Тридцать четыре зайца. Глава 14

                МОСКВА

                — Какой-то кошмарный рейс, хотя бы он уже поскорее закончился. А до Москвы ещё ехать и ехать, — Алина устало прислонилась к стенке купе.
                — Аля, поспи до Калинина, я подежурю.
                После инцидента с бывшим мужем Омская, неотрывно глядя в окно купе, рассказала Царёву историю своего недолгого замужества. Начиналось всё так красиво. Сначала была просто сказочная, безумно яркая и безоглядная любовь. Запоем упивались брачной новизной. Потом как-то очень быстро навалилась и придавила проза жизни: неустроенный быт, совместная работа «на колёсах», пьянство, бесконечные бессмысленные романчики на стороне и откровенные постельные приключения. Оказался Лёша Спицын ещё тот ходок налево. А попутно с этим — ложь, похоть, грязь и, в конце концов, рукоприкладство.
                — Потому что движенье налево начинается с правой ноги, — пробормотал Царёв.
                — Это ты о чём? — удивилась Алина.
                — Немного перефразировал Галича. Точнее, строчки из его «Вальса, посвящённого караульной службе».
                — А-а, понятно. В общем, Саня, была в моей жизни такая несуразная история, перечёркнутая и, к счастью, вовремя закрытая страничка, — вздохнула Омская. — В итоге вышло, что хорошее можно по пальцам пересчитать, а плохое — в вагон не помещается.
                Царёв взял её ладонь и поднёс к губам. Перепутав со сна купе, в дверь сунулся проходивший мимо пассажир. Оторопело взглянул на молодую пару, извинился и исчез. Исступлённо рассекая темноту ночи, поезд нёсся на юг, к столице.
                — Я так устала, Саня. Тут ведь железные нервы нужно иметь. Это я с вашим отрядом сейчас первый рейс заканчиваю, а до этого уже две недели откаталась с другими бригадами без перерыва.
                Царёв и сам удивлялся: как может справляться со всем этим бедламом хрупкая, мягкая и романтичная молодая женщина? Об этом он и спросил. Впрочем, ответ был ожидаемый.
                — Работу свою, Саня, я люблю. Очень. Всё-таки, десять лет уже на «железке». А здесь, ты и сам видел, есть работы намного тяжелее моей. Вон, к примеру, сколько женщин в оранжевых жилетках машут на путях кувалдами, «штопают» шпалы…
                — Представь себе, мне тоже здесь нравится. И дело не только в деньгах.
                — Вы, студенты, на железной дороге — работники временные и похожи на пассажиров. Сели в поезд, проехались до нужной остановки, сошли. В твоей жизни это всего лишь эпизод, наполненный новыми интересными впечатлениями, романтикой и прочей ерундой. А для меня, — Алина развела руки в стороны, будто пытаясь обнять тесное пространство купе, — это всё: и работа, и хобби, и жизнь. И любовь…
                — Ты счастлива, Аля? — неожиданно спросил Царёв.
                Она задумалась, перевела взгляд на окно. Прилипшую к стеклу густую черноту ночи проткнул случайный огонек. То ли фара ехавшей по шоссе машины, то ли сиротливо горевшее вдалеке единственное окно неизвестного посёлка.
                — Прежде, чем я отвечу, давай договоримся о том, что это такое вообще — счастье. Твоя версия?
                — Наверное, каждый понимает по-своему. Кто-то нашёл кошелёк на дороге и уже счастлив. Кто-то излечился от опасной болезни, он счастлив от того, что спокойно спит, просыпается без боли, видит в окне голубое небо и сочную зелень травы. Для меня — это возможность утром с радостью идти на работу, а вечером с замиранием сердца возвращаться домой. Жить в мире и гармонии с собой и с окружающей действительностью.
                — И как у тебя с этим, порядок? — Алина внимательно взглянула на студента.
                — Как сказать, своего дома у меня пока нет, работы тоже. Если не считать моего купе и временную работу в твоём поезде. А с самим собой я гораздо чаще в полном раздрае, чем в мире и согласии. Окружающая действительность по разным причинам зачастую тоже не вдохновляет Мне вообще иногда кажется, что путь к счастью выложен сплошными несуразностями и дерьмом. Зато в результате своя победа и свой успех пахнут совсем иначе, а победитель получает всё. Ради этого, думаю, можно потерпеть.
                — Мы все, — Алина задумчиво смотрела на студента, — в жизненной суматохе и мельтешении дней разучились ценить мгновения счастья, ощущать его вкус, понимать, что оно заключено в самих нас и в каждом моменте жизни. В возможности изменить себя, расти и совершенствоваться, любить и быть любимыми. Счастье вокруг нас, нужно только уметь видеть мудрое устройство мира, красоту природы, каждую травинку, каждую капельку росы. Оно — в работе, в уверенности в завтрашнем дне, в умении найти силы улыбаться, когда нестерпимо тяжело. В понимании, что беды и невзгоды исчезнут, а воспоминания о каждом толково прожитом дне останутся навсегда. Главное, слушать и слышать свой внутренний голос, быть самим собой. Тогда на душе становится спокойно и больше ничего не хочется, кроме того, что у тебя есть. Вот в этом смысле, Саня, наверное, я счастлива, поскольку стараюсь следовать тому, о чём сейчас говорю. И мне это часто удаётся.
                — Но даже в этом случае, счастье не будет полным, — возразил Царёв, — в одиночестве нельзя достичь желаемой полноты. Согласись, это могут сделать только два человека совместно.
                — Соглашусь. Если только эти двое — половинки одного целого.
                В дверь постучали, в проёме показалось озабоченное лицо Жени Калитиной.
                — Командир, можно тебя на минутку?
                Царёв вышел из купе, они отошли по коридору в сторону нерабочего тамбура и остановились у открытого окна, за которым висела чернота ночи, временами разбавляемая редкими огоньками полустанков, костров, движущихся по трассе машин.
                — Что случилось, Калитина? Только не говори, что ты посадила полвагона «зайцев», как Алик Начханов прошлой ночью.
                — Саня, ты, конечно, можешь считать меня сумасшедшей, — Женя взяла Царёва за руку, — я понимаю, что не вовремя, но ты, пожалуйста, послушай и не перебивай. Я действительно посадила зайцев. Не полвагона, одну женщину с ребёнком…
                Калитина, торопясь и сбиваясь, рассказала Царёву историю Свечиной и, упреждая его вопросы, спросила сама:
                — Как ты думаешь, можем мы собрать хотя бы немного денег? Как-то помочь им…, с миру по нитке, как говорится…
                — Женька, ты и вправду сумасшедшая, но мне это в тебе нравится, — мимо пронёсся экспресс, рванул тяжелым ветром по стеклам, наполнил вагон грохотом. — Если бы пришёл кто-то другой, я бы засомневался. Характер твой такой тяжелый, всё потому, что золотой. Держи вот, — Царёв достал из кармана красненький «червонец».
                — Что-то серьёзное, Саня? — Алина пытливо всматривалась в Царёва, вернувшегося в задумчивости и с некоторой отстранённостью.
                — Да как сказать…, Женька посадила безбилетную женщину с ребёнком. Вдову одного из наших военных спецназовцев. Он погиб где-то в Африке. Государство его туда тайком послало, после также втихаря вернуло, похоронило и — всё. А как теперь жить жене и ребёнку? Про них кто-нибудь вспомнил? Женя с Лёвкой Скоровым решили собрать им денег. Ну, хорошо. Мы, допустим, соберём, а дальше-то что? Как-то это всё неправильно, несправедливо… Я вот подозреваю, что и наши «рыболовы» из девятого вагона ТУДА же едут.
                — Тише, Санечка, — Омская даже оглянулась на дверь, словно опасаясь, что здесь, в монотонном грохоте несущегося к столице поезда их может кто-то услышать, — Знаешь, я думаю, что в жизни нет, никогда не было и, наверно, никогда не будет всеобщей справедливости. Но если в наших силах сделать хотя бы что-то, самую малость, щепотку, чтобы помочь пострадавшему от несправедливости человеку, то возможно, жить в этом мире станет чуточку лучше.
Царёв молчал, осмысливая сказанное Алиной.
                — Вот, возьми от нас, кадровых. — Омская передала Царёву сто рублей.
                — Аля, я ни минуты не сомневался, что ты тоже примешь участие в этой нашей «авантюре».
                — Это не авантюра, Саня. Мы все — люди, и в беде может оказаться любой из нас.
                Девчонки из купейных вагонов поохали, повздыхали, но по «пятёрке» выложили. Клапиюк, услышав Женину просьбу, начал громко возмущаться, костерить всяких попрошаек, нищебродов и дармоедов. Вытирая полотенцем насухо стаканы и не глядя на Калитину, он заявил:
                — Лишних грошей у мэнэ нэмае. Кожэн день у нас поборы. Я нэ поспиваю заробляты.
                — Жлоб ты, Павло. Я допускаю, что обычный человек состоит наполовину из жадности. В тебе же её все девяносто девять и девять десятых процента.
                Женя закрыла за собой дверь «служебки», чтобы не слушать нытьё Клапиюка. Вздохнув, она пошла по коридору, направляясь в свой вагон. Состав, замедляя ход, приближался к Калинину. Часы на здании вокзала показывали четыре часа ночи.
                В это же самое время по плацкартным вагонам с висящей на перевязи из двух полотенец забинтованной рукой ходил Лёва Скоров и неуклюже просил бойцов СОПа «сброситься». Боря Рубинчик, причитая, сначала отнекивался, ссылаясь на нехватку наличности, потом взамен денег предложил бутылку портвейна.
                — Боря, ты что, охренел? Прикажешь ребёнку портвейн дать вместо молока, которое надо как-то покупать.
                — Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие, — Рубинчик достал из портмоне рубль и протянул его Лёве, но взглянув на Скорова, суетливо вынул ещё два рубля.
                Сонный Алик Чефанов, выслушав Лёвку, молча достал из кармана кипу мятых денег, отсчитал сорок рублей и протянул Скорову.
                — Ну, Чингизхан, молодец! Держи краба.
                Лёшка Чумаченко, деньги которого недавно благополучно вернулись под матрац после того, как их спёрли беглые зэки, отдал двадцатку.
                — Бери Лёва, не жалко, мог бы я эти деньги и не увидеть больше.
                Спустя час Скоров заглянул в «служебку» Калитиной. Женя сидела за столом, откинувшись на спинку «электростула» и глядя перед собой в одну точку. Увидев довольную физиономию Лёвки, она улыбнулась:
                — Присаживайся, Лёва. Чай будешь?
                — Мне психиатр сказал: присядьте, щас успокоюсь и — начнём. Ну что, Жека, всё у нас получилось?
                — Спасибо тебе, Лёва! Как рука?
                — А-а, что ей сделается…
                Ровно в шесть утра состав прибыл на Ленинградский вокзал.
                — Пассажирский поезд номер триста сорок три сообщением Мурманск-Москва прибыл на пятую платформу, третий путь, — отстранённо возвестил металлический голос громкоговорителя. Почти синхронно открылись двери, пассажиры сосредоточенно заспешили из вагонов. «Рыбаки», выгрузившись на перрон и подхватив свой нехитрый скарб, направились к поджидавшим их на площади трёх вокзалов автобусам. Капитан Гусев, пожав руку Лыскову, сказал:
                — Бывай, студент, даст бог, свидимся.
                Краем глаза он увидел на перроне у пятого вагона ту самую странную пассажирку, корая попала в поле зрения в Медвежьегорске и долго не выходила у него из головы. Она держала за руку девочку лет трёх и плача, что-то говорила проводнице.
                Из вагона «СВ» медленно сошёл на перрон усатый дед с широкими, как у Брежнева, бровями. Оглянувшись по сторонам, он прищурился и подошёл к Лыскову.
                — Спасибо, студент, доехал по-царски. Желаю, чтобы построил ты свой дом и виноградник вырастил, и всё остальное — как в Талмуде написано. Но главное — будь, Миша, счастлив и живи достойно.
                — И вам я желаю успеть написать вашу книгу, — брякнул Лысков.
                — Ну, что же, успею — хорошо, не успею — такова воля божья. Если бы Господь давал вечную молодость выборочно, одному дал, другого обошёл, тогда бы было обидно. А так, в этом вопросе — всеобщее равенство. Между бедными и богатыми, мужчинами и женщинами, гениями и балбесами.
                Старик внимательно посмотрел на Лыскова, слегка кивнул и неспешно пошёл по перрону. Мишка закрыл дверь, постоял в тамбуре, осмотрел отсеки вагона, не забыл ли кто из «рыбаков» свои вещи, прикинул, что нужно сделать в первую очередь. До отправления поезда по обратному маршруту оставалось восемь часов, а дел выше крыши. Нужно сделать уборку, собрать и вручить перекупщикам стеклотару, пересчитать матрацы, одеяла, посуду. Отстояв часа полтора в очереди, сдать использованное бельё, а затем «бельевые» и «чайные» деньги, получить новый комплект чая и сахара. Пробежаться по магазинам, чтобы закупить спиртное и еду. Прослушать очередной инструктаж по технике личной безопасности и обеспечению безопасности пассажиров. Да и отдохнуть не помешает, если, конечно, останется время.
                У двери десятого «плацкарта», упёршись лбами и поддерживая друг друга в вертикальном положении, стояли Вадик Стапфаев и его пассажир Петя, волей случая оказавшийся без денег, вещей и копчёного палтуса. Оба они пытались выйти из потустороннего состояния, возникающего, обычно, от многодневного пьянства, чтобы заново приступить к постижению окружающей действительности.
                — Вадик! — Петро пытался обнять студента. — Где это мы?
                — Кажется, в столице нашей могучей и необъятной родины — Советского Союза, городе-герое Москве, — Вадик, оглянулся по сторонам и стукнул кулаком себя в грудь.
                — А как мы здесь оказались? Мне надо в Петрозаводск, к тёще, я ей везу гостинец: копчёного палтуса. А потом обратно, домой к Валюхе, в Африканду. У меня же сын родился, ты в курсе?
                — Самой собой. А палтуса нет. Мы, то есть, ты его потерял. А может, кто-то скоммуниздил.
                — Да? А что же мне теперь делать?
                — Не знаю. Можем поехать обратно. Купим бычков в томате или селёдки. Отвезёшь тёще вместо палтуса. Я тебя куда захочешь, довезу. Хоть до Петрозаводска, хоть до Африканды, хоть до Воркуты. Или до Мурманска, вдруг, туда опять Фидель Кастро приехал. Вместе с президентом СэШэА Картером и генералом Пиночетом.
                — Поехали. Вадик, ты — человек. Уважаю, — Петро опять полез обниматься.
                В это время к ним приблизился высокий парень в бежевой футболке и джинсах. Подозрительно оглядев уткнувшихся лбами Вадика и Петю, он спросил:
                — Не подскажете, где проводник из этого вагона?
Вадик, с трудом оторвавшись от Петра, уставился на подошедшего парня.
                — Я — проводник, а ты зачем интересуешься? Если тебе нужно ехать в Мурманск, то поехали с нами. Мы с Петром туда едем. К Фиделю Кастро. Третьим будешь?
                — Нет, мне туда не надо. Для меня брат в Мурманске посылку передавал.
                — А-а, — Стапфаев долго соображал, затем вспомнив, махнул парню рукой, — пошли, брателло, сам заберёшь. Посылка твоя тонну весит.
                Лёвка Скоров в сопровождении Вахи Берсанова отправился в травмпункт. К утру его стало лихорадить. Рана кровоточила и пропитала повязку, наложенную вчера комиссаром.
                Толпа безбилетных туристов, сгрузив на платформу гору своего скарба, благодарила Алика Чефанова, чингизхановское лицо которого озаряла блаженная улыбка: в кармане, приятно оттопыриваясь, лежали «честно», в поте лица заработанные деньги. Сумма, равная стипендии за полгода.
                У дверей четырнадцатого вагона, стиснув в объятиях грустно-меланхоличного Усика Ашахмаряна, счастливо всхлипывала крупнозадая пассажирка. Затем, отстранившись, вложила в его ладонь листок, на котором был записан адрес и нарисована схема проезда. А в служебном купе с железной фляжкой в руке сидел несчастный Боря Рубинчик. Он пил коньяк, страдал и будто ослеп от печали и безнадёги. Час назад в вагон вернулась растрёпанная и сонная Ритка. Не сказав Боре ни слова, она прошла в купе и завалилась спать.
                Слегка мятые штабисты, от которых исходило чувство превосходства, веяло довольством собой и жизнью, вперемешку с сивушным перегаром, выразили командиру благодарность за хорошую работу и направились в сторону вокзала к поджидавшему их на площади «рафику».
                Женя, обнимая заплаканную Лизу Свечину, говорила:
                — Напиши мне обязательно, и приезжайте в гости. Вот держи, это адрес моей бабушки в Славянске, а это адрес общежития в Химках, — она присела на корточки перед жавшейся к матери девочкой, — Приедешь, Катюша, ко мне в гости?
                — Плиеду. Ты холосая.
                Женя подхватила ребёнка на руки, прижала к себе.
                — Приезжайте, я буду вас ждать.
                Проходивший мимо Царёв, ободряюще взглянул на молодую женщину, взъерошил мягкие, как пух, волосы девочке и неожиданно для самого себя сказал:
                — Держитесь, Лиза. Жизнь, не смотря ни на что, всё-таки замечательная штука.
                Калитина разбудила их за полчаса до прибытия поезда на Ленинградский вокзал. Пока Лиза приводила себя в порядок, она собрала пакетик с едой: бутерброды, печенье, бутылку лимонада. Вручая пакет, сказала:
                — Послушай, Лиза, мы с ребятами собрали немного денег…, ну, чтобы вам первое время как-то перебиться, а потом обустроетесь, жизнь наладится…
                Свечина молча смотрела на студентку, лицо её исказилось гримасой, губы задрожали. Девочка, глядя на мать, тоже захлюпала носом.
                — Ну что ты, Лиза, не плачь. Всё должно быть хорошо. Будет ещё и у нас праздник. Я это чувствую. И счастье будет. Даже если оно на какое-то время забывает о нас, мы сами всегда просто обязаны о нём помнить, желать его и обязательно дождаться.
                Перрон вскоре опустел. Пассажиры, носильщики, встречающие устремились к выходу в город. Пыльный, уставший состав, будто замер на стальных рельсах. Ещё мгновение и он поползёт на запасные пути в сторону депо, отстоит там несколько часов, затем вернётся сюда же, чтобы снова отправиться в путь, в следующий оборот. По платформе, крепко держа девочку за руку, шла навстречу грядущему дню и неизвестности молодая вдова Лиза Свечина. Женя Калитина с Саней Царёвым смотрели им вслед. У двери штабного вагона стояла красавица Алина и улыбалась Царёву. Впереди был новый день, новый рейс, целая жизнь. И верилось, что она непременно будет долгой и счастливой.

                ***
                Спустя год летом в Москве и других городах СССР проходили Игры ХХII Олимпиады. Вследствие обострившегося противостояния между государствами Варшавского договора и НАТО, которое было вызвано вводом советских войск в Афганистан, более 60 стран объявили бойкот играм. Хотя некоторые спортсмены из этих стран всё же приехали в Советский Союз и выступали под олимпийским флагом. 3 августа состоялось закрытие Олимпиады. Сто тысяч зрителей на стадионе в Лужниках, затаив дыхание, со слезами на глазах следили за полётом талисмана соревнований, добродушного медведя под мелодию песни Пахмутовой «До свиданья, Москва!»:

                На трибунах становится тише…
                Тает быстрое время чудес.
                До свиданья, наш ласковый Миша,
                Возвращайся в свой сказочный лес…

                В это же самое время в далёком Афганистане, в Машхадском ущелье у кишлака Шаеста шёл кровопролитный бой советских военнослужащих, попавших в огневую засаду, с многочисленной группировкой моджахедов. Среди полсотни погибших оказался капитан Гусев, прибывший в Афганистан в начале года из Анголы для выполнения, так сказать, «интернационального долга». Спустя неделю «Чёрный тюльпан» доставил тело офицера в Москву.
                Все иногородние студенты, бывшие бойцы СОПа, на время Олимпийских игр были отправлены из столицы в свои города и сёла. Лёвка Скоров, наконец, закончил вуз, получил диплом и, уйдя в долгий запой, потерял его. Куролесил он часто с Вадиком Стапфаевым, соревнуясь с ним не только в пьянстве, но и в чтении наизусть произведений Гоголя. Ритка Тэтчер стремглав вышла замуж за азербайджанца Рустама, с которым познакомилась в рейсе. Рустам оказался главным на одном из рынков в Москве. Лизу Свечину приютила у себя одинокая троюродная тётка, проживавшая в Химках, совсем недалеко от института, где училась Женя Калитина. Она устроилась на работу в детском садике, куда определили Катюшку. Их дружба с Женей крепла, и они уже не представляли свою жизнь друг без друга. Женя стала у девочки крёстной матерью. На время Олимпиады они втроём уехали в Донецкую область к бабушке. Туда же, на Украину, только в западную её часть, подалась и гарна дивчина Олеся, чтобы познакомить родителей с туркменским мужем Аликом Чефановым. Боря Рубинчик, тяжело переживший вероломство Ритки, с головой ушёл в работу, и его уникальный спекулянтский талант особенно широко раскрылся во время Олимпиады, на которую приехало огромное количество иностранцев с валютой и остродефицитными шмотками. Павло Клапиюк добился своего: нашёл тётку вдвое старше себя, совершил фиктивный брак за одну тысячу рублей и получил московскую прописку вместе с жильём. Царёв поступил в целевую аспирантуру и серьёзно занялся наукой. Их отношения с Алиной Омской продолжались, но встречи были короткими. Алина колесила по железной дороге, отдыхая всего несколько дней в течение месяца. По протекции члена областного штаба ССО Тобуса командиром линейного студенческого отряда проводников был назначен Мишка Лысков. Десятого августа он отправлялся в очередной оборот и не знал, что почти совсем рядом, в багажном вагоне в сопровождении сержантов Хорева и Иваненко, ошалевших от духоты, алкоголя и тяжкой миссии, ехал «груз 200». Капитан Гусев в запаянном цинковом гробу возвращался домой.
                Поезд, удаляясь от столицы, гремя на стыках и стрелках, мчался на север. А вокруг звенело и благоухало лето, которое существовало само по себе, независимо от войн, смерти, человеческих страстей и пороков, свободное от любви и ненависти, суеты, корысти и равнодушия. Высоко в небе, улыбаясь сквозь слёзы, неизвестно куда летел Олимпийский Мишка.