Пробуждение Альфреда Фроста

за 30 секунд до пробуждения...


... отчего-то смутное беспокойство наполнило кровь и распространилось по венам, словно яд, впрыснутый инъекцией, и это тревожное ощущение лишь усиливалось с каждым мгновением и вскоре готово было разорваться во мне сердцем – этой граненой ручной гранатой, отсчитывающей пульс, – и оно бы взорвалось, но я вовремя предупредил грядущий ужас страхом настоящего кошмара: что-то потянуло меня к карнизу, и на краткий миг я пододвинулся к краю крыши, где стоял в хаосе продырявленного рубероида, резиновых ошметков, среди куч грязи, хлама и тряпья и разорванных в клочья листовок, сброшенных некогда на город с вертолета, а теперь скомканных и посеревших; я оценивающе и быстро поглядел вниз и сразу же отступил назад, обернувшись к двум жалким бродягам, с которыми мы жили на этой крыше уже вторую неделю; поднес указательный палец к губам и тут же сжал ствол автомата, и, наверное, по моим глазам они все поняли: Бородатые идут. Вслед за этим снизу послышался резкий и вызывающий хрип бронетранспортера, и послышались наглые голоса издалека, и грубый смех, порой срывавшийся в издевательский фальцет. В чёрных униформах, с длинными тёмными бородами, грузные, широкоплечие, а некоторые и с тяжелыми мешками животов, идущими впереди них самих; иные высокие и худые, в бронежилетах цвета хаки, увешанные боеприпасами, с торчащими из всех карманов сдвоенными рожками магазинов; иные тащили на плече пулемет или базуку, а рядовые несли на ремнях автоматические карабины или М-16. Бородатые. Бородатые... Двое бродяг испуганно съежились, беспомощно переглядываясь, потом зашевелились и с суетливой бестолковостью, словно две огромные крысы, раскопали один из спусков вниз, и исчезли в квадратном отверстии, пропадая с глаз постепенно, ногами вверх, точно ныряли в густую свинцово-серую ртуть, увязая в зыбкой массе. Бородатые шагали вразброс по изувеченному городу, гордо выпятив животы, – грудь колесом, словно осознав себя хозяевами мира: их тёмные лица смеялись, выражая сытое довольство жизнью; кто-то из своих нёс видео камеру и снимал товарищей на плёнку, запечатлевая взятие очередного населенного пункта на их триумфальном пути. Сейчас они станут разыскивать гражданских и убивать их, мучить, измываться, насиловать женщин и зачищать жилые пространства. Это же подонки. Мрази. Их профессия – убийство. Вот-вот они рассредоточатся по городу, взяв под контроль улицы и начнут заходить в многоквартирные дома маленькими группами. Невидимый снизу, я наблюдал за ними. Вот и в наш дом зашли трое бородачей, а еще один остался караулить у крыльца возле подъезда. Я судорожно сжал приклад автомата, приготовившись к бою, и стал искать выход вниз. Семь этажей. Магазин был наполовину пуст. Мне оставалось надеяться только на то, что сумею добраться до их оружия. Я знал, как они работают: будут подниматься по этажам: один остается возле лестницы, а двое других отправятся каждый в свое крыло. Пока они не добрались до крыши, надо найти место для засады. Я судорожно стал разгребать нору вниз: наткнулся на дерьмо, несколько вонючих кучек, в нос ударил острый зловонный запах, заставляя содрогаться от невыносимой токсичности, – это место служило нашим сортиром... Твою мать, все залито мочой! Ну, этим отморозкам просто суждено вляпаться в говно, если они хотят осмотреть крышу. Не тратя времени на оттирание, я протиснулся через узкую дыру, в которой исчезли бродяги, и принялся на цыпочках носиться по коридорам и комнатам в поисках укрытия: всюду мусор, мебель в щепках (все, что могло гореть, использовано для костров), хаос – невозможно. Залез в сухую ржавую ванну и прислушался. Долго ждал. Потом услышал крики своих нищих приятелей, бродяг: их уже допрашивали с большим пристрастием. Я понял безысходность всего положения и испугался. Бродяги обязательно меня сдадут. Этих ублюдков убьют, и тогда я тоже буду обречён. Бородатые примутся искать меня, выслеживать, как охотники, удвоив осторожность. Тут я обнаружил, что автомата больше нет со мной: где я умудрился его потерять? Чёрт! Паника. Сердце забилось в исступлении, как у человека, идущего на собственную казнь. Я выпрыгнул из ванной и понесся по коридору, прижимаясь к шершавым стенам и стараясь двигаться как можно тише. Но вот уже толстые подошвы их кирзовых сапог разбивают молчание на глухие ритмичные удары, эхом проносящиеся по коридорам и лестничным проемам. Я замер, судорожно соображая, куда бы податься. Потом через баррикаду из разломанных шифоньеров перелез в какую-то комнату, откуда не было выхода. Они уже охотились за мной. Выхода нет... Сердце бешено колотилось. Здесь, в этой перевёрнутой с ног наголову комнате, чудом сохранилась старинная чёрная тумбочка. Лакированная дверца из прессованных опилок. Скорее открыть ее и забраться внутрь, согнувшись вопросительным знаком. Охота приближалась к завершению. Бородатые переговаривались между собой, вслух размышляя, где ещё меня искать. Наконец они остановились на пороге комнаты. Я делал все возможное, чтобы не подавиться страхом, и изо всех сил зажмурился, стараясь не помереть. Они быстро сломали баррикаду и принялись кружить по комнате, треплясь на своем бородатом языке, потом вдруг перешли на понятную мне речь.
– Чё ты гришь? – спросил один.
– Не дебиль, – просипел другой.
– А?
– Нет ево тут.
– Где он тогда? Ушёл?
– Сука.
– Да, не-е-е. Пшли дальше, – звук удаляющихся шагов.
Пронесло...
И они ушли, так и не заглянув в мою тумбочку, видимо, решив, что она слишком мала для живого, нерасчлененного человека.
А потом крутящиеся галактики, гулящие звезды.
Безнадёжные лица.
Выгодные предложения, выгребные ямы.
Грусть.
Дешёвое вино.
Елейные похвалы, удары резиновой дубинкой в пах.
Железные улыбки.
Заболоченный мат.


за 15 секунд до пробуждения...


...пока мы с женой сидели в холодном углу на металлическом полу я вдруг все понял и привстал на корточки велев жене сидеть дальше беззвучно и молчать в тряпочку подошел к ним и обнаружил что все они чертовы нарколыги и ждали новую партию своего любимого наркотика вскоре нарисовались четверо молодых людей на черном «Porsche» два парня и две худые как смерть девушки достали из багажника ящик с куриными яйцами а это и было долгожданное вещество готовая шмаль в оболочке замаскированной под петушиные яйца и все обрадовались и стали втыкать в яйца свои шприцы и набирать себе эйфорическую шизуху и я опять велел своей жене сидеть и продолжать молчать а потом...
Я проснулся.
Крики замолкли, и мои братья, сидевшие на рельсе, закурили по сигарете.
Лестница в явь.
Мешанина из осколков слов
Ничего не происходит. Наручники.
Определённо, я ещё сплю. Сплюнь. Постучи по палке.
Потом пляшущие посланцы пламени прыгали по петляющему переулку, переливались, перемигивались: пожар пожирал посёлок. Пустые постройки пылали, плюясь полыхающими предметами, подобно пороху прогорали, проваливались подоконники, перекрытия, переборки, потолочные подпорки, падали прожженной почерневший пылью. Пожар продвигался по предместью, постепенно подминая под полымя подъезды, пятиэтажки, пристрои, подворья, приделы, почту, промышленные предприятия, пивные, прихожан, пасторов: полностью! Пешком прошелся по пирсу, поджег пришвартованный подле причала пароход, пунцовой пудрой, посеревшим пеплом посыпал пропадающие посевы, пересёк праздничную площадь, поднялся по памятнику пианиста, плавя позолоту, похоронил печным пламенем печального поэта, покрыл прахом плиты плацдарма, пыхал, подгонял погибельное пламя: пуще, пуще!
Рэ...
Сэ...
Того и гляди, случится что-то плохое.
У меня и так не всё хорошо.
Финансы поют романсы. Фуражка.
Хулиган заперт в следственном изоляторе.
Целый день писал рапорт.
Через двадцать восемь лет на пенсию.
Шутки придурков приравниваются к оскорблению уполномоченных представителей власти.
Щука щурится, щегол щебечет, щенок щетинится.
Ь...
Ъ...
Ы...
Это конец моему сну.
Ювелирный узор рассыпается.
Я просыпаюсь.

ПРОБУЖДЕНИЕ.

Я – Альфред Фрост, 37 лет. Полицейский. Женат. Я ненавижу просыпаться по утрам, потому что мои сны, какими бы по бредовыми и плохими ни были, все же лучше реальности, что состоит из допросов, отчетов, расследований мелкого хулиганства и воровства. Приходишь домой черт знает во сколько, зарплата маленькая, усталость одолевает, работы до чёртиков, жена вечно хмурится и недовольна. Мы никак не можем завести ребёнка – может тогда она успокоится? Самое счастливое время – сон. Ну всё. Будильник пиликает этим мерзким электронным звуком, моя супруга, морщась, потягивается; пора подниматься, завтракать и плестись на службу.
Прощайте.