Дочка священника глава 74

 Вечером, на правиле ко святому причащению, Хильда присоединилась ко мне. Я был уверен, постоит сейчас, устанет, правило то длинное, и уйдёт в свою комнату. Я сильно ошибался. Было видно, ей тяжело это даётся. Да что там говорить, люди взрослые, и те ленятся читать каноны, длинные молитвы. Из наших старушек-прихожан мало кто вообще их читает. От того и причащаются редко, порой четыре раза в год, в посты, или вообще только в «Четыредесятницу». Хильда выстояла. Не ведаю уж, слушала она, вникала в смысл, но выстояла. Хотя, какое там вникала? Она и язык едва понимает, а здесь по-старославянски.
- Ничего себе, - чуть слышно проговорила девочка, когда я произнёс отпустительный возглас. - Так долго. Думала ещё чуть-чуть и всё. Ноги гудят.
Она быстренько присела на диван.
- Ну, выстояла же? – говорю ей. - Не поленилась! Сама, никто не заставлял.
- Угу, - улыбнулась Хильда. - Знаешь, у меня сейчас такое странное чувство, не знаю даже как объяснить. Словно выполнила что-то, сделала до конца трудную работу.
- Чувство собственного достоинства, удовлетворения.
- Наверное.
- Пойдёшь завтра на причастие? Не передумала?
- Пойду. Обещала отцу Виктору.
Едва лишь коснувшись подушки, Хильда уснула. Я какое-то время сидел во дворе на лавочке, вдыхая прохладу весеннего воздуха. Вечера ещё прохладные, но днём уже чувствовался приход настоящей весны. Где-то вдалеке послышался стук колёс уходящего состава. Он немного разбавил блаженную тишину сельской местности, напоминая о том, что цивилизация теперь неотъемлемая часть даже самого захолустного уголка. Котёнок Лев, появившийся неожиданно из темноты, замяукал, тут же выпрыгнув мне на колени. Он принялся вурчать, тыкаясь мордочкой в полы куртки. Видать замёрз. Пора ложиться, завтра благословенное воскресение.
Хильда проснулась первой. Выглядела она бодро, весёло, полна энергии. Пока я одевался, девочка наскоро прибрала комнату, проговорив:
- Придём с храма, будет прибрано и чисто.
«Хозяйка», - подумал я, встряхивая старенький подрясник.
Приближаясь к храму, мы увидели Маричку, поймавшую толстую курицу-пеструшку, и теперь беседовавшую с ней, как с человеком. Такое дело выглядело довольно забавно. Напротив храма жила семья бывшего агронома, которая содержала целую ферму всевозможной пернатой живности. Вся эта братия, после завтрака, разбредалась по округе, нередко проникая в заросли бузины, поросшей возле церковного забора, и церковный дворик. Важные индейки, шумные гуси, необычные хохлатые утки, разномастные куры и крикливые цесарки, болтались где не попадя. Какого-либо вреда они не делали, но иногда нужно было их гонять, чтоб не мусорили на дорожках и паперти.
Увидев нас, Маричка осторожно отпустила курицу, и её лицо озарила застенчивая улыбка. Курице, видимо, понравилось общаться с девочкой, посему она не собиралась убегать восвояси, принявшись бродить вокруг её ног.
- Привет, - поздоровалась Маричка, когда Хильда оставив меня, подошла ближе.
- Доброе утро, - ответила Хильда. - Не ожидала тебя сегодня здесь увидеть.
- Ай, - отмахнулась та, - что дома делать? Скука и тоска. Решила, пойти к вам.
- И давно ты здесь?
- Минут сорок.
- Ничего себе ты ранняя пташка.
- Автобус ехал, как раз успела. Вот, пока ждала, с курами пообщалась. Они совсем ручные, никого не боятся.
Девочки прыснули смешками. К остановки подъехал автобус, прибывший из Рассветного. Вышло несколько человек. Ещё рано, на обратном пути автобус соберёт немалую группу селян, собравшуюся на рынок. Воскресенье, в Рассветном, да и собственно в Покровском - базарный день. Среди этих нескольких человек, вышедших из автобуса, Хильда узнала Инту. Та, как и раньше, была одета в простенькие мрачные одежды – скромно, но аккуратно. Она бросила вскользь взгляд в сторону девочек, не поздоровавшись, видимо делая вид, или на самом деле не узнав Хильду. Всё же, они с Маричкой, стояли поодаль, среди тонких веток бузины. Зайдя на территорию храма, Инта вытащила с сумочки платок, одела его и перекрестившись, вошла в храм.
- О, явилась, не запылилась, - пробурчала еле слышно Хильда.
- Ты про ту женщину, с крашеными волосами? – спросила Маричка.
- А про кого же ещё?
- Она кто вообще?
- Не знаю. Свалилась, как снег на голову. Это из-за неё произошёл весь сыр-бор.
- Хильда, не выдумывай! Нормальная такая тётка. Современная.
- По мне, мутная она какая-то. Так не бывает в жизни… - Хильда, вдруг, запнулась.
Она вспомнила вчерашнюю исповедь у отца Виктора, его просьбу постараться не нагрешить: не осудить никого, не обидеть, всё такое. Но, язык, словно не слушался. Она почувствовала, как её словно распирает всю изнутри, от негодования. Хочется, прямо необходимо, поделиться с кем-либо своими переживаниями.
- Не заморачивайся, - махнула рукой Маричка. - ты даже не представляешь, сколько в мире существует странных людей. На то они и странные, что не совпадают, с одинаковыми с тобой стандартами. Ты одна, они другие, и значит они уже мутные, подозрительные, синонимы подбирай сама.
- Просто, когда она появилась, папа сделался каким-то другим. Стоит лишь заговорить о церкви, как он сразу: Инта то, Инта это, она так помогает, так за всё волнуется. Домой стал её таскать, чаёчек попить. А меня она прямо бесит. Не знаю даже почему!
- О-о, подруга, - улыбнулась Маричка. - Да ты, похоже, ревнуешь.
- Ещё чего!
- Так бывает. Помню, когда к моей мамке дядя Женя с Заречья стал ходить, я как и ты, места себе не находила. Как же он меня раздражал. Главное, понимаю, человек хороший, а только порог переступит, во мне будто атомный взрыв происходит. С матерью столько переругались. Потом прошло. Привыкла.
- А я не хочу привыкать, ясно! У нас с отцом есть мама, и я только её люблю. И нам не нужен никто!
- Ты уже всё решила за отца. А он, между прочим, взрослый человек. Ему самому решать, что важное в его личной жизни.
Слова Марички, будто ошпарили Хильду кипятком. Она всегда считала, что самое важное в жизни матери, это она и только она. С отцом, должно быть также. Разве можно поменять своего собственного ребёнка, на сомнительные ухаживания, привязанность, любовь чужого человека? Так странно. Странно и страшно. Больше ни о чём не хотелось говорить. Маричка, заметив перемену настроения Хильды, пыталась шутить, переводя разговор на другую тему, только это плохо получалось. Некое непонятное чувство овладело ею. Сотни всяких нелепых мыслей, как рой пчёл ворвался в голову. И все те мысли накручивали, раздражали, возбуждали гнев по любому поводу. Стали все вокруг виноваты: отец – не уделяющий ей должного внимания, мать – бросившая её здесь одну, Инта – с нею у Хильды не возникало ничего, кроме дурных ассоциаций. А также Маричка, Леська, Светка Рогова, Володя и даже бабушка Аня, не весть уже, чем провинившаяся. Хильда крепко зажмурила глаза, несколько раз встряхнув головой. «Нет, нужно собраться, - подумала она, - иначе такого сейчас понавыдумую».
- Всё в порядке? – забеспокоилась Маричка.
- Нормально, - кивнула Хильда. - Голова слегка закружилась.
Понемногу стали сходиться прихожане. Бабушка Аня, супруги старосты, бабка Комариха, семейство Володи. Завидев Володю издалека, Хильда схватила Маричку за рукав, потащив её вглубь зарослей бузины.
- Не хочу выслушивать его за-заикания, - пояснила Хильда насмешливым тоном. - Раздражает, когда он одну фразу по полчаса рожает.
Маричка лишь понимающе хихикнула.
   С началом литургии Хильда вошла в храм и стала на своём привычном месте. Маричка ещё оставалась на улице болтать по телефону. Людей, как обычно, присутствовало не очень много, в основном наши сельские старушки. Позже всех пришла мама болящей Лили, Татьяна. Женщина долго молилась возле иконы святых Марины и Трифона, затем купила целый пучок свечей, и принялась важно расставлять их по подсвечникам. Бабушка Аня читала «Третий час». Хильда оглянулась назад. Маричка, по-прежнему, вертелась на улице и ей, почему-то казалось, что она бросит всё и уйдёт восвояси. Не видать было и Руслана.
Уже после полного каждения, Маричка вошла, нет, просто ворвалась в храм, с довольной улыбкой на лице. Она что-то зашептала Хильде на ухо, о каких-то малозначительных пустяках, о том, что может быть важно там, за порогом храма. Хильде же хотелось, в те минуты, побыть наедине с собой. На неё неожиданно накатило раскаяние, стало невероятно стыдно за слова, сказанные утром в адрес Инты, за насмешку над Володей. Раньше ей не приходилось переживать чего-то подобного, а тут вдруг.
Запели антифоны. Вяло, неслаженно, будто настраиваясь. Странно, но Хильда больше не слышала тех ошибок, раздражавших когда-то, ещё в первый раз. Не важны казались запинки старушек. Их сиплые, старческие голоса звучали не так уж плохо. Не попадание в ноты, соответственно, имело мало значения. Необъяснимый стыд за свои слова, поступки, поведение, съедал изнутри. Первый раз в жизни. Хильда почувствовала, как щёки обожгли тонкие струйки. Сомнений нет, это могли быть только слёзы. Самые хорошие, самые лучшие слёзы – плач человеческой души. Она мигом смахнула их, боясь, чтоб это никто не увидел, особенно Маричка. Но та, слёз Хильды не замечала. Она вертела головой во все стороны, выискивая смешные, странные, или необычные моменты, происходившие во время службы. Её удивляло и веселило абсолютно всё. То бабка Комариха зевнула, тут же перекрестив наспех рот. То старостиха, не выдержав, вытащила небольшое полотенце, давай гонять влетевшую осу, назойливо вертевшуюся возле свечного ящика. То бабуля Никитишна икнула так громко, что Маричка просто не выдержала, и затряслась в беззвучном хохоте.
- Что тебе неймется? – зашипела на подругу Хильда.
- Вот не знаю, - улыбается та. - Такое впечатление, словно смешинок наелась.
- То я и гляжу, - хмурится Хильда.
Пришло время читать Апостола. Володя вынес перед храмовую икону аналой, положив на него большую книгу, в старинном, кожаном переплёте. Он каким-то многозначительным взглядом посмотрел на девочек, желая удостовериться, следят ли они за ним, или нет. Ведь именно сейчас, наконец, наступит его звёздный час.
Пропели «Святый Боже», я сделал возглас, и Володя став перед аналоем у развёрнутой книги, протяжно пробасил, как только мог:
- А-ами-инь.
- Ну, сейчас начнётся, - ухмыляясь, прошептала Маричка.
- Да помолчи ты уже, - буркнула Хильда с немалым раздражением.
Она неожиданно поймала себя на мысли, что сейчас очень переживает за Вовку. Страшно подумать, какая может возникнуть реакция прихожан, особенно Марички, если он начнёт сейчас заикаться, сбиваться, делать нелепые паузы, во время чтения. Но, к её величайшему удивлению, ничего подобного не происходило. Первые же слова оказались ровными, спокойными, правда, немного растянутыми, как-бы не смелые. Даже по интонации было хорошо видно – парень очень волновался. Весь храм слушал с замиранием сердца. Воцарилась такая тишина, от которой стало немного не по себе.
- Хм, - пожала плечами удивлённая Маричка, после того, как Вовка закончил, и я благословив его, произнёс: «Мир ти!» - Ни разу не запнулся. Он что, целую ночь текст зубрил? Или того хуже, целый год готовился… Слушай, Хильда, а может он только притворялся заикой?
- Не говори глупостей, - раздражённо ответила Хильда, сделав шаг в сторону.
Наконец пропели «Отче наш», была задёрнута катапетасма - алтарная завеса, некоторые сразу расслабились, усевшись на скамейки, или выйдя на улицу. Кое-кто подошёл к специальному столику на исповедь.
- Что, служба закончилась? – спросила Маричка удивлённым голосом. - Так быстро?
- Я знаю не больше чем ты, - нехотя ответила Хильда.
- Просто думала, как вчера будет. У меня ноги целую ночь гудели.
После нескольких исповедавшихся старушек, подошла и Хильда. Глаза её были полны грусти. Она нервно комкала в руках влажный носовой платок, опустив голову. После короткой паузы, девочка, наконец, сказала:
- Пап, я не выдержала… Не исполнила так, как говорил вчера отец Виктор. Осудила Инту, смеялась над Вовкой, болтала с Маричкой, - её слова звучали глухо, и в них отчётливо выражалось искреннее сокрушение. - Я не смогу причаститься, да?
- Почему же? Очень хорошо, что ты это понимаешь, ты каешься, сожалеешь, - я прочитаю разрешительную молитву, и ты сможешь причаститься вместе с остальными. Только огромная просьба, ты уж постой спокойно, до причастия. Не нагреши снова.
Хильда улыбнулась, кивнула головой, ответив:
- Постараюсь.
Через короткое время, я опять отворил «Царские врата» и со словами: «Со страхом Божьим и верою приступите!» вынес чашу для причастия. Неспешно подходили причастники, сложив на груди крестообразно руки. Клирос пел: «Тело Христово примите…» В самом конце, за Хильдой пристроилась и Маричка. Её лицо выражало абсолютную серьёзность. Девочка, как и все сложила руки, подойдя к потиру.
- Ну, - улыбнувшись, сказал я, - ты вместе со всеми?
Маричка уставилась на меня недоумённым взглядом.
- Не могу я тебя причастить, - сказал я, слегка пожимая плечами.
- Почему?! – в голосе Марички промелькнули нотки возмущения.
- Хотя бы потому, что ты не готовилась к причастию.
- Ну и что?! Я же стояла на службе. И вчера, вон, три часа отстояла, как дура.
- Чего же, как дура то?! – я не смог сдержать улыбку.
Маричка молча пожала плечами.
- Тебя же никто не заставлял, верно?
- Никто, - девочка заметно сникла.
- Вот видишь. Но, чтоб причаститься, нужно выполнить некоторые правила. Исповедаться в грехах, почитать правило ко причащению. Ну, и самое главное. Уж извини, но насколько мне известно, ты не крещена в православной церкви, соответственно не являешься её членом.
- А, всё ясно, - скривив лицо, произнесла Маричка саркастическим тоном. - Крёстный мне говорил, что в вашей церкви причащают только москалив, сепаратистов, прочих разных.
- Вот как? Взгляни вокруг, кто здесь, в храме сепаратисты, или москали? Бабушка Аня, у которой предки в пять поколений в этом селе жизнь прожили? Или супруги старосты, работавшие в здешнем колхозе с юных лет? Может бабка Комариха, с роду русского языка не слыхавшая? Причём здесь это?
Маричка нахмурилась. Она исподлобья, косым взглядом окинула присутствующих, ответив, еле слышно:
- Я не то имела ввиду.
- Знаю. Тебя так научили. Сейчас не подходящее время и место для подобных дискуссий. Если хочешь, давай поговорим об этом после службы.
Маричка ничего не ответила. Её лицо залилось краской, она нагнула низко голову, и пошагала в конец храма, в самый притвор.
Сказать, что она расстроилась, ничего не сказать. Нет, Маричка была просто в ярости. Её ещё никто так не унижал, тем более при людях. Она больше уже не благоговела перед храмом, его обстановкой. Сложив на груди руки, девочка нахмурилась, сделала обиженное, гневное лицо, спёршись спиной о стенку, которую украшала старинная фреска картины «Страшного суда». Уходить она не собиралась, хотя всё её естество буквально протестовало против такого обращения. Пусть, сначала, объяснят почему она не такая, как все эти люди, почему её не причастили, а там она обязательно покажет своё «фи», демонстративно развернётся, выговорит пару колких фраз, а уж потом уйдёт.
— Маричка, ты чего? – она даже не заметила, как к ней подошла Хильда, на её лице отображалась тревога и сопереживание.
— Ничего особенного, — буркнула та. — Подумаешь. Очень мне нужно ваше причастие. Захочу, пойду сейчас вон, в магазин, куплю бутылку вина и причащусь сколько захочу, с булочкой. Вот!
— Тебе не продадут вино, — улыбнулась Хильда.
— Тогда… Тогда я дома возьму, приду сюда и всё равно причащусь.
— Дома? Хочешь напиться? Зачем же, тогда, идти снова сюда? Пей уж дома.
Маричка покривила губами, сделав ещё больше суровым лицо.
— А я скажу. Тебе необходимо показать всем, что твоя правда сверху, — добавила Хильда.
— Да необходимо! – почти выкрикнула Маричка, так что некоторые из бабулек повернули к девочкам головы.
К ним подошёл Вовка. Застенчиво улыбаясь, парень протянул небольшую, красиво разрисованную книжечку Маричке, проговорив, заметно волнуясь:
— Вэ-вэ-вот. Б-батюшка п-перед-д-дал.
— А тебе чего надо?! – ещё громче крикнула Маричка, отодвигая книгу, обратив внимание почти всех прихожан.
— Н-н-ничего. П-просто книжку передаю, — совершенно спокойно ответил Володя, хотя глаза его опустились и бледность покрыла лицо.
— Не нужна мне ваша книжка! – фыркнула Маричка. — Так и передай!
Володя заметно растерялся. Хильда взяла у него книжечку, и показала глазами, чтоб он их оставил.
Закончилась служба. Выйдя из храма, я застал девочек, сидящих на ступеньках. Маричка, по-прежнему, дулась, Хильда находилась возле неё, рисуя пальцем на бетонной поверхности ступенек, невидимые узоры.
— До сих пор злишься? – спросил я у Марички, приседая на ступеньку ниже.
Та как-то безразлично покривила лицо, нехотя ответив:
— Было бы из-за чего. Нужно больно мне ваше причастие. На следующей неделе поеду к крёстному и причащусь целых три раза. И никто мне ничего не скажет.
Я не смог удержать улыбку.
— Да. У крёстного, наверное, ты сможешь причаститься и десять раз. Но, в нашей церкви, как я и говорил выше, есть определённые правила, на этот счёт. И дело не в том, что кто-то говорит по-русски, а кто-то на местном суржике. Дело в том, как ты относишься к Богу, его заповедям, в твоём личном отношении. Ты когда шла в храм, завтракала?
— Да, — не поднимая головы, ответила Маричка. — Меня мама так приучила – куда бы утром я не шла, обязательно нужно хорошо позавтракать. Мало ли куда меня занесёт, и на сколько я задержусь.
— Вот видишь. А причащаться следует натощак… Правило почитать, покаяться в грехах, настроить себя, в конце концов.
— Зачем так всё усложнять, не пойму?
— Как бы тебе объяснить. Ну, скажем, ждёшь ты в гости самого дорогого, самого любимого, очень важного для тебя человека. Что ты станешь делать?
Маричка задумалась. Она, наконец, развернулась ко мне, ответив, по-прежнему не поднимая глаз:
— Поубираюсь там, приготовлю вкусняшки, накрою стол, оденусь красиво, сделаю макияж, — она еле заметно улыбнулась. — Я люблю принимать гостей. Важных, и не очень.
— Это чудесно. Наверняка, тебе станет стыдно и неловко, если дорогой гость застанет тебя врасплох? Придёт к тебе, а у тебя в доме не прибрано, пыль кругом, мусор. Одежда на тебе грязная, одета как попало, не умыта, не расчёсана, а на угощение недоваренная баранья нога, да похлёбка с улиток и щавеля.
— Фу, — вздрогнула Маричка, и они вместе с Хильдой прыснули смешками.
— Вот так и с причастием получается. Причастие – великое Таинство. В нём, под видом хлеба и вина, по завету Спасителя, мы принимаем Его Тело и Кровь, во исцеление души и тела. Тот, кто этого не делает, как сказано в Новом завете, Царствия Божьего не наследует. Наше тело – это храм души. Как же мы примем в него Спасителя, под видом причастия, если не приберём, не украсим, не приготовим наш, так сказать, храм? Для этого нужна исповедь, молитва, благоговение. Но, существует более веская причина. К сожалению, в нашей стране, посредством политических манипуляций, образовался церковный раскол, разделивший людей. И те и те считают себя правильными. Вот наш приход принадлежит к православной церкви, созданной Спасителем и апостолами его. Конечно, многое изменилось, за столь долгие времена, но мы стараемся хранить Завет, придания, поучение Христа и святых отцов. Любой закон можно попрать. За многие века существование церкви, такое делалось не раз. Вот почему, возникло и продолжает это делать, множество сект, расколов, толков, ложных учений. Послушай их, они и только они истинные, а всё остальное ложь и суета. Только секты приходят и уходят, расколы плодятся и исчезают, а церковь Божья существует многие столетия и сохранится до скончания века. По плодам узнаете их – сказал Иисус Христос о учениках своих и их последователях. Я не стану говорить с тобой о политике церкви, о том кто прав, кто не очень. Хотя бы потому, что тебе такое будет не очень понятно. Просто повторюсь. В церкви, как и в любой организации, структуре, в стране - имеются свои правила. Если их попрать, получится хаос и беспредел. Война на Донбассе идёт почему? Потому что одни, не захотели подчиняться правилам других. Посему страна разделилась, утопая в крови и злобе. Вот так и в церкви. Раскольники – те же сепаратисты. Они, по-своему правы, но они вне закона и лона церкви Христовой. По плодам их узнаете. Страшно подумать какой раздор, распри, зло сеют раскольники. И гордыня их мешает им это понять. Да они ведь сами, как упыри уничтожают друг друга. Взять, хотя бы, их недавнего предводителя Филарета. Ведь он является одним из отцов здешнего раскола, родоначальник, так сказать. Что же, в конечном итоге? После образования новой раскольнической политической группировки, его просто подвинули. Он стал не нужен, неугоден. Мало того, его же ученики объявили его старым маразматиком и выжившим из ума стариком. Вы даже представить себе не можете, какой это страшный удар для такого гордого человека, как Филарет.
— Значит я раскольница, по-вашему? – робко спросила Маричка.
— Какая же ты раскольница? – не смог удержать улыбку я. — Когда тебя крестили, так понимаю, ты была ещё совсем младенцем.
— Да. Мама рассказывала, мне тогда шесть месяцев исполнилось. Покрестили, типа чтоб сглаза не было, чтоб не болела. Но, я почему-то, наоборот болеть стала больше. Мне даже операцию делали, думали я умру. Ничего, выжила.
— А до этого, ты причащалась когда-нибудь?
— Плохо помню. Маленькой совсем, пару раз возили в храм, к крёстному. А затем «Майдан», война, маме некогда было.
— Понятно. Пойми одно – в чём-либо переубеждать, настраивать, я тебя не стану. Вера – дело индивидуально для каждого. Ты ведь, почему-то пришла именно к нам в храм.
— Так, за компанию. Руслан, вон, тоже к вам приходил.
— Ну да. Ты уже достаточно взрослая, некоторые решения способна принимать сама. Подумай хорошенько, если тебе это действительно интересно, и сделай правильный выбор, а мы будем молиться за тебя.
— За меня? Но я ведь… Я ведь не ваша. Не из вашей церкви.
— Ну, и что. Разве это так важно? Ты ведь человек, а все мы люди, дети Божьи. Если мы не поддержим друг друга, то утонем в житейской пучине, погрузившись в омут с головой.
— Ладно… Спасибо. Я буду думать… Я буду ещё много думать об этом.
— Слава Богу… И книжечку возьми, ту что Володя вынес. Она поможет тебе думать.
— Хорошо.
Я видел, как Маричка изменилась в лице. Обиженная, а вместе с ней и хмурая гримасы исчезли, превратившись в саму серьёзность и сосредоточенность. Признаться, перед этим разговором сильно переживал. Ну, как объяснить ребёнку обо всех этих расколах, канонах, правилах? С одной стороны они строги, с другой, если их раз подмять под ноги, во что превратиться церковь? Раскольники, вон, наплевали на правила. Что в итоге? Для них они больше не существуют, и живут они по каким-то своим, непонятным законам.
Хильда с Маричкой неспешно шагали по дороге. Хмурилось небо, собирался дождь.
— Слушай, — вдруг обратилась Маричка к подруге, — а вот когда причащали, отец назвал тебя Ольгой. Это почему так?
— Ну-у, — пожала плечами Хильда, — он рассказывал, когда меня крестили, то дали имя Ольга. Я пока сюда не приехала, даже не догадывалась об этом.
— Хм, интересно, — мечтательно произнесла Маричка. — Когда меня будут крестить, я попрошу, чтоб дали какое-нибудь необычное имя, как у тебя сейчас.
— Зачем?
— Ну, прикольно будет. Будем такие с необычными именами. Все ребята обзавидуются. Например, Хильда и Хельга.
— Так Хельга – это типа Ольга.
— Тем более.
— Погоди, я что-то не поняла. Ты креститься собираешься?
Маричка вдруг запнулась. Её лицо снова наполнилось серьёзностью и после долгой паузы, она невнятно ответила:
— Не знаю. Я буду ещё думать над этим. Представляешь, что будет, если об этом узнают Мама и крёстный.
— Да уж.
— То-то же. Надо хорошенько всё обдумать.
Дальше будет...