За высокой стеной

На заставке: «На озере»

1. Четыре века тому назад. С мечтой о Стране счастливых

В годы Великой Смуты в Московии, когда на выморочном троне Калитовичей часто сменялись неправильные цари и самозванцы, толпы беглых крестьян двинулись лицом встречь полуденному солнцу. Эти люди не были охочи до лёгкой добычи пропитания и предметов обихода путём насилия над слабыми, не владели ни оружием, ни искусством обмана. Они жаждали вольной жизни на ничейной земле, мира и сытости, правды и любви к ближнему возле неугасающих очагов под надёжной крышей. Каждый из этих вечных детей верил в существование Страны счастливых – земного рая, где почва тучна, лето нескончаемо, хлеба вдоволь, где нет господ и рабов, тягла, где благоденствие зависит только от собственных рук с Божьей помощью.  Такую страну на Руси изначально называли Беловодьем. Будто бы находится она в неизмеримой дали, за тридевять земель, у последнего тёплого моря-океяна, среди высочайших гор, обтекаемая молочными реками. Оттого и Беловодье.
Доброй половине беглецов не удалось увидеть и Заволжья. Одни отстали на первых сотнях вёрст пути, другие были перехвачены розыскными людьми и возвращены владельцам, третьих поманил вольный Дон, четвертых соблазнила «златокипящая» Астрахань.  Полноводный Яик тоже взял свою добровольную добычу. Степи на его левом берегу приняли самых упорных. Но здесь их путь стали пересекать конные охотники на двуногую дичь. Русские называли их киргизами. Кочевники ловко орудовали арканами. Русоволосые пленники ценились на невольничьих рынках Коканда, Бухары и Хивы.   Сильно поредели толпы наших искателей Страны счастливых. А впереди была Голодная степь, пустыни и невиданные горы, бурные реки в тисках скалистых берегов.
Наконец уцелевшие путники, не без потерь преодолев горный поток,  поднялись крутой тропой на плато. Их, Богом милованных, оказалось всего на средних размеров деревню. Местность была чуть бугристой, в целом плоской, земля – пригодной для хлебопашества. Солнце жгло, но обилие восходящих ключей вдоволь питало сочную растительность -  ореховые и иных неведомых пород рощи, пестроцветные кустарники, высокие сочные травы. Крылатая и четвероногая живность наполняла голосами   зелёные чащи и открытые пространства между ними. Вдали, в знойном золотистом мареве виднелась длинная и высокая стена.
- Батюшки, неужто наше Беловодье?! – раздался в немой, от ошеломляющего вида, толпе высокий  женский голос.
Вблизи стена оказалась столь высокой,  что как ни задирай голову, до боли в шее,  глазами верха не достать. Всем в мире стенам - стена, а посему, и писать в летописи беглецов стали  с заглавной буквы: Стена. Она была сложена из огромных каменных глыб бледно-розового  цвета, скреплённых тёмно-бурой смолой, которой сочатся трещины в  бортах сырых ущелий. Это  и цемент, и лекарство от всех болезней. Под солнцем вязкая кровь гор затвердевает и становится чёрной, только успевай возводить кладку. Стена казалась монолитной, обтянутой для надёжности сеткой, что усиливало образ её недоступности.
Поиски входа в огороженное пространство занял весь световой день.  Большой город мог прятаться внутри. Но нигде ни ворот, ни калитки.   Только щель под стеной в том месте, где она ближе всего подходила к  обрыву, под которым пенились реки, обтекающие плато. Через эту щель истекала, образуя водопад, мутная, замусоренная бытовыми отходами, вода. В нижней части обрыва, сбоку от водопада, виднелись вроде бы вход в пещеру и горизонтальная каменная плита со столбиками, похожими на причальные. Уроженцы равнины не имели ни средств, ни опыта, ни, главное, смелости, чтобы проверить догадку о тайном входе в замкнутый град, неуверенно высказанную седобородым старостой общины путников.
Конец сомнениям положил  священник, сохранивший в долгом пути котомку  с книгами, предметами церковной утвари и древнюю намоленную икону с ликом Спаса:
- Православные, братие и сестры! Видать, много на нас грехов. Не пущает грешных Господь в свои угодья. Смиримся. Восславим Отца небесного, что допустил нас до заветного порога.  Тута станем ждать его прощения. Токмо трудом праведным спасём животы свои; не мы, грешные, так наши дети али внуки. За работу, православные!
В ответ – только вздохи мирян.
Заночевали под Стеной. А наутро начали обустраиваться. Благо инструмент и прочее для возобновления оседлой жизни хлебопашцев сберегли в пути. Возвели избы и церквушку, подняли поле. И потекли в трудах дни, месяцы, годы, столетия. На плато других жителей не было. Воздвигнутый храмик давал право поселению именоваться селом, но пришельцы назвали свой избяной мирок Деревней. Это и стало собственным именем. Узкоглазые аборигены тёплого края сторонились плато. Похоже, не их руками была воздвигнута замкнутая Стена на заоблачной высоте. Вооружённые люди ханов наведывались к русоголовым пришельцам раз в год за необременительной  данью.  Чаще под речным обрывом, куда выходила часть Стены, ночами появлялись  лодки, причаливали у входа в пещеру. Проводилась  выгрузка каких-то предметов и вроде бы людей; до деревенского полуночника, затаившегося над обрывом, доносились голоса…

2.  350 лет спустя. Продолжение мечты

Новые времена – неизменный пейзаж, природный и рукотворный, на плато, омываемом горными реками: густая чаща зелени на столовой поверхности, пшеничное поле, полукольцом охватывающее  избяную Деревню под Стеной.  Ни в чём не замечаешь признаков нового времени. Такие же избы под тесовыми крышами, как и сотни лет назад, люди в домотканом, домашняя живность заявляет о себе на все голоса. Та же церквушка, те же пристройки за ней. Лишь погост разросся. Непонятно, появились ли здесь магазин, медпункт, клуб с библиотекой, школа. Скорее всего, грамоте детей обучает батюшка по священным книгам. Только выцветший красный флаг над крыльцом большой избы (похоже, жильё старосты) символизирует Советскую власть. Здесь она номинальна, как власть Франции в Андорре.  Казалось, на затерянном среди пустынь и на обожжённом солнцем плато быстротекущее время нашло себе место для отдыха. Оно не то, что замерло, но двигалось чуть-чуть, незаметно для глаз, в короткой человеческой жизни. И никакая власть сильных мира сего не могла нарушить тот сон Кроноса, расшевелить его, заставить пуститься вдогонку за далеко убежавшими мгновениями в других местах Земли.
В этой труднодоступной глухомани Средней Азии ничто новое, передовое, будь то колхоз или освещение по плану ГОЭЛРО, не приживалось  естественным путём. Кое-кто из молодёжи покидал общину. И уже не возвращался.  Старожилы, общаясь с Богом через священников, верили в неизбежность открытия для них врат Беловодья, Страны счастливых в земной юдоли. Цель была так близка, за Стеной.
Вихри нового времени, ослабевая на безлюдье  пустынь, разбиваясь о скалы горных цепей, лишь коснулись потомков беглецов из смутной Московии. Их души остались в семнадцатом веке. Образы далёкой родины, тускнея в смене поколений, превращались в тени страшных сказок, а живая действительность ограничивалась обрывами плато, ставшего для деревенских родным. Ближайшее селение иноверцев находилось за сотни вёрст. Община, медленно редея и  дряхлея, принимала каждое новое лицо снизу, весьма, к слову, редкое, как случайного гостя из потустороннего мира.
Иногда гости прибывали с неба шумной хвостатой машиной с винтом на крыше, давали возможность общинникам  выбирать приглянувшиеся товары из доставленного груза, взамен принимали горную смолу, ценимую ими как лечебное снадобье. Что-то на мало понятном новом русском языке растолковывали старосте, оставляли ему бумаги, которые  знаток церковно-славянского письма с трудом читал деревенским. Ему терпеливо внимали, кивая головами. Но услышанное не обсуждалось.  Видимо, выше понимания местного общества было печатное слово советской цивилизации.
Однажды  господари  страны  выгрузили из  летающей машины  столбики с табличками из жести; на каждой по два слова: Запретная зона. Столбики установили под Стеной по всей её длине. Надо сказать, что в последние годы на речном пути к пещере стали появляться моторные лодки, но по-прежнему под тентами. Причаливали и отчаливали они также по ночам.  Как и в старину, из-за Стены  доносились  слабые звуки, по мнению обладателей чутких ушей, человеческие голоса. Слов не разобрать. Этим подтверждалась легенда о Беловодье. Деревенские умы связали её с установлением запретной зоны. Значит, и безбожная власть не отрицает существования Страны счастливых!
Лёгкому волнению умов не суждено было ни успокоиться, ни усилиться. Оно превратилось в болтанку от сшибки мнений. А причиной тому стал   нарушитель размеренного исстари течения общинной жизни, из своих.  Михайла (так звали его), легко постигнув грамоту в школе при церквушке, будучи ещё подростком, самовольно, без родительского благословения покинул Деревню.
Теперь объявился белоголовый кудряш с хитрыми глазами густой небесной синевы. Поведал, что окончил  внизу  семилетку, отслужил срочную, освоив специальность писаря (по его словам). Там-де его, комсомольского активиста, приняли в партию, которая всему голова. Сбежавшихся к неожиданному возвращенцу ошарашил он сначала тем, что отвёл руку батюшки, который  попытался перекрестить было блудного сына. Затем начал речь. Здесь надобно предупредить читателя, что в большом мире Михайла более-менее освоил современный русский язык, но, подлаживаясь под земляков, стал коверкать речь полузабытыми словами из своего детства.
- Люди честные, я таперь в вашего бога не верую, в партейную веру перешёл.
- Понятно, - опустил руку ветхий поп, - хамсы молец, басурман неверный.
- Коль ты, Михайла, нашим головам головой заделался, - хитро прищурился староста, - скажи-ка, мил воевода, отчего твои партийцы Беловодье под запрет поставили? Коли бога нет, то мы вольны сами итить, куда хотим.
Отступника подвели к столбикам с табличками, понатыканными под Стеной. Тот не сразу нашёлся. Вопрос его озадачил.
- Да вишь ты… Таво… Не нашего ума… Думаю так, мужики.  Слыхали, что сказал Хрущёв?
Голос из толпы:
- Кто таков?
Другой голос:
- Дык новый царь, большевицкий тож.
- Эх вы, темнота деревенская! – уже оправился Михайла. – Царей таперь нету и в помине.  Хрущёв заместо них нонче. Так он сказал, слухайте мене: «Скоро усе будем жить при коммунизме». Поняли, православные?
- Ничаво не поняли, стрелец, - голос молодки. – Кака така комунизьма? С чем ея ядять?
- Как тебе пояснить, стоеросовая? Понятное у тя под сарафаном, а тута думать надо. Беловодье, понимаш? Представляш бабьим умишком?  Коммунизм и есть Беловодье,  как таперь называют грамотные люди, смекай. Токмо без попов. Как въедем туды, бери что хош, ешь, скока влезет, пей, гуляй,  и никакого начальства.
Несколько мирян, из отчаянных, высказали мысль, что без наличия Бога Стену, за которой тот самый «беловодный комунизьм», и проломить не грешно. Чё медлить?
Тут Михайла при всей своей ограниченности понял, что увлёкся.
- Погодите мужики, не поспешайте. Коммунизм ещё строють.
- Де? – из толпы.
Стихийный агитатор не растерялся:
- Та хоть бы тута, за Стеной… Знаете, есть, бают, у нас места для экс..., как его? экс-пе-ри-мен-та, там пробують, какой-такой коммунизм лучше получится. В Москве, например. Там тожа есть стена, краснее этой. И тожа на запорах. Партия, тасазать, пробу проводить, для своих. Надо ждать, шо получится.
В сомнениях разошлось общество по избам. Но слова бывалого земляка многим запали в душу, некоторых настроили на действия. Какие? Ещё не осознавали, однако руки уже чесались.


3. Мiръ равных

После памятной встречи с земляками Михайла отбыл на Большую Землю. Там (дошли до Деревни глухие слухи) вновь произвела жатву какая-то смута. О том поведал неожиданно объявившийся Михайла, назвав новую смуту сменой общественно-политического строя в стране. Возвратился он не один, его сопровождал так называемый телохранитель - горилоподобное существо с низким покатым лбом и ручищами до колен. Он нёс на себе гору невиданного по качеству и разнообразию товара. Сам Михайла за время отсутствия заматерел, ожирел грудью и обзавёлся залысинами в кудрях. Он не стал разводить церемонии:
- Всё, братие и сестры, наша мудрая партия приказала долго жить, руки на себя наложила. Я таперь опять верующий, вот те крест! И в Бога верую, и в свободный рынок. А пуще того верую, что вы токмо мне будете сдавать смолу. Я же вас буду благодарить импортом. Глядите-ка каким.
Сход зашумел. И непонятно было, радуются люди или печалятся. Михайла между тем продолжал мутить народ непонятными словами и неслыханными откровениями:
- Большевицкой страны больше нет. Мы суверенные, сиречь, независимые. Наша Деревня стала отдельной республикой. А посему выберем президента. Предлагаю себя, вы меня знаете, я никого не обижу. Староста пусть остаётся, как мой наместник, кода я внизу, а вы - тута.
Мало чего поняв, сход нестройными голосами выкрикнул Михайла президентом с той поправкой, что сменил непонятное заморское название на предводителя.
И предводитель вновь исчез, нагрузив телохранителя смолой.

Очередное, нескорое, появление Михайлы вызвало новое возбуждение умов. Предводитель предстал пред избирателями отощавшим,  потускневшим и присмиревшим, без обещанного  товара и без сопровождающего лица. Он как будто бы бежал от погони, спасая собственную драгоценную жизнь. «Обобрали басурмане», - объяснил избирателям. Пару недель отлёживался в отцовской избе. Наконец вышел к народу в сопровождении нескольких парней, слывших в деревне непутёвыми, насмешниками над заветами  предков. Предводитель назвал их Кабинетом. Сход, как было исстари, состоялся на храмовой площади. Михайла хоть и объявил во всеуслышание о своём возвращении к вере отцов, комсомольско-партийное прошлое сидело в нём прочно.  Образ Беловодья, центральный в воображении сородичей,  принял  в сознании Михайлы размытую  форму  коммунистического общества, о скором торжестве которого неумолчно гудел взволнованно эфир с тех пор, как самовольный мальчишка покинул плато.
Теперь эфир был занят другими голосами, Михайла разочаровался в байках о стране равных и счастливых. Когда он потерпел поражение в большом мире при дележе пирога, в его власти оказался затерянный мирок, сам по себе большой  ценности не представляющий. Но Стена… Что за Стеной, которая выше кремлёвской в Москве?  Если там (ходили слухи) вожди и «ближняя рада» отборных большевиков, с партийной челядью, приумножая царское богатство, делали пробу коммунизма, то здесь, в глуши,  тайная работа скрывшихся партийцев  может длится и по сей день. Ишь, какая стенища!  Вспомнилась легенда, что возвели её по велению Александра Македонского. А для какой надобности?  Михайла, всё потерявший в кровавых распрях  братков низа,  надеялся на поживу за Стеной. О силовом захвате имущества там не могло быть и речи. Но заглянуть в пещеру под обрывом можно. А вдруг там дверь? Постучаться - не преступление. Михайла, неумело изображая готовность подчиниться коллективной воле, обратился к сходу за советом.
Деревня за последние годы ещё пуще обнищала. Посему предложение бывалого общинника заглянуть за Стену, осмотреться там, наладить связь с жильцами тучного места деревенские нестройным хором одобрили. Тут же сочинили жалостливое письмо на листе бумаги из запасов старосты, вложили его в жестяную банку, утяжелённую речным голышом, и  с помощью ручной пращи, запустили в запретную зону.  По прошествии дня и ночи сверху  раздался голос, усиленный как бы рупором:
- Спускайтесь к причалу! Не более десяти!
Предводитель и Кабинет засуетились. Спуск с высокой кручи был небезопасным. Благо, все члены исполнительного органа отличались молодостью и нерастраченной силой. Крепкими телесно оказались и новоизбранный староста, и новый батюшка, без которых делегация не могла бы выглядеть представительной.
В конце концов посланцы верха оказались в пещере перед обитой железом дверью. На стук пришельцев дверь отворилась не сразу. Сначала в окошечке появился пытливый глаз.  Потом загремели запоры. Наконец дверь медленно отошла в сторону. Когда пришедшие очутились в просторных сенях,  голос невидимого привратника велел подниматься по лестнице.  Преодолев не одну сотню ступеней, представители Деревни оказались в замкнутом каменной оградой дворе перед оштукатуренным домом в один этаж. На крыльце стоял  коротышка в замызганном медицинском халате, некогда, видимо, белом. Сморщенное лицо, дымящаяся козья ножка в углу ротовой щели. Прядь прямых рыжих волос от  уха до уха прячет лысину. С виду - русский. На глубокий поклон напросившихся гостей ответил кивком головы  и жестом руки пригласил войти.
Помещение было просторным, двухсветным. По центру – большой голый стол, вдоль стен - лавки. Хозяин, усадив делегатов, переместился к противоположной стене, словно избегая близости, присел сам. Раздался сиплый голос заядлого курца:
- Знаю, господа-товарищи, что привело вас сюда... Не будем терять времени… Вы в особом городе. Ему без малого две с половиной тысячи лет. И Стене столько же. Ни сатрапы персидских царей, ни македонцы, ни эллинцы, ни ханы и эмиры, ни императоры, ни красные вожди не имели над ним власти, даже не покушались на неё. Здесь с начала веков царила её величество…Лепра. Слыхали о такой?.. Есть другое имя… Но оглашу позже. Сначала покажу. Только, чур, ни к чему не прикасаться, иначе останетесь в царстве Стены навсегда… Ну, двинулись! Я - доктор Юшин, вроде белой вороны в городе.
Юшин, сохраняя дистанцию в несколько шагов, вывел деревенских из зальца через заднее крыльцо в ореховый сад.  Между деревьями тесно размещались разновеликие дома. То здесь, то там  неспешно, праздно или выполняя какую-то работу, перемещались ковыляющей походкой люди, одетые странно, вроде в больничное.  Юшин с кривой усмешкой предложил гостям разместиться возле раскрытых окон одного из домов. Сам встал у отдельного окна.
На циновках посреди комнаты сидели за общей миской трое мужчин, обнажённых по пояс. Трапезничали. В их ликах виделось что-то львиное. Желваками  были усеяны  крупные, вертикальные складки пупырчатой кожи. Не в силах оторваться от  зрелища, вызывающего страх и омерзение, невольные зрители не сразу обратили внимание на кисти рук с гниющими культяпками пальцев. Ощущался трупный запах. Юшин окликнул едоков на непонятном языке. В ответ раздались лающие голоса, сиплые и отрывистые.
Потом лекарь отвёл  делегатов в сторону. Никто из них не проронил ни слова.
- Здесь все такие,- прервал молчание Юшин, - даже большинство врачей, за исключением единиц, необъяснимо неподдающихся заразе. Я - среди последних. Мои пациенты гниют заживо, умирают. Доставляют их извне с первыми признаками заболевания – пятно в две копейки на переносице или на пояснице. Так всегда, веками. При всех правителях. У нас самоуправление. Равенство, свобода в кольце непреодолимой Стены. Община по-своему счастливых, ибо иных здесь нет. Болезнь с сотворения мира неумолимая, неизлечимая.  Проказа!.. Это вам, надеюсь, понятно. Никто из медицинских светил не знает точно её природу, как она передаётся от человека к человеку, почему некоторых щадит. Мировая тайна. Так что, милые мои, советую вам быстрее к выходу, и больше сюда ни ногой, ни помыслами.
Провожая гостей, Юшин ускорил их и без того торопливые шаги лекцией профессионала, раскрывая  простую  и страшную тайну «львиных масок». Внимающие ему были наслышаны  о грозном заболевании, поскольку обитали в краю, где она царила тысячелетиями.
- Мне,  помилованному проказой, и другим, таким же, тоже нет выхода отсюда. Вот так. Запомните, вас тут не было. Иначе…
Юшин не стал уточнять свою мысль. Образ земного ада, где чувствующие, мыслящие существа сгнивают заживо, ещё до могилы, навсегда запечатлелся в памяти потомков искателей Страны равных и счастливых.
Обратный путь  посетителей града в застенье оказался более трудным, опасным и потребовал жертв. Сорвалось несколько человек. Среди них - староста и Михайла. Река унесла их тела.

4.  Авторская приписка

Я записал эту историю со слов хозяйки избы на отшибе деревни, которой  на моей старой карте не было. Меня, любителя одиночных путешествий по неведомым дорожкам со следами невиданных зверей, занесло в то лето на большой послеледниковый водоём с названием Белозеро. Над поверхностью воды, действительно белой в утренние часы, возвышался плоский остров. На нём, поверх леса, белело гранью, сильно вытянутой в голубоватое ситцевое небо,  строение с куполом в виде луковицы, увенчанной крестом. А это строение на карте было помечено крестиком с пояснением: Звонница, ХIII век. В сказочном свете белой ночи всё божественное и рукотворное выглядело декорацией к северной былине.
Перед путешествием я запасся надувной одноместной шлюпкой, наёмным пикапом доставил груз на берег озера. Не понадобилось много труда, чтобы достичь на вёслах острова со звонницей. Двойной светильник заката и восхода не позволил Лешему,  владыке лиственничной чащи, сбить меня с тропы, уводящей от залива в глубь острова. Она и вывела меня неожиданно к поселению, облепившему чёрными постройками белую звонницу несохранившегося храма.
Изба на отшибе пустовала, если не считать худой, до состояния мумии, хозяйки.
Я увидел её, когда она спускалась с крыльца во двор с метлой в руке, и окликнул:.
- Бог помогай, хозяюшка, что за деревня? Каково название? - Она ответила: - Да
Деревня и есть. Как ей ишо зваться?
Она отворила мне калитку, пропуская меня во двор. Невеликая ростом старуха держалась удивительно прямо, тёмные её глаза за долгую жизнь под солнцем не  выцвели, не отбелились снежной пылью, были мудры.
Мы легко поладили, когда я завёл разговор  о ночёвке. Мне предоставлен был угол в горнице. На столе появилась большая миска с добротным квасом, заправленным зелёным  луком, и краюха домашнего ржаного хлеба. Объедение! За ужином и услышал я историю, изложенную мною на бумаге выше.
А потом рассказчица ответила мне на главный вопрос, который занимал меня изначально.
- Как случилось, бабушка, что Деревня ваша оказалась за несколько тысяч километров, вёрст, по вашему, от Стены? Притом, в полуночной стороне?
В ответ на мой нетерпеливый вопрос старуха поведала  о последних мытарствах искателей Страны счастливых.
По её словам,  у ходоков за Стену по их возвращении домой «лица не было». Гибель старосты и бывалого Михайлы породили стихийный сход. Мужики и бабы, говоря современным языком, распустили «Кабинет». Выбрали нового старосту средних лет, ревнителя старины. И приговорили  покинуть гиблое место. Страсти подогрел расцвеченный ядовитыми красками пережитого страха  рассказ  оставшихся в живых очевидцев Застенья. Мол, неправильное здесь Беловодье, Сатана завёл православных на погибель душ. «Да  куды итить?»  Начали склоняться к «верному  пути» на  полудень,   на горный простор обширной страны, зовомой Тибетом.  «Тама и есть то самое подлинное Беловодье», - настаивали старики. Другие, что помоложе, звали двинуться встречь утреннему солнцу. Там-де сытнее. Конец  спорам положил молодой священник.
Когда вызвездило, батюшка показал рукой на звезду,  затеплившуюся невысоко над окоёмом в полуночной стороне. В народе знали, что вокруг этого Божьего огня вращается всё звёздное небо. На родине предков, по рассказам старших, эта главная звезда стояла много выше, чем над плато. Батюшка сказал:
- То наш путеводный светильник, братие и сестры. Двинемся в ту сторону. Хватить! Рыскали по свету. А чё нашли?  Стену? И худше ада за ней?  Поделом нам. Таперь пойдём правильной дорогой, она выведет…
- И вот мы тута, - завершила своё повествование мудрая старуха, когда тёплое солнце нового дня уже освещало и Белозеро, и остров, и всё что на нём – рощи, хлебное поле,  избы, ещё мирно спящие, четырёхгранную башню-колокольню с устроенным в её нижней части алтарём, как открылось мне позже.
Я заметил не без подковырки:
- Значит, бабушка, нашлась така Страна счастливых – без молочных рек, без «энтого комунизьма»?
- А то! Вить  дома мы, не на чужбине. Живём по-своему, начальство о нас, видать, позабыло. На шо мы ему? Тута рай. Картошка, хлеб, бела вода есть. До царства небесного хватить. Да я и не поспешаю. Под тёплым солнышком, чай.  Чё искать по свету де лучи? Надоть дома уделываться своими руками, чем Бог послал, мил человек.