И будем готовиться к жизни иной...

         

Повесть «И будем готовиться к жизни иной…» имеет автобиографическую направленность. Личные и социальные события жизни  осмысливаются автором в аспекте поиска истинного смысла жизни.
                © Воскресенская Т., автор, 2020

                Посвящается моему мужу
                Виктору Корнеенко
 ПРЕДИСЛОВИЕ

Новогодняя ночь 2019 года. Впервые в своей жизни я встречаю Новый год в полном одиночестве. Пару часов назад, почувствовав недомогание, поняла, что подхватила какой-то вирус. С тоской глядя на столбик термометра, показывающего 39 градусов, с чашкой горячего чая я расположилась на диване перед телевизором.
По мере приближения  полуночи мое состояние ухудшается, и  я, выключив телевизор и свет, лежу в постели с закрытыми глазами. Очевидно, от высокой температуры, в голове у меня стали отчетливо вырисовываться образы людей: знакомых и не очень, родственников, друзей, бывших одноклассников и сокурсников, коллег по работе – всех тех, с кем свела меня жизнь. Я отчетливо видела события, давнишние и недавние, они прокручивались у меня в голове, как будто кадры кинофильма.
Я видела всех этих людей и все, что меня связывало с ними, так ярко и подробно, что подумала о необходимости внести все это в повесть, которую начала писать еще в 2010 году, после смерти моего мужа.

Прошло уже почти восемь лет, как я взялась за написание повести, получив у своего духовника, отца Варсонофия, благословение, но работа продвигалась очень медленно, так как сильно опасаясь  своего дилетантства, я не имела  ни малейшего представления о написании подобных вещей. Мне казалось: чтобы создать что-то значимое, нужно постигнуть хотя бы азы написания и учиться в институте – на филолога или на журналиста. Увы, этих знаний я не имела, но, опасаясь и сомневаясь,  все же заставляла себя время от времени продолжать писать.
Мне очень хотелось создать книгу о жизни, но она должна быть не просто повествованием о людях, обстоятельствах и о различных ситуациях. Она должна заставить каждого, кто прочтет ее, задуматься, глубоко и серьезно, над тем, для чего нам дана наша жизнь, как в ней нужно жить и зачем мы вообще пришли в этот мир…

И в эту новогоднюю ночь я решила, что после моего выздоровления обязательно напишу свою повесть, рассказав в ней  обо всех моих дорогих и любимых людях, многие из которых, увы, ушли в Вечность. Рассказать о любви, о ненависти, о вероломных предательствах и о многом-многом другом, что случается в жизни, а самое главное, чтобы люди поняли, что «человек в эту жизнь послан не для того, чтобы иметь только земное счастье, а для того, чтобы его заслужить и уйти с ним в вечность».

***

Шел конец марта 1949 года, и было уже ясно, что зима полностью уступила свои права весне. Ярко светило солнце, в лужах купались воробьи, звонко чирикали прилетевшие с южных краев птицы, и все вокруг, казалось, было ожиданием чего-то прекрасного и радостного.
По центральной улице Харькова, Сумской, двигалась целая «делегация». Впереди, очень осторожно ступая, шел высокий мужчина средних лет, который бережно нес  в руках сверток, завернутый в белоснежные кружева, перевязанный красным бантом. Этот мужчина – мой отец, а в свертке – я, родившаяся неделю тому назад, 19 марта, в роддоме №1. За ним шли мои мама и бабушка, дядя со своей женой, их двое детей, которые своими веселыми криками и беготней нарушали это чинное и степенное шествие.

Так на свет появилась я, Тая Вознесенская, в интеллигентной семье немолодых служащих – папе было под пятьдесят лет, маме – под сорок. Папа работал инженером в одном из проектных институтов, мама – учителем географии в школе, находившейся недалеко от нашего дома.  В ней же, в начальных классах, преподавала и моя бабушка, Галина Николаевна.

В то время декретных отпусков, как сейчас, мамам не давали. Полтора месяца после родов – и нужно выходить на работу. Наша семья всегда жила небогато и позволить себе нанять няню для ребенка не представлялось возможным. Спасало то, что школа, где работали мама и бабушка, была рядом с домом, и это давало  возможность им, чередуясь, часто прибегать домой. Как они потом рассказывали, бывало такое, что бабушка хватала меня, орущую – а росла я очень неспокойным, крикливым  ребенком – и несла к маме в школу, на кормежку. Директор школы была сердобольной женщиной и всегда освобождала свой кабинет для этого ритуала…

Конечно, им было очень трудно воспитывать меня, поскольку они, оба моих родителя, были уже немолоды и, прожив в браке шестнадцать лет, без детей, даже не могли представить себе, что в их семье появится маленький человечек.
Моя мама, Светлана Ивановна, вспоминала, что летом 1948 года  Сан Саныч, как его тогда так называли, будущий папа, принес для нее путевку в прекрасный санаторий, находившийся на Южном берегу Крыма. Радости Светланы не было конца – она уже предвкушала, как будет купаться в теплом море, загорать на песке, ездить на экскурсии, посещать чудесные города – Ялту, Алушту, Гурзуф. Женщина стала собираться в отпуск, собирать свой нехитрый гардероб, состоящий из одного платья, сарафана и пары красных босоножек на высоких каблуках, сшитых специально для нее соседом, армянином Ваганом, очень хорошим сапожником, с семьей которого они жили очень дружно, всегда помогая друг другу,  в чем только можно.

Светлана вспоминала, что вечером, на вокзале, провожая ее в отпуск, Галина Николаевна и Сан Саныч отметили ее неважный вид, необычную для нее бледность и усталость. Однако она заверила их, что все в порядке, просто накануне она съела что-то не очень свежее. Но  уже в Крыму, стоя на палубе небольшого экскурсионного катера, она недоумевала, почему ее не радует ни прекрасный летний день, ни бирюзовое море с разноцветными медузами, ни города, куда они причаливали, с их экзотическими красотами. Даже тогда, когда молодой капитан катера преподнес ей небольшую корзину с фруктами, решив, очевидно, поухаживать за интересной женщиной, Светлана, не выдержав сильной тошноты и головокружения, едва  сдерживая слезы, бросилась с палубы

в нижнюю каюту, где и провела там, в одиночестве, весь остаток путешествия.
Через несколько дней, вернувшись домой, она с Галиной Николаевной пошла к врачу-гинекологу, дети которого учились у нее в классе. И он, осмотрев женщину, поздравил ее с беременностью. Это было громом среди ясного неба!
Как я уже говорила, мои родители к этому моменту были уже в средних летах, и, прожив вместе шестнадцать лет, без детей, они и не мыслили о ребенке.
Позже моя мама рассказывала мне, что поженились они в 1932году. В это время, на Украине, свирепствовал сильный голод, известный, как «голодомор», повлекший за собой миллионы смертей.

Светлана выходит замуж за молодого, обаятельного инженера Александра, старше ее на девять лет. Молодая семья снимает комнатушку у дальней родственницы. Зарплаты инженера и учительницы хватает лишь на то, чтобы один раз в месяц, как сейчас говорят, «оторваться» – купить каких-то вкусностей, в виде карамелек, а потом целый месяц есть хлеб, запивая его кипятком.

Однажды утром Светлана просыпается от тошноты, подкатившей к самому горлу, и догадывается, что она беременна. Первенец! Для многих людей состояние ожидания ребенка сродни чуду – в тебе зародилась жизнь, данная Богом, и ты понимаешь, что ничего более важного, чем это, нет! Света идет в женскую консультацию становиться на учет и там, прямо в кабинете врача, падает в обморок. Старенький доктор, приведя пациентку в чувство и осмотрев ее, бескомпромиссно и твердо выносит вердикт:
– Рожать нельзя, не выносишь ребенка из-за крайней степени истощения, – и выписывает направление на аборт. Слезы текут по щекам женщины, у Александра желваки играют на лице, но, увы, нужно принять суровую действительность такой, какая она есть…

Вскоре начинается Великая Отечественная Война. Александр, вместе со своим проектным институтом эвакуируется за Урал. Светлана со своей мамой, Галиной Николаевной, остаётся в Харькове, не имея возможности покинуть город  из-за парализованной бабушки.
Сколько же горя выпало на долю моих родных, да и всех людей, живших тогда! В городе – разруха и голод и, главное, фашистский гнет. Нужно чем-то кормить умирающую бабушку, да и самим как-то выживать. И вот однажды Галина Николаевна едет  «на менку» за город, в село, где за ведро картофельных очисток она отдает единственную драгоценность, оставшуюся ей от родителей – изумительный золотой кулон с открывающейся крышкой, усеянной изумрудами и бриллиантами, в виде виноградной лозы.
Так прошли два долгих года. Наконец, война заканчивается, и чувства радости и горя  надолго поселяются во многих семьях. С одной стороны – родные и любимые, муж и два брата Светланы, возвращаются домой, с другой – самый младший из троих  сыновей Галины Николаевны, добровольцем ушедший на фронт, погибает под Курском.

***
Здесь я хочу прервать свое повествование и вернуться в далекие послереволюционные годы, когда молодая семья моей бабушки Галины Николаевны и ее мужа, священника отца Иоанна, проживала с четырьмя своими детьми в селе Скрипниково Воронежской губернии. Отец Иоанн служил в храме Архангела Михаила, Галина Николаевна работала в этом же селе начальницей школы и учительницей в одном лице.

В один из летних, знойных дней в школу, где вела занятия молодая учительница,  прибегают односельчане и в ужасе кричат:
– Быстрее бегите к Церкви, там красные убили отца  Иоанна!
В состоянии шока женщина бежит, и перед ней предстоит такая картина: тело ее мужа, молодого священника  Иоанна, лежит в пыли, на обочине дороги, проходящей возле Церкви, и в руке у него зажат пучок сухой травы…
Итак, в двадцать семь лет Галина Николаевна остается вдовой с четырьмя детьми на руках. Их дом забирает Советская Власть, объявляет их врагами народа, лишает ее работы, оставляя на улице без куска хлеба. Галина Николаевна понимает весь ужас своего  положения и одна, с детьми, уезжает из родного места с одним только желанием – оказаться где-нибудь в большом городе, затеряться там, чтобы их не мог никто  найти.
Так они оказываются на Украине, в Харькове.

Галина Николаевна устраивается на работу в школу. Дети потихоньку растут, и, несмотря на огромные трудности, они, закончив школу, поступают в институты, куда каждого ведет призвание. Светлана поступает на физико-математический факультет Харьковского университета, имея склонность к точным наукам. Учение ей дается легко, и так радостно и приятно сознавать себя студенткой престижного вуза, что на какое- то время она забывает, в какой семье родилась…
Будучи миловидной, легкой в общении, Светлана заводит много друзей. У нее открывается еще одна увлеченность – она становится редактором местной институтской газеты, в которой с большим удовольствием пописывает статьи, очерк, и даже небольшие рассказы.
 
Но скоро всему этому приходит конец: парторг их курса, симпатизирующий девушке, под большим секретом сообщает ей, что вскоре в университете начнется проверка, так называемая, «чистка», а это означает поиск всех «неблагонадежных элементов», которых не только выгонят из вуза, но и могут сослать в «места не столь отдаленные».
– Быстрее забирай документы и затаись на какое-то время, – сказал парторг девушке. И Светлана, следуя его совету, уходит из университета.
Спустя какое-то время, она подает документы в другие институты, но, раз за разом, повторяется одна и та же картина. Проучившись какое-то время, после очередной проверки девушке приходится забирать документы и уходить оттуда. И все сначала…
И только накануне войны Светлане удается закончить Педагогический институт, получив специальность учителя географии.

Когда, в 1932 году, выйдя замуж за Александра и слушая его рассказ о семье, об отце-кузнеце, она успокаивается, думая, что ее муж «из рабочих», и, в свою очередь, рассказывает ему свою легенду о своих родных, боясь, чтобы муж не узнал, кто на самом деле были они.
Но однажды, спустя несколько лет после их женитьбы, гуляя в Центральном парке, они встречают женщину, которая является дальней-предальней родственницей Александра, и она, будучи дочерью священника, знает и отца Светланы, тем более, оказывается, что их села были недалеко друг от друга. Таким образом, правда всплывает наружу – и Александр, и Светлана, являются детьми священнослужителей, а следовательно, «врагами народа».

***
А теперь я хочу рассказать о семье своего отца, Александра Александровича.  Родился он в семье священника, Александра Вознесенского, в Орловской губернии. Корни Вознесенских уходят в глубокое прошлое, и по одному из преданий семьи, прадед Александра, священнослужитель высокого ранга, венчал одного из Российских царей. В семье воспитывалось трое сыновей и две дочери, мой отец был самым младшим. Когда после революции начались гонения на «врагов народа», к которым были отнесены и семьи священнослужителей, дети Вознесенских, уехали из родных мест кто куда…

Старшие осели в Западной Украине, в Ужгороде и Львове, младший – в Харькове.
С самого раннего детства Александр очень любил и интересовался музыкой. Как выяснилось позже, у него был абсолютный слух. Не зная ни одной ноты, мальчик садился за инструмент и воспроизводил любую мелодию, которую только что услышал. Особенно любил он оперу и классическую музыку. Живя уже в Харькове, все воскресные дни ( а в то время у людей был один выходной) он проводил в Городском саду, слушая концерты симфонического оркестра. У него не было тяги к техническим наукам, но понимая, что нужно получить высшее образование, скрывая свое происхождение, он поступает в Горный институт, туда, куда представилась возможность. По окончании его он работает экономистом в одном из Харьковских проектных институтов.

Лишь однажды, хоть на самую малость, Александр приблизился к своей мечте. Перед самой войной, в конце мая 1941 года, объявили набор студентов в Харьковскую консерваторию, и он решил пойти туда на экзамен.
Приемная комиссия состояла из маститых пожилых преподавателей, и когда молодой человек сел за рояль, ему предложили сыграть что-нибудь, на свой выбор. Саша понимал, что этот экзамен для него – катастрофа, ведь он не знал ни одной ноты, и признаться в этом ни в коем случае нельзя, но любовь к музыке сделала его решительным, и он рискнул, сыграл отрывок из известной оперы так, как сам чувствовал и умел… И – о чудо! К величайшей радости, парня принимают в Консерваторию. Но… начинается война, и мечте его не суждено было совершиться.
В послевоенные годы, после ужасной разрухи, везде не хватает голов, рук.

 Александр постоянно ездит в командировки – то на Урал, то в Сибирь, то на Донбасс. Работает почти без выходных, а домой приезжает только на праздники. А годы идут… Не имея детей, они потихоньку свыкаются с мыслью, что так и проживут свою жизнь только друг для друга. И можно себе представить, как радовались эти уже не очень молодые люди тому, что скоро станут родителями.
 
Будущий папа очень хотел сына, продолжателя династии Вознесенских, а мама – девочку, понимая, что дочь всегда будет ближе к родителям. Из-за своего зрелого возраста они очень опасались: как пройдут роды, какой родится ребенок… Но все их опасения, к счастью, оказались напрасными. Роды прошли быстро и легко, и 19 марта 1949 года, в субботу, в половине второго дня, на свет появилась я. Пожилая акушерка, принимавшая роды вместе с врачом, взяв меня на руки, поднесла к маме и сказала:
– Посмотри, как пропорционально сложена твоя девчушка, это будет настоящая женщина!


***
В начале 50-х годов, спустя несколько лет после окончания войны, Украина, сбросив с себя фашистское иго, начала грандиозное восстановление разрушенного народного хозяйства. В первую очередь это коснулось строительства и реконструкции. Особенно широкое строительство развернулось в Киеве. Там заново возводились новые районы, восстанавливалась старая часть города. Появился красавец Крещатик с его бело-розовыми  домами, отличающимися друг от друга архитектурой, но объединенными одним стилем, безошибочно определяемым как «сталинский».

Харьков тоже не отставал от Киева, но восстановление разрушенной войной «первой столицы» велось иначе. Здесь не создавалось новых огромных районов, зато реконструировалось много старых зданий и сооружений, и это  привело к тому, что город  не только не утратил своей самобытности, но еще ярче обозначил ее. Нужно сказать, что Харьков, будучи прежде богатым купеческим городом (еще с конца 18 века), был  уникален,  его нельзя было сравнить ни с какими другими местами Украины. В нем всегда существовала сильная архитектурная школа – здесь трудились известные зодчие, и даже бытует мнение, что якобы по рисункам великого архитектора, Варфоломея Расстрелли, в Харькове были построены такие сооружения, как Успенский Собор, а также некоторые здания, ставшие своеобразным символом и гордостью города.
 
На одной из центральных улиц Харькова стоял не очень большой трехэтажный особняк из красного кирпича. В его архитектуре столкнулись разные эпохи и стили в типичных для конца 18 начала 19 веков эклектичных формах. Фасад, выходящий на улицу, имел цоколь с размещенным на нем портиком с фронтоном, придающим зданию солидность и респектабельность; над ними находились два высоких этажа с красивыми арочными окнами, богато декорированные наличниками; широкий балкон на третьем этаже опирался на резные консоли, поддерживаемые фигурами атланта и кариатиды. И над всем этим великолепием возвышался купол из прозрачного стекла. Как рассказывали старожилы, этот дом, отмеченный изяществом и хорошим вкусом, еще до революции подарил своей невесте на свадьбу богатый харьковский промышленник. Когда в день их венчания карета с новобрачными подъехала к дому, невеста ступила на красный пушистый ковер, расстилающийся от самой дороги к парадной двери и дальше – по белой мраморной лестнице, ведущей на верхние этажи.
С задней стороны дома находился уютный прямоугольный дворик, окаймленный небольшими старыми домами. В центре двора, под огромным дубом, насчитывающим, наверное, не одну сотню лет, стоял большой деревянный резной стол с двумя рядами лавок по обеим  сторонам.

После революции этот особняк был забран у хозяев, и после войны в нем проживало невообразимое число людей. Внешне он был по-прежнему красив, но внутри него все было перекроено и переделано: залы и большие прежде комнаты разделялись перегородками на небольшие «клетушки», в которых обитали многочисленные семьи с кучей детей. В одну из таких «квартир» и поселилась наша семья: в более-менее большой комнате жила семья  дяди, а мои мама, папа, бабушка и я занимали две крошечные комнатушки.
С утра и до самого  позднего вечера во дворе нашего дома слышался детский гомон; в основном, это были мальчишки и девчонки лет пяти, шести и старше. Это было поколение послевоенных детей.
Украина переживала демографический взрыв – мужчины, вернувшиеся после войны к своим семьям, женам,  наверстывали упущенное, и нередко можно было видеть, выйдя на улицу, много беременных женщин, а зачастую еще и кативших перед собою коляску.
 В жаркие летние вечера за столом, под дубом, собирались взрослые обитатели  нашего дома отдохнуть после трудового дня. И все было  мирно, радостно и человечно…
    

***
Детство! Мне кажется, такой счастливой жизни, как у нас, «послевоенных» детей», не было ни у кого из  всех последующих поколений. Особенно из той жизни запомнились праздники, вернее, подготовка к ним. Несмотря на антирелигиозную пропаганду в стране,  на Новый год и Рождество обязательно запекался гусь с яблоками; на Пасху ряды пасок, больших и маленьких, стояли на столе, покрытом красивой скатертью, кстати, вышитой моим дедом, священником Иоанном. Праздновались также и гражданские праздники: 1 Мая и 7 Ноября. К этим дням моя бабушка пекла свой «фирменный» торт, почему- то называемый Королевским, вкуснее которого я  не ела ничего.

В нашем доме всегда было очень уютно, а запахи пирогов и специй не выветривались никогда. И вот что удивительно: где бы я ни жила потом, хотя мы с мамой и старались поддерживать традиции, продолжая печь и пасхи, и торты, но такого запаха, ощущения уюта и праздника, как в нашем старом особняке, не было уже никогда.
Мои родители, дядя со своей семьей, бабушка – все не чаяли во мне души. Сан Саныч, забыв, что так хотел сына, всем только и рассказывал о своей маленькой принцессе, которую задаривал подарками каждое 19 число.

Я отличалась от моих двоюродных братьев и сестер, а также от детей во дворе прежде всего своей внешностью:  смуглая, с большими карими глазами, с прямыми черными гладкими волосами, маленькая, крепко сбитая, очень живая. Дружила я со всеми,  и нельзя сказать, с кем больше, с девочками или с мальчишками. Днем меня можно было видеть несущейся по улице, с ватагой пацанов, вооруженных палками, играющих в войну; вечером я забавлялась с девочками в «дочки-матери».
В то время в Харькове было много цыган. Часто чуть ли не всем табором они заходили в наш двор. Однажды старая толстая цыганка, расположившись на отдых за столом, под дубом, со всем своим выводком, наблюдая за нами, играющими неподалеку, позвала меня и сказала:
«А ты, когда вырастешь, будешь еще та штучка, вскружишь не одному мужику голову»…
Конечно, тогда я не поняла смысла этой  фразы, но ее слова каким-то образом прочно засели в моем подсознании, и позже, будучи уже взрослой, я не раз вспоминала их.

Моя бабушка, Галина Николаевна, будучи очень хорошим учителем младших классов и любя меня больше остальных внуков (ведь я была ребенком ее дочки, да и жила она с нами), начала рано заниматься со мной чтением, письмом, арифметикой. В четыре года я уже свободно читала детские книги, могла написать печатными буквами небольшие предложения. С арифметикой дела обстояли несколько хуже: считать до десяти умела, но решать какие-то задачки мне было трудно. Очевидно, по натуре я пошла не в маму, любившую точные науки, а в отца, бывшего по жизни романтиком и творческим человеком. Позже по этому поводу я стала даже  несколько комплексовать, понимая, что такие науки, как математика, физика, даются мне труднее, чем языки, история, литература.
 
Первого сентября 1956 года я пошла в школу, где учителями работали и мама, и бабушка. Конечно, Галина Николаевна определила меня в класс к своей коллеге, очень хорошей учительнице. К школе я была отлично подготовлена, и в первом классе ходила на учебу, как на игру. Мне было скучно сидеть на уроках, потому что все, о чем рассказывала учительница, я прошла с моей бабушкой; и так продолжалось года два (в третьем классе, уже в новой школе, некоторые одноклассники обогнали меня, особенно в точных науках).
После окончания второго класса мы с бабушкой поехали в Севастополь, где жил ее средний сын, дядя Глеб, со своей женой и двумя дочерьми. Будучи офицером морского флота, капитаном первого ранга, после войны он вернулся с Дальнего Востока и осел с семьей в Крыму. Работал он начальником одного из управлений, занимающихся строительством военных объектов, как в самом городе, так по всему полуострову. Квартира у них была замечательная: три большие комнаты с высокими потолками, широкий коридор, вместительная кухня и два балкона, увитые виноградом. Один из них был с видом  на море, другой – на всем известный Малахов Курган, называемый в народе Малашкой.
 
На протяжении многих лет Галина Николаевна возила летом всех своих внуков, в том числе и меня, на оздоровление в Севастополь. И здесь мы проводили все летние каникулы. Я очень любила море и, научившись плавать совсем маленькой, подолгу держалась на воде то  на животе, то отдыхала на спине. Любовь к плаванию сохранилась у меня на всю жизнь.
Севастополь был да и сейчас остается чистым, красивым, зеленым городом с известным, всему миру достопримечательностями: Панорамой, Диорамой,  Малаховым Курганом, прекрасным историческим морским музеем – всего не перечесть…
Однако я очень не любила все лето проводить здесь: через неделю, вдоволь накупавшись, сильно загорев, превратившись в «негритенка», я со слезами уговаривала бабушку вернуться домой, к родителям, но она была непреклонна, и мы возвращались в Харьков только к началу учебного года.

Тогда, будучи маленькой девочкой, я не понимала, почему мне не нравится отдыхать в Севастополе с моими двоюродными братьями и сестрами. Но, повзрослев, поняла, что именно здесь я столкнулась с первой несправедливостью. За большим овальным столом, в гостиной, всегда сидели дядя, тетя, бабушка и мы, семеро детей. Пообедав или поужинав, мои братья и сестры быстренько убегали из-за стола и мчались играть  на улицу. Я же должна была помогать тете и бабушке убирать со стола, мыть посуду, подметать пол.

 Я чувствовала себя гадким утенком из известной сказки Андерсена. То ли потому, что я была самой младшей из детворы, то ли потому, что резко отличалась от них, светлорусых, светлоглазых, имевших чисто славянскую внешность, то ли потому, что все понимали, что бабушка меня любит больше других внуков, и ревновали, но факт остается фактом – я чувствовала какой-то «флер неприятия».
Однажды, спустя месяца два после нашего пребывания у дяди, по телефону позвонила моя мама и сказала, что папе дали ордер на новую квартиру и чтобы мы возвращались домой. Как я ликовала! Скоро увижу своих любимых родителей, подруг и друзей, с которыми так хорошо и спокойно, а Севастополь,  со своими придирками, неприятными замечаниями со стороны моих родственников останется далеко позади!         

***

С переездом на новую квартиру, находящуюся на одной из центральных улиц Харькова, Пушкинской, и с переходом в новую школу у меня начался новый этап в жизни.
Позже, повзрослев, я так удивлялась своим родителям, их наивности, непрактичности… « Как можно было переехать в это жилье (по-другому не назовешь) и не добиться отдельной, изолированной квартиры!» – думала я.
 
Светлана Ивановна к тому времени, кроме работы в школе, лет десять была депутатом местного Совета. И благодаря этому она помогла нескольким людям обрести хорошие квартиры. Сан Саныч, долго проработавший руководителем группы в проектном институте и бывший там на хорошем счету, наверняка мог получить более достойное жилье. И только сейчас я поняла, что они боялись «засветиться», боялись  своего прошлого, когда их семьи были объявлены «врагами народа».
 
Для полноты картины  я хочу  немного описать наше новое  жилище. В большом сером пятиэтажном доме полукруглой формы, стоявшем  на углу Пушкинской и Черноглазовской улиц, построенном в 1937 году как экспериментальный объект (никто не знал, для каких целей, то ли это должен был быть жилой дом, то ли, говоря современным языком, офисное  здание), наша семья получила на четвертом этаже коммуналки две маленькие трапециевидные комнатушки. Наша новая квартира состояла из длинного полукруглого коридора, по одну сторону  которого размещались комнаты, в которых жили несколько семей,  по другую  – двери многочисленных кладовок, а также туалет, ванная. Горячей воды у нас не было, поэтому приходилось становиться в очередь к плите, чтобы нагреть тазик для купания. Заканчивалось это «великолепие» довольно просторной кухней, в которой стояли четыре кухонных стола и две газовые плиты. Единственным плюсом нашей новой квартиры, по сравнению с предыдущей, было то, что туалет находился здесь же,  а не на улице.

В нашей коммуналке жили четыре семьи, каждой из которых принадлежали две небольшие комнатки. По сравнению с остальными этажами дома, наш, четвертый, был в «привилегированном» положении» – все семьи  относились  к советской интеллигенции.  Это были в основном  инженеры и учителя, то есть, как говорили про таких людей, « не умеющие жить».
 Но «нет худа без добра». Несмотря на большую скученность, на очереди по утрам в ванную и туалет,  на вечно трезвонившие звонки и на многие другие  не очень приятные моменты, у нас никогда не было ссор, споров. Все недоразумения, которые, конечно же, возникали  иногда, разрешались спокойно и тихо. По вечерам дети, в том числе и я, бегали друг к другу в гости, часто оставаясь там на ужин. По праздникам  хозяйки готовили что-нибудь  вкусное и, по- хорошему соревнуясь, обменивались своими кулинарными шедеврами…
Сейчас вспоминаешь это время и думаешь: как хорошо мы жили и какие прекрасные люди окружали нас, и понимаешь, что все те, кто прошел через страдания, невзгоды, «коммунальный рай», не возгордились, не озлобились, а напротив, стали проще, добрее и милосерднее.
 
В начале нового учебного года родители перевели меня в одну из лучших школ города, находившуюся недалеко от нашего дома, и когда 1 сентября я шла туда, то  проплакала всю дорогу, потому что оставила в старой школе своих многочисленных друзей; кроме того, мама с бабушкой остались работать там же.
Забегая вперед, скажу, что именно здесь, в этой школе, прошли почти самые лучшие мои годы. Именно здесь был заложен крепкий фундамент моих знаний, именно здесь я приобрела  друзей, с которыми не расстанусь до самой смерти.
Совершенно по-разному сложились наши судьбы: некоторые  уже ушли из этой жизни, многие разъехались по всему миру. Благо, появился интернет, что дает возможность общаться  с ними, проживающими в Америке, Германии, Израиле.  Вчера, разговаривая с моей бывшей школьной подругой, я говорю:
– Лена,  могла ли ты представить раньше, что мы будем разговаривать с тобой, как будто находимся рядом, а ведь нас разделяет, всего ничего, океан!

Преодолевая класс за классом, зная, как трудно мне даются точные науки, мне  ничего не оставалось делать, как добывать знания своим трудом. Несмотря на живость моего   характера,  я   обладала   большой  усидчивостью.
Когда все обитатели нашей коммуналки расходились по своим комнатам, я до глубокой ночи на кухне делала уроки.
Куда идти учиться дальше, после школы, я не знала, но в те, 60-ые годы, почему-то сложилась такая тенденция: если школьник или школьница учились хорошо, то они поступали только в технические вузы. Моя мама  тоже считала, что мне необходимо стать только инженером и в будущем иметь хорошую стабильную работу. Папа иногда нерешительно возражал, советуя приобрести творческую профессию – музыканта, журналиста, юриста… Как я уже говорила, с детства у меня проявились свойства гуманитария и почти феноменальная память. Сколько раз я потом жалела, что не пошла учиться туда, куда вело меня призвание: подсознательно чувствовала, что могла стать хорошей журналисткой и, возможно, даже писательницей.
Но жизнь сама расставляет все по своим местам, и обстоятельства ее оказались сильнее моих желаний.

***

Летом 1964 года наша семья, как обычно, поехала в отпуск. На этот раз мы отдыхали в прекрасном поселке  Клементово, под Ахтыркой. С нами поехала моя ближайшая подруга Лина.  Мы разместились в уютном домике наших дальних родственников. Утром бежали на речку, купались, загорали; вечером, впервые в моей жизни, ходили на танцы в чудесный санаторий, находившийся в прекрасном хвойном бору.
 
Однако через неделю мы вынуждены были возвратиться домой из-за болезни папы. Ночью его мучили сильный кашель, боль в горле, днем одолевала ужасная слабость; к тому же он сильно похудел. Хождение по врачам в Харькове не дало никакого результата: в то время ни УЗИ, ни МРТ, ни других методов диагностики еще не существовало. Сан Саныч таял на глазах: из высокого, крупного мужчины он превратился в костлявого согнутого старика. В начале января 1965 года он лег в больницу на очередное обследование, по окончании которого был вынесен вердикт: неоперабельный рак пищевода в четвертой стадии. Но 31 декабря 1964 года, не предполагая о страшном диагнозе папы, впервые в жизни я собираюсь на встречу Нового года « по- взрослому»…

Родители Лины, живущей в соседнем доме, уехали на праздник к своим родственникам, и мы, четыре школьные подруги, собрались у нее. Как только мы накрыли стол с нехитрыми закусками, во входную дверь позвонили. Лина, открыв ее, остолбенела, увидев перед собой, целую ватагу ребят из их дома. Мальчики, а их было семеро, принесли с собой бутылку вина «Старый доктор», конфеты. Они каким-то образом узнали, что мы собрались в квартире Лины, и без приглашения пришли составить нам компанию. Все они учились в других школах, и только один, Олег Лунев, недавно перешел к нам в параллельный класс. Многие старшеклассницы в нашей школе, как выяснилось позже, были влюблены в него.
Олег отличался от других ребят. Нельзя сказать, что он был красив, но имел хорошую, уже вполне сформировавшуюся к шестнадцати годам фигуру. С раннего детства он занимался плаванием и имел какой-то серьезный разряд. Довольно высокий, где-то около 180 сантиметров роста, крепко сбитый, с хорошо развитой мускулатурой, с зелеными насмешливыми глазами, он чем-то неуловимым «цеплял» внимание школьниц. Скорее всего загадка этого внимания заключалась в его характере. Общаясь с девочкой, он смотрел на нее как бы сверху вниз, немного надменно, при этом, разговаривал всегда не просто, а насмешливо, пожалуй, даже саркастически. Кроме того, почти все ребята во дворе как-то немного подобострастно относились к нему, видя несомненного лидера. А еще я думаю, что здесь сработало «стадное чувство». Стоит одному человеку в коллективе чем-то выделиться и понравиться кому-нибудь из противоположного пола – и поехало… Как бы то ни было, в Олега были влюблены и мы, четверо.
 
Итак, вернемся к празднованию Нового года. Когда ребята вошли к нам в квартиру, часы показывали без пяти минут двенадцать.  Мальчики быстро разлили вино по бокалам, и кто-то сказал, что нужно задумать желание. Понятно, что у  всех нас, четверых, оно было одно – привлечь внимание Олега. С непривычки мы все  немного захмелели, ведь впервые отмечали праздник с настоящим вином и без родителей. Мы с удовольствием смотрели Голубой огонек по телевизору, а потом кто-то предложил устроить танцы.
Конечно, мы, все четверо, мечтали потанцевать с Олегом, но он, немного отстраненный от всего, что здесь происходило, стоял возле магнитофона и смотрел на нас с легким прищуром насмешливых глаз, как бы оценивая и выбирая. Вдруг он подходит ко мне и слегка выталкивает из комнаты. Никто не понял, что произошло. Ребята продолжали веселиться, танцевать, а я в какую-то минуту осознала, что стою на кухне в объятиях Олега. Я не понимала, что со мной происходит… Со всей юношеской пылкостью я стремилась к нему, к его сильным, обнимающим рукам, к его губам, так властно и нежно открывающим мой рот. Впервые я видела перед собой  Олега  не насмехающимся, не самодовольным, а серьезным и даже смущенным. «Давай будем встречаться»,– тихо сказал он…
Стрелки часов показывали шесть часов утра, когда я, очнувшись от всего происходящего, сказала ему, что нам нужно возвращаться к компании. Когда мы вошли в комнату, все затихли, а Лина, подойдя ко мне, тихо и зло сказала:
– Пойди к зеркалу и полюбуйся на себя.
Как провинившаяся овечка, я безропотно пошла в спальню и, увидев свое изображение, покрылась краской  стыда – вся шея, как ожерельем, была покрыта красными пятнами. Олег рвался ко мне, но девчонки вытолкали ребят из квартиры. Мы улеглись спать; я вновь и вновь мысленно возвращалась к прошедшей ночи, к моим первым объятиям и поцелуям. Мне очень хотелось быть с Олегом сейчас, да и в будущем, и я прекрасно понимала, что подруги злятся на меня, завидуя, и я тихонько лежала, боясь пошевелиться.

***
Наступила весна 1965 года. Впервые в жизни я столкнулась с настоящим горем. Папа уже не вставал с постели, ему становилось все хуже и хуже. Мама работала в школе на полторы ставки, пропадая там целый день. Она зарабатывала себе более или менее приличную пенсию, зная, что скоро станет вдовой, а ей нужно было поднимать меня. После уроков, не задерживаясь в школе ни одной  лишней  минуты, я  бежала  домой ухаживать за умирающим папой – перестелить ему постель, уговорить немного поесть, и побыть с ним последние недели или  дни вместе. Естественно, в моих мыслях был только мой умирающий отец. И какое же было мое удивление, когда после уроков, выйдя на улицу, я увидела, у ворот Олега, явно ожидавшего кого-то. За несколько месяцев, прошедших с празднования Нового года, мы  иногда встречались в школе, здоровались, но ни разу не общались. Он нравился мне и сейчас, и было обидно узнавать, что он встречается  одновременно с несколькими девочками. Я понимала, что никаких особых чувств ко мне у него не было, даже  после той новогодней ночи,  и что зная о моей ситуации в семье, он не будет  оставаться один… Однако в тот весенний день Олег ждал именно меня и сказал, что нам нужно поговорить.
Конечно, мне было очень приятно слышать это, но я заставила себя сказать очень твердо:
– Ты же знаешь, Олег, что у меня очень сильно болен отец и я тороплюсь к нему, а у нас с тобой ничего не получится, так что иди и живи своей жизнью, и больше не подходи ко мне ни с какими разговорами.
Так, не начавшись, закончилось мое юношеское чувство  первой влюбленности.
 
В июне 1965 года умер мой папа. В день его смерти я была в школе, а с ним  оставалась мама. И когда в класс вошла завуч и сказала, чтобы я шла домой,  все стало понятно. Вбежав в комнату, я увидела стол, на котором стоял  гроб, а вокруг него лежали охапки пионов, их запах сильно ударял в нос, и именно эти цветы стали потом мне ненавистны на всю мою жизнь.
 
Последний мой школьный год прошел очень тяжело. У меня, с детства не отличающейся крепким здоровьем, на фоне нервного срыва из-за болезни и смерти отца, постоянно болело что-то внутри. Хождение по врачам не дало никаких результатов; одни говорили, что это болит желудок, другие – печень, но все сходились в  одном мнении, связывая боли с нервами. Мама очень переживала за меня, она корила себя за то, что поздно меня  родила…
Я сидела на жесточайшей диете: все отварное, паровое, неострое, но мое состояние не улучшалось.
Время приближалось к выпускным экзаменам в школе и вступительным в институт. Несмотря на мое неважное здоровье, я очень много занималась тогда: придя домой из школы, быстро поев, садилась за учебники до самой поздней ночи. Кроме того, зная мое «слабое место» в точных науках, мама наняла для дополнительных заданий отличных преподавателей по физике и математике.
 
Как я уже говорила, Светлана Ивановна имела общественную нагрузку: шестнадцать лет  она была депутатом Киевского районного Совета. Понятно, что знакомых в различных институтах у нее было много, но она твердо стояла на своей позиции, считая, что мне нужно идти учиться только в технический вуз.
Однажды, придя с работы, она сказала:
– Сегодня ректор стоматологического института предложила мне, чтобы я отдала тебя учиться к ней.
Конечно, я с большим удовольствием  училась бы в этом институте, но жизненные обстоятельства выше нас… Дело в том, что в этом, 1966 году, в школах было  сразу два выпуска десятых и одиннадцатых классов, а это означало, что количество абитуриентов увеличивается вдвое. Кроме того, в этот же год стоматологическое отделение нашего Харьковского мединститута переводилось в Полтаву и преобразовывалось в Стоматологический институт. Таким образом, идея об учебе в этом вузе отпала сразу: из-за своего физического состояния, привязанная к диете, я должна была находиться только дома, возле мамы.
 
Каждый человек обладает каким-то призванием, однако, он живет в обществе, где идет жесткая конкурентная борьба, и ему навязывается извне все то, что составляет его жизнь. Ежедневно человек должен отправляться на работу, в институт, и далеко не в те места, к чему у него лежит душа. Так мы с подругой Линой, с которой я сидела за одной партой с третьего класса, подали документы в Харьковский институт инженеров коммунального строительства, или ХИИКС, расположенный недалеко от моего дома, на улице Революции.

       ***

К востоку от Пушкинской, где я жила, отходили старые улицы, имеющие свой неповторимый колорит.  Один из старожилов называл эту часть города Харьковский Арбат. Особенно выделялась богатой историей и архитектурой улица Революции, бывшая Губернаторская. Появилась она, как и все остальные улицы в этом районе, в начале Х1Х века. Не очень широкая, но зеленая, она имела множество частных домов, сохранившихся до нашего времени. В них проживали известные в тот период люди: ректор Харьковского университета П.П. Гулак-Артемовский,  дядя известного украинского композитора С.С. Гулака-Артемовского, автора  оперы « Запорожец за Дунаем», Квитка Основьяненко, Адам Мицкевич, которому очень нравился наш город, и он говорил:
– Науки подняли Харьков не хуже, чем торговля Одессу.
 
Интерес представляли и здания, многие из которых в настоящее время являются памятниками архитектуры. К концу Х1Х столетия на улице Губернаторской возвели двухэтажный особняк, где и поселился, по архивным данным за 1914год, губернатор Митрофан Кириллович Катеренич со своей семьей. Практически одновременно с противоположной стороны улицы был возведен дом для княгини Ширинской-Шахматовой, который был построен известным в то время архитектором Немкиным. Весьма скоро это здание, по проекту архитектора Дашкевича, было перепрофилировано под резиденцию губернатора, и в нем разместилась его канцелярия.
С советских времен и до теперешнего времени эти здания  входят в состав  Харьковской академии городского хозяйства, бывшего ХИИКСа. В настоящее время для вуза построен еще  комплекс новых зданий со стороны улицы Маршала Бажанова, бывшей Черноглазовской.
 
Архитектуру построек 1890 года отличали  изысканность и высокое мастерство зодчих. Вход в здание, бывшее резиденцией губернатора, решен архитектором  в классическом  духе,  что  подчеркнуто  фигурами атланта
и кариатиды, подпирающими балкон; в целом выстроено оно в стиле модерн – скошенные линии деталей фасада и характерные для него решетки балконов.
Я так  подробно  остановилась на описании этого здания,  потому  что  именно  оно сыграло  важную  роль 
в выборе вуза для меня и моих подруг. Зайдя внутрь дома, можно было увидеть просторный холл, одну стену которого занимало огромное зеркало, справа – лестницу из приглушенно-белого, с разводами, мрамора, ведущую наверх.  Мы же, преподаватели и студенты, пользовались, как бы «черным ходом», небольшой лестницей, отходящей от холла и соединяющей его с аудиториями, лабораториями, библиотекой и остальными помещениями.
 
Итак, успешно сдав вступительные экзамены, мы с Линой поступили  в этот институт на факультет Светотехника и источники света. Почти с первых дней у нас создалась группировка, состоящая из нас с Линой и  двумя девочками, Мариной и Аллой. Немного позже к нам присоединился мальчик из нашей группы, Виталий Колесниченко, и нас стали называть «великолепной пятеркой», по аналогии с модным в ту пору американским фильмом «Великолепная семерка». Но это будет несколько позже…
Когда мы сдали экзамены, нас сразу же послали на практику. Мы с Аллой поехали в Первомайск, на Химкомбинат, Лина с Мариной остались в городе на строительстве детсада. Там мы очень сблизились с Аллой. По вечерам, уединившись, мы много рассказывали друг другу о  родителях, о своих  друзьях и увлечениях, то есть о  жизни…
Однажды Алла сказала мне, что ей очень понравился мальчик, с которым она познакомилась на вступительных экзаменах, Виталий Колесниченко, но он остался в городе,  на строительстве нового корпуса института. Наша практика подходила к концу. Возвратившись в Харьков, мы с Аллой пошли в деканат, и там нас направили на строительство этого корпуса.
 
На одной сцене  я хочу остановиться подробнее, так как она оказалась для меня судьбоносной. В прекрасный сентябрьский день, когда, уже нет изнуряющей жары, ласковое солнышко светит в голубом небе, на котором нет ни единой тучки, и все вокруг цветет роскошным цветом, во время перерыва мы сидели с Аллой на лавочке во дворе нашего института. Вдруг, явно волнуясь, схватив меня за руку, она говорит:
– Посмотри, вот идет тот мальчик, о котором я тебе говорила, Виталик Колесниченко.
Я, повернув голову, увидела троих ребят, медленно идущих прямо на нас. Взглянув на них, я разочарованно ответила подруге:
– Не понимаю, что ты нашла в нем; мне кажется, эти двое, по бокам, лучше него!
Но, как говорится: «человек предполагает, а Бог располагает». Много позже я поняла, что именно в эту минуту Господь соединил  нас с Виталием навеки…
 Говорят, парень выбирает себе в спутницы девушку, похожую на свою мать, а она выбирает мужа, похожего на отца. Еще с детства, имея высокого, крупного папу, очевидно, на подсознательном уровне я считала, что мой избранник должен быть именно таким, похожим на русского богатыря из понравившегося мне  фильма «Садко». Виталик был среднего роста, некрупный, худощавый. По типажу он очень напоминал Сергея Есенина: шапка слегка  вьющихся светлых волос, большие голубые глаза, тонкий нос, небольшой рот с припухлыми яркими губами. Можно сказать, что он был красив, но не мужской красотой, а какой-то нежной, девичьей.

***
Виталий с первых дней влился в наш небольшой коллектив, возможно, почувствовав, что нравится всем моим трем подружкам. Я же, часто с температурой, больным горлом, ходила на лекции, да и внутри  у меня по-прежнему был ужасный дискомфорт. Как было горько сознавать, что я по состоянию своего здоровья после занятий не могла ходить с ними в кино, на вечера, которые институтское начальство устраивало студентам на все праздники, да и просто погулять. Они же, веселые и радостные, позже рассказывали мне, как провели это время, а я с тоской слушала их и думала: «Ну почему я так болею, что со мной происходит?»
 
Здесь нужно сказать, что наша «великолепная пятерка» отличалась на курсе. Возможно, потому, что мы, как коренные харьковчане, чувствовали себя более уверенно по сравнению с большинством студентов, приехавших из других городов, в плане  и учебы, и внешнего вида. Да и жили мы в своих семьях, а не в общежитиях, что говорило о лучшем качестве жизни.
Наши мамы старались, чтобы их дочки выглядели не хуже других, и почти ко всем праздникам шили и покупали нам новые наряды. Кроме того, Лина и Алла  были очень   красивыми   девочками:  обе   высокие,  стройные,
с прекрасной белоснежной кожей, с тонкими, чуть с горбинкой носиками, небольшими припухшими яркими губками. Они были как сестры внешне, да и склад ума у них был одинаков: обе имели склонность к техническим наукам,  поэтому учеба давалась им легко и непринужденно. Марина и я, конечно, внешне уступали нашим подругам: Марина – худенькая, светлая, белокожая, с длиннющими волосами, которые она красиво укладывала на голове; я – крепко сбитая, смуглая, с черными волосами; обе – невысокого роста.
Бабушка Марины хорошо шила и всегда старалась нарядить внучку во что-то  модное. Моя мама, жалея меня из-за болезней и из-за того, что я  рано лишилась отца, старалась, чтобы я выглядела не хуже моих однокурсниц, и ее многочисленные подруги, разбросанные по всему Советскому Союзу, присылали мне костюмы, обувь, сумки. Виталий – единственный сын у своих немолодых родителей. Это были простые люди: отец работал штукатуром, мама – уборщицей на заводе.
 
Конечно, особого достатка в семье не было, но мама Виталия умела сэкономить  и купить сыну  что-то модное. Нужно сказать, что он обладал отличным вкусом и, как говорила Марина, выглядил, как «француз» (где-то она прочитала, что только мужчины, имеющие средний рост и соответствующую фигуру, могут выглядеть изысканно и утонченно, «по-французски»).
Виталий отличался от своих сокурсников  не только внешностью, но и  врожденной  интеллигентностью (в конце его  жизни он высказался на этот счет, но я не придала тогда этим словам никакого значения). Кроме того, он любил технические науки:  как все любовались им, когда в самой большой нашей аудитории, сделанной амфитеатром, Виталий, в модных «клешах», с пуговицами  на задних карманах, выходил к доске и играючи, с блеском решал задачу по математике. 
Умом я понимала, что наш друг – красивый и умный парень, но сердце мое, в отличие от подруг, учащенно не билось…

***

Первый институтский год пролетел  как один миг: мы все, впятером, хорошо сдали экзаменационную сессию и, получив стипендии, благополучно перешли на второй курс. Виталий на все лето уехал на стройку  зарабатывать деньги. Мы, вчетвером, прекрасно отдохнули в Ялте.
Как-то вечером у меня дома  раздался телефонный звонок. Это звонил Виталик, приехавший из стройотряда на пару дней домой. Вечер у него был свободный, и соскучившись по нам, он решил позвонить кому-то из нас. Почему он выбрал меня, это осталось загадкой для всех и, прежде всего, для него самого. 
Было около восьми часов вечера, когда я, после обещания маме вернуться домой к десяти, спустилась к Виталию. Как же радостно мы встретили друг друга! Он немного возмужал, загорел от работы на солнце: они ставили столбы и проводили линии электропередач в деревнях. Мы пошли в скверик, недалеко от нашего дома, и сели на лавочку. Он рассказывал мне о жизни и работе в стройотряде, об общих наших институтских знакомых. Я поведала ему о нашей поездке в Ялту, о массе впечатлений, полученных там.
 
Два часа пролетели как одно мгновение. Позже, вспоминая  этот вечер, я не могла объяснить себе, почему мне было так хорошо и спокойно с ним. Когда я сказала, что мне нужно идти домой, он быстро и очень нежно притянул меня к себе и поцеловал в губы. Это был первый мой поцелуй после той Новогодней ночи, которую мы праздновали у Лины еще в школе.
И хотя я думала, что Виталий не герой моего романа, но целоваться с ним было очень приятно. Расставшись в тот вечер, мы ничего не обещали друг другу и не думали о будущем. Наутро, по своей девичьей болтливости, не имея сил молчать, я рассказала о нашей встрече своим подружкам. Я не помнила их реакций, но думаю, что им неприятен был мой рассказ.
Начался второй год нашей институтской жизни. Мы  по-прежнему  дружили впятером: вместе сидели на лекциях, после занятий шли в кино, парк, на концерты. Внешне было все, как и раньше:  Виталик не выделял меня  среди девочек, и никто не вспоминал того летнего вечера в нашем скверике…
Приближался праздник 7 Ноября. Как всегда, у нас  должен был состояться вечер, на этот раз, в Доме культуры милиции, но билетов было выделено ограниченное количество, и мы не надеялись попасть туда. И вдруг, сидя на лекции  по физике, Виталий повернулся ко мне и сказал:
 – У меня есть два билета на вечер. Ты пойдешь со мной?
Целый вихрь мыслей пронесся  у меня в голове: во-первых, мне неудобно было идти на вечер без подруг; во-вторых, я  по-прежнему внушала себе, что как парень он мне не нравится. Я ничего не ответила ему; тогда он, не долго думая, повернулся к Лине и предложил ей пойти на вечер с ним. Конечно, она с радостью приняла его предложение.
Дом культуры милиции находился недалеко от моего дома, и Лина сказала, что после вечера, чтобы поздно не возвращаться к себе домой, на Павлово Поле (это район Харькова, далеко отстоящий в ту пору от центра), придет ночевать ко мне. Что со мной творилось в тот вечер! Все мои мысли были там, с ними, моими друзьями, Виталием и Линой. Я не могла ничего делать: мама,  поглядывая на меня изредка, недоумевала,  что случилось. Да я и сама не понимала, почему меня так задело все происходящее…

Целый вечер я промучилась, все время  глядя на часы; вот уже одиннадцать часов, двенадцать, а Лина  все не шла… Где-то в половине первого зазвонил телефон, и она сообщила, что уже дома – Виталик проводил ее, они целовались в подъезде. Это был даже не гром среди ясного неба! Это был атомный взрыв невидимой силы в моем мозгу! Но что поделаешь: сама отказалась, сама и мучайся теперь…
Что-то неуловимое произошло в нашей «пятерке». Как и раньше, мы всюду были вместе, но я с Виталием почти не разговаривала, а он весело щебетал с моими подружками. На лекциях мы сидели с ним не рядом, а через кого-то из девочек. И так продолжалось несколько месяцев.
Нужно сказать, что он не стал  встречаться с Линой, к моему удивлению, хотя она хотела этого. Как-то  мы впятером пошли готовиться к зимнее сессии к Лине  домой,   имея на всех только один  нужный нам учебник.  Целый день мы усиленно занимались, а вечером стали расходиться по домам. Алла с Мариной поехали в одну сторону (они жили недалеко друг от друга), а мы остались вдвоем с Виталием, так как до центра нам нужно было ехать на одном троллейбусе. На улице было холодно, темно и очень скользко. Хотя тогда, по молодости, мы не боялись гололеда, но на ногах у меня были новые австрийские красивые сапожки на высочайших «шпильках», и я несколько раз поскользнулась, но мой друг поддержал меня и взял под руку. Я, конечно, «взбрыкнула», зная натянутость наших отношений, но Виталий крепко держал мою руку и сказал, чтобы я успокоилась и вела себя нормально. Так мы добрались до моего подъезда и вошли в него погреться. Мы молча грелись у батареи, а  затем, как два голодных волчонка, накинулись друг на друга: парень так нежно и страстно целовал меня, что я, неискушенная в таких ласках, вначале стыдилась происходящего, но потом быстро вошла во вкус. С этого вечера в нашей «великолепной пятерке» определилась пара…
Сейчас, спустя много-много лет, я поняла, как мы ранили наших подруг, ведь каждая из них  хотела занять мое место. Кроме того, они знали, что мне нравился другой типаж парней, и думали, что я захотела, говоря на  молодежном сленге, просто  «выпендриться». Но тогда, с присущим мне молодым эгоизмом, хотела  доказать, что я внешностью хотя и хуже моих подруг, но на «финиш» пришла первая. Во мне рождались ростки глупого тщеславия, которое вскоре расцвело пышным цветом и сопровождало меня до самой старости.

***
Наши прекрасные студенческие годы! Как весело, интересно проходили они у нас! Глядя на теперешних студентов, просто поражаешься, как неинтересно, блекло и вяло проводят они этот самый лучший этап в жизни человека.
Для других мы оставались все той же «великолепной пятеркой», но внутри у нас произошли изменения: я вовсю встречалась с Виталием, проводя с ним вместе много времени. С нашими подругами мы также продолжали ходить на все мероприятия, но значительно реже, чем раньше. Я видела, что нравлюсь ему все больше и больше. Но во мне был силен стереотип другого парня, совершенно не похожего на моего друга, и я искренне думала, что мы с ним просто играем в какую-то своеобразную дружбу-любовь. Кроме того, в силу своего мягкого характера Виталий  все больше подчинялся мне;  я же, как и все девчонки, хотела иметь с собой  рядом твердую и крепкую руку…
 
Каждый день, перед занятиями, Виталик заходил ко мне домой, и мы вместе отправлялись в институт. После занятий мы у меня дома делали уроки, а потом ходили гулять и прощались друг с другом уже поздно вечером. Практически, мы расставались всего на несколько часов. Однажды, придя из института, пообедав, мы сели заниматься, но учеба не шла в голову ни мне, ни ему…Мой друг был очень нежен и ласков со мной, и произошло то, что, рано или поздно должно было произойти...
Жизнь шла своим чередом: впятером  мы ходили на занятия, потом – гулять, в кино, но каждый вечер теперь заканчивался одним – часовыми провожаниями Виталика в подъезде моего дома. Так продолжалось  бы еще долго, но однажды, испугавшись задержки месячных, я во всем призналась маме. Сейчас я понимаю, что в настоящее время было бы глупо и смешно, если девочка отдалась мальчику и пошла бы сообщать об этом маме. Но тогда для меня это признание было ужасным: оно сопровождалось жутким стыдом и  раскаянием. Мама, узнав о моем «страшном» поступке, подняла скандал, обвиняя, впрочем, больше не меня, а Виталия, сказав:
– Чтобы его ноги  в нашем доме  больше не было никогда!
 
Парень сильно переживал из-за этого и несколько недель не появлялся у нас. Но что означал запрет моей мамы, когда лавина любви полностью накрыла нас, и сопротивляться ей у нас не было никаких сил… Как известно, в жизни нет ничего случайного, и раз Господь дал мне Виталия так необычно и непросто, мне нужно было «вцепиться» в него и не отпускать. Сколько бедный парень выдержал от меня упреков, плохих слов, всего нехорошего, но он искренне любил и все прощал.
 
В последнее институтское лето я, как часто бывало и раньше, заболела, и мне пришлось лечь в больницу к знакомому врачу. Чувствовала я себя отвратительно, постоянные боли в животе непонятного происхождения, тошнота, слабость. Мне ничего не хотелось: целый день я лежала на койке в палате, где находилось 15 человек. На улицу выходить нам запрещалось, т.к. это была инфекционная больница; единственным «развлечением» был приход моих друзей ко мне вечером, да и только разговаривать с ними  я могла через покрытое густой сеткой окно, находившееся на втором этаже.
 
Однажды вечером Виталий и три мои подружки подошли к окну и позвали меня. Я, страшная, с немытой неделю головой, в больничном халате грязно-зеленого цвета, подошла к окну и глянула вниз. Девочки были прекрасно одеты, подкрашены; парень выглядел, как франт: одетый в модный светлый костюм цвета беж, с шелковым шарфом  на шее, который удивительно шел ему. И вдруг я увидела, что он поднимает ко мне свою руку, и в ладони его лежит красная сафьяновая коробочка, а внутри ее  моя мечта – очень красивое золотое кольцо с янтарем. Девчонки улыбаются, а Виталий кричит мне снизу, что это его свадебный подарок мне и что он, не дожидаясь моего выхода из больницы, подал заявление во Дворец Бракосочетания и наша свадьба назначена на 20 сентября 1970 года. Честно признаться, тогда мне не хотелось ничего, но Виталий, при всей его мягкости, оказался очень тверд в своем намерении взять меня в жены. Впрочем, эта твердость его проявлялась потом во всем в течение нашей жизни.
Итак, наша свадьба состоялась прекрасным сентябрьским днем в уютном кафе на Павловом Поле. Людей было человек тридцать пять: немного родственников, друзья, студенты из нашей группы, бывшие одноклассники.
Виталий был элегантен, как всегда: темный костюм в  едва заметную полосочку, галстук в тон, красивые модные туфли, а главное – как сияли и искрились его голубые глаза! Я же была в белом гипюровом платье, до пола, в красивой фате до плеч, с букетом красных роз, перевязанных белой ленточкой. Вечер прошел очень весело и непринужденно, и наши многочисленные гости много лет спустя часто вспоминали наш праздник.
***
После свадьбы мы с Виталиком прожили с его родителями в их квартире месяцев десять. Конечно, я предпочла бы жить со своей мамой, но она ухаживала в это время  за парализованной бабушкой. Все эти месяцы мы усиленно готовились к защите дипломов – подходил к концу пятый, завершающий курс. На преддипломную практику нас троих – меня, Виталика и Лину – послали в один из Харьковских проектных институтов – Тяжпромэлектропроект. Институт находился в новом, престижном районе города, он представлял собой современное высокоэтажное здание из стеклобетона, построенное всего год назад. Проектировщики  в нем занимались проектированием и реконструкцией объектов тяжелой промышленности: прокатных станов, доменных печей, металлургических заводов и других сооружений различных назначений.
 
В начале 70-х годов Украина процветала, расстраивалась, реконструировалась. Работы было настолько много, что работники института часто выходили на работу в субботу и в воскресенье. Наша страна в те годы была самой богатой и благополучной из всех республик Советского Союза. Когда, позже, я приезжала в командировки или на отдых на Кавказ, Алтай, за Урал, сообщая, откуда прибыла, я видела невольное уважение в глазах собеседников.
Итак, руководителем моей преддипломной практики, а затем и диплома был назначен молодой инженер Михаил Ильич Фунт. Я оказалась у него первой дипломницей, и  поскольку  опыта  в  этом  у  него  не  было, он дал мне
в качестве диплома «Проектирование доменной печи №4 Ждановского завода »Азовсталь». Объем был настолько велик, что позже я удивлялась, как  могла «вытянуть» его: одних только чертежей, представленных мною на защите, было 24 огромных листа, на которых были видны строительные конструкции с многочисленными светильниками, прожекторами и целые клубки и линии электрических сетей. Для сравнения скажу, что в среднем мои сокурсники  выставляли на защите листов четыре, от силы – пять.

Я день и ночь трудилась над дипломом, каждый рабочий день находясь в институте по восемь часов. Виталий и Лина появлялись здесь редко. Свободного времени у них было много (объемы наших дипломов были несопоставимы), и они часто отправлялись в кино, на каток вдвоем. В отделе начали перешептываться о том, что мой муж с подругой ходят развлекаться, пока я работаю над дипломом. Но я настолько была уверена в Виталии, что у меня даже  не промелькнуло мысли  о его измене.
В конце мая 1971 года состоялась защита наших дипломов. В день защиты я чувствовала себя неважно – болела голова, подташнивало, ныл, как всегда, живот. Конечно, все это я списывала на волнение и даже выпила какую-то сильнодействующую таблетку, предложенную мне сокурсницей и якобы оказывающую успокаивающее действие.
 Дипломная комиссия пришла в изумление, когда по всей кафедральной стене (на доске места не хватило) мною были вывешены все 24 листа. Нужно сказать, что хотя технические науки были «не мое», у меня был хорошо подвешен язык, была отличная память, и когда спустя несколько дней после защиты на выпускном вечере наш заведующий кафедрой,  Спренне, встал из-за стола и сказал: «Вы все молодцы, но особенно порадовали  меня блестящие дипломы Вознесенской и Лавриненко», я не удивилась, а просто обрадовалась.

После окончания  института мы с Виталиком поехали в Севастополь к родственникам, туда, где в детстве проводила я все лето. Погода была отличная, каждый день мы купались в море, загорали, посещали много интересных мест. Единственно, что огорчало, – мое неважное самочувствие. Но поскольку я привыкла к такому состоянию за всю мою недолгую жизнь, я не могла даже предположить, что внутри у меня, развивается новая жизнь…Задержка месячных на три месяца была не новостью для меня, да и предохранялись мы всегда. 
Сейчас, описывая эти события, я могу твердо сказать, что ребенок был первым огромным подарком мне от Бога! По всем законам физики, биологии и медицины, я просто не могла бы забеременеть физически: с бесконечными задержками, с ужасным гормональным фоном, да и вдобавок, с предохранением. Когда мы вернулись домой, мама повела меня к знакомой  профессору-гинекологу. После осмотра доктор вышла и сказала ей:
– Тая беременна, почти три месяца, но это просто фантастика, как это могло произойти в ее состоянии – я не пойму! И главное сейчас – сберечь ребенка, быть очень-очень осторожной!
Уже дома мы вспомнили, что будучи в Севастополе, я упала на бетонной плите пляжа, зацепившись за нее высокими каблуками и проехавшись по ней животом. Второй раз я упала тоже на живот, уже в Харькове, когда мы вернулись после отдыха домой: спешила на троллейбус и споткнулась о камень на тротуаре.
И когда сейчас я смотрю на здоровых женщин, которые не могут забеременеть, или на тех, кто сохраняет беременность в течение всего срока, лежа в больницах, я с глубочайшей благодарностью, обращаясь к Богу, говорю:
– Благодарю, Господи, за моего сына!

***

Наступила осень. Мы с Виталиком ходили на работу, вернее, я сама, потому что молодых специалистов бесконечно посылали в колхозы на полевые работы. С тревогой мы ожидали ноября: муж должен был уйти в армию на год. В конце февраля предстояли роды, которых  я ужасно боялась, и не представляла, как буду потом растить ребенка одна. После ноябрьских праздников Виталик поехал служить в ракетные войска в городок Солнечногорск, возле Москвы.
 
Я ходила на работу, много гуляла, хотя так непривычно было делать это одной. Часто не хотелось выходить на улицу: в четыре часа дня уже было темно, часто скользко, но у меня был очень сильно развит «синдром отличницы». Зная, что ребенку нужен свежий воздух, я, невзирая на погоду, освоила ежедневный маршрут от моего дома до Южного вокзала, и назад тем же путем.
Наступил 1972 год. Находясь в декрете, я по-прежнему много гуляла, каждый день ходила  на занятия по подготовке к родам в женскую консультацию. Как-то в воскресенье, 30 января, я поехала на Павлово Поле покупать для малыша верблюжье одеяльце. Было  холодно и ветрено. С большим свертком в руках я еле втиснулась в заднюю дверь троллейбуса и, простояв на обледенелой подножке, проехала таким образом несколько остановок. Позже, вспоминая эту поездку, я удивлялась моей беспечности, легкомысленности, свойственным  молодости, неоправданному риску и для меня и для ребенка.
На следующее утро, в понедельник, 31 января, проснувшись, я, как обычно, стала собираться на занятия в консультацию. Но как-то мне было не по себе: болел желудок, подламывало поясницу, сильно тошнило. Думая, что это началось обострение гастрита, я пошла на кухню заварить ромашку. Там одна из пожилых соседок спросила меня: «Не рожать ли ты собралась?» Не придав никакого значения этим словам (ведь роды должны были быть через месяц), попив чая, поплелась на занятия, но там, когда мы делали упражнения на полу, не могла встать на четвереньки, что-то тянуло меня вниз.
 
 Выйдя из консультации, я поняла, что у меня не было сил идти, как обычно, к вокзалу, и я медленно побрела домой. Напившись ромашкового чая, легла почитать книжку, но мне становилось все хуже и хуже. Часов в семь вечера с работы пришла мама,  увидела  меня в таком состоянии и решительно сказала, что нужно идти в роддом. Я все твердила, что мне рожать  только через месяц, но вдруг меня пронзила такая острейшая боль, что я закричала и вцепилась зубами в перекладину двери… Только сейчас до меня дошло, что это начались роды. Мы быстро оделись и вместе с соседями, мужем и женой, пошли в роддом. Я не оговорилась, написав – пошли, а не поехали, так как роды в то время и сейчас – две большие разницы.
Рождение ребенка тогда воспринималось как естественный процесс; когда я, будучи еще беременной, заикнулась маме, что нужно заранее договориться  с врачом о родах, она сказала, что это совсем ни к чему. Поэтому мы не вызвали даже скорую помощь, а пошли пешком в роддом, который был в  минутах 30 от нашего дома. Но когда на половине пути,  мы дошли до перекрестка, меня пронзила такая сильная боль, что я закричала  прямо на улице. Тогда мама остановила первую попавшуюся машину, и мы за три минуты доехали до  больницы.
Когда мы   оказались в приемном отделении, схватки были уже такие сильные и частые, что дежурный врач, а это был интерн, крупный и молодой, по имени Борис, осмотрел меня и  сказал, что я стремительно рожаю, поэтому направил  сразу в родзал. Там он не знал, что делать со мною дальше: схватки были очень сильные, но пузырь не раскрывался, а опыта у доктора явно не хватало. На мое счастье, на дежурство заступила заведующая отделением, которая быстро сориентировалась в создавшейся ситуации, взяла огромный шприц и проколола мой пузырь; после этого моментально отошли воды и сразу  на свет появился  мой сынок.
 
Сын мой родился маленьким, весом 2 кг 800 г, ростом 48 см. Я очень волновалась по этому поводу. Когда  медсестра приносила кормить всех пятерых детей в палату, я, сидя  в дальнем углу на своей кровати, сразу отличала от других детей свое дитя: по сравнению с четырьмя девочками он был самый маленький, да и к тому же не орал, а только как-то покряхтывал.
 Вопрос с именем сына был решен  уже наутро: моя авторитарная мама прислала мне записку с лаконичным текстом: «Поздравляю с Александром». Через неделю мы с сыном выписывались из роддома. Встречать нас пришла масса народа: мама, тетя и дядя (их сын,  работавший в КГБ, прислал за нами Волгу), мои школьные друзья Лена, Саша и Толик. Перед выпиской из роддома матери должны показать ее ребенка в голеньком виде, потому что всю неделю видишь только одно его  личико. И вот какая яркая картина появилась у меня перед глазами: в большом детском зале в маленьких кроватках лежали  белые коконы, как ангелочки, а при входе, на столе, извивалось  голое тельце. Я смотрела на него и не понимала, что это мой сын: синий от крика, с большим зеленым торчащим пупком, с огромной багровой ассиметричной шишкой на голове (позже  мне объяснили, что это следствие стремительных родов). Прислонившись к стене, я заплакала от неожиданности, а молодая доктор-педиатр, лишенная, очевидно, элементарного такта, грубовато сказала: «Ну, что родила, то родила, забирай сына и перестань плакать».

***

Подходил к концу срок службы моего мужа; я ждала его к ноябрьским праздникам. К этому времени Сашеньке было  около десяти месяцев. Из того уродца, которого я забирала из роддома, он превратился в пухленького, румяного малыша с большими карими глазами и пепельными кудряшками. Чтобы показать его молодому отцу во всей красе, мы с мамой заранее подготовились к встрече: приготовили красивый импортный костюмчик, подаренный  коллективом нашего отдела, белоснежное узорчатое покрывало.
Но как чаще всего бывает в жизни (ничего нельзя планировать  заранее), наш план сорвался.  Холодным ноябрьским утром раздался звонок. Мама пошла открывать дверь, я кормила Сашу, он сидел на подушке и весь его слюнявчик был мокрый от кефира и сока... Виталий влетел в комнату, худющий, в длинной шинели, с солдатской котомкой в руках и огромной сеткой апельсинов. Он немного растерялся, не зная, к кому подойти вначале, ко мне или сыну. Но потом,  крепко обняв  нас двоих, стал по очереди целовать. С этого дня многие материнские функции я переложила на мужа:  по ночам  уже только он менял штанишки сыну, поил его водичкой, укачивал.

На работу в Тяжпромэлектропроект Виталий не возвратился, а пошел работать  инженером-наладчиком в пуско-наладочное управление №413. Там он быстро зарекомендовал себя хорошим специалистом: спустя много лет его сотрудники говорили, что мой муж  был «наладчиком от Бога». Как и раньше, мы жили втроем с моей мамой в двух наших крошечных комнатушках в коммунальной квартире на  Пушкинской. Конечно, жилищный вопрос  нужно было решать как можно более срочно. Как молодые специалисты, мы могли стать на  квартирную очередь,  но она двигалась так медленно, что обзавестись собственной квартирой мы смогли бы не ранее, чем лет через двадцать.
Однажды в Тяжпромэлектропроекте прошел слух, что наш институт будет застройщиком кооперативного дома в районе города, называемом Холодная Гора. Этот район считался одним из самых перспективных, и вскоре  здесь должна была открыться первая линия метрополитена. Сейчас, спустя сорок с лишним лет, удивляешься, до чего же мы были безрассудными и наивными тогда.
Не имея ни копейки за душой, ни богатых родителей или родственников, я,  посоветовавшись с  мужем, записалась  в нашем профкоме на кооперативную очередь, да еще и на трехкомнатную квартиру. Когда я сообщила об этом своей маме, она посмотрела на меня как на пришельца из космоса и спросила:
– А где вы будете брать деньги?

***

Здесь  я хочу сделать небольшое отступление от своего повествования и рассказать о растущем во мне необъяснимом чувстве ощущения невидимой Силы, держащей все в Своих Руках… Казалось, моя жизнь складывалась удачно: любящий муж, прекрасный сын, рядом – заботливая мама, довольно перспективная работа, но во мне зрела неудовлетворенность всем этим – простым, житейским, земным. Душа моя испытывала сильный голод и тягу к чему-то Духовному и Высокому… Хотя я была внучкой обоих моих дедов-священников, о вере и религии в нашей семье не принято было говорить: бабушка и родители настолько намучились и пострадали от Советской власти, неся на себе клеймо «врагов народа», что было наложено табу на эти темы.
Гораздо позже, уже будучи воцерковленной, один священник в нашей Церкви сказал мне:
– Ваши предки отмолили Вас и привели к вере.
Мысли о смысле жизни, о том, для чего человек живет на земле, будоражили меня с детства. Еще в школе я прочитала много разной литературы, познакомилась с творчеством русских и зарубежных классиков, но  именно в то время, когда уже я была женой и матерью, душа потянулась к святым книгам – Библии, Евангелию. Не помню, где я достала Библию, но часто по вечерам, перед сном, с удовольствием читала ее. В ней было очень много непонятного, но я  усвоила основную мысль этой бесценной книги: «Если человек в течение своего земного пути  не придет ко Христу, то он будет убивать себя медленно, жизнь будет для него бессмысленна, а без смысла человеку жить нельзя!»
Вскоре Господь сделал мне второй подарок ( после рождения моего сына): удачно разрешился наш квартирный вопрос. Весной 1975 года мы должны были внести первый взнос за квартиру в размере 3000 рублей. В январе этого же года умерла старшая сестра моего отца, тетя Женя; еще при жизни она сделала на меня дарственную – две небольшие комнатки, находящиеся в пригороде Харькова. Я вступила в права наследства, и мы продали их хозяину, занимавшему остальную часть дома.
В октябре мы въехали в новую трехкомнатную квартиру. Еще летом Виталий и его отец, штукатур-альфрейщик, сделали  по тем временам отличный ремонт; я все лето  отмечалась  в очереди на мебель в магазине и  купила  красивый польский гарнитур «Коперник».
Нужно сказать, что весь предыдущий год Виталий проводил в командировках: платили там неплохо, и таким образом мы собрали деньги  на Болгарскую спальню и Румынскую кухню. Долгое время я пребывала в какой-то эйфории – не могла поверить, что это наша собственная квартира. Она казалась мне дворцом, особенно после  того жилья, в котором обитала я в детстве и юности.
 
Какие это были прекрасные годы! Мы с мужем уходили на работу, а в понедельник приезжала к нам моя мама и жила у нас по пятницу, после чего отправлялась на выходные к себе домой, на Пушкинскую. Места в квартире было много, Саша был под надзором бабушки, а после работы нас ожидал вкусный обед, приготовленный ею.
Виталий оказался тоже верующим человеком; мы с удовольствием читали с ним книги религиозного содержания об истории Православия, Церкви. Однако религия тогда была под запретом. Чтобы окрестить Сашу, мама договорилась с батюшкой через свою родительницу, и обряд был проведен у нее дома.
 
Моя жизнь становилась все более осмысленной: понятно было уже  то, что  человек сам может себя сделать   счастливым,  духовно развиваясь, на первом месте  имея  в себе Христа! Вспоминая прошлое, я очень жалею, что мы с Виталием не получили хоть каких-то крох религиозного воспитания и, соответственно, не учили Сашу.
Если бы мы с детства были приучены к вере, скольких ошибок, горя мы могли бы избежать… Но Господь милостив! Видя наши сердца и стремление к духовному, не дал нам погибнуть и путем  испытаний, вразумлений, болезней и скорбей помогал  нам  исправляться, всегда поддерживал и вселял надежду!


***
Виталий  оказался очень стабильным и надежным спутником в моей жизни. Он стал  для меня всем: отцом, другом, любовником, что называется, «каменной стеной». С какими неразрешимыми на первый взгляд проблемами мы ни сталкивались в нашей семье, мой муж умел так разрулить ситуацию, что все становилось легко и просто. Единственно, что огорчало, это  мое слабое здоровье. Многим врачам моя мама  показывала  меня, много раз я  лежала в различных больницах,  пила бесконечно какие-то таблетки, всегда придерживаясь диеты, но ничего не помогало.
Летом 1975 года мы с  мамой, Виталием и Сашей поехали в отпуск в Севастополь к дяде Глебу. Через несколько дней мне позвонили мои  сотрудницы и  сказали, что мне дают бесплатную путевку в Берминводы – это курорт под Харьковом, базировавшийся на источнике воды, хорошо лечившей заболевания желудочно-кишечного тракта. Я очень не хотела ехать в санаторий, так как была совершенно несамостоятельна: в детстве и в юности за меня решали все родители, а потом плавно передали в руки мужа. Раньше сама я никуда не ездила, да и в моем представлении санаторий был как бы больницей со всеми процедурами, уколами, диетой…Но мама и Виталий настояли на поездке, и на следующее утро я уже  возвращалась в Харьков.
В те годы санаторий, как его называли в простонародье, Березовка, был известен всему Советскому Союзу. Открылся он еще в 19 веке, и сюда приезжало много народа – и знатные, и простые люди – полечиться прекрасной водой, которая по составу была идентична всем известной «Нафтусе». Располагался он в живописнейшем месте в 30 километрах от Харькова: это был действительно «березовый рай», внутри которого имелось  озеро со множеством целебных источников.
 Меня поселили в 6 корпус, только недавно отстроенный, в котором обитал еще ненавязчивый запах штукатурки, краски, чего-то нового и свежего. Номер представлял собой небольшую комнату с двумя кроватями, столом, стульями, совмещенным санузлом и душевой. Балкон  на 6-ом этаже выходил на центральную аллею, в конце которой стояло здание столовой на первом этаже и танцевальным залом на втором. Кроме множества березок, на аллее росли очень красивые цветы: ярко-красные,  розовые, почти черные розы, белоснежные каллы и какие-то экзотические изумительные кусты. От всего этого великолепия я немного растерялась – думала что еду в больницу, а попала в такой рай.
 
Соседкой по номеру оказалась женщина по имени Нина, лет на десять старше меня. Работала она, как позже выяснилось, заведующей отделом хрусталя в магазине «Подарки» в самом центре города. В то время, когда на прилавках магазинов не было ничего, а все необходимое не покупалось, а доставалось, при такой работе Нина имела множество  нужных знакомых в различных сферах. Меня поразило обилие ее платьев: когда открывался шкаф в нашем номере, я видела – на плечиках висело их штук 30. Все яркие, красивые, из модных тогда тканей – бонлона и кримплена. У меня было всего два: одно нейлоновое, голубое, с розовыми цветочками, которое носилось каждый день, и выходное, недавно купленное мне Виталием   на    «толкучке»,  английское,   кримпленовое,
с синим лифом и юбкой в крупную черно-бело-желтую клетку.
Нина уже  много раз ездила в санатории, с удовольствием совмещая лечение с развлечениями – танцами, походами в кино и кафе. Я искренне удивлялась тогда ее рассказам, по-прежнему думая, что люди приезжают сюда только лечиться.
На следующий вечер нашего знакомства Нина предложила мне пойти вечером на танцы. После долгих уговоров (я сказала, что хочу остаться в номере и почитать книгу), она все же  уломала  меня, сказав:
–  Мне идти  одной на танцы неудобно, а ты, если не захочешь, не будешь танцевать, а просто посидишь в зале,  посмотришь…
Танцевальный зал находился на втором этаже помещения столовой. Когда мы поднимались наверх, я увидела такое количество народа! Люди не помещалось в самом зале, а стояли на лестнице.
Этот вечер я не забуду никогда! В память врезалась такая картина: я, скромная девочка в темном платье, без тени косметики на лице, всеми мыслями находясь со своей семьей в Севастополе, приехавшая на лечение, стою на лестнице, а рядом со мной хорошо одетая, надушенная, подкрашенная и очень уверенная в себе женщина, пришедшая, как стало понятно позже, найти кавалера. Гремит музыка, танцуют пары, и я говорю своей спутнице:
– Я тебя провела, а теперь пойду в номер…

Все изменилось в одну минуту: один за другим ко мне стали подходить мужчины, приглашая на танец. Я отказывалась, говоря, что «не танцую».
Так продолжалось, как мне казалось, целую вечность. На какую-то минуту музыка затихла, танцующие пары разошлись по местам. Вдруг вижу: по диагонали танцзала идет красивой, горделивой походкой высокий статный мужчина лет за тридцать. Он подходит ко мне и  протягивает руку. И я, будто под наркозом, не чувствуя своих ослабевших ног, забыв обо всех моих отказах, кладу руку на его плечо, и мы танцуем красиво и медленно. Как известно, случайных встреч не бывает. Господь посылает в жизнь тех людей и те обстоятельства, которые дают проявиться свободе человека, изменяют его и, в конечном итоге, определяют  будущее…

Мужчина, по имени Виктор, приехал из Киева. Ему было тридцать шесть лет, работал он начальником цеха на одном из Киевских заводов. Имел жену и сына. Все это он  правдиво и честно рассказал мне позже. Красавцем назвать его было нельзя, но статная, высокая фигура,  отличный костюм, сидевший на нем безукоризненно, и властные манеры сделали свое дело… В тот вечер мы возвращались в наш корпус уже вчетвером: меня провожал Виктор, а Нину – мужчина, с которым она познакомилась на танцах. Несколькими днями позже к нам присоединилась еще одна пара, и мы весело и интересно проводили отпуск.
Но со мной происходило что-то необъяснимое: все мысли были заняты Виктором, на время я даже забыла о своих болячках. Скромная, неискушенная девочка, знавшая только одного  мужчину в своей жизни, как я сопротивлялась охватившему меня чувству, но оно победило…
Когда я отдалась ему в лесу и честно сказала, что он – первый мой любовник, Виктор, сочувственно посмотрев, тихо сказал:
– Я был первый, а теперь у тебя будет много мужчин.
Эти слова вызвали, конечно, бурю негодования, но я не догадывалась тогда, что этот эпизод открыл во мне страсть гордости, которая терзала меня потом долгие годы.
Закончился отпуск, мой муж приехал забирать меня из санатория домой, а я, к своему стыду, все твердила, что не хочу никуда ехать, давая ему понять, что у меня появился кто-то, с кем не хочу расставаться. Конечно, Виталий все понял, но молча собрал мои вещи и увез меня домой. Долго я не могла прийти в себя: звонила много раз в Киев, но Виктор редко отвечал мне, очевидно, давая понять, что это был только «курортный роман».

***

Постепенно вспыхнувшее во мне такое необычное чувство улеглось. Но  встреча с Виктором начала  менять меня: с одной стороны, во мне стала расти женская уверенность, что я нравлюсь мужчинам и если захочу, то и проявлю свою власть над ними, но, что более главное, я стала больше ценить своего мужа, который  по-прежнему относился ко мне с любовью и заботой, ни разу не вспомнив о ситуации, произошедшей летом.
Жизнь вошла в свою колею: мы с Виталием целый день были на работе, мама всю рабочую неделю  жила у нас, готовя обеды и, самое главное, занимаясь Сашей.
Нужно сказать, наш сын никогда не доставлял нам хлопот ни в садике, ни в школе. Он был спокойным, в отца, послушным мальчиком. Правда, звезд с неба не хватал, учился ровно и стабильно, в основном на четверки.
 
Примерно лет в девять мы отдали его в секцию легкой атлетики, и он сам ездил на стадион «Металлист», с большим увлечением занимаясь спортом.  В пятом классе мы перевели Сашу в спортивную школу; родительские собрания я посещала несколько раз в год,  учителя особо не хвалили его, но и не ругали.
 
Однажды мне позвонила его классный руководитель и попросила поговорить  с Сашей, чтобы он согласился вести  вместе с девочкой из их школы вечер выпускников, который состоится в мае. Я была крайне удивлена ее звонком, особенно словам: «Таисия Александровна, мы  обычно поручаем  вести вечер самым красивым  нашим школьникам. Девочку уже нашли, а с мальчиками всегда сложнее. И наш выбор пал на Вашего сына. Пожалуйста, уговорите его»… Я искренне удивилась, считая Сашу  среднестатистическим мальчиком как внешне, так и внутренне.

По субботам мы с Виталием обычно занимались хозяйственными делами. В то время не было такой техники, как сейчас: ни стиральных машин, ни мультиварок, ни свч-печей и многого другого, что облегчало бы, жизнь. Виталий с утра отправлялся в поход  на рынок, в магазины за продуктами на неделю, иногда стоял в огромных очередях, стараясь купить их дешевле. Я занималась стиркой, готовкой еды; Саша убирал квартиру.
По воскресеньям мы втроем ходили в кино, зимой ездили кататься на лыжах, летом – на речку, в лесопарк.

На Новый, 1985 год, первого января, мы пошли в гости к моей маме. Нужно сказать, что Светлана Ивановна была очень гостеприимным человеком. Несмотря на сильную боль в ногах и неважное самочувствие, а также на то,  что жила она в «далеко не блестящих» условиях большой коммунальной квартиры, она часто приглашала к себе гостей. В тот день у нее собралось человек десять. Я видела, как трудно принимать ей людей, но и подумать тогда не могла, что через месяц ее не станет…Через несколько дней, в начале января, на работу мне позвонила мама и сказала, что приехать к нам она не сможет – ей очень плохо. Она сильно волновалась, как Саша будет управляться без нее, и тихо сказала:
– Тая, я, наверное, уже не смогу никогда к вам  приехать…

С этого дня мама слегла в постель, а я, взяв отпуск за свой счет, переселилась  к ней. Зима в тот год выдалась лютая, стекла окон были покрыты густым слоем инея, и я, находясь рядом с умирающей мамой (она уже почти не разговаривала), чувствовала себя как бы замурованной и оторванной от всего мира.
С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Районный врач, осмотрев ее, сказал, что, вероятно, у нее рак, причем в последней стадии,  и нужно класть ее в больницу. Вечером, посоветовавшись с Виталием, решили не мучить ее, оставить дома и сделать все возможное, чтобы облегчить ее страдания. Нужны были наркотики, но достать их в данном случае не было никакой возможности: на учете как онкологический больной в поликлинике мама не состояла; в больницу мы отказались ее класть.
И здесь мой муж  Виталий сделал невозможное, и это по сей день остается для меня тайной. Спустя две недели, вечером после работы он примчался к нам на Пушкинскую и сообщил, что договорился насчет обезболивания и что сегодня придет медсестра из поликлиники и сделает первый укол. Но мама как-то странно вела себя, с самого утра она стала абсолютно безучастной ко всему, лежала с полузакрытыми глазами, тяжело дышала, правда, стонала меньше, чем обычно.
 
Мы с Виталием сидели возле нее и с нетерпением  ждали прихода медсестры. За окном было уже темно, как вдруг мама схватила мою руку, привстала на кровати и глядя куда-то в угол комнаты, пытаясь что-то произнести, упала назад, на подушку. Глаза ее были полуоткрыты, и я, впервые видя смерть так близко, не поняла, что произошло. В это время раздался звонок – это пришла медсестра. Она вошла в комнату, подошла к маме, пощупала ее пульс и, закрыв ей глаза, сказала, что укол делать уже незачем. Смерть моей мамы наступила 8 февраля, а 10, когда мы хоронили ее, стояли такие лютые морозы, что на столбике термометра ртуть опустилась до отметки минус 35. Я отчетливо помню, как многочисленные родственники, друзья, соседи шли по кладбищу за гробом; очень ярко светило солнце и сильно хрустел снег под каждым нашим шагом.
 
Итак, в 35 лет я осталась полной сиротой  – мама ушла вслед за папой спустя 20 лет. Я не представляла, что больше не увижу ее, не поговорю с ней, что не услышу ее звонка ко мне на работу. Но! Как бы ни было мне больно, Господь не дал мне почувствовать одиночество, ведь Он дал мне надежную опору в лице моего мужа, на которого легли еще и функции теперь уже умершей мамы, и я не страшилась будущего…
***
В марте 1985 года новым  руководителем Советского Союза стал Михаил Горбачев, с появлением которого связывается Перестройка. К этому периоду страна переживала глубочайший кризис как во всех сферах общественной жизни, так и в экономике. А кроме того, гонка вооружений, война в Афганистане требовали огромных ресурсов. В числе предложенных Горбачевым мер в рамках политики Перестройки предусматривалось обновление технического потенциала на объектах тяжелой промышленности. Особое внимание уделялось улучшению социальной сферы. У людей появилась возможность вести индивидуальную и кооперативную деятельность. Однако высшее руководство страны не осознавало, насколько серьезным был разразившийся в стране кризис. Борьба с пьянством оказалась неуспешной, не удалось пресечь и прочие негативные социальные явления.
 
В конце 80-х годов началось падение производства во всех отраслях  государства. Поддерживать экономику за счет продажи нефти уже не удавалось из-за падения ее цены до исторического минимума. В стране назревала неудовлетворённость политикой как центральной власти, так и на местах. Коммунистическая партия утратила свой авторитет в глазах общественности. Из-за ее очередных провалов пришло полное разочарование людей в идеях построения коммунизма и социалистического общества. Длилась Перестройка примерно с 1985 года по 1999, и, к слову сказать, сегодня она считается абсолютно провальным явлением.
 
Все эти перипетии, происходящие в государстве, мало сказывались на нашей семье. Виталий не оставляя свою работу инженера-наладчика, параллельно создал небольшой кооператив по электромонтажным работам, куда входило примерно семь человек. Все мы и  наши друзья, родственники, знакомые и приятели имели высшее образование, относясь к среднему классу. Понятно, работая инженерами, учителями, врачами, никто не имел богатых особняков, машин, вилл и прочих атрибутов роскошной жизни. Все мы были примерно на одном уровне благосостояния: жили уже в своих собственных квартирах, кое-кто даже имел автомобиль, конечно, не иномарку, а свой, отечественный.
 
Но жизнь наша в те времена была очень стабильна. Наших небольших ставок хватало на то, чтобы нормально питаться всей семьей (конечно, без каких-либо изысков), безболезненно платить  сущие копейки за коммунальные услуги, летом ездить отдыхать на море, изредка делать дорогостоящие покупки  в виде телевизоров, холодильников и прочих товаров. Положительным фактором для меня было то, что мой муж оказался стабильным и надежным человеком. Конечно, в роскоши мы не купались, но именно любовь Виталия ко мне привела к тому, что и квартира наша была уютней и богаче, чем у других,  и одевалась я не хуже всех  знакомых, а возможно, и лучше.
Когда у Виталия появилась возможность ездить за границу по турпутевкам (дешевым), я радовалась больше всех, зная, что по его приезду получу красивые и модные вещи. Материально нам стало жить немного легче, так как муж работал еще и  в кооперативе. И летом 1986 года он принес мне турпутевку в Венгрию и Югославию.
На этой поездке я хочу остановиться и рассказать о ней подробнее. Это было мое первое и единственное путешествие за границу за всю мою жизнь. Поездка должна была состояться 20 сентября, в день 15-летия  со дня нашей свадьбы. Я тщательно стала готовиться к этой поездке. Одежды у меня было немного, но вся она – отличного качества. Сейчас, при полнейшем изобилии, в магазинах таких вещей, которые носили мы тогда,  не сыскать… Дело в том, что мы с большим трудом доставали чеки в валютный магазин «Березка», переплачивая за них вдвое, а то и втрое. Когда мы, выстояв в огромной очереди, входили в магазин, всех охватывало желание войти и никогда не выходить оттуда. Передвигаясь от прилавка к прилавку, хотелось приобрести абсолютно все, что здесь находилось. Одежда и обувь из Австрии, Канады, Америки, Германии, Франции были так красивы и добротны, что, казалось, им не будет сноса… Но, к сожалению, чеков у нас было всегда мало, и приходилось довольствоваться необходимым. За лето я приобрела  себе из этого волшебного магазина несколько вещей, радуясь, что поеду за границу не нищенкой, а достойно одетым человеком.
Поскольку в то время я сама никуда не выезжала, очень волновалась, тем более что из группы, с которой мне предстояло отправиться в поездку, никого не знала. На предварительной встрече я познакомилась с женщиной, примерно моей ровесницей. Она стояла отдельно ото всех, и было видно, что знакомых у нее здесь тоже нет. Позже выяснилось, что зовут ее Лариса и что попала она в эту группу благодаря руководителю, Виктору Николаевичу Карпенко. Работал он первым заместителем Харьковского райисполкома и часто ездил в «загранкомандировки», возглавляя различные группы. С Ларисой их связывали давнишние отношения. Когда-то они работали вместе в райкоме партии, он – начальником отдела, она – бухгалтером, и, как выяснилось позже, он был неравнодушен к ней.
 
Итак, мы быстро сошлись втроем, и я уже не чувствовала себя одинокой. К тому времени мне было 36 лет. Я понимала, что красотой никогда не отличалась: невысокая, при росте 160 см весила 66 кг, крепко сбитая, с большой грудью, но спасали мои узкие бедра, что придавало моей фигуре ощущение стройности. Внутренне я была уже достаточно уверенной в себе женщиной: много поклонников на работе, а знакомясь с мужчинами, видела с первой встречи их искренний интерес и желание продолжить знакомство… Как сейчас говорят, мне присуща была некая харизма, благодаря которой я чувствовала, что нравлюсь почти всем людям, с которыми встречалась на жизненном пути.
В то время я была очень далека от веры, Церкви и поэтому  постепенно становилась на скользкий путь… Во мне все больше разгорались пустое тщеславие, гордость сердца. Мне очень нравилось доказывать, прежде всего себе, а потом и остальным, что несмотря на мою далеко не идеальную внешность, я могла влюбить в себя любого понравившегося мне мужчину. И моей главной целью в жизни стала игра… Сама я не увлекалась никем, просто меня захватывал какой-то спортивный азарт. До близких отношений с мужчинами я не доводила, но мне очень нравились бесконечные комплименты, подарки, приглашения. Теперь я понимаю, что все это было испытанием свыше, но тогда не могла остановиться в этой тщеславной, азартной игре.
 
Итак, 20 сентября состоялась моя поездка за границу. Привыкшая к вниманию мужчин, я не удивилась, что за мной начал ухаживать двухметровый красавец из нашей группы и присоединившийся к нему его друг, который нравился  моей новой подруге Ларисе.
Вскоре мы пересекли границу с Венгрией и попали в очень красивый старинный город Эгер. Мощная крепость, охватывающая его, полуразрушенный храм, старинные дороги улиц, выложенные булыжниками – такую древность я видела раньше только на картинках или по телевизору и была потрясена ею. А как был красив Будапешт в лучах заходящего солнца! Мы стояли на горе и смотрели, как внизу медленно и плавно течет Дунай. На противоположной  стороне  располагалось великолепное старинное здание Парламента. Целый день мы ездили по экскурсиям, ужасно уставая к вечеру, но нас охватило   необъяснимое чувство свободы, и хотелось все больше и больше наслаждаться ею.
Вечера обычно заканчивались в небольших ресторанчиках или кафе, очень уютных и самобытных. Как-то, сидя за большим  столом,  в одном из них мы, голодные и уставшие, ждали, когда нам принесут еду. В зале звучала красивая народная мелодия: игравших было  двое –скрипач и пианист. И вдруг ко мне подходит скрипач и, глядя мне в глаза,  улыбаясь, играет на скрипке красивую щемящую мелодию. Как мне объяснили позже, в Венгрии так заведено: если музыканту понравится женщина или девушка, он должен подойти именно к ней и подарить свою музыку…
 
Через две недели мы покинули Венгрию и пересекли границу с Югославией, въехав в город Любляны. В автобус вскочил молодой парень и, представившись гидом, сказал, что зовут его Митчо и что он будет сопровождать нашу группу. С точки зрения красоты и древности, большее впечатление на меня произвела Венгрия, но Югославия, ближе находившаяся к капиталистическому миру, была как бы свободней и богаче.
В первый же вечер нашего пребывания в Югославии в наш с Ларисой номер постучали, и в комнату вошел Митчо. Мы пили кофе, весело болтали, и к концу нашей встречи было уже понятно, что он пришел именно ко мне.
 
Буквально на следующее утро наш гид заказывал еду нам двоим, а вся остальная группа сидела за соседними столами. Сидя с ним за отдельным столиком, я боялась посмотреть в сторону моих сотоварищей, представляя, какую злость и зависть вызываю  у них. Митчо все более настойчиво пытался ухаживать за мной. Было видно, что он не привык к отказам женщин, но я давала ему понять, что не желаю с ним более тесных отношений. Спустя несколько дней, появившись в нашем номере, он вывел меня на балкон и сказал:
– Давай поедем завтра утром в Австрию, а потом в Италию, я покажу тебе такие красивые страны и места, которые ты, возможно, не увидишь никогда, а через несколько дней вернемся назад.

Искушение было велико. Но на дворе был 1986 год. Еще крепок и силен был железный занавес, а мы –послушные советские люди. Поэтому я мягко сказала Митчо, что у меня нет паспорта (его забрал наш руководитель, Виктор Николаевич). Но он долго еще уговаривал меня, и мне пришлось твердо отказать ему. Отношения наши после этого разладились. Он очень обиделся на меня, перестал разговаривать, и только перед самым отъездом из Югославии мы помирились.
Митчо устроил нашей группе прощальный вечер в Белграде, в уютном ресторане в самом центре города. Договорились встретиться в 8 часов вечера, а днем мы пошли приводить себя в порядок – хотелось оставить приятное впечатление о себе и нашей стране. В назначенное время вся группа собралась в холле гостиницы. Женщины были хорошо одеты, надушены (все приобрели здесь настоящие французские духи); мы пребывали в приподнятом настроении, но с небольшим чувством  грусти, скорого расставания   с замечательной страной.
Этот вечер я помню очень хорошо даже в мелких деталях, потому что он был вершиной моего успеха.
На мне было красивое голландское платье пурпурного цвета, драпированное в области груди и талии, отделка его и пояс – из кожи, под старинную бронзу. Бежевые лодочки и бежевая небольшая сумочка завершали мой образ, делая его богатым и изысканным. Темные волосы ниспадали волнами до плеч (перед поездкой  я сделала легкую химическую завивку). Внешне я не была похожа на русскую женщину и отличалась от нашей компании.
В центре большого зала расположились круглые столы, на 6 человек каждый. Довольно большие люстры спускались к поверхности каждого стола, создавая обстановку уюта и  интимности. За моим столом сидела вся наша компания: Виктор Николаевич, Лариса, Митчо и две молодые женщины. Митчо был на высоте: очень вкусная еда, приятная обстановка – все это он считал своей заслугой. В какой-то момент я увидела, что он отошел к соседнему столику и, о чем-то переговорив с сидящими мужчинами, вернулся к нам и сказал, обращаясь ко мне:
– Красавыца (так он обращался ко мне с первого момента нашего знакомства), тебя просят пройти за соседний столик.
Повисла тишина. Мне казалось, что все в зале смотрят только на меня, с осуждением, а в глазах Виктора Николаевича почудилась даже угроза. Митчо, поняв все происходящее, настойчиво повторил:
–У нас не принято отказываться от приглашения.
В моей голове пролетел целый вихрь мыслей: с одной стороны, я боялась, что если перейду за соседний столик, это может иметь негативные последствия дома, в Харькове, и не только для меня, но, самое главное,  для  моего  мужа. Но с другой стороны, где-то в самой глубине души  поднялась мысль протеста против закоснелости порядков в нашей стране. Я понимала, что позже мне предстоит тяжелый разговор с нашим руководителем, но настойчиво билась мысль: «Что здесь особенного, если я, на виду у всех, пойду за соседний столик? Ведь не в номера же они приглашают меня. И как же не хочется в глазах иностранцев выглядеть неинтеллигентно и забито… И я на негнущихся ногах, боясь посмотреть на своих товарищей, сделала шаг за соседний столик.
 
Как по команде, передо мной вскочили шестеро мужчин: я сказала, что мы из Украины и зовут меня Тая (только на это хватило моего знания английского языка).
Из-за полумрака в зале, их лиц я не разглядела, но помню  только, что все они были высокие, стройные, во фраках, с белыми и черными бабочками. По очереди они представились мне: двое были немцами, один – австриец, один –итальянец, и последние – два  югослава. Они начали предлагать мне виски, коньяк, Russian- водку, но я только крутила головой, повторяя: «No».
Сколько бы продолжалась эта встреча, неизвестно, но, на мое счастье, в зале зажглась огромная люстра,  оркестр заиграл «Сиртаки», и все, поднявшись со своих мест, пошли танцевать этот красивый  греческий танец, положив друг другу на плечи руки, образовав тем самым большой и, как позже я говорила, «интернациональный круг». С Митчо мы помирились и расстались друзьями. Поездка за границу закончилась благополучно, и  вскоре в прекрасном настроении я вернулась домой.

***   

В это время в стране  полным ходом шла Перестройка, третий этап которой завершился «лихими 90-ыми». Произошла полная  дестабилизация политической обстановки: началось противостояние коммунистического режима с возникшими, в итоге демократизации общества, новыми политическими силами.
 
Трудности в экономике переросли в полномасштабный кризис. Достиг апогея хронический товарный дефицит: пустые полки магазинов стали символом рубежа 80-90 годов. Перестроечная эйфория в обществе сменилась разочарованием, неуверенностью в завтрашнем дне и, как следствие, массовыми антикоммунистическими настроениями. С 1990 года основной идеей стало уже не «совершенствование социализма», а построение рыночной экономики капиталистического типа. СССР утратил  многие свои позиции и фактически перестал быть сверхдержавой, еще несколько лет до этого контролировавшей половину мира.

 В России, в Украине и других республиках Союза к власти пришли сепаратистски настроенные силы, начался  «парад суверенитетов». И закономерным итогом такого развития событий стали ликвидация власти КПСС и распад Советского Союза.
 Естественно, эти изменения, происходящие в обществе, не могли не коснуться и нашей семьи. Саша учился в институте, ХИИКСе, который заканчивали и мы с мужем. Виталий по-прежнему работал в « наладке» и вел предпринимательскую деятельность. Однако заказов становилось все меньше и меньше, а зарплату ему платили все чаще продуктами: сахаром, макаронами быстрого приготовления, «Мивиной», стиральным порошком…

Да и в моем институте, Тяжпромэлектропроекте, мы по несколько месяцев не видели денег из-за бесконечных задержек зарплат. В общем, жизнь стала очень сложна. Но у людей теплилась какая-то надежда на улучшение и мысль,  что нужно просто немного потерпеть, то есть не было той безысходности, охватившей народ значительно позже.
Одним летним днем 1993 года позвонил Виктор Николаевич Карпенко и предложил мне перейти к нему на работу в Администрацию Харьковского района на должность специалиста по работе с раскулаченными и реабилитированными гражданами. Конечно, это было для меня большой   неожиданностью.
 
22  года   я проработал в институте ведущим инженером, была на хорошем счету у начальства и параллельно  руководила дипломными проектами у студентов в ХИИКСе. Но Виктор Николаевич  сказал:
– У вас  в институте выплачивают зарплату с большими задержками, а у нас, в администрации, хотя и небольшие ставки, зато каждый месяц. Кроме того, работа близко от твоего дома, и добираться до нее будет удобнее и пешком.
Итак, 1 июля я стала специалистом в Администрации Харьковского района. Моя жизнь поменялась коренным образом: долгое время я «ломала себя об колено». На новой работе было все не так, как я привыкла: отдельный, красивый кабинет, ставший мне ненавистным. Я, очень общительная, долго не могла привыкнуть к такому, пусть и комфортному, одиночеству. Мне все время казалось, что нахожусь в тюремной камере; единственное, что спасало, – приемные дни,  когда  можно  и  нужно  было  общаться с людьми. Коллеги мои тоже резко отличались от прежних. Если в институте  почти все были интеллигентными «технарями», работа которых протекала в простых отношениях как друг с другом, так и с начальством, без всяких «подводных течений», то здесь все было иначе.

Поскольку Администрация была органом власти всего Харьковского района, под её управлением находились поселки и села, руководители которых, простые мужики и бабы, часто приезжали к нам, обязательно привозя с собой какие-то презенты. В дни праздников, которые отмечались у нас с большим размахом, столы ломились от яств: натуральные (свои, хозяйские) копченья, соленья, маринады, огромное количество бутылок со всевозможными напитками. И какая-то «подводная жизнь», которая очень не нравилась мне и к которой, впрочем, я так и не привыкла…
Если  раньше на работу в институт я ходила, как на праздник, то в Администрацию заставляла себя идти усилием воли. При первой возможности я убегала со своей работы в бывший мой институт, туда, где оставались мои  мысли, сердце и где ни на минуту не прерывалась связь с сотрудниками и друзьями.
 
Так прошло 2,5 года. Неожиданно, перед Новым, 1995 годом, мне сообщили, что я уволена по сокращению штатов. Это был  гром среди ясного неба! «За что? Почему я ?» За эти годы никаких нареканий со стороны начальства я не имела, с коллективом была в нормальных дружеских отношениях; кроме того, Председатель Администрации, Алексей Федорович Бескаравайный, иногда, во время  перерыва  заходил  ко  мне на чашку чая, кофе с коньяком, конфетами. Я терялась в догадках, но факт оставался фактом. Мне вручили мою трудовую книжку с отметкой «уволена по сокращению штатов, как не имеющей специального юридического образования» для моей должности.  Я понимала, что это только отписка, но так никогда и  не узнала, что тогда послужило поводом для моего  увольнения.
Девять месяцев я, очень энергичная и общительная по натуре, просидела дома без работы. Какие же были мои мучения утром, когда Виталий отправлялся на работу, Саша – в институт,  по всему дому раздавались хлопки дверей уходящих на службы соседей, а я оставалась дома одна. Мне, с детства привыкшей много заниматься, потом работать, казалось, что жизнь моя закончена.
Чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, я пошла (по Центру занятости) на курсы парикмахеров, которые успешно закончила спустя 8 месяцев.
Но все это было не мое, особенно изнывала моя душа… Когда, в сентябре, мне опять позвонил Карпенко и спросил, пойду ли я работать специалистом по работе с пострадавшими на ЧАЭС в Червонозаводский район Харькова (как он говорил мне позже, что чувствовал свою вину за мое увольнение), я, конечно, сразу согласилась.
Итак, с осени 1995 года  начался последний, завершающий (перед пенсией) этап моей работы. Я была государственным служащим, что было почетным, да и кое-какие привилегии сулило это звание. Например, при выходе на пенсию госслужащие получали 80% от месячного оклада, плюс надбавки.
Кроме того, исполком находился в самом центре Харькова, и наш коллектив, да и посетители, отличались в лучшую сторону от предыдущих. С системой я уже была знакома и многие вещи воспринимала без широко открытых удивленных глаз, как это было в Администрации Харьковского района. Но Господь послал мне эту работу, самую тяжелую из всех, какие были в моей жизни, как испытание, но это я поняла гораздо позже…
 Моим непосредственным начальником была зампред райисполкома, Наталья Михайловна Крутяш, с характером «железной леди». Первое время я никак не могла приноровиться к ней: утром, забегая к себе в кабинет, первым делом хватала трубку звонившего телефона и сразу мчалась «на ковер», к Наталье Михайловне. Она сидела в огромном кабинете, и, как мне казалось, основной ее функцией было отругать всех входивших к ней подчиненных. Ты стоишь в ее кабинете, а она ругает тебя, но ты не понимаешь, за что. Главное, как я усвоила, нужно упорно молчать и даже не пытаться оправдаться да и просто подать  голос. Как же обидно было, когда Крутяш поливает тебя потоком нехороших слов, да еще, кивая укоризненно головой, говорит: «Да, напрасно я взяла тебя на эту должность, такая вопиющая безграмотность, как будто ты не училась ни в школе, ни в институте»! Как тяжело было терпеть ее слова, зная, что грамотность моя в школе была одна из лучших: я часто выполняла просьбы моих товарищей, исправляя ошибки в их диктантах и сочинениях. Но я, сжав зубы, терпела нападки моей начальницы и лишь потом, закрывшись у себя в кабинете, могла поплакать наедине. Гораздо позже, воцерковившись, уже зная, что случайных встреч и знакомств не бывает, благодарила Господа, пославшего мне эту женщину для усмирения моей  гордыни, тщеславия, для укрепления терпения и воли…
 
Все чаще я  стала задумываться над тем, что внутри у меня растет какое-то новое чувство, неподвластное уму и сердцу. Все тверже я стала понимать, что жизнь человеческая – не просто попить, поесть, пойти на работу, учебу и т.д. Что-то неизмеримо важное находится внутри человека. И только прочитав цитату нашего прекрасного писателя, Антона Павловича Чехова: «Человек должен быть или верующим, или ищущим веры; иначе он пустой человек», я поняла, к чему стремится моя душа. Я жаждала веры!
Понемногу я приноровилась к моей работе.  С  начальницей у нас установились довольно ровные отношения: я научилась терпеливо и спокойно выслушивать ее грубости, местами хамство, стараясь как можно меньше попадаться ей на глаза. Несколько отделов исполкома, в том числе и меня, из основного корпуса перевели в маленькое старинное здание. В нем располагалось несколько кабинетов, в которых сидели представители различных служб: экономического, спортивного, моего, Чернобыльского и, самого большого, отдела по чрезвычайным ситуациям. В нашем здании я была единственной представительницей женского пола; остальные – мужчины среднего возраста, все как на подбор высокие, мощные, сильные. В отделе ЧС – бывшие молодые майоры и полковники, вышедшие на пенсию по выслуге (лет примерно в 45).
 Очень скоро мы все сдружились, особенно радостно и дружно отмечая многочисленные праздники. По вечерам, когда рабочий день клонился к своему завершению, ко мне в кабинет заходил то один мой коллега, то другой – расслабиться и поболтать.
Уже тогда мне понравилось работать в чисто мужском коллективе: никаких склок, сплетен, интриг, присущих женщинам. Кроме того, я всегда знала, что «мои ребята», как я называла их, никогда не «подставят», а прикроют от начальства, когда мне приходилось иногда уйти по своим делам.
Теперь я понимаю, что испытание такого рода дал мне Господь, чтобы проверить, насколько сильны во мне страсти тщеславия и гордости, которыми грешила я с юности.
Я видела и чувствовала, что мои коллеги испытывают ко мне особую симпатию как к женщине. Я же, понимая, что мы находимся вдали от начальства, в своем мирке, как бы оправдывая симпатию каждого из них ко мне, шутливо говорила им:
 – На безрыбье и рак – рыба.
С детства, мне была присуща привычка очень внимательно выслушивать человека, проникаясь его настроением, сопереживая и сочувствуя. Понятно, что каждый мой коллега старался зайти в мой кабинет, когда я была одна. Если кто-то находился со мной рядом, то тихо удалялся, чтобы попозже повторить свою попытку.
Труднее было, когда после очередного застолья алкоголь ударял моим друзьям в голову и «бес в ребро»; выслушивая очередное признание в любви, иногда напористое, чаще смущенное, мне всегда удавалось «разрулить» создавшуюся ситуацию, никогда и никого из них не унизив и не оскорбив. Поэтому со всеми моими коллегами установились именно дружеские и теплые отношения и, как показало время, на долгие годы.
Что касается непосредственно моей работы, сказать «очень тяжело» – это ничего не сказать… В то время компьютеризация только начиналась; все многочисленные списки, распоряжения, справки, и прочие атрибуты моего труда создавались вручную. В отличие  от исполкомов других районов города, в которых были созданы полноценные отделы (насчитывающие несколько человек) по работе с пострадавшими на ЧАЭС, в нашем всем этим занималась я сама.
Кроме этого, необходимо было вести прием чернобыльцев:   выписывать   им  и  их  детям нужные справки
в различные инстанции, заниматься путевками для них, поддерживать связь с различными службами – медициной, пенсионным фондом, управлением соцзащиты. Голова шла кругом! В дополнение ко всему от руководства из Киева пришло распоряжение провести так называемую «перерегистрацию» чернобыльцев. Совершенно не нужное и  даже вредное для людей  мероприятие…

Сколько жалоб, ругани (правда, не в мой адрес), даже слез приходилось выносить мне ежедневно! Очередь чернобыльцев в мой кабинет стояла по всему длинному коридору до самой улицы. За двенадцать лет, прошедших с момента аварии на ЧАЭС, с 26 апреля 1986 года, многие люди утратили справки, необходимые для подтверждения их статуса. Мне было до слез жаль всех чернобыльцев. Особенно молодых ребят, медиков, инженеров, просто рабочих, всех тех, кто нахватался больших доз радиации при ликвидации аварии. До сих пор для меня остается загадкой, почему именно молодые, получившие радиацию, по сравнению с пожилыми быстро стали инвалидами и многие умерли.
Сейчас, вспоминая эти годы работы в исполкоме, я искренно удивляюсь, как одна справилась со всем этим. Но, не будучи еще воцерковленным человеком, понимала,  что все это не случайно. Оказавшись в таких трудных условиях, я должна была вынести их терпеливо и не ропща. Таких терминов я тогда не знала, но уже на подсознательном уровне чувствовала, что Кто-то, Свыше, твердо и властно ведет меня по жизни, придавая мне крепость и силу.


***   
Жизнь человеческая уникальна. У некоторых она состоит из нескольких отрезков, у других – это ровная, никуда не сворачиваемая  линия. Да и люди, по мысли выдающегося ученого Блеза Паскаля, делятся на три типа:
разумные и верующие – это те, кто верит в Бога и живёт ради Него и Его Законов и счастливы этим;
разумные, но только ищущие Бога – это те, кто хочет быть счастливым; неразумные и неверующие – это люди самые несчастные.
Но вернемся к моей жизни. Как мне кажется, она состоит из двух отрезков. Первый – передвижение из пункта О – отправление, или рождение, до пункта П – пенсия, или переломный пункт. Второй – от пункта П до пункта С – Солнца Истины, или Бога. На первом отрезке я жила, как большинство людей, обыкновенной мирской жизнью: училась, работала, стремилась к материальному достатку, к получению каких-то сомнительных  удовольствий, радуясь при этом с пустым тщеславием, что выделяюсь из толпы.
 
Однако с самого детства я ощущала в себе что-то такое, что не удовлетворяется  такой жизнью и устремляет меня куда-то вверх. Позже я поняла, что, очевидно, мои предки, дедушки и прадедушки, молились обо мне, чтобы привести меня к вере, к Богу. Тем более что на мне заканчивался род Вознесенских и я являюсь сейчас единственной молитвенницей за него.
Первый отрезок моей жизни закончился, когда мне исполнилось 55 лет и я вышла на пенсию. Очевидно, Небесные Силы решили остановить такую мою жизнь и, резко изменив траекторию, направили ее к пункту С – к Солнцу Истины, Богу. И я  постепенно стала переходить в стан второго типа людей – разумных и ищущих Бога!
Начался 2004 год, самый тяжелый и переломный в моей жизни, а все, что было до него, теперь представляется спокойным течением реки, с небольшими всплесками, но не более того… Все больше наша семья поворачивалась в сторону веры. До воцерковленности было еще очень далеко, но мы стали праздновать большие религиозные праздники, стали задумываться о постах, да и икона Спасителя, которую от меня прятали родители в комоде с чистым бельем, заняла почетное место на полке мебельной стенки.

***

Но вернемся немного назад. В 1996 году я с мужем и сыном летом поехала отдыхать на базу отдыха под Харьков. Несколько деревянных домиков в сосновом бору, с электропечками в каждом, рядом – Салтовское водохранилище с довольно чистой водой, летний кинотеатр, танцплощадка – все это создавало  хорошее настроение, и мы прекрасно проводили время. В соседнем домике жили наши приятели – Игорь Мономах со своей женой Валентиной и дочерью Инной. Игорь был инженером-наладчиком в том же управлении, где и мой Виталий. Мы  с Валентиной работали в институте Тяжпромэлектропроект, но в разных отделах. Семью Мономах, пожалуй, можно было назвать нашими друзьями: вместе мы отмечали дни рождения и праздники то у них, то у нас, но чаще всего в ресторанах – тогда это было модно, не очень дорого, да и хлопот  со столом не возникало. Наши дети, Саша и Инна, мало общались друг с другом, имея три года разницы в возрасте и  совершенно разные интересы.
Саша превратился в высокого красивого парня со спортивной фигурой (уже тогда он был кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике), светловолосый, в отца, со слегка вьющимися волосами, с большими карими глазами, нежным румянцем. Он был не похож ни на меня, ни на Виталия. Я видела в нем своего папу, Сан Саныча, в которого внук  пошел и ростом, и какой – то особенной интеллигентностью. Когда мне говорили о Саше: «Какой красивый парень», я радовалась, но считала его, чересчур  хрупким для мужчины. Инна Мономах к этому времени стала высокой красивой девушкой,  несколько крупноватой, на мой взгляд, – она пошла в своего отца, Игоря, настоящего сибиряка, не очень высокого, коренастого, с широкой костью.
Итак, в то лето на отдыхе мы, родители, стали замечать, что наши дети часто уединяются: вместе ходят на пляж купаться и загорать, а вечером – в кино. Однажды, уже перед самым нашим отъездом, на выходные к нам приехала еще одна семейная пара, наши друзья. Когда мы сидели за большим столом, во дворе, разразилась ужасная гроза. Мы побежали в дом, и тут я заметила, что наших детей нет с нами. Я попросила наших мужчин  пойти поискать их, и они, надев плащи и резиновые сапоги, отправились на поиски. И тут я поворачиваю голову и вижу Сашу и Инну, стоящих с тыльной стороны соседнего домика, под навесом, в обнимку друг с другом, целующихся и ничего не видящих и не слышащих, что происходит вокруг них. 
Когда мы вернулись домой, наши дети стали встречаться, но меня это не радовало. Умом я понимала, что Инна из хорошей, обеспеченной семьи. Дедушка ее был начальником треста, под которым находилось 13 управлений, в том числе и то, где работали наши мужья. Понятно, что зятю его, Игорю, светил «зеленый свет»: он постоянно ездил в долгосрочные командировки за границу – в Индию, Иран, Египет. Иногда ездила с ним и Валентина. А когда Инне исполнилось 8 месяцев, они втроем прожили в Дели года два. Что и говорить – их семья, по тем меркам, была очень зажиточная. По сравнению с ними мы были просто бедняками, и мой Виталий с радостью принял ухаживания сына. В душе я понимала его, думая: «ну, кто хочет своему ребенку бедной жизни в будущем?»

В чудесный зимний день, 20 января 1996 года, мы сыграли свадьбу. Как я жалела потом, что, будучи еще невоцерковленной, не думая о серьезности обряда и его духовной значимости, настояла и сама договорилась в Храме Озерянской Божьей Матери о венчании наших детей…
Свадьба была веселая, шумная, примерно на 50 гостей. Невеста была в изумительном белоснежном платье с длиннющим шлейфом, красивой фатой; в ушах ее сверкали бриллиантовые серьги – подарок ее родителей.
Наш Александр был ей под стать: в красивом темно-синем костюме (он очень дорого обошелся нам), в белой, в едва заметную полоску рубашке, с красивым галстуком. Они являли миру прекрасную пару.
 
Но у меня, как говорится, на душе скребли кошки. И когда я зашла на кухню ресторана сказать о том, чтобы несли горячее на стол, услышала разговор поварих:
«Какие красивые ребята, особенно парень, но как он намучается с нею!» Я была поражена! Незнакомые люди выразили почти то, о чем я думала в последнее время.
Я понимала, что у нас совершенно разные семьи. Мономахи, как говорится, были выходцами из глубинки: их отцы и матери жили в селах, а потом, приехав в Харьков, став яростными коммунистами, проложили себе путь на вершину полного материального обеспечения. И в этом же направлении они вели по жизни своих детей. Игорь, не блиставший особенным умом, конечно, под крылом своего тестя, вступил в партию (в то время для ИТР-овцев это было невозможно) и стал «ковать» свое благополучие, живя и работая в основном за границей. Валентина и не старалась достичь каких-то высот на работе: она ходила в институт, чтобы показаться там в новом наряде, поболтать с подружками, узнать последние новости…
Когда на работах у меня и у Виталия узнали о предстоящей свадьбе наших детей, многие отговаривали нас:
– Что вы делаете, остановитесь, не ломайте жизнь Саше!
Я в душе была согласна с ними, но Виталий,  решительно настроенный на женитьбу сына, уговаривал меня:
– Ты не переживай, просто люди завидуют Мономахам, а молодым лучше начинать свою жизнь не с нуля.
Тогда я еще не понимала, что если мы не очищаемся от греховных страстей и идем против своей совести, Всевышний прибегнет к мощным средствам, зависящим от Него: болезням, искушениям, скорбям различного рода –для нашего исправления и очищения. Мономахи очень стремились отдать в жены свою дочь именно нашему сыну. Их не смущало, что мы намного беднее их, им нравилось то, что жених красив и имеет предков знатного рода. Но духовно наши семьи стояли на совершенно противоположных полюсах! Я видела, что любовью там и не пахнет, это  просто союз послушных детей своих родителей. «Ну, ничего, – уговаривала я себя, – стерпится – слюбится, а венчание скрепит их брак». Увы, как же я ошибалась!

После свадьбы Игорь с Валентиной уехали в очередную командировку в Египет на три года; дети переехали жить в их двухкомнатную квартиру на Павлово Поле.
Саша работал, как отец и тесть, инженером-наладчиком в их же управлении. Инна заканчивала строительный институт, и все шло спокойно и размеренно. Единственное, что меня волновало, – почему у Саши и Инны нет детей, ведь мы с Виталием обожали детей и мечтали о внуке или внучке. С невесткой у нас установились хорошие отношения: она называла нас – папочка и мамочка, но на «вы». Каждый день мы созванивались с Инной по телефону (с сыном намного реже). Когда она сообщила, что беременна, предела нашему счастью не было! Целый вечер, по телефону, мы выбирали с ней имя будущего ребенка, руководствуясь книгой Бориса Хигира.
 Валентина приехала на роды дочери, и 15 апреля 1999 года на свет появилась наша  долгожданная внучка, Валерия. Как рады и счастливы были мы с Виталием, уже давно созревшие называться бабушкой и дедушкой! Мы были еще полны сил (обоим около 50 лет) и каждый вечер попеременно, а иногда и вместе после работы  ехали к внучке на Павлово Поле.
Лето 1999 года выдалось очень жарким. Я укладывала Лерочку в коляску, и мы ехали гулять на источник, находившийся неподалеку от дома наших детей.
Источник на Павловом Поле был одной из достопримечательностей Харькова. Он являл собою оазис среди душного, знойного города. Туда стремилось множество людей – вечером, после работы, укрыться в прохладе и взять с собой баклажки с чистой и вкусной водой. В выходные дни и праздники сюда приходили целые семьи, захватив с собою  еду, подстилки, даже удочки, и чудесно проводили здесь свое время.
Мы с Виталием, казалось, забросили все домашние дела, каждую свободную минуту стремясь к нашей драгоценной внучке, чтобы как можно больше времени провести с ней. Все наши мысли занимала только Лерочка; иногда я,  идя  после работы домой, мысленно разговаривала с ней. Когда я сказала Инне об этом, она, покрутив у виска, засмеялась:
– Мамочка, Вы, по-моему, сходите с ума от любви. Остыньте немного…
Своего мужа таким счастливым, как в то время, я не видела никогда! Он все больше стремился заработать денег, чтобы побаловать внучку, не забывая при этом и невестку. Заработав однажды на «шабашке» 100 долларов, он потратил их, купив Инне туфли и босоножки (они вместе ездили на рынок). Я так подробно пишу обо всех этих мелочах, чтобы рассказать, что именно из них складывалось наше счастье в то время, а также наше  истинное отношение  к семье сына. Мы так хотели счастья для молодой семьи! Лерочка росла симпатичной «пухляшкой»; она очень напоминала  Сашу в детстве: такие же пепельные волосики, курносенькая, с алыми пухлыми губками. Правда, глаза у нее были светло-голубые, а не карие, как у отца. Но дедушка Виталий  с гордостью говорил:
– Посмотрите, у моей внучки   мои глаза.
Когда Лерочка стала подрастать, она часто по выходным гостила  у нас, на Холодной Горе. Родители Инны работали в Египте, а летом на месяц возвращались домой, в отпуск. Внешне наша жизнь текла спокойно, счастливо и размеренно, но в душе у меня зрело чувство  то ли страха, то ли неизбежности какого-то несчастья.
 
Когда  Инна закончила учебу, я устроила ее на работу в большой проектный институт «Энергосетьпроект» (знакомых в тот период у меня было очень много, да и директор оказался моим чернобыльцем). К этому времени дедушка моей невестки, обладая определенной властью и деньгами, приобрел в одном из районов Харькова хороший большой земельный участок и начал строительство дома для семьи своей дочери, Валентины. Виталий с Сашей часто ездили на стройку, помогая там, и через пару лет на берегу реки появился симпатичный трехэтажный домик, а вокруг него – яблоневый и вишневый сад. И накануне 2001 года Игорь с Валентиной, окончательно вернувшиеся из-за границы, поселились в нем.
А летом прозвенел первый тревожный «звоночек»… Мы с Виталием, как я уже говорила, и семья Мономахов заканчивали один институт; где-то, в конце мая, мы все пошли туда, на встречу бывших выпускников. Каково же было мое удивление, когда я с Валентиной, выйдя, на несколько минут в туалет, услышала от нее:
– Значит так, если твой сын не изменит отношение к моей дочери, я буду первым инициатором их развода. И вообще, собирается ли он достойно содержать свою семью?
Я, очень расстроенная, пробормотала ей что-то невразумительное в ответ и, вернувшись к нашим друзьям, отозвала Виталия в сторонку и сообщила ему о нашем разговоре с Валей. Я всегда знала, что души у мужчин и женщин находятся на разных полюсах, и женское нутро гораздо более чувствительно и восприимчиво ко всему. Мой муж весело глянул на меня и сказал:
– Ну чего ты расстроилась? Что тут особенного? Это все чепуха, у Валентины просто плохое настроение. Не бери в голову!

Где-то в глубине души у меня появилось осознание того, что родители Инны, да и она сама, видя своих подруг, удачно вышедших замуж, разумеется, в материальном плане, становятся все более недовольны Сашей, а значит, и нами. Однако я недоумевала, как можно даже думать о разводе, ведь никаких серьезных оснований к этому нет. Но, вспоминая презрительный взгляд Валентины и ее тон, я чувствовала присутствие какой-то причины, но какой?
И только спустя какое-то время причина стала ясна…
Мы по-прежнему брали внучку к себе по выходным, ходили с нею в зоопарк, цирк, гуляли в парке, катались на качелях. Лерочка любила нас все больше и больше, и однажды, когда за нею должны были приехать ее родители, она, прижавшись ко мне, тихонечко прошептала:
«Бабушка, а можно я буду жить у вас с дедушкой всегда? Я так хочу, чтобы вы были моими мамой и папой».
 
Я очень расстроилась из-за этих слов, чувствуя ухудшения семейных отношений у детей, и с присущей мне интуицией понимала, что готовиться нужно к чему-то нехорошему…
Саша по-прежнему работал с отцом в наладке. Ставки там были небольшие, и если Виталий, с его опытом и знакомствами, мог подработать на стороне, то сын не имел такой возможности. Саша по вечерам включал компьютер и выискивал  работу для себя, но ничего стоящего не было.
Однажды он увидел объявление о том, что Отдел по работе с молодежью при Киевской Облдержадминистрации приглашает молодых мужчин (до 35 лет),  имеющих специальности газосварщиков и электриков, на работу в Испанию, в Мадрид,  Недолго думая, сын подготовил все необходимые документы и отправил их в Киев; параллельно с этим он пошел на курсы Испанского языка.
Мне стало неприятно, когда его молодая жена легко и радостно приняла его отъезд за границу, а теща сквозь зубы процедила:
– Что-то я сомневаюсь, что у Саши что-то может хорошее  получиться из этой затеи.
До последнего момента я не верила в эту поездку, думая, что это очередное «кидалово», так как такое явление было очень распространено в нашей стране в то время, а как показало время, и в последующее. Тем не менее вечером 7 октября 2002года мы проводили Сашу в далекую чужую страну. Как я волновалась за сына, думая, как он, такой хрупкий домашний парень, никогда не уезжавший из дома, не служивший в армии, приживется там, на чужбине, с чужими людьми, как сойдется с ними, да и работа ждет его нелегкая, не такая, как дома… А еще меня тревожило отношение Инны к отъезду своего мужа: давно я не видела ее такой ласковой и  воркующей, как в тот вечер на вокзале, когда мы провожали Сашу.

Прошел год с небольшим. Саша, уже прилично зная испанский язык, звонил нам с отцом почти каждый день по телефону,  рассказывая о своей жизни, о работе, о разных мелочах. И лишь спустя много времени признался нам, что жизнь его в Испании в первые годы была похожа, как он выразился, «на тюремную зону». Многие ребята, не выдержав, уехали по домам спустя два, три месяца, некоторые дотянули до одного года.
 Но недаром Саша был нам подарком Бога, учитывая его рождение, о чем я подробно рассказывала раньше. И я твердо знаю и верю, что Господь помогал сыну переносить все трудности работы, быта, отношений с людьми без ропота и с неимоверным терпением. И если раньше Саша собирался ехать на заработки в Испанию на год  или два, то все это растянулось на долгие годы…

***

Наступил 2004 год, самый «черный», с которого начались скорби, несчастья, болезни и даже смерти в нашей семье. Этот Новый год мы праздновали втроем: я, Виталий и Лерочка. Накануне Инна позвонила и сказала:
– Мамочка, я Вас попрошу: возьмите Лерочку к себе на праздники, потому что мы с моими подругами хотим поехать за город.
Конечно, мы с дедушкой были очень рады побыть с ненаглядной внучкой вместе, и я ответила:
– Конечно, Инночка, ни о чем не беспокойся, поезжай, отдохни, чего тебе сидеть дома одной.
С каким упоением дедушка и внучка наряжали елку! Раскрасневшаяся наша девочка подавала ему игрушки, конфеты, мандарины, орешки в фольге, а он вешал их в те места, на которые указывала она. Я хлопотала на кухне: запекала в духовке мясо, делала любимые салаты, «селедку под шубой» с крабовыми палочками, пекла наш фирменный торт «Королевский». И я не могла даже предположить тогда, что в нашей семье в последний раз шли такие счастливые приготовления к празднику.

 В марте я отпраздновала свое 55-летие  в кафе, куда пригласила почти весь наш исполком, а также своих ближайших друзей и подруг. С работы уходить я не собиралась, не представляя, как можно сидеть дома, занимаясь только хозяйством. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Вдруг в один субботний день, в конце апреля, по телефону звонит Инна  каким-то чужим, холодным голосом, да еще и непривычно обращаясь ко мне по имени и отчеству,  и говорит:
–Таисия Александровна, я хочу сообщить, что развожусь с  Вашим сыном, и когда он вернется домой в отпуск, пусть едет домой к вам.
 Без преувеличения могу сказать, что у меня померк свет в глазах. Обладая с детства хорошей интуицией, я как бы  увидела, что нас ждет дальше. Я понимала, что возникнут огромные проблемы с внучкой, но представить размер ожидаемой, можно сказать, «катастрофы» не могла. Но какой-то груз невольно упал с меня: да и чего кривить душой – никогда я не любила свою невестку и всегда чувствовала, что не подходят они  с сыном друг  другу. Но ни на малейшую йоту я никогда это не показывала никому, даже себе, запрещая думать об этом.
В мае  из Египта уже навсегда возвратились родители Инны. Теперь я понимала  холодный и уверенный тон моей невестки, сообщившей о разводе с Сашей. Ее родители очень поддерживали ее в этом и, более того, как мне кажется, способствовали принятию ею такого решения.
Все же с едва теплившейся надеждой я позвонила Валентине с вопросами: как, что, почему все это происходит в семье наших детей, а также с просьбой о помощи им разобраться и предостеречь их от  ужасного решения Инны. Но она как отрезала:
– А что ты  хочешь, твой сын неизвестно сколько будет сидеть в Испании, а моя дочка должна одна с ребенком ждать его?
 Я не пыталась ей возразить, а только думала: «Ведь вы с Игорем долгие годы были в такой же ситуации в разлуках, встречах, но ведь не разошлись?»   
Однако истинную причину развода я поняла, когда Лерочка, которую нам с мужем стали давать все реже и реже, да и все с большей натугой, как-то сказала:
 – Бабушка, сегодня за мной приедет мама с дядей Сашей на его красивой « серебряной» машине.
Да, теперь все стало на свои места… Я ясно увидела и поездки Инны с «подругами» за город, и ее бесконечные походы в ночные дискотеки якобы с ними же, да и многое другое, чему раньше не могла дать объяснение.

Развод прошел очень болезненно для нашей семьи. Никогда не забуду одну  сцену: летним вечером мы с внучкой спустились к нашему подъезду, ожидая приезда за ней Инны с дядей Сашей (по иронии судьбы, имена их с нашим сыном совпадали). Наш Саша присоединился к нам, тоже ожидая приезда уже своей бывшей жены, чтобы оговорить с нею  все условия, касающиеся  дочери.
Подъехала машина, из нее вышла Инна, веселая, довольная, очень уверенная в себе. Они отошли с моим Сашей в сторону, и я с болью в душе увидела их – худенького, смущенного парня рядом с крупной самоуверенной женщиной. Да и одета она была под стать своему «вамп»образу: черные бархатные лосины, ярко-красная блузка и волосы цвета вороньего крыла (хотя она всегда раньше была светлой), собранные в конский хвост.
До меня долетели обрывки их разговора:
– На алименты я подавать не хочу, а будешь платить мне 100 долларов в месяц на дочь.
 А уже потом, идя к машине своего друга, резко повернувшись к нам, громко изрекла, наверное, чтобы и я услышала это:
– Насчет денег мы договорились, а теперь, с сегодняшнего дня, оставьте нас  в покое, у вас своя семья, а у нас – своя, и не лезьте к нам. Я хочу забыть вас, как дурной сон!
Эту сцену и слова я не забуду никогда – это плата за все то хорошее, что мы делали для Инны и ее родителей!
Как я и предполагала, внучку мы стали видеть очень редко; каждый раз, унижаясь, выпрашивали у Инны свидание с Лерочкой.  Саша уехал  в Испанию какой-то сломанный, жалкий (а кому еще развод шел на пользу?)
В один из вечеров к нам явились Инна с Валентиной за очередным платежом, и я, не выдержав, разрыдалась и  только тихо повторяла:
– Не забирайте у нас Лерочку, прошу вас.
Но моя бывшая подруга и сваха Валентина с присущей ей самоуверенностью и, можно сказать, даже с наглостью изрекла:
– Ну что ты плачешь? Твой сын еще молодой, может быть, встретит кого-нибудь и создаст семью, а про нас забудьте…
Вскоре Инна с Сашей Карелиным оформили свои отношения, зарегистрировавшись в ЗАГСе. Саша Карелин был ее бывшим однокашником, они учились в одной группе в  строительном институте.  Раньше Саша был женат и воспитывал сына на год моложе Лерочки, но разошелся со своей женой еще до встречи с Инной.
 
Умом я понимала, что по крайней мере внешне, Карелин больше подходил Инне, чем наш сын. Ростом около 190 см, крупный, он казался респектабельным мужчиной, хотя был моложе нашего Саши на три года. А как прекрасно смотрелся он за рулем своей новенькой серебристой иномарки! Работал он в Харьковском Водоканале, а еще со своим другом имел частную фирму по проведению воды в частные дома. И когда Мономахи строили свой дом, они и наняли его, и там, вероятно, они начали встречаться с моей бывшей невесткой.
Конечно, на тот период времени наш сын не выдерживал никакой конкуренции с Карелиным, уверенно стоявшим на ногах в материальном плане, да и был он более перспективным, по мнению Мономахов, чем наш Саша. Инна сразу же заставила Лерочку называть своего мужа папой.
В нашей же семье начался ад: вечером, приготовив ужин, с тоской и болью смотрела я на входную дверь, и когда слышала поворот ключа в замке, знала, что сейчас появится Виталий, сильно выпивший, а зачастую просто пьяный. Конечно, он чувствовал свою вину за это, но душевная боль за любимую внучку была так велика, что он «глушил» ее алкоголем, пытаясь хоть на время уйти от   реальности.

   Теперь  он  никогда  не  ужинал,  просто
тихонько проходил к себе в спальню (мы стали спать в разных комнатах) и, встав рано поутру на другой день, тихо уходил на работу, пока я еще спала.
Живя под одной крышей, мы с ним почти не виделись и не разговаривали,  и  когда соседи стали мне говорить, почему Виталий так плохо выглядит и не болен ли он, я вечером внимательно посмотрела на него  и ужаснулась: передо мной стоял очень худой, сильно постаревший мужчина с землисто-желтым оттенком кожи.
Я тоже чувствовала себя очень плохо, как физически, так и морально! Как я уже говорила, с детства не отличаясь хорошим здоровьем, к этому времени, о котором пишу,  казалось мне, я просто «разваливаюсь». У меня сильно ныли все кости, на правую ногу вообще наступить было невозможно из-за боли в колене. Когда мне сделали МРТ, врачи сказали, что нужна срочная  операция: мениск раздроблен, и у меня уже «процветал» артроз, доставшийся от моих родителей по наследству.
 
В конце октября мне сделали операцию. Целый месяц я провела в больнице; из-за моего тяжелого душевного состояния колено заживало очень медленно, сильно подскочило давление, очень болел желудок.
В то время у меня появился мобильный телефон, Саша отдал мне его в последний свой приезд, и единственной  отдушиной  были ежедневные звонки сына из Испании, он поддерживал  меня словами, что все пройдет и нужно  немного потерпеть. Виталий приходил в больницу ежедневно, принося вкусную еду, накануне приготовленную им самим; был он трезвым, но очень плохо выглядевшим. От былого красавчика не осталось и следа!
Мне казалось, что за этот месяц, проведенный мною в больнице, я ни разу не спала ночью: сильные послеоперационные боли, 15 человек в палате, а главное – мысли о Лерочке, которую мы не видели уже несколько месяцев. Когда я вышла из больницы, в начале зимы, костыли, а потом и палка стали моими помощниками на долгие месяцы.
Спустя какое-то время, Виталий опять стал приходить домой выпившим, с ним происходило что-то непонятное. Однажды я сказала ему, что намерена бороться за внучку, чтобы за нами официально было закреплено право, пусть редко, но все же видеться с ней. Помню, с огромным трудом с палкой, сильно хромая, по выпавшему снегу я приковыляла в Коминтерновский исполком в опекунский совет по месту жительства моей бывшей невестки. Выстояв в огромной очереди, я изложила суть проблемы сотруднице попечительского совета, предоставив все необходимые документы,  и написала  заявление.
 Через несколько дней она позвонила мне домой и сказала, что моя бывшая невестка и не собирается приходить к ним для решения моего вопроса. Однако еще несколько месяцев я упорно приходила в Опекунский совет; они снова вызывали Инну к себе, но та упорно игнорировала приглашения.
В январе 2007года я, измученная всей этой волокитой, пошла подавать заявление в  районный Суд. Меня приняла женщина-адвокат средних лет. Внимательно выслушав меня, она сказала:
– Конечно, Закон на Вашей стороне, мы обязательно выиграем дело,  и на бумаге Вы будете иметь официальное разрешение на свидания с девочкой, но как человек, как женщина, я советую ничего не делать. Если Ваша бывшая невестка не захочет, то пусть будет хоть тысяча  официальных бумаг! По своему опыту скажу, что Вы все равно не увидите ребенка. И более того, когда девочка подрастет, воспитанная в нелюбви к вашей семье, она сама не захочет видеться ни со своим отцом, ни с дедушкой, ни с бабушкой.
 Я сказала, что подумаю над ее словами, но здесь в нашу семью ворвалось еще более тяжелое испытание, даже горе…

***   

Однажды утром я проснулась от осторожного прикосновения моего мужа:
– Мамочка (он никогда не называл меня по имени, а именно так), пойди посмотри, что-то у меня не то.
Когда я вошла в туалет, то просто оцепенела: унитаз был полон крови. За несколько минут, наспех одевшись, мы отправились в нашу районную поликлинику.
Нужно сказать, что я всегда интересовалась медициной, и если бы не объективные обстоятельства, о которых говорила раньше, мне кажется, была бы неплохим врачом.
 Сразу оценив ситуацию с Виталием, повела его на ультразвуковую диагностику. Врач, молодая женщина, попросила меня выйти из кабинета, пока она будет осматривать пациента. Я не могла сидеть на месте, шагая по коридору туда-сюда с едва теплившейся надеждой на то, что это будет не тот диагноз, который выдало мое подсознание.  Но, увы, доктор позвала меня в кабинет и очень сочувственно негромко произнесла:
– У Вашего мужа опухоль мочевого пузыря. Доброкачественная или нет, выяснится после детального обследования. Я вам советую немедленно найти хорошего хирурга.

Все проблемы с этой минуты ушли моментально на задний план: и Лерочка, и пьянство Виталия, и ежедневные ссоры из-за этого, и мои боли. Перед моими глазами стояло  лишь немного испуганное бледное лицо мужа, как бы просящего защиты и помощи именно у меня.
За один день я нашла лучшего в городе хирурга-уролога; Виталий прошел МРТ, которая подтвердило диагноз. У него оказался рак 2-ой стадии мочевого пузыря, метастазов не оказалось, зато признаки начинающегося цирроза печени были налицо.
Операция прошла благополучно, и уже через неделю  он был дома. При выписке хирург сказал:
–  Хотя у Вашего мужа и нет метастазов, но я советую все же провести ему несколько сеансов химиотерапии, не внутривенной, а щадящей, вводимой непосредственно в мочевой пузырь. Это нужно для того, чтобы отсечь малейшие метастазированные клетки, невидимые  приборами.
Вся ответственность за Виталия, а следовательно и за его болезнь и выздоровление, целиком и полностью лежала на мне… Когда он ещё лежал в больнице, я вечером, думая о нашей с ним жизни, неожиданно поняла, что очень люблю своего мужа и не мыслю дальнейшего пути без него. Все проблемы, мучившие нас до этого времени, показались такими мелкими и ничтожными.
Я вдруг вспомнила наши молодые годы, когда мой красивый муж, нравившийся многим женщинам, готов был ради меня на многое, прощая при этом такие мои отвратительные поступки, которые, как мне казалось, я бы не смогла простить никогда
. Сейчас я забыла многое: его пьянки в последнее время, наши ссоры и обиды, и только одна мысль билась у меня в мозгу: «Лишь бы он выздоровел, а остальное все неважно».
Я осознала, что прошедшая наша молодость забрала с собой страсти, глупое тщеславие, дурацкие цели, то есть всю «шелупонь», и обнажила    главное   –  любовь   настоящую,   преданную и верную, по словам апостола Павла, «не завидующую, не гордящуюся, все терпящую и все прощающую…»
 
И еще, думала я, как в горниле огня очищается от пустой породы кусок руды, превращаясь в золото, так и наше с мужем чувство, пройдя через скорби, болезни, несправедливости, предательства, превратилось в настоящую ЛЮБОВЬ! При всем том, что Виталий всегда старался создать мне стабильную жизнь без лишних забот и неприятностей в быту. Во всех остальных, нематериальных вопросах я была «ведущей» в нашей семье, а он, соответственно, – «ведомым».
Сейчас, когда я пишу эти строки, думаю: как плохо, что в то время наша семья только становилась на путь веры и до воцерковления было еще очень далеко…
На его операции нужно было остановиться тогда, не делать никакой химиотерапии, которую я с огромным трудом и деньгами достала из Израиля, а полностью положиться на Промысел Божий…
Тогда же, далекая от веры, напуганная страшной болезнью, я безоговорочно исполнила совет хирурга, и Виталию провели два курса химиотерапии. В общем, он перенес эти процедуры неплохо, но дома рассказывая о них, удивлялся, когда медсестра надевала перчатки из толстенной резины и объясняла: «Если капля этого раствора попадет на кожу, сразу будет язва». Я была шокирована этими словами, представляя, что будет с органами при введении препарата, а главное, с его больной печенью, с начальными признаками цирроза…



***
Прошло три года. Виталику дали вторую группу инвалидности, но он продолжал ходить на работу, иногда даже подрабатывая на «шабашках». Иногда, особенно по ночам, у него случались какие-то приступы: боли как таковой не было, но температура доходила до 40 градусов, его ужасно знобило и мучили сильнейшие судороги.
В моем шкафчике для таких случаев были приготовлены лекарства, шприцы; я стала так чутко спать, что когда Виталий только изменял дыхание (а спал он в другой комнате), сразу подбегала к нему и проверяла, все ли в порядке.
Наступил 2010 год. Муж уже несколько раз заговаривал со мной о венчании:
 – Давай повенчаемся, я слышал, что души тех людей, которые жили в венчанном браке, встретятся там, на Небесах, и всегда будут неразлучны.
 
Январь этого года выдался не очень холодным, но капризным: то мороз, то оттепель и жуткая гололедица. И когда я попросила Виталия из-за этого повременить с венчанием, он с неприсущей ему твердостью сказал:
– Завтра же пойди в Церковь и закажи обряд на январь.

Итак, 31 января 2010 года в день рождения нашего сына мы обвенчались. Все было очень торжественно и благодатно (правда, тогда я еще не знала этого слова).
Я была в красивом платье, цвета чайной розы, Виталий – в светло-бежевом костюме, купленном Сашей в Испании.
 
Обряд венчания проводил отец Варсонофий (позже он стал моим духовником) в Озерянском Храме Божьей Матери, на Холодной Горе. Как и положено, у нас были «дружки», приятели муж и жена, держащие над нашими головами короны; в Церковь пришли несколько соседей, а также друзья по институту и работе.
По прибытии домой у нас состоялось шумное праздничное застолье с обильным столом, танцами – настоящая свадьба. Как и всегда, мой муж преподнес мне подарок – очень красивый гарнитур: кольцо, серьги, подвеску и браслет, все из золота с черными сапфирами.
Но, увы, это был последний праздник в нашей жизни.
 
К этому времени наша семья все больше становилась на путь веры: я, как «первопроходец», впервые причастилась в феврале 2009 года, а позже ко мне присоединились и муж, и приехавший из Испании сын.
Как-то раз, летом, мы втроем решили причаститься в Покровском монастыре. Как и положено, мы постились три дня, прочитали необходимые Каноны накануне вечером, но утром, собираясь в Церковь, я увидела пылающее лицо Виталия и неестественно блестящие глаза. Я поняла, что ему нехорошо, и попросила его остаться дома, но он сказал, что пойдет с нами. Я так боялась за него, зная, как трудно будет ему  физически  отстоять Литургию, исповедаться и причаститься, но, когда мы шли назад,  домой, он вдруг сказал:
– Я давно не чувствовал  себя так хорошо.
Дотронувшись до его руки, я почувствовала, что действительно, температура спала, и он шел такой счастливый и умиротворенный.
«Вот сила Божьей Благодати!» – подумала я тогда.
Нужно сказать, что за три прошедшие после операции года Виталий стал опять тем же стабильным, любящим и мягким моим  мужем, отказавшись полностью от всех пагубных привычек – от алкоголя, от курения. О болезнях мы не говорили;  муж старался хорохориться и иногда, видя, что я грущу, и хорошо зная причину этому, с улыбкой говорил:
– Тебе придется еще много лет помучиться со мной, так как в ближайшие годы умирать не собираюсь.
Однако я видела, что он медленно уходит от нас и, предчувствуя в скором будущем, какие предстоят события, попросила Сашу вернуться домой, боясь, что сама не справлюсь со всем…
В конце лета в августе Виталий взял на работе отпуск, уговаривая меня поехать с ним в Севастополь. Он очень любил этот город, с которым были связаны лучшие воспоминания молодости. Кроме всего, как мне казалось, он надеялся, что именно там ему станет лучше и наступит выздоровление. На руках у нас уже были билеты, и через два дня мы мечтали отправиться в Крым.
 Но этой же ночью я вдруг услышала клацание выключателя в коридоре, как будто ребенок играет клавишами, включая и выключая их. Когда я, сорвавшись с постели, выбежала из комнаты, то увидела Виталика, играющего с выключателем, говорящего:
– Мамочка, а почему у нас нет света, я включаю, а все равно темно…
И тут я поняла, что с ним что-то не то.
 
Едва дождавшись утра, позвонила врачу, рассказав о случившемся, и она велела вызывать скорую помощь и ехать к ним в больницу. На санпропускнике нас принимала молоденькая женщина-врач (у меня еще мелькнула мысль о том, что она – студентка), Оксана Георгиевна. Она начала задавать простые вопросы Виталию, но он ничего вразумительного сказать не мог, а нес какую-то околесицу. Доктор печально качала головой, а потом сказала, что мой муж впадает в кому, и произнесла какое-то слово, по-моему, психопатия. Положили его в палату №15 для самых тяжелобольных.
В коме Виталий пробыл дней пять: лежал с закрытыми глазами, не проявляя никаких признаков жизни. Палата представляла собою большую комнату, в конце которой – небольшой бокс, как позже выяснилось, для умирающих. Свет не выключался ни днем, ни ночью, больные все равно не реагировали на него. Я, примостившись на соседней с Виталием койке (благо, некоторые были свободны), провела в больнице десять дней и ночей, практически не отходя от него. Доктора разрешили мне присутствовать в палате, так как обслуживающего персонала, как всегда, не хватало; и хотя я вначале заплатила нянечкам деньги, чтобы они хотя бы выносили судно,  утром я увидела мужа совершенно мокрым.

Саша приходил в больницу каждый день, приносил поесть и уговаривал меня пойти передохнуть домой. Он, как позже признался, очень боялся за меня, понимая, что отцу уже ничего не может помочь, а в таких больничных условиях нормальный человек продержаться долго не может. Особенно было тяжело по ночам. В одну из них, в боксе, умирал от рака старый еврей, он так стонал и кричал, что становилось жутко. Однако я не собиралась покидать эту палату и, продолжая ухаживать за мужем, надеялась, что он вот-вот выйдет из комы.
И действительно, где-то на день шестой Виталик очнулся и, положив свою ладонь на мою, тихонько сказал:
– А где я был? И что со мною было?
– Ты просто спал, а сейчас проснулся, – успокоила я  его.
И тут он начал рассказывать, причем очень достоверно, что посетил какие-то красивые места, видел своих умерших родственников и даже общался с царем и его семьей…
– Ты представляешь, мамочка, ведь мы живем на этой земле всего несколько секунд, а там – Вечность, и я точно знаю, что мы будем в ней всегда вместе.
Впервые именно от мужа я услышала слова о Вечности, о каком-то другом измерении, но тогда не придала им никакого значения. Как я жалела позже, что рассеянно слушала его рассказы, не пытаясь расспросить.
На следующее утро у нас произошла стычка с Оксаной Георгиевной. Каждое утро она давала мне список препаратов, которые нужно было купить на сутки вперед. С лекарствами для уколов, капельниц, конечно, я была согласна, но зачем нужны витамины, да еще и импортные, стоящие огромные деньги? И когда я сказала об этом доктору, она жестко ответила:
– Ваше дело, можете хоть ничего не покупать!

Я, конечно, ясно понимала, что Виталий умирает, но когда это произойдет, неизвестно, и сколько еще понадобится денег на это бесполезное лечение фактически, как сейчас говорят, на паллиативную медицину, никто не знает… Впервые в жизни, пробыв десять дней в таких условиях в больнице, видя жуткое, нескрываемое равнодушие в глазах врачей, медсестер, с огромной горечью поняла, что все мы, среднестатистические люди, в нашей стране просто «пыль придорожная», по которой топчутся все, кому не лень. Особенно обидно было за наших людей, когда уже дома по Скайпу я рассказывала о днях, проведших с мужем в больнице, своим друзьям, живущим за границей, видя ужас и непонимание в их глазах. Но сейчас я уверена, что Господь попустил нам эти искушения, чтобы очиститься, укрепить веру, мужественно и терпеливо идти по пути к Нему с надеждою на Царство Небесное!

 Когда мы вернулись домой после выписки, Виталик понемногу ходил на кухню, в туалет; конечно, больше лежал, но, слава Богу, был вполне адекватен; болей, как он говорил, не было, а просто ужасная слабость. Он сильно исхудал, и только живот, наливаясь водой, становился  все больше и больше.
На дворе стояли прекрасные октябрьские деньки. Раньше я обожала эту пору года! Ласковое солнышко освещало листву, подчеркивая буйство красок: желтые, местами красные листочки,  потихоньку осыпаясь, ложились на землю, а в оставшихся на кустах и деревьях паучки плели свои тончайшие нити. Последние дни жизни моего мужа я помню так отчетливо, как будто это было только вчера…

12 октября утром я поехала в больницу, где мы лежали с Виталием, договориться с врачами о том, чтобы ему сделали прокол в животе. В ночь с 12 на 13 октября Виталик вел себя очень беспокойно; он то приходил в мою комнату со своей подушкой, то спустя какое-то время, с трудом поднявшись, уходил к себе в спальню, прося прощения, что не дает мне отдохнуть. И утром, как и три года тому назад, он тихо позвал меня, и я опять  увидела в унитазе кровь, но уже черную…
Через час приехал Саша, и мы, вызвав скорую помощь, поехали в больницу – на сей раз ургентным был Институт Неотложной помощи на Павловом Поле. Принимал нас доктор-мужчина; осмотрев Виталика в приемном отделении, он вышел к нам и дал огромный список лекарств, пояснив, что это на сутки вперед. Я, краем глаза посмотрев, опять увидела наряду с лекарствами пресловутые   импортные   витамины,  что  в  общей   сумме
составило 1000 грн (для сравнения скажу, что моя пенсия тогда составляла 700 грн). Когда я спросила врача, что он скажет в результате осмотра, получила грубый ответ:
– А Вы что, сами не видите? Ваш муж умирает, у него внутреннее кровотечение.
 
Виталика подняли на 6 этаж, в отделение реанимации. Он, бледный, голый, прикрытый тонкой простынкой, лежал на столе. И когда  Саша со списком лекарств отправился в аптеку, мой муж вдруг тихо попросил:
– Мамочка, поцелуй меня…
Я поцеловала его и попросила не расстраиваться из- за того, что не могу остаться с ним на ночь в реанимации, пообещав завтра рано утром приехать сюда.

 Уезжали мы с Сашей из больницы в ужасном состоянии. По дороге купили бутылку водки и, приехав к нам домой на Холодную Гору, выпили ее на двоих, абсолютно ничего не почувствовав – нервы были на пределе. Саша уехал к себе домой, а я осталась одна.
Как мне хотелось быть сейчас со своим мужем! И я решила: как только забрезжит рассвет, вызвать такси и помчаться к нему…
По-моему, я задремала, как вдруг резко и громко зазвучал мобильник. На экране высветилось: «Виталий- муж». Схватив трубку, услышала родной голос, но какой-то клокочущий, задыхающийся:
– Мамочка, я умираю и прощаюсь с тобой. Я очень сильно люблю тебя.
И гудки…Часы показывали почти 3 часа ночи. Наступило 14 октября, Праздник Покрова Пресвятой Богородицы.
Я металась по комнате. Позвонила Саше и сказала, что вызову такси и поеду в больницу, но он отговорил меня, резонно заметив, что ночью туда никого не пускают и нужно дождаться утра. В 5 часов утра я дозвонилась в Неотложку, и дежурная сказала, что Виталий скончался ровно в 3 часа ночи. Эта ночь перевернула полностью мои мысли, стремления, желания, всю дальнейшую жизнь!
Эта ночь поставила точку в нашей земной любви! В последний раз мой муж доказал свою любовь ко мне; тяжело умирая (как впоследствии сказала врач-паталогоанатом, захлебывался водой), он, помня только обо мне, собрал последние силы, чтобы попрощаться, понимая, что уходит в Вечность, в которой мы будем неразлучны…

***

Когда умирает твой любимый близкий человек, ты обезумеваешь от горя. Тебя с головой накрывает такая меланхолия, такая безнадежная и бездонная печаль, которая полностью поглощает, заставляет  потерять вкус ко всему – к общению с людьми, к любому действию и вообще к самой жизни. И если в тебе нет настоящей веры в Бога, если ты слаба духовно, это меланхолическое состояние может привести к ужасным последствиям: неверию, ропоту, мыслям о самоубийстве…
Хорошо помню, как после похорон, оставшись одна в своей квартире, думала: «Моя жизнь тоже закончена. А что если включить духовку и лечь рядом… Все будет легко и просто, и я уйду к Виталию навсегда…» 
Но в следующую секунду я, ужаснувшись этой мысли, вспомнив, что самоубийство – страшнейший грех и известно, куда попадают совершившие его, прогнала ее, попросив у Господа прощения… Потекла моя одинокая вдовья жизнь…
Однажды я наткнулась  в каком-то журнале на стихотворение, которое точь-в-точь соответствовало моему настроению в тот период:

 Душа скучала по душе…
Такой родной…Настолько близкой!
Подобной нет на всей Земле!
Лишь раз ее ты встретишь в жизни…
 Она скучала по рукам,
По их касаньям небесно-нежным,
В них таяла она, едва дыша
От чувств безумных, чувств безбрежных…
 Душа скучала по ночам,
Бессонным, страстным, сладко-грешным,
По чувственным его устам,
С ума сводящим так неспешно…
 Ей не хватало его глаз,
Их омут – для нее отрада,
Им на двоих был послан Дар –
В безмолвии общаться взглядом.
 Им было так легко вдвоем,
Хотелось петь, шутить, смеяться,
Искриться счастьем день за днем,
Друг другом просто наслаждаться…
 Скучала по нему душа
И все яснее понимала:
Ведь только с ним она жила,
Жила! А не существовала.

Одних людей скорби повергают в бездну уныния, других гнут, но не ломают, делая  их только сильнее. Главное – правильно, по-православному, к этому относиться: во-первых, нужно помнить, что Бог никогда и никому не посылает креста выше его сил. Во-вторых, за периодом скорбей всегда будет следовать утешение.
Если  где-то  у человека что-то отнимается, значит в другом месте прибывает! Ничего случайного в жизни не происходит, и бессмысленно Бог страдать не попускает.  Либо мы мучаемся во очищение наших грехов, чтобы не страдать в жизни Вечной, либо скорби посылаются, чтобы оградить нас от грехопадений и других опасностей.
Есть еще один смысл скорбей – в очистительном действии, которую они производят на нашу душу. Страдания, если к ним правильно относиться, делают человека чище, добрее, милосерднее. Что для Бога важнее – тело, которое болеет, стареет, умирает, или бессмертная душа? Конечно же, душа, и поэтому Он попускает нам пострадать.
По прошествии многих лет мы видим, что эти испытания были посланы нам не случайно, они были необходимы! Человек сам не знает, на что способен. Кто-то выносит нечеловеческие страдания, а кто-то из-за малых неприятностей впадает в тоску, отчаяние и готов уйти из жизни…
Печаль, депрессия лечатся только одним – благодарностью Богу, верой и доверием Ему. И вообще справиться со скорбями без веры в Бога невозможно! Если человек ни во что не верит, рано или поздно тоска, печаль, отчаяние вновь вернутся к нему (пусть даже в конце жизни). Уход близкого человека – это огромное потрясение!
Но здесь есть и великое утешение… «Бог не есть Бог мертвых, но живых», –  говорит нам Христос. Душа человеческая  вечна, она не умирает, а смерть – не конец жизни, а переход в другое бытие. Конечно, смерть – это всегда разлука с любимыми, но разлука не вечная…
Большим утешением является молитва за усопших: им хочется, чтобы мы жили, радовались жизни, вспоминали их добрыми словами. Христианская скорбь  светла! Поминки православного человека – не траур, а проводы в Вечность и желания ему Царства Небесного!
 
Потянулись долгие дни и недели моего жуткого одиночества… Но, наверное, во мне были заложены моими предками, прадедами и дедами, священниками, крепкие христианские устои, спящие до тех пор, пока не появились настоящие скорби. Я уже понимала, как любит людей, в том числе и меня, наш милостивый Бог, посылая тяжкие, но необходимые для спасения наших душ испытания, которые являются способом явить всемогущество спасительной Своей Благодати! 
Я поняла, что мне поможет выйти из жуткого моего состояния – боли, отчаяния, одиночества… Это – укрепление веры, надежда на Бога, стремление  видеть Его бесчисленные благодеяния. И главное – благодарить Его за все! Необходим непрестанный труд, причем труд мой личный. «Бог не спасает нас  без нас!» Он посылает человеку помощь и средства, а мы должны их использовать. Как написал один святой подвижник: «Хочешь радоваться? Понеси прежде крест; радость – цель, крест – средство!»
 
Понемногу, с Божьей помощью, я стала вытаскивать себя из своего жуткого состояния: много читала Священных книг, трудов святых отцов, конечно, Библию и Евангелие.
Так прошла зима.
Но спустя полгода после смерти Виталия меня ждало новое испытание… К этому времени моя свекровь, Евдокия Владимировна, жила одна в квартире на поселке Жуковского. Ей было 92 года, но она, сухонькая, маленькая старушка, еще полностью обслуживала себя, покупала продукты, готовила еду, стирала и убирала. Всю жизнь, насколько я помнила ее со времен   своей    молодости,    она,   простая   деревенская женщина, была необыкновенно чистоплотной, никогда не сидела без дела, всегда что-то стирала, выбивала ковры и половики, а также вкусно готовила простую, без всяких изысков, еду. Нигде я не ела такого вкусного борща и изумительных блинчиков и пирожков со всевозможными начинками, как у нее.
Но что больше всего удивляло меня в ней, так это то, что, получая маленькую зарплату уборщицы, всю свою жизнь работая на одном из заводов Харькова, и такие же доходы своего мужа-штукатура, сильно выпивающего  в молодости, она всегда имела в «загашнике», как говорил Виталик, довольно приличную сумму денег. Мы с мужем ломали головы, не понимая, как ей удается что-то отложить.
 
А еще «баба Дуся», как называли ее все, кроме меня, была необыкновенно смиренна. Я, правда, тогда не понимала этого, но очень удивлялась, когда она всех называла «начальниками», а про себя говорила, что она – никто и ничто, притом без всякого лукавства, совершенно искренне. И своего единственного сына она воспитала в таком же духе: смирения, огромного трудолюбия и еще необыкновенного гостеприимства.
Несколько раз перед смертью Виталика я говорила ему, что нам пора подумать о переезде бабы Дуси к нам, на Холодную Гору, но его болезнь отодвигала это.
Когда умер Виталий, мы с Сашей не знали, как сообщить свекрови о смерти сына. Но, на удивление, и эту весть, и сами похороны она перенесла удивительно смиренно и стойко.
К весне я стала замечать, что Евдокия Владимировна становится несколько неадекватной. Ежедневно мы разговаривали с ней по телефону, и однажды она поведала, мне, что у нее «крадут пенсию». После этих слов мы с Сашей приняли решение перевезти ее жить ко мне.

Теперь я думаю, насколько мудр Господь, устраивая все так вовремя: заботы о свекрови помогли мне окончательно выйти из депрессивного состояния. Мы всегда хорошо ладили с Евдокией Владимировной. Как–то в нашей молодости она спросила меня, почему не называю ее мамой, на что я ответила: «Мама у меня одна и поэтому буду называть свекровь по имени-отчеству и что  на наши  отношения это не влияет».

Итак, я поместила старушку в нашу спальню, в ту комнату, где  в последние годы жизни обитал ее сын. Она не возражала,  и сначала все было спокойно. Когда я уходила из дому по делам, по магазинам, свекровь готовила кое-что из еды – конечно, не борщи, а тушила очень вкусную картошку с луком, варила компоты. Однако с каждым днем она  все больше и больше  «заговаривалась», а однажды, придя ко мне в комнату, цепко схватила  меня за плечо и со слезами стала требовать деньги, которые я якобы забрала у нее.
 
Морально я ужасно терзалась из-за своей теперешней жизни. С одной стороны, мне очень жаль было немощную старушку со все более развивающимся старческим слабоумием, а с другой,  я жалела себя. Я думала,  что долго не выдержу всего этого, и иногда говорила Саше, что «сдам бабушку в Дом престарелых». Теперь я понимаю, что сейчас, духовно окрепшая, переносила бы все эти тяготы по-христиански, терпеливо и с любовью. Но тогда, понеся тяжелую утрату (смерть мужа), оказавшись один на один с больной старухой, ответственность за которую тяжким грузом легла на мои плечи, часто жаловалась своим соседям, считая свое положение очень тяжелым. Конечно, я покрикивала на свекровь, когда она устраивала мне очередной «сюрприз», но совесть жгла нещадно,  и   каждое   воскресенье   я  бежала  на   исповедь
к отцу Варсонофию; действительно, после исповеди мне становилось легче, и я обещала взять себя в руки.
 
Как-то, уже летом, я выпустила бабу Дусю погулять во двор, а сама возилась в кухне, поглядывая все время в окно. Отвлекшись на несколько минут, я взглянула на лавочку возле нашего подъезда, где обычно она сидела, и никого там не увидела. Как ненормальная, металась я  по нашему двору, по соседнему, и так добежала до самого метро. Свекрови нигде не было. И вдруг вижу – соседка из нашего дома ведет мою беглянку и сердито говорит:
–Тая, ты почему не следишь за бабушкой? Я уже садилась в вагон метро, когда увидела ее на перроне.
Во мне все перевернулось. Я представила, что было бы, если соседка не увидела бабу Дусю в метро, и где бы я ее искала? Конечно, я накричала на старушку, а потом полночи «колотилась» от жалости и к ней, и к себе.
 
1 сентября 2013 года, когда нарядные дети шли с огромными букетами цветов в школу, Евдокия Владимировна упала в коридоре и с этого дня слегла в постель. Как ни странно, физически стало труднее, но морально  намного легче: скорее всего, все больше воцерковляясь, я становилась терпеливее и выносливее. Покормив свекровь, поменяв памперсы, я могла отлучиться из дому, правда, ненадолго, но уже не боясь неприятных сюрпризов с ее стороны. Вечером я подсаживалась к ней на кровать, читала Псалтирь, заканчивая любимой ее молитвой  «Отче наш».
Саша находился в Испании и должен был вернуться оттуда 28 декабря. А 26 декабря с самого раннего утра Евдокии Владимировне стало хуже. Последние три дня она почти ничего не хотела есть, а только пила водичку. Лежала, как всегда, тихонечко, а когда я начала читать молитвы,   никак  не   реагировала.
 
 Часов  в  11  вечера я зашла к ней в спальню и увидела, что она лежит спокойно, но глаза – полуоткрыты и как бы безжизненны. Я не понимала, умерла она или нет, и побежала к соседке с просьбой прийти посмотреть на свекровь, чтобы понять это. Но Галя замахала руками и сказала, что очень боится покойников и просит ее извинить, но пойти она  не сможет. Ну что мне оставалось делать?

Сколько раз потом передо мной стояла эта картина: декабрьская ночь, тишина, на постели лежит, скорее всего, умершая старушка, а вокруг ни души, не с кем посоветоваться, обсудить дальнейшие действия. Как-то жутковато все это! Но потом, сев в кресло, я взяла себя в руки и сказала, что другого выхода у меня нет и надеяться тоже не на кого…
Благо, декабрь 2013 года выдался очень теплым: я открыла все окна в квартире, стала громко читать молитвы, какие знала по памяти, вызвала по телефону милицию и медиков, а после их посещения, уже ничего не боясь, спокойно обмыла старушку, надела заранее приготовленную на нее одежду и до утра читала Псалтирь об усопшей.
 
 27 декабря, после получения справки о смерти в нашей поликлинике, предварительно созвонившись с похоронным агентством, в 12 часов дня ехала в катафалке с гробом в крематорий. Если бы мне сказали раньше, что я буду одна в такой ситуации, то ни за что не поверила бы, что бывают и такие похороны – ни родственников, никого вокруг… Альтернативы погребения у меня не было, так как похоронить свекровь в могилу, как подобает каждому православному человеку, не было никакой возможности:  все  действующие  кладбища   находились  далеко
за городом, а кто бы договаривался с гробокопателями и с разрешением на захоронение, если я была  одна?
Ох, как болит моя душа, когда речь заходит о кремации! Мой сын, зная это, всегда успокаивает меня, говоря, что  душе усопшего она не повредит, но зато все наши с ним родные: мои родители, Виталий, его отец и мать – все лежат в одной могиле на Центральном кладбище в центре города.
Так получилось у нас в жизни, что родственников в Харькове нет, семейная жизнь Саши не сложилась, о чем речь пойдет дальше и, следовательно, ухаживать за разбросанными в разных местах  могилах будет некому. А так все мы, надеюсь... будем лежать в одном месте на кладбище и, возможно, кто-то найдется, чтобы хоть изредка посетить нас. Конечно, я понимаю, что все это – самооправдание, но очень надеюсь, что Всепрощающий и Всемилостивый Господь простит мне и моему сыну этот грех – кремацию и жестоко не покарает нас за него.

***
Заботы о старой и больной свекрови закрыли от меня все события, происходящие в нашей стране. Уже к концу 2013 года в Украине начались активные действия в политической жизни, приведшие зимой 2014 года к перевороту власти: был свергнут режим Януковича и на смену ему очень напористо двигались новые политические силы.

Наша семья всегда была далека от политики, а с воцерковлением и подавно мы перестали интересоваться ею. Конечно, мне, как и многим моим знакомым, не нравился наш президент. Изредка я думала: «Как может страну представлять такой малообразованный и плохо ораторствующий человек?» И я с довольно позитивным чувством пошла весной 2014 года на выборы, проголосовав за Порошенко. Мне казалось, что он и его команда, по крайней мере, образованнее и интеллигентнее предыдущих… Внешне все было красиво: правильная речь нового президента, выступления его на английском языке, неглупые при нём премьер-министр Яценюк и остальные соратники.
Однако, как показало время, это все оказалось «конфетой с красивой оберткой», внутри которой  намешано непонятное содержимое. Каждый день с экрана телевизора слышалось все больше и больше негатива: трагедия с убитыми студентами, жуткие события в Одессе, заживо сгоревшие люди в Доме Профсоюзов, в Киеве и многое другое, от чего жизнь вокруг становилась все более тяжелой и опасной.
 Затем разгорелась  война в Донбассе, Крым отошел  к России, и все как будто катилось «под гору» с такой скоростью, что через пару лет красавица-Украина с лучшими в мире климатическими условиями и прекрасными плодородными черноземными землями, с самой высокоразвитой из бывших республик СССР промышленностью, с высоким научным потенциалом и многочисленным студенчеством превратилась  в нищую страну…
Заводы, фабрики, научно-исследовательские и проектные институты почти все закрылись, постоянно слышалось,  что в «пенсионном фонде денег нет», то же происходило  в образовании и медицине. И что вообще можно сказать о стране, если средняя пенсия на тот период составляла 60 долларов в месяц? Как на такие деньги может прожить пожилой больной человек при фантастических ценах на лекарства, необходимые продукты, с постоянно растущими коммунальными услугами?
 
Каждый раз, с содроганием открывая Интернет, граждане Украины видели все новые законы, вводимые правительством, направленные просто на истребление людей. Чего стоила одна лишь медицинская реформа, предложенная Министром Здравоохранения Супрун, канадкой украинского происхождения: откуда человеку с мизерной зарплатой и пенсией взять огромные деньги на необходимые операции?  И как можно закрыть в стране туберкулезные диспансеры при огромном количестве больных этим страшным заболеванием? А онкологический больной, отдавший свою жизнь государству, не может получить даже паллиативную помощь, умирая в муках! И на все это, как и на другие мероприятия, ответ у правительства один – «нет денег».
Но особенно жаль даже не пенсионеров, а молодежь. Пенсионер, худо-бедно, проживет на свои мизерные доходы, имея квартиру и необходимое в ней. Существует такой горький анекдот: «Когда человек уходит на пенсию за границей, он начинает ездить  по мИру, а наш пенсионер – идет пОмиру.»
Но вернемся к молодому поколению.
Человек, закончивший ВУЗ, в большинстве своем кладет на полку свой диплом и идет работать туда, где есть возможность устроиться: на базар, стройку и другие малоквалифицированные работы, чтобы прокормить свою семью. Единственно, на кого был спрос, это программисты и айтишники, являющиеся почти для всех украинцев «богачами», зарабатывающими  одну,   две  и  более   тысяч  долларов в иностранных компаниях. К примеру, в нашем 144 квартирном доме, в котором я живу с 1976 года и куда мы с соседями вошли молодыми специалистами с маленькими детьми, ни один выросший ребенок, получивший высшее образование, не пошел работать по своей специальности: девочки – в основном маникюршами и парикмахерами,  мальчики – ремонтниками домов и квартир. При этом трудовые книжки у них лежат дома или вообще отсутствуют. А тем не менее Закон, принятый нашим правительством,  говорит о том, что «пенсию сможет получить тот гражданин, который имеет трудовой стаж не менее 35 лет».
И вот вопрос: как при такой безработице можно достичь этого стажа? Вот поэтому  очень жаль нашу молодежь, создающую  семьи, дома и хотящую  прожить нормально, с человеческим достоинством, в стране, в которой все законы действуют против людей…

***

Сейчас, когда я пишу эти строки, вокруг стоит такая тишина, что кажется, ты один на белом свете и вокруг никого… Я сижу перед компьютером, находясь в вынужденной самоизоляции, объявленной нашему народу правительством из-за напасти, обрушившейся на весь мир, называемой Коронавирусом, или Ковидом-19, и пытаюсь осмыслить все происходящее…
 
В середине Великого Поста мир потрясла новость о так называемом коронавирусе, заболевании, быстро распространяющемся по всему земному шару. Началось все с Китая, затем перекинулось на Южную Корею, страны Европы, Америку, а к концу первой декады марта эта напасть появилась в России и у нас, в Украине.
Мир охватила пандемия! Многие страны ввели у себя карантин: прекратились все средства общения между ними, включая авиаперелеты, поезда, автобусы. СМИ бесконечно говорят о коварстве коронавируса, о его быстрой заражаемости, о смертях, вызванных им, и о том, что он наиболее опасен для пожилых и ослабленных хроническими заболеваниями людей. Людям старше 65 лет запрещено появляться где-либо в общественных местах и даже на улицах. Как ни странно, почти все мои знакомые, приятели, соседи ушли на настоящую изоляцию, а еду, лекарства и все необходимое им доставляли их родственники – дети, внуки, невестки и зятья.
Мой сын, в начале марта поехавший по своим делам в Испанию, тоже оказался заложником данной ситуации, без всяких перспектив выезда в Украину в ближайшие месяцы… По количеству заболевших и умерших от Ковида Испания стойко держала второе место после Америки. Карантин там был очень жесткий: на фотографиях, которые присылал мне Саша по Вайберу, видны совершенно пустынные улицы, скверы, магазины. Как он говорил, Барселона  превратилась в «мертвый» город: вдоль побережья стояли многочисленные современные отели без малейших признаков жизни. Сын очень волновался за меня, зная, что никого из родных около меня нет и я вынуждена сама выходить из дома за необходимым.
А в Страстную Пятницу мы с ним сильно поругались по телефону из-за следующей ситуации. Утром ко мне на костылях приковыляла 85-летняя соседка из нашего подъезда. Она, плачущая и дрожащая, просила, меня прийти к ней, так как умирает ее 55-летняя дочь. Не колеблясь ни одной секунды, я сразу пошла к ним. Бедная Виктория, так звали больную, лежала на кровати, сильно исхудавшая, и что-то бормотала, как в бреду. Не буду описывать все детали, только скажу, что у нее оказался рак груди в  4-ой стадии, неоперабельный, с метастазами почти во всех органах. В ту минуту, придя к ним в квартиру, я совершенно забыла и о карантине, и о самоизоляции: передо мной находились две несчастные женщины, просящие о помощи. Уверена, что каждый, находящийся в такой ситуации, поступил бы так,  как я. Но когда я вечером рассказала об этом Саше, он накричал на меня, иронично называя Матерью Терезой, а потом изрек:
– Ты эгоистка, думаешь только о себе. А если ты заболеешь, или еще хуже,  я не смогу приехать домой, и ты будешь совершенно одна…
Мы оба очень расстроились, и позже Саша сказал, что у него поднялось давление до 200 на 110 , чего раньше  с ним  не было. Но я  твердо стояла на своем, говоря, что все равно буду ухаживать за умирающей, сколько будет нужно. Так продолжалось недели две, и вчера мы похоронили ее. Я совершенно не боялась коронавируса, да и ни о каком карантине для меня речь не шла: аптеки, магазины, врачи, уход за умирающей не давали возможности закрыться в своей квартире.
Размышляя о причине этой напасти, я думала, что люди просто не захотели понять Бога, Его замысел и чаяния, а  все больше стали поддаваться духам тьмы, их «провокациям» и трем самым сильным страстям: сребролюбию, сластолюбию и славолюбию, из которых произрастали грехи – обогащение, получение любыми способами всевозможных удовольствий, презирание ближних, развязывание войн, революций, пролитие крови и многие гадости и непотребства.
Люди потеряли веру в Бога, свою  совесть, милосердие, любовь к ближнему и ко всему живому на земле. Эгоизм – вот что стало основой современного человека!
Неслучайным оказался мощный удар коронавируса на Италию и Испанию – испокон веков они считались одними из наиболее верующих христианских стран; падение нравов в них, как и в других странах Европы, привело к тому, что мир получил пандемию. Не случайно,  как мне кажется, вся эта ситуация произошла в дни Великого Поста. Господь обращался ко всем людям, ко всему миру уже не с просьбой, а требованиями – прийти к Нему, покаяться, исправить свою жизнь, переосмыслить ее, жить по Заповедям Его, очиститься душою и телом, преобразиться…
 И, как писал А.С. Пушкин, находясь на карантине по поводу холеры, –
        Всё утрясётся, всё пройдёт,
        Уйдут печали и тревоги,
Вновь станут гладкими дороги,
И сад, как прежде, зацветет.
                На помощь разум призовем,
                Сметем болезнь мы силой знаний
                И дни тяжёлых испытаний
                Одной семьёй переживём.
Мы станем чище и мудрей,
Не сдавшись мраку и испугу,
Воспрянем духом, и друг другу
Мы станем ближе и добрей.
 
И как мне хотелось, чтобы люди поняли, что существует только один выход из создавшейся ситуации: все зависит от Бога, и надо взывать к Нему, просить  Его о милости к нам, грешным…
Размышляя обо всем этом,  не знаю, сколько времени просидела я перед компьютером, но потом мои мысли скатились в иную плоскость, так сказать, частную, и я начала вспоминать последние десять лет, прошедшие после смерти моего мужа. С печалью поглядывала я на фотографии моих внучек, стоящие в рамках на столе. Слева на меня глядела очень красивая белокурая красавица с огромными голубыми  глазами и четко очерченным ртом, с яркими пухлыми губами. Это моя старшая внучка, Валерия, которой недавно исполнился 21 год. Она очень похожа на своего деда Виталия – те же черты лица, и особенно его улыбка. Справа – младшая, 7-летняя Юлечка, похожая на свою маму, но формой и цветом глаз на меня. Когда она была поменьше, я шутливо говорила ей:
– Юлечка, ты зачем забрала мои глазки?
И она заливисто смеялась в ответ. Старшую я не видела с ее 6-летнего возраста, младшую – уже несколько месяцев… Неожиданно я вспомнила эпизод, произошедший за несколько месяцев до смерти мужа. Втроем – я, Виталий и Саша – сидели мы на балконе красивой новой квартиры сына и ели арбуз. Как мы мечтали, что по праздникам будем собираться здесь за большим овальным столом, а вокруг резвящиеся дети своим звонким смехом и радостью будут наполнять все вокруг!
Но Промысел Божий оказался иным…

И сейчас настало время рассказать о моих вдовьих годах, об искушениях и испытаниях, наполняющих их, и о трудностях преодоления. А главное, что я оказалась один на один с ними, без всякой человеческой помощи и поддержки. Однако это были великие годы: они все более и более укрепляли меня, делая терпеливой и мужественной, давая духовные знания о том, что только   Господь попустил эти искушения для моего очищения и твердости. Но не все было так гладко: хотя умом я понимала уже многое, но немощное человеческое сердце изнывало от незаслуженных обид и оскорблений и  иногда, «истекая кровью», было даже на грани отчаяния…    

***

С момента смерти Виталия наша семья сузилась до меня и сына. С развода Саши прошло пять лет. Свою дочку он, как,  впрочем, и мы свою внучку, с того времени не видели – моя бывшая невестка не допускала нас к ней. Когда еще был жив муж, мы часто разговаривали с ним о сыне, который по-прежнему работал в Испании.
Мы очень волновались за его будущее и мечтали о создании им новой семьи и, конечно, о внуках. В 2008 году мы купили для Саши квартиру в новострое на его деньги, которые он пересылал из Испании. За год мы сделали в ней евроремонт, купили импортную мебель, повесили  на окна красивые шторы и гардины, приобрели много интересных вещей, создавших неповторимый колорит и уют. И летом Саша, приехавший в отпуск, вошел в свою прекрасную трехкомнатную квартиру площадью около 100 кв.м. Ему понравилось в ней все: и планировка комнат, и ремонт, и мебель, и чудесный обзорный вид с балкона 13 этажа. Год, вплоть до лета 2010 года, квартира стояла пустая, так как сын уехал опять в Мадрид. Когда состояние Виталия стало ухудшаться, я, понимая, что он идет к своему последнему рубежу, попросила сына вернуться домой, боясь, что не справлюсь одна с болезнью отца и с последующим за этим  событием…
  Итак, похоронив Виталия, мы все: я, Саша и моя свекровь – жили каждый в своей квартире. И как ни тяжело я переживала смерть мужа, желала только одного: чтобы сын поскорее создал новую семью.  Как я была рада, когда Саша по моей просьбе после похорон пошел за больничным листом к Оксане Георгиевне, доктору, которая до последних дней лечила умирающего Виталия. Еще лежа с ним в больнице, я, глядя на нее и заранее наведя справки, мечтала о знакомстве Саши с нею и даже думала о ней как о потенциальной невестке. Об этом я поведала сыну и попросила его внимательно приглядеться к ней… Как рассказывал он мне позже, взяв больничный лист, он сказал:
– Оксана Георгиевна, дайте мне, пожалуйста, свой телефон.
Она, вероятно, не поняв его слов, черкнула на листке номер своего рабочего телефона. Тогда Саша твердо произнес: «Нет, свой мобильный номер». Где-то минуту в кабинете стояла тишина… И уже взявшись за ручку двери, он увидел, что доктор протягивает  ему бумажку со своим номером.

Спустя несколько дней, Саша с Оксаной начали встречаться. Каждый вечер он встречал девушку после работы, и они шли гулять в парк, в кино, и вскоре она переехала жить к нему на Салтовку.
Я была несказанно рада этому! Оксана понравилась мне еще тогда, в больнице.
– А чем не пара она моему сыну? – думала я тогда. –  И внешне они подходят друг другу: оба высокие, стройные, светловолосые. К тому же девочка из хорошей семьи (еще тогда, в больнице,  навела о ней справки), с прекрасным медицинским образованием, незамужняя и неразведенная. Правда, на 12 лет моложе сына, но при взгляде на них никто бы не мог предположить такую разницу в возрасте. Так прошли осень и зима. Саша  по-прежнему мне звонил каждый день, рассказывая об их с Оксаной жизни. Но меня стала немного  «напрягать» одна мысль, залезшая в мозг и не дающая покоя: «А почему Оксана никогда не звонит мне и не хочет познакомиться?» Когда я сказала об этом сыну, он, улыбнувшись, произнес:
– Не бери в голову, у нее просто странный характер: она очень скромная, всего стыдится, боится, и тебя в том числе…

Я вспомнила о нашей с Оксаной «стычке» еще там, в больнице, когда  попросила ее не выписывать дорогие импортные витамины, а она так грубо ответила, чтобы я не лезла в процесс лечения. Однако я старалась быстро прогнать эти непрошеные мысли, оправдывая их тем, что работа и семья – совершенно разные вещи.
 
Перед Женским днем 8 марта Саша сообщил мне, что они с Оксаной придут поздравить меня и познакомиться. В прихожей прозвенел звонок, я открыла дверь и увидела Сашу с красивым букетом цветов. За ним, прячась, стояла Оксана, и когда я пригласила их войти, он несколько секунд уговаривал ее переступить порог дома. Снова  неприятно стало у меня на душе, когда я увидела какую-то неадекватность в поведении моей будущей невестки, но я и в этот раз списала все на ее необычный характер, о котором говорил сын, подумав при этом: «Почему она, работая с людьми врачом, такая сверхстеснительная и неуверенная?»
Мы сели за стол (впервые после смерти мужа я принимала гостей), и я, стараясь вкусно накормить молодых людей, сначала не заметила, что разговаривали только я и сын. Оксана молчала, никак не реагируя на нашу беседу. Я, человек по природе общительный, с любыми людьми находившая общий язык, в данном случае растерялась. Как я ни пыталась разговорить мою будущую невестку, это не удавалось. Затем Саша встал из-за стола и ушел смотреть футбол по телевизору в соседнюю комнату. Мы остались с Оксаной вдвоем. И вдруг она резко поворачивается ко мне и негромко, но назидательно говорит:
– А почему Вы нигде не работаете? Вы говорите, что тоскуете за мужем, что Вас гложет одиночество, так зачем сидеть дома?
Я, не веря своим ушам, что-то лепеча, пыталась объяснить ей, говоря о том, что куда я в моем пенсионном возрасте да и с больными ногами могу пойти работать и кто возьмет на работу?
 
Так состоялось наше первое знакомство с Оксаной. И с этого первого раза, как  и  во  все последующие встречи
с ней, чувствовалось нечто очень неприятное, нехорошее, стоящее между нами. Когда я говорила Саше об этом, он отвечал, что виной является ее неординарный, необщительный характер, и успокаивал меня, добавляя, что им хорошо вдвоем.
«Главное, что им хорошо друг с другом, и неважно, что Оксана не приняла меня, скорее всего это из-за наших с ней несхожих характеров и в процессе жизни ее неприятие должно исчезнуть», – думала я.
 
Я так мечтала о счастливой семейной жизни для сына, что старалась не замечать ни удивительного характера моей невестки, ни странного отношения ко мне, ни все более удручающего моего  одиночества. И когда Саша летом объявил, что Оксана беременна и должна родиться девочка, я, обрадовавшись, с улыбкой сказала:
– Ну и прекрасно. Теперь будет кому передать мои драгоценности.
Саша с Оксаной расписались в ЗАГСе 8 июня, отметив это событие вдвоем в небольшом уютном ресторанчике. Меня опять немного удивило, что они не захотели принять поздравления от меня, от родителей невестки, от близких друзей, но опять все «списала» на скромность новобрачных и даже порадовалась, что они не захотели пышной свадьбы, как в первую женитьбу сына. И опять успокоила себя, что главное – не свадьба, а счастливая семейная жизнь. 

***
Забегая вперед, скажу, что с женитьбой сына моя жизнь качественно не изменилась. Я по-прежнему жила одна, мучаясь от одиночества; надежда на приобретение  мною новых любящих родственников в лице моей невестки и ее родителей убывала с каждым днем… Как могла, я старалась оправдать перед сыном, да и перед собой, поведение Оксаны, которое становилось с каждым днем все более странным и, пожалуй, даже хамским. Но самым неприятным было то, что наши отношения с Сашей трансформировались, как я понимала, под влиянием его жены.
 Я устроила Сашу работать инженером-проектировщиком в частную фирму «Струм», отпочковавшуюся от моего бывшего института Тяжпромэлектропроект. Руководил отделом освещения в то время мой бывший начальник и друг Крон. Саша быстро вошел в курс дела и спустя месяц  делал проекты в компьютеризованном виде через сложную программу Автокад.
После тяжелейшей работы в Испании здесь все было по-другому: комфортное помещение, оснащенное современной техникой, а также в основном молодые специалисты, занимающиеся освещением промышленных предприятий. Саша, будучи от природы человеком ответственным, честным и аккуратным, быстро сошелся с коллективом, и я впоследствии всегда удивлялась, когда приходила к ним в отдел и женщины, знакомые мне по прежней работе, говорили:
– Откуда твой сын так много всего знает? Мы все время обращаемся к нему, и он консультирует  нас по многим вопросам экономики, политики и многим другим.
 
8 января я стала бабушкой во второй раз. У нас родилась девочка, которую единогласно решили назвать Юлией, так как в переводе с какого-то иностранного языка это имя означает – пушистая, жизнерадостная, живая. Имя в жизни человека очень  важно,  говорят: «как назовешь корабль, так он и поплывет…»

Первая серьезная  стычка произошла с моей невесткой в день ее выписки из роддома. Несмотря на жуткий гололед и мои больные ноги, я радостно неслась в больницу, держа в руках сумочку, в которой находился мой подарок – очень красивый золотой кулон с несколькими, довольно крупными бриллиантами, помещенный в красную сафьяновую коробочку. Этот кулон подарил мне много лет назад Виталий.
Итак, встретив маму с новорожденной, мы все: я, Саша, родители Оксаны, ее ближайшая подруга – уселись в две машины и поехали к ним домой, на Салтовку. Накануне я сказала сыну, что нужно что-то приготовить из еды и посидеть за столом, отметив радостное событие, но он резко ответил мне, что Оксана ничего не хочет и в семье у них это не принято… Когда все разошлись и в квартире остались Саша, Оксана, Юлечка, я подошла к невестке и протянула ей сафьяновую коробочку с кулоном и сказала:
– Поздравляю тебя, дорогая Оксаночка, с рождением нашей прекрасной Юлечки. Говорят, в день рождения девочки нужно дарить бриллианты.
Реакция моей невестки оказалась непредсказуемой: она грубо оттолкнула мою руку и пробурчала:
– Заберите это, я ничего не возьму от Вас. И кроме  всего, я не ношу такие украшения.
На секунду мне стало очень плохо, но, взяв себя в руки, я тихо сказала:
– Ну что же, не будешь носить ты, вырастет и будет носить Юлечка. И положила коробочку на стол.

Тогда я, уговаривая себя, думала, что Оксана так груба и зла из-за родовой депрессии и нужно потерпеть, чтобы все нормализовалось. Но, увы, с каждым днем  становилось все хуже и хуже. Ежедневно, по многу раз в день я повторяла: «Терпи, смирись, терпи, смирись…»

Спустя несколько дней после выписки Оксаны из роддома я поехала к ним на Салтовку, захватив свои тапочки и халат, чтобы предложить свою помощь и, если надо, пожить какое-то время у них. Я понимала, как тяжело на первых порах с грудным ребенком, особенно по ночам, поэтому с радостью собиралась разгрузить еще неокрепшую мать. Позвонив в дверь, я удивилась, почему долго не открывают… «Саша на работе, но Оксана никуда не могла уйти с ребенком из дому», – ломала голову себе. Постояв у закрытой двери еще какое-то время, решила позвонить в последний раз, но опять – тишина. Повернувшись к выходу, я вдруг увидела, что двери квартиры распахиваются и предо мною предстает разъяренная невестка, которая громко, почти кричит:
– Чего Вы трезвоните? В доме ребенок, не понятно, что ли?
Понимая, что она и не собиралась открывать мне дверь, я, пролепетав что-то типа «не нервничай, тебе нельзя, ведь ты кормишь…», медленно ретировалась из квартиры и побрела к себе домой.

Мои радужные планы на счастливую семью сына, на помощь в воспитании ребенка, на конец моего одиночества и многое другое были уничтожены, что называется, «на корню».
Потянулись долгие, тягостные дни, наполненные страхом, болью, обидами, но самое главное – была утеряна надежда на прекращение «черной полосы», начавшейся для нашей семьи еще в 2004 году. Я все время задавала себе вопросы: « Почему уже столько лет скорби, несчастья, горе преследуют мою семью? Кто виноват в этом? Я? Виталий? Саша? И почему, как и в первый раз, сын, похоже, «наступил на те же грабли»? 
Теперь я, конечно, понимаю, что не такие вопросы нужно было задавать себе. Они должны были звучать примерно так: «Зачем Господь попустил нам все эти негаразды? Что нужно исправить в себе, в чем покаяться и очистить душу, как искренне простить всех обидчиков, молясь за них и, главное, смиряться, смиряться и смиряться?»
Как пишут святые отцы, ничего случайного в жизни не происходит. И если дан тебе определенный крест, нужно нести его без ропота, спокойно и терпеливо, имея непоколебимую надежду на Господа, и помнить: «неудачи не означают, что Бог оставил тебя. Это означает, что у Него есть лучший путь для тебя».
 
С невесткой наши встречи были крайне редки: чувствуя ее неприязнь ко мне, я старалась как можно реже проявляться в ее жизни. Юлечка пошла в садик, и иногда, сильно соскучившись по ней, после долгих переговоров с сыном (он видел нелюбовь своей жены ко мне и очень переживал) я забирала девочку вечером и гуляла с ней во дворе.  Но больше всего меня расстраивало не отношение Оксаны ко мне, а то, что, даже невооруженным глазом  было видно – счастьем и любовью в семье сына и не пахнет. С завистью я смотрела на семьи своих соседей и друзей, когда видела, что на праздники дети с внуками приезжали к родителям поздравить и погостить у них. Это было естественным  проявлением любви и уважения к родителям, характерным и для моей с Виталием семьи, а также наших отцов и матерей.
 
В семье Саши было все по-другому: никаких праздников, отмечаний и скрепляющих с родителями приятных моментов не было и в помине. Однажды, как-то в воскресенье, я пришла к ним. Саша с Оксаной сидели за столом и завтракали. Юлечка, недавно научившаяся ходить, играла здесь же. Придя на кухню и встретив более чем холодный прием своих детей, я не знала, что дальше делать. Присев на краешек стула, начала забавляться с внучкой. Трапеза детей продолжалась: никто и не думал приглашать меня к завтраку или предложить хотя бы чашку чая.
От обиды у меня перехватило дыхание, и я, с тоской обведя взглядом кухню, видела перед собой различные безделушки, кухонную утварь и всю обстановку, все  с такой любовью купленное нами с мужем и сейчас находившееся  в руках этих неблагодарных людей. Вскочив со стула, я бросилась в прихожую, схватила шубку и ринулась вон к лифту и вниз, скорее  из этого дома.

Помню, что ехала в метро и по лицу текли черные слезы, смешавшиеся с тушью для ресниц. На меня украдкой смотрели люди, но мне было «по барабану», как сейчас говорят. В таком неприглядном виде я прибежала к своей приятельнице, работавшей продавцом в торговом центре. Сначала она не узнала меня, а потом велела пойти умыться в туалет.
Обида моя была больше на сына. Я хорошо знала, как относится ко мне невестка и что можно ожидать от нее, но Саша!
Перепуганный моей реакцией (ведь никогда раньше я не позволяла себе такие решительные действия), он сразу позвонил  мне по телефону, но получил мой ответ с просьбой не тревожить меня какое–то время и дать возможность прийти в себя. Сутки телефон молчал. И наконец, когда к вечеру понедельника сын позвонил, я высказала все, что думала о нем и его жене. Главное, что я хотела донести до него:
– Почему ты, воспитанный в традициях нашей семьи, стал такой черствый, негостеприимный, неприветливый и, главное, к кому – к матери, самому близкому человеку?
Я напомнила ему, как в нашей семье и у бабушек и дедушек как только на пороге появлялся гость, кто бы он ни был, его сразу усаживали за стол, предлагая все, что было в доме. И много чего говорила тогда я сыну: он молча слушал, не перебивая, и лишь потом, оправдываясь, сказал, что там, на кухне, не хотел усугублять ситуацию, стараясь как можно быстрее закончить завтрак и пойти со мной и ребенком гулять.
Также он сказал, что Оксана и ее родители очень отличаются от нашей семьи, и ему тоже тяжело с ними. Как мне было жаль всех: и сына, и внучку, и себя, и даже невестку! Я готова была на все, лишь бы у детей наладилась семейная жизнь! Но что делать, я не знала…

Спустя некоторое время Саша опять уехал на работу в Испанию, на этот раз надолго. Оксана с Юлечкой жили на Салтовке. Невестка устроилась на работу в Харьковский Университет преподавателем медицины для иностранных студентов. Конечно, ей было очень трудно первое время: преподавание велось на английском языке, знаний которого не хватало. Юлечка ходила в садик, но как все дети, часто простуживалась и оставалась дома. Тогда с Алексеевки приезжала мама Оксаны и сидела с ребенком.
Вскоре у невестки появилась еще одна работа – пару раз в неделю она вела прием как врач-кардиолог в одной из частных клиник. С одной стороны, я гордилась Оксаной, ее умом, трудолюбием, твердым намерением идти к намеченной цели, но с другой – видела, что их семейная жизнь катится под гору.  И вскоре наступил перелом…

Перед отъездом  в Испанию Саша отдал мне свой старый смартфон. Я еще не умела им хорошо пользоваться. Как-то вечером мне позвонила Оксана; коротко поговорив с ней, я забыла отключить свой телефон, так как меня вызывал по скайпу Саша. Разговаривая с ним, я выразила свои мысли по поводу его семьи:
– Нужно что-то делать. Юлечка часто болеет и не ходит в садик. Мама Оксаны не может приезжать к ним каждый день – тяжело для ее возраста ездить с одного конца города на другой. Кроме того, у нее дома и муж, и дети другой дочки…
Саша спросил:
– Так что ты предлагаешь? Как выйти из этого положения?
Я ответила, что, как мне кажется, единственным выходом из создавшегося положения будет временный переезд невестки с внучкой к ее родителям, на Алексеевку.
 Этими словами я подписала себе «смертный приговор». Я не знала, что мой телефон был включен все это время, и Оксана слышала наш разговор с сыном…
 
Сколько раз потом мысленно воспроизводив этот разговор, ничего крамольного, неуважительного по отношению к невестке я в нём не находила. Мы просто искали с сыном выход из данной ситуации и высказывали свои мысли. Но Оксана оценила все по-своему. Она позвонила Саше и грубо, почти крича, заявила, что недаром не любила меня и что я якобы выгоняю их с дочкой на улицу. Никакие его доводы, уговоры на нее не действовали, она упорно стояла на своем, повторяя одну фразу:
– Я с тобой буду разводиться и причиной является твоя мать. Я никогда не прощу ее, выгнавшую нас с Юлей из дома.
Как мне было обидно! Я вспоминала, как мы с Виталием с любовью создавали гнездышко для сына и его будущей семьи…
 Вскоре Оксана с Юлечкой переехали жить к ее родителям на Алексеевку; с  этого времени я больше  не виделась с невесткой.

       ***

Прошли два года, превратившие  жизнь сына, а следовательно, и мою в какое-то застоявшееся черное болото. Я очень скучала по внучке, но видеть ее мне удавалось примерно раз в месяц.  Когда Саша был в Испании, я, предварительно узнав, когда невестки не будет дома,  приходила на Алексеевку, приносила деньги, которые он передавал для дочки, гостинцы и небольшие подарочки от себя.
Внучка встречала меня не то чтобы  очень радостно, но все же с удовольствием, мы играли с ней, гуляли, смотрели мультики. От этого на душе у меня становилось очень тепло. Когда же домой приезжал Саша, он сам очень часто ездил к дочке с деньгами и кучей подарков.
Официально Саша с Оксаной не развелись. Более того, вот уже второе лето, как Оксана брала льготные путевки в студенческий лагерь под Харьков. В позапрошлое  лето они отдыхали там втроем. В прошлое – только Саша с Юлечкой, а Оксана приезжала к ним наездами.
Все это время у меня теплилась мысль: может, невестка одумается и вернется к сыну. Но теплоты и проблеска приятных чувств между ними не наблюдалось по-прежнему. Мне кажется, что со временем в Оксане копилась какая-то злость, которую она постоянно выплескивала на Сашу. Я очень удивлялась его терпению, понимая, что он очень любит свою дочь, с радостью проводит с ней время, но жизнь проходит, и мне так больно сознавать, что ему уже 48 лет, а он одинок и никогда не знал счастливой жизни. Говорить с ним на тему семьи он мне запретил, сказав:
– Пусть все идет, как идет… Если Господь захочет, я еще буду счастлив в семье, если нет, значит, именно для меня так будет лучше. На все воля Божья!
А недавно я прочитала слова одного священника: «Люди, предназначенные тебе судьбой, никуда не деваются, а исчезают только те, которые необходимы нам для опыта».
В моей личной жизни за эти последние десять лет ничего нового не произошло. Несколько раз в течение этих лет ко мне обращались мужчины с предложениями дружбы и даже с просьбами совместного проживания. Но, как я говорила раньше, на своей личной жизни я поставила жирную точку еще в 2010 году, хорошо помня слова апостола Павла, что «…предпочтительнее пожилой вдове оставаться одной», и пообещала сыну никогда не возвращаться к этой теме. Не скрою, мне приятно было выслушивать предложения мужчин, обращавшихся ко мне серьезно и достойно. Еще одной чертой моего характера было то, что я всегда боялась обидеть человека, поэтому очень осторожно и доброжелательно отвечала своим претендентам, подробно объясняя причины моего отказа, стараясь  ни в какой мере не уязвить их самолюбие.
 
Через несколько часов наступит 2020 год. Очевидно, Саша придет ко мне и мы будем праздновать Новый Год с ним вдвоем. Конечно, я рада этому, но очень грустно сознавать, что сын один и что как-то неправильно проводить праздник только с мамой, но не со своей семьей.
Но я с огромной благодарностью Богу, милосердному, щедрому и человеколюбивому, завершаю это десятилетие с крепкой верой, надеждой и упованием на Него, не уставая повторять: «Слава Тебе, Боже, вовеки!»
    
Эпилог

Заканчивая повествование о своей жизни, я могу сказать, что сейчас, в мои 70 лет, я более счастлива и радостна, чем 10 и даже 20 и 30 лет тому  назад. Как говорится в одном из Акафистов: «…кругом непогода и тьма, ужас и вой ветра, а в душе – тишина и покой, там – Христос, и сердце поет – Аллилуйя!»
Я безмерно благодарна Господу, показавшему истинный Свет и ведущему меня к Нему путем Своих Заповедей, силою Божественной Благодати.
 «Длина человеческой жизни зависит от Бога, ширина и качество ее – от самого человека», – писал известный актер Александр Абдулов. И вот эту ширину и качество выбирает сам человек своей свободной волей, дарованной ему Господом.
Каждый человек хочет быть счастливым не только в будущей жизни, но и здесь, на земле, хочется получить Царство Небесное. А для этого необходимо развивать в себе четыре уровня:
– Первый, самый главный – Духовный уровень. Это отношения с Богом, направление и смысл жизни, укрепление веры, участие в Таинствах Церкви, венцом которых является Причастие.
– Второй – Эмоциональный уровень. Все, что связано с человеческими отношениями: обидами, прощением, дружбой, любовью, милосердием…
– Третий – Интеллектуальный уровень. Это наши знания, навыки, ментальные установки. Все то, что черпается из классической литературы, музыки, живописи; познание мира во всех его проявлениях.
– Четвертый – Физический уровень. Все, что связано с телом, которое есть «храм души нашей»: занятия физическими упражнениями, ухаживание за волосами, кожей, ногтями. И красиво, по-христиански, носить одежду…
И только  развивая в себе одновременно эти четыре уровня, человек перед своим последним жизненным рубежом, сбросив с себя временную одежду (тело), уйдет легко и радостно целой, гармоничной и зрелой личностью в прекрасную Вечность!

        Литературно-художественное издание


          Воскресенская Татьяна Сергеевна




             И будем готовиться
              к жизни иной…






Подписано в печать июль 2020
Формат 70х100\32
Печать цифровая. Гарнитура
«Times New Roman»
Тираж 100 экз.