Ошибка в расчётах

       Мой приятель работал воздушным шариком. Каждое утро приходил на площадь с фонтаном, надувался и взлетал, меняя цвета. Дети (а иногда и родители) радовались, он тоже не скучал, прыгал вверх-вниз под свежим ветерком, кувыркался между небом и землёй, мог даже в солнечный денёк исполнить куплеты нашего, общего с ним сочинения.
       Ничего другого мой приятель не умел, да и, сказать откровенно, не желал: быть честным воздушным шариком, представлялось ему, редкое и благородное дело, счастливый талант. Иногда даже казалось, что остальные, все, кто сегодня ещё не летучие шарики, организмы скучные и обделённые судьбой (но так думалось не часто, а время от времени там, под облаками).
       Но вот, однажды, на площадь с фонтаном пришло совсем немного малолетнего народа и все – без родителей. Мой приятель... пора вспомнить, что звали его Шуриком... Шурик даже не огорчился, для начала общего веселья достаточно было кого-нибудь хотя бы и одного с хорошим настроением. Но среди тех, кто пришёл, не нашлось малыша или девочки, желающих поиграть. И хотя Шурик во всю надувался и прыгал в высоту даже лучше обычного, никто не обращал на это внимания.  Одни катались на роликах, но лениво, другие молча сидели каждый сам по себе на скамейке и вздыхали, время от времени поглядывая на башню с городскими часами. Какой-то мальчик ел мороженое и, скосив глаза, смотрел на розовый кончик языка, другой ковырял в носу и разгадывал кроссворд, а ещё двое – очень серьёзно поплёвывали кто дальше и прямее.
     – Что случилось? – спросил Шурик. – Почему вы такие скучные?
     – Не скучные, а взрослые, – сказала Шурику девочка со скамейки. – Каждый ребёнок только и мечтает, чтобы поскорее вырасти и стать взрослым. Теперь это, наконец, случилось.
      – Ну, и как? – удивился Шурик. – Нравится?
     – Пока не очень-то, – честно ответил мальчик с мороженым. – Наверное, нужно, как следует, привыкнуть.
     – Зачем же привыкать к тому, что не нравится?! – хотел возмутиться Шурик и сказать, что старшие иногда даже завидуют собственной молодости, вспоминают её, как замечательное время жизни. И ещё Шурик хотел наговорить про "молодость" целую тысячу интересных и важных соображений, которые, как оказалось, в нём хранились, а теперь почему-то решили выскочить все сразу! Он хотел, но не успел.
     – Детство закончилось, – строгим голосом произнесла девочка со скамейки. – Вчера объявили по радио, что это вредно для здоровья окружающих. Шум, гам, ветер в голове, дырки на штанах и болячки на коленях.
     – И вы согласились? – поразился Шурик.
     – Между прочим, не бесплатно! – солидным голосом сказал мальчик, который разгадывал кроссворд. – Все, кто сумеет продержаться взрослым до следующего Нового года, получат призы и награды.
     – Интересно, какие они, эти призы?
    – Фамые феофыкнофенные! – с трудом произнёс мальчик с кусочками мороженого в руках, во рту и на правой коленке.
     – И очень нужные, – согласилась девочка со строгим голосом, – например, целлофановый мешок для ловли и хранения личного счастья. Который нужно только не забывать прогуливать утром и вечером, да вовремя менять батарейки.
     – Или механические кулаки, – сообщили "чемпионы по плевкам вдаль", на минуточку отвлекаясь от искусства поплёвывать вольным стилем. – Такие непобедимые кулаки.  Ругательные и летучие, которые умеют просачиваться сквозь стены и потолок.
     – А то, ещё можно получить в награду – триста тридцать три музыкально-жевательных пузыря. С цветным дымом, выстрелами и щекотально-щипательными удовольствиями в придачу, – вспомнили ребята на роликовых коньках. – Из запасов профессора Пузикова.
    – Не знаю такого... – растерялся Шурик.
     – Радио нужно слушать, – посоветовал мальчик с кроссвордом, – и газеты внимательно читать. "Наш современник, профессор совершенно секретных наук", семь букв, по горизонтали.
     – Не может учёный человек, тем более, профессор изобрести такую кучу неуклюжих вещей! – волновался Шурик. Но, оказывается, его уже не слушали: кто-то отвернулся, другие, встав со скамейки, отправились, не спеша, по своим теперь уже, наверное, взрослым делам.
     – Значит, секретные науки этого профессора – ошибочные! – закричал им вдогонку Шурик.
     – Не нервничай так, лопнешь, – пожалел его мальчик с розовым языком. – Хочешь доесть мое мороженое?
     – Спасибо, – сказал Шурик и мороженое доел.
       Прошёл день, потом ещё и ещё. На площадь с фонтаном Шурик приходил уже так, по привычке. Он похудел и не то, чтобы сморщился, но полинял, стал почти серенького цвета.  Хотя, конечно, всё ещё взлетал под облака и оттуда с огорчением смотрел, как ребята учатся играть в карты, а одна девочка пробует даже закурить, но кашляет до слёз и сразу бросает.
       К концу недели мы с Шуриком начали подумывать, что хочешь, не хочешь, придётся перебираться в другую историю, а может быть, искать новую работу. Вот только обидно за этих ребят, с каждым из которых нужно было бы с самого начала подружиться, или хотя бы, как следует познакомиться, а потом уже прыгать, скакать, улетать в небеса. И теперь уже поздно, чем дальше, тем, кажется, бесполезнее. Плакать хочется... вот.
       А в воскресенье на площади с фонтаном появилась она! Бабушка Надя. Красивая: с морщинками в уголках глаз (а каждая морщинка – смеялась, да ещё и отдельно, сама по себе!), розовощёкая и худенькая. С инвалидной палочкой в руках – полированной, прямо-таки ослепительной под лучами солнца.
     – Если не ошибаюсь, где-то здесь должен быть шарик? – оглядываясь, спросила бабушка и надела очки.
     – Это я, – представился Шурик.
     – Вот как? – удивилась бабушка Надя и начала протирать эти свои очки кусочком жёлтой замши. – А вы не шутите, молодой человек? Что-то не очень верится. Дайте мне честное слово.
     – Честное слово! – покраснел Шурик и даже подпрыгнул от обиды.
     – Ну, если так, покажите, на что вы способны.
       И Шурик закувыркался, а потом начал исполнять одну весёлую песенку про мальчишку, который сначала умел "сладко" зевать, а потом научился зевать "кисло" и даже зевать "солёно", шипя, как океанская волна и это было совершенно новенькое, шипучее "море-океанское" зевание.
       Поразительно, но бабушка Надя прислонила инвалидную палочку к скамейке, чтобы было удобнее дирижировать, притоптывать в такт ногой, а потом подпевать с таким удовольствием, что получалось лучше, чем у Шурика!
       Конечно, все, кто был в это время на площади, окружили бабушку Надю и тоже готовились подпевать (а некоторые уже и ногой притоптывали), как вдруг...
     – Ага! – услышал Шурик. – Так я и думал, что кто-нибудь всё-таки не сумеет продержаться взрослым до Нового года!
       На площади появился важный господин в тяжёлых ботинках, шортах и рубашке навыпуск, где хранился немалых размеров живот. И этот живот оказался на удивление прыгучим и даже, как будто, вполне самостоятельным, когда бабушка Надя, подхватив важного господина и его трепещущий от удивления живот... когда, подхватив эту двойню, бабуля пустилась в пляс (чуть-чуть прихрамывая, правда, но самую малость, почти незаметно)!  И начала вслух, отплясывая, сочинять песню про "счастье", которого вокруг видимо-невидимо и оно общее: каждый берёт сколько поместится в организме, а не в целлофановом мешке с батарейками, для обязательных прогулок по утрам и вечерам. И сначала Шурик подыгрывал бабушке Наде на губах, а потом я, как автор, сочинил духовой оркестр (а может быть, оркестр не удержался и сочинил себя сам, потому что началось такое общее веселье, что оставаться в стороне было совершенно невмоготу!).
       Когда все уже отдыхали, важный господин, это был, как выяснилось, профессор Пузиков, сказал:
     – Не исключено, что я ошибся в совершенно секретных расчётах с этим вашим "счастьем". С талантливыми учёными такое иногда случается и они (повозмущавшись, разумеется) начинают изучение заново. Придётся и мне начать опыты сначала. Для этого срочно понадобятся сто килограммов шума, гама и ветра в голове, семь километров дырок на штанах и четыреста болячек на коленях. Давайте скорее меняться, на что угодно драгоценное из моих запасов!
       Но никто из собравшихся мальчиков и девочек меняться с профессором категорически не захотел. А Шурику, бабушке Наде и мне, как автору, предложить было нечего: свои болячки, дырки и ветер в голове мы давно и очень нескучно растранжирили уже и не вспомнить на что...