Глава 3. Правды и справедливости жаждущие

В ту осень пошел второй год моей нелегальной работы в Саратове. Непреходящее сознание опасности и исторической значимости совершаемого - окрыляло и придавало силы. Каждый новообращенный участник организации приобретался выверенными и сосредоточенными усилиями. Избирательность в оценке и подходе к людям выделяло тех, кто способен был неординарно мыслить, критически оценивать реальность и выражал готовность поступиться серенькой повседневностью ради торжества светлых идеалов.
Вменяемые нам на судебном процессе антисоветская агитация и пропаганда осуществлялись с соблюдением жесткой конспирации, опыт которых мы заимствовали от народовольцев, эсеров и большевиков. Сведения об организации, её программных целях запрещалось разглашать даже самым близким людям.
 Это позволило нам продержаться в течении пяти лет. Безусловно, мы сознавали, что играем с огнём и в любое время можем спалиться дотла.
К моменту ареста Рита могла лишь догадываться, какое рисковое дело закрутил её отчаянный сумасброд-Алька. Ошеломляющее известие о её беременности, помимо всплеска радости, не понарошку, а в яви, приоткрыло для нас обоих зловещую перспективу поломанной жизни. Но вопреки опасениям, иступленная вера в правоту обольстительной марксисткой утопии, упрямо понуждало меня к самозабвенной готовности идти до конца, чего бы то не стоило.
На третьем году учебы в ясный, не по-осеннему теплый день 27 октября, в одном из ЗАГСов Москвы прошло наше брачной сочетание. Накануне, поспешая к ней поездом Саратов-Москва, на перроне Рязанского вокзала, я получил от своих сообщников машинописный экземпляр программной работы «Закат капитала». Заждавшаяся, слёзно-растроганная Маргарита, встречая меня на Казанском вокзале, знать не знала и ведать не ведала об антисоветском опусе, что соседствовал в моем портфеле с томом Есенина и флаконом французских духов, загодя для неё приготовленными.
Пошёл четвертый месяц по-родительски тревожного ожидания появления на свет нашей малышки.   
Задним умом с горечью сознаю, что мы, твердолобые революционеры, по сути кормились объедками и рядились в обноски наших предшественников – бунтарей и ниспровергателей. За одно с ними мы были непримиримы к социальному злу, несправедливости, бесправию. Но, будучи, безбожниками, не могли дотумкаться, что человеческие злосчастья порождены греховными наклонностями всех и каждого в отдельности. Искоренить планетарную пагубу мы намеривались повсеместным установлением охлократической диктатуры. Ничтоже сумняшеся, истово верили, что таким образом по всему лону земному восторжествует свобода, равенство, братство. Подобно созидателям вавилонской башни, бунтари всех времен и народов пытались выкрасть у Неба и укоренить на земле небесные блага.
Делали они это, не спросясь у Бога и вопреки Его воле: «Никто не даст нам избавленья Ни Бог, ни Царь и ни герой, добьемся мы освобожденья своею собственной рукой…» На этот дерзновенный вызов в Святой Библии начертано не менее категорично: «Сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога ". О том же вторят строки Гумилёва, расстрелянного большевиками:
Созидающий башню сорвется,
будет страшен стремительный лёт
И на дне мирового колодца,о
Он безумье свое проклянет.
Но в те годы я и мне подобные были вдохновляемы иными поэтами. Один из них, Роберт Рождественский, горел тем же нетерпеливым ожиданием:
«Когда ты грядущее,
 Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу
                с тобой
Грозишь частоколами
                надолб,
Пугаешь
            угластыми кручами…
Но мы поднимем
                себя по канатам
Из собственных нервов
                скрученных!
Его собрат по перу и по происхождению от предка-священника, Андрей Вознесенский, в пафосном запале утверждал:
Колокола, гудошники,
Звон, звон
Вам художники всех времен…
…Ваш молот не колонны и статуи тесал,
Сбивал со лбов короны и троны сотрясал.
Художник первородный
всегда трибун
В нем дух переворота
И вечно бунт…
Русский философ Николай Бердяев, прошедший через увлечения марксизмом, оказавшись на чужбине, в эмиграции, с запозданием признавался, что главный вопрос русской революции – не о власти, а о Боге. Большинство из нас, горе- революционеров, пережив арест, следствие и суд, ценой утрат, тягот и осмыслений, в Мордовском Дубравлаге обрели веру в своего Господа и Спасителя.
В начале мае 1970 года, приговоренный к 9 годам лишения свободы, я был этапирован  в зону строгого режима поселка «Озёрный». Едва ли не на другой день, случился наш возбужденный диалог с Юрием Тимофеевичем Машковым. Свой первый срок он заполучил как марксист-ленинец. По отбытию его, будучи православным верующим, был арестован при попытке перейти советско-финскую границу вместе с беременной женой и братом. Поводом к тому стали их религиозные убеждения несовместимые с государственным атеизмом страны Советов.
Не без стыда вспоминаю, как задиристым петушком, ядовито подсмеивался над его «святошескими предрассудками». На это Юрий Тимофеевич провидчески молвил: «Олег, ты всего лишь первый год разменял… Помяни мое слово, к концу срока, ты не только уверуешь, но и священником пожелаешь стать. Слова его оказались рекущими!..
По освобождению из неволи, сколько мог, стремился заронить семечко веры в доверчивое сердечко моей восьмилетней доченьки. Ныне благодарствую Господу, видя, что мои молитвы и старания не оказались тщетными.