Воспоминания о прожитой жизни

Воспоминания Марины Николаевны Федотовой (Петровой), написанные ею в возрасте 88 лет.
Моя мать – Марина Николаевна Федотова (в девичестве – Петрова) родилась в городе Костроме 20 марта 1928 года, умерла 15 апреля 2018 года, находясь в здравой памяти, но ослепнув от перенесенного годом раньше инсульта. За год до этого события она успела записать свои воспоминания о прожитой жизни. Воспоминания писались ею в виде отдельных записей, которые при подготовке к данной публикации были объединены в один текст. Этим объясняется расположение в тексте описываемых событий не в хронологическом порядке.

Прабабушка моя, Евлампия Петровна Алексеева, умерла в возрасте 65 годов 21 мая 1923 года и похоронена на кладбище, где теперь Вечный огонь.
Похоронная процессия шла за катафалком, запряженным в лошадь, на которую была накинута попона в виде сетки, а замыкал эту процессию оркестр. Кладбище снесли, но я знаю примерно место захоронения, так как довольно часто мама навещала могилу и я с ней ходила.
На кладбище была церковь из красного кирпича и рядом мастерская по изготовлению гробов, тогда они мастерились из струганных досок, а стружки клали в гроб, а потом обивали его изнутри белым материалом и делали внешнюю обшивку. Теперь этого не делается, доски не струганные сбиваются и гроб обтягивается материалом, чтобы щелей между досками не было видно. Я заметила это, когда хоронили мужа Тони. Кончим эту печальную тему.
Моя мама после революции сначала работала в городской библиотеке, а затем в организации «Заготзерно». Контора «Заготзерно» находилась на улице Пятницкой в глубине квартала. На красную линию улицы выходили ворота. Двор при конторе был большой. Справа был разбит сад, слева находились хозяйственные постройки: конюшня и свинарник. Была одна лошадь, которую запрягали в коляску, кучер дядя Петя сидел на месте извозчика, а сзади было место для пассажиров и был откидной верх, смотря по погоде. Маме иногда разрешали съездить на вокзал встретить тетю Риту или тетю Соню. А вообще-то чаще до вокзала ходили пешком, если чемодан был тяжёлым, то его несли на палке, просунув в ручку чемодана. Зимой легче – на санках. К приходу поезда приходили люди с санками и предлагали свои услуги за определённую цену. Автобусов тогда не было. А на перрон выходили за плату, дежурная по вокзалу становилась в дверях и проверяла билеты. Вот такие были правила.
Автобусы стали ездить, пожалуй, после войны. Были небольшие, мотор был спереди. Плату взимали с количества остановок, по 15 коп. за остановку. Позже ввели единую плату -  5 коп. за поездку (после денежной реформы 1961 г.).
Про мою бабушку Анну Лукиничну. Она родилась 12 августа 1879 г. Была первым ребенком в семье Алексеевых. Замуж вышла в 19 лет и в 1899 году родилась моя мама. Бабушка умела писать, считать и читать. Читала много и быстро, я теперь понимаю почему. Она брала какую-то сюжетную линию и следовала за ней. Роман, она называла рОман (с ударением на «о»), когда я её поправляла, она отвечала, что РомАн – это имя человека. Она хорошо шила, у нас долгое время был манекен на размер 46 – это подобие туловища до бёдер, черного цвета, устанавливался на треножник.
Бабушка жила с семьёй в доме на улице Никольской (Свердлова), а когда умер её муж (в 1912 г.), она с детьми уехала в село Наволоки – это вниз по Волге, на левом берегу, напротив Кинешмы. Там было место в «казёнке». Так как она была грамотной, то селяне часто просили её написать письмо или какое-то прошение, а ей платили молоком, яйцами.
У бабушки было четверо детей: моя мама - Надежда (1899-1973 гг.), Ольга (1901-1970 гг.), Алексей (1905-1975 гг.) и Маргарита (1908-1978 гг.). Все они умерли примерно в одном возрасте:  70 лет от инсульта. Мама – от стенокардии.
Когда бабушка с семьей вернулась в Кострому, то поселилась у прабабушки Евлампии Петровны. Моя мама стала учиться в гимназии Смоляниновой. Сначала были подготовительные классы, потом – основные.
Бабушка была домохозяйкой, шила на заказ и нас обшивала почти до самой своей кончины. Умерла она 23 марта в 1955 году от инсульта. Я уже работала.
Вела нехитрое хозяйство, занималась огородом.
О родственниках. Тётя Оля была слегка легкомысленной в девичестве. Вышла замуж за Свешникова Бориса Петровича – отпрыска богатых купцов Свешниковых. Он любил праздную жизнь, работой себя не утруждал, любил ходить на охоту, любил выпить и основательно, пил до тех пор, пока не опустеет бутылка, не выходил из-за стола, пока выпивка ещё была. Но тётя Оля его любила и прощала ему всё. Работала она в детском саде сначала воспитателем, потом заведующей садиком. Тащила на себе семью из трёх дочек и мужа, не любившего работать.
В войну он был призван в армию, но был направлен не на фронт, а обслуживать тыловые части.
Дядя Лёша парнем гонял голубей и был заядлым футболистом. Наверное, всё-таки какое-то образование он получил, так как у него был хороший почерк, грамотно писал. Бабушка побоялась, что он вырастет непутевым человеком и сама пошла к военкому и попросила забрать дядю Лешу в Красную Армию, так как его, как единственного сына по тогдашним законам призвать не могли. Его зачислили в полк связи, который квартировался в Костроме, в военном городке, где и сейчас сохранились деревянные двухэтажные дома. Впоследствии дядя Леша остался на сверхсрочную и женился на тёте Вере, жившей в Кинешме в пору, когда репрессировали купцов и фабрикантов. Её отец был хозяином текстильной фабрики в Кинешме. Его арестовали и посадили. Заключение он отбывал в тюрьме Костромы. Звали его Павел Михайлович Скворцов.
Так жизнь свою дядя Лёша связал с армией. Его дети: Елизавета (Лиля) родилась в 1931 году, Рита – в 1935 году, Вадим – в 1939 году. С семьёй ему пришлось поколесить по гарнизонам: в 1939 году служил в г. Мышинки (БССР), потом его направили в Эстонию на остров Эзель. Когда началась война, он служил в г. Мончегорске Мурманской области. И оттуда тётя Вера приехала к нам в эвакуацию. Ехали несколько дней в товарном поезде. Ну, а дядя Лёша провоевал всю войну связистом уже офицером, впоследствии дослужился до майора.
Тётя Рита закончила девятилетку, тогда десятилеток не было, потом работала (где – не знаю). Познакомилась с дядей Аркадием (Румянцевым), предполагаю, что в селе Красное-Сумароково. Там жила его тётка. Оно находилось недалеко от села Спас Нерехтского района, где жили родственники тёти Веры, и тётя Рита ездила с ней в это село. На пароходе плыли до деревни Орлец, а дальше пешком через лес километров пять. Деревня Орлец находилась перед Густомесовым, она была затоплена, когда образовалось Рыбинское море, построили шлюзы. В Ярославской области затоплен целый город Малога, осталась одна колокольня, её верх.
У тёти Риты трое детей: Муза (1935-2016 гг.), Женя (1938 г.р.) и Аня родилась в 1945 году.
Все внуки бабушки получили образование, внуков было 10 человек.
Шестеро из них получили высшее образование, другие закончили техникумы. Я – пединститут в Ярославле, Муза – институт стали в Москве, Нонна (дочь т. Оли) – пединститут, факультет иностранных языков (немецкий), Лиля (дочь д. Лёши) – пединститут в Костроме, Берта (дочь т. Оли) училась заочно тоже в пединституте, Вадим (сын д. Лёши) – текстильный институт в Костроме, а остальные: Рита (дочь т. Оли) – медучилище, Аня (дочю т. Риты), Рита (дочь д. Лёши) – Чижовское училище, химическое отделение.
Женя (сын. Т Риты) учился заочно в металлургическом техникуме города Электросталь. До пенсии был сталеваром.
После смерти дяди Аркадия, в 1949 году, тётю Риту взяли на металлургический завод в экспресс-лабораторию. У дяди Аркадия были хорошие друзья Михельсон и Лейзеров.
Чижовское училище (Индустриальный техникум) было очень серьёзным учебным заведением, давало хорошие знания на уровне институтов. Его закончили: дядя Коля (брат бабушки), дядя Геннадий (дядя Геннаша), мой будущий муж - Боря Федотов, двоюродные сестры - Рита и Аня. Учиться было сложно, строго спрашивали со студентов и дисциплина была очень строгая. Завучем был Шошин, товарищ дяди Геннаши, он стоял на своём посту каждое утро и принимал студентов, опоздавшие больше не опаздывали после беседы с ним.
С дореволюционной поры существовали фабрики по переработке льна, хлопка в полотна и ситцы. Самая большая фабрика – Кашинская (он был управляющим). Хозяином был Павел Третьяков и его брат. После эта фабрика стала комбинатом, обрабатывала лён от начальной стадии до выпуска готовой продукции.
Все льноперерабатывающие фабрики имели свою инфраструктуру. При каждом предприятии были для своих рабочих школа, поликлиника, клуб, магазин, общежитие, баня.
Фабрикантами были Зотов (фабрика «Знамя труда»), Михин («Октябрьская революция»). У завода «Красная Маёвка» хозяином  был Брунов. Теперь комбинат имени Ленина дышит на ладан. Да! Ещё был комбинат имени Зворыкина, сейчас там торговый центр. В общем, льняная промышленность умерла. Так же, как и завод «Рабочий металлист», выпускавший экскаваторы. Завод «Текмаш», изготовлявший прядильные машины, завод «Красная Маёвка» - гребни и щётки для обработки льна. Это предприятие было единственным на весь Союз. Работают еле-еле «Мотор-деталь» (автомобильные моторы), «Строммашина» (трубы для добывания газа).
В городе до революции были две гимназии (Григоровская, Смоляниновская), реальное училище (теперь школа № 29) и епархиальное училище для девочек-сирот, а может быть и не только. Его окончила тётя Нюра (жена дяди Комы). Училище готовило учителей для среднего звена (5-7 кл.) по математике и начальной школы. Тёти Нюрина фамилия была Мюллер, потом её записали как Иванова. Анна Викторовна Иванова. Долгое время они с дядей Комой жили гражданским браком, потом оформили свои отношения, будучи уже в возрасте 60 лет. Дядя Кома умер от инсульта в 63 года, тётя Нюра – 2 марта  1974 года в Казани, туда она уехала к старшей дочери Кире. Летом 1973 года Кира приезжала в Кострому.
Дядя Кома– двоюродный брат мамы. Он закончил реальное училище, там их учили риторике, математике и другим предметам. После революции преподавал математику в старших классах. Тётя Нюра, его жена, была учительницей математики 5-8-х классов. Она была очень тактичной, умной женщиной.
Дядя Кома занимался репетиторством, подрабатывая, чтобы летом отдыхать в деревне (Байдарка – Чернопенье – Кузьминка). «Кома» – это его кличка. Он всегда очень интересно рассказывал истории, обладал чувством юмора, в юности, еще до революции играл в первой городской любительской футбольной команде, там ему и «пришили» это прозвище, а так он – Василий Васильевич Петров. Его отец был купцом и очень богатым человеком. Им принадлежал каменный двухэтажный дом под номером 15 на улице Советской. Мама и дядя Кома дружили с молодости, пели дуэтом романсы, их дружба кончилась со смертью дяди Комы.
Были и другие школы, дающие образование в объеме 4-х классов. Незадолго до войны построили школу № 30 на улице Смоленской (десятилетку).
В Костроме было два кинотеатра: «Малый» (он снесён и теперь там кафе «Веснянка» (построили новое здание) и «Художественный» раньше носил название «Пале». Кинотеатры пользовались огромной популярностью, были дни, когда невозможно было купить билет, такие были очереди. Вход в кинотеатр стоил 20-40 копеек. Перед началом сеанса в фойе обязательно был концерт, выступали певцы, певицы под аккомпанемент рояля. Перед началом фильма демонстрировали новости, на экране включалась заставка с мчащимся паровозом, сначала было страшно – вот-вот ворвётся в зал. В «Новостях» показывали членов правительства. И если это были Ворошилов или Сталин, то все в зале вставали и приветствовали их овацией.
20 копеек платили за дневной сеанс, билеты в вечернее время стоили дороже.
Почта была одна, она и сейчас существует на улице Советской, дом № 6. При ней был почтовый зал, там принимали заказные письма, был отдел, где принимали посылки, бандероли, был переговорный пункт. Простые письма опускали в почтовые ящики, развешанные по всем улицам, в определённые часы почтовый работник их вынимал из ящиков, объезжая на машине. Почтальоны разносили письма, газеты, журналы по домам. Телеграммы и заказные письма тоже доставляли домой под расписку. После войны почтовые отделения были во всех районах города и не по одному.
Магазинов было много, но центральный гастроном был один – это здание на углу Советской и Чайковского по чётной стороне.
 Сегодня по радио сказали, что мороженое появилось 220 лет назад. Я вспомнила: в конце липовой аллеи, идущей вдоль улицы Луначарского (тогда так назывался проспект Мира), стояла трансформаторная будка и около неё часто торговала женщина ирисками, петушками на палочке. Мне мама иногда давала копеек 20 и я, идя в музыкальную школу, имела возможность купить ириску, она стоила 2 копейки, или могла истратить деньги на мороженое, которое продавалось на этой аллее. Мороженица сидела на колясочке, перед ней был бак со льдом, а в него был вставлен бачок поменьше. Там и было мороженое. Она клала в небольшой цилиндрик вафельку, на неё ложкой накладывала мороженое, потом сверху клала другую вафельку и выдавливала поршнем готовую порцию. Стоило одно мороженое от 12 до 18 копеек. Позже появились эскимо. Мороженое продавали в парке в кафе, там его подавали в вазочке и было оно в виде шариков.
Проспект Мира в разное время назывался улицами Павловской, Луначарского, им. Сталина.
Все радиальные улицы, расходящиеся от центра, назывались: Мшанская (Островского), Царевская (проспект Текстильщиков), Богоявленская (Симановского), Еленинская (Ленина), Марьинская (Шагова), Никольская (Свердлова), Русина (Советская), Ямская (Кооперации), Нижняя Дебря (Лесная). У меня есть книжечка «Улицы Костромы», там они описаны очень подробно, старые названия, имена тех, кто жил на них. Кстати, наш переулок назывался Козмодемьянский по названию церкви, находившейся на месте дома специалистов (угол Шагова и Князева), и пруд назывался Козмодемьянский. Улица Галичская – Рождественская.
Церковь я помню, а вот главный храм, который находился рядом с парком, где теперь стоят лавочки с видом на Волгу, - нет. Остались два соборных дома. Взорвали этот храм-собор  в 1934 году.
Про ряды Красные и Мучные.
В Красных рядах всё время работали магазины. Внутри их тоже были магазины: посудный, комиссионный, после войны появился магазин народных промыслов. Была продовольственная база, в ней выписывали продукты детским садам, разные столовые, пионерские лагеря, потом в этом помещении был ритуальный магазин, а после магазин спорттоваров. Церковь в рядах была закрыта, стала работать совсем недавно.
А Мучные ряды были заняты складскими помещениями. Склад № 5 принадлежал предприятию «Заготзерно». Был ли рынок? Не знаю.
В Костроме работали: Ликёрный завод (дом № 14 по улице Ленина). Здание из красного кирпича, красивое по архитектуре. Два дома из красного кирпича на другой стороне улицы принадлежали этому заводу), Маслобойный завод (на улице Кооперации. Льняное масло), Пивной завод (на улице Свердлова). Эти предприятия работали и во время войны и после неё, до 90-х годов.
Ещё работала обувная фабрика имени Х Октября (раньше табачная). Крупзавод. Мельница, фабрика Ременная тесьма, завод Красная Маевка. За вокзалом, вернее за ж/д путями, справа от путепровода находилась зерновая база Заготзерна. Туда свозили урожай зерновых со всей области, кто на возах, кто на машинах. После войны на территории базы был построен двухэтажный деревянный дом, верх был занят квартирами, а внизу расположилась контора и мама ходила на работу туда. Это было уже после войны.
Табачные ряды – «Дом книги», Пряничные ряды – кинотеатр «Орленок». Скобяные ряды – позади Красных рядов: там продавали гвозди, винты, скобки – изделия из железа, нужные в хозяйстве. До революции этот магазин принадлежал купцу Колодизникову, дом его - № 21 по улице Свердлова. Теперь там находится лаборатория по санитарному надзору. Дом – один из красивейших в городе.
Если спуститься по лестнице, то за Скобяными рядами были Рыбные, а за ними - Мясные ряды. Молочная гора получила название от того, что по базарным дням там продавали молоко и продукты, производимые из него.
Город опоясывала железная дорога: шла от вокзала, проходила около фабрик, шла вдоль Волги, проходила сквозь набережную и кончалась у мельницы. Теперь она демонтирована.
Про бани.
Наша баня была построена в 1932 году, а до этого ходили мыться в бани при льнокомбинате имени Ленина, при Молотовской фабрике, была банька на улице Лермонтова (самая близкая). Билет в баню на проспекте Мира стоил 17 копеек, в душ – 30 копеек. Очереди были огромными: от самой кассы надо было подняться по лестнице два марша, войдя в зал, можно было сесть на лавку. Лавки стояли вдоль стен с трёх сторон. Пускали в раздевалку по 10 человек. Было два моечных отделения (женское, мужское). В мужское отделение очередь была меньше. Иногда мы ходили в душ. На каждую помывку было отведено по 45 минут, если в кабину шли два человека, то времени прибавляли.
Стирали бельё вручную в корыте, воду грели на плите, находящейся в коридоре, там же и кипятили в большом баке. Вот с полосканием были сложности: воду носили с колонки (сколько внесешь, столько и вынесешь). Сушили летом на улице, зимой – на чердаке. Иногда полоскали на Волге, носили корзины с бельём на коромысле. На Волге у берега была построена площадка из тёса с перилами. «Полоскалка» находилась на спуске улицы Горной. После войны построили новую полоскалку на улице Лавровской. В зале стояло несколько ванн, вода не подогревалась. Особенно трудно было полоскать зимой, когда вода была ледяная. Если не забыла, то плата за услуги была 2,5 рубля. Пользовались этой услугой до переезда  в новую квартиру.
В 30-х годах трикотажа не было, а поэтому нижнее бельё шили из какого-нибудь белого материала. Нижние сорочки мои мама украшала вышивками: перёд по верхнему краю вышивала розочками в стиле рококо, кружочками. Мама мне и Рите вышила на подоле платьев крестиком розы, а над ними бабочек гладью. В общем, мама была рукодельницей, умела и вязать крючком, но вещи небольшие. В общем, бабушка шила, мама украшала. Помню, она вышила безрукавочку (мне было лет 10). По периметру она обвязала её, бока были соединены, а на полах вышила маки, получилось очень красиво. Эта безрукавка лежит в саду в шкафу, я её не выбросила.
По рассказам мамы в 8 месяцев я перенесла очень сложную операцию на внутреннем ухе (левом): мне долбили кость и удаляли гной. Операция прошла успешно: я хорошо слышу до сих пор. А делал её ученик доктора Брынзина (был у нас в городе такой светило), сам делать не стал, а заставил делать своего ученика, дело было, видимо, очень серьёзное и сам не хотел терять авторитет в случае неудачи.
По воспоминаниям Киры, дочери дяди Комы, каждое лето мама снимала дачу в деревне Байдарка, находящуюся между ж/д мостом и Козловыми горами. У меня сохранилась фотокарточка, где я сижу на коленях моей бабушки и, как говорила Кира, туда приезжал мой отец на двуколке и катал детей по дорогам среди ржи. Но я этого не помню. Я была признана отцом, в метриках он был записан, но куда делись они не знаю. Мои какие-то воспоминания относятся к 4 годам, когда мама и тётя Рита уехали в Запорожье к дяде Аркадию, а меня оставили в Москве у дяди Коли (брата моей бабушки). Вот там я сильно заболела и чуть не умерла: у меня был кровавый колит и выхаживал меня доктор – друг дяди Коли, Говорят, что я съела балык и ягоды. Ягоды передала соседка дяди Коли по даче Александра Михайловна Коллонтай. Мне три недели нельзя было ничего есть, я только пила воду. Когда я поправилась, мне, помню до сих пор, разрешили съесть картофельный суп на курином бульоне, тщательно протёртый. Вкус этого супа я помню до сих пор.
Есть фото, где я сфотографирована после болезни, мне было тогда 4 года.
Следующее воспоминание: мы возвращались из Москвы зимой, меня везли в санках через Волгу. Я, видимо, сильно простудилась и меня пришлось определить в детскую больницу, которая находилась на улице Шагова, дом двухэтажный, после в нём какое-то время располагался склад, он и сейчас стоит около школы № 12. Там меня поместили в бокс, маму не пускали, и я ничего не понимала, у врачей сложилось впечатление, что у меня менингит. Начали лечить от него. Но как-то маме удалось прорваться ко мне, я осознала, где я, видимо, мама мне объяснила, а после её ухода я стала рассказывать, что была в Москве, что там есть собаки Радик, Малька и Капка и т.д. Всё это сестра записала и думала, что это бред. Но мама подтвердила мои рассказы, и меня начали лечить от воспаления почек.
С бабушкой я ездила часто к тёте Рите (самой младшей сестре моей мамы), проездом через тётю Соню и дядю Колю, тогда он ещё был хозяином химической лаборатории и дольщиком в доме, как теперь говорят, кооперативе. Этот дом и сейчас находится на Гоголевском бульваре 29, квартира 30. Взял он последний этаж, в надежде, что на крыше будет разбит сад (так и предполагалось). Дядя Коля был известной личностью: был знаком с Горьким, ходил с ним на охоту. Говорят, и с Шаляпиным. На стенах вместо ковров были растянуты выделанные шкуры волков, в большой комнате, с балконом на бульвар, были на пол положены шкуры бурого и белого медведей. В столовой, с левой стороны, было возвышение, высотой от пола на ступеньку и все стены с 3-х сторон были заняты шкафами с книгами от пола до потолка. Я помню, мне купили воздушный красный шар, который привязали к скобке двери на балкон, шар был наполнен газом. Я радовалась ему и жалела, что он сдувается.
Деньгами дяди Коли распоряжалась тётя Соня, они содержали дом. работницу, её звали тётя Маша. Она стряпала, прибиралась и выгуливала собак. Их было три. Охотничьи: Радик и Малька и шпиц Капка или Анапка (теперь я не помню).
После ареста дяди Коли в 1937 году тётя Маша вынуждена была уйти и стала прислугой в доме директора завода, выпускающего автомобили, его фамилия была Лихачёв. Тётя Маша как-то меня свозила в ту квартиру. Квартира просторная, я в первый раз поднималась на лифте. Там я увидела книгу, автор был Михаил Зощенко. Потом в Костроме в библиотеке я взяла книгу и прочитала, мне тогда она понравилась, но позже – почему-то нет.
Помню в семь лет с тётей Соней ходили на к/ф «Весёлые ребята». Из всего фильма я запомнила поросёнка, растянувшегося на блюде. Во взрослом возрасте эту комедию я пересмотрела вновь.
В пять лет судьба свела меня с Ритой Барвинской и до сих пор мы остаёмся друзьями. Но не встречаемся, по телефону общаемся. Она чувствует себя гораздо хуже, чем я.  И мне хочется с ней повидаться. Как-нибудь соберусь.
В школу в то время принимали с 8 лет. Лето или какое-то время перед школой с мамой мы провели в Чернопенье, там жили и дядя Кома с тетей Нюрой. Мы жили в начале села около церкви, занятой под склад. В Чернопенье мне сделали прививку от оспы, раньше делали три пореза, я плохо перенесла эту прививку, да к тому же меня укусила пчела. От того времени осталось фото. Чернопенье – крупное село, из которого выходили речные лоцманы и капитаны.
Раньше Волга была узкая и в некоторых местах пароходы еле-еле проходили, вот тут и нужны были лоцманы. Я видела раз, как на носу парохода стоял человек с длинным шестом (футштоком) и измерял глубину реки. Пароходы были колёсные. Был пароход «Бирюза», у которого было одно огромное колесо, расположенное сзади. Такой же пароход был снят в к/ф «Волга-Волга».
Вспомнила один факт: перед тем, чтобы пароходу пройти под ж/д мостом, всех людей с палубы сгоняли на вторую палубу, а пароход, вернее капитан, давал три гудка.
В первый класс я пошла в школу № 1 имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург, она считалась образцовой и принимали не всех. Позже она стала школой № 26, в ней я проучилась до 8 класса, а потом в 43 году нас разделили с мальчиками, и мы, девчонки, перешли в школу № 29 на ул. Островского. Ходить туда было далеко, кварталов 9-10.
Запомнился первый класс. Первого сентября нас приняла Кузнецова Мария Николаевна. На каждой парте лежало яблоко и коробка цветных карандашей. Я сидела за одной партой с Лёшей Максимовым. Рита тоже была в этом классе, в школу ходили вместе, сговаривались встречаться на углу Сенного переулка и улицы Вольной (теперь маршала Новикова). Она жила на улице Галичской.
Писали палочки, крючочки карандашом, те, кто писал чисто (чистописание), тот получал ручку и чернила. На перемене выходили в коридор, а он был широкий, и все вместе ходили туда-сюда шеренгой под руку с учительницей, а она вела с нами беседы. А в классе оставались дежурные и наводили порядок: подбирали мусор, проветривали класс. Выбирались санитары, у них была повязка с красным крестом. Она проверяли одноклассников на предмет чистоты рук, ногтей и ушей.
До сих пор у меня сохранился табель успеваемости за первый класс. За первую четверть по арифметике была тройка: не смогла сосчитать 7+8.
Теперь в этом классе находится буфет.
Директором был Гречухин Иван Иванович. На своём посту он был долго.
Второй класс запомнился тем, что нас учили расставлять ударения в словах, и вот в слове «воробей» я поставила ударение над второй буквой «о».
Третий класс не помню, четвёртый запомнился диктантом на экзамене, где было слово «зонт», вместо «т» я написала «д». Получила «4».
В пятом классе нас встретила классный руководитель Миловидова Татьяна Михайловна. Она стояла у дверей в класс и мы гуськом входили в него. Была она в вышитой кофточке и чёрной юбке, с косой, уложенной на голове. Она вела нас до 7-го класса, а в 8-ом мы ушли в школу № 29. Она осталась с мальчишками.
Когда началась война, я училась в 6-ом классе. Летом нас по цепочке собрали и мы добывали корни калгана (высушенный и измельчённый он был кровоостанавливающим) на стрелке позади Ипатьевского монастыря. Там, в кельях, жили люди. Уже после войны начали восстанавливать монастырь. Людей переселили в дома.
Дней рождения мы не устраивали, просто мама под подушку подкладывала какой-нибудь подарочек и, когда я оправляла кровать, я его находила. Из всего запомнившегося был небольшой флакончик духов, а в 25 лет она мне подарила колечко золотое с рубином. Дарила книги: сказки Андерсена, сказки братьев Гримм. Эти книги до сих пор целы, лежат на шкафу в садовом домике. Конечно, сильно потрёпанные. Надо бы их оттуда забрать.
Мама и тётя Оля звали бабушку на «вы»: «Мама, Вы…», а дядя Лёша и тётя Рита обращались к ней на «ты». Я всегда удивлялась: почему так? Мама отвечала: «Так было принято».
Вообще-то, я тепло вспоминаю старый дом в Сенном переулке, где можно было сразу выйти на улицу, преодолев 8 ступеней. Двор и огород были большими. Сзади дома была лужайка, покрытая травой-муравой (я пишу о 20-30 гг.). Сзади старого каретного сарая был огород с грядками огурцов, помидоров, не помню, чтобы сажали лук, но свёкла была. Непосредственно за сараем, в огороде росли 2 куста роз, деревце «каринка» (ирга), было 2 старых яблони, густые кусты сирени. Середина огорода была занята огородными культурами, а по забору, вдоль его, росли цветы: золотые шары, пионы. Помню, мама разбивала клумбы круглые, бордюр их был окаймлён низкорослыми ромашками, середина была засажена другими цветами, теперь не помню, какими. Можно было посидеть на скамеечках. Были кусты малины, смородины. Варенья почему-то не варили. Клубнику не разводили. Во дворе был колодец, я его помню. Его разрушила молния. Мама очень боялась грозы и при грозе уходила из комнат в темный коридор.
Мама была верующая, верила в Николая Чудотворца, а бабушка – в Иисуса Христа, но в церковь не ходила в отличие от мамы, она хоть и редко, но ходила к Златоусту на Лавровскую и меня иногда брала с собой. Помню, были на Пасхальной службе, народу было – тьма-тьмущая, оттуда мы еле вышли, пришли домой потными-препотными.
На Октябрьскую и на Пасху у нас была генеральная уборка квартиры: всё стиралось, выметалось, обметалось, мылось. Мне нравилась наша большая комната, украшенная буфетом и столом на резных ножках, в простенке висело зеркало, под ним – ломберный столик. На большом столе, стоящем посередине комнаты, лежала скатерть, над ним висела электрическая лампочка под абажуром каркасным, обтянутым оранжевым шёлком. Интерьер комнаты менялся с помощью передвижения буфета с  места на место. Хорошо было, особенно весной и летом. Зимой было холодно. Сначала квартира отапливалась печью-столбянкой и печью в коридоре, одна её стенка выходила в комнату, её топили крайне редко. Потом печь-столбянку заменила русская печь с подтопком, у которой очень любила сидеть бабушка, глядя на огонь в печи и греясь. Приходилось для тепла пользоваться «буржуйкой».
Каждую весну мама выписывала машину дров. Мы с ней пилили, потом кололи на поленья и выкладывали в поленницы вдоль стенки сарая для просушки. Пилить я не любила, но приходилось, а колоть эти чурки мне нравилось.
Это я пишу о довоенной поре.
Помню кухню с русской печью с полками вдоль внешней стены, посудником, в углу у входа был умывальник. Летом печь не топили, а вот отверстием в дымоход пользовались для кипячения самовара. Бабушка любила пить чай, иногда в нём варила яйца, под крышку клала чистое полотенце, на него – яйца. Еда была самая простая – хлеб, баранки, сахар, заваривала чай в чайнике. Тогда чай пили из чашек с блюдцами, чай наливали в них и из них пили.
В комнате, смежной с кухней, жила Ольга Александровна Невзорова, в последнее время она работала в «Заготзерно» и съехала от нас, когда её дали комнату в том самом доме, куда переехала контора «Заготзерно». Она родом из деревни Башутино. Её сестра и племянница были сельскими учителями, а старшая, Анна Александровна, жила  в Москве, была замужем за Колгушкиным. В своё время Колгушкины были в городе известны, их дом был на Крестьянской.
В кухне одно время жила тётка Матрёна (родня тёти Ани из Безгачево). Она была настолько верующая, что всё время постилась, ела похлёбку из воды, хлеба и зелёного лука, она, видимо, у нас жила один год. Когда умер Киров, Ольга Александровна Невзорова взяла её фартук и вывесила вместо траурного флага на воротах. Мама, идя с работы, увидела это безобразие и скорей сняла его. Тогда при каждом доме имелся красный флаг, в знак траура мама нашила чёрную полоску по краю. Хорошо, что не нашлось сексотов, а то бы маму упекли, это был 37-й год. Ольга Александровна, видимо, не подумала о последствиях, сказала, что она это сделала ради шутки.
Мама рассказывала, что когда обучали чтению одного из двоюродных братьев, по слогам надо было прочесть «Ва-си-ли-са». Когда спросили, какое слово он прочёл, он сказал: «Васина лиса». А вот теперь надо расставить правильно слова: «В селе волки церковь изъели» («В селе Волки церковь из ели»), и правильно расставить знаки препинания: «На копейку чернил» («На-ка пей, кучер Нил»).
Играли в мяч, ударяя его о стену дома, при этом кисти рук складывали по-разному. Играли в классики, в прятки, в ручеёк, скакали на подкидной доске (доска ставилась на брёвнышко, она должна была быть в равновесии): на краешки становились играющие и по очереди ударяли ногами то в один конец, то в другой, при этом один из играющих взлетал в воздух, потом – другой. В раннем детстве играли в дочки-матери, в магазины.
В 30-е года по городу ездил старьёвщик, за какую-нибудь рухлядь можно было выменять или мячик на резиночке, куклу-голыша из фаянса, или бумажный веер.
Булыжником вымощены только главные улицы, а второстепенные были грунтовые, тротуары тоже без асфальта, поэтому после дождя или ранней весной грязь была непроходимая. Мы по улице вдоль нашего двора кидали кирпичи или дощечки, чтобы по ним можно было пройти. Вдоль всей улицы выкапывали канаву, чтобы вся лишняя влага стекала в неё.
И обувь была соответствующая. Были галоши, надеваемые поверх обуви. Они были сделаны из чёрной резины, а подкладка, как правило, была красного цвета. Галоши производили в Ленинграде на фабрике «Красный октябрь».
Некоторые жители города держали коров. На нашем переулке было коров 5-6. Двое из них принадлежали скорняку Альшевскому, его дом был на нечётной стороне. Одна была рыжая, другая – чёрная. Каждое раннее утро мимо нашего дома пастух гнал это стадо до улицы Галичской, в конце которой встречались стада с других улиц. Набиралось большое стадо. Вечером коровы шли домой и мы, дети, смотрели и старались угадать, какой будет завтрашний день: если впереди шла рыжая, то день будет без дождя.
Наш город был тупиковым, т.е. по ж/дороге дальше никуда нельзя было ехать. До войны начали строить ж/дорогу на Галич, но война помешала строительству. После войны строительство закончили. Теперь можно будет доехать до Дальнего Востока.
До строительства ж/д моста вокзал находился за Волгой. Заволжье было как бы пригородом. Узкой полоской шло вдоль Волги. Из предприятий работал завод «Рабочий металлист». В войну он выполнял военные заказы.
Особое место и тогда, и сейчас занимает часть Заволжья, называемая Селищем. Оно известно с древних времен, в нём останавливались на ночь бояре, ехавшие звать Романова на престол.
Церковь Александра и Антонины существует с давних времён. В Селище свой свод правил, там работают до сих пор уличные комитеты. Селище расположилось по берегу Волги. Дома сплошь деревянные. Со строительством автопешеходного моста через Волгу, Заволжье стало обрастать микрорайонами, туда перебрались некоторые факультеты Технолога. Построили заводы «Мотордеталь», «Строммашина», школы, магазины, больницы. Раньше поселок Волгореченск принадлежал Заволжскому району Костромы. Не помню, в каком году Волгореченск стал самостоятельным городом. Построили электростанцию, потом - трубный завод. Разводят мальков стерляди. Одно время в Костроме продавали живую рыбу в магазине «Океан» на улице Подлипаева. Город находится в 40 км от Костромы, в хорошую погоду с балкона девятиэтажки, можно видеть трубы электростанции.
Довоенная Кострома входила сначала в Ивановскую область, потом в Ярославскую. Была малопромышленным городом, процветали текстильные фабрики: комбинат имени Ленина, «Знамя Труда» (Михинская), имени Молотова – Октябрьской революции (Зотова), комбинат имени Зворыкина. В 1944 году Кострома стала областным  центром Костромской области. В городе Буе хотели построить АЭС, уже построили микрорайон Чистые боры, а станции до сих пор нет. Идёт борьба между Костромой и Ярославлем, каждая область желает иметь атомную под своим управлением из-за экономической выгоды.
Война резко разделила жизнь довоенную и послевоенную. Были 4 года холода и полуголодного существования и даже голода. На фронт ушли молодые парни, отцы. Тётя Аня из деревни Безгачево осталась одна с четырьмя детьми. Нине было 3 года, старшей Марии 10 лет и между ними ещё два сына Василий и Валентин. Каково ей и ей подобным было переносить тяготы войны? Как эти матери вынесли такие испытания? Теперь страшно подумать. А тогда дети жили за спинами матерей и бабушек. На них легла вся тяжесть военной поры. Дети, конечно, помогали посильным трудом, но всё равно женщинам было очень трудно.
В первые дни войны конфисковали все велосипеды, мотоциклы, радиоприёмники, гужевой транспорт. Ограничили или совсем выключили электричество. Школы № 27, № 29 были превращены в госпитали. В городе объявили комендантский час. Город погрузился во тьму. Домовладельцам предписали на территории домовладения выкопать окопы. В нашем огороде мамой и бабушкой был выкопан не очень большой окоп. На стёкла велели наклеить крест-накрест бумажные или из полотна полоски. Ввели карточную систему на продукты, каждый район был прикреплён к определенному магазину (наш переулок, знаю, к магазину Теньков). Норма хлеба суточная на человека: 250 г – для иждивенцев, 400 г – для служащих, 600 г – для рабочих. О сахаре и других сладостях забыли на долгое время.
В первый год войны, конечно, было очень тяжело, так как припасов никаких не было. Тётя Рита приехала с Женей и Музой. Ей, как жене фронтового офицера, выдали талоны на обеды, 3 обеда (суп, каша) выдавали в помещении, в доме, находящемся около гор.совета. Этот дом, если указать теперь, находится позади памятнику Юрию Долгорукому. Маме иногда выписывали ордер на отходы переработки зерна: от овса и пшеницы. Из овсяных отходов бабушка варила овсяные кисели, из пшеничных, чтобы сварить кашу, надо было сначала выбрать пшеничные зернышки из куколя. Это зёрна от сорняков, такие чёрненькие шарики мелкие. Сидели вечерами под свет гасика и выбирали. Даже Женя трёхлетний и то сидел и трудился. Гасик – это вроде лампадки с одним фительком. С ним и уроки учили и другие дела делали.
Хлеб по талонам был чёрным. Чай пили из самовара, в заварочный чайник клали чёрные корки от хлеба, заваривали кипятком. А хлеб посыпали солью и чаёвничали. На базаре не было торговли, всё выменивалось на что-нибудь. Бабушка шила бюстгальтеры, мама обвязывала и вышивала носовые платки, а батист брала из кальки, сохранившейся с годов учёбы дяди Коли в Чижовском училище.
Интересная была калька: на батист наносился с той и другой стороны слой из какого-то прозрачного вещества. Вот этот слой удаляли при помощи стирки и из батиста мама делала носовые платочки. Бабушка продавала или меняла на картошку.
Обедали мы, когда приходила мама с работы, в шестом часу вечера.
Тётя Рита пошла работать в детский сад, взяла с собой Женю. Муза пошла в 1-ый класс в школу в начале улица Шагова, там она закончила 4 класса. Я училась в 6-м классе в школе № 26. Нас посылали работать весной на прополку грядок в подсобном хозяйстве ТЭЦ. Оно находилось как раз в том месте, где теперь микрорайон Якиманиха. Там нас кормили обедом. Так вот и выживали. Весной 42-го вскопали лужайку, посадили картошку, свеклу в огороде и ещё что-то.
Очень ждали весны, чтобы варить щи из молодой крапивы, а летом – из листьев свёклы. Тётя Рита часть привезённых вещей ездила менять на картошку, муку в колхозы Самети. Она ещё умудрялась делать тряпичные куклы: лицо делала из бумаги, наложенной на кукольное лицо (делала маску), потом его обтягивала розовым трикотажем из чулок, рисовали глаза, брови, рот, делали голову, изо льна делали волосы, шили туловище, руки, ноги. После всего шили платья. Получались вполне нормальные куклы. Их охотно брали в деревнях.
В первую военную зиму дрова кончились и вот теперь настала пора рассказать, как я и тётя Рита зимой, весной, летом ходили в лес за дровами. Собирали сучья, оставленные после порубки крупных деревьев, обкалывали пни. Летом несли на себе, зимой – на санках. Ходили в лес по улице Галичской по направлению к деревне Безгачево. Каждый выходной рано утром мы с ней уходили. Собирали еловые, сосновые шишки для самовара. Бабушка разрешала иной раз отпиливать от балок на чердаке небольшие плашки. Всё что можно сгорало в печи.
На второй год конторе «Заготзерно» выделили земельные участки в районе теперешнего микрорайона Давыдовский, только ближе к Волге. Всех оделили двумя сотками земли, там можно было посадить картошку и капусту, кто что мог. Бабушка, один раз это было, послала меня за картошкой на тот участок. В мешке наперевес я принесла почти полмешка, ну, может, немного поменьше. Это был конец лета 1942 года.
Каждый учебный год начинался с поездки в колхоз, выдёргивали морковь, турнепс, лук. Весной тоже направлялись в колхоз пропалывать посевы. И так каждый год. Однажды нас послали от ТЭЦ в Сухонового на торфоразработки. Там нас заставили сушить кирпичи из торфа, мы их переворачивали на другую сторону. Везли нас на маленькой барже, её тянул по Волге небольшой катерок.
Я отвлеклась от начала войны. Старшеклассники (10-е классы) после уроков работали в госпиталях, их посылали на строительство аэродрома у деревни Сокеркино, оттуда после вылетали самолёты–бомбардировщики на бомбёжку немцев. Мобилизованные на трудовой фронт копали рвы в районе Козловых гор. В общем, все трудились на благо страны. На предприятиях ввели строгий порядок, если кто опаздывал больше чем на 20 минут, того судили. В городе появились эвакуированные и ничего особенного не было, если женщина шла в мужском пиджаке и мужских туфлях.
В первый год войны к нам приехала тётя Вера с детьми из Мончегорска, они поселились в маленькой комнате, потом тётя Вера с ребятами уехала в село Спас Нерехтского района. Там они жили до конца войны. В деревне прожить было легче: грибы, ягоды. Тётя Вера, я думаю, работала в колхозе, а это значит, что на трудодни она получала зерно. Лиля рассказывала, что она носила зерно молоть на мельницу. Наверное, держала поросёнка. Тётя Вера бабушку звала мамой. Однажды тётя Вера ездила на пароходе в Нижний Новгород, оттуда везла несколько алюминиевых чугунков. Была облава при высадке с парохода, её отвезли в отделение милиции, оттуда ей удалось послать записку бабушке. Бабушка пошла её выручать, сказав, что эти чугунки предназначены для родственников. Что она ещё говорила? Но тётю Веру выпустили и они пришли домой.
Дядя Лёша прошёл финскую войну, участвовал в присоединении части Польши к СССР. В то время они жили в Мышинках – это в Белоруссии. Потом его перевели на север в город Мончегорск, оттуда он эвакуировал тётю Веру с детьми, а сам воевал на Северо-западном фронте. Всю войну был связистом. Когда ввели звания офицеров, то при каждом офицере был адъютант. Дядя Лёша приезжал с адъютантом и тот рассказывал, что дядя Лёша хорошо относился к солдатам, иногда и сам восстанавливал линию связи. У него было много наград. Но он ими не кичился. Когда он умер и на подушечках вынесли его награды, соседи ахнули. Таким он был скромным. Он умер от инсульта, дома был один, тётя Вера и Рита были в отъезде. Если бы не его сменщик (он работал сторожем на лодочной станции), забивший тревогу, что дядя Лёша не вышел его сменить, то дядя Лёша пролежал бы в ванной комнате до приезда тёти Веры и Риты. Вызвали скорую, его увезли во 2-ю городскую больницу. Его сватья вызвала меня, не сказав, что с ним, но, когда я пришла к нему, он был без сознания. Лежал в коридоре, отгороженный ширмой. Тот день и ночь я провела у его постели, а на утро пошла на улицу Борьбы. Тётя Вера и Рита приехали, и тётя Вера пошла в больницу. Это было 20 июня 1975 года. Он при ней умер.
За дядю Лёшу тёте Вере была назначена пенсия в 55 рублей (Мама, проработав всю жизнь, тоже получала пенсию 55 руб.). Никогда не работала. Потом эта пенсия выросла до 500 руб. Вот тут она сказала, что дядя Лёша её кормит.
После демобилизации дяди Леши они приехали к нам, и бабушка поселила их в задней («южной») половине дома и жили они там, пока дяде Лёше не дали квартиру на  улице Борьбы. Она приехали к нам году в 51-ом, а съехали от нас в 65-м году.
В 1965 году тётя Соня продала ту половину Набатовым.
Тётя Оля жила за Волгой на Московской улице в доме № 13. Это был деревянный одноэтажный дом с тремя отдельными входами. Её муж был сыном одного из купцов Свешниковых, тогда этот род имел вес среди купеческого сословия. Тётя Оля работала в детском садике сначала воспитательницей, потом зав.садом. Детский сад находился в том самом Селище.
Во время войны месяц одного лета, между школой и посылкой в колхоз, я работала в том детском саде воспитательницей. У меня была младшая группа. Тётя Оля иногда посылала со мной немного еды для бабушки (в основном кашу).
Пластилина не было, цветных карандашей не было и тётя Оля придумала делать поделки из цветов репейника. Они очень хорошо сцеплялись друг с другом (и не дай Бог, если зацепятся за волосы, не отдерёшь). А карандаши она заменяла цветами (красный цветок давал красный цвет, жёлтый цветок – жёлтый и т.д.).
В то лето было солнечное затмение. Тётя Оля меня попросила окучить картошку. Вдруг потемнело. Одна тётка бежала по дороге и кричала, что наступил конец света. Всё вокруг замерло.
Каждый день в течение месяца ходила на работу от дома до перевозки через Волгу, потом до Селища.
Во время войны бабушка заболела воспалением лёгких, была ослаблена. Спасла её Орлова Анна Ефимовна, врач поликлиники при НКВД (подруга тёти Нюры). Она передала лекарство - сульфидин, которое тогда было не достать, и бабушка пошла на поправку. Орлова Анна Ефимовна являлась родственницей известного поэта Катенина - потомка Катенина, который был товарищем А.С.Пушкина.
В сорок третьем году, летом бабушка написала письмо Сталину, что она его ровесница, сильно больна, что её сын на фронте, воюет вторую войну, указала номер полевой почты. Я это письмо отнесла на почту и заказным отправила в Москву. В секретариате Сталина решили эту просьбу положительно. Не думаю, что его читал лично Сталин. Дядю Лёшу отпустили побывать домой. Он побыл у нас день-два и уехал в село Спас к семье.
Во время войны, когда я училась в 7-ом классе, в наш класс пришла девочка Рита Шарыгина. Я маме сказала про неё, а она мне говорит, что это моя двоюродная сестра по линии отца. Сестра отца, Нина Ивановна, была её мамой. Мы познакомились поближе и как бы подружились, но в 43-м году она, её мама и бабушка уехали в Челябинск. Рита подарила мне открыточку, на обороте написала: «Марина Д. от Маргариты Д.». Эта открытка у меня сохранилась. Но переписки между нами не было. Рита решила меня познакомить с бабушкой (матерью отца) и раз уговорила сходить к ней. Но бабка меня не приняла, ничего мне не сказала, когда Рита сказала ей, что я дочь ее сына Николая.
В 1943 году мой отец приехал за бабушкой (своей матерью), сестрой Ниной Ивановной и Ритой, чтобы из увезти в Челябинск. Туда эвакуировались предприятия из Киева и он руководил этой эвакуацией. Я его тогда видела в первый и последний раз. Он приходил к нам домой, с ним я ходила в тот день в цирк. Потом мы с мамой провожали его и Нину Ивановну на вокзал. И всё.
Мой отец участвовал в гражданскую войну на стороне Красной Армии. Ему пришлось однажды спасать полковое знамя. Его ранили тогда, перебило нерв, рука высохла, но он её не дал ампутировать и держал её в кармане. За спасение знамени он был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Умер он в 1950 году. Об это узнали через 10 лет случайно.
Тётя Рита привезла с собой в эвакуацию патефон. Мама принесла альбом с пластинками оперы «Евгений Онегин». Мы в удобное время слушали оперу, повторяя её несколько раз. Я в то время знала её наизусть.
В сорок четвертом году в отпуск приезжал дядя Аркадий, привёз с собой продукты. Я тогда училась в 8-ом классе. Дядя Аркадий дошёл до Венгрии с армией Ватутина. Горевали, когда Ватутин  был убит.
В 1945 году в январе родилась Аня Румянцева. Муза была рождена 20 июля 1933 года, Женя – 19 февраля 1938 года. Муза после школы закончила институт «Стали и сплавов» в Москве. Вышла замуж за одноклассника Мальцева Валерия, закончившего морское училище. Служил офицером на Северном флоте. После отставки они приехали в Электросталь. Женя учился неважно, учиться не любил. Бабушка подолгу жила у тёти Риты и пасла его, но он в любой момент мог убежать на улицу. Но школу закончил и поступил на завод. Потом всё-таки закончил техникум по сталеварению и тёте Рите однажды принёс свой диплом. Учился, уже будучи женатым.
Вообще Женя мягкий человек, с большим уважением относится к прошлому Когда приезжал к нам, то просил меня рассказать о прошлом времени. Муза и Женя родились в Костроме. Музу крестили дома. Приходил священник. Тогда церковные обряды, мягко говоря, не приветствовались.
Вся моя жизнь связана с тётей Ритой. Она меня любила и я её. Её муж, дядя Аркадий, тоже ко мне относился хорошо. Он бы инженер-сталевар. В 1941 году, не смотря на «бронь» и жену с двумя детьми, он ушёл добровольцем на фронт, был танкистом и служил в армии генерала Ватутина всю войну. Пришёл домой в 46-ом году и в 49-ом умер от рака поджелудочной железы. Хороший был человек. Он – сын машиниста паровоза, жили они на Рогожской, это около Курского вокзала. Я была в том доме. Вот – везде я с тётей Ритой. Моя бабушка подолгу жила у тёти Риты в Электростали
Дядя Геннадий – единственный сын тёти Мани и Николая Сидоровича Сумнительного. Он происходил из крестьянской среды, из деревни Гусь Владимирской области. Он был свидетелем на свадьбе тёти Сони и её мужа Снежневского Александра, сына губернского секретаря. разница в возрасте – 9 лет. Тёте Соне было 20 лет, Александру – 29. Он умер от чахотки через 11 месяцев после женитьбы.
Так вот, тётя Маня с мужем жили в Костроме в доме на углу Мшанской (Островского) и Пятницкой. На первом этаже двухэтажного кирпичного дома. Николай Сидорович не знаю, какую занимал должность, но на фото он заснят во френче. Хоронили его 20 июля 1933 года. Тётя Маня пережила его на 20 лет.
Дядя Геннадий закончил училище Чижова. Видимо, был активен в политической жизни. Фабрика имени Красина так названа по его предложению. Родился он в 1907 году. У нас сохранились его фото детские и поздние. Благодаря тому, что он был сыном крестьянина, его не коснулись репрессии и разного рода гонения. Он быстро шагал по служебной лестнице. Когда он умер, я узнала, что он занимал очень ответственные посты. Он был секретарём горкома парторганизации города Ярославля. Закончив Высшую партийную школу, был направлен 2-м секретарём обкома партии в Красноярск. На второй срок идти отказался, взял самоотвод, так как его сын Николай сидел в тюрьме. Он так и заявил, что не имеет морального права, если не сумел воспитать сына. А воспитывала Николая его мать тётя Люся (Лидия Дмитриевна). Она слепо любила сына, потакала его выходкам. И, когда он оступился раз и сел в тюрьму, то всячески пыталась вызволить его оттуда. Так и пошло-поехало, пока он не превратился в рецидивиста. Выйдя на короткий срок из тюрьмы, он вёл разгульный образ жизни, его опять сажали. Конечно, дядя Геннадий в какое-то время и виноват в том, что работа его отвлекала от семьи. Все проблемы начались гораздо раньше, когда Николай ещё в школе учился. Его прогулы и мелкие проделки тётя Люся скрывала от дяди Геннадия, а он полностью доверял ей. Дядя Геннаша по-доброму относился к бабушке, с мамой были в дружбе. Они приезжали к нам, мы – к ним. Последнее время дядя Геннаша был директором Ярославского Шинного завода. Жена его Лидия Дмитриевна (в девичестве Сахарова), почему-то тётя Люся, а не Лида, была тоже костромичкой. Она поженились будучи студентами, тётя Люся кончала какой-то другой техникум. Нрава боевого, короче, как я поняла, дядя Геннаша попался на удочку. Прожили они долгую жизнь совместную, тётя Люся в нём не ошиблась. Вела домашнее хозяйство, хорошо шила, создавала уют.
Еще про дядю Кому. Дядя Кома - один из двоюродных братьев мамы, они дружили с молодости и до кончины дяди Комы. По праздникам Октябрьской революции маму приглашали в гости и так мы с ней ходили к ним. Дядя Кома в войну был мобилизован в армию, но тыловую. Всю войну служил в Ярославле. Был зенитчиком, его зенитка была установлена на крыше дома, в котором жил дядя Геннаша. Охранял ж/д мост во время бомбёжки. Ярославль был и есть узловой станцией, оттуда можно попасть в любую точку страны. Поезда идут с интервалом 3-4 минуты. Мост был покрашен в защитную краску. Ни одна бомба не попала в него. Уже после войны дядя Кома узнал, что был совсем близко к двоюродному брату.
У дяди Комы с тётей Нюрой было двое детей: Кира и Коля, но Коля умер в десятилетнем возрасте (что-то с почками). С Кирой мы встречались, она была хорошей рассказчицей. Она училась в Москве в пед.институте на историка. Там она познакомилась со своим будущем мужем Ляпиным Михаилом Петровичем. Отец его был военным. В войну возглавлял штаб, а Михаил был при нём адъютантом. Однажды с проверкой нагрянул Жуков и спросил начальника штаба, что у них в борделе делается, на что получил ответ, что это не бордель, а штаб Красной Армии. По воле Жукова Пётр долгое время так и оставался полковником, пока у него в штабе, тоже с проверкой, не оказался генерал, раньше он учился у Петра, и очень удивился, что он – ученик и генерал, а его учитель – полковник?! Вот тогда отцу Михаила и дали генеральский чин. Вот таким злопамятным был Жуков.
В детстве у меня были игрушки из-за границы, по легенде их мне передавала Александра Михайловна Коллонтай, её дача была смежная с дачей дяди Коли в Лосинке. Помню мяч большой резиновый светло-коричневого цвета и на поверхности была нарисована большая бабочка. Когда мяч ударялся об пол, то звенело что-то внутри. Была собачка-щенок плюшевая светло-зелёная с большими ушками, с маленьким хвостиком и с глазками-пуговками. Как настоящие глазки. Была обезьянка красного цвета, покрытая красным плюшем. Помню, её звали Джон. Была коллекция бабочек разных видов. Брюшко сделано из пробки, крылышки – из плотной бумаги, с усиками, как настоящие. Была посудка маленькая глиняная, облитая глазурью.
А так игрушками меня не баловали. Единственное, что получила в подарок от мамы, - карусель. Если и были куклы, то их проивозили дядя Лёша и тётя Вера, когда приезжали к нам в отпуск. Каждый приезд тётя Вера мне дарила куклу с закрывающимися глазами. Куда всё делось?.. Наверно, дочерям тёти Оли, сестры мамы. Муж тёти Оли был лентяем, работать не очень хотел, из сынков рода купцов Свешниковых. Но тётя Оля его любила и всё терпела.
Из написанного кажется, что в детстве я жила и наслаждалась, ничего не делая, а разъезжала в Москву, по дачам. Помню, в десять лет я вымыла пол, да так, что по высыханию остались разводы. Полы были не крашенные. И мыть их потом стала с голиком и колотым кирпичом. Носила воду на коромысле с дальней колонки (угол Сенной и Шагова). А летом носила воду для полива огорода. Ходила с бабушкой в мясной ряд, там она меня учила различать говядину от свинины и баранины. Покупали граммов по 400, хранить было негде, да и денег много не было: велика ли была зарплата у мамы, а пенсии у бабушки не было. Она обшивала меня, маму и себя. Была хорошей портной, без выкройки с одним сантиметром могла скроить любое платье, даже пальто. Была у нас машинка «Зингер» ручная, которая могла выдержать и тонкий батист, и толстое сукно. «Зингер» сейчас в сарае на даче. Шила она и на заказ, но плату брала не большую. Вот так и жили втроём, весьма скудно.
Пускали на учебный год студенток из техникумов. Техникум им оплачивал проживание, мне помнится, по 3 рубля в месяц с человека. Квартировали у нас и другие. Жили они в маленькой комнате.
С тех далёких 30-х годов дружим с тётей Ниной Смирновой, вернее с её мамой. Бабушка звала её Аннушка, она носила молоко на продажу и нам заносила. А потом они пили чай из самовара и беседовали. Тётя Аня была красивая и очень деликатная, верующая. Нина меня младше на 10 лет, а детей у тёти Ани было четверо: два сына и две дочери. Старшая Мария, слава Богу ещё жива, она с 31-го года. Сыновей зовут Валентин и Василий. Валентин умер. Тётя Аня умерла, когда мы уже здесь жили (переехали с Сенного переулка в м\р Якиманиха)
На улицу за ворота я не ходила, а гуляла во дворе. Наш дом находился напротив базара, на котором продавалось сено и другие товары. Окружали нас люди, которые были не прочь поживиться, короче – воры базарные.
Я не помню, было ли у нас сливочное масло, но льняным маслом (оно называлось постное масло) мы пользовались, оно было горьковато и хотелось подсолнечного.
Стояли в очередях за хлебом и другими продуктами, нас переписывали, т.е. на ладонях писали номер в очереди и делали переклички, если не приходил на неё, то тебя из очереди исключали, занимай снова очередь.
Было время, когда хлеб развозили по домам: мы сдавали мешочки и заказывали какого хлеба надо и сколько не больше нормы. В 30-е годы работал торгсин (торговля с иностранцами). За вещицу из золота, серебра, можно было кое-что купить в этом магазине. Мама пользовалась этим.
В конце 40-го года у мамы отнялись ноги от нервного истощения. Она пролежала в 1-ой гор. больнице в корпусе (тогда единственном), который сейчас стоит без окон в стадии ремонта который год. Ей дали путёвку в санаторий в г. Старая Русса, на грязи. В июне 41-го она поехала туда, забросив меня к тёте Рите.
Известие о начале войны я встретила в Электростали, туда же вскоре приехала мама, их всех срочно эвакуировали. И мы поехали домой, выстояв огромную очередь за билетами. А в сентябре к нам приехала тётя Рита с детьми. Помню, часов в пять утра к дому подъехал грузовик, на нём приехала тётя Рита с вещами кое-какими. Дядя Аркадий уехал на фронт, хотя ему дали бронь. Он был инженером-металлургом.
Еду готовили на примусе, потом на керосинке, потом на керогазе. Все эти приборы работали на керосине, за которым приходилось ходить в керосиновые лавки. Одна была при магазине № 12 (угол Советской и Подлипаева), другая – около магазина № 9. Раньше магазины были под номерами или назывались именами бывших владельцев: Теньков, Ахмелкин – эти магазины были от нас близко, Днепров – угол Горной и Кооперации.
Совсем забыла о музыкальной школе. Там я проучилась года 3-4. Своего инструмента не было, а ходить учить музыкальные уроки по людям было накладно. В общем, школа оставила хорошие воспоминания. Учила меня Иорданская Лариса Фёдоровна, уже тогда она была в хорошем возрасте Один её глаз не видел и, когда я играла заданное, она чутко слышала фальшь, хотя казалось, что она дремлет. Была у неё сестра Мария Фёдоровна и брат Михаил, который был композитором.
Школа была центром культуры. Там проводились концерты, а нас учили ритмике, хоровому пению, были классы скрипки, фортепьяно, балета. Ставились музыкальные спектакли, например, мне помнится, на песню «Мы едем-едем-едем в далёкие края» и т.д. Исполняли миниатюры под пение хора об отдыхе на море и т.д.
Школа носила имя Ипполитова-Иванова. Находилась она на улице Ленина, д. 12 – одноэтажное деревянное здание. Теперь музыкальная школа находится в одном из Третьяковских домов. Помню некоторых учеников, они были старшеклассники: Изольда Горохова, Лёва Соков, Майя Петерс… Лёва Соков погиб на фронте. Жаль его и вообще, все были такие чистые, увлечённые. Теперь таких нет.
Рита (дочь т. Вали Перотиной) тоже училась в музыкальной школе, она закончила её полностью, т.к. у сестры тёти Вали был рояль, а она жила на одном этаже с квартирой тёти Вали.
До войны в стране было четырёхклассное обязательное обучение, а после четырёх классов – кто куда: семилетнее обучение, десятилетка. После 7 классов шли учиться в техникумы. Было много мальчишек, которых учёба не интересовала, и они вели свободный образ жизни. На нашем переулке я знала двух парней – Медок и Сова, они занимались воровством, базар-то был рядом, через дорогу. И, вообще, можно было часто слышать: «Лови вора, ограбили!» А ворьё – через дорогу и пропадало во дворах домов. Нас они не трогали. Как-то раз тётя Рита сидела у открытого окна, а напротив стояла телега. Хозяйка на что-то отвлеклась, а Сова подобрался к телеге и хотел стащить четверть с молоком (четверть – это бутыль в 3 литра). Тётя Рита закричала: «Тётка, тётка, смотри, что сзади делается!» Сова тёте Рите показал кулак. Он пропал вскоре, а Медок (от фамилии Мёдов) остепенился, женился и стал отцом семейства.
В угловом доме до войны был маленький магазинчик, торговали конфетами, а, может, и ещё чем. Я помню сахарные головы – это конусы, обёрнутые сине-голубой бумагой. Их кололи на несколько частей и так получался колотый сахар, который потом дома раскалывали на мелкие кусочки. Только много лет спустя появился сахар-рафинад – это кубики, упакованные в коробки. Этот сахар был слабый, быстро таял во рту, а вот колотый не сразу таял.
Мама рассказывала, была она у кого-то из родственников в гостях. Угощали чаем. Она уже больше не хотела пить, а ей снова наливали. Она уже взмолилась, что больше не хочет, а ей говорят: «Если не хочешь, то ты должна перевернуть чашку вверх дном и на него положить кусочек сахара».
Я отвлеклась. Так вот, этих мальчишек, брошенных на произвол судьбы, стали приводить в надлежащий вид. Были открыты ремесленные училища по разным специальностям. Старых рабочих, которые уже не могли воевать,  призвали организовывать обучение (они наставниками назывались). Создали хорошие условия: питание за счёт государства, общежития и 600 граммов хлеба (рабочий паёк). Мальчишки стали обучаться ремеслу слесарному, токарному. Было ФЗО (фабрично-трудовое обучение). Здесь учились девочки текстильным профессиям. Вот тётя Нина Набатова получила профессию прядильщицы. У нас ремесленники почётом не пользовались, а зря. Они ходили  в чёрных шинелях, в чёрных шапках с эмблемой того или иного училища.
Виной такого отношения были взрослые. Они пугали школьников: «Вот будешь плохо учиться или вести себя, мы отправим тебя в ремесленное училище». Тётя Нина Набатова нисколько хуже любой ученицы не была. Там она закалила характер (справедливый), получила все положительные черты человека, всегда приходила на помощь. И была бы хорошим учителем-воспитателем, будь ей дано педагогическое образование. Вот с ней мы подружились 50 лет назад и между нами не было никаких стычек. Где-то она поступала умнее меня, у неё было больше житейского опыта. Сама она была сиротой: отец погиб, мать умерла, когда ей было 4 года, и воспитывала её сестра, от которой доставалось за всё.
Так что из ФЗО и РУ выходили достойные люди. Вот в мужья ей достался непутёвый человек, пьяница. Но чтобы он тащил из дома что-нибудь, чтобы напиться, такого не было. Деньги доставал с трудом: то в лес сходит за грибами и ягодами, а потом их продаст, то веников наломает и в сауну сдаст. Толя её любил, но вот всё портил любовью к выпивке. Так и умер на улице, а потом утащил и Нину. Когда он был пьян, я его ненавидела, так ему и говорила. Трезвым человеком был как нормальный человек.
Дороги в прежней Костроме были мощёны булыжником. Работа была кропотливая: надо было камень к камню приложить, а потом утрамбовать (подушкой был песок). Утрамбовывали примитивным орудием. Это было большое полено, в сверху приколочена поперёк толстая рейка. Вот брались за концы и тюкали по камням, чтобы они плотнее друг к другу прикладывались. Работа тяжёлая была. А сверху потом посыпали гравием или другим материалом, чтобы щелей не было.
Зимой снег запорашивал дорогу (они не чистились), получалась наледь. Вот тут было раздолье мальчишкам. В то время мальчишки любили кататься на коньках. Машин по дорогам было мало. Мальчишки крюками из проволоки делали зацепки, одним крюком цеплялись за борт машины, а другой конец держали в руках и ехали за машиной. А то любили покататься на возу на санях: потихоньку садились сзади возчика и ехали, пока тот не заметит и его кнутом не огреет.
Участковые милиционеры следили за порядком на тротуарах, если замешкаешься, то постучат в железную прокладку между вторым и первым этажами и скажут: «Хозяюшка, пора тротуар песком посыпать». Мы посыпали золой из печи. Под нами жила семья портного верхней одежды. Люди вредные. Как-то я настирала много белья и повесила в огороде, подперев верёвку палкой, чтобы бельё до земли не доставало. Был месяц апрель, земля оголилась. Иду проверять, может, что и высохло, а навстречу идёт глава семьи. Смотрю, а он ножницами срезал верёвку и всё бельё, с таким трудом выстиранное, валяется на земле. Надо бы его заставить стирать, полоскать, так ведь не пойман – не вор. Пришлось всё заново стирать. А то возьмёт палку и начнёт дразнить собак дяди Бори этой палкой, просовывая её сквозь щели в заборе. Тогда Лилька (дяди Лёшина дочь) хорошо его отругала: «Взрослый человек, а таким пакостным делом занимаетесь». Ульяновы была их фамилия. У них было 4 сына: Борис пропал, Николай воевал, пришел капитаном, учился в текстильном институте, Александр был врачом и Валентин. Была девочка Галя, но она рано умерла. Сыновья, женившись, или уезжали подальше от матери, или расходились из-за невозможного характера свекрови.
Предвоенные зимы были суровы, особенно зима 1939 года в финскую кампанию. Морозы доходили до 40 градусов. Птицы на лету мёрзли и гибли.
Мы учились в начальной школе № 26, но там лопнули трубы и нас гоняли то в одну школу, то в другую, то в третью. Бабушка сшила мне рукавицы из овчины (где-то раскопала), а в классах сидели в пальто, чернила замерзали, приходилось отогревать в ладонях. Дома тоже было холодно и тоже ходили в чём-нибудь тёплом, в пальтушках. Квартиру прогревали печкой-буржуйкой, маме кто-то на работе сделал из железа. Особенно вставать утром было плохо: очень холодно. Если был уж очень сильный мороз, то нас оставляли дома. По радиорупору на здании весовой (на рынке) объявляли, что учащиеся начальной школы в школу не идут. Раньше, до революции, на пожарной каланче вывешивали черный шар. Ходили в валенках и всё равно ногам было холодно.
Было время, когда валенки изнашивались (утончалась подошва). Бабушка способ придумала, как утолщать подошву. Она брала голенище очень старого сапога, выкраивала подошву и её к сапогу приклеивала (как додумалась или кто-то надоумил) следующим образом: брала металлическую трубочку диаметром 1,5 см, в отверстие просовывала капроновый чулок, кусочек высунувшегося чулка поджигала и начинала капать «смола», вот этой смолой проводила сначала вдоль подошвы, а потом по периметру и быстренько прижимала её к стельке. Подшивать по всем правилам было некому.
Бабушка шила себе бурки. Дрова берегли, а в войну и вообще ходили за сучками в лес и сжигали, что можно было сжечь без ущербы для дома. На чердаке бабушка разрешала отпиливать бревки от балок, сжигали ненужную мебель…
В классе учились дочь редактора «Северной правды» Казакова Клара, сын видного прораба Никитин Вова, Олег Гер – сын преподавателя Текстильного института. Все они жили скромно, ничем не выделялись среди нас, остальных. И одевались все одинаково, т.е. без форм, но в домашние платья. В пятом классе бабушка сшила из плотной синей ткани халатик с кушачком, вот я его и одевала поверх платья. И сейчас подумала: почему бы не ввести вместо форм халатики, носить их поверх любого платья. Можно было бы сшить для каждого класса халаты разных цветов. А то, чтобы подготовить ребёнка к школе, надо такие деньги потратить!
Когда пришло время принимать нас в октябрята, родители делали звездочки из картона и обтягивали их красным материалом. Получались они довольно-таки внушительного размера, раза в полтора больше, чем появившееся после из металла с юным Лениным в центре, но это было много времени спустя. В 10-ом классе я ходила в платье из сатина серого цвета, но фартук был сшит, наверное, из старой маминой юбки синего цвета. Все в коричневых платьях и чёрных фартуках, а я вот была серой вороной среди них. Как же было тяжело воспитывать, учить, кормить меня. Вот я только сейчас это всё вспоминаю и благодарю их, а ведь всё считала, что так и надо было. И чем я их отблагодарила?
Я вспомнила ещё кое-что из довоенного детства. На нашем переулке, ближе к улице Вольной, в доме № 30 жила семья. Дом был деревянный, двухэтажный с крыльцом, выходящим на улицу с двумя входными дверями: одна дверь открывалась и лестница поднималась на второй этаж, другая дверь – в нижний этаж. По-моему, по фасаду он имел 4 окна.
Вот в этом доме жили интересные люди. Она – Екатерина Фёдоровна, он – Иван (отчества не запомнила), фамилия Пауль. Мама говорила, что Екатерина Федоровна была внебрачной дочерью прибалтийского барона, а Иван – простолюдин, но, видимо, имел образование по части архитектуры, потому что он работал в архитектуре по восстановлению памятников старины. Его заслуга состояла в том, что на каждом доме, который имел историческую ценность, были прикованы таблички, на которых было написано: «Это здание постройки такого-то века и является памятником архитектуры». Этим были сохранены многие строения от сноса.
Я этого человека знала мало, он вел себя очень тихо, был как бы не заметным.
Я хочу рассказать о его жене. Екатерина Фёдоровна была оптимисткой, даже патриоткой того времени. У них была дочь, она дружила с тётей Ритой. Так, видимо, бабушка и мама познакомились с Екатериной Федоровной. Дочь с ними не жила. Стол и буфет, которые были у нас, когда-то принадлежали этой семье и достались нам за какую-то цену.
Так вот: эта семья жила на втором этаже того дома, занимала одну комнату с одним окном. Комната была узкая, длинная (я в ней раз была), вместо обоев стены были оклеены газетами, был беспорядок, но зато много книг. Екатерина Федоровна дала мне почитать книгу а Жанне Д*Арк. Чем вообще занималась Екатерина Федоровна - я не знаю. Она приходила к нам, о чём-то разговаривали, а когда бабушка уезжала к тёте Рите, а я училась в первом классе, то она меня встречала в нашем доме и занималась мной до прихода мамы с работы.
В 36-м году были первые выборы в Верховный Совет, нам рассылали красочные открытки с приглашением на выборы. От города избирался депутатом болгарин Георгий Димитров. Тогда это была эйфория: народ собрался в сквере, где теперь фонтан, и приветствовал Димитрова. Он выходил на балкон, речей не говорил, просто выходил и народ его приветствовал. Это был декабрь месяц. Вот Екатерина Федоровна и меня водила на эту встречу. После он выступал в театре.
А Екатерина Федоровна, помню, была инициатором, чтобы я написала письмо Димитрову. Мы это письмо сочиняли, послали, потом этот факт был как-то узнан в школе и письмо было напечатано в школьной газете.
Когда она умерла, нам сообщили. Мама её забрала (был декабрь месяц) и через Волгу на лошади перевезла. И мы её похоронили в нашей ограде, в одной могиле с бабушкой.
Когда арестовали дядю Колю (брата моей бабушки), мама очень боялась, что эти репрессии коснутся и нас. Она всегда с замиранием сердца слушала, куда едет «чёрный воронок», не остановится ли у нашего дома. Но всё обошлось. Тогда ведь не щадили родственников: в школе № 26 учился Новиков, арестовали его отца, мать. Они так и не вернулись. У тёти Валиной сестры арестовали её мужа, дядю Костю Плотникова, а он всего-навсего был учителем рисования и черчения в школе № 26. Посмел заступиться за своего товарища, изобразившего своих детей такими, какими были, слишком худыми.
Вообще в каждом рабочем коллективе был сотрудник секретный. И доносил куда надо о том или другом товарище, были такие подлецы. Маму тоже вербовали, но ей удалось отвертеться, сказав, что она выходит замуж и уезжает из Костромы. Те года были страшными… Народ был запуган и наше поколение поэтому ничего не знает о своих родственниках той поры. Что дед был купцом 1-ой гильдии, я узнала много позже от Киры, она мне и дом показала на улице Русина (Совесткая) под номером 15.(Мама ошиблась: купцом 1-ой гильдии был ее прадед, а дед служил у него приказчиком. Так было принято в купеческих семьях, пока сыновья не заводили собственное дело)
Раньше Кострома была не большая, кончалась тюрьмой, дальше был пригород и военный городок. Там, где теперь площадь Конституции, слева было городское кладбище, называлось Лазаревское, теперь его и в помине нет. Остались с той поры два дома и часовня из красного кирпича. Если смотреть вверх по течению Волги, то город кончался рекой Кострома, Ипатьевский монастырь был как бы за городом и переплывали к нему на маленьком  пароходике, пока не построили автопешеходный мост по настоянию известной Парасковьи Малининой, председателя колхоза. Но это было при Хрущёве.
В 40-м году летом к нам приехала тётя Рита с Музой и Женей и сняла в Кузьминках дачу Бахиревых (крайний дом справа, если идти в Лунёво). Она и меня с собой взяла. Дальше было поле, засеянное льном. В то время эта деревня принадлежала колхозу, все жители работали в колхозе. Дело было в августе, стали теребить лён и мне захотелось поработать. Мне разрешили и я со всеми вместе работала. Научили теребить, вязать снопы и ставить их в бабки (шалашиком). Мне выделили полосу и я теребила. Мне даже колхозную книжку выдали и палочки-трудодни начисляли. Работала до обеда, а потом с тётей Ритой, Женей и Музой ходили на Волгу. Работа в колхозе для меня кончилась, когда лён вытеребли. Я хочу рассказать о Волге.
Я говорила, что она была узкая и фарватер расчищало какое-то плавающее средство, так называемая драга. С её помощью чистили дно. По Волге ходили небольшие пароходы, маленькие катера тащили за собой баржи, плоты. Течение реки было быстрым. А когда соорудили Рыбинское водохранилище, да соорудили шлюзы и образовали Горьковское водохранилище, Волга стала широкой, более судоходной, но течение стало медленным, вода «зацвела», стала не пригодна к питью (раньше можно было пить не кипячёную воду). Климат изменился, стало холоднее. Если раньше огурцы росли без закрытия плёнкой, то теперь это ушло в прошлое. И суда появились другие: стали ходить большегрузные баржи, сначала при помощи толкачей, потом самоходки. Пароходы 3-х палубные, 4-х палубные стали сновать туда-сюда «Москвичи», «Ракеты», «Кометы». Из Астрахани на баржах везли арбузы, помидоры. Жизнь на Волге закипела – это пока был СССР, всё изменилось, когда появились частные предприниматели. Теперь жизнь на Волге замерла. Раньше считалось, что перевозки по реке самые дешёвые. Теперь «Москвичи» доходят только до Гоманихи.
Если раньше по улицам Костромы чаще можно было увидеть лошадь с возом сена на телеге, то теперь легковые машины заполонили все улицы. В Костроме не было светофоров и народ ходил, как хотел.
Не смотря на репрессии, народ жил боязнью сказать лишнее слово, но работали танцплощадки, в центральном парке имени Ленина (кстати, сейчас там началось восстановление кремля) были аттракционы, помню, была парашютная вышка, комната, смеха, кафе-мороженое, летний театр, играл духовой оркестр. Улицы были вымощены булыжником. Асфальт появился после войны, его варили.
Проще сказать, Кострома была тихим провинциальным городом под Ивановым, потом, с 1944 года, Кострома – областной центр.
Про жизнь на даче. Раньше каждое сельское поселение имело свои границы, обозначенное забором из жердей в два ряда. И имелось два выхода из деревни в виде символических ворот. Вот и выражение «Выйти за околицу» означает – выйти за это ограждение. По ночам по деревне ходил сторож  колотушкой извещал, что он сторожит деревню. Это я сама помню, когда жила в Кузьминках. И было так спокойно, хотя и была маленькая, но помню это чувство покоя.
А рано поутру выгоняли скот на пастьбу. Открывали ворота и пастух гнал стадо за околицу, хлопая кнутом. На весеннем сходе сговаривались о цене найма пастуха. Был установлен черед, у какой хозяйки питается пастух. Хозяйки, конечно, старались друг перед другом не упасть в грязь лицом: готовилось особое кушанье. Пастух был почётным человеком. День у одной хозяйки питается, на другой день – у другой.
В полдень хозяйки ходили на дойку коров. Говорилось: «Пошла на полдень». Все ходили нарядные, подойники (вёдра) покрыты чистой тряпочкой и обязательно брали маслице, чтобы обработать вымя, а так как коровы в полдень слонялись на берегу Волги, то вымя мылось. Так было в Кузьминках. А часа в три дня коров гнали домой отдохнуть от мух и слепней. Часов в пять – опять на выгон.
Дядя Кома летом жил у Журиных, хозяин дядя Федя просил дядю Кому: «Василий Васильевич, если не подоспею к выгону, то Дымку выгони». Но не тут-то было! Дядя Кома: «Дымка, Дымка, выходи, пошла, пошла, иди!» - а Дымка и ухом не ведёт. Подоспел дядя Федя и только стоило ему нецензурно обругать Дымку, как та быстро затрусила из хлева. Был так смешно!
Жизнь в деревне кипела ключом, она принадлежала какому-то колхозу. Все были на работе. Была «битва» за каждый клок травы. Женщины ходили по дворам и смотрели, сколько у кого накошено травы. Лугов было мало и каждый косил где только мог. А потом всё пошло вразнос: травы не надо стало, она вырастала с ребёнка. Так у меня однажды в траве потерялась маленькая Настя: я-то её вижу, а она меня не видит. Испугалась: «Бабушка, ты где?» - а я рядышком. Это я говорю о том, что скотины не стало, сена не надо.
Рядом стал расти город Волгореченск и всё трудовое население подалось туда. Колхоз распался. Дома стали продавать дачникам. Или в некоторых доживали свой век старушки. Это я пишу о Кузьминках. И добраться до них было легко – пароходом. Как хорошо было в Кузьминках! Мама снимала дачу в Кузьминках, когда я была маленькая и поэтому я ничего не запомнила. Мы стали снимать дачу в Кузьминках, когда уже у меня немного подросли младшие дети – Андрей и Оля. Восемь лет мы жили у Елены Ивановны. Добрым словом хочется вспомнить эту женщину. Жили почти одной семьёй: жалко что ли было тарелку супа да второго блюда? Ну и она нас угощала мёдом. Маме, конечно, приходилось не легко: первую половину дня она готовила обед, сидя на крыльце. Когда я была в отпуске, то было полегче, а то ведь и одна всё делала. У детей радости было, когда родители вечером в пятницу приезжали с провиантом. Собирались у пристани и ждали пароход, который был виден подходящим к Гоманихе, а потом радостные шли домой. Привозили: помидоры (4 руб./кг), яйца (1,3 руб./десяток), виноград и другие вкусности. Парадокс: яйца – в деревню! По жарким дням обитали на берегу Волги, в холодные – в лесу. Боря – мастак собирать ягоды, грибы, поэтому домой привозили банки с земляничным вареньем, солёные грибы. У нас была моторная лодка. Детей катали на лодке, переезжали на другой берег, напротив Лунёва был кордон лесника, где жила семья с двумя детьми, а на даче у них жила моя одноклассница Кира Корепанова тоже с дочерью и сыном. Боря ловил рыбу, иной раз и крупная попадалась, коптили её на берегу Волги. Однажды Боря принёс 250 штук белых грибов. В общем, жить в деревне было одно удовольствие. Когда Аня имела машину, она туда ездила. Уже тёти Лены не было, дочери её Али тоже не было, летом там жила младшая дочь Али (внучка тёти Лены). Аня была поражена неприятными изменениями и мне рекомендовала не ездить, чтобы не разочароваться.
Борю местные из зависти прозвали «Нырок» из-за того, что много собирал ягод, грибов, чему они, местные жители, завидовали.
Один случай расскажу. У бабки Груши (дом следующий за Журиными) после дня Троицы от самодеятельного вина оставались ягоды и она их выбросила на землю. А у груши были гуси, они эти ягоды склевали и разом «померли» все. Груша, чего добру пропадать, гусей общипала до самого тела и далеко не убрала. А они, гуси, через некоторое время стали просыпаться от опьянения. В деревне переполох: гуси голые ходят. Наверное, всё-таки пух пророс, перья тоже.
Опять про летние впечатления: Кузьминки. 10 лет прожили в этой деревне, из них 8 лет у Елены Николаевны Князевой-Беляевой. Дом был вторым от входа в деревню. Обыкновенный трёхоконный дом с подпольем, с удобствами на улице. Но главное дело - в хозяйке. Она была строгой, но справедливой. Имела одну дочь Алю, она была замужем за Румянцевым Михаилом Сергеевичем из Сухоногова. Жили в Костроме, но на выходные приезжали в Сухоногово и каждый раз забегали к матери, привозили какой-нибудь гостинчик. У Али было две дочери: Нина и Ира. Нина жила на Украине, а Ира работала в городе в органах милиции. Ира реже приезжала к матери. Имелся при доме участок под гумно, картофельное поле. Держала корову Малинку и пять овец, которых сама стригла, куриц. Когда Елена Ивановна уезжала к сестре в Стрельниково, то хозяйство оставляла на нас. Доить корову просила соседку, а сенокос был наш. Косила траву Елена Ивановна, а сушили её мы, и нам очень нравилось ворошить сено, сгребать в копны, а сено такое ароматное было! Иногда ходили в Сухоногово по лесной дорожке, километра три. Ходили за хлебом и другими продуктами. Буханки хлеба были в два раза больше городских и другого вкуса, долго не черствели. Сельские магазины были особенные. Во-первых, деревянные, широкие, длинные. Чего там только не было! Самых ходовой товар был хлеб и продукты. Тут же продавались и книги, парфюмерия, гастрономические товары. Продавались ткани, одежда, канцелярские товары, скобяные товары, посуда, игрушки и т.д. Как теперь говорят: «Всё в одном флаконе». Иногда ходили в деревню Асташево. Магазин там был гораздо меньших размеров, в основном продавали продукты. По дороге в Асташево проходили мимо величественной ели. Настолько была высока и стройна, что я каждый раз желала, чтобы её не заметили и не срубили на городскую ёлку под новый год. В первый раз увидела и узнала что в наших местах может расти и плодоносить слива. Вот за керосином приходилось ездить на моторной лодке в Чернопенье.
В деревне Асташево был заливчик от Волги, довольно-таки широкий. Впоследствии  дядя Лёша с семьёй перебрались в Асташево. В этом заливе он ловил рыбу. Лещей сушил на воблу.
Про лето. Всё лето связано или с деревней, или с работой на полях, когда шла война. Раз, после войны, в июле месяце, получаем телеграмму, что на теплоходе «Ленин» через Кострому проездом будет Муза. Мы, конечно, были рады встрече, а в день приезда, 20 июля, был её день рождения. Что делать? Купили вазочку под фрукты, наполнили её отменной клубникой и пошли на пристань. Она ехала вдвоём с женщиной. Ну мы  встретились с ней, отдали подарок. А всё «население» парохода поехало в Ипатьевский монастырь, а Муза пошла к нам домой часа на 2-3. Мы были рады её встретить. Вообще, к электростальским родственникам у меня самые хорошие отношения. Муза и с мамой, и с бабушкой повидалась. Попили чайку с чем Бог послал (визит был неожиданный) и пошли её провожать в путь-дорогу. Не опоздали. Меня поразила стерильная чистота на пароходе и мне тоже захотелось когда-нибудь проехаться по Волге.
Мечта сбылась, но намного позже, когда уже были трое внуков. 7 октября в каюте на двоих с Олей мы прокатились от Костромы до Астрахани. Погода, конечно, была уже осенняя, но на юге ещё стояло позднее лето. У Городца впервые увидела шлюзы. Проснулась рано, смотрю, перед окнами бетонная стена, а потом постепенно высота её уменьшается и, наконец, наш пароход «Дмитрий Пожарский» на уровне берега. Вот первое впечатление. А г. Городец находится на холмах и весь из деревянных домов. В Городце умер князь Невский, когда ехал от татарского хана.
Первая остановка – г. Горький (тогда). Видели, как Кама вливается в Волгу. (Или Волга в Каму) Через Каму построен мост. Мы с Олей решили в каждом городе что-нибудь покупать для внуков. Помню, на другой стороне Камы игрушечный магазин «Терем». Там Насте купили куклу, а внукам – не помню что. Летала паутина, больше нигде такой паутины не видела. Решили доехать на трамвае до ж/д вокзала. Подаём 10 копеек, а нам говорят, что проезд стоит по 6 копеек, ну, мы объяснили, в чём дело. К дому Горького не ходили, обошли магазины, купили кое-что из еды впрок в Кострому.
А следующая была Казань. Там встретились с Кирой, Надей, Михаилом, его я не видела долгие годы. Они нам торт принесли, а мы для их внуков привезли игрушки. Дальше – Куйбышев… В общем, добрались до какого-то острова, там плановая остановка и все запасаются арбузами. Наконец, доплыли до Астрахани. Там чудесный храм, отделан каменным кружевом и ещё кинотеатр с летним (зимним) садом. Между сеток до потолка посажены деревья, в них порхают птички и поют. Такое мы видели только раз.
Были в Ульяновске, нас водили в музей Ленина, но не в дом, где жила семья Ульяновых, а где собраны разные подарки для Сталина. Выстроен огромный дом пропаганды. Не впечатлило. Были в Самаре, Волгограде. Ходили на мемориал. Видели разрушенную мельницу и дом Павлова. Он восстановлен, но на боковой стороне весь изрешечен снарядами, пулями. Что меня поразило: немцы чуть-чуть не перебрались на другой берег Волги, оставалась  узкая полосочка шириной в квартал. Видела и универмаг, откуда вылезали Паулюс, солдаты, офицеры. Так всё было зыбко тогда, в войну.
Города Волгоград тянется вдоль Волги, не знаю, на какую ширину. Видели могилу сына Долорес Ибарури, он похоронен в сквере. От Мамаева кургана я ожидала большего. В тот год открылась панорама Сталинградской битвы, но туда допускали только ветеранов войны. Нас не пустили. А потом поплыли обратно с заходом в город, где родился Гончаров - автор трёх романов на букву «О»: «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история». Были в Саранске. Казань проезжали ночью. Были опять в Горьком, Плёс и Кострома.
В целом путешествие понравилось: когда бы ещё могло представиться такое? Наш теплоход считался самым весёлым из всех. Затейник при отходе парохода от пристани собирал народ на нижней палубе и все пели: «На недельку, до второго, я уеду в Комарово».
Каждое утро на пароходе начиналось с крика петуха, затем рассказывали о том, мимо какого городка мы плывём, чем он славен. Видели знаменитый Волжский утёс – «Есть на Волге утёс, диким мохом порос» и т.д. Я, как могла, записывала дневник. В каждом городе покупали открытки, чтобы потом составить альбом, но благие намерения так и остались таковыми, но альбом, записи и открытки есть. Проводили экскурсии по знаменитым местам, были в музеях. Поездка в целом понравилась: свежий воздух, новые впечатления, правда, погода подвела, на палубе не погуляешь.
О тёте Нюре хочется вспомнить (жене дяди Комы). Красотой не обладала, но это была женщина необыкновенной притягательной силы. И одевалась он весьма скромно, и жили они в коммунальной квартире со множеством жильцов. В комнате у них было всё: и кухня, и столовая, и кабинет дяди Комы (часть стола). Роскоши никакой, но бывать у них было одно удовольствие.
Тётя Нюра обладала даром воспитателя. Все её внуки (Боря, Коля, Надя) учились первые 4 класса в Костроме. Тётя Нюра давала первое нравственное воспитание, знания, ненавязчиво вкладывала в них первые жизненные, личностные качества. Недаром, когда они перебирались дальше к родителям в Куйбышев, они и там хорошо учились и все закончили школу с медалями. У Бори была серебряная медаль, у Коли – золотая, у Нади тоже серебряная. Все они окончили ВУЗы и добились успехи в работе. Коля – химик, профессор, кандидат химических наук, Надя преподавала в танковом училище сопромат, доцент кафедры. И до сих пор работала бы, но сломала позвоночник и год лежала. Должность её заняли. Теперь она на пенсии. Боря умер в 24 года, задохнулся в эпилептическом припадке, уткнувшись носом в подушку. Рядом никого не было, чтобы перевернуть его на бок. В общем, всё самое хорошее было заложено в детстве.
Тётя Нюра очень любила летнее время жить в деревне вместе с внучатами, кто-нибудь да был с ней. Больше помню Борю, Надю и Колю – меньше. Жила в деревнях, расположенных у Волги (Байдарка, Чернопенье, Кузьминки). У тёти Нюры и дяди Комы были две примечательности: комод столетней давности (он у нас до 100 лет дожил) и зеркало из венецианского стекла. А история такая: в 1913 году, когда наш город посещал царь, некоторые владельцы гостиниц думали, что остановится у них. Угол проспекта Мира и площади Революции, напротив «Сковородки», а точнее 16-й дом по нечётной стороне тогдашней Павловской был занят под гостиницу «Белый медведь». Хозяин надеялся, что Николай II остановится у него, и по этому случаю закупил несколько венецианских зеркал. А царь предпочёл переночевать в Ипатьевской слободе. И пришлось потом эти зеркала продавать. Вот одно из них и купил отец дяди Комы. Так оно у них и стояло в углу, а когда тётя Нюра перебралась жить в Казань, они его перевезли туда и теперь оно у Нади, а комод они нам отдали. Это целый шкаф-гардероб. В него столько всего убирается! Жаль, если он потом попадёт в чужие руки, ведь это семейная реликвия Петровского рода. И вещь нужная.
Дядя Кома и тётя Нюра жили гражданским браком и только незадолго до смерти дяди Комы они узаконили свои отношения, чтобы не было никаких проблем с назначением пенсии по случаю утраты кормильца. Жила у них собачонка Крошка. Дядя Кома выловил её из Волги. Видимо, упала с борта баржи. А потом появился у Крошки Кутька – разбойник: забрался на другой двор и начал гонять кур. Хозяева устроили скандал. И однажды весной, когда я мыла лестницу, смотрю, открывается калитка и появляются дядя Кома в шляпе и Кутька на поводке. Так у нас появился Кутька. Жил он у нас долго, пока не умер в марте 1972 г. Жил он на улице, в будке, и бегал по двору на поводке, который был зацеплен к проволоке, идущей вдоль двора.
Про тетю Валю. Валентина Сергеевна Перотина (Барвинская). Её отец занимал должность казначея Дворянского собрания (статский советник). Звали его Сергей Александрович Барвинский. В его семье было три дочери (Валентина, Лидия, Любовь) и два сына (Дмитрий и Александр). Все дети были замужними и женатыми. Тётя Валя была замужем за Перотиным Степаном Александровичем, он был главным инженером на заводе «Рабочий металлист». Тётя Валя была домохозяйкой, создавала порядок и уют. Детей не было по банальной причине. Жили они на улице Галичской: в глубине двора был двухэтажный дом, занимали они нижний этаж, разделенный на две части (по 2 комнаты в каждой), с кухней между комнатами. В другой части жила сестра тёти Вали – Лидия Сергеевна, жена школьного учителя по рисованию и черчению. Он был очень хорошим художником, хорошо писал пейзажи, цветы. Стены были увешаны картинами. У них была дочь Лилечка, очень красивая девушка. Когда мы с Ритой учились в 1-ом классе, Лиля училась в 10-ом. После школы она поступила в мед.институт в г. Иванове, по окончании которого была направлена на фронт в санитарный поезд, который был разбомблен и она погибла. Отец её, дядя Костя, был арестован в 1937 году, да так и погиб. Обе сестры жили дружно одной семьёй.
С сестрой Любовью отношений не поддерживали, хотя и жили недалеко друг от друга. Тётя Люба была замужем за Сперанским, у них было две дочери. Я про них мало что знаю.
Брат Александр был гинекологом в Иванове. Вот тут начинается история Риты. Рита была дочерью фельдшера-акушера при Александре. Случилось так, что фельдшер-акушер и его жена умирают и оставляют Риту сиротой. Александр её удочеряет: даёт свою фамилию, отчество, тётя Валя помогает воспитывать маленькую девочку, а потом Александр женится, появляется сын Олег и Рита становится как бы лишней в той семье. Тётя Валя берёт над ней опекунство и Рита переезжает в Кострому. Вот и начинается наше знакомство и дружба. Рите в смысле материальном живётся хорошо, но в моральном, я бы сказала, - очень трудно, ей нельзя было ослушаться, возразить. Воспитание она, кончено, получила хорошее, но всё время была под жестким контролем.
Маме тоже хотелось, чтобы я беспрекословно подчинялась ей, а если что не так, то сразу: «Вот отправлю к отцу в Киев!». И я, дурочка, верила. В общем, выросла бесхребетная. Как только сумела в школе столько проработать? Не научилась отвечать на хамство, всегда теряюсь, как ответить. Хочу сделать добро, но оно часто обращается во зло, любая инициатива карается. В общем, никто не знает, какая я на самом деле. Хочу сделать лучше – получается «как всегда».
Дядя Стёпа скоропостижно умер в 1946 году. После школы Рита уехала в Иваново учиться на стоматолога, получила назначение в Красноярск, там вышла замуж за Капитонова Анатолия Яковлевича, семья была неблагополучная в том смысле, что у Риты украли кольцо с бриллиантом и золотой кулон. Рита мужу ничего не сказала, видимо, побоялась скандала.
Когда родился Лёва, они осели в Костроме. Толя воевал, был капитаном, имел техническое образование, преподавал в училище имени Чижова, в технологическом техникуме. С виду всё было благополучно, но что кипело внутри, одному Богу известно. Да, Рите было тяжело. Сейчас Рита очень больна, но, на счастье, её окружает хорошая, любящая семья. Я ей не завидую, она это заслужила.
В общем, Рита жила в интерьере дворянского быта. До сих пор сервируют стол, едят серебряными ложками, умеют пользоваться ножом и вилкой.
Ну а наш быт был на порядок ниже. Пользовались алюминиевыми ложками, вилки железные, покрытые никелем и т.д. На окнах занавески были из марли, подшитые понизу узким кружевом. Ну да ладно!
Жили – людей не смешили. Первые ложки из нержавейки привезла тётя Рита. Это были пробные экземпляры. Затем и в торговле появились, уже после войны. До сих пор две ложки у нас, как реликвия.
Про тётю Нину Клюге.
Она, мама и тётя Валя дружили с гимназии и почти до конца дней своих. Фамилия у тёти Нины была Штейнерт. Её отец закончил Реальное училище в Костроме. Знаю, что он был профессором, жил в Петербурге. Занимался изучением флоры полярных районов России. У них было двое детей: Антон Германович и Нина Германовна. Тётя Нина была замужем за Николаем Клюге и было у них два сына: Герман (я видела его один раз) и Юрий. Юрий нашего возраста, окончил Тимирязевскую академию, агрономический факультет, работал в п. Караваево. Был женат, родился сын Андрей. Но по мужской линии было заболевание: муж тёти Нины и сын покончили жизнь самоубийством.. как сложилась судьба Андрея – он закончил Химическое училище в Костроме – не знаю. Тётя Нина безумно любила своих сыновей. Жили они в своём доме на улице Шагова. Дом был с подвальным помещением, там жил брат тёти Нины – Антон (известный в Костроме филателист, где теперь его богатейшая коллекция марок – не знаю).
В молодости, во время Первой мировой войны, тётя Нина из патриотических побуждений хотела поступить в «ударный» женский батальон, но в воинский начальник дал ей поворот от ворот: хоть и прибавила она себе года.
Во время Отечественной войны часть своего дома она сдавала какой-то конторе, за аренду получала деньги  была сторожем, истопником и дворником. Выживал кто как мог. А по профессии, я не знаю, кем она была. Часто приходила к нам и были долгие разговоры. Она у нас была чаще, чем тётя Валя.
Учила меня шить лоскутные одеяла. И я одно сшила, но до ума не довела – не посадила на подкладку.
В тёте Нине, наверное, текла немецкая кровь. У неё всё было в порядке: содержание дома, двора. Меня удивил чердак. У нас кроме стропил, балок и земли на чердаке ничего не было, ну разве ненужные вещи. У тёти Нины чердак – это особое помещение, отделанное строганым тёсом, там можно было жить в летнее время. Во дворе росло несколько деревьев, огородом она не занималась. У тёти Нины были богатые волосы.
О Ратмановых.
Дом, где мы жили, принадлежал когда-то Ратмановым (у Ратмановых было два дома - № 22 и 24). Наш дом стал под № 22, их – под № 24. В доме № 20 часто менялись хозяева. Но в нём на 1-ом этаже жил Чистяков, который некоторое время был ректором Технолога. Домом № 24 владел Ратманов Борис Васильевич. Он занимал нижний этаж, а верхний этаж занимали квартиросъемщики, жившие по многу лет. Борис Васильевич не работал, занимался разведением свиней, выращивал овощи и реализовывал их на рынке. Человек он был неординарный. Женат, но детей не было. Было двое сыновей, но во младенчестве они умирали. Видела его мать, он её выводил на крыльцо подышать свежим воздухом, бабка была толстая, рыхлая, неприветливая. Зимой Борис Васильевич Возил её на санках мыться в баню. С женой Анной Алексеевной жили плохо. Жила с ними ещё и сестра Анны Алексеевны - Лидия Алексеевна. Обе она занимались огородом. У Бориса Васильевича было два брата. Один, Василий Васильевич, белый офицер, так и пропал где-то, а второй, Сергей Васильевич, был капитаном круизного теплохода, курсирующего по Волге. И, когда теплоход прибывал в Кострому, дядя Боря своего брата встречал с букетом цветов, но всегда был одет в заскорузлую одёжку, чем шокировал брата.
Летом ходил в куртке, с внутренней стороны были пришиты огромные карманы, в которые убирались по две буханки хлеба. Последнее время он зарабатывал тем, что с хряком ходил по клиентам. Хряк, как собачонка, шёл рядом с ним, интересное было зрелище.
Он уважал бабушку, маму и часто приходил жаловаться на жену, а немного погодя Анна Алексеевна жаловалась на него.
Борис Васильевич знал, что мама боялась грозы. И однажды ночью разразилась такая гроза, что он всю ночь простоял на крыльце своего дома и стерёг наш дом.
Когда у него появилась возможность провести водопровод с рынка к себе в огород, Борис Васильевич подвёл и к нашему забору в огороде трубу и разрешил в течение всего лета пользоваться водой. Мы и огород поливали, и на колонку не ходили, т.к. вода была питьевая, и полоскали белье.
А уж собак и кошек у них была тьма-тьмущая. На похороны дяди Бори приехала из Москвы сестра Анны Алексеевны. Я пришла проститься с Борисом Васильевичем. Анна Алексеевна болела воспалением лёгких, лежала с температурой. Картина открылась незабываемая: Анна Алексеевна лежит, на ней лежат кошки, по столу лазают кошки в поисках пищи. Сестра Анны Алексеевны сказала, что хотела бы остаться на несколько дней поухаживать за сестрой, но не может видеть этот кошмар и уедет в день похорон.
В чём ходили учителя.
В наши школьные годы учителя были скромно одеты: в тёмные тона, обязательно чулки, даже и поздней весной. Никакого макияжа, даже губы не красили, а в войну вообще не до этого было. Как они только на работу ходили? Наверное, полуголодные. Был у нас химик Валерий Павлович, он приходил в класс, садился на стул и так проводил урок в полусонном состоянии. Никаких химических опытов, чисто теоретическая химия. Что мы тогда понимали? За нами были родители, а за ним – его семья. Мне его теперь жалко. Вообще, все учителя жили бедно, голодно, но давали нам знания и не плохие.
Помню Надежду Николаевну Рогаткину. Она жила где-то у водонапорной башни на улице Мясницкой. Она учила нас русскому языку и литературе. Учительница старой закалки. Учительница математики – Прасковья Николаевна. Она была очень нервная: в те годы был репрессирован её муж. Хоть она на нас и кричала, но мы к ней относились с уважением и звали «наша Параша». Кораблёва Александра Ивановна преподавала зоологию и, хотя имела дефект речи, мы её не дразнили. Носила короткие волосы на зачёс и зачёс крепила гребёнкой. В классе нашем учились дети рабочих, служащих и преподавателей ВУЗов.
Самым умным, высоким и видным был Олег Гер. Он был отличником и школу закончил с золотой медалью. Рано ушёл из жизни – в 50 лет. Хорошо рисовал, по-моему закончил институт архитектуры. Его отец преподавал в Технологе теоретическую механику.
У Вовы Никитина  отец – строитель, под его руководством построен дом не проспекте Текстильщиков с пионерами в нишах и дом Специалистов (угол Шагова и Долматова Князева).
Нирса Шилова окончила архивный институт, заведовала Костромским архивом. Умерла на 76 году жизни. Мы с ней частенько перезванивались.
Клара Казакова – дочь главного редактора газеты «Северная Правда».
Мой сосед по парте в 1-ом классе стал артистом. Как-то смотрела спектакль «Под каштанами Праги», смотрю – Лёшка Максимов играет роль советского капитана! Куда потом делся, не знаю.
Когда нас с мальчиками разъединили по разным школам, то мы иногда устраивали совместные вечера. Нас обучали бальным танцам: краковяк, мазурка, падеграс, вальс, полонез и т.д. И это дело было в войну.
Как-то тётя Валя при  маме сильно отчитала Риту, мама заступилась за неё и несколько лет мама и тётя Валя не дружили. Нельзя сказать, что с Ритой мы были очень дружны в школе. У них, более обеспеченных, сколотилась своя компания, к которой я не подошла. Там были свои интересы, они собирались у кого-нибудь дома. Что они там делали?.. Ну а у меня были другие подружки: Лида Зинина, Аня Турилова, Кира Корепанова. Мы тоже собирались и решали задачки по математике, ещё что-то делали.
С Ритой после школы мы расстались на годы, пока она не вернулась в Кострому. Частенько отмечали дни рождения детей, свои, бывали друг у друга и просто так. Рите жилось не сладко, но для всех было всё хорошо.
У меня были две косы, довольно хорошие. По-разному их укладывала на голове: то калачиками у ушей, то сзади, у шеи, продергивала одну через другую, то заплетала одну косу. Всегда закрепляла ленточками. Волосы поредели после рождения дочки Ани, пришлось их остричь. У меня начался сепсис, я лежала две недели в больнице. Из-за этого и волосы вылезли, я так считаю.
Что написать про учёбу в институте? Да, никакого впечатления. Хотелось скорей выучиться, получить диплом, начать полезную жизнь.
Я начинала свою работу в школе № 30, первые уроки провела в 6-х классах. Тогда ещё было раздельное обучение, в классах были одни мальчики. Сорокин Алексей Павлович (учитель рисования и черчения) работал в этой школе, в школе № 30 я проработала с 15 августа по 2 сентября. Домой к нам зашёл Сорокин и сказал, что меня переводят в школу № 27 на старшие классы, в школе не было математиков с высшим образованием и меня поставили на 8-9-е классы. В школе обучались девочки. Не скажу, что сразу всё шло без сучка и задоринки, но более опытные товарищи мне помогали обрести опыт общения с учениками. Но что я хочу сказать, что в этой школе работал математиком Захаров Николай Капитонович, который когда-то был учителем моей мамы. К тому времени, когда я пришла в школу № 27, он был седым старичком приятной внешности. Он работал исключительно в 10-х классах. Долгое время я доводила обучение до 8-го класса, а 9-10-е классы уже доучивал Захаров и Александр Елизарович Альшинецкий. Только в 1962 году мне позволили выпустить 10-е классы. И это было моё становление как учителя математики. Помню, что мои ученики показали хорошие знания на экзаменах по алгебре, тригонометрии и геометрии. В школе № 27 я проработала 11 лет.
Несколько слов об Альшинецком Александре Елизаровиче. Свои предметы (математику, физику, астрономию) он знал «от» и «до». Работал исключительно в старших классах, поэтому я долго работала до 8-го класса, а после меня уроки переходили к нему. Мы как-то сдружились и мне он помог стать математиком. Сидим на экзамене, а он то одну задачку подсунет, то другую. Так я и набиралась опыта. Жил он во втором квартале Шагова. Домой иногда ходили вместе. Я – до нашего угла, он – дальше. Лысый был, но это его не портило. В школе № 30, когда он работал, ребята звали его «Лохматый», а другого учителя с шевелюрой – «Лысый».
В 1963-64 учебном году школу № 27 перевели на восьмилетнее обучение и я перевелась в школу № 18, где проработала 14 лет (и 2 года в школе № 4). Сюда я перешла более опытным учителем. В 51 год я ушла с работы по семейным обстоятельствам. 4 года получала 50 руб. пенсии, после 55 лет пенсия моя составила 120 руб.
Всё, что касается моей работы.
О Лидии Павловне Копыловой. Впервые я встретилась с ней, работая в школе № 27 начинающей учительницей, а она была инспектором ГОРОНО. Собралась и ко мне на урок. Я так испугалась! Впервые меня инспектировал инспектор. Но пока мы шли от учительской до класса, она сумела меня убедить, что всё будет в порядке, что бояться её не надо. Урок прошёл без особых замечаний. Потом, много лет спустя, уже работая в школе № 18, мы с ней оказались коллегами и были много лет в хороших отношениях. Она вела физику в старших классах. Да, это была Лидия Павловна Копылова – гроза учеников. Знания выколачивала не мытьём, так катаньем: если кто-то получал двойку, то она с этим учеником сидела и вдалбливала знания физики.
Нет, мы с ней стали коллегами ещё в школе № 27. Она работала в моём классе и почему-то невзлюбила Валю Смиренину. Хотя Валя по всем предметам училась на «4» и «5», а вот по физике всегда получала «3», как бы не старалась. Ей грозила тройка в аттестат, тут я немного пошла против и поставила в аттестат «4». После Валя физику сдала в мединституте на «5».
Поставила «4» и забыла, только много лет спустя мама Вали мне напомнила об этом, но я с большим усилием вспомнила этот случай. И мне стало неудобно обращаться к Вале как к врачу.
Так и работали в одних классах без всяких нареканий друг к другу. Жила Лидия Павловна с матерью и дочерью Татьяной. Мать была в какой-то секте. Жили они сначала на улице Никитской, теперь на том месте 1-ая гор. Больница расширила свои владения и Лидии Павловне дали трёхкомнатную квартиру на Советской в районе СИЗО.
После 1-го директора Димы пришёл Синицын, я у него в шестом классе училась по физике. Этот директор был проходной фигурой. Вскоре его сменила Парфенюк - с большим самомнением дама. Что-то не срослось у Лидии Павловны и Парфенюк и Л.П. ушла на пенсию. И сразу «погасла», стала посещать секту, сначала тайно. Впала в сильнейшую депрессию, короче, потеряла смысл жизни. Дочь воспиталась никчёмная, дальше секретарства подняться не могла. К тому же родила от нацмена мальчика. Жизнь на 120 рублей плюс зарплата секретаря настроения не прибавляла.
Я иногда навещала её и, видя такое положение вещей, обратилась к Альбине Гермогеновне, чтобы она взяла её к себе в отделение и подлечила хотя бы немножко. В отделении она полечилась. Альбина Гермогеновна никак не могла поверить, что эта старушка не так давно была грозой учеников, была жизнерадостной, а в молодости заядлой спортсменкой.
Каждое лето на скопленные деньги Лидия Павловна ездила в Геленджик и, полная новых впечатлений, чувствовала себя хорошо, без устали трудилась. Вот так один человек мог сломить волю другого.
Умерла она и отпевал её какой-то священник не по православным канонам при стечении не большого числа людей. Даже коллег было мало. А дочь тут же заявила, что поминок не будет. Вот так закончился земной путь некогда энергичного, работоспособного человека. Теперь не знаю, как живут дочь и внук, те ни с кем не имеют контактов.
Вот такая печальная история. Мир праху её (Лидии Павловны).