Феномен Владимира Набокова 3. Набоков и Кэрролл

                Юлия Реутова
                Феномен В.В. Набокова. Осколки
                Глава 3. В.В. Набоков и Льюис Кэрролл
                (Опубликовано в журнале "Русская жизнь" № 7, 2020 и журнале "Российский колокол" № 3-4, 2022)

     Друзья!Сегодня 2 июля. В этот день, в 1977 году, от нас ушёл великий писатель Владимир Владимирович Набоков. Но феномен его таланта остался. И мы можем исследовать его, продлевая его вечность.
     Передо мной гигантский осколок Набокова – Льюис Кэрролл. Гигантский потому, что говоря о Кэрролле, говорю об Алисе, а говоря об Алисе, думаю о Лолите. А Лолита, безусловно, началась с Алисы. Это – основное, то, что на поверхности. Но есть ещё и другое.
     Льюис Кэрролл (Чарльз Лютвидж Доджсон) – писатель, математик, логик, философ, диаконом англиканской церкви. В своих книгах: Белый рыцарь, скучноватый мудрец Дронт, и Птица Додо – когда заикался.
     Льюис Кэрролл – автор знаменитых и любимых сказок «Алиса в Стране чудес» (1865) и «Алиса в Зазеркалье» (1871), и менее известных поэмы «Охота на Снарка» (1876) и романа «Сильвия и Бруно» (1889-1893), а также двухсот с лишним научных брошюр, 20 из которых посвящены новым играм.
     Сказка об Алисе главная, потому, что это – сложная система оптических миражей, в которой, слились в одной точке доброта, теплота, искренность, уменьшающаяся вселенная, остановившееся время, безымянные сущности, освобождённые смыслы, блеск викторианской эпохи с её культом восхищения Юностью с лёгкой примесью жестокости и грусти портретов post mortal.
     Всё, что могло быть создано тогда, должно было быть тысячу раз о любви – о любви к Вечной Юности.
     Книги Кэрролла и создавались о любви к реально существовавшей девочке – Алисе Плезенс Лидделл, и все события и действующие лица в них – настоящие, взятые из жизни, что легко можно найти в дневниках Кэрролла и трудах исследователей его творчества. Мартин Гарднер указывает на запись в дневнике Кэрролла о лодочной прогулке которая состоялась 17 июня 1862 г., где Робин Гусь, – его друг достопочтенный Робинсон Дакворт – член совета Тринити-колледжа в Оксфорде; австралийский Попугайчик Лори – Лорина, старшая сестра Алисы; Орлёнок Эд – младшая сестра Эдит, а птица Додо, Дронт и Белый рыцарь – сам Кэрролл, Мышь – гувернантка сестёр Лидделл мисс Прикетт. В этот день и была впервые рассказана «Алиса в Стране чудес».
     Теперь поищем истоки будущего гения Набокова. Сравним творчество В.В. Набокова и Л. Кэрролла по тем 9-ти основным темам: трагичность судьбы героев, утрата земного рая детства, восхищение ускользающей красотой, наличие двойников, одиночество творческой личности, возвращение в Санкт-Петербург, метафизическая насмешка, желание разгадать загадку жизни и смерти и бессмертие сознания и литературная преемственность.

                Трагичность судьбы героев
     Поскольку главной темой творчества Набокова является загадка перехода из жизни в смерть и – возможное – бессмертие, поэтому так много трагических судеб среди персонажей всех Его произведений. Ван Вин и Ада среди немногих главных героев, кто избежал этой участи.
«Беда случается всегда», будто провозглашает творческое правило автора рассказчик в «Пнине». И действительно, умирает, так и не став взрослой, Лолита; умирает от сердечного приступа Гумберт Гумберт; умирает от пули Магды ослепший Бруно Кречмар; умирает маленький сын главного героя рассказа «Рождество»; умирает, так и не осуществив своего путешествия, Пильграм; жестоко, через отсечение головы, казнён Цинциннат; умирает замученный маленький сын Адама Круга, Давид; свой решающий ход в окно делает Лужин; задумав убийство мужа, сама внезапно заболевает и умирает
     Марта; участвуя в гибельном пари, умирает Яша Чернышевский. И таких судеб у Набокова множество, как среди главных героев, так и среди лишь промелькнувших, или только упоминаемых, как, например, отец Лолиты, Гарольд Гейз, или её безымянный брат.
     И в этом кроется одно из превосходств Набокова над другими писателями, которые оставляют читателю самому домысливать финал книги и тем самым оставляют его с осадком разочарования и бессмысленно потраченного времени. С поистине мастерской огранкой создаёт Набоков узор причин трагичности судьбы своих персонажей, их быстрой (Шарлотта) или медленной (Лолита), гибели.
Здесь важно вспомнить, что Набоков показывает нам не просто физическую смерть своих персонажей, но и разрушение и утрату определённых состояний как разновидность смерти. Прежде всего, это - утрата детства. Например, смерть ребёнка в человеке, смерть нимфетки в девочке. В пользу последнего может свидетельствовать следующее замечание Гумберта о том, что «нет ничего гаже студенток», что «в них похоронены нимфетки».
     На первый взгляд, в произведениях Кэрролла нет трагичности. Да и как она там может быть, если это сказки для детей, которых он очень любил? Да и ещё очень весёлые сказки, наполненные пародиями, игрой слов и смыслов. Конечно, физической смерти героев в сказках Кэрролла нет. Но дело в том, что в «Алисе в Стране чудес» присутствует немало шуток о смерти, например, когда Алиса заявляет: «Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая. Да свались я хоть с крыши, я бы и то не пикнула».
     Трагичность разлита в воздухе сказок, и она очень хорошо ощущается читателем. Трагичность уже напрямую видна в трогательных стихах, помещенных в начале и в конце «Страны Чудес» и «Зазеркалья» и в эпиграфе части третьей «Сильвии и Бруно». И имя этой трагичности – смерть ребёнка в человеке:

     Алиса, сказку детских дней
     Храни до седины
     В том тайнике, где ты хранишь
     Младенческие сны,
     Как странник бережёт цветок
     Далёкой стороны.

     Подтверждением этой мысли может быть и стихотворение, помещённое Кэрроллом в начале «Алисы в Зазеркалье». Должна признаться, что этот шедевр не дал разъять себя на цитаты без ущерба для музыки смысла, поэтому привожу его полностью:

     Дитя с безоблачным челом
     И удивлённым взглядом,
     Пусть изменилось всё кругом
     И мы с тобой не рядом,
     Пусть годы разлучили нас,
     Прими в подарок мой рассказ.

     Тебя я вижу лишь во сне,
     Не слышен смех твой милый,
     Ты выросла и обо мне,
     Наверное, забыла.
     С меня довольно, что сейчас
     Ты выслушаешь мой рассказ.

     Он начат много лет назад
     Июльским утром ранним,
     Скользила наша лодка в лад
     С моим повествованьем.
     Я помню этот синий путь,
     Хоть годы говорят: забудь!

     Мой милый друг, промчатся дни,
     Раздастся голос грозный.
     И он велит тебе: «Усни!»
     И спорить будет поздно.
     Мы так похожи на ребят,
     Что спать ложиться не хотят.

     Вокруг – мороз, слепящий снег
     И пусто, как в пустыне,
     У нас же радость, детский смех,
     Горит огонь в камине.
     Спасает сказка от невзгод –
     Пускай тебя она спасёт.

     Хоть лёгкая витает грусть
     В моей волшебной сказке,
     Хоть лето кончилось, но пусть
     Его не блекнут краски,
     Дыханью зла и в этот раз
     Не опечалить мой рассказ.

     Когда сказку Кэрролла решили поставить на сцене и попросили его описать Алису, он в ответ написал статью «Алиса на сцене», в которой для описания своей героини использовал не признаки внешности, а признаки детскости: «…доверчивая, готовая принять всё самое невероятное с той убеждённостью, которая знакома лишь мечтателям, любознательная – любознательная до крайности, с тем вкусом к Жизни, который доступен только счастливому детству, когда всё ново и хорошо, а Грех и Печаль всего лишь слова, пустые слова, которые ничего не значат!» Причём в этой статье Кэрролл назвал себя её приёмным отцом, что весьма заметно перекликается с сюжетом «Лолиты», когда по воле Мак-Фатума Ло становится приёмной дочерью Гума.
Главная черта философии Набокова и Кэрролла - в том, что они одинаково понимают взросление, то есть расставание с детством, утрату детства, а утрату детства - как разновидность смерти.

                Утрата земного рая детства
     Льюис Кэрролл писал сказки для детей. И одного этого доказательства может быть достаточно для понимания того, что детство – высшая ценность для Кэрролла. А если, серьёзно, то Льюис Кэрролл очень любил розыгрыши и загадки. Это не обошло и меня. В процессе исследования я поняла, что почти каждая выбранная цитата по странному закону совпадения является подходящей как доказательство сразу для нескольких тем сравнения. Таким образом, тема трагичности судьбы героев незаметно оказалась и темой утраты земного рая детства, и все цитаты применимы как доказательства сходства у Набокова и Кэрролла и этой темы.
     Всё это у Кэрролла слишком переплетено: утрата детства, одиночество, трагизм, смерть… Возможно, он назвал бы это экономией времени при выражении мысли, или как-то так.
     У Набокова теме утраты земного рая детства – как его собственного, так и детства вообще – посвящены почти все романы, рассказы, стихи. Трагичность судьбы большинства героев набоковских произведений заключается не во внешних исторических событиях, и даже не в любовных разочарованиях, а в утрате земного рая детства. Лужин, Ганин, Эдельвейс, Найт и его брат В., Смуров, Круг, Гумберт, Пнин, Вадим Вадимыч, Хью Персон, Ван Вин, Кинбот – и далее, список открыт…

                Восхищение ускользающей красотой
     Восхищение ускользающей красотой не только является общей темой для наших авторов, но и имеет производный характер и тесно переплетена с трагичностью жизни, в которой неминуема утрата земного рая детства. Эти три темы, будто при помощи магического кристалла, незаметно сливаются и становятся одной.
     У Набокова эта тема восхищения ускользающей красотой, заметно сильнее, чем у Кэрролла. Реплики его персонажей делают прямые признания. Джон Шейд признаётся: «теперь я буду следить за красотой, как никто за нею не следил ещё».
     В романе «Король, дама, валет» Набоков пишет: «Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как её любишь, красоту нельзя удержать, и в этом – единственная печаль мира».
     Но красота по Набокову имеет черты, существенно отличные от понимания красоты Кэрроллом. Если понимание быстротечности красоты является общим для обоих авторов, то понимание её утилитарной бесполезности является уже открытием Набокова, который приводит в пример бессмысленную с точки зрения пользы излишнюю красоту бабочек.
     Набоков значительно усложняет само понятие красоты и различает не только человеческую красоту - красоту женских персонажей, - но и красоту удачно сложившейся комбинации вещей и ситуаций.
     Если у Кэрролла только содержится намёк на быстротечность детства, то Набоков вводит понятие «нимфетка», имеющее вполне определённые временные рамки (9-14 лет), и, таким образом, быстротечность красоты, соединённой с детством, оказывается поименованной.
     У Набокова отмечен демонический характер красоты. Описывая нимфеток, Гумберт подчёркивает их демонический характер: «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, с пузырьком горячего яда в корне тела и сверхсладострастным пламенем, вечно пылающим в чутком хребте (о, как приходится нам ежиться и хорониться!), дабы узнать сразу, по неизъяснимым приметам – по слегка кошачьему очерку скул, по тонкости и шелковистости членов и ещё по другим признакам, перечислить которые мне запрещают отчаяние, стыд, слёзы нежности, - маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей: она-то, нимфетка, стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти».
     Женские образы у Кэррола – начисто лишены этого элемента демоничности. Напротив – как Алиса, так и Сильвия – очень самоотверженные, вежливые, добрые девочки, старающиеся никого не обидеть.
     Набоков разносторонне описывает своих героинь: по внешности, по цвету, по запаху, по ощущению, по ассоциациям… Таким образом, у читателя создаётся ощущение не только их реального существования и физического присутствия, но и реальности их бессмертной души и бессмертности образа. У Аннабеллы «медового оттенка кожа», «тоненькие руки», «подстриженные русые волосы», «длинные ресницы», «большой яркий рот», у Лолиты «тонкие, медового оттенка плечи», «шелковистая, гибкая, обнажённая спина», у безымянной девочки из повести «Волшебник» «оживлённость рыжевато-русых кудрей», «весёлый, тёплый цвет лица», «летняя краска оголённых рук с гладкими лисьими волосками вдоль по предплечью»,у Колетт «эльфовое, изящное, курносенькое лицо» и т.д.
     У Кэрролла же почти нет описаний внешности его героев и героинь. Даже про Алису мы знаем совсем мало. Автор совсем не описывает девочку, лишь мельком упоминает, что волосы у неё совсем не вились. Вот реплика Алисы из главы 2 под названием «Море слёз», когда она пытается понять в какую из своих подружек она могла превратиться: «Во всяком случае, я не Ада! ...У неё волосы вьются, а у меня нет!». Так же кратко Кэрролл описывает и Сильвию как «одну из самых миленьких и очаровательных девочек, которых мне доводилось видеть».
     Своих героинь Кэрролл больше описывает не внешне, а при помощи их моральных характеристик, среди которых доброта – самая главная. При чтении бросается в глаза, что Алиса всем стремится угодить и очень боится кого-либо обидеть. Сильвия же выбирает из двух амулетов тот, который говорит о том, что она будет любить других, и отказывается от того, который обещает ей любовь всех людей. Тут можно вспомнить, что Лолита Набокова – тоже добрая, только скорее – «добренькая», и то с чужими, а не с тем, кто её любит, то есть не с Гумбертом.
     Но для нашего исследования важно то, что для обоих авторов идеал красоты заключён в юности, ценность которой в её быстротечности, а предпосылки к появлению понятия «нимфетка» вполне можно найти в Алисе и Сильвии Кэрролла. Общим для авторов является и то, что юным красавицам в их произведениях всегда противопоставлены стареющие женщины: всякие Шарлотты, Праттши, безобразные Герцогини.
     Многие биографы Кэрролла свидетельствуют о том, что нимфетки присутствовали у него не только в книгах, но и в жизни. Они приводят следующие факты: Кэрролл никогда не был женат, проводил с маленькими девочками много времени, вёл с ними переписку, любил фотографировать их полуодетыми (сохранились фотографии)… Но все биографы Кэрролла сходятся в том, что отношения эти были только духовными, о чём свидетельствуют и письма маленьких подружек Кэрролла. Отсюда и ещё из описания «Алисы для театра», приведённого выше, я могу сделать вывод, что Кэрролл скорее был влюблён в Детскость и Юность. И, я думаю, именно в этой искренней, духовной любви к Юности заключена тайна сказок Кэрролла.
     Что касается нимфеток в биографии самого Набокова, то они там отсутствуют. Для исследования у нас есть только Колетт, Полинька, Валентина Шульгина и несколько ещё более ранних девочек из собственного детства автора, извлечённых из автобиографических «Других берегов». А что ещё? Стейси Шифф в своей книге «Вера (Миссис Владимир Набоков)» цитирует одну из студенток Набокова, с которой у него были взаимные симпатии, – Кэтрин Риз Пиблз. Она призналась, что Набоков «любил не маленьких, а именно молоденьких девочек». Кстати, темой её с Набоковым бесед часто была именно «Алиса в Стране чудес». В этой же книге Стейси Шифф ещё говорится, что те, кто знал Набокова, отмечали, как он «шнырял по кампусу с жадным и ищущим взором антрополога». Это всё. Поэтому лучше вернёмся к книгам Набокова. Одним из ключевых моментов действия романа «Лолита» является осознание Гумбертом того, что он любит Лолиту даже переставшую быть нимфеткой, увядшую, повзрослевшую, с чужим ребёнком под сердцем. Здесь происходит его моральное выздоровление. Нимфолепсия исчезает, остаётся только духовная любовь. В конце романа, в сцене, где Гумберт смотрит на маленький городок, звучащий голосами детей, он говорит, что «пронзительный ужас состоит не в том, что Лолиты нет с ним рядом, а в том, что голоса её нет в этом хоре», то есть, что она больше не ребёнок. Теперь становится ясно, что за пристрастием Гумберта к нимфеткам стоит любовь к Вечной Юности.
     Доказательством духовной любви является и то, что оба автора дарят своим героиням вечность в мировой литературе – пишут о них книги. Алиса мечтала об этом: «Обязательно надо написать про меня книжку, вот что! Когда я буду большая, я сама…». В то время, как повзрослевшая Лолита иронически говорит: «Если бы романист описал судьбу Долли, никто бы ему не поверил».
     И тут приведу ещё одно мнение как, может быть, решающее доказательство. Детский писатель и переводчик Борис Заходер долгое время считал «Алису в Стране чудес» совершенно непереводимой на русский язык без потерь для стиля и смысла. Он не мог взяться за эту работу до тех пор, пока его не осенила догадка об истинной ценности «Алисы»: «И вскоре я понял, что самое главное в книжке об Алисе – не загадки, не фокусы, не головоломки, не игра слов и даже не блистательная игра ума, а… сама Алиса. Да, маленькая Алиса, которую автор так любит (хоть порой и подсмеивается над ней), что эта великая любовь превращает фокусы в чудеса, а фокусника – в волшебника. Потому что только настоящий волшебник может подарить девочке – и сказке! – такую долгую-долгую, на века, жизнь!»
     Теперь то, что Кэрролл является предшественником Набокова по образам нимфеток и идее любви к Вечной Юности, кажется несомненным.
     А что говорит об этом сам Набоков? Он признаётся, что в детстве был «англоманом» и обожал книги Кэрролла. Возможно, поэтому он сделал свой перевод «Алисы в Стране чудес», который вышел в Берлине, в 1923 году. В его адаптированном варианте Алиса стала Аней. Но позже, во всех интервью после выхода «Лолиты», Набоков резко дистанцирует себя и своих героев от Кэрролла.
     В интервью Н. Гарнхэму в 1968 году Набоков говорит: «...или возьмём судьбы Оскара Уайльда и Льюиса Кэрролла – один щеголял своим пороком и оказался за решёткой, другой таил свой маленький, но гораздо более тяжкий грех за дверями фотолаборатории с проявителями, а в результате стал великим детским писателем всех времён и народов. Я не несу ответственности за эти фарсы их подлинной жизни».
     Из интервью Набокова Полю Суфрэну 1971 года узнаём следующее: «Алиса в Стране чудес» - особая книга особого автора со своими каламбурами, каверзами и капризами. Если внимательно её читать, то вскоре обнаружится – как юмористическое противостояние – наличие вполне прочного и довольно сентиментального мира, скрывающегося за полуотстранённой мечтой. К тому же Льюис Кэрролл любил маленьких девочек, а я нет».
     Но особенно примечательно интервью Альфреду Аппелю 1966 года, в котором Набоков, говоря о Кэрролле, признаётся: «есть у него некое трогательное сходство с Г.Г., но я по какой-то странной щепетильности воздержался в «Лолите» от намёков на его несчастное извращение, на двусмысленные снимки, которые он делал в затемнённых комнатах. Он, как многие викторианцы – педерасты и нимфетолюбы, - вышел сухим из воды. Его привлекали неопрятные костлявые нимфетки в полураздетом или, вернее сказать, в полуприкрытом виде, похожие на участниц какой-то скучной и страшной шарады. Я думал, что в «Лолите» всё-таки есть намёк через фотографическую, так сказать, тему: Гумберт хранит старую потрёпанную фотографию Аннабель, он в каком-то смысле с этим «моментальным снимком» живёт, он пытается подогнать под него Лолиту и часто жалуется на то, что ему не удаётся её образ поймать и сохранить на плёнке. У Куильти тоже есть хобби, а именно: любительское кино, и те невообразимые фильмы, которые он снимал на Дук-Дуковом ранчо, могли бы, кажется, насытить Кэрролла в самых его необузданных вожделениях. Сознательно я об этом Кэрролловском коньке в связи с темой фотографии в «Лолите» не думал». Да?
     Я всегда говорю: чего не видела, утверждать не могу. А моё главное правило такое же, как у набоковского Себастьяна Найта: «истинная жизнь писателя – в его книгах». Поэтому, обращаюсь к тексту «Лолиты». Итак.
     «Трогательное сходство», безусловно, заметно. В образе Гумберта легко угадываются и сам Кэрролл, и его герои, такие как Птица Додо, которая выдаёт своим именем некую особенность речи автора – лёгкое заикание, и немного скучный интеллигент Дронт.
     Есть параллели в занудных речах Гумберта и Дронта. Здесь можно вспомнить, как Дронт пытался сказать свою торжественную речь: «В таком случае… вношу предложение: немедленно распустить митинг и принять энергичные меры с целью скорейшего…», а ему отвечает Олрёнок Эд (младшая сестра Алисы Лидделл): «А может, хватит на сегодня тарабарщины? …Я и половины этой абракадабры не понимаю, да и ты сам, по-моему, тоже!» Сравните это с поучительно-воспитательной речью Гумберта, когда он забрал Лолиту из лагеря «Ку»: «Придёт день, милая Ло, когда ты поймёшь многие чувства и положения, как, например, гармонию и красоту чисто духовных отношений», и её реакцию: – «Как же!» произнесла грубая нимфетка». Или другой пример – диалог Гумберта и Лолиты о погибшей Шарлотте: «Где её, собственно говоря, похоронили?» - «Кого?» - «Ах, ну ты знаешь, мою зарезанную мать». – «Ты прекрасно знаешь, где находится её могила»… «А кроме того», добавил я, «трагедию её случайной смерти не следовало бы опошлять такого рода эпитетом, к которому ты находишь нужным прибегать. Ежели ты действительно хочешь победить в себе самой идею смерти – «Завёл шарманку», сказала Лолита и томно покинула комнату».
     «Воздержался от намёков в «Лолите»? В Лолите есть прямые отсылки к «Алисе в Стране чудес». Эти слова Гумберта вполне могут служить прямым намёком: «…Я вспомнил, с болезненной усмешкой, далёкое моё, доверчивое, до-дололоресовое былое, когда я бывал обманут драгоценно освещённым окном, за которым высматривало моё рыщущее око - неусыпный перископ постыдного порока – полуголую застывшую, как на киноплёнке, нимфетку с длинными волосами Алисы в стране Чудес (маленькой прелестницы более счастливого собрата), которые она как раз, по-видимому, начинала или кончала расчёсывать». А «длинные волосы», связаны, конечно, не с Алисой Лидделл, и не с диспропорциональной Алисой Тенниела, а, скорее всего, со вполне книжной Алисой, нарисованной художником Артуром Рэкхэмом в 1907 году, которая по виду самая настоящая нимфетка. «Более счастливый собрат» - в этих словах слышится и претензия Гумберта на духовное родство с Кэрроллом, и его лёгкая зависть.
     А как быть с тем, что в «Лолите» Набокова Страна чудес стала нарицательным наименованием страсти и нежности? Эти страсть и нежность ощущаются в словах Гумберта, идущего в номер гостиницы, где его ожидает, наверное, уже спящая Лолита и исполнение всех желаний: «Ветерок из страны чудес уже стал влиять на мои мысли; они казались выделенными курсивом, как если бы поверхность, отражавшая их зыблилась от этого призрачного дуновения».
     А, кроме того, не был ли образ принцессы, «одетой в цыганские лохмотья»,26 навеян Гумберту фотографией Алисы Плезенс Лидделл в образе нищенки, сделанной Кэрроллом в 1859 году?
     В книгах самого Набокова, как ранних, так и в поздних, вполне хватает этих самых «неопрятных, костлявых, полураздетых» нимфеток. Даже если не брать в расчёт Лолиту, Магду, Мариэтту, Люсетту и других, то можно вспомнить хотя бы Полиньку из «Других берегов».
     И ещё: Гумберт жалуется не на то, что ему «не удаётся её образ поймать и сохранить на плёнке», а на то, что не сделал видео, как Лолита играет в теннис. Фотографии-то Лолиты у него были.
     В этом интервью Набокова его утверждения и опровержения будто имеют зеркальный характер. «Намёк на фотографическую тему» заключается в том, что Гумберт хранит фотографию Аннабеллы. А разве хранение фотографии само по себе является свидетельством того или иного отклонения? Это общее место. Хранение фотографий – это классической приём в жизни не только многих литературных героев, но и почти всех людей. Другое дело – какая это фотография. Фотография Аннабеллы в приведённом Набоковым примере не была эротического содержания, а имела совершенно бытовой характер. К тому же, изображённая на фото Аннабелла была ровесницей Гумберту. По поводу увлечения Куильти непристойными видео можно сказать, что Кэрролл видео не увлекался, потому что видеосъёмка была изобретена позже.

                Наличие двойников
      Многих своих героев Набоков наделяет двойником. Самые известные пары двойников: Гумберт Гумберт - Клэр Куильти, Себастьян Найт - его сводный брат В., Вадим Вадимович - какой-то известный писатель. Есть ещё у Набокова очень необычные формы двойничества. Цинциннат, скрывающий истинного себя от окружающих, сам содержит в себе своего двойника, необходимого ему для защиты. Случай со Смуровым, из романа «Отчаяние» ещё более странен. Трагедия Смурова – в заблуждении. Его изначальная ошибка в том, что Феликс вовсе не является его двойником и даже не похож на него, а сам Феликс не обладает литературным талантом.
     Самый простой пример двойничества в книгах Кэрролла: зеркальные братья Труляля и Траляля.
     Другой пример: автор говорит об Алисе: «Эта выдумщица ужасно любила понарошку быть двумя разными людьми сразу!» И действительно, в сказке мы встречаем её детские диалоги-монологи с кем-то.
     А есть пример и из жизни. Даже сама история создания «Алисы в Зазеркалье» связана  и с двойниками, и с зеркалами. Оказывается, прототипом Алисы в Зазеркалье могла стать не Алиса Лидделл (или не только Алиса Лидделл), а другая девочка по имени… Алиса - Алиса Рейкс, которая рассказала об этом в своём письме, помещённом в лондонской газете «Таймс» от 22 января 1932 года. История, рассказанная в письме, такова: однажды Кэрролл гостил у семьи Рейкс. Там и познакомился с нашей героиней. («Так ты, значит, тоже Алиса. Я очень люблю Алис», сказал он и протянул ей апельсин, затем спросил, в какой руке она его держит. «В правой», ответила девочка. «Верно», сказал Кэрролл, «а теперь посмотри в зеркало. Теперь – в какой?» «В зеркале – в левой», ответила Алиса. Затем Кэрролл попросил её это объяснить. Она не растерялась и ответила, что если бы стояла по ту сторону зеркала, то держала бы апельсин в правой руке. Ответ ему очень понравился. Так возникла идея «Алисы в Зазеркалье».
     Прототипом знаменитой Алисы вполне могла быть и Мэри Хилтон Бэдкок, фотографию которой Кэрролл почему-то послал Тенниелу вместо Алисы Лидделл для создания иллюстраций к «Алисе в Стране чудес».

                Одиночество творческой личности
     Герои Набокова и Кэрролла – писатели, философы, мыслители. Их одиночество выражается в некой особости, непохожести на других людей, обладании тайной преодоления смерти, в «непрозрачности», как у Цинцинната, который «бдительно изощрялся в том, чтобы скрыть некоторую свою особость».
     Героями Набокова одиночество обозначается как признанная необходимость жизни гения или как признак гениальности. Себастьян Найт «приговорён к благодати одиночного заключения внутри себя», а Федор Константинович, по словам автора, «давно догадался, что никому и ничему всецело отдать свою душу не способен». И, как итог, можно привести мысль Пнина о том, что «главная характеристика жизни – отъединённость».
     В тех стихах Кэрролла, которые я приводила выше, кроме трагичности жизни и трагичности утраты земного рая детства очень хорошо видна тема одинокого человека, выраженная через образы снега и зимы, а также мысль, что Алиса выросла и, возможно, его позабыла. Эта последняя мысль кажется даже преобладающей.

                Возвращение в Санкт-Петербург
     Мечта вернуться в родной город детства Санкт-Петербург, и вообще – в Россию, ни на минуту не оставляла Набокова с момента изгнания. Пока он не «промотал» её, по его собственному выражению, в своих произведениях и не изжил таким образом этой мечты. Тем не менее, Набоков, уже будучи очень состоятельным человеком продолжал жить в гостинице и так и не обзавёлся собственным домом, так как его единственный дом остался в Петербурге, на Морской улице, № 47.
     А сколько стихов он посвятил любимому городу! Вот одно из них, которое так и называется «Петербург»:

Мне чудится в Рождественское утро
Мой лёгкий, мой воздушный Петербург…

Или другое, с таким же названием:

Так вот он, прежний чародей,
Глядевший в даль холодным взором
И гордый гулом и простором
Своих волшебных площадей...

     Казалось бы: какая связь между Кэрроллом и Санкт-Петербургом? В его сказках и стихах такой связи не прослеживается. Но это не совсем так. В 1867 году Кэрролл предпринял достаточно серьёзное путешествие с богословом Генри Лиддоном, с посещением Петербурга – на прямом пути и на обратном. Это путешествие Кэрролл описал в «Дневнике путешествия в Россию 1867 года», который был опубликован посмертно. Получается, Кэрролл всё-таки тоже писал о Петербурге!
     Тема изгнанничества также затронута обоими авторами, но немного в разных смыслах. Набоков был великим изгнанником ХХ века. Как в физическом смысле, так и в духовном. И это его духовное изгнанничество изначально не было связано с историческими событиями (или это было предчувствие?), оно было неотъемлемой частью его личности и носило характер духовной элитарности. Его первые стихи, опубликованные им в шестнадцать лет, уже содержат воспоминания об утраченном
прошлом. Набоков пишет об этом в «Других Берегах». Это метафизическое изгнанничество сделало возможным появление таких характеров как Цинциннат, Эдельвейс, Фёдор Константинович и др. Но изгнанничество Набокова содержит одновременно и трагедию и счастье – именно в этом и заключается его неповторимость. Легче всего изгнанничество Набокова передано в рассказе «Письмо в Россию»: «Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое - вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль канала,- рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы,- я с гордостью несу свое необъяснимое счастье. Прокатят века,- школьники будут скучать над историей наших потрясений,- все пройдет, все пройдет, но счастье мое, милый друг, счастье мое останется,- в мокром отражении фонаря, в осторожном повороте каменных ступеней, спускающихся в черные воды канала, в улыбке танцующей четы, во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество».
     Кэрролл упоминает об изгнании в предисловии к «Сильвии и Бруно». Его мысль заключается в том, что смерть не должна казаться изгнанием из жизни, полной удовольствий.
     Таким образом, тема изгнания затронута обоими писателями, только в случае Набокова это изгнание является и физическим, и духовным, а в случае Кэрролла – только духовным.

                Метафизическая насмешка
     Тема метафизической насмешки Мак-Фатума над героями ясно прослеживается во всех произведениях Набокова. Насмешливой кажется критикам биография Чернышевского, написанная Годуновым-Чердынцевым. С насмешкой относится судьба и к Марте, и к Бруно Кречмару, и к Гумберту Гумберту. С насмешкой воспринимают критики творчество Себастьяна Найта. С жестокой насмешкой обращаются с Цинциннатом его тюремщики. Являясь единственной индивидуальностью, Адам Круг кажется окружающим «насмешливо сумасшедшим».
     Двойники главных героев в книгах Набокова обычно жестокие насмешники. Среди самых ярких примеров можно привести Клэра Куильти – соперника и двойника Гумберта, с которым изменяет ему Лолита. Он насмехается над Гумбертом и в разговоре на террасе «Зачарованных охотников», и также, стучась ночью в дверь в маске детектива Чина. Он отнимает у Гумберта Лолиту.
     Ещё одним характерным героем-насмешником является Роберт Горн. Он насмешливо обращается с женщинами. Он может приготовить для любой из них паштет из отборных помоев, или поджечь дорогое сукно в магазине тканей, с удовольствием наблюдая за хозяином магазина, который ещё не знает о начинающемся пожаре.
     Смуров из романа «Отчаяние» - самонадеянный пошляк с насмешливым и самодовольным тоном повествования. Он думает, что может совершить идеальное преступление и написать гениальную книгу, но сам оказывается в ловушке своего заблуждения.
     Понятие же насмешки как метафизической сущности можно найти в обвинении м-ра Гудмена С. Найту: «С. Найт был до того обольщен бурлескной стороной вещей и столь неспособен интересоваться их серьёзной основой, что ухитрялся, не будучи от природы ни циничным, ни бессердечным, вышучивать интимные чувства, справедливо почитаемые священными всем остальным человечеством».
     О метафизической насмешке говорит и Смуров, замечающий, что «есть какой-то безвкусный, озорной рок вроде вайштоковского Абума, который нас заставляет в первый день приезда домой встретить человека, бывшего вашим случайным спутником в вагоне».
     Сущность метафизической насмешки пытается раскрыть главный герой в «Ultima Thule»: «всё рассыпается от прикосновения исподтишка: слова, житейские правила, системы, личности, - так что, знаешь, я думаю, что смех – это какая-то потерянная в мире случайная обезьянка истины».
     Название романа Владимира Набокова «Смотри на арлекинов!» отсылает читателя к некой насмешливой форме сознания. «Смотри на арлекинов!» – говорила двоюродная бабка Бредова маленькому Вадиму, - «Деревья – арлекины», «слова – арлекины». «Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!».
     Себастьян Найт даёт счастью определение, связанное с метафизической насмешкой: «Счастье – в лучшем случае лишь скоморох собственной смертности».39
     Метафизическая насмешка присутствует у Кэрролла в обыгрывании законов логики и математики (падение Алисы сквозь центр Земли), а также в виде пародий на стихи, песни и поговорки, которые изначально имеют серьёзный, воспитательный смысл, среди которых стихи Исаака Уоттса «Противу Праздности и Шалостей», Роберта Саути «Радости Старика и Как Он Их Приобрёл», Джейн Тейлор «Звезда», Уильяма Ми «Алиса Грей», Теннисона «Мод», Томаса Мура «Шипы», «Моё сердце и лютня» и др.

                Желание разгадать загадку жизни и смерти
     Набоковские персонажи, как и сам Владимир Набоков, досконально исследуют смерть и возможности её преодоления. Они дают множество определений смерти. Ван Вин называет смерть «господином всех безумий». Адам Круг предполагает, что «смерть – это либо мгновенное обретение совершенного знания…либо абсолютное ничто». Главный герой в рассказе «Ultima Thule» приходит к выводу, что смерть – это утрата личности. В автобиографической книге «Другие берега», в самой первой главе, Набоков признаётся, что изучил все религиозные и мистические учения, чтобы хоть как-то проникнуть в тайну бессмертия, но они ничем не помогли ему в этом вопросе: «Сколько раз я чуть не вывихивал разума, стараясь высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни! Я готов был стать единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не вижу в вечности лишь из-за земного времени, глухой стеной окружающего жизнь. Я забирался мыслью в серую от звёзд даль – но ладонь скользила всё по той же совершенно непроницаемой глади. Кажется, кроме самоубийства, я перепробовал все выходы. Я отказывался от своего лица, чтобы проникнуть заурядным приведением в мир, существовавший до меня. Я мирился с унизительным соседством романисток, лепечущих о разных иогах и атлантидах. Я терпел даже отчеты о медиумистических переживаниях каких-то английских полковников индийской службы, довольно ясно помнящих свои прежние воплощения под ивами Лхассы. В поисках ключей и разгадок, я рылся в своих самых ранних снах…». А в конце книги, в главе 14-ой, Набоков вновь говорит о борьбе «с глупостью и ужасом этого унизительного положения, в котором я, человек, мог развить в себе бесконечность чувства и мысли при конечности существования».
     Как я уже отмечала, в сказках Кэрролла нет смерти героев. Но его собственные размышления о смерти можно найти в предисловии к «Сильвии и Бруно». Именно там выражена его жизненная философия, которая кратко может быть выражена как Memento mori: «я убежден в том, что мысль о возможности смерти — если она ненавязчиво, но постоянно стоит перед нами — это едва ли не лучшее испытание нашего стремления к развлечениям и зрелищам, хороши они или плохи. И если мысль о внезапной смерти повергает вас в особенный ужас, стоит вам вообразить, что она может случиться
в театре, — можете быть уверены, что театр для вас, несомненно, вреден, каким бы безвредным он ни был для других, и что, отправляясь в него, вы подвергаетесь смертельной опасности. Знайте, что самое безопасное правило заключается в том, чтобы не жить и не находиться там, где мы не решились бы умереть». То есть, Кэрролл говорит о необходимости возвышенной, осмысленной жизни, и, не называя имени пошлости, по сути, выступает против неё. А средством для борьбы, как с пошлостью, так и со смертью, и у Кэрролла, и у Набокова является искусство.

             Бессмертие сознания и литературная преемственность
     Кэрролл в своих произведениях не рассуждает о бессмертии, но в предисловии к «Сильвии и Бруно» есть слова, которые говорят, о том, что он лишь подошёл к этой теме: «…истинная цель жизни — это не удовольствия, не знания и даже не слава, эта «последняя слабость благородных умов», но развитие личности, восхождение на более высокий, благородный и чистый уровень, создание совершенного Человека, — тогда, если мы чувствуем, что движемся к цели и будем (хотелось бы верить) приближаться к ней и дальше, смерть не будет для нас чем-то ужасным; она станет не тенью, но светом, не концом, но началом!»
     Набоков же детально рассматривает проблему смерти вместе с её решением – бессмертием. Именно поэтому его персонажи так много рассуждают о Времени, Пространстве, Памяти, Интуиции, Сознании, Смерти и Будущем читателе.
     «Вожделею бессмертия, - хотя бы земной его тени!» - восклицает Федор Константинович в письме к матери. Смуров мечтает проникнуть в будущее – хотя бы как отражение, сотканное из мнений других людей. Итак, задача и самого Набокова, и героев его книг – вычислить возможность бессмертия.
     В конце «Лолиты» есть фраза о том, единственным бессмертием, которое могут разделить Гумберт Гумберт и нимфетка Лолита, является спасение в искусстве. Из этого видно, что Набоков связывает возможность одного из видов бессмертия с искусством.
     Ключевым же моментом в этом вопросе является роль Будущего читателя как носителя бессмертного сознания автора в Будущем.
     Именно поэтому Цинциннат мечтает перед казнью «кое-что дописать»,46 он вдруг понимает, что его единственное желание – сохранить листы с записями своих мыслей, так как ему необходима «хотя бы теоретическая возможность иметь читателя».47
     Именно поэтому к неродившемуся читателю обращается и сам Набоков в одноимённом стихотворении.
     Именно поэтому поэт Кончеев в «Даре» говорит: «Настоящему писателю должно быть наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, - который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени».48
     Так Набоков преодолевает идею обезличенности в посмертии. И это - «его собственное изобретение».

                Сходства по прочим темам
                Время и Пространство
     Произведения Владимира Набокова и Льюиса Кэрролла являются не чем иным, как исследованием Времени и Пространства как философских категорий на пути к разгадке тайны бессмертия. Ван Вин даёт следующие определения: «Время – это гудение в ушах», а «Пространство – это толчея в глазах». Он также рассуждает об Объективном и Универсальном времени. И признаётся, что хочет «приголубить Время» и «что можно быть влюблённым в Пространство».
     Хью Персон в «Прозрачных вещах» объявляет вещи прозрачными и наделяет их устойчивой памятью. Таким образом он пытается доказать, что вещи, являясь, в отличие от человека, статичными и неизменными, могут существовать сразу в нескольких временных состояниях и, тем самым, способны вернуть человеку его прошлое.
     В «Других берегах» Набоков говорит: «Признаюсь, я не верю в мимолетность времени – лёгкого, плавного, персидского времени! Этот волшебный ковёр я научился так складывать, чтобы один узор приходился на другой. …И высшее для меня наслаждение – вне дьявольского времени и очень даже внутри божественного пространства – это наудачу выбранный пейзаж…где я могу быть в обществе бабочек и их кормовых растений. Вот это – блаженство, и за блаженством этим есть нечто, не совсем поддающееся определению».
     Экспериментами Кэрролла над Пространством является сцена падения Алисы к центру Земли, уменьшение и увеличение её роста, а над Временем – безумное чаепитие, пребывание Алисы в зазеркальной стране, где ей приходится быстро бежать, чтобы оставаться на месте.

                Сны
     Характерно, что обе сказки об Алисе, - это её сны. То есть действие происходит во сне Алисы. Но тут есть нюанс: действие «Алисы в Зазеркалье» происходит во сне не только Алисы, но и Чёрного короля. Поэтому Траляля и говорит: «Ему снишься ты!». Тут Кэрролл вносит свою лепту в философскую мысль о том, что вся наша жизнь - есть сон, и, возможно, мы только снимся Богу, или - друг другу...
     Прямое упоминание сна есть у Кэрролла в стихах в «Алисе в Стране Чудес»:

     Но вот настала тишина,
     И, будто бы во сне,

     Неслышно девочка идёт
     По сказочной стране

     И видит множество чудес
     В подземной глубине.

     Сны есть и в других книгах Кэрролла, например, в поэме «Охота на Снарка», шестая напасть, когда Снарк во сне Барристера выступает как судья, присяжные и защитник одновременно.
     В романе Кэрролла «Сильвия и Бруно» рассказчик переходит из реальности в мир сновидений, причём непонятно, который из них не мнимый. Эта мнимость действий (снов или не снов) чередуется: то перед нами Сильвия, Бруно и рассказчик, то рассказчик и леди Мюриэл Орм. Еще в начале книги рассказчик пытается разобраться: либо он увидел Сильвию во сне, и то, что происходит с ним – реальность, либо он действительно видел Сильвию, а то что происходит сейчас – сон! Он вопрошает: «Неужто и Жизнь – всего лишь сон?»
     В заключительном стихотворении в «Алисе в Зазеркалье» выражена эта же мысль:

     И опять я сердцем с ней –
     Девочкой ушедших дней,
     Давней радостью моей.

     Если мир подлунный сам
     Лишь во сне явился нам,
     Люди, как не верить снам?

                Магические зеркала
     У Кэрролла Алиса оказывается в Зазеркалье, где всё верх ногами, наоборот, и, чтобы идти вперёд, нужно двигаться назад. Продолжение приключений его героини так и называется «Алиса в Зазеркалье». Алиса описывает Зазеркалье в разговоре с котёнком по имени Китти: «Я тебе расскажу всё, что знаю про дом в Зеркале. Во-первых, там есть вот эта комната, которая начинается прямо за стеклом. Она совсем такая же, как наша гостиная, Китти, только всё там наоборот». То есть у Кэрролла зеркало - это магический, но пока только предмет, способный превратить вещь или действие в их противоположенности.
     У Набокова в «Лолите» есть сцена в гостинице «Привал зачарованных охотников», когда Лолита как зачарованная рассматривает подарки Гумберта, а потом, вместо двери, пытается зайти в зеркальную дверь шкафа. Здесь зеркало играет свою простую, вещную роль.
     А более сложную роль, уже с метафизическим содержанием, играет зеркало в «Приглашении на казнь», где мать Цинцинната, Цецилия Ц., рассказывает ему про игру в «нетки», когда к безобразным и бесформенным предметам подносится специальное зеркало, которое преобразует их в знакомые, пригодные человеческому восприятию. Здесь раскрывается философский спор об обыденности и искусстве. Думаю, что зеркало является для Набокова тем магическим кристаллом, через который обычные бытовые вещи преображаются в идеальные, обладающие высшей ценностью – бессмертием. Такой вывод можно сделать из примеров, приведённых в главе «Бессмертие сознания и литературная преемственность», по которым видно, что Набоков напрямую связывает искусство с бессмертием.
     Новаторство Набокова в том, что зеркало перестаёт быть, хоть и магической, но вещью. По Набокову зеркало может не иметь материального выражения, как в случае со Смуровым из «Соглядатая», для которого зеркалом являются уже мнения других людей, то есть не вещи, а мыслительные процессы, само человеческое сознание.

                Карты и шахматы
     Одним из любимых увлечений Набокова были шахматы. Они присутствуют во многих его произведениях, а роман «Защита Лужина» посвящён трагедии жизни шахматного гения. Кроме того, Набоков сам составлял шахматные задачи.
     Шахматы присутствуют и при прощании Набокова с Россией. В «Других берегах» он рассказывает, как играет с отцом в шахматы на палубе корабля «Надежда» под удаляющийся грохот пушек с крымского берега.
     С темой игральных карт связан один из ранних романов Набокова под карточным названием «Король, дама, валет».
     У Кэрролла карточные герои оживают в Стране чудес, куда попадает Алиса. А Червовая Королева даже хочет отрубить ей голову. Действие «Алисы в Зазеркалье» построено на реальной шахматной партии, где все герои являются шахматными фигурами, а сама Алиса становится королевой в восемь ходов. Кроме того, у Кэрролла тема шахмат неразрывно связана с темой зеркал. Примеры: зеркальное расположение на доске черных и белых фигур, сцена, когда Алиса бежит, чтобы оставаться на месте и сцена, когда она идёт в противоположном направлении, чтобы приблизиться к Чёрной Королеве.

                Бабочки
     Известна любовь Набокова к бабочкам, изучением которых он увлекался с детства. Позже энтомологией он занимался профессионально. Набоков восхищался «бесполезной»,с точки зрения пользы, красотой бабочек и открыл 20 новых видов. В честь его самого и его героев было названо 30 видов бабочек. C 1920 по 1976 год Набоков опубликовал 25 статей и заметок по энтомологии. В 1921 году Набоков опубликовал свою первую статью о бабочках «Несколько замечаний о крымских чешуекрылых». Он также был куратором коллекции бабочек в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. Основная часть коллекции собранных Набоковым бабочек (4324 экземпляра) после его смерти была передана в университет Лозанны.
     В сказке Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» бабочки мелькают в песне Белого Рыцаря:

Ловлю я бабочек больших
На берегу реки… и т.д.

                Стилистические параллели
                Логические и стилистические круги
     Мы хорошо помним, сколько Набоков уделяет внимания логическим и стилистическим кругам, примеры которых он приводит в своём построенном по принципу круга эссе «Николай Гоголь», говоря, например, о колёсах чичиковской брички. У самого Набокова есть рассказ под названием «Круг», начало которого является его концом – или наоборот, в общем - совершенный замкнутый круг.
     В романе Набокова «Приглашение на казнь» Цинциннат раскрывает порочный круг бытия, говоря о прошлом увлечении совершенством: «…Всё было глянцевито, переливчато, всё страстно тяготело к некоему совершенству, которое определялось одним отсутствием трения. Упиваясь всеми соблазнами круга, жизнь довертелась до такого головокружения, что земля ушла из-под ног, и, поскользнувшись, упав, ослабев от тошноты и томности… сказать ли? очутившись как бы в другом измерении… - Да, вещество постарело, устало, мало что уцелело от легендарных времён, - две-три машины, два-три фонтана, - и никому не было жаль прошлого, да и самое понятие «прошлого» сделалось другим».
     В качестве примера у Кэрролла может служить разговор Алисы с Герцогиней о вращении Земли».

                Схожие сцены
     У Набокова и Кэрролла есть стилистически схожие сцены. Например, у Кэрролла сцена с исчезновением по частям Чеширского кота: «Чеширский кот стал исчезать по частям, не спеша: сначала пропал кончик хвоста, а потом постепенно всё остальное; наконец осталась одна улыбка – сам Кот исчез, а она ещё держалась в воздухе». Примерно такой же фокус проделывал набоковский Цинциннат: «Какое недоразумение!» - сказал Цинциннат и вдруг рассмеялся. Он встал, снял халат, ермолку, туфли. Снял полотняные штаны и рубашку. Снял, как парик, голову, снял ключицы, как ремни, снял грудную клетку, как кольчугу. Снял бёдра, снял ноги, снял и бросил руки, как рукавицы, в угол. То, что осталось от него, постепенно рассеялось, едва окрасив воздух».
     Есть у обоих писателей и схожий эпизод с часами. В романе Набокова «Приглашение на казнь», в коридоре крепости, в которой содержался Цинциннат, были часы без стрелок. Стрелки каждый час рисовал безымянный стражник. Немецкий профессор в романе Кэрролла «Сильвия и Бруно» имел необычные часы. Если перевести их стрелки назад, то и события переносятся в прошлое, а если нажать на этих часах пружину «обратный ход», события начинают идти назад – получается зеркальное воспроизведение линейного времени.

                Игра слов, анаграммы, пародии
     У Набокова и Кэрролла поразительно близкая по духу игра слов. Она не просто присутствует в их текстах фактически, но и имеет схожую стилевую направленность. У Набокова Гумберт ищет своего двойника по явно вымышленным именам, названиям и адресам: "Эрутар Ромб", "О. Бердслей, Лолита, Техас", ""Гарольд Гейз, Мавзолей, Мексика", "Ник. Павлыч Хохотов, Вран, Аризона", "Синий корабль", "Пьяная птица" и др. Между Гумбертом и Куильти происходит блестящий диалог на террасе "Зачарованных охотников", основанный на игре слов:
     К.К. "Как же ты её достал?"
     Г.Г. "Простите?"
     К.К. "Говорю: дождь перестал".
     Г.Г. "Да, кажется".
     К.К. "Я где-то видел эту девочку".
     Г.Г. "Она моя дочь".
     К.К. "Врешь - не дочь".
     Г.Г. "Простите?"
     К.К. "Я говорю: роскошная ночь. Где её мать?"
     Г.Г. "Умерла".
     В «Алисе в Стране чудес», на безумном чаепитии Мышь Соня рассказывает историю о трёх сёстрах, которых зовут Элси, Лэси и Тилли – анаграммы имён самой Алисы и её сестёр.
     У обоих писателей в анаграммах содержатся аллюзии и пародии на авторов-предшественников. У Набокова на Метерлинка, Бодлера, Рембо, Мериме, Браунинга и др., у Кэрролла – на Теннисона, И. Уоттса, Д. Тейлор, Р. Саути, Т. Мура и др.

                Пародийные стихи
     И Набоков, и Кэрролл писали пародийные стихи. В разных стилях. В них заключена особая трогательность. Примером у Набокова может быть стихотворение, написанное Гумбертом, когда Лолита пропала, - то самое, где: «Ищут, ищут Долорес Гейз», а также приговор в стихах для Куильти.
     У Кэрролла почти каждый герой его сказок читает стихи или поет песенку, являющиеся пародией на скучноватые, но поучительные стихи Викторианской эпохи. Кэрролл во множестве переделывал их, чтобы развлечь своих маленьких друзей. Это и те стихи, которые рассказывает сама Алиса, и колыбельная Герцогини, и песни Болванщика и Черепахи Квази, и показания Белого Кролика на суде, и стихи Траляля и Шалтая-Болтая и др.
     Вполне серьёзные стихи предваряют и завершают обе сказки об Алисе.

                Письма разных людей
Ещё одной особенностью стиля обоих писателей являются очень талантливо написанные письма разных людей. Наиболее яркие примеры у Набокова: письмо Шарлотты Гумберту, письмо Моны Даль Лолите, письмо самой Лолиты Гумберту, а у Кэрролла – письмо Артура Форестера главному герою в «Сильвии и Бруно».

                Изобретатели в искусстве и в жизни
     И Набоков, и Кэрролл, как и их герои, были изобретателями в жизни. Набоков делал открытия в энтомологии, придумал крестословицу (кроссворд), сочинял шахматные задачи.
     Кэрролл писал письма зеркально: чтобы прочитать, нужно было поднести их к зеркалу. У него было собрание музыкальных шкатулок, и он любил проигрывать их от конца к началу. Он рисовал картинки, которые превращались во что-то иное, стоило только перевернуть их вверх ногами. В его дневнике есть записи о разных изобретениях, например, о дорожных шахматах, доске для писания в темноте, которая, кстати, называется «никтограф» (ничего не напоминает?), игре из букв на шахматной доске…
     Изобретателями были и герои Кэрролла. Например, Белый рыцарь из «Алисы в Зазеркалье» придумал шлем, пудинг из промокашки и новый способ перехода через забор. Профессор из «Сильвии и Бруно» изобрёл «башмаки для горизонтальной погоды», а Рассказчик пришёл к убеждению, что путём активной концентрации мысли можно откинуть вуаль с лица девушки и увидеть загадочное лицо.
     Набоков и Кэрролл изобретают и используют в своих книгах новые языки. У Кэрролла можно привести в пример отрывок из стихотворения «Бармаглот»:

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

     Здесь сознание пытается нащупать хоть какой-то смысл. И, порой ему даже кажется, что оно близко к этому.
     У Набокова слова неизвестного языка употребляются в романе «Под знаком незаконнорождённых» (ballon, voter, nekht, zaftpupen и др.), а в романе «Бледный огонь» присутствуют слова из несуществующего зембланского языка.

                Вывод
     Льюис Кэрролл является предшественником и провозвестником Владимира Набокова – как по темам творчества и образам, так и по большинству стилистических приёмов. Книги писателей сближает вполне определённый набор вечных сущностей: карты, шахматы, зеркала, сны…
     Но главная параллель становится очевидна, если вспомнить, что и у других писателей есть тоска по детству, герои-насмешники, стихи в романах, рассуждения о смерти… Но после перечисления любых доводов в случае Набокова и Кэрролла всегда остаётся что-то ещё, какая-то далёкая и тёплая, бесконечно милая terra incognita. И тут я думаю, что, несмотря на несомненную талантливость обоих писателей, колоссальную эрудицию, глубину философских идей, необычность и своеобразность стилей, их книги стали классикой именно благодаря искренней, трогательной и такой убедительной любви к Вечной Юности.
     В целом же я убеждена, что книги великого учёного, философа и писателя Льюиса Кэрролла вполне могли заложить основу для книг великого писателя, философа и учёного Владимира Владимировича Набокова. Более того, если творчество Метерлинка является идейно-философской схемой будущего творчества Набокова, то творчество Кэрролла является его образно-стилистической схемой.