Яблоко юности 7

Солнце твоё


Раз

Кровавого цвета полосу на западе прореживали желтые и оранжевые нити. Темнели пилон и струны Вантового моста; сияли гроздьями круглых шаров фонари Каменного моста; чернел пятигорбый скелет моста железнодорожного, в монотонном ритме грохотал длинный состав из цистерн. В темной воде волнистыми пламенеющими клинками отражались лучи ночных фонарей. Промчался по реке военный катер с прожектором на носу и с трепещущим темным флагом на корме, поднял большую волну, волна шмякнула о камни набережной щепки и куски пенопласта. Силуэт супротивного берега приобрел фиолетовый оттенок, торчали из низких угловатых силуэтов крыш тонкие фабричные трубы. Старик в беретке с пимпочкой, опираясь на клюку, шел вдоль ряда скамеек, остановился у куста, осветил куст фонариком и стал сердито тыкать в куст клюкой. Потыкав, двинулся дальше, бурча себе под нос и шаркая калошами по асфальту.
Туча приблизился к ограде набережной, осторожно уложил букет белой сирени на каменную тумбу, скрестил руки, облокотился на литой парапет и уставился на медленно текущую воду. Перевел взгляд на красные огоньки на верхушке пилона Вантового моста, проследил за такой же красной точкой, которая, мигая, ползла по небу. Туча постоял в задумчивости, оттянул рукав рубашки, взглянул на циферблат с зеленоватым люминофором. Поежился, расстегнул молнию наплечной сумки, извлек из нее мятую ветровку с капюшоном, надел. Присел на скамейку, поерзал пару минут, стал равнодушно наблюдать за редкими прохожими, гуляющими по набережной, перекурил, бросил окурок в урну в форме амфоры, встал, прошелся вдоль ряда скамеек, еще раз посмотрел на часы. Вспомнил про букет сирени, оставленный на каменной тумбе; засунул цветы в сумку черенками вниз, соцветиями вверх. Спустился в подземный переход, вышел у гранитного памятника трем солдатам в фуражках и шинелях, стоящим на вытяжку спинами к друг другу, распахнул дверь телефонной будки, нашарил в кармане среди мелочи двушку, крутанул диск аппарата.
«Здравствуйте, Наташу позовите, пожалуйста».
«А кто ее спрашивает и так поздно? Наташи нет дома».
«Владимир беспокоит. А-а?..»
«Наташа уехала в Юрмалу к подруге. Вернется завтра. Передать что?»
«Нет, спасибо… Передайте, что я… что Вова звонил!»
«Не звони больше так поздно, Вова».

Усатый мужчина с внушительным пузом повесил трубку, заложил большие пальцы за подтяжки, оттянул их и отпустил. Подтяжки щелкнули по жирным животу и груди под белой майкой-безрукавкой. На левом плече у мужчины была выколота зеленоватой тушью русалка. Мужчина обратился к крутобедрой и грудастой темноволосой женщине в ситцевом халате в цветочек, которая чистила синий милицейский китель платяной щеткой:
«Сегодня Вова, вчера был Антон, позавчера – Сергей!.. Кто будет завтра?»
Женщина не ответила, опустила щетинку щетки в тазик с водой, стала тереть ткань еще более усердно. На голове у женщины подрагивали алюминиевые бигуди.
«Кого мы растим, Тата?»
Женщина оставила китель в покое, посмотрела на мужа круглыми удивленными глазами:
«Я тебе говорила, Эрик, нельзя держать детей в такой строгости, они потом, как с цепи срываются. Не удержишь».
«Да?.. Хм-м… Надо бы этой ее подруге… как ее?.. позвонить, проверить».
«Мариной подругу зовут. Я уже звонила».
«Ну?»
«Что, ну? Младшая сестра Марины сказала, что девчонки ушли гулять на море».
«Вдвоем? На ночь глядя!»
«Нет, конечно. Там у них целая компания девчонок, юрмальских каких-то…»
«Компания из одних девчонок? Так я и поверил!»
«Ну-у… Верь не верь, а правды они тебе не скажут».
«Черт!.. Растишь, растишь доченьку, а потом всякие уроды к ней елдаки свои тянут!»
«Ну, а ты сам разве не тянул?.. И почему обязательно уроды?»
«Я, между прочим, тянуть-то, может, и тянул, но настроен я всегда был серьезно. Думал о создании крепкой семьи».
Женщина прыснула от смеха в кулак; повесила китель на деревянные плечики, расправила лацканы, пару раз провела по ткани щеткой, и разместила китель на вешалке, между форменными милицейскими брюками и серым костюмом-двойкой. Лукаво посмотрела на мужа, приблизилась к нему, держа щетку в левой руке, правой погладила мужа по боку, прижалась к мягкому пузу низко висящей грудью. Мужчина обеими ладонями похлопал женщину по массивным ягодицам.
«Наташка сказала мне: если будем ее ограничивать, – тихо произнесла женщина, – то она уйдет из школы, поступит в какой-нибудь техникум… в какой-нибудь другой республике… и пустится там во все тяжкие».
«М-да!»
«Вот тебе и м-да… Так что лучше уж пусть здесь, поближе к дому, чем в другом конце страны… в студенческой общаге, – голос женщины утих до шепота. – Вот уж где самый разврат. И, что еще хуже, пьянство».
«А если в подоле?..»
«Не, не принесет, я ее обучила…»
Мужчина взял женщину за плечи, чуть отстранил и ошарашенно, округлив глаза, уставился на нее.
«…а чуть что, – женщина продолжила как ни чем ни бывало, мягко улыбаясь, – виновника сразу женим… На что тебе власть дана? Наденешь мундир с погонами, фуражку, пистолет к боку прицепишь – и в загс женишка, за ушко… И не пикнет!»
«А если такой козел окажется, что я сам его в зятья не захочу?»
«Ты серьезно?.. Ты к Наташе-то присмотрись! Разве такая видная краля выберет себе козла?»
«Ну, любовь, сама знаешь…»
«Знаю, знаю!» – женщина прижалась к мужу еще крепче, обхватила его свободной рукой за шею; а он осторожно сжал ягодицу жены, а другой ладонью провел вниз по спине, вдоль позвоночника. Женщина откинула голову назад, а затем привстала на цыпочки и с жадностью впилась мужу в нижнюю губу.
Звякнули бигуди, ворот халата скользнул с плеч. Платяная щетка со стуком упала на паркет.

Туча вернулся на набережную, побродил вдоль парапета минут пятнадцать, посматривая на часы. Вертел головой, вглядываясь в темноту. Протер стекла очков платком. Пересек газон, подождал пока проедет грузовик с фургоном, горящий множеством больших и малых фонарей, перебежал, придерживая сумку, дорогу, углубился в переплетение узких, слабоосвещенных улиц между четырехэтажными домами; пересек трамвайные пути и оказался у темного парка, и зашел в его, шумящую листвой могучих деревьев, темень через высокую каменную арку. Со стороны детской площадки слышался смех и отрывочные возгласы, хрипел кассетный магнитофон: стоны Розенбаума о суке подколодной, которая заслужила перо под ребро, разносились по парку, пустующему в этот час. В другой бы раз Туча обогнул бы детскую площадку, где резвилась чужая компания, обошел бы парк по периметру. На территорию парка в ночное время претендовали ребята с Шайбы и Космоса; как они там делили парк, с большой или с малой кровью, Туча не знал, но чужака, – да если б еще узнали, что он с Фричи, – ни та, ни другая компания не пропустила бы мимо просто так.
Но сейчас, сердитый, раздосадованный, Туча снял очки, зажал горящую сигарету в зубах, свернул на центральную аллею и потопал по асфальту, освещаемый с двух сторон желтоватым светом фонарей на высоких столбах. Туча на ходу расстегнул сумку и нашарил на ее дне свинчатку, отлитую в форме буквы Т, и зажал свинчатку в кулаке, так, чтобы ножка буквы Т выступала разящим бивнем между указательным и средним пальцами. Туча шел с наглым видом, дымя сигаретой, закинув левой рукой сумку за спину, а правый кулак, со свинчаткой держал напряженным в кармане. Пальцы взопрели и свинчатка стала скользкой. Надо было обернуть рукоятку платком, – подумал Туча, – но уж поздно. Приблизившись к детской площадке, Туча замедлил шаг и кинул презрительный взгляд на тускло освещенный пятачок со скамейками, песочницей, качелями, металлической горкой и деревянной беседкой-грибком. Две девушки с короткими стрижками, сидевшие на качелях, перестали хохотать и дрыгать ногами, и уставились на Тучу. Парень с магнитофоном на колене, сидевший под грибком, посмотрел на Тучу исподлобья,  сплюнул себе под ноги, растер плевок носком кроссовки Адидас. Его сосед, не сводя глаз с Тучи, отхлебнул из полупустой пивной бутылки и негромко рыгнул. Два парня рядом с качелями отпустили цепи, за которые держались, раскачивая девушек. Один из парней курил, и именно он произнес: «Старый, угости девушек сигаретами!» – Туча остановился, посмотрел на парня, подавшего голос, злым немигающим взглядом, глубоко затянулся, выпустил струю дыма в сторону парня, ответил: «Не курю», – и бросил длинный окурок на песок под качели. И очень медленно, вразвалку пошел прочь. Никто не окликнул его, никто не стал догонять. А жаль, подумал Туча. Он еще ни разу не бил человека свинчаткой и сейчас ему хотелось проверить, насколько это грозное оружие. Плач Розенбаума об одесских жиганах сменился его же гиканьем о донских станичниках. Туча пересек парк по диагонали и ступил на проезжую часть. Влево дорожное полотно вело к фабрикам и заводам: изломанные силуэты промышленных зданий чернели на фоне бордово-синеватого неба, высокие тонкие металлические и короткие толстые каменные трубы выпускали светлые и темные струи дыма, клонившиеся вбок. А если двинуться по дороге вправо, то окажешься на бульварном кольце с пятиэтажными домами, украшенными каменными цветами, фруктами, виноградными лозами, геометрическими орнаментами, маскаронами и медальонами, фигурами горгулий, древнегреческих жриц и атлетов. Но Туча пошел прямо, по растрескавшемуся тротуару улицы Маукас, застроенной двух и трехэтажными покосившимися домишками, деревянными и кирпичными, с двух и односкатными острыми крышами, устланными жестью, зеленовато-бурой из-за окиси и мха.

Впереди темнели два продолговатых силуэта. Туча надел очки, разглядел мужскую и женскую фигуры. Узнал Чигана со спины, по кудрявой голове и по характерной расслабленной, чуть вихляющей походке: мышечная волна начиналась в ступне, пробегала по спине и угасала в плечах. Девушка качала круглыми бедрами, подол широкой плиссированной юбки вился вокруг коленок; распущенные темные волосы развевались на ветру. Чиган обнял девушку за талию, притянул к себе, девушка охотно прижалась к Чигану, положила руку ему на бедро, уцепившись большим пальцем за ремень на брюках. Туча собрался было свернуть в переулок, чтобы не смущать друга, но Чиган обернулся раньше: «А я-то чую, кто это за нами плетется… Туча, здорово!» Обернулась и девушка, отвела спутанную прядь волос с лица. Туча приблизился и, стараясь не смотреть Чигану в глаза, обратился к девушке:
«Наташа! Почему ты здесь?»
«А где, интересно, я должна быть?» – девушка наклонила голову набок и подняла черную изломанную бровь.
«Как это где! Мы же договорились…»
«Э-э-э… – Чиган перевел недоуменный взгляд с Тучи на девушку и обратно. – Не понял! С кем тут кто и о чем договаривался?»
«Тебя это не касается», –  резко сказал Туча, не глядя на Чигана.
«Меня? Не касается? Ну, фига ж себе! Брачка, я-чо-т не врублюсь…  – Чиган убрал руку с талии девушки, взял ее за локоть и развернул к себе. – Наташ-к-чо-за-дела?»
«Не дергай меня!» – Наташа скривила губы, выкрашенные искристо-малиновой помадой, раздраженно высвободила руку; посмотрела вверх и вбок, на крышу ближайшего здания, как будто увидела там нечто интересное.
«Непонятки какие-то…» – Чиган внимательно посмотрел на Тучу и прищурился.
«А по мне, так все понятно, – Туча вынул из сумки букет сирени, с хрустом переломил его пополам, сжал соцветия в кулаке, сминая их в липкую кашицу, отшвырнул изувеченный букет на середину проезжей части, отряхнул ладони, отстранил Чигана с дороги, пихнув его плечом и, сопя, двинулся прочь. Через десять шагов обернулся: – Хорошо вам погулять сегодня!.. – Поправил очки, съехавшие на кончик носа. – Тебе, Чиган, всех девок на свете надо и сразу, да?..» – и, не дожидаясь ответа, свернул под ближайшую каменную арку.
Чиган посмотрел на девушку вопросительно, развел руки в стороны: «И-чо?..» Снял с ворота рубахи солнечные очки, надел их. В стеклах бликами отразился свет ночного фонаря. 
Девушка помолчала, думая о своем, повертела ногой, разглядывая острый носок лаковой зеленой туфельки. Затем с лукавством взглянула на Чигана; и на лице девушки появилась легкая, еле заметная улыбка, выражавшая довольство.

Туча топал проходными дворами. Он чуть не споткнулся в темноте о деревянный ящик. Туча поднял колено повыше и гневно опустил стопу на ящик; раздался сухой хруст ломающихся дощечек. Запустил руку в сумку, нашарил там свинчатку, сжал ее в кулаке, приблизился к кособокому дровяному сарая со щелями между старых досок, с размаху ударил по доске, доска сломалась, как сахарная. Метнулась с крыши кошка, сиганула через забор. Туча сломал еще несколько досок, вкладывая в удары всю злость, сарай накренился еще сильнее, с крыши соскользнул здоровенный кусок гниловатого дырявого рубероида и мягко опустился на голову Тучи. Парень зафыркал, стряхивая с лица песчинки, засохшие листочки, травинки, древесные и картонные ошметки; чихнул пару раз из-за пыли, попавшей в ноздри. Откуда-то сверху раздался сердитый мужской голос: «Кто это там стучит? Я-щас как постучу! Я-щас как выйду да и по голове кому-то постучу…»
Туча, пятясь, отступил на середину двора и задрал голову. Один из пятиэтажных домов нависал над двором слепым брандмауэром, на стенах трех других домов несколько окон светилось, но створки их были плотно закрыты. Туча повертел головой, всматриваясь в темные окна, но не смог определить, откуда прозвучал голос. «Давай, мудон, – крикнул Туча, – рискни».
Никто не отозвался, Туча уселся на широченную, с изрубленным верхом, колоду у дровяного сарая, печально вздохнул, уставился на ботинки. Заметил, что шнурки развязались, нагнулся, завязал. Вытер пот с лица платком, вытер платком влажную свинчатку, повертел ее в пальцах; подумал, что, может, кто-нибудь, названный мудоном, все-таки выйдет, но никто не вышел; и через десять минут Туча надел очки, сунул свинчатку в сумку, достал оттуда кулек шоколадных конфет Чайка – фруктовая помадка в шоколаде, – и две бутылки лимонада, Байкал и Тархун. Сковырнул с помощью дверного ключа крышку с Байкала и залпом, задрав голову, выдул всю жидкость из бутылки, бросил бутылку через плечо. Пузырьки газа щекотно ударили в нос, Туча фыркнул и подтер пальцами влагу под ноздрями. С жадностью съел все конфеты, роняя фантики себе под ноги. Хлебнул Тархуна, поморщился: после конфет лимонад показался очень кислым.

Чиган зацепил большие пальцы за ремень на джинсах. И отставил ногу в сторону, так, чтобы лакированная туфля и золотистая пряжка на ней ярче заблестели в свете фонаря.
Чиган обнял девушку, прижал ее тело к стволу старого дерева; кору пересекали глубокие борозды, нарост, образовавшийся на месте сломанной ветви, впилась девушке под лопатку, и девушка сказала: «Полегче!» Спросила: «А тебе зачем ночью солнечные очки?» Чиган ответил: «Это ж фирм`а!» Медленно поводя бедрами из стороны в сторону, он добился, чтобы ноги девушки постепенно разошлись в стороны, и прижался животом к ее животу. Поглаживая бедра девушки, Чиган легонько толкнул бедра девушки своими бедрами.
«Эй, ну, же! – девушка сильно уперлась ладонями Чигану в грудь. – Что там у тебя?.. Как палка!»
Чиган перевел дыхание и ответил:
«Пистолет».
«Какой еще пистолет?» – девушка, воспользовавшись моментом, свела ноги вместе.
«Обыкновенный пистолет, – ответил Чиган. – Можешь потрогать». – Он схватил ладонь девушки и направил ее вниз.
«Не хочу я тебя там трогать», – сказала девушка, но все же дотронулась и спросила: «Палка? Камень? Зачем?»
Чиган вздохнул, отстранился от девушки, сунул руку в правый карман джинсов-бананов, вынул маленький черный пистолет и, направив дуло вверх, поводил им перед глазами девушки:
«Наташа, знакомься, его зовут Вальтер».
«Ой!  – удивилась она и отстранилась. – А настоящий?».
«Конечно, не шоколадный. – Чиган сунул оружие за брючный ремень и упер руки в бока. – Ты же дочь мильтона, и должна отличать настоящий пистолет от игрушечного».
Девушка перевела взгляд с пистолетной рукоятки на лицо Чигана:
«Еще чего!.. Мне папа оружие в руки не дает. Он вообще с пистолетом не ходит. Он ведь простой участковый…»
Чиган резко выхватил пистолет из-за ремня, чуть присел на одно колено, направил дуло в сторону куста, издал ртом звуки: ту-дуф, ту-дуф, ту-дуф. Понюхал пистолет, оружие пахло металлом и маслом. Девушка спросила иронично: «И что, вкусно пахнет?» Чиган ответил серьезно: «Очень». Чиган любовался пистолетом. Девушка шагнула к Чигану, ухватила его за уши и повернула лицо Чигана к себе:
«На меня смотри! У тебя – со мной свидание».
Чиган переложил пистолет в левую руку, правой обнял девушку и чмокнул девушку в нос. Девушка засмеялась:
«Так только пионеры целуют. А надо вот так!» – и присосалась к губам Чигана.
Чиган запустил язык в рот девушке, а правую руку – под блузку, ощутил пальцами выпуклую родинку на талии, погладил ложбинку, образованную двумя длинными мышцами вдоль позвоночника, потеребил, как гитарную струну, пояс бюстгальтера. Через несколько минут девушка прервала поцелуй и отстранилась:
«Там у тебя что, еще один пистолет?»
«Может быть, – ответил Чиган. – Проверь, потрогай».
«Не хочу я тебя там трогать», – сказала девушка, но все же опустила руку.
«О-о-о!» – выдохнул Чиган восторженно.
«Это не очень похоже на пистолет», –  улыбнулась девушка.
«Похоже, похоже… Только крупнее! – сказал Чиган. – Тебе понравится».
«С чего бы это?..»
«С того бы это!..»
«Слушай, а если пистолет настоящий, то можешь ты из него выстрелить? Прямо сейчас».
«Из какого из двух?»
«Дурак!» – девушка резким движением головы откинула волосы назад. – Из настоящего».
«Оба настоящие. И один другого стоит».
«Из того, что у тебя в руке, дурак».
«Нет, из этого не могу».
«Боишься?.. Поблизости нет никого. В домах уже все спят. Ну-у, стрельни разок!.. Мне интересно, вон в тот фонарь попадешь?»
Чиган оглянулся назад:
«Наташ, это единственный фонарь на весь двор! Ты ж все-таки мильтонская дочка…»
«Ну и что? Я тебя не заложу. Стрельнешь и убежим».
«Место неплохое, темное. Жалко отсюда сбегать».
«Для меня! Никогда не видела, как стреляют».
«У меня только пять патронов...»
«Так ты жадина!»
«…их трудно достать. Может, лучше я из второго стрельну?»
«Из какого второго?.. – девушка нахмурилась недоуменно. – А-а… тьфу ты, дурак!.. Нет, хочу, чтоб из этого, с пулями. Пулей – в фонарь. Попадешь? Давай!»
«А потом из второго, да? В тебя…»
«Сначала из этого… Докажи сперва, что умеешь стрелять!»
«А потом из второго?! Да?..» – с надеждой спросил Чиган.
Девушка прищурилась, закусила губу, задумалась, подняв прищуренный глаз к небу:
«Вот попадешь в фонарь пулей, тогда я и посмотрю».
«Нет, если попаду в фонарь, тогда точно, да?»
«Что ты торгуешься со мной? Стреляй, давай!»
Чиган отпустил девушку, отошел на два шага от дерева. Левой рукой потянул затвор на себя и обратно, направил дуло на продолговатый фонарь. Фонарь, заключенный в выпуклую решетку из темного металла, окутывал тополиную крону тусклым желтоватым светом. Чиган постарался совместить мушку с прицелом, но рука не держалась прямо, а мелко подрагивала и совершала небольшие, но постоянные движения, которые Чиган не мог остановить. Затаив дыхание, он дождался, когда мушка, пройдет точно под фонарем и постарался плавно нажать на курок. Но дуло дернулась вправо, раздался громкий звук куонг, пуля угодила в кирпич брандмауэра, взвизгнула, и рикошетом жахнула по жестяной крыше сарая. Чигана удивило, что у такого маленького пистолета оказалась такая сильная отдача. Чиган понюхал ствол, шевельнул ноздрями, втягивая острый пороховой запашок. «Гадство!» – он присел на одно колено, подпер локоть правой руки левой ладонью и, скорчив злобную гримасу, снова навел пистолет на фонарь.
Наташа с испуганным лицом бросилась к Чигану, схватила его за плечи:
«Все-все! Хватит уже! Грохот такой... Не надо больше. Перебудишь весь район. Я только один раз просила. Все, миленький, бежим отсюда!»
Она вцепилась Чигану в ремень и потянула парня со двора. Они выскочили на улицу, оглянулись по сторонам: улица была пустынна. Понеслись через дорогу. «Ну, дай же мне руку!..» – сбивающимся голосом попросила девушка. Чиган протянул ей левую руку и потащил к ближайшей подворотне: «Там… проходной двор». На бегу Чиган косил глазом на колыхающуюся грудь девушки. Девушка мелко, как козочка, перебирая ногами, цокала на каблуках по асфальту, и едва не растянулся на тротуаре, споткнувшись о бордюр. «На дорогу смотри!..» – выдохнула Наташа сбивчиво и придержала ладонью длинные волосы, падающие на лицо. Они нырнули в темноту двора и остановились только в следующем дворе, под раскидистой липой. Перевели дух поl ее шумящей кроной, поглядывая друг на друга с заговорщицкими ухмылками. Наташа засмеялась, ткнула Чигана пальцем в правый сжатый кулак:
«Ты с пистолетом в руке бежал! Вот уж кино… Может, спрячешь, наконец?»
«Ах, да… – Чиган взглянул на пистолет удивленно, переместил рычажок предохранителя вниз и поспешно сунул пистолет в карман. Из другого кармана вытащил солнечные каплевидные очки и нацепил их на нос. Чмокнул девушку в крупную родинку на шее.
«Ох, Бруно, – девушка приложила платок к своему вспотевшему лбу. – Бруно, эх, Бруно… Или Бруник? Брунчик, Бруня, Брунча, Брунченок… Как мне тебя звать?»
«Зови меня Чиган».
«Чиган, это не имя».
«Зови меня так». 
Чиган обхватил девушку за талию и притянул к себе. Наташа увидела свое смутное отражение в зеркальной поверхности стекол.
«Ты бы хоть, очки, что ли, снял!»
«Не нравятся? Они модные!»
«Нравятся. Но солнца сейчас нет».
«Ты – солнце. Я слепну от твоих лучей».
«О, нехило сказал!.. Но целоваться лучше без очков, – Наташа провела ладонью по щеке Чигана. – О, у тебя уже щетина, будь здоров, растет!»
«Н-ну, дык!» – ответил Чиган гордо, снял очки и зацепил их за воротник.
Они впились друг другу в губы минут на десять и, наигравшись трепещущими языками друг друга, посмотрели внимательно друг другу в глаза. Чиган сглотнул, сказал: «Помада у тебя вкусная…» Наташа откинула голову назад, прищурилась хитро. Несколько минут смотрела на лицо Чигана изучающе.
«Я выстрелил из пистолета», – Чиган прервал молчание.
«Ну и?..»
«Ну-у? Что ну-у? Ты не попал».
«Попал бы со второго раза, но ты меня схватила. Так что…» – и Чиган повел ладонью по животу девушки и остановил ладонь под левой грудью, обхватив и чуть приподняв ее вверх.
«Надо было попадать с первого», – девушка сжала запястье Чигана и попыталась сдвинуть его руку вниз.
«Наташ!»
«Чо?»
«Я же выстрелил. Как ты просила».
«И?»
«И теперь…»
«И что теперь? Ты же не попал».
«Да, что ты со мной торгуешься? Попал не попал… Уговор был о том, чтобы я только выстрелил. Иди-ка поближе!..»
«Это ты со мной торгуешься. И не помню я никакого уговора. Выстрелил, так и флаг тебе в руки».
«Н-ну, Наташ...»
«Стоп… – девушка посмотрела на Чигана строго и уперлась кулачками ему в грудь. – Слушай, что я спросить-то хотела… А кто он тебе, этот жирный?»
«Ты про Тучу? Не такой уж он и жирный. Увесистый, да».
«Не важно. Так кто он тебе?»
«Мне-то он друг. Хороший друг. А вот тебе он, интересно, кто?»
«Никто».
«М-да? А почему интересуешься им?» – Чиган посмотрел на Наташу с недоверием. Но девушка сделала невинные глаза, задумалась, закатив глаза к небу. Потом резко выпалила:
«Чиган! Когда твой друг уходил, он вякнул про каких-то девок, которых у тебя до фига… Это каких, интересно, девок он имел в виду?!»


Два

Длинная деревянная, увитая диким виноградом, решетчатая, с резными балясинами веранда на втором этаже четырехэтажного дома освещалась  цилиндрическим ажурным фонарем, вокруг которого трепетали пепельно-серебристые ночные бабочки. В крайне правом конце веранды висел сетчатый гамак. Посредине двора размещался сухой фонтан, три серых ангелочка с выщербленными крыльями, казалось, боролись за трубку, из которой должна была прыскать водяная струя. Возле фонтана валялся на боку трехколесный велосипед без седла. В углу двора вросла в грунт надтреснутая бетонная амфора, из ее горла торчали стебли с крупными овальными листьями, бурые цветы склонили перецветшие головки с острыми длинными лепестками.
Мамонт пробрался через кусты жасмина, росшие обильно вокруг старой дикой яблони, и, спрятавшись за пахучими ветвями, застыл, устремив взгляд вверх. Вечер был теплым, но в кустах сохранялась прохлада. Мамонт, вспотевший, пока крался через заросли, поежился, обхватил плечи руками, напряг все тело и потоптался, чтобы согреться.
Сквозь ограждение веранды и виноградные листья можно было разглядеть узкий прямоугольный стол и плетеные из тростника стулья, а также фигуры людей, сидевших за столом. Голубые джинсы, белый батник, цветастые шорты-бермуды, клетчатая рубашка, кожаные сандалии, рубашка в красно-желтую полоску, белые широкие штаны, туфли-сабо, серые брюки, черная майка в обтяжку, туфли-мокасины, светло-синее полупрозрачное платье, желтые босоножки, оплетенные ремешками икры, черная узкая юбка до середины ляжек, белая кофточка, красные туфельки на остром каблуке.
Мамонт напряженно прислушивался к звукам, долетавшим до его убежища со второго этажа, пытаясь понять смысл фраз.
"Приоткройте, пожалуйста, занавесь!" – раздался мелодичный женский голос. Рослый юноша в цветастых бермудах поднялся. На веранду вышла хрупкая женщина с шариком волос на голове.
«Спасибо, Филипп!.. Да, поставьте поднос на середину…»
Колыхнулось синее полупрозрачное платье, мелькнули тонкие бледные руки, блеснули под лучами фонаря светлые волосы. "Мама, ты просто волшебница!" – тоненько прозвенел девичий голосок, и Мамонт вытянул шею и затаил дыхание.
"Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо!" – юноши и девушки хором благодарили хозяйку.
"На здоровье, дорогие! Леночка, я забыла нож. Сбегай на кухню".
«Да, сейчас… Я надеюсь, ты посидишь с нами, мама».
«И не надейся, милая. Каникулы-то у вас, а у нас с папой завтра обычный рабочий день».
«Мы не будем сильно шуметь, Любовь-Игорьна, обещаем!» – сказал один из юношей.
«Мы  недолго…» – поддакнул другой.
«Артур, да сидите хоть до самого утра. Не торопитесь, пожалуйста!»
Несколько минут Мамонт слышал только стук ложечек по блюдцам.
К перилам веранды подошел и облокотился на них тощий и сутулый юноше с презрительно-недовольным выражением на лице и острой косой челкой, свисавшей до подбородка, прикрывая один глаз. Юноша поставил на перила зеленую бутылку, сказал: "Полусладкое розовое придется сейчас очень кстати", – в голосе юноши преобладали капризные нотки. Он то и дело манерным жестом отводил прядку в сторону.
 "О, мальчики, да вы за последний год стали настоящими выпивохами!" – удивленно пискнул девичий голосок. И когда показалась сама девушка, тонкая, с длинными светло-русыми волосами. Мамонт прищурился, напрягая зрение и слух.
 "Лен, это не доза для шести человек. Только ради атмосферы!" – у сутулого между  пальцев блеснуло острие штопора. Пробка вышла из горлышка с еле слышным звуком: чпок.
 "Лена, поэты не могут без вина!» – на перила облокотилась миниатюрная брюнетка с короткой симметричной стрижкой; две прядки волос, изгибаясь, лежали на скулах клинками. Брюнетка подставила чашку под розоватую струю. Презрительное выражение на лице сутулого юноши смягчилось неким подобием улыбки, довольно кривоватой, обнажившей острые, как у мелкого хищного зверька, зубки. Он наливал брюнетке вино, заложив свободную руку за спину и манерно изогнувши торс.
 "Да, Алина, ты права. Поэзия в вине! Если перефразировать известную фразу… Коллеги, где ваши кубки?" – воскликнул юноша и к нему протянулись четыре руки с чашками. Он разлил вино по чашкам, допил остаток из горлышка, положил пустую бутылку и штопор с застрявшей на нем пробкой в сине-красный пакет, обернул целлофан вокруг бутылки.
"Но, Витя, неужели без вина поэту не обойтись?" – сказала Лена и осторожно отпила из чашки.
Витя пожал острыми, тощими плечами, хмыкнул, спросил: "Вкусно?"
"Вкусно!" – согласилась Лена.
"Без вина, наверное, можно обойтись, но вот без чего не обойтись поэтам, так это без муз, – к перилам приблизился рослый юноша с длинными каштановыми кудрями поднял чашку: Елена, Алина! За вас! За наших прекрасных муз!" – и выпил свое вино залпом.
 "О, Филипп! Мы разве ваши музы?"
 "Конечно".
 "Умеешь ты польстить…" – Алина сделала небольшой глоток и одарила Филиппа томным взглядом.
«Не льщу. Говорю правду».
 "Спасибо, Филипп!" – сказал Лена и перевела взгляд, полный ревности, с Филиппа на Алину и обратно.
"А не устроить ли нам читак?" – очкастый юноша с крашенными в зеленый, фиолетовый и оранжевый цвета волосами вскочил на стул, а со стула на перила веранды, как петух на забор, и присел на корточки, разведя руки, как крылья.
 "О, читак, читак! Желаю читак!" – Алина захлопала в ладоши, подпрыгивая на носочках.
 "Только потише, Жан, я умоляю! – Лена оглянулась в сторону родительских окон. – У нас-то каникулы, а людям завтра на работу. У папы – совещание".
 "Я тихонько…" – Жан выпрямился во весь рост, стукнулся макушкой о деревянный брусок, чертыхнулся, уцепился согнутым локтем за столбик, запрокинул голову назад и задрал ногу вверх. И с легким подвыванием, меняя одну причудливую позу на еще более причудливую, произнес скороговоркой:

…кость в горле кость белая и кость черная… в море вымерли все роли выучили замучили… стаи журавлей ночью летели жмурились… вышли из дома запомнили рыжего клоуна белого серого медленно били…

"Ой, Жан, Жан, это удивительно, – Лена прижала ладошки к щекам, – но тише, еще тише!".
"Браво!" – Алиса поставила чашку на перила и хлопнула пару раз в ладоши. Жан понизил голос до шепота, и лишь изредка тонко взвизгивал:

…без водки бред в башке… и с водкой бред в башке… и девка есть водку пью… и как девки нет тоже пью…

Алина улыбалась, распахнув темные блестящие глазищи, похохатывала, от чего ее грудь быстро поднималась и опускалась. Лена от смущения прикрыла нижнюю часть лица ладонями, не мигая, она удивленно и с некоторым испугом смотрела на извивающегося поэта.
"Жана понесло, – сутулый Витя сохранял на лице презрительно-надменное выражение, а интонации голоса стали еще более капризными. – А если Жана несет, то это природная стихия. Неизвестно как пойдет и чем обернется. Помнится, однажды, во время очередного читака, Жан вывалился с балкона. Хорошо, успел ухватиться за решетку, а то бы грохнулся с шестого этажа".
"Русская литература осиротела бы..." – к перилам веранды приблизился полный низенький юноша с шапкой черных кудрявых волос. В руке он держал половинку пирожного с кремом, запрокинув голову, он отправил пирожное в рот, щеки его надулись, она стал жевать.
"Что ты – мировая!" – язвительно процедил Витя.
Мамонт смотрел, как полный юноша слизывает с пальцев остатки белого крема. Мамонт сглотнул слюну.
"Давайте, перекурим, что ли?" – Жан спрыгнул с перил и уселся на них верхом.
«Только дым на улицу выдувайте, – сказала Лена. – Папа-то не учует, он сам курящий, а вот мама..."
 "Мы, Лен, не беспокойся, мы как партизаны", – Жан достал белую пачку.
Закурили все, кроме Лены и длинноносого юноши с огромной головой и хилым вялым тельцем. Юноша с вожделением пялился на бедра, ноги и спину Алины. Она это заметила, но сделала вид, что не заметила; повернулась к нему профилем. Мамонт раздул ноздри, ощутив аромат табачного дыма. Сунул руку в карман, достал из пачки сигарету, понюхал ее, размял между пальцами, еще раз понюхал. Сунул сигарету за левое ухо. Продолжил всматриваться и вслушиваться в происходящее на веранде.
 "От окраины к центру", – Филипп развернул бумажный рулон, вытянул перед собой стопку листов, мотнул головой назад так, что взлетели кудри,  и низким бархатным голосом, не торопливо и ровно, не меняя громкости, темпа и интонации стал старательно декламировать:

Вот я вновь посетил эту местность любви, полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадию фабрик, рай речных пароходов…

Филипп расправил плечи и вполоборота развернул торс. Лена смотрела на чтеца, распахнув глаза, завороженно. Алина щурилась и пускала тонкие струйки дыма. Ночные мотыльки пепельными хлопьями порхали округ фонаря. Большеголовый юноша отпил вино из горлышка, протянул бутылку пузатенькому брюнету. Мамонт переступил с ноги на ногу, почесал задницу.

Предо мною река распласталась под каменно-угольным дымом, за спиною трамвай прогремел на мосту…

Филипп перенес вес тела с правой ноги на левую. И отставил левую в бок. Лена теребила завязочки на вороте белой блузки с короткими рукавами. Алина затушила сигарету, обняла широкую стойку веранды, скрестила ноги, изогнула талию, выставила бедро.

…и кирпичных оград просветлела внезапно угрюмость. Добрый день, вот мы встретились, бедная юность. Джаз предместий приветствует нас, слышишь трубы предместий, золотой диксиленд в черных кепках…

Мамонт, не мигая, смотрел на Лену, на ее белый профиль, светлые волосы и тонкие руки. Мамонт шлепнул себя по шее, ощутив острую боль от комариного укуса; Лена вздрогнула и, нахмурившись, посмотрела в сторону кустов; Мамонт осторожно отступил назад, за густую листву. Обнял кривоватый и бугристый ствол яблони обеими руками, прижался к шершавой коре щекой.

…словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном. В ярко-красном кашне и в плаще в подворотнях, в парадных ты стоишь на виду на мосту возле лет безвозвратных, прижимая к лицу недопитый стакан лимонада…

Филипп поднял руку и стал ладонью отмахивать ритм, дирижируя сам себе. Лена обхватила плечи руками, запрокинула голову. Алина чуть улыбнулась, лишь краешками губ. Большеголовый юноша уставился на лопатки Алины; кудрявый брюнет уселся на плетеный стул, выудил из пакета закрытую бутылку, стал шарить вокруг в поисках штопора.

До чего ты бедна. Столько лет, а промчались напрасно. Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

Витя тряхнул длинной челкой, отвернулся и зевнул. Заметил, что толстячок держит в руках непочатую бутылку, протянул ему штопор. Жан переместился за спину Филиппа и стал передразнивать его мимику и жесты. Лена посмотрела на Жана с укоризной, Алина сжала кулачок и погрозила им Жану. Филипп сделал паузу, обернулся, и Жан моментально выпрямился, сложил ладони на паху и придал лицу серьезное выражение, и Филипп продолжил.

Значит, нету разлук. Существует громадная встреча. Значит, кто-то нас вдруг в темноте обнимает за плечи, и полны темноты, и полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою…

Мамонт поежился, осторожно кхэкнул. Вытащил из-за пояса чекушку, отхлебнул из нее жгучую жидкость; куснул губу. Лена перевела мечтательный взгляд с Филиппа на фонарь, окруженный мотыльками. Толстенький брюнет вкрутил штопор в пробку, выдернул ее и понюхал, чуть отхлебнул из горлышка, почмокал губами, смакуя.

…пароходов огни и сиянье витрин, звон трамваев далеких, плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

Лена опять стала вглядываться в темноту за верандой. И Мамонту показалось, что девушка глядит прямо на него, и отступил еще на полшага, завинтил крышку на чекушке, положил ее на землю. Жан приник к юноше с длинной челкой и зашептал ему на ухо. Алина шикнула на них, Лена прижала указательный палец к губам и попыталась сделать строгий взгляд.

…Сколько лет проживу, ничего мне не надо. Сколько лет проживу, сколько дам на стакан лимонада...

Чтец замолчал и склонил голову, тряхнув кудрями.
«Завораживающе, Филипп!..» – сказала Алина и похлопала в ладоши. Лена глубоко вздохнула, спросила меланхолично: «Это твое?!»
 "Нет, что ты! – Филипп смущенно кашлянул в кулак, скатал бумагу в рулон, сунул ее в карман шорт-бермуд. – Это из Бродского, раннее. А я отказался от использования рифмы. Сейчас это не актуально. Бродский был последним значительным поэтом, который писал в рифму. После него это делать совершенно бессмысленно".
 "Только ли Бродский? А Рубцов, например?» – спросил Жан.
 "Нет, уж… –  встрял юноша с хилым телом, крупной головой и лицом, напоминавшим крысиную мордашку. – Рубцова даже смешно упоминать в одном ряду с Бродским. Рубцов, это посконно-домотканый частушечник, кондовый балалаечник... Это же уровень фольклора".
 "А чем тебе не нравится фольклор, Артур?!" – спросил Жан, прищурившись
 "Ничем, кроме того, что безнадежно устарел. Это ж каменный век!"
 "О, какие вы умные, ребята, как интересно вас слушать…" – Алина закурила, манерно отставила руку с сигаретой в сторону и выпустила дымное колечко через накрашенные губы.
"Глядя на твой изысканный профиль, Алина, умничать не хочется. – сказал Филипп. – Хочется говорить стихами. Давайте разольем вторую бутылку. – Филипп обернулся к пухлому брюнету. – А в сумке у меня имеется и третья… В такой вечер надо пить вино и читать стихи. Как древние греки».
Лена переводила ревнивый взгляд с Филиппа на Алину и обратно.
"Так когда же вы устроите для нас поэтический вечер? – сказала Алина. – Мы  позовем всех знакомых".
 "Когда дозреем, – Филипп прислонился к стойке веранды, взял чашку с вином, которую услужливо подал ему крысомордый Артур. – Мне вот еще нужно поупражняться в чтении стихов".
 "Ты не актер, чтобы декламировать. Будь предельно естественен", – сказала Алина
 "Да, но все же произносить слова надо четко», – кивнул Филипп.
«Это бы не плохо… – сказал Витя язвительно. – И не бубнить».
«Ни в коем случае. А я разве бубню?» – Филипп залпом осушил чашку.
Витя промолчал, хмыкнул, пожал плечами; плеснул себе в чашку вина.
«Ты, нет, нет, ты великолепно читаешь! – воскликнул Артур подобострастно, взял бутылку у Вити и подлил сначала Алине и Лене, а потом Филиппу и себе. –  А вот слушал я на днях комсомольских поэтов, так они или бубнят себе под нос или орут как на митинге».
«Да, это не наш стиль», – согласился Филипп.
Мамонт поежился, переступил с ноги на ногу, достал сигарету из-за уха, понюхал ее и засунул обратно. Медленно шагнул вперед, чуть отодвинул ветви рукой. Уставился на Лену, которая осторожно зевнула, прикрыв рот ладошкой, собрала волосы в хвост на макушке, резко отпустила их, волосы рассыпались по плечам, Лена вытянула сложенные руки вверх. Под белой блузкой обозначились два маленьких холмика. Выражение лица Мамонта стало мечтательно-тоскливым.
Филипп присел на перила, опустил левую ногу на пол веранды, а правую согнул в колене. Щелкнул по донышку сигаретной пачки указательным пальцем, выскочила сигарета, Филипп подхватил ее губами. Артур поспешно схватил со стола коробок и, чиркнув спичкой, протянул к Филиппу сложенные ковшиком ладони, в которых трепетал огонек. Филипп вытянул правую ногу вдоль перил.
«Пора нам составлять поэтический сборник, коллеги», – сказал Филипп и силой выдул дым в сторону фонаря. Мошки и мотыльки, кружившие на свету, вмиг исчезли в темноте, но скоро вернулись на околофонарные орбиты.
«Самиздат?» – брезгливо спросил Витя.
«Нет. Самиздат, это вчерашний день, – помотал головой Филипп. – Самиздата сейчас столько, что легко затеряться, нас никто не заметит. Нам надо издаваться официально».
«Ага… в совдеповских издательствах только и ждут таких, как мы…» – сказал Витя с иронией.
«При райкомах вээлкээсэм, – сказал Артур, – есть культурные отделы, они организуют всякие мероприятия. Почему бы им не помочь начинающим поэтам?»
«А какой резон им нам помогать?» – удивился Витя.
«А, действительно, почему бы и нет? – согласился с Артемом Филипп. – Это их комсомольский долг, помогать начинающим талантам, приветствовать инициативы. Вот же рок-клуб они ведь помогли организовать!.. Надо идти к ним и общаться. Ведь сами они к нам не придут».
«Но ведь, это значит, согласится на их руководство, – Витя сунул руки в карманы, поднял острые плечи вверх и придал лицу еще более кислое выражение. – Ты представляешь, например, стихи Жана в книге, выпущенной под патронажем комсомола? Про бред в башке… А если они еще его прическу увидят!..»
Жан с довольным видом взъерошил свои оранжево-зелено-фиолетовые волосы и крикнул: «Йо-хо-хо!» Лена испуганно прижала палец к губам: «Т-с-с-с!..»
«Ерунда, – подал голос Артур, – протиснем. Наваляем несколько стишков про этот их БАМ дурацкий. В остальном останемся свободными. Сейчас время в Совдепии не такое суровое, как раньше. Вожжи отпустили…»
Филипп кивнул согласно, положил ладонь на плечо Артура. Артур замлел от удовольствия. Витя изящно-манерным движением ладони убрал с глаз длинную косую челку.
«А кто будет сочинять комсомольские стихи, а? – Витя перевел взгляд с Артура на Филиппа. Посмотрел и на толстого брюнета, но тот, закрыв глаза, клевал носом, лежа в кресле-качалке. Поискал глазами Жана, но Жан забрался в гамак, висевший в дальнем конце веранды, и раскачивался в нем, свесив расслабленно руки и вытянув ноги вверх. Витя посмотрел в глаза Филиппу. – Ты будете их сочинять? Я-то не стану!»
«А я наваяю, – кивнул Филипп, затушил сигарету о подошву сандалии, поискал взглядом пепельницу и бросил окурок в стеклянную баночку, услужливо поданную Артуром. – Замараюсь, так и быть. Ради общего дела. Ради поэзии».
«Ты путаешь, коллега, – сказал Витя презрительно, сложил руки на груди и задрал нос вверх. – Создание стихов и издание книжек стихов, это не одно и то же. Франсуа Вийона не печатали при жизни. И если мараться ради поэзии, то получится ли поэзия?»
«Ты усложняешь…» – Филипп примирительно улыбнулся.
«Нет, я ищу ответы, – голос Вити утончился, капризные интонации усилились. – Ты вроде бы такой принципиальный и правильный, но ради карьеры готов поступаться принципами. А я совершенно беспринципный и аморальный, но если ради книжки и гонораров надо халтурить и пресмыкаться, я лучше предпочту остаться непризнанным…»
«И сдохнуть под забором», – хмыкнул Артур, криво ухмыльнулся и посмотрел на Витю недобро.
«Ну, зачем уж так трагично?!» – Витя дал петуха, вскинул брови и посмотрел на Артура надменно.
«Вот видишь, на самый край пропасти и ты не готов шагнуть, – Филипп соскочил с перил, положил ладони на плечи Артура и Вити, как бы призывая их к миру. Артур потянулся к Филиппу всем телом, Витя нервно дернулся, сбрасывая руку Филиппа с плеча. – Я вовсе не призываю пресмыкаться перед властью, – продолжил Филипп. – Я предлагаю сотрудничать с теми, у кого имеются влияние и возможности. У нас таланты, у них сила. Никто ни перед кем не гнется, никто никого не покупает. Сотрудничаем взаимополезно».
«Ты еще в Союз писателей попросись!» – бросил Витя почти гневно.
«А что, и попрошусь, – спокойно ответил Филипп. – Когда время придет. Без членства в Союзписе литкарьеры не видать».
«Бродский обошелся как-то…»
«Случай Бродского – особый. Нельзя примеривать на себя чужую судьбу. Вступление в Союз писателей – необходимый шаг. Там много достойных литераторов. Карьерист – не ругательство. Не всем же быть проклятыми поэтами».
«Так ты что хочешь, создавать шедевры или делать литкарьеру? Это не всегда совпадает…»
«Но и не всегда противоречит. Я хочу и того и другого… Что, слишком многого хочу?»
Витя пожал плечами и отвернулся.
«А меня вот больше волнует, что до призыва осталось не так уж и много, – пухлый брюнет открыл глаза, раскачал кресло, поискал глазами бутылку и, когда кресло качнулось вперед, схватил ее за горлышко, притормозил кресло ногой, выпил оставшееся на донышке вино, посмотрел через бутылку, как через подзорную трубу, на Филиппа. – Ты вроде говорил, что у тебя в сумке есть еще одна?..»
«Да, конечно, – Филипп подошел к сумке, висевшей на крючке, расстегнул застежку-молнию, извлек пузатую бутылку, оплетенную лозой, поднял бутылку вверх. – Фетяска. Страшный дефицит сейчас! Говорят, остановили производство, вырубили виноградники…»
Мамонт почесал в паху и прихлопнул, но негромко, еще одного комара, на щеке.
«До армии еще три года!» – крикнул Жан и устроился в гамаке поудобней.
«Но думать, как закосить, надо уже сейчас. – сказал полный брюнет. А не в последний момент. Военкомат о нас уже думает… Мне вот пришел вызов на медкомиссию».
«Уже?!» – испуганно спросил Артур.
«Да, увы… и вам скоро придут такие же, – полный брюнет развел руки в стороны. – Вот так-то! Они потенциальных призывников начинают проверять заранее…»
«Подумать только, два года потерять!» – сказал Витя нервно.
«А если во флот – три», – кивнул Филипп.
«А если интернациональный долг этот дурацкий пошлют выполнять, то и жизнь можно потерять!» – воскликнул Артур.
«Дебилизм… – процедил Витя. – И ради чего?»
«Что ты хочешь, Совдепия!» – крикнул Жан и все одновременно вздрогнули от его крика и посмотрели в сторону гамака.
«Жан, не ори ты так громко! Умоляю… – сказал Артур испуганно. – Себя не жалко, так хоть нас не подставляй… А то отправят кой куда, где будет похуже, чем в армии».
«Что армия, что тюрьма, это одно и тоже, – сказал Витя таким уверенным тоном, как будто побывал и там и там. – Надо думать об этом уже сейчас…»
«И какие могут быть варианты?..»  – спросил полный брюнет, сделал глубокую затяжку и, не выпуская дым изо рта, запил его вином.
«Самый законный, конечно, поступить в вуз, где имеется военная кафедра, – сказал Филипп. – Но конкурс, естественно, там выше…»
«Жан на медкомиссии почитает свои стихи в характерной для него манере, сразу получит белый билет», – сказал Витя язвительно.
«А мне что-то не смешно…» – Артура передернуло, как будто он съел вонючего клопа.
«Я читал у Шкловского, он во время Гражданской войны прятался от кого-то в сумасшедшем доме, – сказал брюнет, раскачиваясь в кресле. – Так доктор ему прямо сказал: не пытайтесь изображать сумасшедшего, не поверят. Будьте просто самим собой, ведите себя обыкновенно».
«У моих родителей, кстати, есть знакомый психиатр», – сказал Витя.
«Бесполезно, – помотал головой Филипп. – Он тебе в одиночку не поможет, даже если захочет. Там много проверяющих, несколько комиссий с разным составом. Со всеми не договоришься, всем на лапу не дашь. А последняя медкомиссия – не гражданские доктора, а военные. Мимо них не пройдешь».
«Я в драмкружок ходил…» – сказал Витя.
«Чепуха! Врачи ведь профессионалы, – Филипп уселся верхом на перила. – Ты вот сумеешь перед меломанами притвориться, что умеешь играть на скрипке? Они тебе поверят? Нет! А как же ты психиатрам внушишь, что у тебя шизофрения? Они тебя раскусят в два счета. А к тем, кто от армии под дуриков косят, говорят, в психушке такие зверские методы применяют, что они сами в армию начинают просится».
«Но многие же откашивают…»
«Нет, они не косят. Они, скорей всего, по-настоящему больны».
«А меня не возьмут, – сказал Артур с надеждой в голосе. – У меня плоскостопие и сколиоз…»
«Возьмут-возьмут, – сказал Витя ехидно. – Сейчас парней мало, в армии недобор. Гребут всех подряд. Хромых, кривых, косых. Надо, чтобы почки не было одной, чтоб освободили от службы, или половины легких, или чтоб безногий был, или одноглазый».
Артур зло посмотрел на Витю и обратился к брюнету: «Что ж делать?»
Брюнет пожал плечами, затушил сигарету, закрыл глаза и стал раскачивать кресло все сильнее и сильнее. Филипп поднял длинные ноги, положил их на перила и вытянул: «Я лично начинаю готовиться к экзаменам уже сейчас. Родители наняли кучу репетиторов. Я землю буду носом рыть, но поступлю, куда надо. Я не собираюсь кирзовыми сапогами месить грязь. И вам тоже советую жать на родителей, чтоб не скупились на частные уроки».
Витя и Артур переглянулись: «Да, хорошо бы!..»
«Наверно, хватит о плохом, – сказал Филипп. – А то еще приснится какая-нибудь мерзость… вроде танка! – Филипп соскочил с перил. – И не будем злоупотреблять гостеприимством. Пора!»
«Нет, что вы, мальчики, посидите еще, – Лена сложила ладошки перед грудью и посмотрела на Филиппа умоляюще. – С вами так интересно!»
«Спасибо, Лена. Алина, ты как? Если хочешь задержаться, то мы с тобой».
«Пожалуй, мне тоже пора…» – Алина поднялась со стула и одернула юбку.
Было заметно, что Витя и Артур уходить не хотят, но они подчинились Филиппу, который махнул им рукой и снял свою сумку с крючка на стене. Полный брюнет протер глаза, зевнул, прикрыв рот, и с неохотой поднялся с кресла. «Жан, собирайся!» – повелительно сказал Филипп, и Жан вывалился из гамака, рухнув на четвереньки. Так и пошел к двери, издавая звуки мяу-мяу. 
Хлопнула дверь. Компания свернула с асфальтированной дорожки на земляную тропинку. Шли гуськом. Дергались два красных сигаретных огонька. Шедший впереди включил фонарик, луч запрыгал, освещая тропинку.
Мамонт видел, что компания движется прямо в сторону кустов, за которыми он прячется. Он начал отступать назад. Зацепился о выступающий корень яблони пяткой, повалился. Захрустели ломающиеся ветки, Мамонт вскочил и тут же прикрыл глаза ладонями, ослепленный лучом фонарика, рявкнул злобно: «Убери». Стоял, тер глаза, перед глазами его плавали радужные круги.
Компания уходила, фигуры слились в один темный колеблющийся силуэт. Девушка заговорила негромко, но тихой ночью, в  замкнутом пространстве двора, фразы были слышны отчетливо:
«Как я испугалась! Ну и физиономия…»
«Да, мурло характерное для пролетариев», – согласился один из юношей.
«Правильнее сказать, для люмпенов, – сказал другой. – Это местное быдло. В одиночку такие не представляют серьезной опасности. Но как все примитивные существа, они предпочитают сбиваться в стаи. Я на всякий случай ношу с собой в сумке рукоятку от молотка…»
«Я тебе ее в жопу засуну, умник», – сказал Мамонт резко и громко.
Темное пятно задергалось и рассыпалось на шесть силуэтов. Юноши перешли на быстрый шаг, почти на трусцу, устремившись к выходу со двора. Девушке тоже пришлось ускорить шаги, она зацепилась острым каблучком за корень, ее ноги скрестились, стали подкашиваться. Рослый юноша обернулся, подхватил девушку под локоть, помог устоять, и, крепко обхватив ее ладонь своею, не торопясь вывел на улицу, где их дожидались четверо других юношей.
«Вот с-с-цуки, – процедил Мамонт сквозь зубы и сплюнул. Вернулся в свое убежище среди кустов. Пошарил в траве руками, нашел чекушку. Посмотрел наверх, на пустую веранду. Вынул сигарету из-за уха, размял ее тщательно. Задымил, перемежая жадные затяжки с крупными глотками. Услышал девичий голос. «Да, я уже скоро иду спать, мама. Еще минутку подышу…» Отбросил пустую чекушку в сторону. Зажав сигарету в зубах, забрался на яблоню, уселся на ветке, прижавшись к шершавому стволу и обхватив его левой рукой. Нацепил на голову наушники, нажал кнопку плеера: Санни ю смайлид эт ми энд риали изид зэ пейн… Санни уанс соу тру… ай лав ю…
Девушка облокотилась на перила веранды, расслабила хрупкие кисти, свесив их вниз. Мамонт затушил сигарету о подошву и сунул окурок в нагрудный кармашек на футболке. Выключил плеер, спустил хомуток наушников на шею. Девушка мечтательно посмотрела на звездное небо, пряди ее светлых волос свисали до перил веранды. Девушка завела одну прядку за ухо, улыбнулась, отогнала мошку от лица, потеребила мочку уха, переплела пальцы, подняла тонкие белые руки вверх, потянулась, вздохнула. Мамонт, не мигая, пялился на девушку.
Девушка встревожилась, всмотрелась во тьму:
«Кто там?»
Мамонт прижался к стволу плотнее, притянул к себе ветку, пряча за ней лицо.
«Кто там?» – девушка оперлась о перила, вытянув руки, подалась чуть вперед.
Ветка надломилась с хрустом, негромким, но в ночной тиши он прозвучал так отчетливо, что девушка вздрогнула и отшатнулась от перил, оглянулась на чуть приоткрытую дверь веранды. Мамонта медленно переменил положение, прячась за стволом. Не удержался, рухнул вниз, ломая яблоневые и жасминовые ветки, шлепнулся, ушибив колено и проколов кожу на ладонях стерней. Подобрал отцепившийся плеер. Выставил руку вперед и ломанулся на полусогнутых ногах через заросли,  шумно отводя ветки в сторону.


Три
Четырехногие портовые краны, светя мощными прожекторами, шумно ворочались, перетаскивали стрелами кубы и параллелепипеды грузов. Тепловоз гонял вагонный состав взад-вперед, жужжали электрокары, динамики гудели, перекрикивались между собою докеры.
Брюс и Полина остановились у забора из металлической сетки, за которой располагалась игровая площадка детского сада: низкая звездообразная карусель с сиденьями в форме гусят, петушков, лошадок и собачек; навес со скамейками, песочница с оранжевым пластмассовым ведерком, металлическая конструкция из кругов, спиралей и лесенок, качели с деревянными сиденьями на цепях. Брюс в одно движение перемахнул через забор, поманил Полину. Полина подпрыгнула, уцепилась за полосу метала, ловко забралась на нее, легла на живот, но зависла в этом положении, ни туда и ни сюда. Полина хихикнула пару раз испуганно и смущенно. Разноцветные перышки волос, скрепленные лаком, топорщились у нее на макушке, а затылок был выстрижен коротко. Брюс обхватил девушку поперек туловища, снял ее с забора, и, изловчившись, перевернул, поставил на ноги. Ощутил ее тонкую, но крепенькую спину под просторной блузкой, провел ладонями по бедрам, обтянутым короткими штанишками. Девушка отстранилась от парня, всмотрелась внимательно в его лицо и тут же прижалась к нему, обняв за шею. Брюс положил ладонь на бочок Полины, повел ее к качелям, уселся, притянул к себе девушку, и она послушно села к нему на колени. Взялась одной рукой за цепь, а другой обхватила Брюса и склонила голову, ткнувшись маленьким носом в его шею. Перебирая носками кроссовок по земле, Брюс стал раскачиваться. Когда они стали взлетать слишком высоко, почти горизонтально, Полина сильно сжала пальцы, так что ноготки укололи кожу над лопатками Брюса, и попросила: «Не так сильно!»
Маятниковый ход качелей постепенно укорачивался, все тише стонали крепления между цепями и перекладиной.  Брюс остановил качели, вспоров утоптанную глину пяткой. Погладил подушечками пальцев стриженный затылок Полины, заморгал, уколов веки о жестковатые перышки волос, торчащие надо лбом Полины, как зубцы гребенки. Потеребил указательным пальцем правой руки розовую треугольную клипсу на нежной мочке; провел пальцем левой руки по перламутровым каплям пуговиц на блузке, поиграл с декоративными шнурками на коротких  штанишках. Понюхал щеку, ощущая душно-кондитерский запах крема и пудры, которыми девушка замаскировала россыпь мелких прыщиков. Понюхал ямку над ключицей, вдыхая освежающе-цветочный аромат духов. Полина заметила, что один волосок на правой брови Брюса торчит, выбиваясь из общего ряда, попыталась пригладить его, волосок не поддался, она послюнявила пальчик, пригладила волосок, опять безуспешно, и тогда она выщипнула его и стряхнула с пальцев.
Полина глубоко вздохнула. Поправила у Брюса воротник рубашки, провела мягкой ладошкой по углублению между ключицами. Раскрыла ладонь, Брюс прижал к ней свою раскрытую ладонь, и Полина переплела пальцы с пальцами Брюса.
Губы Полины поблескивали искристым перламутром, ноготки были выкрашены в цвет едва созревшей клубники. Качели колебались чуть-чуть. Брюс потерся кончиком носа о курносый носик Полины, ткнулся носом ей в глаз, Полина часто-часто заморгала. Закрыла глаза и вытянула губы трубочкой.
Из полутьмы до них донеслись мужские голоса. Четверо парней шли вдоль забора, перекрыв всю ширину асфальтовой дорожки. Полина и Брюс застыли, наблюдая за фигурами. Брюс уперся подошвами в землю. Один из парней остановился, расстегнул штаны, и направил длинную струю мочи через ячейку в сетке на клумбу с цветами. Стебли пионов и астр закачались под тугой струей.  Застегнув штаны, парень подпрыгнул и перелез через забор. За ним тут же последовали остальные. Компания, не замечая Полину и Брюса, направились под навес. В руках один из них держал бутылку, отхлебнув из горлышка, он передал ее другому. Третий щелкнул крышечкой зажигалки. Четверо  уселись на скамейки; курили, посмеиваясь, переругиваясь. И внезапно затихли. Тишина длилась минуты полторы. Полина и Брюс сидели не шевелясь. Полина крепко прижималась к Брюсу, Брюс ощущал частое дыхание девушки, и старался замедлить свое. Раздался звук, как будто нечто металлическое стукнулось о деревянное. Полетел в сторону красный огонек, а три огонька поплыли в темноте. Четыре фигуры направились к качелям. Парни остановились в паре шагов, один держал правую руку за головой, как будто чесал затылок. Другой завел руки за спину. Трое из парней сжимали сигареты в зубах, сигаретные огоньки попеременно, в ритме дыхания, то затухали, то разгорались ярче; лица окутывал дым, сквозь дым смутно проступали искаженные огоньками лица. Один крутанул колесико зажигалки, поднял руку вверх, чтобы осветить сидящую на скамейке парочку: «Зырьте! Тут у кого-то романтики – полные штаны…» Другой по-прежнему чесал затылок. «Китаеза, што-ль?! Эй...» Огонь зажигалки, колыхаясь на легком ветру, медленно приблизился к лицу Брюса, затем к лицу Полины. Полина прищурилась и отвела голову назад. Брюс оттолкнул руку с зажигалкой от лица Полины. Крышка зажигалки щелкнула, огонек потух. Брюс часто заморгал, восстанавливая зрение. Слегка подтолкнул Полину под ягодицу, но Полина не поняла знака и лишь сильнее прижалась к Брюсу, еще крепче обхватила его за шею. Один из парней продолжает чесать затылок. Брюс подтолкнул Полину под локоть. Парень, который держит руки за спиной, сказал: «Девочку оставишь тут, а сам можешь уматывать. Если успеешь. Считаю до пяти, – парень расслабил руки, они повисли вдоль тела, в правой руке – пустая бутылка. Он подбросил бутылку, поймал ее за горлышко, шлепнул бутылкой по ладони, неторопливо начал считать: «Н-ну… ра-аз… два-а… Эй, ты по-русски-то хоть понимаешь?..»
«Давай, до десяти...» – предложил Брюс. «Он и говорить по-нашему умеет!..» – раздалось со смешком. Брюс уперся ногами в землю, вцепился в поручни сиденья и пихнул Полину бедрами под попу так сильно, что девушка подлетела. Брюс оттолкнул ее в сторону. Вспыхнула зажигалка и тут же погасла, и в глазах у Брюса поплыли радужные волны. Кулак с зажатой в нем зажигалкой прилетел Брюсу в переносицу. Полина метнулась к Брюсу, схватила его за плечи. «Отпусти, дура, мешаешь!» – Брюс попытался вывернуться из объятий Полины, но Полина вцепилась в него намертво. Кровь из носа Брюса заливала ей блузку. Парни, ничего не предпринимая, наблюдали за возней с насмешливым любопытством. Брюс отодрал от себя  Полину, вскочил, несколько раз вслепую брыкнул туда-сюда ногами, но парни лишь смеялись, непринужденно отскакивая. Брюс потер глаза, не обращая внимания на кровь, обильно текущую из носа.
«У меня старший брат, он из морей пришел, он вас уроет!» – пискнула Полина. Парни переглянулись.
«Нам испугаться, ште-ль? Я так охуеть, как испугался, а ты?!» – парень с зажигалкой обратился к парню, который все еще чесал затылок.
«Д, я обоссался с перепугу!» – сказал парень с бутылкой, и неторопливо пошел на Брюса, пошлепывая бутылкой по ладони. Брюс двинулся на звук, он различал нечеткие силуэты, кровь текла у него из носа по губам на подбородок. Парень, чешущий затылок, обогнал парня с бутылкой и резко выбросил руку, заведенную за голову, и в воздухе черной молнией мелькнула, просвистев, велосипедная цепь, обрушилась на плечо Брюса, изогнувшись, хлестнула его поперек спины, между лопаток и по хребту, достав кончиком до поясницы. Брюс громко крикнул, рухнул на колени, и тут же получил бутылкой в ухо, завалился на бок, притянул ноги к животу, обхватил голову руками. Удары шести ног посыпались на него со всех сторон: по ребрам, по спине, по голеням, прикрывающим живот, по ладоням, прикрывающим затылок, по локтям, защищающим лицо. Полина, чуть присев, истошно орала, Брюс катался по земле колобком. Полина сорвалась на визг, схватила себя за волосы. Били трое, а четвертый ходил по кругу, крутил пропеллером велосипедную цепь и просил: «Ну, отойдите-ка! Дайте-ка я еще разок приложусь…» Но его товарищи вошли в азарт и не обращали на его просьбы внимания.
Со стороны асфальтированной дорожки, захлебываясь лаем, рванулась молодая овчарка, зацепилась когтями передних лап за ячейки сетки. Мужчина, державший туго натянутый брезентовый повод, хрипло скомандовал: «Фу! – и тут же. – Ах, вы, ****ь-вашу-еб, *****-вашу!!!» В забор полетела пустая бутылка, разбилась о стойку.
Парень с цепью подскочил к забору и хлестнул по сетке цепью; овчарка отпрыгнула далеко, но снова, вздыбив холку, с рыком бросилась вперед, злобно залаяла, широко разевая крупнозубую пасть. У мужчины в руке зажегся фонарик, луч света ударил в лицо парню, тот прикрыл глаза ладонью. Собака заливалась. Засветилось несколько окон в ближайшей хрущовке. Мужской бас прогудел сверху: «Завтра на работу с самого сранья!..» Старческий голос прохрипел: «Что это тут за это?!» Женский голос заверещал на всю улицу: «Милиция!!! Убивают!!!»
Три парня, оставив Брюса в покое, одновременно полезли на забор, забрались на его верхнюю металлическую планку и, балансируя руками, мелкими шажками стали перемещаться по забору в сторону одноэтажного здания детского сада. Последний из них обернулся: «Съебываем, чо-тормозишь!» Повесив цепь на шею, парень подтянулся и потрусил по забору, догоняя товарищей. Собака, полуприсев и вытянув морду, тянула за собой хозяина, бросалась на сетку, клацала зубам. Парень остановился, чуть качнулся, стараясь устоять наверху, хлестнул сверху цепью, кончик цепи задел собачью морду, собака взвизгнула, отскочила, но снова с рычанием прыгнула вперед, хозяин выматерился, луч фонарика рассекал тьму, высвечивая то собаку, то парня на заборе. Парень свернул цепь в клубок и бросил его в хозяина собаки, попал в руку, фонарик разбился и погас.
Товарищи парня уже достигли конца забора и, подсаживая друг друга, залезли на крышу детского сада. Обернулись. Отстающий прибавил шаг, потерял равновесие, упал  животом и пахом на верхнюю планку забора, взвыл, уцепился пальцами за сетку, собака клацнула зубами, выдрала кусок кожи из предплечья, парень пнул собаку по носу, кое-как поднялся, развел руки, как крылья, уравновесил тело, добрался до конца забора, где с крыши к нему протянулись руки. Четверо парней пересекли чуть скошенную крышу, стуча по шиферу подошвами, спрыгнули с другой стороны здания и скрылись в зарослях сирени.
Брюс корчился на земле, ловил ртом воздух. Полине присела рядом на корточках, шмыгнула носом, размазала ладошкой потекшую тушь по заплаканному лицу. Корочка лака отстала от ногтя, Полина стряхнула ее, дотронулась до плеча Брюса, тихо произнесла: «Эй?..» Мужчина успокаивал овчарку, трепал ее за морду, уши и брыла, поглаживал холку и хребет со вздыбленной шерстью.


Четыре

Рублю от Фричи до ул. Кутузова прямая дорога была по ул. Дзераю, мимо стадиона и автобазы, в сторону центра, но Рубль сделал круг, решив пройтись через Шайбу. Интересно было встретиться с шайбовскими ребятами, узнать, рискнут ли они зацепить его: настроение у Рубля было возбужденно-веселое. Желтый ремонтный трамвай с лебедкой и платформой, с двумя темными силуэтами в кабинке, продребезжал возле пятиэтажного здания мореходного училища, повернул на кольце, мазнув по деревьям и стенам широким лучом прожектора, и укатил в сторону канала. Пивной ларек округлой формы и с плоской крышей белел в полутьме, окна его были закрыты ставнями, а на дверях – засов с амбарным замком. Уличный фонарь желтой каплей нависал над трамвайной остановкой, освещая ее. На скамейке сидело четверо юношей с длинными волосами, а четверо парней с короткими стрижками стояли рядом, обступив скамейку полукругом. Ситуация Рублю была ясна: шайбовские прижали загулявших гривотрясов, а те, несмотря на равные силы, перетрухали и скисли. Рубль презрительно усмехнулся и пошел было прочь, но остановился, оглянулся еще раз, внимательнее всмотрелся в сидящих на скамейке: нет, юношей трое, а четвертая – девчонка, рыжая и кудрявая. Шайба совсем оборзела, подумал Рубль, и тут же увидел канат из белых простыней, связанных между собой широкими узлами, который свисал из торцевого окна на четвертом этаже мореходки, не доставая метра полтора до газона, и догадался, что ребята не шайбовские, а курсанты, свалившие в ночной самоход. Рубль сунул руки в карманы и направился к остановке. Разобрал фразы: «…а если вы не девки, то почему у вас такие патлы? Вас, что ли, стричь некому? Так вот Валера классно умеет стричь, сейчас он вас обкорнает! Правда, Валера?» Некто, наверное, тот самый Валера, ответил: «Да, только машинки с собой нет, аккуратно не получится, ну, да нечего…» Блеснуло лезвие ножа в руке у Валеры, другой рукой Валера ухватил за прядь ближайшего к себе юношу, тот отстранился, несильно шлепнул Валеру по кулаку вялой ладонью. «Тихо, тихо! Не кипишись…» – Валера засмеялся, крепко ухватил юношу за нос согнутыми пальцами и резко крутанул. Парень жалобно заойкал. «Не дергайся, – сказал Валера, – а то еще порежу… случайно. Да, не боись ты! Волосы не уши, отрастут…»
Девушка заметила приближающегося Рубля, уставилась на него, не мигая. Белое лицо девушки густо усеивали веснушки. Вслед за девушкой на Рубля испуганно посмотрели и трое ее спутников. А затем к Рублю повернулись и курсанты, оглядели его с ног до головы удивленно, в их взглядах читался вопрос: н-ну-у?..
Не дожидаясь, пока кто-нибудь из курсантов откроет рот, Рубль кивнул девушке: «Тамар, привет!» Он сунул руку в карман широких джинсов и нащупал в связке ключей самый длинный и расположил его так, чтобы он сильно выпирал под тканью. Курсанты обратили внимание на оттопырившуюся ткань и  переглянулись. Рубль мысленно попросил девушку не заявлять сразу же: я не Тамара! И девушка оказалась понятливой и рта не открыла. Трое ее спутников жались к друг другу, как замерзшие птички.
Рубль остановился, перенес вес тела на правую ногу и обратился к курсантам, стараясь говорить спокойно: «Вы, брачки, откуда? Из мореходки?» – И мотнул головой в сторону окна, из которого свешивались связанные простыни.
«А тебе-то не все равно?» – ответил Валера, он сложил нож, но оставил его в руке.
«Мне-то не не все равно. Потому что я отсюда…» – сказал Рубль.
«А мы оттуда, – усмехнулся Валера. – И-чо теперь?»
«А то, что беспредел творите… у нас на районе… Эти чуваки, – он кивнул головой в сторону длинноволосых парней, – с девчонкой… А вы их кошмарите!.. Это не по закону».
«Так мы девчонку и не трогаем,  – сказал Валера. – А ты что, робин-гуд, гривотрясов пожалел?»
«Да, мне положить на них сверху!.. Я бы и сам им патлы укоротил. Вот если встречу их без девчонки, только стриженными отпущу. А так – не по закону».
Длинноволосые юноши одновременно чуть приподнялись со скамейки и стали перемещаться к ее краю.
«Что это он нам втирает тут?..» – Валера обратился к своим товарищам, и они пожали плечами. И тут же один из них рявкнул на длинноволосых: «Куда, бля? А-ну сидеть! С вами, мудюками, еще не закончили…»
«У нас так принято, – продолжил Рубль. Он чувствовал, что коленки подрагивают все сильнее, и надеялся, что под просторными штанинами бананов эта дрожь незаметна. – Шкет с соской гуляет – не стопить его. Без соски – хоть прихватывай его, хоть ****и, хоть копейку отжимай. А у вас, что, не так? Вы с какого района?» – Рубль старался говорить уверенно, по-хозяйски.
«Мы из Дэ-пилса», – ответил Валера.
«А что, в Даугавпилсе нет таких законов? У вас там полный беспредел, что ли? Это мне по ***… Я приеду в Дэ-пилс, буду по-вашему жить. Но вы к нам приехали, живите нашими порядками».
Курсанты переглянулись, хмыкнули.
«Что-то не так… – задумался Валера на мгновенье. Затем улыбнулся дружелюбно и открыто. – Парней-то трое, а девчонка – одна. Значит… одного не трогаем… но двух-то можно! А?.. – и, довольный своим выводом, оглядел товарищей, и те добродушно рассмеялись.
Рубль понял, что острый момент переговоров пройден и тоже взял шутливый тон: «Не-а… Это неважно сколько девок с парнями. Закон один: перед девками парней не позорим».
«А они, что, похожи на парней?» – Валера ткнул пальцем в лицо в одного из длинноволосых и тот отпрянул.
«Также, как и на девок…» – ответил Рубль.
Курсанты задумались. Рубль осторожно, чтоб не звякнули ключи, вынул руку из кармана и перенес вес тела на левую ногу. И развел руки с раскрытыми ладонями в стороны:
«Вы, конечно, можете меня загасить сейчас… Но после этого, морячки, вы в самовол из общаги не выйдете. Я с брачками вас буду встречать… каждую ночь».
«Ты нас совсем уж за говно-то не держи, – сказал Валера укоризненно. – Чтоб мы вчетвером на одного… это ж беспредел».
«Об том и речь», – сказал Рубль и, подмигнув Валере, мотнул головой в сторону широкой, окаймленной подстриженными кустами, поляны между трамвайными путями, бетонным забором и шоссе.
Валера оглядел поляну и, прищурившись, обратился к Рублю:
«Ладно. Только, чур, без ножей», – и передал свой ножик товарищу.
«А у меня и нет ножа, – ответил Рубль. – Это ключи…» – и он вытянул из кармана связку, позвенел ею, похлопал по карманам, показывая, что они пусты.
«Лихо. А я-то поверил, что у тебя там нож. Лихо на понт берешь. Молоток! Ну, пойдем, встряхнемся. Побренчим костями…»
Рубль приблизился к скамейке, протянул связку ключей рыжей девушке:
«Тамар, подержи пока, ладно?»
Девушка удивилась, но молча взяла ключи, посмотрела на своих напуганных спутников с жалостью, затем с интересом – в глаза Рублю, приоткрыла губки и слегка прикусила нижнюю.
Рубль и Валера вышли на середину поляны, заросшую длинной травой. Валера заметил, что Рубль прихрамывает, предложил: «Без ног?» Рубль пожал плечами: «Мне пофиг… Хотя, ладно, давай только руками». Пошарили в траве, проверяя, нет ли камней, разбитых бутылок, деревяшек с гвоздями. Трое курсантов встали чуть поодаль, кто сунув руки в карманы, кто скрестив руки на груди. Рыжая девушка и ее спутники остались сидеть на скамейке.
Валера поднял кулаки к голове и стал подпрыгивать на носочках. Рубль тоже поднял руки к голове, но не подпрыгивал, а перемещался приставными шагами, чуть припадая на левую ногу. Около пяти минут они кружили по газону, нанося удары и уклоняясь от них, и вытоптали всю траву до черной земли на пятаке диаметром метра четыре. Оба сильно вспотели, и Валера остановился первым. Спросил, не опуская рук:
«Ну-чо, может, хватит?»
«Хватит…» – согласился Рубль и подтер кровь с разбитой губы.
Драчуны одновременно шагнули вперед, пожали руки, с уважением посмотрели друг другу в глаза.
«Правильно, – сказал один из курсантов. – Хули нам, русским, махаться меж собой! Что нам делить? Нам надо вместе латышню гасить. Или… таких вот, как эти…» –  он повернулся к скамейке. На скамейке темнела только одна фигурка, маленькая. Девушка, щурясь, курила, положив одну ногу на другую.  Дымок вился над кудрявой головой.
«Х-ха, а патлатые-то уже ноги сделали! – крикнул Валера. – Слышь, подруга, они тебя бросили, что ли?»
Девушка не ответила, презрительно скривила губы, отвела взгляд в сторону.
Рубль подошел к скамейке, протянул руку. Девушка отдала ему связку ключей. Рубль сказал: «Пойдем, Тамара, я тебя до дома провожу».
«Соседка? – спросил Валера, приблизившись. – Симпатичная соседка! А подружек у соседки нет? Таких же симпатичных…»
Курсанты посмеялись, поглядывая на девушку заинтересованно, а она отводила взгляд и, недовольно щурясь, смотрела в сторону свозь клубы дыма. Валера обратился к Рублю:
«Первый юношеский?»
«Второй. Но вообще-то мне больше борьба нравится. Пять лет за Трудовые боролся».
«Тоже неплохо. По борьбе у нас Паша специалист», – и кивнул головой на белобрысого парня розовым и пухлым лицом.
«Но это ка-нибудь в другой раз», – сказал Паша.
«Да, уж, лучше в другой…» – охотно согласился Рубль.
«Боксируешь ты ничего так… – сказал Валера. – Только локоть при прямом так высоко не поднимай. Сильнее удар будет. И открываешься слишком. Я тебе пару раз чисто на халяву насовал, ты сам подставился».
Рубль пожал руки всем курсантам. Посмотрел на девушку, мотнул головой:
«Ну, Том, пойдем, что ли?»
Девушка отбросила недокуренную сигарету элегантным щелчком, попала точно в урну, поднялась, оправила длинную юбку с косым подолом, украшенным бахромой, тряхнула кожаным браслетом с крупными разноцветными бусинами.
Они удалились от остановки, прошли мимо афишной тумбы, лохматой из-за отстающих, надорванных плакатов. Ветер гнал по пустой проезжей части мятый бумажный пакет. На поверхности лужи, образовавшейся у края дороги, блестела масляная пленка, радужная, как крыло у голубя. Девушка сказала:
«Мне вообще-то в другую сторону».
«Отойдем подальше, – ответил Рубль. – Тогда повернем».
«Я ничегошеньки не поняла из разговора…» – усмехнулась девушка.
«Вам и не обязательно это понимать».
«Ты вроде бы уж начал мне тыкать, так зачем сейчас на вы переходить?.. Тамара! Надо же, придумал мне имечко. Терпеть не могу имя Тамара».
«Какое в голову пришло… А как тебя по-настоящему зовут?»
«Вообще-то мужчины первыми представляются… Жанной меня зовут. – Девушка наступила ногой на сухую ветку, валявшуюся на тротуаре, и ветка, надломившись, громко хрустнула. – Но имя Жанна я терпеть не могу. Оно, конечно, не такое противное, как Тамара, но… на втором месте по противности».
«А по-моему Жанна очень красивое имя!»
«Не подлизывайся… Я свое имя не люблю… И зови меня Белкой!.. А тебя как?»
«Руслан я».
Девушка хмыкнула:
«Сразу вспоминается сказка из школьной программы…»
«А есть имена, которые тебе нравятся?»
«Мефистофель».
«Хорошо пошутила».
«Я серьезно».
«Нет, уж… Мефистофелем меня звать не надо! Я – Рубль. Так меня друзья зовут».
«Почему не Доллар?» – рассмеялась девушка.
«Рубль сильнее доллара».
«Да, ну?»
«Все советское сильнее! И лучше... Кроме жвачки, фильмов, машин, телевизоров…»
«А-га! Шмоток, сигарет и так далее…»
«Я не курю».
«А я бы еще покурила, – девушка заглянула в матерчатую сумочку, свисавшую с плеча на длинном ремешке, приоткрыла сигаретную пачку хрупкими пальцами. – Одна осталась, на перед сном… Рубль, доллар, франк… О, я буду звать тебя Фрэнки! Классно звучит… Можно?»
«Лишь бы не дурачком. А вы тоже друг другу кликухи даете?»
«Мы, это кто?»
«Ну… такие вот…» – Рубль постучал себе по плечу ребром ладони, показывая длину волос. – Патлатые».
Девушка прыснула в кулачок, отбросила рыжие кудри назад резким движением головы.
«Вообще-то среди моих друзей не только, как ты говоришь, патлатые. Есть и стриженные. И налысо бритые. А есть и с такими вот гребнями!» – девушка показала руками форму прически. – Дело ведь не в волосах. Главное то, что под волосами, в голове».
«Кто бы спорил… – Рубль смотрел на бледный профиль Белки, на кудрявый рыжие локоны, который качались в такт шагам, закрывали и снова открывали лицо со множеством веснушек. – А чего твои друзья подрыли так резко?.. Оставили тебя одну».
«Они пацифисты. Пацифизм…»
«Я знаю, что такое пацифизм. Пацифисты, это трусливые салабоны».
Белка бросила на Рубля насмешливый взгляд:
«Ну, ты, да, герой… А мои друзья, они – творческие люди».
«И-чо?»
«Да-ни-чо!» – передразнила Белка Рубля.
«А ты почему с ними не ушла?»
Белка задумалась. Смотрела на носки своих вытертых замшевых туфель-мокасин с кисточками на подъеме; на тощие голени, мелькающие при каждом шаге из-под длинного подола. Ответила шагов через пять:
«Ты мне свои ключи доверил. Надо было их вернуть. Ну и потом, на драку посмотреть тоже интересно».
«Ну, это была не настоящая драка. Так… товарищеский поединок. Попихались чисто по-спортивному. А что, нравится смотреть, как дерутся?»
«Если честно… нравится».
«Пацифисты твои дерутся, наверное, не часто?»
«Никогда не дерутся. Пару раз я, правда, видела, как их били. Такие, как ты... Но это не было интересно. Это было мерзко и страшно».
«А как я дерусь, значит, не страшно смотреть? А какие это такие, как я?»
«Много вопросов сразу, Фрэнки… – девушка остановилась. – Кажется, мы отошли достаточно далеко?»
«Да, мариманы нас уже не видят. Они бы ничего нам не сделали. Но раз уж я сказал, что ты – моя соседка, то…»
«Я поняла».
«Так где ты живешь? Доведу».
«Проводишь? Ну, хорошо… Я живу сразу за конфетной фабрикой, там, где многоэтажки…»
«Мы почти соседи! Я на Фриче… На Фрициса Зыликиса, то есть».
«У-гу… У тебя губа разбита. Больно?».
«Я на такую фигню внимания не обращаю….Течет?» – Рубль дотронулся пальцем до припухлости на губе.
«Нет, уже подсохла. Подбородок в крови, – Жанна протянула платок. – На, оботри. Послюни кончик…»
«Платок не отстираешь. Я дома, под краном».
Белка сунула платок в наплечную сумку, вышитую бисером. До желтокирпичного многоэтажного здания с лоджиями они брели в молчании. Жанна остановилась у дверей подъезда, взялась за ручку:
«Спасибо, что проводил... А там, на остановке, когда ты сунул руку в карман, я подумала, что у тебя в кармане и правда ножик».
«Мариманы тоже так подумали. На то и расчет был».
«А если бы они на тебя все вместе бросились?»
«Я бы выбил кому-то одному глаз ключом, остальные бы тормознули».
«Так бы уж и выбил?»
«Да. В таких делах надо идти до конца… А был бы нож с  собой, пырнул бы ножом. Когда настроен серьезно, то противники это чуют. И остывают».
Жанна распахнула дверь, обернулась, подняла брови вверх:
«Ты так смотришь на меня, Фрэнки… как будто что-то сказать хочешь. Или мне кажется?»
«Да, Жанна… Белка, то есть… хочу сказать… спросить хочу».
«Валяй!»
«Телефон дашь?»
«Телефон-то не дам. – Жанна усмехнулась. – А вот номер телефона сказать… могу…»

Повторяя номер телефона про себя, Рубль вприпрыжку двинулся мимо серого здания конфетной фабрики с четырьмя длинными рядами освещенных окон. Ощутил одуряющий шоколадно-карамельный аромат. Рубль радостно напел мотивчик, услышанный в передаче Утренняя почта: «Малиновый сироп! Малина!.. Малиновый сироп! Малина!..» Песня Рублю не нравилась, но мотивчик врезался в память, и ничего другого он сейчас припомнить не мог: «Малиновый сироп! Малина!» Рубль станцевал под фонарем нечто вроде лезгинки. Несколько раз шлепнул кулаками по широким овальным листьям старого корявого дерева. Повторил про себя номер телефона, перебежал через перекресток, и двинулся по улице имени Клары Цеткин к улице Кутузова.
Маргарита открыла дверь, на плечи ее был накинут красный шелковый халат, а под ним – черная кружевная комбинация.
«Почему так долго, Руслан? Я, между прочим, волновалась! – женщина озабоченно посмотрела парню в лицо, отступила, пропуская в прихожую. – У тебя губа распухла. Подбородок в крови! Ты подрался, что ли?»
«Немножко».
«Это называется немножко!.. Ужас!.. Дай, зеленкой намажу».
«Не надо зеленкой, Марго! Заживет. Я на такую ерунду даже внимания не обращаю… В ванную пойду – рожу ополосну».
«Ополосни, ополосни… И не только рожу!»
Полочкb перед зеркалом была заставлена разнокалиберными и разноцветными флаконами. Зашумела вода, поднялся пар.
«Может, тебе ванную наполнить?»
«Нет. Меня после горячей ванны в сон потянет», – Рубль выдавил на ладонь перламутровую медузку из пластиковой бутыли, и стал взбивать пенку, размазывать ее по телу.
«Это же шампунь! Он для головы…» – сказал Маргарита.
«Один хрен».
«Дай-ка, спинку пошкрябаю».
«Ну, пошкрябай-пошкрябай…» – согласился Рубль и повернулся. Маргарита стал водить красными ногтями по его мокрой спине, между лопаток, вдоль хребта и по копчику. Рубль повторил про себя номер телефона Белки.
«А чего подрался? Девушку защищал?» – кокетливо спросила Маргарита
«Да, нет. Просто прицепились ко мне какие-то...» – и повернулся к женщине.
«Сильно били?..»  – Маргарита поскребла ногтями живот парня.
«Они? Меня? – Рубль фыркнул, запрокинул голову, подставляя под струи лицо. – Нет… А вот я их – сильно».
«Ладно, герой!.. А теперь холодной... Для контраста. Чтоб не спал! Зачем ты мне сонный?»
Рубль нес Марго от дверей ванной комнаты до спальни на руках. Марго вздыхала: «Какое у тебя тело! Какие мускулы! Как из дерева… О чем ты думаешь?.. Витаешь где-то… Меня крепче обними!.. Мне нравится, как ты говоришь: Марго. Скажи, Марго!»
«Марго».
«Скажи еще раз»
«Марго-Марго».
«Нет, помедленнее… У тебя, что, еще нога не зажила! Тебе больно?»
«Нет, не больно. Просто хромаю».
Он шел голый, шлепая босыми ногами, оставляя на полу мокрые следы. Спальную освещало красное бра, закрепленное на стене у изголовья кровати. Рубль уложил Маргариту на кровать, выключил бра, но Маргарита вскочила и снова зажгла светильник: «Лучше так…» Ее жемчужные серьги в красных лучах приобрели розовый оттенок.
«Видео поставить?» – она пальцами обеих рук загладила влажные волосы назад. Под мышками чернела двухмиллиметровая щетинка, синели вены-ручейки под кожей грудей.
«Нет, – ответил Рубль, – насмотрелся».
Маргарита скакнула до напольной стереоустановки, запустила магнитофон, стала пританцовывать, поводя плечами и виляя бедрами, под звуки трубы, аккордеона и барабана. Рубль смотрел на расплясавшуюся женщину с любопытством. Спросил: «А что, петь не будут?» Женщина вытянула губы, изогнулась, послала парню воздушный поцелуй и указательными пальцами поманила к себе: «Это инструментальная музыка. Не нравится? Иди ко мне!» Рубль хмыкнул: «Я не аховый танцор…» – и завалился на кровать, прикрыл бедра углом стеганного атласного одеяла, заложил руки за голову. Маргарита обиженно надула губы, но тут же улыбнулась, с подскоком метнулась к кровати и прыгнула на парня, распахнув полы халата, как крылья. Парень выставил руки и поймал расшалившуюся женщину, которая тут же обхватила его шею руками, зажала бедра ногами, как борец, удерживающий соперника.
«Целоваться больно…» – сказал Рубль, поморщившись. У него из губы опять пошла кровь.
«Ну, вот... – Марго потянулась к тумбочке за круглым зеркальцем и салфеткой. Стерла кровь со своих губ и с еле заметных усиков. – А на что ты мне, если ты целовать меня не можешь?»
«Ну-у… о жизни поговорим…» – Рубль закинул руки за голову и широко зевнул. Повторил про себя номер телефона Белки.
«Дурашка… Если ты не можешь меня целовать, то я буду целовать тебя за двоих. И не в губы. А вот сюда! – Маргарита завела темные пряди волос за уши и наклонила голову. – И сюда… и сюда… и сюда…»

Маргарита накинула шелковый халат, на носочках прошлась до барного шкафчика, налила в бокал красного вина из початой бутылки, постучала ногтем по второму бокалу, но Рубль замотал головой: «Мне бы лучше минералки». Маргарита плеснула во второй бокал оранжевую жидкость из прямоугольного пакета: «Минералки нет, есть апельсиновый джус».
Маргарита вернулась к кровати с двумя бокалами и с плиткой шоколада, зажатой в зубах. Полы халата распахнулись, блеснул золотой кулон между грудей. Маргарита присела на край кровати, потянулась к Рублю. Рубль заметил длинный волосок, растущий из правого соска женщины. Взял шоколадную плитку, бросил ее на подушку, принял бокал с соком и жадно осушил его. Маргарита чуть отхлебнула вина, забрала пустой бокал у Рубля и поставила вместе со своим на тумбочку. Осторожно поцеловала Рубля в губы: «Не болит?» Рубль помотал головой. «А вкус вина на моих губах тебе нравится?» Рубль кивнул. Она взяла шоколадную плитку, надорвала обертку, отломила кусочек, протянула его Рублю: «Открой рот. Это горький шоколад. Пробовал? У нас такой не продают…» Рубль пожевал: «Пробовал, пробовал… Отец доставал…»
«А еще шоколад бывает белым».
«А вот это ты загнула, Марго! Белый шоколад…»
«Виктор вернется из морей, может, привезет…»
«Я лучше у отца спрошу… если такой есть в природе, он достанет».
Маргарита отломила еще кусочек, сунула себе в рот, разжевала и поцеловала Рубля в рот. Губа его снова лопнула, и соленый вкус крови смещался с горько-сладким вкусом шоколада. Рубль повторил про себя номер телефона Белки.

Маргарита накинула халат на голое тело, выключила красное бра и в полной темноте потянула Рубля за руку с кровати к дверям балкона: «Халат накинь, он мужний».
«Я не ношу чужое шмотье».
«Дурашка обидчивый! Он его не надевал почти… Ну, захвати хоть простыню. Тепло, а вдруг продует».
Маргарита уселась на венский стул, запахнула халат, закинула ногу на ногу. Двор был скудно освещен огнями нескольких окон. Ветерок слабо шевелил темные волосы Маргариты. Ногти на ее ногах были выкрашены в темно-вишневый цвет, как и ногти на руках. Рубль, завернутый в белую простыню, прислонился бедром к перилам. Маргарита нашарила на круглом столике длинную коричневую пачку и пьезо-зажигалку. Синий клинышек, бивший как огонь из сопла мини-ракеты, подпалил тонкую сигарету с длинным фильтром, запахло ментоловым дымком: «Вина принеси! Захвати всю бутылку».
Рубль вернулся с бутылкой и одним бокалом, разместил бокал рядом с хрустальной пепельницей, наполнил бокал до краев, несколько капель упали на столешницу. «А вот теперь отпей лишнее! – сказал Маргарита. – Кто ж так даме наливает?» Рубль нехотя сделал глоток, посмотрел на бокал, –  край темной жидкости качался в паре сантиметров от края бокала, – протянул бокал Маргарите.
«Хорошо-то как! – Маргарита с наслаждением затянулась и выдула в черное небо струю белого дыма, которая расплылась на черном фоне тонкими завитушками. – Правда ведь?» Рубль молча кивнул. «Ты какой-то странный сегодня…» – женщина посмотрела на парня озабоченно. Рубль пожал плечами, завернулся в простыню плотнее.

Утром они завтракали в спальной. Маргарита прикатила из кухни двухярусную металлическую тележку с серебряными кофейником и чашками, хрустальной сахарницей, фарфоровой масленкой, соломенной корзиночкой для хлеба, тарелками, полными чуть поджаренными в панировке кусками цветной капусты и свернувшимися в спирали тонкими ломтиками бекона. Рубль протыкал кусочки еды вилкой и жевал, разглядывая картину на стене: пальмы на песчаном берегу, голубая лагуна с фрегатом под надувшимися парусами. Полотно обрамляла золоченая резная рама, пышная и широкая. Парень заскользил взглядом по периметру рамы, стараясь не пропустить ни одной завитушки. Женщина иногда посматривала на парня с легкой тревогой и недоумением.
«Я не хотела давать тебе спать. Но ты отключился, едва добрел до кровати».
«Угу…» – Рубль захрустел поджаренным беконом.
«Я тебя тормошила, а ты разговаривал в полусне. Как будто бредил. Что тебе снилось?»
«А что я говорил?» – Рубль намазал на хлеб тонкий слой масла и уложил сверху два кружочка соленого огурца.
«Ты говорил про каких-то старушек, которых надо аккуратно сложить в кучку… Старушек в кучку! Смешно…»
«Да уж… А что еще?»
«А еще ты говорил про каких-то белок…»
«И что я про них говорил?» – Рубль отложил вилку, взял последнее соцветие капусты пальцами, сунул его в рот и захрустел.
«Что белки занимаются боксом…» – улыбнулась Маргарита. Шелковый халат распахнулся, через бледную кожу на ее груди чуть просвечивали синеватые речушки вен.
«Да ну?!»
«А еще про моряков... Моряки, говорил ты, висят на простынях и бьют друг друга по глазам ключами. Именно так…»
«Бред какой-то. Не мог я такого говорить».
«Именно что бред. Во сне же! Извини, что тормошила тебя... Мне долго не спалось и было скучновато… Ты не выспался?» – Маргарита разлила по чашкам кофе.
«Нормально все. Я выспался», – Рубль добавил в свою чашку сливки и сахар, размешал.
«А еще ты говорил про рыжее солнце. Солнце под номером… Шесть-семь-три… дальше я забыла… длинная цифра».
Рубль исподлобья посмотрел на Маргариту, и так строго, что женщина вздрогнула и смутилась.
«Еще ты бормотал: рыжее солнце, взгляни на меня… Да, ты поэт никак?»
«Н-не-а, – Рубль мотнул головой, – ни в одном глазу».
Рубль еще раз размешал бежевую жидкость в чашке, задумчиво глядя на пенную воронку в чашке, облизнул ложечку, ритмично постучал ею по краю блюдца. Постарался вспомнить номер телефона Белки. Вспомнил.