Лампа

Когда я вошла, было уже поздно.
 
На столе стояла тараканьего цвета початая бутылка пива. Литровая. Под столом – пустая бутылка водки.
Сам собой вспомнился звук, который бывает, когда открываешь пиво: будто бесноватый джин наконец дождался своего часа и с шипением бросился наружу.
Вас когда-нибудь тошнило от жестов, рук, вопросов, взглядов, интонаций? Не от всего человека сразу, а вот так, по отдельности?
В моём теле живут как минимум трое: ненавидящий, испытывающий отвращение и любящий.

По комнате пронёсся ничего не ведающий храп.
Что ж, надо хотя бы снять пальто. Мы договаривались о встрече, телефон не отвечал, я бежала, как сумасшедшая – думала, что-то случилось.
Случился очередной этап. Ничего нового.
Всё новое сейчас может быть только во мне. «Если б суметь, если б только суметь…»
Тому, что я должна сделать, в словах не уместиться, но я попробую. Другого выхода всё равно нет.

*
- Единственное, что ты можешь и должна сделать – это вспомнить, что твоя жизнь принадлежит тебе. Ты имеешь право радоваться чему-то, несмотря на то, что родственник пьёт. Ты имеешь право жить свою отдельную жизнь, даже если он решил погибать. Только эта честность и отдельность может вас спасти. Слышишь, Лиза?

- Честность и отдельность. Слышу…

Я сжала телефон так сильно, что заболела рука. Почему-то казалось, что так лучше запомню. И смогу тоже лучше.

Так начались бесконечные дни тренировок. Попытки научится жить собственную жизнь. Попытки выстроить новые доверительные отношения с близким человеком.

Главная формула была такая: «Нужно научиться говорить правду о том, что чувствуешь, не уничтожая слушающего. Нужно научиться доверять человеку его жизнь, а себе доверять свою. Нужно помнить про свободу выбора, не скатываясь ни в наплевательство, ни в спасательство».
 
Задачи труднее я не встречала.
 
Мне казалось, что я лезу вверх по бесконечной скользкой стене, с которой периодически сходят лавины. И они накрывают тебя с головой. А когда снова можешь открыть глаза, оказывается, что тебя отнесло к началу, к самому первому кирпичу у основания стены.

И ты лезешь снова.

Я завела два дневника. Один, чтобы поддерживать себя. Второй – чтобы говорить. Говорить всё. Обо всех чувствах.
К бумаге подходили, не соблюдая очереди, толкаясь, пытаясь вырвать себе слово, тот, кто ненавидит, тот, кто испытывает отвращение, и тот, кто очень сильно любит.

Я рассказывала свою историю стулу, шкафу, комнате. Они оплакивали меня, восхваляли и уничтожали меня. Они были свидетелями моего скалолазания.

Моя комната – моё четырёхстенное чудовище – принимала меня, как блудную дочь. Всегда. Даже когда я ничего не делала. Даже когда я отходила в отчаянии и прекращала карабкаться. Её фанерная дверь защищала меня от звона стаканов. От удушающего вселенского одиночества человека за стеной. От того, что у него не хватает сил оставаться в реальности и он хочет нырнуть в бутылку. От того, что там ему лучше, чем здесь.

Мне часто бывало страшно, и я любила бывать на людях. Это отвлекало.

Мне говорили: «Эй, привет, Лиза!»

И не было никого веселее меня.

Однажды я пришла домой и увидела… что всё хорошо.
После нескольких хороших дней, мне стало казаться, что плохо никогда не было. И почему эти записи из-под тусклой лампы глядят на меня так уныло? Почему я слышу от них такой душераздирающий крик?

Я выключила лампу.

Раздвинула шторы, впустила солнечный свет. Я ненавидела грусть, мне было так хорошо! Я забылась. Я перестала вести записи. Перестала работать. Я далеко отошла от стены. 

И день снова сменился ночью.
 
Но переход не был таким, как бывает в жизни – во время безмятежных часов сна.
О, нет. Я была в полном сознании!

Я была в полном сознании, когда во мне снова начали расти иглы ненависти. Я была в полном сознании, когда у меня крутило кишки от сострадания. От того, что я хочу помочь. Я была в полном сознании, когда меня тошнило от взгляда, вопроса, голоса.
Я была в полном сознании, когда снова стала писать.
 
Я поняла, в чём ошибка. Это мне было хорошо. Одной мне. И я перестала работать, когда оно наступило для меня. Но тому, кто пьёт, невыносимо было оставаться в убогой реальности. Для него хорошо – это там, за гранью сознания. Ему слишком больно быть здесь. И он возвращается туда.

Я поняла, что должна продолжить. Чем больше к бумаге подходят те, кому нужно говорить, тем лучше я смогу понять себя и другого.

Так я снова включила лампу.