жизненное

Последнее время часто бываем в больнице железнодорожников.
Жду Ленку с очередной консультации. Сижу в курилке. Тут сцена. Не, не так. Тут СЦЕНА.
Я давно подозревал, что от нас многое скрывают. Например, что работникам шпал и паровозных свистелок не чуждо прекрасное. И в этой больнице есть таки тайное психиатрическое отделение.
Дыша свежим воздухом через сигаретный фильтр, наблюдал чудеса тактики в исполнении людей, большая часть которых расписывается крестиком. Да, и стратегии, соответственно, тоже.
Группа больных разной степени процесса, накинув на пижамы все - от пуховиков до татуировок, загоняла по деревьям двух белок. Белки вели себя безобразно - вызывающе цокали, крутили хвостами и делали неприличные выражения харь, так что в целом недолеченных понять можно.
Гнали дичь по деревьям на засаду. Гнали по деревьям, а засаженные вдвоем лежали на земле, курили и старательно прикидывались находками экстерьерного дизайна. Судя по всему, Оксфордов тоже не кончали.
Возглавлял операцию матерый местный котище. Этакий мохнатый серый шар на ножках. Он громче всех матерился, подбадривал соратников криками и пытался допрыгнуть до белок, театрально клацая зубами.
Я помню этого волосатого биндюжника еще летом. Он тогда отжал у Никиты мороженое и порывался залезть к Ленке в сумку. Не отстал даже после того, как мы ему на пальцах ног объяснили, что мы не из Гринписа и это нихрена не международная операция по спасению его из этого неприветливого и странного места.
Так, о белках. Закончилось все ожидаемо и быстро. На хипеш вынесло какого-то важного дядю в халате и с бородкой, и все вдруг вспомнили о незаконченых важных делах. Первым был кот. Он с достоинством оглянулся, с недоумением осмотрел толпу неприличных психов позади и вальяжно двинулся в сторону курилки.
Толпа больнушечек с удивлением посмотрела каждый в свою сторону и, заскучав, мгновенно хором кибенезировалась в пространстве.
Врач с изумлением посмотрел им вслед и, пожав плечами, потопал дальше.
Коту спокойно дойти не дали белки. Они затаили. Громко издевательски цокая, они скакали за предводителем каманчей, иногда свешиваясь с нижних веток и пытаясь цапануть его роскошный толстый хвост.
Кот влетел в курилку, огрызаясь через плечо и задрав хвост. И увидел меня. Обрадовавшись давнему знакомому, гринписовцу, он подлетел к скамейке и быстро запрыгнул на скамейку, усевшись рядом и царственно не замечая громких беличьих матюков. Так мы и сидели - я с галимым растворимым кофе и сигаретой и кот с богатым внутренним миром.
Тут подошли, подкуривая новые пахитоски, два засаженных чувака. Которым никто не объяснил, что Дюнкерк отменяется. Но которые через десять минут лежания в куче листьев сами сообразили, что что-то пошло не так.
Выбрав из пустых скамеек мою, они подсели и, как бы продолжая прерванный на полуслове разговор, завели шарманку за жьизьнь, включив в хоровод меня. Про Витька с фиксой из Раздельной, который третий год мается неизвестной науке хворью, проводника-миллионера из пятой палаты, барыжащего польскими шампунями из Львова и бабу Маню из Килии, которая продолжает награждать всех сифилисом, несмотря на свои семьдесят шесть лет.
- мужики, сдрыснули нахер мгновенно! Не видите, мы с другом общаемся?, - и я широким жестом указал на кота.
Они опасливотперебежали в дальний угол курилки и стали между затяжками негромко обсуждать псижа, изредка поблескивая в мою сторону изумленными крысячими глазками.
А я принялся объяснять коту, что у хумансов так принято. С детства нас учат уважать окружающих, быть вежливыми и прочей херне. Так что любой алкоголический сосед или знакомец, поймавший нас за пуговицу и желающий простого человеческого выслушать, согласиться и пободрить, крадет у нас бесконечно силы, время и эмоции. И как за здрасьте это воспринимает.
На недоуменный взгляд кота я объяснил, что большая часть жизни потом уходит на преодоление этого воспитания и обучение посылать нахер при первых словах. В лицо. И у большей части хумансов - безуспешно.
Кот пожал плечами и пошел прикапываться к воронам. Ну, вороны - не белки, так что Лену мы встретили вместе, причем он был на моих коленях. А потом провожал нас до ворот, боясь отойти и обводя тревожным взлядом окрестности.