Вика

О том, что Вика в Петербурге, я узнал от одного нашего общего знакомого, которого случайно встретил за ужином в «Мариотте». Подсев ко мне, Верцлавский рассказал, что девушка хочет провести выставку фоторабот в сентябре и просит его помочь с организацией. Сейчас она занята новым проектом и, пока ищет подходящую площадку для мероприятия, живет у подруги на Обводном канале.

Я знал этот адрес. Прежде мы дружили с Надей и часто проводили время втроем. Судя по всему, в Литве, куда Вика вернулась вскоре после того, как мы расстались, ей не удалось устроиться, как хотелось, поэтому она снова приехала в Петербург. Странно, что девушка не искала применения своим талантам в Европе, где имела все шансы на успех. Но, конечно, за десять с лишним лет с момента нашей последней встречи, произойти могло все что угодно.



Мы познакомились на выставке довольно популярного в то время иностранного авангардиста. Я обратил внимание на девушку в длинном пестром платье возле одной из работ. Она внимательно изучала инсталляцию, делала отметки в блокноте и все время поправляла съезжающие с носа очки. Тайком я наблюдал за ней, перемещаясь следом от одной работы к другой. Вскоре из просторного светлого зала публика переместилась в лекторий, и там мы заняли соседние места.

Черно-белые слайды на проекционном экране мелькали очень быстро, а звуковая дорожка запаздывала, так что мне тяжело было вникнуть в содержание. Сначала демонстрировали детские фотографии авангардиста: вот он с матерью, младшая сестренка играет на лужайке напротив дома, а вот автор в университетские годы, его первые работы.

Видимо, в какой-то момент я упустил что-то важное, потому что перестал понимать о чем речь: вместо истории о жизни авангардиста и его работах, сухой женский голос диктора почему-то сменил тему и рассказывал уже о «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Я перестал слушать. Глаза косили вправо, туда, где с блокнотом на коленях сидела моя незнакомка. Тема явно увлекла девушку, и глядя на нее, хотелось высказать восхищение, но я боялся, что со стороны это будет выглядеть нелепо и не к месту. К тому же для беседы нужны повод и смелость, а я с детства рос очень робким. Если бы не она, я давно покинул бы лекторий и вернулся в зал, как поступили многие. Проклиная себя за стеснительность, продолжал тайком разглядывать девушку, но в поле зрения попадали только изящные тонкие запястья.

Она подалась вперед поправить платье, и к моей удаче, блокнот выскользнул из-под её руки и упал на паркет. Незнакомка не успела понять, что случилось, а я уже собирал разбросанные по полу страницы. Несколько вложенных листков улетели под места соседнего ряда. Не помню, как мне удалось изловчиться, но подобрал все и вернул владелице. Она улыбнулась и шепотом поблагодарила. Мы встретились взглядами, но я в смущении тут же опустил глаза. Помню, до конца лекции сидел как на иголках и все время ерзал на месте. Зрителям показали финальный слайд: авангардист выступал перед огромной аудиторией в одном американском университете.

Как только включили основной свет, девушка неожиданно принялась делиться со мной, точно с давним знакомым, впечатлениями. Оказалось, она давно следит за творчеством этого человека, уже много раз посещала его выставки и серьезно увлекается современным искусством. Я лишь поддакивал, потому что почти ничего не понимал в этом, да и попал сюда случайно, — билет отдал приболевший знакомый. Тем не менее, мне кое-как удалось побороть смущение и мы разговорились, обменялись номерами телефонов, а через несколько дней я пригласил её в кафе.

На момент знакомства я уже учился на третьем курсе гуманитарного университета, а Вика, так звали девушку, планировала поступать следующей осенью, после своего совершеннолетия. Она сказала, что родилась и живет в Вильнюсе, но часто бывает в Петербурге, потому что у нашего города очень творческая атмосфера: здесь жили писатели и другие творцы, которыми она восхищается, и петербургские университеты сильнее Литовских. Вика мечтала учиться в институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина. Она охотно рассказывала о себе, будто давно нуждалась в слушателе. Я узнал подробности её жизни в Вильнюсе, о младшем брате, о проблемах с отцом, о болезни матери. Поездки в Петербург стали для Вики глотком свежего воздуха. Я слушал и все глубже проникался теплыми чувствами к этой хрупкой, похожей на фарфоровую куколку, девушке. Она часто трогательно поправляла очки, слишком тяжелые для маленького носика, и когда говорила о семье или увлечениях, смотрела в глаза строго, как учительница.

Мы стали проводить вместе все свободное время. Гуляли по городу в хорошую погоду или сидели в кафе, посещали всевозможные выставки и, конечно, театры. Вика приезжала на выходные, останавливаясь все реже у подруги и все чаще у меня. Когда прогулки по центру и кафе наскучили, начали путешествовать по пригородам: Стрельна, Царское село, Петергоф и многие другие места. Держась за руки, мы гуляли по утопающим в зелени парковым аллеям. Каждая замеченная в траве белка или поющая в густой кроне дерева птица казались чудом. Завидя пушистого зверька, Вика восторженно хлопала в ладоши, а я доставал из пакета сухарик и приманивал им бельчонка, желая принести еще больше радости милой спутнице.

Днем в воскресенье она уезжала в Вильнюс. Я провожал подругу до вокзала и, ощущая пустоту внутри, брел домой. Возвращаться по улицам, где мы недавно гуляли, было особенно грустно.

Будни в разлуке казались серыми и монотонными. Свободное от учебы время я посвящал книгам и фантазировал. Созванивались редко — даже и не знаю почему, но зато каждый день писали друг другу электронные письма и отправляли открытки с видами родных городов.



В то время Вика серьезно увлеклась фотографией и посещала в Вильнюсе курсы. Она фотографировала все вокруг: животных, пейзажи, помпезные фасады домов, но больше всего любила портреты. Часто устраивала для меня настоящие выездные фотосессии. Я не люблю фотографироваться, потому что на снимках всегда выгляжу ужасно, но подруга каждый раз уверяла меня в обратном. Когда требовалось позировать, я ворчал или говорил, что устал, но никогда не мог отказать.

Однажды, желая показать, насколько серьезно увлечение и как хорошо она разбирается в фотографии, Вика проговорилась, что подрабатывает моделью, и даже показала некоторые работы. Вспыхнув от ревности, я сказал, что нахожу эти фотографии чересчур откровенными, если не пошлыми. Девушка не ожидала такой реакции и со слезами ответила, что все деньги со съемок уходят на поездки в Петербург. Я вспомнил, что она рассказывала про семью, и мне стало жутко стыдно. Мои извинения звучали вымученно, совершенно неискренне.

Эта ужасная сцена происходила в кафе недалеко от автовокзала, куда мы зашли перекусить перед ее отъездом. Вика схватила шляпку и, позабыв зонтик, выбежала в слезах на улицу под проливной дождь. Отравленный ревностью, я не смог найти сил остановить беглянку и остался сидеть за столиком. Снаружи стемнело, и на Лиговском зажгли фонари. Их свет в стене дождя выглядел блеклым, жалким. До автобуса оставалось еще больше часа. Наверняка, я нашел бы маленькую заплаканную девочку в зале ожидания, но вместо поисков спустился в метро и поехал домой. Еще никогда мы не расставались в ссоре.

Той ночью я долго не мог уснуть и задремал под утро. Когда проснулся, все так же шел дождь. На безнадежно сером небе не было ни единого просвета. Из приоткрытого окна задувало холодом, так что пришлось повыше натянуть одеяло и спрятать замерзший нос. В полдень встал с постели разбитым и опустошенным. Ревность по-прежнему выедала внутренности. Я понимал, что был неправ, и злился, что не смог сдержать эмоций. К злости добавилось чувство вины. Не выпускал из рук телефон, боясь нечаянно пропустить ее звонок, просматривал электронную почту. Вика не позвонила и не написала. И ожидая первого шага от любимой, я опять малодушничал. Время шло так медленно, что день казался бесконечным.

К вечеру я настолько измучился, что не выдержал и схватил телефонную трубку. Скупая на слова, она говорила непривычно тихо, но было слышно, что равнодушный тон наигран. Вика хотела ради приличия подуться некоторое время, но с трудом сдерживала радость. Сказала, что сожалеет о случившимся, что не стоило показывать мне эти дурацкие фотографии, и вообще, весь вчерашний вечер — ребячество, недостойное наших отношений. Я пошутил, что сам не прочь позировать в нижнем белье и закипел вчера из зависти. Подруга засмеялась, холодные нотки тут же исчезли из голоса. Какое счастье — вновь слышать этот звонкий заразительный смех! Потеряв голову, не переставал извинялся, говорил, каким был дураком, приносил все мыслимые и немыслимые клятвы, характерные для влюбленных юношей.



В феврале Вика переехала в Петербург. Я нашел для нас небольшую, но опрятную светлую квартиру в центре города. В ней все было утилитарно: крошечная кухонька со старой электрической плитой и затертыми столешницами гарнитура, в комнате — кровать, потрепанное кресло и письменный стол. Окна выходили в тихий безлюдный «колодец». Чтобы оплачивать проживание, устроился подносчиком багажа в гостиницу. Из-за учебы приходилось работать в вечерние смены и возвращаться домой за полночь.

Часто к нам приходила Надя, подруга Вики. Они знали друг друга с детства и познакомились в деревне под Выборгом, куда приезжали отдыхать на лето к бабушкам. Вика много рассказывала про это место и хотела однажды съездить туда вместе со мной. Я редко участвовал в общем разговоре и старался по возможности оставлять подруг наедине. Надя приносила книги по искусству, живописи, помогала Вике готовиться к вступительным экзаменам. Училась она на втором или третьем курсе художественного университета, название которого мне не вспомнить. Несмотря на некоторые общие увлечения, Вика и Надя различались характерами и ставили перед собой совершенно разные задачи. Вика мечтала получить хорошее образование и в полной мере реализовать творческие способности, Надя же после завершения учебы хотела выйти замуж, и работа по специальности её совсем не интересовала. Вика на все реагировала очень эмоционально, настроение девушки часто менялось. Когда что-то не получалось, раздражалась, рвала свои рисунки или фотографии, просила меня уйти. Она вспыхивала от любого критического замечания и в ответ могла наговорить много неприятных слов. Надя отличалась рассудительностью и сдержанностью, по крайне мере, у нас дома. Она умела слушать. Я никогда не видел ее в дурном расположении духа. Втроем мы гуляли по городу или ездили на пикники. Но во время этих встреч я всегда ощущал себя лишним и скучал.

Вскоре Надя познакомилась с молодым человеком из университета, завязались отношения. Свободного времени на встречи с нами заметно убавилось. Тем не менее девушки оставались хорошими подругами, часто созванивались и встречались.

В июне Вика успешно сдала экзамены и поступила на факультет графики. Первые занятия начинались в октябре. То лето выдалось очень жарким, и бетонный мешок буквально плавился от высоких температур. Обычно летом центр Петербурга «трещит» от количества гуляющих жителей и туристов, но в том июле город выглядел непривычно пустым и негостеприимным. Некогда бойкие уличные зазывалы сбегали с главных улиц и прятались от солнца в тени пушистых деревьев. Ленивые таксисты дремали в автомобилях с открытыми окнами или с безразличием наблюдали за бредущими по пыльным тротуарам пешеходами. Работать никому не хотелось.

Мы задыхались в нашей квартирке. Вика предложила съездить на неделю к бабушке в деревню, но пришлось взять дополнительные смены в гостинице, чтобы побольше заработать и освободить время для учебы осенью. Мне нравилось там трудиться, но почти все деньги уходили на оплату квартиры. Я с тревогой думал о том, как в сентябре, с падением туристического сезона, снизится мой доход.

Вика захотела помочь, и устроилась на подработку в «Лавку художника». Магазинчик находился на первом этаже жилого дома на Кирочной улице, и часто я забегал к ней по пути в «Эмеральд». Девушка работала по две или три смены в неделю и проводила в лавке весь день.

Я переступал порог, придерживая за собой тяжелую деревянную дверь, и она оборачивалась под нервный звон колокольчика, загадочно и растерянно улыбалась, будто очнувшись ото сна. В ногах вился и мурлыкал рыжий хозяйский кот. Я замечал раскрытые стеклянные дверцы витрины и внутри, на узких полочках, тюбики с красками, кисточки, симпатичные фарфоровые статуэтки. Солнечный свет, проникая в помещение через высокие окна, золотил плавающие в воздухе пылинки, ласкал старинные антикварные рамы и оживлял пейзажи на стенах. И если внутри кроме нас никого не было, изголодавшийся по ласкам, жадно целовал её руки, плечи, шею, лицо. Податливое тело трепетало в моих объятиях. Она прикрывала глаза, откидывала назад голову и не в силах сдержаться чуть слышно стонала от удовольствия. А я, опьянев от запаха нежной кожи, продолжал целовать ее и шептал слова любви.



Однажды Вика рассказала об одном пожилом художнике, частом посетителе лавки. Он заходил пару раз в неделю за красками, иногда просто подолгу стоял перед какой-нибудь картиной и оценивающе разглядывал. Лицо художника было лишенным каких-либо приметных черт, и только серые, всегда блестящие от влаги глаза смотрели на окружающий порядок вещей с необычайной тоской.

Как-то раз он заказал кисти, и, поскольку их не доставили в лавку вовремя, завязался разговор. Художник поведал жалостливую историю о том, как несколько лет назад потерял жену и с того момента не перестает рисовать ее портреты. Когда на холсте оживает милый образ, он вновь ощущает присутствие любимой и верит, что в портретах ушедших людей навсегда остается частица их души. Наконец появился курьер, и художник, забрав кисти, еще более растроганный болезненными воспоминаниями, со слезами вышел из лавки.

Трагедия старика задела сердце девушки. Вика искренне сочувствовала этому бедному человеку и хотела поддержать. Она спросила, как, по моему мнению, это можно сделать, но я не знал и только пожал плечами. Сказать по правде, история меня не тронула, к тому же я не понимал, почему несчастью постороннего человека уделяется столько внимания. На самом деле, за тонкой скорлупой фальшивого безразличия пряталась ревность. Вика разглядела ее, и более мы не говорили на эту тему.

Через несколько дней, вернувшись домой после смены в гостинице, я нашел Вику ужасно опечаленной. Она сидела за столиком на кухне и с безжизненной маской на лице, вырисовывала карандашом на листке узоры. Спросил что случилось, но Вика молчала и крутила головой. Хотела побыть одна. Я нежно поцеловал любимую и, падая с ног от усталости, пошёл спать. Вскоре она пришла ко мне, и долго еще всхлипывала, пока не уснула.

А на следующее утро обо всем рассказала. Оказывается, после сцены со слезами в лавку вновь заходил тот самый художник, и девушка, симпатизируя пожилому мужчине, захотела подбодрить его, сказать что-то приятное. Она восхитилась его преданностью ушедшей жене, силой любви, о какой мечтает всякая женщина. Спросила, не выставляет ли художник где-то портреты, ведь многим бы и ей в том числе, было интересно увидеть эти работы. Мужчина немного смутился, а мгновением позже поменялся в лице. Он некрасиво улыбнулся, обнажив плохие зубы, и ответил, что предпочитает не показывать кому попало картины, но девушка может посмотреть их у него дома. Все так же противно улыбаясь, художник отметил ее удивительное сходство с умершей женой, и если Вика согласится попозировать за вознаграждение, пообещал нарисовать с нее портрет. Он все пошучивал да подмигивал, поглядывал на ноги девушки, и когда наконец купил что хотел и ушел, она испытала тяжелое чувство соучастия в чем-то грязном, бесконечно отвратительном. Вике вдруг открылся совсем иной смысл частых визитов художника, его якобы нечаянных касаний, странных взглядов. Как же она могла так легко обмануться и не догадаться об истинных намерениях этого сластолюбивого человека? Как могла поверить в дурацкую, совершенно шаблонную историю, рассчитанную на глупых девочек?

Я подбадривал любимую как мог и желал всех самых скверных напастей обидевшему ее старикашке. Художник еще несколько раз появился в лавке и безрезультатно пытался завязать разговор. Поняв, что план провалился, вскоре он исчез навсегда.



Незаметно подкрался октябрь и началась учеба. В житейских хлопотах время летело очень быстро. Мы жалели, что не смогли никуда выбраться летом и провели в городской духоте три необычайно жарких месяца. Даже прогулки по благоухающим жасмином и сиренью зеленым паркам не давали того незабываемого единения с природой, которое чувствуешь на даче или в деревне.

Вика ходила на лекции и все так же подрабатывала в художественной лавке. На кафедре она приобрела много новых знакомств и чуть ли не каждый вечер с восторгом рассказывала об университетской жизни. Девушка восхищалась знаниями профессора кафедры Попова, оригинальной подачей материала доцента Новикова, талантом однокурсника Петрова, набравшим больше всех баллов на вступительных экзаменах, и еще многими-многими мужскими именами и фамилиями. Я ревновал ее ко всем, и не в силах обуздать это отравляющее мучительное чувство, превращался в безжизненного невротика.

Мы часто ссорились и проводили вместе все меньше времени. Вику обижало недоверие. Подруга упрекала меня в мальчишестве и советовала занять себя чем-то другим вместо ревности. А мне так хотелось, чтобы все между нами стало по-прежнему! Лежа перед сном в постели, я вспоминал и отчаянно тосковал по вечерним городским прогулкам, поездкам на природу, белым ночам, бесконечным беседам. Неужели романтика так просто и быстро тонет в заботах взрослой жизни? Неужели красивые истории в книгах лишь выдумка автора? Вика давно спала, посапывая рядом, а я продолжал изнурять себя бесчисленными вопросами и всю ночь не смыкал глаз.



Перед новогодними праздниками все наши знакомые обсуждали новый частный музей современного искусства, открывшийся недавно на Васильевском острове. Многие уже посмотрели первые экспозиции и остались очень довольными. Я решил, что в музее мы замечательно проведем время, и купил два билета на последние числа декабря.

Музей находился в старом пятиэтажном здании, построенном в середине прошлого века. Как узнал позднее, когда-то оно принадлежало научно-исследовательскому институту, а затем, передано коммерсантам.

Выставка на двух последних этажах меня ужаснула. Давно я не видел такой безвкусицы и пошлости. В основном экспозиции представляли простенькие злободневные инсталляции, но присутствовала живопись и даже видео-арт. Это был уровень начинающих художников, дилетантов, не заслуживающих таких пространств и громких слов. Вика разделила мое мнение. Вдвоем мы пытались распознать хотя бы толику настоящего искусства во всей этой дешевке. Тем не менее по залам ходило много молодых людей: одни с серьезным видом разглядывали работы, другие пришли за красивыми фотографиями, а кто-то просто сидел и болтал на широких подоконниках.

Среди всех этих почитателей современного искусства, особенно выделялся невысокого роста молодой человек в желтом клетчатом пиджаке. Он юрко перемещался по залам и часто подходил к кому-нибудь из посетителей. С улыбкой я обратил на него внимание спутницы и та, засмеявшись, предположила, что чудак в ярком желтом пиджаке — потерявшаяся деталь одной из инсталляций. Незнакомец заметил обращенный на себя взгляд, приветливо помахал рукой и направился к нам. Мне стало любопытно, чего он хотел.

Подойдя, желтый пиджак поинтересовался нашими впечатлениями от выставки. Я растерялся, но беседу подхватила Вика. Она соврала, сказав, что мы оба в восторге, и что особенно нам понравилась выставка «Черное и белое» в зале первого этажа. И действительно, незамысловатые фотографии жизни в глубинке были лучшим из того, что мы увидели. Молодой человек в желтом пиджаке одобрительно кивнул. Он представился Андреем Верцлавским, организатором нескольких временных экспозиций музея, и рассказал, что хорошо знаком с автором фотографий. Помимо «Черного и Белого», на третьем этаже можно увидеть несколько картин известного художника Тарасова, которому он также помог выставить здесь работы.

Помню, как загорелись глаза Вики. Она часто говорила, что мечтает показать свои фотографии аудитории, не состоящей из одних только друзей. До переезда в Петербург подруга девушки обещала помочь поучаствовать в фестивале молодых фотографов в Вильнюсе, но затея провалилась.

Наш новый знакомый протянул два приглашения на свои январские проекты и взял с нас обещание прийти. Мы попрощались. Так состоялось знакомство с Верцлавским.

Андрей Верцлавский имел много знакомств в кругу творческой молодежи города. Он старался привлечь как можно больше внимания к своей персоне, чтобы обрасти полезными связями. На тот момент я не догадывался, какую пользу он искал в знакомстве с нами, но очень скоро мы сблизились и при встречах вели себя как хорошие друзья. Молодой человек оказался интересным собеседником, образованным, культурным, остроумно шутил. Я завидовал его энергии и деловым качествам, ведь несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, на его фоне выглядел совсем птенцом. В то время как я перебивался подработкой в гостинице и тратил все деньги на жилье и самое необходимое, Верцлавский ездил на хорошей машине, дорого одевался, водил девушек обедать в рестораны. Мне хотелось быть не хуже — не для себя, для Вики. В присутствии Верцлавского, я ощущал себя ребенком и, что хуже всего, подруга видела мою неуверенность.

Как-то раз, когда мы втроем зашли перекусить, девушка достала из рюкзачка конверт со своими работами и сказала, что хочет показать их в марте в «Глянце». Я почувствовал вспышку ревностного негодования из-за того, что она не рассказала о планах, не поинтересовалась моим мнением, и вновь превратился в глупого мальчишку, которого не воспринимают всерьез. Обида застряла костью в горле, но я сдержался и не показал, что задет. Верцлавский, бегло просмотрев фотографии, одобрительно кивнул.



Желающих познакомиться с работами современных молодых фотографов оказалось не так уж много. В основном на выставку пришли родственники или знакомые авторов. Если бы меня попросили охарактеризовать «Глянец», я ответил бы, что это творчество друзей для друзей. Немногочисленная аудитория объяснялась любительским форматом, скромным бюджетом на организацию и отсутствием рекламы. Тем не менее, все работы мне очень понравились. Уютная камерная обстановка небольшого пространства располагала останавливаться у каждой фотографии и размышлять над сюжетом. Вика скромно стояла рядом с буфетом и светилась от радости.

После «Глянца» были и другие выставки. Какие-то более успешные, какие-то — менее. Девушка проводила много времени с Андреем, объясняя это совместной работой над новыми проектами. Когда мы встречались втроем, я замечал несвойственное им прежде поведение. Андрей позволял себе вроде бы безобидные вольности — случайные прикосновения, взгляды. Каждый раз когда я обращал на это внимание Вики, она обижалась, обзывала меня ревнивым дураком. Любое замечание приводило к ссоре.

Мы почти не виделись и никуда не ходили. Каждый занимался своими делами и жил самостоятельно. Квартира стала нужна только для ночлега. Я сидел на постели и с грустью оглядывал комнату. Антикварную настольную лампу Вика привезла из Вильнюса, два томика со стихами на полу подарил ей я вскоре после знакомства, а прелестную пару фарфоровых котиков мы купили на новогодней ярмарке — они очень понравились Вике. Меня окружали и другие свидетели любовной связи, казалось бы, безделушки, но каждая со своей неповторимой трогательной историей. Все предметы в комнате воспринимались мной, как детали прошлого, будто музейные артефакты, не имеющие связи с настоящим временем.

Перед экзаменами девушка пропадала в мастерской университета, а летом, после сессии, почти каждую субботу уезжала домой в Вильнюс, ссылаясь на здоровье матери или проблемы с отцом. В общем, причины всегда находились. Но откровенно говоря, поездки в Вильнюс вызывали сомнения. Я не верил, будто она уезжает туда, но ничего не говорил.

Иногда, когда обстановка становилась невыносимой, я навещал родителей или брал сразу несколько смен подряд в гостинице. Тяжелее всего было проводить в одиночестве выходные дни. Чтобы отвлечься, встречался с друзьям, но даже находясь в их обществе, не переставал думать о Вике. Беседы с подругой не приводили ни к чему кроме сцен, после которых один из нас в слезах или ярости убегал из дома. В глазах девушки я видел бесконечную усталость и равнодушие к себе.

Происходили и другие неприятные события, о подробностях которых мне не хотелось знать. Как-то раз, после очередной поездки в Вильнюс, я нашел в фотоаппарате девушки снимки Петрова, того самого талантливого сокурсника. Я видел его однажды, когда встречал Вику из университета. Очевидно фотосессия проходила в пригороде, поскольку на всех фотографиях, помимо худого высокого молодого человека в свободной белой рубахе, присутствовала густая зелень и развалины неопознанной крепости. Вика вышла из ванной и, споткнувшись взглядом об оставленный на видном месте фотоаппарат, быстро подхватила его и села в кресло. Я промолчал, но думаю, в тот вечер она догадалась о причинах моего подавленного настроения. Подруга старалась рассмешить меня, толкала в бок, но видя отсутствие реакции, легла спать.

Коллапс произошел в июле. В тот день я сдавал последний экзамен, а после должен был успеть на смену в гостиницу. Вика знала о моих планах и сказала, что не хочет скучать дома, поэтому поработает до вечера в мастерской. Утром мы разошлись по делам. Девушка запрыгнула в троллейбус, а я, вспоминая курс экономической теории, пошел к метро.

Я сдал экзамен одним из первых и, освободившись к полудню, решил, что успею забежать домой перекусить перед работой. Хотелось перевести дух и, если позволит время, вздремнуть. День был очень жарким и душным, но с юга ползла тяжелая грозовая туча, обещавшая ненадолго прогнать зной и прибить пыль к асфальту. Подходя к дому, я заметил выезжающий из двора автомобиль со знакомым номером. Сверкающая на солнце черная «тойота» принадлежала Верцлавскому. Ослеплённый после полумрака «колодца», водитель щурился и крутил головой, выжидая удачный момент для маневра. Пропустив пешеходов, автомобиль свернул на проспект и тут же затерялся в потоке.

Сложно описать чувства, овладевшие мной в тот момент. Возмущение, гнев, жалось к себе, страх… Надежда, что ошибаюсь. Может, у Андрея дела поблизости или он заехал повидаться с нами, но никого не застал?

Я вбежал на этаж по ступеням, трясущимися руками отпер замок и… застал Вику на постели с журналом. Она удивленно смотрела на меня. Ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и подобрать слова. Не знаю, готовила ли девушка их заранее или сочиняла на ходу, но все, что она говорила, звучало как оправдание пойманного за руку нечестивца: в мастерскую на днях привезли новые краски, и, видимо, от их запаха у нее сильно разболелась голова. Она вышла в садик подышать свежим воздухом, но стало только хуже. Ей вызвали такси и отправили домой. Я сказал, что встретил во дворе Андрея и спросил, по какому поводу он заходил. Вика ответила, что ничего об этом не знает и не видела его несколько недель. Это была ложь. И оттого что она лгала так бессовестно, становилось еще противнее.

В тот момент я ненавидел все: стены комнаты с убогими старыми обоями, шаткую мебель, постель, на которой в прошлом мы занимались любовью, глупые сентиментальные безделушки на полках и, конечно, Вику. Меня сотрясали приливы неистовства. Я сжимал кулаки так сильно, что ногти впивались в кожу, но боль помогала контролировать себя. Подруга отвела взгляд и сделала вид, что читает. Она закрыла лицо журналом и вся как-то съежилась. Мы оба молчали. А с улицы по-прежнему пахло летом: свежей скошенной травой и цветущим жасмином. И мне вдруг так нестерпимо захотелось оказаться снаружи, в тени пушистых зеленых крон, в которых прячутся птицы.

Я сказал, что ухожу. Вика никак не отреагировала, даже не поменяла позы. Журнал все так же закрывал лицо девушки. И только когда я вышел из комнаты в коридор и снял с крючка ветровку, она вскочила с постели и бросилась ко мне. Я впервые видел страх в прекрасных больших глаза. Она стиснула меня в объятиях и, не расцепляя бледных тонких рук, осела на пол. Стоя передо мной на коленях, рыдала, умоляла не уходить, умоляла не оставлять ее, клялась в любви. Я наблюдал, как от слез растекается тушь по необычайно красивому юному лицу, чувствовал, как дрожит хрупкое полуобнаженное тело — сокровище, которым недавно владел, а теперь отрекался. Это был конец.



Некоторое время мы продолжали общаться. Я помог девушке с переездом в общежитие, приезжал посмотреть, как она устроилась, иногда звонил. Пару раз мы сидели в кафе и болтали о пустяках. Вика рассказывала об учебе, рисунках, забавных нюансах жизни в общежитии. Работу в художественной лавке пришлось оставить, потому что летом она уезжала в Вильнюс к матери и не знала, когда вернется. Я тоже уволился. «Эмеральд» будил в памяти слишком грустные воспоминания, так что я обходил стороной эту некрасивую «стекляшку».

Несмотря на обоюдное желание сохранить дружеские отношения, мы все больше отдалялись, а со временем оборвали всякую связь. Моя жизнь продолжалась. Я закончил учебу, получил диплом, устроился в строительную компанию, где вскоре стал руководить крупными проектами. Появлялись новые знакомства, отношения, увлечения. Люди приходили и уходили, оставляя после себя послевкусие разочарования. Все они казались мне скучными и посредственными: без таланта, душевного изящества, вкуса, красоты, всего того, чем обладала Вика. Я находился в близости со многими девушками, но не узнал бы их, проходя мимо по улице. Другие мужчины, наверняка, нашли бы за что в них влюбиться, но, к сожалению, ни одна не тронула струн моей души.

Не помню, когда и при каких обстоятельствах во мне загорелось желание отыскать Вику. Я нашел давнюю электронную переписку, номер телефона девушки, но все старые контакты были заблокированы либо принадлежали другим людям. На свои странички в Сети она тоже не заходила много лет. Я тщетно пытался найти хотя бы какие-нибудь упоминания о ней, но кроме общих фотографий в альбоме, открыток и небольших памятных вещиц, ничего не было. Порой казалось, что Вики не существовало вовсе, и наши отношения — лишь выдумка сознания.

От Нади узнал, что Вика после учебы вернулась в Вильнюс. Какое-то время они общались и виделись летом в деревне. Но позапрошлой зимой умерла Надина бабушка, дом в деревне продали и девушки потерялась. После просьбы оставить последние контакты подруги Надя перестала отвечать на звонки.

Помню, как ходил по комнате в родительской квартире, брал с полок связанные с Викой предметы и подолгу крутил их в руках, пытаясь вернуться в прошлое. Я был одержим желанием вновь повстречаться с ней.

Проходило время, и неврастения отступала. В периоды душевного покоя я с головой погружался в работу, кутил с друзьями, уезжал за город, где ничто не напоминало о прошлой любви, встречался с девушками. Благодаря знакомству с Верцлавским, удалось выиграть в нескольких городских архитектурных конкурсах и хорошо заработать. Мы общались только по работе, и, когда все проекты завершились и нас ничто уже не связывало, я забыл о существовании этого человека, пока он не напомнил о себе этим вечером, подсев ко мне за столик в «Мариотте».

Забыть Вику было невозможно. О ней каждый день напоминал Петербург шумными улицами, тенистыми парками и тихими скверами. Часто, прогуливаясь с очередной подружкой исхоженными сотни раз маршрутами, я случайно замечал утерянную деталь прошлого — скамеечку, на которой мы как-то сидели, старый выцветший рекламный плакат в витрине магазина, где покупал мороженое или лимонад для Вики, автобус, отвозивший нас с вокзала домой. Я отдавался трогательным воспоминаниям и уже не слушал скучных историй спутницы. Вечером, когда после прогулки мы лежали в постели, представлял, как распахивается дверь, в комнату заходит Вика и видит меня с другой. И тогда, чувствуя отвращение к девушке и к себе, отворачивался и старался поскорее уснуть. Я представлял, как где-то далеко Вика вспоминает и ждет меня точно так же, как я ее.

Знаю, образ Вики был идеализирован мной. Той юной семнадцатилетней девочки давно не существовало, ведь ей, как и мне, шел четвертый десяток лет. Она могла подурнеть лицом, растерять прежнюю стройность, а приятный звонкий голос мог огрубеть и приобрести тоскливый оттенок. Кто знает… По правде говоря, я боялся разочароваться. Но как бы сильно она ни изменилась, я все равно буду любить Вику и до конца дней видеть в ней хрупкую молоденькую девушку в коротком летнем платье и кокетливой шляпке.



Верцлавский давно отужинал и ушел. «Мариотт» пустел, хотя до закрытия оставалось еще прилично времени. Пора и мне просить счет. По Лиговскому проспекту до дома на Обводном, где живет Надя, идти пешком всего ничего. Этот маршрут я помнил хорошо и смог бы пройти с закрытыми глазами.

Недалеко от автовокзала, там же на набережной, находился крошечный сувенирный магазинчик, где обычно перед приездом Вики я покупал цветы. Конечно, шанс что он сохранился ничтожно мал, но мне захотелось непременно отыскать его, и перед встречей с девушкой купить самый большой и красивый букет.