Дождь. Подлость

        Катя с беспокойством стала ощупывать свою грудь – она налилась и болезненно отзывалась на осмотр. Её стало подташнивать. Привычный вкус еды изменился.   
        - Нет, нет, нет. Я не хочу! – Прошептала она в темноту. - Соблазненная и покинутая, да ещё и беременная. Какая пошлость!
        Утром она приготовила на завтрак макароны с томатом и тертым сыром. С трудом запихивая в себя кусок хлеба, она на глазах у брата вскочила и опрометью бросилась в туалет. Вернулась бледная, и под его пристальным изучающим взглядом уселась за стол.
        Он резко отодвинул от себя тарелку, да так, что томатный соус выплеснулся на скатерть.
        - Рассказывай! Хватит кормить меня всякой туфтой. – Голос его был сер и твёрд, как булыжник.
       - Что рассказывать? – Отведя глаза, спросила Катя.
       Он цинично ухмыльнулся.
       - Бросил тебя любовник. Поматросил и бросил. Хотя и колечко нацепил. 
       - Это мои проблемы! Я уже взрослая…
        - Ты станешь взрослой, когда сама себя научишься кормить. Пока что кормил тебя отец, а теперь – я.
        Катя, вспыхнув, выскочила из-за стола и слетала в свою спальню. Вернувшись, она бросила Виктору кредитную карточку. 
        -  Что это?
        - Здесь деньги. Просто я не умею ею пользоваться.
        Витька присвистнул.
        - Нормально. За секс-услуги с тобой расплатились кредитной картой? И сколько там?
        - Не знаю. 
        - А может быть она пустая? Пинкод давай. – Он положил кредитку в свой бумажник. – Ладно, проверим. – Виктор  побарабанил пальцами по столу. – Думаю, что ты – залетела.
        - С чего ты взял? – Пролепетала Катя, пряча глаза.
        - А почему у тебя макарошки с сыром не прижились? Почему ты их выплюнула? И, вообще… Вечером поговорим. - Добавил он зловеще.
          
        Весь день Катя шаталась по квартире, не находя себе места. От изнуряющей духоты и постоянно накатывающей тошноты она спасалась в холодном душе.   
        Наконец, она снова решилась набрать номер мобильного телефона. И снова ответила женщина. Голос её был непривычно трезв.
        - Сколько раз тебе повторять, дрянь такая, что его нет, а для тебя никогда и не будет. Какая, однако, ты настырная.
        - Передайте вашему сыну, что у меня будет ребенок. У нас. – Поправилась Катя.
 
        По ту сторону океана женщина молча отключила мобильник. Она не знала,  что ей делать. Впервые. Она только недавно выбралась из черного колодца нетрезвого сна. Её мучило похмелье. Но она безоговорочно поверила той девушке. Более того, она знала, что звонившая девушка  – жена.
        Опустошив кассету сына и, проявив снимки, обнаружила негативы обряда венчания. Она не поленилась и отпечатала фотографии.
       Что и говорить, вкус у Максима отменный.  Невеста очаровательна была в подвенечном платье. Лицо такое светлое, девичье. Невинное, прямо скажем, лицо. Родись эта девица здесь в Канаде, да в состоятельной семье, быть бы ей звездой великосветских тусовок.  Законодательницей мод. Не то, что эта безвкусная коротколапая Люси. Совершенно не умеющая, что нехарактерно для француженки, одеваться.
       Эта, хоть и соплячка, а со вкусом. Вон как чудно причесана, косички в итальянском стиле. Вся светится мягким жемчужным светом. А платье! Живанши. Сынок, видать, подарил. Счету деньгам никогда не знал, они ему ляжку жгут.    
        На всякий случай, она уничтожила фотографии и негативы, чтобы они не попались на глаза Николаше, её мужу. Уничтожила все. Ну, почти все. Одну припрятала. Сам момент венчания. Лицо девушки. Боже…
       Никогда их не увидит Николаша, муженек мой любезный.  Эти фотографии и известие, которое передала девушка, вытянули бы его  из ада, куда он стремительно погружался и на воротах которого написано – «Оставь надежду всяк сюда входящий». Но телефончик на всякий случай переписала маменька к себе в блокнот, в раздел «мода». Ха-ха-ха! Платье от Живанши. А вдруг пригодится. Когда она почувствует себя одинокой старой бабкой. Лет через сто. Да и запас карман не тянет. Внук не помешает. Или внучка. Взрослые, хорошо воспитанные внуки. Свои собственные. Мальчик или девочка. Сразу видна прекрасная будущая мать в этой новобрачной! Порода видна! Голубая, не мытищинская кровь. О Лобне я уже вообще помалкиваю.
        Пожар внутри разгорался. Она  соскочила со своей роскошной кровати и пошарила в тумбочке. Бутылка из-под бренди была пуста. Придется тащится вниз на кухню. В холодильнике есть еще вино. Красная кислятина. Зато – аристократично. Не дешевый портвейн, как в юности хлебаем, а «Шато Икем». Красный блин, Икем. Особый изыск. Или этот, как его там? «Шартрез». Сироп с градусами. Приторная дрянь.               
        Она налила полный стакан вина и одним залпом, не принюхиваясь к изысканному букету, проглотила. Тут же налила снова.
        - А меня кто нибудь жалел? – Спросила женщина, пьянея.  Она поднесла зеркало к  лицу. Оно отразило все её пятьдесят лет неправедно прожитой жизни - мешочки под  красными с прожилками глазами, вялая линия щек, унылый рот с опущенными уголками, брезгливые складки, идущие от крыльев носа.
        Это зрелище, как всегда,  привело её в состояние раздражения.
        Она отбросила зеркало. Скоро пробьет её час. Она еще полюбуется, как полностью разориться её муженек. Как он будет метаться в поисках денег, и опускаться все ниже и ниже, как этот бармен из романа «Сестра Керри». А она – Инна Соболевская, как звучит-то!,  сделает пластическую операцию, уберет лишние килограммы жира, безобразно вылезшие то там, то тут, накупит себе кучу платьев. От Живанши, черт его бы побрал совсем, или от этого …  ****ского Лакруа. Или Валентино.
        Нет, нет, нет места в моем сердце жалости! Кто меня-то хоть раз в жизни пожалел?  В Лобнинском бараке мать лупцевала чем только под руку подвернется – шлангом от стиральной машины, шваброй и просто молотила кулаками, а папашка, не надолго прибывавший погостить из тюрьмы на волю, упивался до синих чертей и гонял их с мамашей по улице. А потом, украв какую нибудь мелочь, благополучно снова садился на несколько лет.
        - «Ничего, - приговаривала мамашка, охаживая её колотушкой для теста, - наука на будущее, чтобы сердцем была не слишком мягка. Чтобы росла волчонком, а не комнатной болонкой».  Только почему-то не учла многомудрая мамашка, что болонке живется куда лучше, чем волчонку. Волчица рыщет по лесам голодная, а болонка вся в бантиках на хозяйских подушках лежит-полеживает и жрет от пуза.
        Но тут её размышления оборвал очередной пьяный сон. Она не видела, как Николай, её муж, создавший ей еще в России комфортные условия для болоночьей жизни, и не бросивший её на чужбине, когда она полностью утратила все механизмы воздействия на него, вошел и брезгливо оглядел её – всхрапывающую некрасиво открытым ртом, из уголка которого бежала на подушку струйка слюны.