У каждого, в сердце свой Питер. Это мой

Этот Город способен на разное,
Всё таится в Его светлых сумерках:
От прекрасного до безобразного,
Гениальное, полубезумное...
Он затопит тебя мягким мороком,
Затуманит Невой подсознание.
Отсыревшим не выстрелишь порохом
Петербургу салют на прощание.
Ты не сможешь проститься с Ним полностью,
Уложив чемодан свой внимательно,
Обнаружишь пропажу лишь полночью,
Часть себя потеряв окончательно.
И поймёшь, что одной половиною
Ты прирос к Его сырости мангровой.
Словно старой бездомною псиною,
Зацепившей летящего ангела,
Он проникнет к тебе тихим вечером,
Мокрым носом уткнётся и ласково
Глянет в душу зрачком человеческим
И растает видением пасмурным...
И в положенный срок или ранее
Ностальгии появятся признаки
И почувствуешь недомогание -
То проявятся вирусы-призраки.
Бесполезны здесь антибиотики,
Ведь от призраков нет излечения.
Просто Питер теперь стал наркотиком...
Петропавловский шприц - вот спасение!

/А.Соколов/


 

В идею выставки, посвященной Санкт-Петербургу, вплелись не только моя любовь к этому чудесному городу, истоком которой, пожалуй, стали детские воспоминания, но и желание фотографировать его на достойном уровне, а также благодарность к тем, кто принимал участие в становлении меня, как фотографа – профессионалам уже моего города. А, чтобы стать достойным такой выставки, я и прошел от детских своих фотографических опытов до уровня, когда эти профессионалы-фотографы меня оценили, приняв в Союз фотохудожников России.

Между первым фотоаппаратом и намеченной выставкой пронеслась вся жизнь, в течение которой происходило и совершенствование меня, как фотографа. Была, конечно, еще линия съемок воздушных пейзажей из кабины самолета, но это опять другая история…

И вот, когда круг моих знакомых расширился до той интересной для меня группы увлеченных людей, профессиональных фотографов, для меня стало необходимостью, учась у них, не только говорить об их месте в фотографии, но и знать их профессиональное мнение о моих работах. Несмотря на то, что они могли работать в совершенно разных жанрах, их мнение всегда было конкретно и безошибочно, хотя и оценивали они работы с точки зрения того направления фотографии, которое им было привычно, в котором они до сих пор работали и которое могло кардинально отличаться от моего. Объединяло же меня со многими из них то, что я, как и они, уделял большое внимание таким, казалось бы, эфемерным для фотографии понятиям, как настроение, вызванное пойманным тобой в объектив сюжетом. Но, когда я поставил себе задачу научиться у них правилам организации выставок, я приметил у них один критерий, который их, таких разных, объединял всего лишь в две, хотя и не равные группы, именно по вопросу организации выставочного пространства.

В одну группу можно включить тех, кто делает подписи к фотографиям, вывешенным на стены зала, в другую - тех, кто считает, что, если фотография хорошая, она сама все скажет за себя.
Становясь более маститыми, фотографы плавно перетекают из первой болтливой категории во вторую, молчаливую. Как можно понять по моему многословию, я прочно остаюсь в той первой категории. Под каждой фотографией я нудно пишу и название, и где снял, и что хотел всем этим сказать…
Единственно, что может спасти читателя от засыпания над написанными мной буквами, это то, что на тех же выставках я разглядел, что и зрители тоже делятся по отношению к таким текстам на те же две неравные категории: тех, кто текст читает, и тех, кто не обращает на него никакого внимания…
Все эти сентенции начали приходить мне в голову, когда я начал обдумывать свою выставку, посвященную прекрасному городу. Питер заставил меня думать о себе и, приезжая к нему снова и снова, спешить побродить по его памятным местам.

Я давно для себя решил, что в споре за пальму первенства по красоте среди многих и многих городов, Санкт-Петербург, с моей точки зрения, далеко опережает других претендентов. Конечно, можно в мире найти и другие города с не уступающей Питеру архитектурой.  Но мне кажется, русский человек всегда, говоря о красоте, имел в виду и что-то внутреннее.
А тут уже не обойдешься от включения в это понятие человеческих качеств самих питерцев и, как минимум, моего пиетета к ним.
Как ни крути, по крайней мере, в архитектуре этого города растворена Душа, и она может зазвучать в унисон душе человека, как живущего в нем, так и приезжающего поклониться этому городу.

Кто хоть однажды был в гостях у Питера, не может в него не влюбиться. У меня это случилось, когда родители повезли меня в этот город, а было мне тогда 9 лет. Есть, конечно, в этом элемент родительского примера - они восхищались, и мне надо было следовать им.
Не знаю, зачем я был нужен отцу в Питере, но он поехал туда и взял меня с собой. Я был тогда слишком мал, не мог в полной мере оценить и город, и жест отца. Это я так думаю сейчас, но может отец уже тогда разглядел во мне те задатки, которые потом вылились в характер и судьбу? Или он просто надеялся на это? Или формировал их сам?

Смотрю сейчас на свою детскую физиономию на тех фотографиях и сам не верю, что этот ребенок мог отнестись к городу с такой взрослой жаждой постижения  и, главное, что впечатления я привез оттуда не детские. Питер уже тогда меня прочно привязал к себе. Может под знаком тех потрясений, я по приезду, принялся зарабатывать разными способами на будущий фотоаппарат: где-то сбор и сдача крапивы, как источник витаминов для обитателей зверофермы; где-то сбор сосновых шишек для питомника, в котором выращивали сосновую поросль. Отцу было бы дешевле купить этот фотоаппарат, чем покупать мне новую одежду – старая пришла в негодность от сосновой смолы. Главным же источником моих доходов был сенокос в деревне, где жила мама - тогда мальчишек и младше меня брали на такую работу. Каждый год летом я устраивался на работу в совхозе и, сочетая приятное с полезным, подвозил копны сена к скирдующемуся стогу, в поте лица (лошадиного) зарабатывал себе на фотоаппарат. Впрочем, я и сам был не под кондиционером.

Второй раз я увидел Питер уже тогда, когда после окончания школы понял, что мне надо поступать в свою будущую альма-матер ОЛАГА – Академию гражданской авиации. Хотя, понял-то я, что буду летать, еще раньше, чем захотелось мне фотографировать: когда сын чьих-то родителей в нашей деревне прилетел на Ми-1 и сел за речкой на лугу рядом с родительским домом. Мне было не больше пяти лет, когда вместе с друзьями мы форсировали речку и облепили «вертушку» со всех сторон. Я прильнул носом к остеклению кабины, но ничего, кроме педалей напротив моего лица, в той кабине я не помню…
С Питером в год поступления я встретился уже осознанно и снова впустил его в свою душу. Успел походить, пофотографировать в промежутке между вступительными экзаменами и объявлением их результатов. К тому времени я сменил уже кучу фотоаппаратов и щеголял новеньким «Зенит-Е». Тогда я не просто освежил детские воспоминания, город еще глубже и прочнее вошел в меня. Все ложилось на благодатную почву. И детскими впечатлениями это назвать уже было невозможно, хотя мне было опять же всего лишь 17 лет.

Вот, наврал пару абзацев назад и не могу успокоиться. Про детскую встречу с вертолетом наврал. О том, как я ее помню. В угоду скептикам, которые засомневаются, что в пять лет можно что-то запомнить, наврал. Вся моя жизнь тогда была в запоминающихся случаях… Я помню события и в три своих года…
Все я помню! И как с другом детства Сашкой через речку… Как толпа таких же, как я пацанов, облепила машину… И кабина полностью остекленная мне бросилась в глаза… В центре ручка управления… Запах краски его обшивки… Это только, когда меня носом прижали к остеклению кабины, перед глазами оказались только педали…

В академию тогда я не прошел по конкурсу. И, наверное, чтобы подсластить себе эту неудачу, купил фотовспышку. Отец дал денег в дорогу с небольшим запасом. Я знал, сколько стоит обратный билет на поезд, отложил эту сумму, а на оставшиеся ее и купил. Когда же пришел к кассе, то оказалось, что билет обратно стоит дороже. Денег на автобус до дома после поезда у меня хватало, а вот на еду… Поезд до дома тогда шел четыре дня, а денег осталось только на три пирожка. Это, как остаться с двумя гранатами против трех танков.
Пирожки я аккуратно положил на столик в поезде, а сам залез на верхнюю полку. День прошел, я сел на пенек, съел пирожок. Второй день прошел – второй пирожок. А между ними лежу смирно, берегу калории. На третий день смотрю, а маленькая девочка внизу на меня бабушке пальчиком показывает и что-то шепчет на ушко. Бабушка и сама, видимо, меня расшифровала: «Слезай, милок, отведай, чем Бог послал». Долго я не кочевряжился…

На следующий год, когда мне все-таки удалось поступить в академию, я оторвался по полной. Все театры, все памятные места Питера я обпосещал. Сначала один, потом втянул двух своих однокурсников. Я знал, что, как рожденному в глубинке, мне надо сделать на будущее большой культурно-образовательный задел. Хотя, большого результата я и не ожидал, город, насколько мог, восполнял пробелы в моей культуре.
Случай проверить себя представился лет через 10 после окончания. У нас в отряде летал штурман, по совместительству художник. А может и в первую очередь он был художником. Все, что надо для этого, у него было. И училище он закончил художественное, где педагоги ему говорили, что его, хотя и самоучку, им учить уже нечему. И позировали ему, страшно сказать какие люди, и выставки он делал, наверное, чаще, чем летал.

Володя раздавал свои картины почти даром. И я к нему прицепился: «Напиши мне хоть одну малюсенькую картинку». Он несколько лет обещал мне с улыбкой, но писать не спешил. Пока мы не оказались с ним наедине на довольно продолжительное время. Конечно, он заговорил о живописи, о музеях, о картинах.
К моему собственному удивлению, я не только смог поддержать беседу, а еще и  помнил те залы, те картины, те музеи, о которых он говорил, и не только в Питере. Оказалось, что у меня было и свое отношение к сюжетам тех картин. Он был удивлен и еще раз пообещал написать для меня что-нибудь. А то, что до сих пор ограничивался только обещаниями, объяснил тем, что он всем обещал, но писал для немногих. Сказал, что в основном ему заказывают картины «под цвет обоев»… «А ты говоришь о настроениях, сюжетах и мазках. Тебе действительно надо…»

Что Питер – это культура, и не только в смысле памятников, театров и музеев, но и в смысле внутреннего мира его жителей, каждый живущий в стране в то время знал и не подвергал сомнению их высокий культурный уровень. Мы, слушатели академии, как нас тогда величали, это тоже знали и пытались подрасти до их уровня. Но с нашей формой, выданной нам на первый семестр, хотя бы в том случае, когда встречают «по одежке», нам в этом плане «ничего не светило». Легкая и дешевая хэбэшка после двух-трех стирок, выцвела, и колени у нее запузырились.
Стирать нам ее приходилось тогда часто – нас каждые выходные, как дешевую рабсилу, использовали на разгрузке вагонов на овощебазе. Нельзя не вспомнить нашего командира роты Иван Иваныча. Он же - «Полтора Ивана» - косая сажень в плечах и те же полтора меня в росте. Он же и «Удав» - если что случится в роте в его отсутствие, он своими объятиями «кольца анаконды» выдавит-выцедит правду из любого по капельке и до капельки, хватка мертвая… Но человек справедливый и душевный и память у нас о нем светлая. Вот он-то на построении в пятницу после занятий:
- Завтра-послезавтра есть шанс отличиться на овощной базе!
Наш Костя из второй шеренги строя:
- Разгрузка вагонов с апельсинами?..
Иван Иваныч слегка заикался, особенно, когда встречался с нашей наглостью:
- К-к-какие ап-п-пельсины?! Раст-т-тарка лука!
Вагоны с апельсинами все-таки были… один раз… но мечтали мы о них после еще долго.

Так вот, про форменку - парадную нам сшили только к весне. Наверное, в надежде, что большинство из нас на первой же сессии «срежется» и не надо будет тратиться для нас на «парадку». Но мы стремились. И если с формой мы поделать ничего не могли, то наши фуражки, качества той же хэбэшки, активно перешивали по ночам вручную, с тем, чтобы они по форме, хотя бы отдаленно, напоминали те изящные, которые назывались мичманками.
Дорого бы я сейчас дал за то, чтобы увидеть себя того, в той форменке, где-нибудь в театре Комиссаржевской… А питерцы прощали такое мое непотребство, смотрели понимающе и даже одобрительно. Честное слово, я помню те взгляды…

К концу первого семестра наши «разведчики» обнаружили ателье где-то на Литейном проспекте - там шили настоящие мичманки. Стоила она 10 рублей. Мы были  на полном довольствии, но нам еще и стипендии полагались: троечникам 11 рублей, хорошистам 12, отличникам 14 рублей. Мне моих хватало на пару раз купить мороженого (сахарные трубочки!) и пару же раз сходить в «Шоколадницу» попить хорошего кофе с эклером. Сэкономил я на эклерах и вот иду уже по Невскому проспекту, ищу Литейный.

Первая встречная женщина, которую я спросил о своей цели, оказалась той легендарной петербурженкой высокого воспитания, о которой я до сих пор помню, как об эталоне питерской душевности и участия. Мне 18 лет, ей под 50. Я просто спрашиваю, в какую сторону по Невскому надо двигаться, чтобы выйти к Литейному. Она развернулась и повела меня в сторону, противоположную от нужного ей направления, выспрашивая, зачем мне туда, тут же рассказывая что-то, гостеприимно развлекая на правах хозяйки меня, пацана. А по пути сама спрашивала встречных, как найти это ателье. Мне было страшно неудобно, я несколько раз пытался, сказав ей спасибо, отпустить ее. Но она, пока не нашла это ателье, пока не убедилась там, что для меня все сделают, не ушла, потратив, наверное, около часа своего времени.
 
В канву моих признательностей Питеру вписалось и время становления моей семьи, и рождение в нем дочери.
После второго курса я женился и теперь с женой продолжал знакомиться с городом. Представляя ее Питеру, который уже был в моей душе, мы, вдвоем и по-новому для меня, одевали его в романтику наших отношений. Замедлился этот процесс как раз перед рождением дочери. Пытаясь успеть окультуриться по максимуму, мы, как поняли позже, рисковали. Когда мы были уже неприлично беременны, нам вздумалось посетить Смольный собор, где нам стало плохо. Но, обошлось. Только после родов жена напомнила о том случае. Оказалось, дочь тогда у нас чуть было не выпросилась на Свет Божий…

Попытались этот процесс наверстать за месяц до моего выпуска и спустя полгода после родов. У нас оставалось много неохваченных мест, которые хотелось посмотреть: Павловский парк, дом-музей Пушкина на Мойке и еще много чего. В Павловск нас отпустила наша душевная хозяйка, у которой мы жили, охотно оставшись с дочерью - везло нам в Питере на хороших людей. В Пушкинский музей дочь взяли с собой. Но, уже у касс начали сомневаться в успехе нашего предприятия. Там кассирш уже упрашивали несколько человек о возможности войти в музей на текущую экскурсию, а не на ту, через четыре часа, на которую только и оставались билеты.

Жена предложила уйти, потому что надежд у нас нет, как она считала. Я же, сунув свою голову вместе с головой дочери в окошко кассы, сыграл на желании шестимесячной дочери приобщиться к культуре. Участливые женщины, сами, конечно, матери, вошли в положение, дали нам билеты на текущую экскурсию, ведь до нашего отъезда по моему распределению оставалось совсем мало времени. В музее нас опять окружили заботой женщины. Пока мы слушали экскурсовода, смотрительницы в каждом зале передавали друг другу нашу дочь. Двух милых дам она, неблагодарная, описала. Несмотря на это, мне с трудом удалось ее у них отнять. Уже держа ее на руках, я обратил внимание, что экскурсанты начинают больше обращать внимание на мою дочь, чем на экскурсовода. Тут же в музейной тишине послышались и ее воркования. Дочь смотрела мне за спину. Оказалось, что она кокетничает с бронзовым амурчиком величиной в ее рост. И это в шесть месяцев!..

Было у этого «романа» и продолжение. Когда дочь окончила школу и поступила в институт, в качестве поощрения, я повез ее на историческую родину. Она ведь при рождении была пожалована  медалью «Рожденной в Ленинграде». Пожалуй, как и я когда-то от родителей, она впитала от нас любовь к Питеру. После посадки в аэропорту, когда мы ехали уже  троллейбусе на Петроградскую сторону, он сломался точно на Стрелке Васильевского острова. Начиналась Белая ночь, город сверкал огнями, со Стрелки открывались завораживающие виды. Восторгу дочери не было предела. Потом несколько дней: Сенатская площадь, Дворцовая, Эрмитаж, Петергоф и, конечно, дом-музей Пушкина на Мойке – мне хотелось познакомить ее и с амурчиком, с которым она кокетничала тогда. Амура не было… Может быть, те же милые дамы, которых она пометила тогда, объяснили, что видение, как должна выглядеть экспозиция интерьера квартиры Пушкина, со временем изменяется…
 
Фотографировал я тогда много, но на любительском уровне. Сейчас, рассматривая те снимки, я, конечно, вижу тот почерк, который привел меня потом в Союз Фотохудожников России, но это позже – в начале двухтысячных. Сейчас мало что можно было бы показать здесь, а жаль, настроения в них много...

И вот я уже, хоть и не профессионал в понимании того, что почти не зарабатываю фотографией, но делаю это в свое удовольствие и на профессиональном уровне. Устраиваю выставки и принят в Союз. До этого момента я уже сделал несколько выставок, посвященных Небу. На снимках были, конечно, не просто кучки облаков. Они были включены в пейзажи, окружены рассветами, закатами, пестались вершинами гор. Ведь облако, как и короля, играет свита. Самолет тоже делают летящим окружающие его облака. Если снять его на фоне безоблачного неба, то он и не летит вовсе – то ли падает, то ли прилип к «тверди небесной».

К себе я тогда,  как к фотографу, серьезно не относился – фотографировал в удовольствие то, что мне нравится, и все. Но персональные выставки уже устраивал, правда, не в ведущих, пока еще, залах Новосибирска. Брал размером - нравились мне все больше фото крупного формата. А печатали большой размер тогда в одной-двух фотолабораториях города. Там собирались с теми же целями профессиональные фотографы, там они мои снимки и приметили, сказали, что пора мне показать их председателю регионального Союза фотохудожников России. Взял штук сорок, с моей точки зрения, лучших кадров и понес.

Потом, при встрече с теми же профессионалами, я попенял им: «Куда вы меня послали? Он выбрал из сорока фотографий только восемь, которые ему понравились!». На что мне ответили: «Ты еще не знаешь, сколько он у нас отобрал, когда принимал в Союз. Ему понравились у тебя не всего восемь, а целых восемь». И добавили: «Мы, фотографы – народ ревнивый. А тебя принимаем, может еще и потому, что наши интересы не пересекаются. Фотографируешь ты свои облака и фотографируй – мы тебе, а ты нам составить конкуренцию не сможем…» Конечно, я «поиграл на гармошке на радостях», когда меня приняли, но понимал, что для меня это аванс. К тому же, мне нравилось, что я не профессионал, что мне не надо обеспечивать свою жизнь этим тяжелым трудом - фотографировал в свое удовольствие, не обремененный необходимостью зарабатывать. Это давало определенную свободу, из-за которой у меня, может быть, что-то и получалось.
 
После окончания учебы я много раз бывал в Питере. Прежний восторг от встречи с городом не уходил, а более прочно обосновывался во мне.
Большим толчком к воплощению давнишней мечты поклониться городу выставкой моих фотографий послужила встреча выпускников нашего курса Академии. Не прошло и пятнадцати лет нового века, а нашему выпуску отмечалось уже 35 лет. Мало кто из нас к этому году еще летал. Как и я, отработав 30 лет, вышел на пенсию. Профессионалы – фотографы, как один, принялись задавать один и тот же вопрос: «Ну и что ты нам теперь будешь показывать на своих выставках? Облака-то, судя по всему, у тебя закончились?». Я поднатужился и выставил своих «Берендеев», «Новосибирск в панорамах». Удивил их еще и тем, каких эффектов можно добиться, трансформируя фото в графические изображения.

Как-то, возвращаясь с пленера и проходя мимо Дома Ученых нашего Академгородка, я увидел анонс афиши на выставку знакомого мне фотографа, кстати, моего тезки по имени. Это он позже одобрил мои попытки освоить графику, придя ко мне на выставку «Графика фото». Работал он в жанре, который я ни у кого не видел ни до, ни после. Во всяком случае, никто не достигал уровня его мастерства. Его работы были очень лаконичны и графичны – толк в графике он знал. «Цифры», компьютеров и фотошопа еще не было, а он составлял даже не коллажи, а путем многоразовой экспозиции на лист фотобумаги творил свои шедевры! В них была и Женщина, и элементы природы, и все это было возмутительно красиво, поэтично и эффектно. А ведь он это все делал способом «мокрой печати», что было, думаю, невообразимо трудоемко, а для многих просто невозможно. Уходя с его выставки, я думал, что то, что я мог сказать своей фотографией, не выдерживает сравнения с искусством этого фотографа. Настроение упало и мне захотелось разбить свой фотоаппарат о ближайший угол…

Вот этот-то фотограф, придя на мою выставку графики лет через пятнадцать, и сказал мне доброе слово: «Ты влез в ту область фотографии, которую пока еще никто из фотографов не пытался освоить…» Ради такой похвалы и стоило все это затевать. Мне было страшно приятно, что тезка понял, что я там замутил. При этом, конечно, понятно, что графическим изображением фотографы занимались еще на заре фотографии. Гордиться особенно было нечем. Да и на днях мне еще один знакомый принес свои графические снимки, в которых была и идея, и юмор, и мастерство, не чета моим, но это была уже другая область графики.
На этих страницах можно увидеть  несколько графических картинок из той выставки…

Так вот, та встреча однокашников послужила точкой отсчета по сбору материала для выставки, посвященной Питеру. Приехал я на встречу за трое суток и в каждые из этих суток спал в лучшем случае пару раз часа по два. Все остальное время – рассветы, закаты, памятные места… Когда сошел с самолета, сразу ушел в ночь города, спать было некогда – Белые Ночи!

К этому времени я освоил сборку в панорамы сделанных рядами снимков какого-нибудь интересного места. Мне казалось, что Питер очень подходит, чтобы его красоту передавать в панорамах. Город не тянулся в высоту, и виды его Невских берегов испокон веков так и представлялись – широко. Но я даже на таких широких питерских просторах умудрялся добавлять второй ряд к ландшафту города, в который втискивал или его небо, или увеличивал вертикаль за счет вод Невы и гранита берегов, что добавляло снятому пейзажу пространственности и эффект личного присутствия. Этот эффект становился ощутим более зримо, когда смотришь снимок не с экрана, а со стены, напечатанным уже на фотобумаге. Панорама города при этом могла вытянуться метра на полтора и больше.

Я понял, как избегать искажений, неизменно возникающих при сборке панорам или наоборот, как их усиливать и задействовать на пользу сюжету. В этом вопросе большую роль сыграла старая аксиома фотографов: самый лучший ЗУМ - это ноги. Смысл ее в том, что чем ближе подойдешь к объекту съемки, тем объемней становится картинка, возникает эффект присутствия. Ты как будто входишь в нее, становишься участником действия. Эффект будет лучше, нежели ты приблизишь объект съемки ЗУМом длиннофокусного объектива. Правда, наступит момент, когда картинка уже перестает помещаться в кадре. Можно, конечно, взять объектив типа «рыбий глаз» с углом охвата более 180 градусов, что даже свои уши можно увидеть в видоискателе. Только в этом случае возникают искажения, уводящие картинку далеко от реальности.

На этот случай у меня и был опробован метод съемки панорамы в несколько рядов. Искажения этим способом значительно нивелировались. У меня уже были картинки и в шесть рядов, в которые входило аж до сотни снимков. Такая дикость удивила новосибирских профессионалов, когда я представил свою выставку панорам, но наглядность успеха заставила их одобрить мои поиски.

Всю ту теорию о многоярусной панораме я и рассказал уже в Питере человеку, который подошел ко мне и спросил, чего я мучаюсь, что хочу получить? Я как раз в тот момент эту теорию и воплощал, когда пытался приблизить фотоаппарат к лицу «Укротителя коней» скульптуры П.К. Клодта на Аничковом мосту. Руки уже отказывались держать штатив с фотоаппаратом на вытянутой вверх руке, ведь надо-то было сделать целых 40 снимков в пять рядов… Я его спросил, не фотограф ли он, поймет ли меня? Оказалось, что фотограф. Моим объяснениям он изрядно удивился, сказав, что в Питере так никто не снимает. В крайнем случае, снимают панорамы в один ряд. Просто целей таких, как я, не ставят. Да и трудоемко это, часто фотошоп затрудняется собрать такие панорамы из-за возникающего параллакса, усиливающегося, когда снимаешь с рук, тем более на поднятом вверх штативе, телепающемся на дрожащих руках. Приходится их дорабатывать вручную и бывает по нескольку дней.

Мой собеседник назвал признанного фотографа в Питере, который снимал город, в том числе и с помощью панорам. Оказалось, что, и мне припомнилось это, раньше я видел снимки этого фотографа. И эти кадры заронили тогда большие сомнения в то, что мне что-то интересное удастся внести в привычные для всех сюжеты. Он часто снимал город с верхних точек, с крыш. Чему я не просто позавидовал, а снова начал переосмысливать, стоит ли мне затевать эту тему с Питером. Ведь я не мог оказаться в тех же условиях и, соревнуясь с ним, сделать что-то интересное. Единственно, я видел, что он не испытывает необходимости в многорядовой панораме и не знает тех интересных эффектов, которые она дает. Только это и еще не замасленный взгляд стороннего фотографа, который не живет в Питере, не встречается каждый день с его чудесами, и могут мне помочь.

Постоянный житель города перестает замечать особенно мелкие детали, обычно так оживляющие картинку. Позже, когда начал выставлять в интернете свои фотографии, я понял, что попал в точку, потому, что те детали, которые я включал в кадр, позднее пытались повторить в своих работах и коренные фотографы Санкт-Петербурга. Но, даже с помощью полноформатной камеры и самого широкого объектива, сделать законченную картинку без панорамы было невозможно.
 
Например, Летний сад снимают все. Обычно, это его решетка. А вот на эти каменные ступени мало кто обращает внимание, тем более их трудно вместить в кадр, если не задействовать панораму. А они добавляют в восприятие города свою гранитную изюминку.

Снимок Летнего сада со стороны Невы и его решетки известен всем, а вот вид со стороны Фонтанки можно увидеть, но реже. И панорама позволяет сделать по-питерски законченным сюжет – здесь и решетка, и гранит набережной, и Летний домик Петра. Такой кадр можно сделать,  если уместить 37 кадров в три ряда. Сюжет опять хорошо дополняют и вот те ступеньки справа, которые раньше мало кто замечал и которые теперь уже, я видел в интернете, пытаются включить в кадр и другие фотографы. Поэтому я и понял, что не только слегка вышел за возможности полного кадра или панорамы в один ряд, но и выявил новые возможности, которые дает многорядовая панорама.

Эти «новые возможности», которые дает многорядовая панорама, я собирался использовать при съемке внутренних интерьеров. Я давно был убежден, что панорамы незаменимы при съемках именно интерьеров. Каждый экспонат Эрмитажа сам по себе - произведение искусства. А у многих залов, объединяющих эти экспонаты, есть свое лицо. Часто сам интерьер этих залов становится самостоятельным произведением искусства. Такие вещи, как, скажем, Малахитовая гостиная в Эрмитаже, нужно показывать целиком, не упуская ни одной детали, будь то лепнина потолка или рисунок паркета. Тут уж без панорамы в 2-3 этажа не обойтись.

Если бы "Георгиевский зал" снять не в три ряда, а в один, тогда бы ни потолком с лепниной и люстрой, ни рисунком паркета любоваться бы не пришлось.
Тогда я наслаждался тем, что, как я считал, никто не занимается многорядовой панорамой, а сейчас стал встречать в сети и двухрядовые у пары великолепных фотографов, но они снимают чаще природу и очень успешно, хотя мои искажения пока не задействуют.

Сейчас расскажу про три кадра любимой мной Иорданской лестницы. Меняется только точка съемки и количество рядов в панораме, но это меняет весь сюжет.
В тех случаях, когда на фотографиях были места массового посещения нашими китайскими друзьями, скажем, в Эрмитаже, меня спрашивали: «В какое время ты снимал? Где люди? Эрмитаж открывали ночью специально для тебя?». Действительно, посетителей было много, и Иорданская лестница всегда пользуется спросом у тех, кто имеет для съемки хоть какую-то технику.
При съемке я стою и жду, когда из кадра выйдут все посетители, за исключением тех, которые, по моему мнению, могут его украсить. После срабатывания затвора передвигаю камеру на соседнее место в том же ряду. И снова жду. И так все 20 или даже 50 кадров, которые должны еще и пересекаться, чтобы потом фотошоп нашел место стыка. Посетителей  много, ждать можно часами. Хорошо еще потолок свободен от наших друзей и его можно фотографировать непрерывно, не тратя много времени на ожидание, когда они выйдут из кадра...

«Съемка Иорданской лестницы со второго этажа».
Здесь хотелось захватить и первый этаж внизу, а так же дойти до самого потолка, на что понадобился 51 снимок. Охватывает кадр все 360 градусов, точнее, наверное, 340. Там, где на этой панораме на первом этаже сходятся ковровые дорожки и справа, и слева кадра, должен стоять я в предыдущем (первом кадре) Иорданской лестницы. Но не стою, так как не хватает тех самых 20 градусов. Поскромничал я на этот раз… Это самый оживленный перекресток - вход в музей на второй этаж - красивейшая парадная лестница. За мной скульптура, на фоне которой все гости хотят сфотографироваться. Жестами мне показывают: «Отойди!». И так-то, если снимаешь панораму не со штатива, то волей-неволей крутишься не вокруг фотоаппарата, а вокруг своей оси, а фотоаппарат идет по окружности, далеко от ее центра - возникает тот же эффект параллакса, из-за которого панорама может и не собраться. Если еще и потерять точку съемки, сойдя с нее, то все, кранты – точно, на нее обратно не вернешься.

«Иорданская лестница из левого угла».
И вот я, старательно замечая, где сейчас стоят мои ноги, каждый раз отхожу и отхожу по просьбе «трудящихся», пока пережидаю их. Часами…
Устал отходить и волноваться: найду ли свою точку съемки и тот последний кадр, с которого надо будет продолжать снимать панораму, и в ответ на жест-просьбу отойти тоже стал отвечать жестом: «Нет!». Чем несказанно удивлял посетителей. Раз отказался. Два. Неудобно. Ушел вообще из Эрмитажа. Расстроился.
Надо сказать, что женщины, хранительницы музея, таких, как я, по долгу службы сразу примечают и по долгу же расспрашивают, зачем мне такая «подробная съемка»? Время в ожиданиях конца столпотворения есть, и я объясняю про «мой Питер», про выставку, про «поклониться». В глазах «хранительниц» появляется сочувствие: «У нас это нескончаемо». И каково же было их удивление, когда я пришел в очередной раз в Георгиевский зал, а поток на пару минут прервался, и в зале не оказалось ни одного посетителя: «Ну вот, вы уже и духам музея надоели и они, чтобы отвязаться от вас, решили, что легче вам предоставить это окно возможностей»…

А Петровский зал (Малый тронный) мне удался только со второго приезда в Питер – потолок не получался даже с третьим рядом - фотошоп отказывался его собирать.

Все знают и фотографируют Парадную лестницу Нового Эрмитажа, она в центре этой картинки и ее можно взять одним кадром. А меня давно восхищало еще и фойе перед Парадной лестницей. Фотошоп запутался в пересечениях этих линий и перспектив, отказываясь понимать, как их собирать, но мне удалось-таки его уговорить – сошлись на трех рядах.

Еще один снимок, который я придумал, еще, будучи дома, и готовясь в очередной раз в Питер за сюжетами.
Все знают этот символ Петербурга - Чижика-Пыжика, который «на Фонтанке ноги мыл». У такой маленькой скульптуры есть большой автор – скульптор Резо Габриадзе. Все Чижика пытаются фотографировать. Но хитрость в том, что, чтобы его не отвинчивали, не тырили и не увозили на сувениры, его прикрутили к Фонтанке вот так, посреди гранита – сверху до него метра 3 и с воды столько же. Все равно ухитряются. Подползти к нему ночью на лодке или без нее, по воде или под ней, каким-то образом забраться на стену, отодрать Чижика, а потом лелеять его дома вдали от чужих глаз, стало для многих спортом. Даже при выделенном Чижику персональном полицейском, там стоит уже, наверное, десятая его копия.
Снимков на эту тему масса, все с верхней точки. Но Чижику, приближенному телеобъективом, в лучшем случае можно смотреть только в темечко. Не говоря уже о том, что при такой съемке узнаваемого питерского пейзажа вокруг него в кадр не войдет и пары пикселей.

Мы же не ищем легких путей, зачем нам телевичок? Нам как раз нужен самый, что ни на есть широкоугольник.
Опять фотографы могут возразить, типа, что там увидишь с расстояния 3 метра, если будешь снимать широкоугольником, ведь сам Чижик, ростиком всего 11 сантиметров? У меня было время осмыслить все мои сюжеты, которые я планировал снять для выставки. Между первым и вторым приездом прошло два года. Поэтому продумать-придумать у меня времени хватило. И я все еще сомневался, смогу ли я представить что-то интересное всем и, конечно, питерцам в первую очередь - надо было найти что-то неординарное…
Задумка была в том, чтобы приблизить фотоаппарат к самому носу Чижика, сантиметров на 20, чтобы он стал главным объектом в сюжете. И снять панораму, в которую бы вошло что-то из деталей такого узнаваемого города: конечно, гранит, конечно, сама Фонтанка, конечно, инженерный мостик через Мойку вдалеке…

И вот я уже возле Инженерного замка прикручиваю фотоаппарат к штативу и одновременно скотчем к шее - вдруг случайно выпущу из рук… Опускаю всю конструкцию вниз, но объективу далеко до Чижика. Сам свешиваюсь через гранит парапета, насколько это возможно. Желательно, чтобы не свалиться в Фонтанку – себя-то я ни к чему не привязал. Отснял. Вылез. Иду, рассматриваю. Расстроился. Приблизился к птичке сантиметров на 50. Это слишком далеко – не получится панорама, где Чижик выглядит главным действующим лицом в сюжете, – так, муха на стене…
В этих чувствах останавливаюсь около стройки почти на Дворцовой площади. Надо удлинить штатив! От стройки отрываю доску. Сажусь на корточки приматывать скотчем доску к штативу. Страшный треск подо мной оповещает, что штаны порвались по шву пополам …

Что же может остановить фотографа, если у него остался не отснятым сюжет? Соображаю, что до Гостиного Двора не так уж и далеко, а там ушивают же новые штаны? Через половину Невского проспекта бреду почти без штанов, прикрываясь спереди и сзади кофрами, фотоаппаратами, досками. Душераздирающее зрелище… В мастерской, как и все питерцы, тоже сердобольные женщины… И вот я уже снова над своим Чижиком-Пыжиком. Уже и болельщики собираются: «Мужик, чем тебе помочь? Поддержать тебя или, наоборот, столкнуть, чтобы не мучился?» Опять изо всех сил перевешиваюсь через парапет – штатив-то я удлинил, а шнур спускового пульта удлинить нечем… Отснял свою панораму из аж семидесяти кадров в пять рядов. Вылезаю счастливый. Вокруг меня на воде, уже собрались, пока я был внизу, катера 3-4 с китайскими товарищами. И все в меня тычут фотоаппаратами. До сих пор не знаю, у кого из нас снимки получились лучше – у меня вот этот Чижик или я у них, когда ползал по стене, как паук?

Панораму Банковского мостика я придумал тоже дома. К тому времени я уже понял, как возникают искажения при съемке многорядовой панорамы. А тут получилось 42 снимка в три ряда и панорама 360 градусов. Дома я «вычислил», куда надо встать, чтобы Грифоны, стоящие рядом и параллельно, развернулись навстречу друг другу. Конечно, нашлись среди моих друзей те, которые, как и я, сильно были привязаны к городу, только они, в отличие от меня, не допускали таких вольностей по отношению к его архитектуре. Мне же хотелось включить город в игру, вовлечь его во взаимодействие со мной и со зрителем. Мне он не казался статичным, мой Питер. Хотелось, чтобы он был живым и веселым. Я уже спорил с друзьями, когда в выставке, посвященной авиации, панорамами закрутил пространство так, что мои самолеты на земле в своих крутых разворотах хвостом еще оставались на месте, а носом уже, начав движение, отвернулись от меня. При этом им оставалось только оглядываться и подмигивать зрителю, улыбаясь…

Невозможно было обойти вниманием и храм Спаса-на-Крови. Слишком уж он долго был на реставрации, еще тогда, когда я учился, он был в лесах. И потом еще лет 20… А к моей выставке стоит чистенький, без лесов, и площадь перед ним еще не занята, как сейчас, киосками. Киосков тогда еще не было - туда выносили и потом убирали лотки. Надо только прийти пораньше, часа в 4-5 утра. Десять снимков в два ряда, и я счастлив! В одном кадре и храм, и ограда Михайловского парка, и рисунок мостовой.

Первый раз я попал внутрь Храма еще до идеи выставки, посвященной Питеру. Не знаю почему, может потому, что я не был готов оценить его, еще не дорос, наверное, в то время, но, к моему удивлению, храм не произвел на меня впечатления с первого раза. Зато, как хорошо смотрелись его интерьеры потом, на выставке и в метровых размерах!

Во второй раз я в него попал  уже по поводу выставки. У меня так не было никогда. Именно со второго взгляда я был сражен собором. Сияние его мозаик не может оставить равнодушным никого.

Сени Храма Спаса-на-Крови с первого взгляда могут показаться выпадающими из общего сияющего светом ансамбля храма, но потом начинаешь понимать, что свечение  его мозаик передает свое тепло темному облицовочному камню сеней, и они становятся самостоятельным произведением искусства. Стесненность пространства и здесь не позволяла включить в один кадр весь ансамбль сеней. Опять помогает панорама в 3 ряда.
Надо сказать, что то, что я назвал «сени», не организовано в отдельное помещение, которое обычно делают перед входом в дом на Руси. Скорее, отделка этого уголка перед выходом дистанцирует его от общего убранства храма. А именно эти ассоциации с помещением перед входом в дом я имел ввиду, когда использовал это слово. Не знаю, как это на самом деле называется в архитектуре храмов. И само слово «сени» звучит для меня как-то уютно, как и выглядят сами эти «сени»… Поэтому, не надо путать этот уголок с главным и созвучным ему понятием храма - «Сень». Ведь Сень – это отдельное сооружение внутри храма, водруженное строго над местом смертельного ранения Александра ;…

«Крыльцо храма Спаса-на-Крови».
Если поторопишься, выходя из храма, то можно упустить и эту красоту. Я видел, что посетители не поднимают голову на крыльце, хотя на его потолке тоже удивительная мозаика!

Наверное, внутреннее убранство храма Спаса-на-Крови не раскрылось передо мной с первого раза из-за моего прежнего недопонимания всего ансамбля, окружающего его. Обиделся на меня храм за мою бестолковость. Нет, снаружи я им был покорен, еще когда учился. И мне очень нравилась мостовая на Малоконюенном мосту через Мойку. Хотелось так ее снять, чтобы она приводила взгляд к самому храму и в то же время оставалась самостоятельным действующим лицом. А не получалось, сколько бы я ни пробовал. Кадр не выстраивался, как я не подпрыгивал, может,  в том числе и из-за кривизны моста, который перекрывал в кадре сам храм, разбивая картинку на две части. Как же я радовался, что в тот раз все получилось – сжалился надо мной храм. А надо было всего-то взгромоздиться на каменный парапет и снять панорамой храм в три ряда вместе с мостовой с верхней точки.

Петергоф… Хотя в этом случае мне нечем похвастаться – у меня не было прорывных идей, как могли бы его раскрыть даже панорамы или уйти от штампов, снимая одиночными кадрами. Можно, конечно, в перспективу панорам включать фонтаны и дворцы на фоне рисунков газонов, они там чудесны. Но снимать их надо с верхней точки, разворачивать перед зрителем широко по вертикали, а высоких зданий в Петергофе, для того, чтобы на них можно было подняться для съемки, не было. Да и кто меня на них пустит? Как не было у меня и квадрокоптера…

Я, конечно, поснимал там панорамы, но акценты сделал на уютные, трогательные и камерные однокадровые сюжеты, подкарауливая аниматоров в одеждах петровских времен.

С чайками Петродворца мне тоже удалось подружиться. Они, оказалось, внимательны и по-питерски дружелюбны – проводили меня до пристани, помахали крылышками вслед моему «Метеору».

При съемке Исаакия тоже трудно избежать установившихся клише и сделать что-то новое. С какой стороны его не обойди, он везде одинаково узнаваем и обфотографирован с любой точки, которую ты посчитаешь новым ракурсом.
 
Это ощущение сохраняется до тех пор, пока ты не войдешь внутрь и не вспомнишь, что вооружен своими панорамами. Вот тут-то и выходят на поверхность буйства фантазий. Опять целостность картинки, величие храма и монументальность ансамблей обеспечат вот эти 45 фото в те же три ряда.
 
Но увлекаться общими видами, значит упустить много интересного в крупных планах. А если подойти ближе к Амвону и обрамить его рамкой из колонн и фресками потолка – получится та же панорама, но более камерная.

Мне казалось, что Питер я знаю очень хорошо. Но тот Питер хотелось разбавить еще и местами, где я пока не бывал. Эти задумки привели к знакомству с городом заново.
Потом оказалось, что и многие питерцы до некоторых из этих мест тоже не доходят. Об этом мне сказал мой сослуживец, рожденный в Питере. Вполне возможно, он имел в виду мой Юсуповский сад. Я сам открыл его для себя во второй сезона охоты за выставочными сюжетами. И страшно рад, что нашел его для себя и для зрителя. Он казался мне очень уютным и светлым. Парк позволил разгуляться моим панорамам и мне, по-моему, удалось передать его просветленность хоть в какой-то мере.

«Венеция Петра».
Этот сюжет я приметил, еще когда здесь шла реставрация, и все вокруг было в лесах, когда я отдирал от ограждения ту доску для удлинения штатива. Хотелось передать идею Петра, когда он задумывал город как Российскую Венецию. Приезжая специально во второй раз за теми сюжетами, которые еще не снял или которые не получились в первый раз, я вернулся и к этой Венеции – Зимней Канавке. Но результатом тогда я остался не доволен, потому что Зимний Мост над Зимней Канавкой выглядит не таким монументальным в этой перспективе и не таким выгнутым вверх, как я задумывал – расстояние до него я выбрал не верное. И правый столбик ограды со «спасательным кругом» на талии перекрывает своих собратьев, а в моей задумке они должны были выстраиваться в красивый плотный ряд. Как я ни вытягивал руки с фотоаппаратом перед собой над водой, как ни вставал на цыпочки на самом краю гранита – не удалось.

«Венеция зимой».
Я голову сломал дома, когда пытался придумать, как улучшить ту летнюю Венецию. Ничего не приходило на ум, кроме приезда следующим летом, аренды пароходика и установки его на якорь почти под самым Зимним мостиком, чтобы уже с него снять все, как задумал. Пока не вспомнил, что сейчас зима и на Зимней канавке - лед.
Январь еще не закончился, а я уже в Питере. Но опять Зимний мост не «выгнулся» и, к тому же, какой-то мужик два раза попал в кадр. Он увидел меня, задравшего фотоаппарат вверх, и решил посмотреть, что там можно снимать со льда. Ничего не увидел, плюнул (наверное) и пошел прочь, а я в это время сделал кадр, перевел камеру на следующий из 53, он снова попал… Убирать его я не стал, показалось забавно. Правда, видно все это только при большом увеличении. Прохожие были и в это раннее время, хотя я стремился прийти пораньше, практически ночью, чтобы окна и уличные фонари еще горели и подчеркивали загадочность ночного города.

«Зимняя канавка».
Надо мной Зимний мост, впереди Эрмитажный и я на льду. Вот этой ситуации все мои домашние и боялись. Они знали меня как «азартного Парамошу». Знали, что для хорошего кадра я залезу, куда лезть нельзя. И, может быть, свалюсь на радость зрителям. Но тут для меня добавлялась еще и перспектива провалиться под лед. Дочь почти плакала, говорила, что в Питере и льда-то крепкого не найдешь… Я сделал вид, что озадачился. Даже выстругал небольшие лыжи, увеличивающие площадь соприкосновения со льдом. Такие, чтобы их можно было прибить назад к забору, от которого я оторвал ту доску, или оставить в какой-нибудь урне. Даже привез их с собой. Но не воспользовался. Проследил за погодой и подгадал приличные морозы. Чуть не опоздал – приехал на стыке морозов и оттепели.

«Эрмитажный театр. Эрмитаж. Эрмитажный мостик. Зимняя Канавка».
Через три дня, когда перед самым отъездом, я снова пришел сюда же, чтобы повторить кое-что, оттепель была в разгаре, и я бродил по льду, уже по щиколотку в воде. А ведь это, всего лишь, конец февраля.

Снегопад уже сдабривался дождем. Но это только добавляло настроения и что-то теплое закрадывалось в душу, Питер показывал себя, как ему и положено, во всех своих ипостасях. И этим «ипостасям» дела нет до февраля…

Продолжая собирать материал для выставки, я старался забраться и в те места, которые за время учебы не нашел времени посетить. Вряд ли это можно отнести на счет отсутствия у меня тогда усердия, я старался. Это же – Питер, там жизни мало, чтобы окунуться во все.
Большой Гатчинский дворец (Павловский дворец) мне надо было посмотреть хотя бы теперь.
Слякоть усугубила внешнюю нефотогеничность дворца, и я его фотографировал изнутри. Он был еще не весь отреставрирован со времени Великой Отечественной войны. Не работало одно крыло. Но то, что уже экспонировалось, тоже завораживало.

«Верхняя тронная Павла I. Большой Гатчинский дворец».
Интерьер был великолепен – троны,.. гобелены.. паркет!.. Особенностью Большого Гатчинского дворца, на мой взгляд, является именно его паркет.  Он выгодно отличается от того, что мне приходилось видеть в других дворцах. Такой тонкий, изящный, растительный узор редко где можно встретить. Для него не жалко и третьего ряда панорамы.

«Ротонда второго этажа Большого Гатчинского дворца».
Поднимаясь с первого подвального этажа временной церкви на второй, неожиданно попадаешь в церковь Живоначальной Троицы, в башне кухонного каре Гатчинского дворца. Окутываешься уютом этой небольшой церкви. Пожалуй, это было действительно неожиданно – церковь во дворце. В не располагающем внешне к умиротворению дворце и такой всепроникающий покой.
Эта церковь - еще и одна из самых драматичных страниц истории храма. Во время освобождения Гатчины в 1944 году дворец горел, пострадало многое, но огонь остановился строго у чугунной лестницы дворцовой церкви. Конечно же питерцы усматривают в этом событии божественный знак…

Блуждать по интерьерам Павловского дворца и не спуститься в его подвалы и в этот Подземный ход, было невозможно. Длина хода целых 120 метров и ведет он к Серебряному озеру, в грот «Эхо». Ход знаменит своим эхом. Милые дамы, работницы музея, помогают посетителям, в том числе и советом, где, в какой точке его многочисленных подземелий надо прокричать определенную кричалку, чтобы получить неординарный ответ от вездесущего эхо. Кричалок пять они мне продиктовали. Все их я добросовестно прокричал в нужных местах и потом благополучно забыл. Но в этом подземном ходе ничего не надо было помнить, просто надо топнуть ногой у вон того, второго фонаря. Эхо возвращалось через довольно продолжительную паузу. Звучало оно из самого дальнего конца Подземного хода и, многократно усиленное, оглушало гулким звуком, похожим на выстрел старинной пушки…

«Лестница на Сигнальную башню».
Поднимаясь из подземелья, я обратил внимание на то, что ступеньки из него переходят в винтовую лестницу и уводят в Сигнальную башню дворца. Я давно искал такую, чтобы на ней опробовать искажения своих панорам, но эта была перекрыта для посещения шнурком. Что значит какой-нибудь шнурок для ужаленного фотографией и обремененного идеей, уже придуманного сюжета, фотографа?.. Сделав пару заячьих петель по замку, я снова вернулся к ступенькам, но рванул не вниз в подвал, а вверх за шнурок. Знал же, что меня выдворят из замка за своеволие, но успел взлететь на самый верх, на ходу выставляя экспозицию на фотоаппарате. Только сделал свои 23 кадра в три ряда, тут охрана и подоспела. Бить не стали. Питерцы же…

Мой друг-однокашник, у которого я гостил три дня, пока собирал материал, рассказал мне, когда я выслал ему на рецензию все нафотографированное тогда, что мои фотографии заставили его походить по тем же местам, сходить в Эрмитаж. На фото он увидел ту красоту, которую ему захотелось посмотреть воочию. Но «воочию» его эти места не так восхитили, как фотки. Он сказал, что там не так красиво, как у меня на снимках. Мне можно было бы погордиться, как фотографу, только я не мог с этим согласиться. У Питера есть еще и Душа, которую тоже надо увидеть и полюбить. Может что-то и передалось в фотографиях, но для каждого душа Питера открывается по-своему. Кто хочет его узнать, тот сам распахнется, и город ему обязательно доверится в ответ.

Когда день выставки уже был назначен, в кураторы я себе выпросил Сергея Юрьевича. Он - краевед, писатель, куратор выставочных проектов одного из престижных для фотографов выставочных залов Новосибирска - Художественный музей. Я его знал по другим проектам. Любовался, как он увлекается организацией выставок для других моих друзей. Мне удалось с ним предварительно поговорить об идее своей выставки, посвященной Питеру. Оказалось, и он любит этот город всю свою жизнь. Когда до открытия выставки уже было меньше месяца, я пришел к нему со своими новыми страданиями – выставка мне казалась не законченной. Сказал, что надо ехать в третий раз уже на зимнюю съемку той самой Венеции, вот этих интерьеров Эрмитажа, Адмиралтейства, Павловского дворца... Он тогда не обозначил укором своих эмоций, и я уехал. Видимо, Сергей Юрьевич подумал, что все равно уже ничего успеть нельзя, зачем расстраиваться из-за причуд бестолкового автора?..

После поездки панорамы надо было еще и собрать-обработать, а это требовало приличного времени. Наконец, я пришел к Сергею Юрьевичу с новым материалом. В глазах у него уже было кроме удивления еще и, пожалуй, неодобрение. Как истинный интеллигент, он ничем не выдал своего смятения. Оказалось, что предыдущие материалы уже вмонтированы в рамки, до открытия осталось жутко мало времени, а специалист, занимающийся этим, ушел в отпуск. Я вызвался сделать это самостоятельно – опыт есть. Юрьевич согласился, хотя и неохотно. Потом, когда все развесили по стенам, он простил мне мою назойливость. Сказал, что с этим материалом выставка много выиграла.

Сергей Юрьевич имел обыкновение относиться к чужим проектам, как к своему детищу, становился при этом ревностным даже к автору. У каждого автора свое видение экспозиции. И она звучит по-разному у разных исполнителей. Юрьевич, втихую от меня, смонтировал выставку самостоятельно… Может, на кого-то и можно обидеться в таком случае, но к нему я давно уже относился с большой нежностью. Тем более, Питер награждал любовью к себе не одного только меня, так зачем спорить-соревноваться, у кого она больше-выше?..
Если меня что-то и огорчало к тому времени, так это то, что я понял - выставку мне не суждено показать в Санкт-Петербурге. Потому, как только на печать этих фотографий я изъял из семейного бюджета около тысячи вражеских зеленых денег по тогдашнему курсу, – уж очень большим форматом я их сделал. Питер стоил того. И, если в Новосибирске с авторов за аренду залов не брали ничего, то в Питере на это надо было потратить еще столько же…

«Адмиралтейство».
Одной из причин, заставивших меня в третий раз приехать в Питер, была и моя неудачная во все времена съемка Адмиралтейства. Ничего путного у меня не выходило до сих пор. Я и в этот раз обошел его со всех сторон, забрался даже в фонтан в поисках нужного ракурса. Неожиданно, сидя в фонтане, заметил удивленный взгляд мимо проходящего китайца. Я знал несколько слов и из озорства поприветствовал его: «Ниха!». «Здравствуйте» - удивился он. Разговорились. Учится он в Москве. Едет в Карелию через Питер. Спросил меня, куда я после фонтана? После фонтана я собирался в Эрмитаж. Он попросился со мной за компанию. Мне надо было поснимать там те самые интерьеры. К концу третьего часа мой товарищ опустил свой фотоаппарат и, переходя в следующий зал, садился на ближайшую скамью, дожидаясь меня. Потом подошел ко мне и спросил: «Сколько тебе лет?», - «Шестьдесят», - «А мне 24». При этом в глазах его был какой-то укор… Что я ему должен был сказать? Что надо бы ему со мной в горы на Алтай сходить с тридцатикилограммовым рюкзаком?
Только на следующий день Питер снова сжалился надо мной и подарил почти вдогонку эту, наконец, устроившую меня, панораму.

В том, что я здесь написал, кроме моей любви к чудесному городу, можно углядеть и мое бахвальство. Ну, не без этого, наверное, фотографы – они как дети… Ну, да ладно… Но в еще большей степени, для меня это, скорее, - продолжение моих попыток оправдаться перед профессионалами. Особенно старые фотографы, которые в моих прежних выставках ценили эмоциональную наполненность, на этой выставке спрашивали, а не увлекся ли я технической стороной сборки панорам до такой степени, что те эмоции, которые они находили раньше в моих фотографиях, сейчас становятся еле уловимыми. Если в случае - нравятся кому-то мои фотки или нет, я мог не обольщаться на свой счет, то в случае разговора об отсутствии в них эмоциональности, я готов поспорить. Не знаю, может быть, во мне говорят, всего лишь, потрясения от встречи с этим величественным городом, но и еще, я подозреваю, что это продолжение давнишнего спора профессионалов на тему нужно ли фотографу пользоваться фотошопом. Этот вопрос чаще поднимали те, кто не хотел осваивать компьютер на заре цифровой фотографии. А потом, когда у них это получилось, они не стали это афишировать.

Частично таким отношением фотографов к фотошопу объяснялось их предубеждение перед панорамами. Я понял это, когда показывал такому моему другу-фотографу папку файлов с какой-нибудь моей съемки. А мы, конечно, знали при этом, что я снимаю не только панорамы. Он находил там что-то, что особенно ему нравилось, но не выглядело вытянутым горизонтально: «Ну вот же – великолепный снимок! Это же не панорама?». Приходилось его огорчать: «Это, как раз, тоже панорама…».

Сейчас мне кажется, что уровень моего профессионализма того времени не соответствовал величию города, что идея выставки для меня была самонадеянна, что называется «на вырост». Но, то, что получилось, мне нравится. Может я подтянул свой уровень во время съемок, а, может, город одарил меня еще одной ступенькой в моем фотографическом мастерстве.
Открытие выставки прошло успешно, меня, как положено в таких случаях, хвалили. Сергей Юрьевич был, как всегда, в ударе, когда говорил вступительное слово. Было много фотографов и друзей… Я же еще много раз приходил, бродил по ней и пытался определиться, удалась ли она так, как я ее задумывал – как поклон великому городу? Душа начала успокаиваться после того уже, когда директор Художественного музея подошел ко мне и сказал коротко: «Редкая выставка».


PS: Часто мои рассказы опираются на фотографии, которые я сделал в путешествиях, собирая материал о них. Если читателя интересуют такие фото, то эти иллюстрированные рассказы можно найти на моей страничке на Яндекс Дзен: zen.yandex.ru/id/5eb61fd99dbe95648c545224
Большинство фотографий не вошедших в рассказы можно посмотреть на моей страничке в Одноклассниках https://ok.ru/profile/378570884685/photos.

14.12.2019