимым запахом родного существа, по которому, вероятно, все самки находят своих детёнышей, затерявшихся в этом большом и непонятном мире.

А Катя, притихнув, прижалась к матери и заплакала, горько-горько, как плачут совсем маленькие дети, в то время, когда ещё не умеют говорить. Плачут от горечи и обиды на то, что этот взрослый мир не понимает их, от бессилия и неспособности что-то объяснить иным, чем этот горестный и отчаянный плач, способом, и от своего непонимания этого нового и, порой несущего им боль, мира.

А утром пришёл Андрей. И он битый час трезвонил в звонок и колотил в дверь, пока Катя не открыла, а потом, стоя на пороге, умолял Катю его простить, клялся в том, что никогда больше не поднимет на неё руку и говорил о том, что не может без неё жить.

И Катя, глядя в его жалкие виноватые глаза… поверила и простила. Ведь она так любила его и так хотела ему верить. И он, как казалось ей, не смотря ни на что, любил её, как никто и никогда ещё не любил.

А через год Катя снова прибежала ночью к Миле, в крови и слезах.

И снова Андрей так искренне и отчаянно умолял её о прощении, так истово клялся в том, что теперь уже точно никогда, никогда больше не причинит ей боль, что Катя …поверила ему снова, и снова вернулась к нему.

И сердце Милы разрывалось от боли и отчаянья, но она ничего не могла сделать. Её дочь была слишком упряма и своенравна, она жила своим умом. А что там было у неё на уме, Мила уже и не знала. Последнее время они с Катей почти совсем не общались. Она как-то закрылась, отгородившись от Милы, и совсем перестала пускать её в свою жизнь.

А ещё через несколько месяцев в квартире Милы раздался звонок.

- Это Левашова Людмила Фёдоровна? – мужским казённым голосом спросила трубка.

- Да, - ответила Мила, внутренне сжавшись от какого-то страшного предчувствия.

- Ваша дочь задержана и находится в отделении на Греческой 42, вы можете к нам подъехать? И захватите ваши документы, пожалуйста.

- А что случилось, - успела выкрикнуть Мила, но в трубке уже звучали короткие гудки…

С той поры прошло уже почти девять лет, и теперь, после этих долгих лет тоски, мытарств и разлуки, Мила, вспоминая ту давнюю ночь, когда Катя впервые прибежала к ней, в который раз прокручивала эти воспоминания в своей голове, и мучительно пыталась понять…могло ли быть иначе?

На следующей неделе Мила готовилась встречать Катю, освобождающуюся из колонии, где она отбывала наказание, а по-сути жила, после убийства своего мужа - Ипатова Андрея Ивановича.

В тот страшный ноябрьский день, после которого прошли эти почти девять лет, суд посчитал, что кухонный нож, которым Катя ударила своего мужа, не соответствовал опасности нападения, совершённого на неё. Ведь он, всего лишь, ударил её кулаком. Один раз. И не имело значения то, что второго раза не получилось потому, что Катя всадила в него кухонный нож, которым нарезала в тот момент что-то, запланированное ею на ужин. Значение имело только то, что этот широкий, остро заточенный нож вошёл в его тело по самую рукоятку, прекратив его жизнь.

Суд тогда посчитал, что заточка ножей накануне у армянина на рынке свидетельствовала о том, что Катя заранее готовилась к убийству, а лучший точильщик города Давид на допросе подтвердил, что обвиняемая в день заточки была в подавленном состоянии, и под глазом у неё был, плохо скрытый тональным кремом, свежий кровоподтёк.

**************

Мила сидела напротив дочери и мучительно думала. Она пыталась родить слова, всем нутром чувствуя, как важно сейчас правильно выбрать и сказать дочери те самые, нужные слова, которые помогут и дадут ей силы вынести произошедшее. Она встала, подошла к Кате, обняла и молча, прижав её голову к себе, тихонько покачиваясь, словно убаюкивая, стала гладить по спутанным, непослушным волосам.

И, то ли от этого мерного покачивания, то ли по какой-то иной, неведомой ей причине, сквозь Милу, словно впавшую в транс и ставшую с Катериной единым существом, вдруг полились слова.

О том, что какой бы сейчас не казалась Кате её жизнь, она сможет её прожить, потому, что не даётся испытаний не по силам. О том, что нет никакого единого рецепта для всех, в котором было бы сказано о том, как нужно поступить, а как поступать нельзя, что делать или не делать. И слушать нужно лишь своё сердце.

О том, что сейчас ей нужно просто принять тот факт, что мужчина, которого она полюбила и выбрала, чтобы прожить с ним рядом свою жизнь, в одном доме, разделив с ним одну постель и родив от него детей, сегодня ударил её по лицу. Тому самому лицу, которое целовал и которое, возможно, снова будет целовать… или увечить, если она поверит его словам, про "больше никогда". И, что знать наверняка о том, как это будет, не возможно.

Потому, что скрыты намерения окружающих нас людей и неисповедимы пути. Потому, что может быть и "никогда", а может быть "когда-то снова". Потому, что даже самые высоко - развитые люди остаются животными, наделёнными инстинктами, воспитанными обществом, которое веками старается заглушить в них эти самые животные инстинкты… но, тем не менее, животными. И среди них есть хищники. И, что стоит им оказаться в опасности, или под влиянием алкоголя, как эти инстинкты вырываются наружу. И что у кого-то они спрятаны глубже, а у кого-то, как оказалось у Андрея, они практически на поверхности.

И о том, что нужно очень крепко и хорошо подумать о том, стоит ли жить с хищником, который, вероятно, не ограничится одной самкой, который может и подрать, и укусить, и, возможно даже загрызть. Стоит ли в угоду своему самолюбию пытаться бороться или ладить с ним, легкомысленно рассчитывая на то, что попытка испытать свои силы, и приручить это неуправляемое и плохо очеловеченное животное, окажется успешной?

И ещё о том, что что бы Катя не решила – это будет её выбор, но сделать его нужно с учётом того, что эта игра может закончиться не в её пользу. И тогда и она сама станет жить по этим законам. Потому, что очень сложно выжить в стае хищников, живя по законам человеческого мира. Сможет ли выдержать это испытание? По силам ли оно ей?

Мила говорила, а Катя, замерев и уткнувшись в её живот, и ощущая её тепло, молчала. Сначала просто отключилась, но постепенно, сквозь её затуманенное горем сознание, стали пробиваться слова матери, и она, пропуская их сквозь своё сердце, понемногу успокаивалась, выползая из тяжёлого, ядовитого тумана боли и отчаяния, в котором, чуть было, не задохнулась.

А утром пришёл Андрей. И он битый час трезвонил в звонок и колотил в дверь, пока Катя не открыла, а потом, стоя на пороге, умолял его простить, клялся в том, что никогда больше не поднимет на Катерину руку, и говорил о том, что не может без неё жить. И Катя, глядя в его жалкие, виноватые глаза, очень хотела ему поверить…но не поверила.

Потому, что поняла, что есть доля правды в том, что чужая душа потёмки, и наивно верить в то, что тебе ведомо, что таится в подвалах души даже самого, казалось бы близкого и понятного тебе, человека. И потому, что впереди у неё была жизнь, полная планов и надежд, и она не готова была ставить их под угрозу. Слишком уж высока была цена её ошибки.

И, закрыв за Андреем дверь, Катя повернулась к напряжённо ждущей её решения Миле и, слабо улыбнувшись, сказала:

- А пошли пить чай, ма, и поговорим, как раньше. Давно мы с тобой по душам не говорили, соскучилась я…

А примерно через год на работе Катя познакомилась с Иваном. У Ивана был спокойный, уравновешенный характер, и полное безразличие к алкоголю. Он долго ухаживал за ней, но Катя не спешила, присматривалась, "принюхивалась", думала и ждала.

Потому, что, как вы помните, впереди у неё была жизнь, полная планов и надежд, и цена её ошибки, как чувствовала она, была, по-прежнему, высока.

А потом, всё-таки, решилась. И они с Иваном обвенчались в маленькой церквушке, в которой через год уже крестили своего первенца. Катя защитилась и теперь преподавала в том же институте, в котором когда-то преподавала Мила. В Иване Катя не ошиблась, жизнь у них, что называется "сложилась". В нём не было животного магнетизма Андрея, но зато была та спокойная, уверенная сила, которая не нуждалась в демонстрации и проявлении агрессии в быту. И Катя хорошо чувствовала её.

А ещё через девять лет, гуляя с внуком в парке, Мила встретила Андрея. Он шёл рядом с девушкой, катившей коляску. Милу он не узнал, или просто сделал вид, что они не знакомы.

Ну что ж, Бог ему судья, подумала, глядя на него Мила. Это его жизнь, и она, по-видимому, у него тоже, как-то сложилась. Пусть себе живёт. И молча прошла мимо. Ей нечего было ему сказать.

Наталия Побоженская