Религиозный раскол и его роль в истории

С точки зрения марксистской идеологии историей движут лишь экономические интересы: классовая борьба за средства производства, ресурсы, капиталы и т.д. Религиозные, нравственные мотивы коммунисты не рассматривают в принципе, или же считают, что их роль сводится лишь к моральному оправданию победителя и удержанию власти.
Поэтому мне было очень интересно послушать лекцию (https://cont.ws/@yulia-orel76/685583) историка Александра Пыжикова, который попытался взглянуть на историю не с точки зрения классовой борьбы, а найти иной подход, который помог бы более полно понять многосложные явления в русской и мировой истории. И он нашел это звено в религиозной плоскости.
Лекция большая и интересная, я вкратце перескажу основную суть:
Начинает он с Европы. Европейская цивилизация «прошла через горнило религиозного раскола» лет на сто раньше России. Произошла «религиозная стычка» между двумя частями общества – католиками и протестантами: «В те времена никаких партий в современном понимании этого слова не существовало, и поэтому роль партий играли как раз эти религиозные дела. Поэтому борьба католиков и протестантов – это явление не только религиозное, но и политическое».
Завершился этот раскол в Европе Вестфальским миром, провозгласившим принцип «чья страна, того и вера». Католики и протестанты разошлись по своим конфессиональным квартирам-государствам, где правящий класс и народ были одной веры. Например, Италия, Испания, Бавария, Австрия – это католики, а Дания, Англия, Швеция – протестанты.   
Как сказал Пыжиков, это создало почву для возникновения толерантности в европейском смысле этого слова, т.е. такой либеральной идеологии, когда «в нашем образовании все одни, в другом – все чужие, давайте как-то уживаться».
То есть, в Европе конфликт фактически не был преодолен, но он был погашен за счет политического раздробления и вынесен на международный уровень.
В России религиозный раскол случился позже лет на 100 – между никонианами и приверженцами старорусского обряда. Религиозная резня была не менее кровавой, чем в Европе, и длилась всю вторую половину 17 века. Формально в ней победили никониане – на их стороне был «административный ресурс», государство, но они не отделились, как это случилось в Европе, а остались жить в одном государстве со староверами. И в этом, по мнению Пыжикова, главная специфика русского раскола: «Отсюда это своеобразие русского национального пути: когда между разными людьми, когда они живут вместе, бок о бок, локоть к локтю, есть всё равно какая-то недоговорённость, скрытая вражда, прямые отношения неискренние».
В России конфликт тоже не был преодолен, но перешел в скрытую, хроническую форму внутри самого государства.
Никониане победили, тема староверия ушла в тень, но не в действительности, а в официальной статистике. Когда Пётр I проводил перепись населения, там был обязательный вопрос: кто относит себя к старообрядцам? Если ты называл себя старообрядцем, то должен был платить двойной налог. Это была очень своеобразная легализация раскола: быть старообрядцем разрешалось, но становилось экономически невыгодно. Поэтому согласно переписи лишь 2% населения отнесли себя к старообрядцам, хотя фактически их было гораздо больше.
Позже Екатерина II отменила двойную уплату налогов с «раскольников», но это уже никак не влияло на сложившуюся официальную статистику. И лишь Николай I, придя к власти, решил узнать реальное положение дел, потому что «были сигналы от МВД, что всё не совсем хорошо».
«Он решил выяснить, что здесь такое. А поскольку местной администрации, как гражданской, так и духовной, верить нельзя — они все рапортуют, что староверов меньше, а теперь — ещё меньше, работаем мы прекрасно, всё идёт отлично, православие мы держим, чтим, - то тогда Николай I сделал разумную вещь в этой ситуации. Он решил сформировать три экспедиции в три губернии (Нижегородскую, Костромскую и Ярославскую) с одной целью: вы выезжаете туда на два с лишним года и выясняете, что там происходит на месте, в народных низах, сколько приверженцев староверия, и как это соотносится со статистикой, которая приходит с мест и откладывается у нас в центральном аппарате МВД.»
Выяснилось, что по самым скромным прикидкам, староверов в 10-11 раз больше того количества, которое заявлено в официальных документах.
«По документам все православные, начинаешь всех спрашивать, ездишь по уездам губернии — все православные, но через полгода поняли и начали выяснять, что они не то что никакие не православные, они все староверы, да к тому же ещё и беспоповцы — то есть им абсолютно безразличны священники, церковь и всё, что с этим связано», - писал в письме к родным Аксаков из Ярославля.
Но самое интересное, что вся внутренняя экономика России держалась на староверах: «Дворянство никогда не стремилось заниматься какими-то торгово-коммерческими делами внутреннего характера: экспортные и импортные потоки — да, отношения с иностранными предпринимателями — абсолютно да, это была прерогатива дворянства, и они туда, кто хотели, шли. Снабжение внутреннего рынка какими-то товарами — это всегда у дворянства вызывало какое-то пренебрежение».
«Староверие нашло в этом очень хороший способ для поддержания своего существования, своей веры, своих единоверцев, и поэтому с периода Екатерины II, когда была объявлена свобода предпринимательства, … именно староверческие слои кинулись на внутренний рынок и принялись его интенсивно осваивать».
Именно из среды староверов, из их неформальных связей, которыми была опутана вся Россия, на внутреннем рынке появились очень крупные купеческие корпорации. Но строились они не по капиталистическому принципу, а совсем иначе:
«Происходит очень интересное: до середины XIX века на внутреннем российском рынке рос не капитализм, а росло то, что, на самом деле, к капитализму в нашем понимании и даже в понимании той эпохи не имело отношения, совсем другие явления. Что сразу удивило полицию — то, что понятие первоначального накопления капитала там отсутствовало… Самый хрестоматийный пример — это Савва Морозов, который работал по найму за 5 рублей в год, а потом вдруг пришёл и объявил, что он хочет вступить в третью гильдию купечества, в низшую, а для этого надо было объявить капитал в тысячу рублей; и он эти деньги принёс. Это было совершенно непонятно — откуда у человека, который работает по найму за 5 рублей в год, тысяча рублей?»  Это был общинный капитал.
«Раскольничьи центры были не только духовными и религиозными центрами, как считается, это были артерии распределения капитала… На общинные деньги основывались производства, какая-то коммерция, какая-то торговля, но цели у этого производства было не получение прибыли, как думаем мы. Цель была совершенно иная: обслуживать потребности своих единоверцев».
Та, советская модель, которая родилась после 1917 года, не пришла откуда-то из Европы, а зрела, по мнению Пыжикова, внутри Российской империи: «Я всегда говорю, что Российская империя была беременна той моделью, которую потом мы назвали советской. Эта модель, как я сказал, не нацелена на получение прибыли, она нацелена на удовлетворение потребностей. Социальная функция — главная, а не коммерческая, и эти хозяйства между собой не конкурировали, а их отношения строились на солидарной основе: нужно помогать друг другу. Как в социалистической экономике предприятия не конкурируют друг с другом, так и там было нечто подобное.»
И когда Николай I это понял, он решил, что так дело не пойдет, и всю эту староверскую, непонятную теневую экономику надо разрушить и ввести ее в нормальное гражданско-правовое поле.
До этого староверские предприятия возглавляли управленцы, а не владельцы. В случае чего их всегда могли сместить и поставить другого, была очень сильная ротация. При Николае I с них потребовали строгого соблюдения наследственного права: если ты хозяин, то ты должен всё передавать по наследственному праву, в противном случае всё отбирается.
«Тут произошла трещина: вся староверческая модель солидарная, общинная, коллективистская треснула и стала сыпаться со стремительной силой. Шок был в староверческом мире огромный.»
Таким образом, при Николае I в России начали развиваться купеческие семейные династии, которые сформировали затем новую, «национально-ориентированную» элиту. 
Далее Александр Пыжиков приводит очень много интересных фактов о противостоянии этой московской элиты с петербургской: одной стороны – купеческая знать, внебюрократического происхождения, выросшая на староверческом корню, с другой стороны – аристократическая, дворянская группа, приближенная к императору, опирающаяся на административную поддержку.
«Началось столкновение двух кланов: петербургский считал, что мы вообще-то хозяева экономики, но тут выросла эта группа и сказала: нет, вот мы — истинно русские люди, а вы непонятно кто, немцы-французы, иностранный капитал; а вот мы все здесь сами, мы на этой земле выросли, поэтому, образно говоря, контрольный пакет экономики должен принадлежать не вам, а нам».
Противостояние между ними, известное как конфликт славянофилов и русофобов, и спровоцировало те волнения в российском обществе, которые и привели в итоге к свержению монархии, а затем и социалистической революции 1917 года.
------
Мы видим, что и в России, и в Европе имеет место неразрешенный  мировоззренческий и управленческий конфликт, который, по моему мнению, гораздо шире, чем просто религиозный раскол, поскольку затрагивает все аспекты жизни, все слои общества, в том числе и те, которые вообще не считают себя религиозными в общепринятом смысле.
Вообще, все эти конфессиональные разборки и расколы всегда происходили в церковной и политической элите, прежде всего. Народная религиозность всегда носила неформальный характер и проявлялась, прежде всего, в солидарности, взаимопомощи, в повседневной жизнедеятельности, а не в приверженности каким-то догмам и таинственным обрядам. Но именно она являлась той неведомой природной силой, которая способствовала самоорганизации общества изнутри, и которую всегда пыталась подчинить себе официальная  власть.
В России, как мы видим, помимо официальной власти, представленной политической и духовной элитой, всегда существовала  глубинная, коллективная структура самоуправления, самоорганизации, которая долгое время развивалась независимо от официальной власти, пока за неё не взялся Николай I. И это была большая ошибка.
Не надо мешать развиваться народу естественным путем. Роль национальных элит состоит не в том, чтобы управлять народом и контролировать все его внутренние экономические процессы, а в том, чтобы заниматься международным сотрудничеством, налаживать межнациональный диалог, культурный обмен, представляя интересы своего народа, подчеркивая его уникальное культурное значение для человечества в целом. Но когда к власти приходят люди, не доросшие до такого глобального уровня развития сознания, они ведут свой народ к погибели, провоцируя международные конфликты и войны.
В норме, власть, политическая элита – есть квинтэссенция народной воли, её лицо на международном уровне. Если народ – это тело, то власть – его дух, выразитель его воли. Противостояние народа и власти, классовая борьба – это ненормальная ситуация для государства. И когда её пытаются представить как нечто естественное и даже способствующее развитию общества, это уже признак маразма человеческого общества.
Рассматривать историю с точки зрения классовой борьбы – самая большая нелепость, которую только можно было придумать. Мировоззрение, основанное на этой идеологии, несет только хаос – как во внутренней, так и во внешней политике государств. И мировые войны 20 века – закономерный результат такого мировоззрения. Не сможем мы построить ни гражданское общество, ни мирные международные отношения, если будем продолжать придерживаться этой теории борьбы.
Силы, настраивающие народ против правителя, а власти – против народа, есть силы зла и хаоса. Мудрость российского народа выше этих сил. Я верю, что Россия сумеет разрешить этот многовековой мировоззренческий конфликт, сохранив целостность и показав миру пример. Ибо кто, если не мы?