Яблоко юности 9

Шесть

Эдик посмотрел в дверной глазок, поправил круглые очки, с мягким хрустом провернул ключ в замке, звякнул цепочкой; кивнул головой Туче и отступил назад. Туча протянул Эдику широкую пятерню. Эдик, смутившись, вытер потную ладонь о брюки и пожал протянутую руку. «Крепче жми, ты ведь мужчина, – сказал Туча, и пошел вслед за Эдиком по слабо освещенному коридору. Скрипели длинные доски со стершейся до древесной текстуры краской. Туча стукнул костяшками по жестяному корыту, висевшему на стене; Эдик вздрогнул, обернулся на гулкий звук, посмотрел испуганно. «Это я просто так… – сказал Туча. – А тебе не жарко в рубашке с длинными рукавами. Духотища сегодня!» Эдик молча закатал рукава белой рубашки до середины предплечий, расстегнул верхнюю пуговицу. 
Скрипнули дверные петли. Эдик, а за ним Туча вошли в овальную комнату с полукруглыми окнами; тяжелые темно-вишневые портьеры были подвязаны лентами, комнату заливало солнце. На подоконнике стояла большая клетка с белым какаду, который поднимал и опускал желтоватый гребень, ходил взад вперед по жердочке. Сидевший за массивным старинным столом ветхий сгорбленный старичок в черной круглой шапочке водил лупой над страницами толстой книги. Туча сказал: «Добрый день!» – старичок как будто его не заметил, продолжил водить лупой над строками справа налево. Острый кончик седой бороды подметал листы. «Он не слышит ничего… А это Матильда! – Эдик провел пальцем по прутьям птичьей клетки – птица тут же попытался схватить палец клювом. Эдик приблизился к столу, налил в эмалированную кружку воды из графина, поставил кружку у правой руки старика. Старик даже не повернул головы. Туча мельком заглянул через плечо старика на значки, черневшие на желтой бумаге. Эдик направился дальше, распахнул дверь в свою комнату, жестом пригласил Тучу войти. Прикрыв за собой дверь, Туча спросил: «А на каком языке книга, которую читает твой дедушка? Иероглифы? Не похоже…»
«Дядя Рафа мне не дедушка, – ответил Эдик, водя пальцем по корешкам книг на настенной полке. – Он мне дядя. А язык – древнееврейский», – Эдик вытянул из книжного ряда два тома в пластиковых обложках, положил книги бережно на письменный стол. «А разве есть несколько еврейских языков?» – Туча сел на стул, поближе к столу, уперся животом в его край. «Да…» – Эдик выдвинул ящик стола, достал стопку чистых бумажных листов и пару карандашей, положил их рядом с книгами. «А ты тоже понимаешь древнееврейский?» – Туча пододвинул к себе лист бумаги, вытащил очечник, нацепил квадратные очки на самый кончик носа и взглянул на Эдика поверх стекол. «Нет… – Эдик сел за стол, взял карандаш, стал вертеть его в пальцах. – Можно, конечно, выучить. Но зачем? Лучше потратить время на изучение живых языков. Из мертвых имеет смысл изучать латынь. Но только в том случае, если я займусь биологией, например, или медициной, или юриспруденцией. Также может понадобиться древнегреческий, если я выберу филологические дисциплины…»
«Так ты, оказывается, еще не выбрал? – Туча удивленно вскинул брови. – Я-то думал, ты весь, от макушки до пяток, в математике…» –  Туча указательным пальцем передвинул очки с кончика носа к межбровью, взял карандаш, проверил остроту заточки грифеля подушечкой пальца. «Нет. Лишь частью нейронов головного мозга... – ответил Эдик серьезно, откинул пятерней со лба влажные волосы. – Точные науки, они, конечно, прекрасны. Но я еще колеблюсь… Многое хочется охватить! Просто не знаю… Вот палеонтология – потрясающе интересная наука… археология… история… биология…» – Эдик вскочил достал с полки несколько широкоформатных книг, бухнул их перед Тучей, стал листать верхнюю, показывая Туче иллюстрации: «Это – наутилус помпилиус».
«Хм-м… я не силен в зоологии», – сказал Туча, вглядываясь в подробные рисунки. В жировых складках на шее у Эдика скопилась влага. «География так же очень интересна... – Эдик достал из штанов платочек, вытер пот со лба, вытер шею, ладони. – Жарко!..» – сказал Эдик извиняющимся тоном. «Да, – согласился Туча и достал свой платок, – с меня тоже льет. Нам, массивным, тяжеловато в такую погоду». Эдик насупился. Положил руки на стол; пошевелил пальцами, рассматривая широкие ногти. Пятна зеленки усеивали ладони и предплечья Эдика. «Мама приготовила морс. Уже остыл, наверное. Сейчас принесет».
«А есть что-то, что тебя не интересует?» – Туча снял очки, стал тщательно протирать линзы платком. «Хм-м,  – Эдик задумался. – Музыкой меня в детстве мучили. Аккордеоном. Вот это мне вот тут было! – Эдик улыбнулся и ткнул себя ребром ладони в шею. – Хорошо, я вовремя математикой увлекся, так оставили меня в покое и аккордеон продали. Физкультуру еще не люблю… в школе, бр-р-р-р!»
«В спорт, значит, не отдавали тебя?»
«Нет, что ты! К счастью для меня, мои родственники равнодушны к спорту. Если не считать шахмат…  Ну, так вот… фотографией увлекался во втором классе. Но быстро надоело. Уж очень просто. Слишком элементарный процесс!» Туча посмотрел на руки Эдика: «Что, не заживает никак?»
«Это свежее, – Эдик засмущался и спрятал руки под стол.
«Аллергия?»
«Нет».
«Я почему подумал… аллергия всегда симметрична. Если на левой руке сыпь или прыщи, то и на правой такие же. Если на правой щеке, то и на левой…»
«Это не сыпь».
«Извини… У меня в детстве была аллергия. В раннем детстве, сама как-то прошла».
«Это не аллергия».
«Извини. Замнем тему…» – Туча поднял руки вверх, как будто сдаваясь в плен. «Это не заразно!» – сказал Эдик с укоризной. «А я и не думал, что заразно, – сказал Туча виновато. – Просто… Ну, ты чего-то весь в зеленке, как тебя не увижу». Эдик вздохнул, посмотрел на дверь; за дверью слышался скрип досок под мягкими шагами. Эдик встал и распахнул дверь. За порогом, улыбаясь, стояла мама Эдика с подносом в руках. На подносе – два стакана с резным орнаментом и пузатый стеклянный кувшин с ярко-красной жидкостью; пара ягодок колыхалось сверху. «Здравствуйте, Софья Ильинична!» – Туча поднялся. На нос женщины свисала вьющаяся черная прядь, женщины подула на нее, прядь взлетала, но снова опустилась на кончик носа. Туча рванулся к двери, взял поднос из рук женщины, чуть коснувшись ее пальцев. Мама Эдика сказала «Спасибо!» и убрала прядь волос за ухо. Туча уставился на полушария под блузкой из тонкой зеленой ткани, заставил себя отвести взгляд и поставил поднос на стол. Женщина смотрела на Тучу влажными, темными глазами, она приблизилась, взяла кувшин за ручку и наполнила оба стакана доверху. Нечаянно задела Тучу плечом, Туча сглотнул слюну и кашлянул, прикрыв рот кулаком. Бока кувшина усеивали капельки влаги. Туча взял стакан, ощутил холод гладкой поверхности. Женщина коснулась ладонью предплечья Тучи.  «Вы бы лучше на подоконник кувшин переставили. А то книги вдруг зальете. Я сейчас ватрушки с мармеладом принесу. Вам нравятся ватрушки с мармеладом, Владимир?»
«Да… Не знаю… Не пробовал…»
«Это очень вкусно. И просто. Лепятся обычные ватрушки, а перед отправкой в духовку на творог кладется по четвертинке мармеладины».
«Мама, нам уже пора заниматься!..» – сказал Эдик строго.  Женщина взяла Эдика за правую руку, вгляделась в зеленые пятна: «Заживает?» Эдик выдернул руку и спрятал ее за спину. Мама схватила его за левую руку, подняла повыше, обращаясь к Туче: «Вот, Володя, смотрите, что творят! Фашисты проклятые…» Эдик выдернул и левую руку и тоже спрятал ее за спину. Женщина подошла к Туче совсем близко. Ее темные глаза блестели, грудь под блузкой поднималась и опускалась. Туча почувствовал лимонный запах шампуня, карамельный запах крема и цветочный запах духов, ноздри его раздулись. Губы женщины, выкрашенные бордовой помадой, блестели, ноздри слегка подрагивали. Туче не выдержал пристального взгляда женщины, отвернулся, вопросительно посмотрел  на Эдика.
«Володя, вот вы почти взрослый уже парень, – сказала женщина. – Скажите, вас когда-нибудь обижали сверстники?»
«Мама! Ну, пожалуйста! Не надо об этом...» – воскликнул Эдик раздраженно.
«Почему, Эдик? Почему?.. Володя, а!..»
«Пытались, – ответил Туча. – И не раз. Но потом перестали пытаться».
«Да? А как вы добились перемены отношения к себе? Эдик – хороший мальчик, но его почему-то не любят ровесники».
«Мама!» – с отчаяньем в голосе воскликнул Эдик. Женщина, вскинув брови, посмотрела на сына: «А что такого?.. – повернулась к Туче. – Володя?..» Туча задумался. Мог бы ответить правдиво, мол, разбил в кровь с десяток носов. Но ему не хотелось выглядеть перед этой женщиной слишком грубым. «Ну-у… Мне пришлось научиться такому стилю общения, что охота меня обижать у всех пропадала».
«Ой, как здорово! – женщина всплеснула белыми пухлыми руками. – А научите Эдика, а! А то его совсем затуркали. Вот эти вот его раны, вы знаете, от чего?!»
«Мама!!! – Эдик затопал ступнями по паркету, замахал руками. – Какие раны??? Раны бывают от пуль и от кинжалов…»
«Эдинька, милый, не надо истерик хотя бы перед гостями. Я ухожу… Володя?
«Да, Софья Ильинична».
«Я на вас очень рассчитываю».
«Конечно, – Туча кивнул. – Не беспокойтесь. Я научу Эдика, как надо общаться со сверстниками».
«Спасибо, – мама Эдика повернулась к Туче спиной и плавно пошла к двери. Туча не мог отвести взгляда от крутых женских бедер. Женщина полуобернулась у дверей, посмотрела на Тучу через плечо; широкая прядь волос прикрыла один глаз Софьи Ильиничны, а другой был прищурен. – Ватрушки с мармеладом и кофе – через полтора часа. Вы ведь любите кофе?». Туча кивнул. «Как я угадала!.. Кофе – напиток ученых, а чай – напиток поэтов». Туча пожал плечами: «Наверное…» Женщина неторопливо притворила дверь за собой. Туча встрепенулся, сделал глубокий вдох и длинный выдох, покрутил головой, разминая шею. И, стараясь не смотреть мальчику в глаза, указал ему ладонью на стол: «Ну, давай, что ли, заниматься, Эдуард...» Эдик смотрел на Тучу озадаченно и с некоторой растерянностью.

Через час Туча бросил карандаш на исчерканный лист бумаги, откинулся на спинку стула, заложил руки за голову: «Ну, все, мои мозги перегрелись. Надо сменить тему. Давай-ка, Эдуард, рассказывай, что там у тебя?.. Я про руки твои, тяжко израненные».
«Ерунда… – Эдик положил ладони, сцепленные в замок, на стол. – Мама говорит, раны. Какие раны? Смешно! От иголок какие могут быть раны?..
«От чего?»
«От иголок. От больших правда».
«Ну, выкладывай».
«Только разбираться ходить вам никуда не надо. Пожалуйста! А то тетя Руфа уже ходила... Разобралась!.. Только хуже стало…»
«Зря она, конечно, ходила… – Туча зевнул и сцепил руки в замок на затылке. – Ну, так я слушаю».
«Берут длинные толстые иголки, оборачивают тупой конец нитками. Чтобы удобней было держать. И колют острыми концами».
«Тебя?!»
«Ну, да».
«Кто?»
«Ребята».
«Что за ребята?»
«Только не ходите с ними разбираться, пожалуйста!» – сказал Эдик умоляющим тоном.
«Да, не пойду я, не пойду».
«С дачного поселка ребята…»
«А в школе, во дворе?»
«Тоже... Нет, иголками колются только дачные. А во дворе там другое… пинаются…»
«А в школе что?»
«А в школе… натягивают на голову пакет и не дают дышать. Пока не упаду».
«Ничего себе! У тебя ведь математическая школа. Интеллигентные все ребята должны быть...» Эдик пожал плечами, грустно хмыкнул. «Ясно, – Туча расцепил руки, положил тяжелые кулаки на стол перед собой. – Вобщем так. Я мог бы, конечно, со всеми этими ребятами переговорить, и в школе и во дворе, и в дачный поселок ваш съездить. Но я этого делать не стану».
«Тетя Руфа ходила в школу…»
«Да, я понял, понял. Тетя Руфа сходила… и после этого стало еще хуже. Но я-то не тетя Руфа! Если я схожу, они там все обосрутся. Но, повторяю, делать я этого не стану. Мы иначе… – Туча, опершись ладонями о столешницу, медленно поднялся. – Эдик, ты можешь ударить человека по голове?» Эдик посмотрел на Тучу испуганно, перевел взгляд вниз, вздохнул, задумался, наморщил лоб, почесал переносицу, поправил очки, промычал нечто нечленораздельное. Туча обошел стол, положил руку Эдику на плечо: «Я тебя понял. Не можешь». Туча снял очки, сунул их в очечник, положил его на стол рядом с книгой, вышел на средину комнаты, расставил ноги, выпятил живот: «Вставай». Эдик подчинился. «Снимай очки». Эдик послушно снял очки, повертел их в пальцах. «Кидай на стол». Эдик осторожно уложил свои очки рядом с очечником Тучи. «Ты толстый, и я толстый, – сказал Туча, уперев кулаки в бока. – Ты очкарик, и я очкарик. Ты не можешь ударить человека, и я тоже когда-то  не мог. Но научился. Потому что надо было. И тебя научу. Туча смотрел на Эдика сверху вниз. Эдик неловко перетаптывался с ноги на ногу. «Бей, – велел Туча. – По животу. Со всей силы». Эдик помялся, поднял руку и медленно ткнул кулаком в мягкий выпяченный живот. «Единица с минусом, – сказал Туча. – Еще! Быстрее». Эдик постарался ударить быстрее. «Двойка с плюсом. Еще! Силу не береги… Двойка с минусом. Еще! И меня не надо жалеть… Три с минусом. Еще! Плечами тоже двигай… Двойка с минусом. Еще! Да, не тыкай ты, а бей… Три с минусом. Ногами тоже пошевеливай… Твердая тройка. Ладно, хватит на сегодня…»
Эдик тяжело сопел и обливался потом. Туча подошел к окну, понюхал красно-фиолетовый цветок на кактусе. Цветок запаха не имел, а сам кактус напоминал гневного инопланетянина, разведшего в стороны колючие плоские лапы. Туча наполнил оба стакана доверху морсом, подошел к столу, стукнул донышками стаканов о столешницу, присел на стул, откинулся на спинку. Эдик, кособоко развалившись на стуле, прикладывал платок к мокрому лицу. «Непривычно, да? – спросил Туча. – Мне тоже тяжело. Жара… – Туча осторожно отхлебнул холодный морс, подержал во рту, проглотил. – Вкусно! Только залпом никогда не пей, если потный». Эдик потянулся за стаканом, пригубил.
«Ну, что, понравилось бить человека?» – спросил Туча и подхватил языком каплю влаги, бежавшую вниз по стенке стакана.
«Нет».
«Это хорошо, – Туча удовлетворенно кивнул и отпил морс. – Хорошо!.. Просто отлично, ни сладко, ни кисло, все в меру… Мы будем повторять это упражнение, пока ты не войдешь во вкус. Каждый раз, когда я буду приходить, твоя цель – мое пузо. После математики, конечно».
«Угу...»
«Не угу, а так и будет. Я твоей маме обещал решить проблему. И я ее решу. Я же обещал, да? Надо сдержать слово? Надо!» Эдик печально вздохнул. «Когда научишься бить хотя бы на четверку… И, главное, когда я увижу в твоих глазах азарт... тогда оставлю тебя в покое. И впредь, если кто-то рискнет приблизиться к тебе с иголкой… Или даст тебе пендель… Нет, только подумает об этом!.. Ты сразу ударишь его. Понял? Хотя бы на четверку. Этого хватит. Вполне… Не рассуждая вломишь и без болтовни. Не думая о последствиях… Не хочешь бить по лицу, бей в брюхо. Это прокатит. Вполне… Сложи мудона пополам. Выключи пидараса на хрен, если он шумный. Уткни его мордой в плинтус, чтоб не гудел».
Эдик смотрел на Тучу с таким ошарашенным видом, что Туча расхохотался. Его жирные щеки и живот тряслись, и Эдик тоже рассмеялся. «Я бы еще морсика хлебнул… – Туча встал, похлопал себя по животу. – Мы толстые? Ну и что? Большой вес, это наш козырь. Мы очкарики? Ну и что? Снимай очки, когда мешают…» Туча добродушно хохотнул.
Распахнулась дверь. «Веселитесь? – мама Эдика внесла в комнату блюдо с ватрушками. – Расскажите и мне!.. Эдик, сходи на кухню за кофейником…» – она поставила блюдо на подоконник, рядом с кувшином. На желтоватых кружках запекшейся творожной массы зеленели подплавленные кусочки мармелада. «Я вспомнил смешную историю, – сказал Туча. – Перелезал как-то через деревянный забор, и забор, не выдержав моего веса, рухнул, и я вместе с ним. Грохот был жуткий. Пыль поднялась до второго этажа… – Туча взял ватрушку, надкусил и, зажмурив от удовольствия глаза, стал жевать. – М-м-м, обалденно!» Мама Эдика улыбнулась, прищурила глаза. Вернулся Эдик с кофейником и чашками. Туча смутился, вздохнул, вытер губы платком: «Морс ваш великолепен. Да. И ватрушки тоже. С мармеладом, это интересно!»
«Морс не слишком кислый?»
«В меру. Как надо».
Туче захотелось склонить голову и поцеловать пухлую белую руку. В кино про гражданскую войну так поступали белогвардейцы. Но Туча не решился, он опасался показаться смешным. «Смотрите, сейчас грянет ливень», – мама Эдика подошла к окну. На улице резко потемнело, задул сильный ветер, по карнизу ударили первые тяжелые капли. – Владимир, придется вам у нас задержаться, – она закрыла створки. – Эдик, сходи-ка к дяде Рафе, прикрой окно. Он сам не догадается. И принеси ему ватрушек, на кухне еще есть. И свари ему какао. Он еще не завтракал. Матильду тоже накорми. И надо, наконец, вычистить клетку. А то это хлев, а не клетка! И переложи все книги с кушетки обратно в шкаф, я там протерла. И поменяй воду в графине, она вчерашняя, это вредно. Вскипяти воду до крупных пузырей и пусть покипит с полминуты. Охлади потом в тазике с холодной водой. Ты все запомнил?..»


Семь

Белка, прогнувшись, раскинула руки и подставила лицо под капли дождя. Ее светло-голубая джинсовая рубашка вмиг потемнела на груди и плечах. Красные флаги на длинных металлических шестах шумно трепетали на ветру. Рубль обхватил Белку обеими руками за талию, легко поднял и утащил, болтающую ногами, под козырек подъезда. За несколько минут образовались лужи, на поверхности воды возникали и лопались большие пузыри. «Это надолго», –  сказал Рубль. Белка порылась в мешковатой торбе, висевшей у нее на плече, извлекла мятую пачку Элиты и коробок спичек. Осмотрела, вертя в пальцах, кривоватую сигарету, нашла на бумаге порванное место, зажала дырочку пальцем. Рубль покосился на сигарету и придержал руку Белки с горящей спичкой; дунул на огонек, спичка потухла, испустив сизый дымок с резким запахом. «Эй?!» – воскликнула Белка с притворным возмущением и шутливо стукнула парня кулачком по плечу. «Сначала почмокаемся!» – сказал Рубль и привлек девушку к себе. «Хорошо еще, что не сказал, полижемся!» –  Белка подставила Рублю полуоткрытые губы.
Ливень хлестал по автоматам с газированной водой; к ним подбежал мужчина в кепке, огляделся, сунул граненый стакан в карман мокрого пиджака и потрусил к подворотне. Ветер трепал плакат на торце здания, на плакате – бегущая девушка в белых трусах и майке, и надпись ОТ РЕКОРДА К РЕКОРДУ. Остановился желтый двухвагонный трамвай, открылись двери, никто из вагонов не вышел, никто не вошел, двери закрылись, и трамвай, дребезжа стеклами, покатил дальше, по мосту через железную дорогу. Женщина с синим зонтом процокала на каблуках мимо Рубля и Белки, порывы ветра рвали зонт в разные стороны, женщина хмурилась, ветер выломал спицы зонта, женщина, попытался вправить суставы спиц, но тщетно. Она поспешила к навесу на трамвайной остановке, зажав изувеченный зонт под мышкой. Белка вытащила сигарету.
«Здесь уже недалеко. Пробежимся? – сказала Белка, выкурив сигарету на две трети. – А-то ведь до утра может хлестать».
«Поскакали», – согласился Рубль и с брезгливым выражением на лице разогнал клубы дыма ладонью.
Они взялись за руки и побежали под тугими частыми струями, огибая самые широкие лужи  и перепрыгивая небольшие, – мимо здания, обложенного мраморными плитками, мимо киоска Союзпечать  и желтой, двухколесной бочки с надписью Kvass, с висячим замком на крышке, вдоль забора из высоких металлических пик, скрепленных круглыми щитками с изображением серпа и молота в обрамлении колосьев. Белка потянула Рубля к высокому эркеру. Забежали во двор, где полные и худые женщины поспешно снимали с веревок белые развевающиеся простыни, пододеяльники в цветочек, разноцветные махровые полотенца, полосатые семейные трусы и синие рейтузы со штрипками, бросали белье в эмалированные тазы и шустрыми полушажками, прижав тазы к животам и бедрам, улепетывали, шлепая резиновыми тапками по мокрому асфальту, к подъездам.
Белка остановилась перед дверью, ведущей в подвал; дверь по диагонали пересекали ровные полосы желтой, зеленой, оранжевой и голубой краски.
«Это здесь. Так и называется – Полосатая дверь. Очень известное место!»
«Кому известное?»
«Продвинутым людям нашего города», – ответила Белка и стала ритмично стучать по двери раскрытой ладонью. Через пару минут скрипнул засов, дверь приоткрылась, в щель выглянул полноватый бородатый брюнет лет тридцати пяти.
«А, Белка… Бонжур!»
«Хэллоу, Гном!»
«Кто с тобой?»
«Это Фрэнки! Фрэнки, это Гном, он мой приятель и коллега. А Фрэнки – мой лавер. Нравится?»
«Ничего…» – буркнул Гном, распахнул дверь и стал спускаться вниз по крутой лестнице, освещая путь карманным фонариком. Рубль разглядывал стены, покрытые разноцветными рисунками: круги, спирали, квадраты, треугольники.  Рубль засмотрелся, споткнулся и чуть не упал. «Здесь есть поручень. – сказала Белка. – Еще немножко вниз и налево…» Бородач, не предупреждая, скрылся за одной из неприметных дверок, оставив Белку и Рубля посреди просторного подвального помещения, освещенного тусклым светом настенных ламп в кожухах из металлической решетки. Серые вентиляционные и черные водопроводные трубы опоясывали помещение по периметру; на одном из вентилей висела раскрашенная гипсовая маска с оскаленными зубами и длинным, загнутым вниз носом.  Рубль различил в полутьме женские и мужские фигуры, окутанные клубами сигаретного дыма. Люди сидели на табуретках, стульях, на полу, пили из бутылок или из стаканов, негромко переговариваясь. Худощавый субъект перебирал струны гитары, громко распевая: «Свобода есть, свобода есть, свобода, есть, свобода пить, свобода спать, с кем хочешь из народа…» Заметив вновь пришедших, он замолчал, поднял стакан с красной жидкостью в знак приветствия. Рубль задел плечом сооружение из металлических стержней, похожее на скелет антилопы, чертыхнулся: «Что это еще фигня?!»
«Инсталляция», – ответила Белка.
«Что?.. А по-моему, это классная вешалка» .
«Ну… можно и так использовать», – рассмеялась Белка, повесила на скелет антилопы сумку и потащила Рубля за руку в дальний угол. По пути она чмокала в щеки юношей и девушек. В углу Белка присела на вязанный из толстых веревок коврик, похлопала ладонью по его краю: «Садись».
«Садиться мне еще рано… Я пока только присяду», – ответил Рубль. Белка посмотрела на него непонимающе. «Сидят в тюрьме, – пояснил Рубль. – А те, которые на воле, присаживаются».
«Глупости какие! – ответила Белка, скривив губы. – То, чему ты среди своих приблатненных дружков научился, здесь не имеет абсолютно никакого значения. Абсолютно! Другая среда…» Белка закурила, Рубль поморщился и осмотрелся; глаза его уже привыкли к темноте. На грубо оштукатуренных стенах Рубль разглядел картины с изображениями геометрических фигур. У дальней стены на полметра от пола возвышался дощатый помост, черные занавеси свисали по бокам его. «Здесь театр, что ли?» – спросил Рубль. «Здесь – все! – ответила Белка, в ее голосе прозвучали надменные и гордые нотки. – Мы не опоздали?» – крикнула Белка, и сразу несколько голосов ответили ей: «Нет!.. Не опоздали!.. Когда это что-нибудь у нас вовремя начиналось?!»
«Расслабляйся пока, – сказала Белка Рублю, прижимаясь к парню. – Ты немножко напряженный какой-то… Это с непривычки. Ты не знаешь, как себя вести в незнакомой обстановке. Это ничего. Неуверенность, она пройдет», – она положила голову ему на плечо.
«Я всегда, в любой обстановке, знаю, как себя вести, и я всегда уверен…»
«Да, ладно? – иронично улыбнулась Белка. – Вина не хочешь выпить?»
«Ты же знаешь, я не пью».
«А вот я бы выпила…» – сказала Белка. И крикнула: «Эй, плеснет кто-нибудь из джентльменов мне вина?!»
«Я бы сразу плеснул, – обернулся к ней лысый юноша  с серьгой в левом ухе. – Но мне казалось, что джентльмен, с которым ты пришла, сам поухаживает за тобой».
«Он еще стесняется», – Белка рассмеялась, приняла из рук юноши пустой стакан.
Рубль посмотрел на Белку недовольно, открыл было рот, но промолчал. Юноша налил в стакан Белки красного вина.
К помосту пробирался юноша на тонких ножках, но с огромной головой, лицом похожий на крысу. Он с трудом тащил бобинный магнитофон, его лицо было напряженно-злым. Он поставил магнитофон на пол, тяжело вздохнул, осмотрелся кругом, сказал раздраженно: «Помог бы хоть кто-нибудь!..» – но на его реплику никто не отреагировал. Отдышавшись, подождав, пока руки перестанут трястись, повернул рычажок. Крутанулись бобины, раздался звук саксофона. «Странная музыка», – заметил Рубль через пару минут и приобнял Белку за талию. «Не нравится?» – спросила Белка. Большеголовый юноша прошел по сцене к заднику и поправил висящий на нем кусок белой ткани.
«Не то, чтобы не нравится… Необычная! Унылая какая-то…»
«Это Гарбарек».
«Что?»
«Не что, а кто! Ян Гарбарек».
«А-а-а… Ясно».
«Да, ничего тебе не ясно, – ласково улыбнулась Белка. – Какой ты смешной, однако!..» –  вытянула шею и быстро чмокнула Рубля в щеку.
«От тебя конфетками пахнет», – сказал Рубль.
«Это – духи».
«Вкусный запах… А что это за люди вокруг нас?» – спросил Рубль, прижимая губы к уху Белки.
«А-а-а… Разные… – ответила Белка и поерзала, устраиваясь поудобней. – Поэты, художники, музыканты. Или просто очень продвинутые люди».
«Куда продвинутые?»
«Не куда, а какие! Разбирающиеся…»
«В чем?
«В музыке, в философии, в кино. Ну и так далее…»
«Понятно».
«Да ничего тебе не понятно, дурашка!» – Белка погладила Рубля по голове.
«Ничего. Соображу как-нибудь... Не последний лопух, наверное».
«О, какой суровый. Ты мне нравишься, когда ты такой суровый. Опасный мужик!»
«Мужики – в поле, землю пашут».
«Не перебарщивай, однако, с суровостью, все хорошо в меру. Выпьем?» – Белка протянула Рублю свой стакан.
«Не пью же, сказал. Совсем. Даже вино».
«А я вот пью. И не только вино».
Юноша, притащивший на сцену магнитофон, пробрался в угол, где сидели Рубль и Белка, склонился к Белке, чмокнул ее в щечку, посмотрел на Рубля злыми глазами, но Рубль ответил ему таким тяжелым немигающим взглядом, что юноша стушевался и быстро перебрался к другой парочке.
«Что это еще за головастик?»
«Фу-у… Какой ты агрессивный! Это – Артур Пэ.
«Что?»
«Пэ, это псевдоним такой. Артур у нас поэт… Жил когда-то в Америке поэт По… А Артур – поэт Пэ. Известный довольно. Пока только в нашей среде… – Белка обвела рукой помещение. – Но далеко пойдет. Потому что сечет фишку».
«Продвинутый, то есть?»
«Да, очень!.. – Белку сделала глоток и потерлась кончиком носа о шею Рубля. – Прогрессивный и прогрессивный. Понимает, что актуально, а что вчерашний день».
«Хорошие стихи пишет?»
«Э-э-э… – Белка задумалась, наморщив лобик. – Ну-у-у… Прогрессивные, скажем так… Скоро сам услышишь. А ты разбираешься в поэзии?»
«Конечно, нет. Кто я такой, чтобы в стихах разбираться?»
«Не сердись, милый… Тебе это не идет. Ты выглядишь сильнее, когда спокойный».
«А почему все эти кексы тебя в щеку целуют?»
«Так принято в нашей среде. Это ничего не значит. Это просто дружеский знак внимания».
«Ну, тогда ладно, если дружеский. А то я уже примеривался, кому бы из этих дрищей нос сломать».
«О, да. Будь в этом образе! – Белку поправила рыжеватый вихор на голове Рубля. – Только, пожалуйста, не переигрывай».
Бородач по прозвищу Гном вышел из дверцы в стене, встал перед помостом, порылся пятерней в бороде: «Коллеги, я не мастер говорить, но меня попросили произнести тост… то есть, нет, извините, вступительную речь. Молодые литераторы, которых мы отрыли… то есть, извините, открыли!.. не так давно решили объединиться… э-э-э… в литературное объединение… Ну, вот, я же предупреждал, что не мастер говорить… Вобщем, творческая группа под названием Точка… символическое такое название, оно… Они, значит, поэты, выбрали для своего первого выступления мой скромный салон. Что, конечно, приятно. Предположительно, что нам покажут… они нам здесь представят… это… это синтез… Синтез словесного, театрального и изобразительного искусства… искусств… Что очень актуально на Западе… Синтетическое искусство, так сказать… Я живописец, мне трудно говорить, вобщем… сами все увидите и услышите… Прошу молодых литераторов на сцену!» Бородач отступил в сторону, выключил свет. У стены, противоположной сцене, зажужжал диапроектор, луч пробил темноту, за сценой на белом экране  появилось фотоизображение: плюшевый медвежонок, засунутый в трехлитровую банку. Белка ткнула Рубля в бок: «Это моя фоторабота!» Рубль посмотрел на Белку удивленно. Рослый парень с длинными кудрявыми волосами взошел на помост, встал с краю, чтобы не загораживать изображения на экране. Щелкнул диапроектор, картинка с медвежонком исчезла, вместо нее появилась другая: обнаженный дядька с кудрявыми бакенбардами, с черным цилиндром на голове и с тростью в руках бежал по плоской жестяной крыше. «Это тоже твое?» – спросил Рубль ревниво. «Нет, Фрэнки, не мое, – ответила Белка. – Это экспрессионизм, а я – сюрреалистка». Рубль вскинул брови, но вопрос не задал. «На сцене – Филипп. Мой хороший приятель. Он просто супер!.. Вообще, давай-ка помолчим…» – прошептала Белка, потому что на нее стали оглядываться другие зрители.
Рослый парень, мотнув головой назад, откинул кудри со лба, и кудри эффектно взлетели. Он стал декламировать наизусть, старательно выделяя каждое слово. Он удачно подстраивался под музыку, но казалось, что невидимый саксофонист аккомпанирует чтецу. Картинки на экране менялись одна за другой: девушки в распахнутых шинелях на голое тело, подводные лодки в густом тумане, юноши с накрашенными лицами и в женских платьях, мусорные баки, переполненные доверху… Звучал четкий голос Филиппа:

Сегодня я выпил пару чашек чая в привокзальной забегаловке,
а за соседним столиком сидела девушка с прической а-ля кардинал Ришелье.
Девушка улыбнулась мне застенчиво и мило.
За окном – туман, туристы бродят в тумане,
у них такие смешные шапочки на головах.
А пока я наблюдал за туристами, рыжая девушка ушла,
она так и не дождалась, что я подойду к ней
и приглашу прогуляться по набережной.
Допиваю вторую чашку и иду на работу.
Я работаю на фабрике, производящей медицинские градусники,
и это, действительно, первоклассные градусники,
и поэтому стоять за конвейером не так уж и противно...

Чтец поклонился, кудри повисли до колен; зрители активно захлопали в ладоши, раздались крики: «Браво!»
«Интересно, да?» – Белка посмотрела Рублю в глаза.
«Ну, так себе… Это стихи?»
«Конечно, стихи».
«А рифмы где?»
«Какие рифмы? Кто сейчас пишет в рифму? Только комсомольцы какие-нибудь!.. Или замшелые пеньки. Весь Запад уже давно отказался от рифм. А у нас все по-старому… Только Филипп и его друзья просекли фишку. Они молодцы! Через десять лет никто уже не будет писать стихи в рифму, а они уже сейчас к этому пришли».
«Умники».
«Информированные, скажем так. Достают западные книжки стихов, сами переводят. С английского, с немецкого, с французского. Мне подарили машинопись… Стихи американских битников. В 60-е были такие. И французских сюрреалистов, эти в 20-х гремели. Писали без рифмы. Все что в голову взбредет. Отключали мозги…»
«Как отключали?»
«Разные способы есть…»
«Ну, я знаю только один способ… кулаком в башню. Мозги четко отключает».
«Хм-м…»
«Но скажи, если они жили в 20-х и 60-х… каких их там?..»
«Битники и сюрреалисты. Нет, сначала сюрреалисты, потом битники».
«Неважно. Но если они так давно жили, то какие ж они современные? Это же старье, получается».
«Вот именно. На Западе, это давно все пройдено, а до нас только доходит. И то не до всех! А до самых…»
«Продвинутых!  – Рубль громко рассмеялся и несколько человек в зале обернулись, посмотрели недовольно. – А этот поэт, он, правда, что ли, на фабрике за конвейером стоит?»
«Нет, конечно. Это его лирический герой…» – ответила Белка чуть раздраженно.
«А вон, еще один – лирический герой!» – Рубль показал рукой на сцену.
На помост, высоко поднимая колени, вышел следующий чтец. Чтец был одет в элегантный костюм с белой рубашкой и галстуком-бабочкой. Но на ногах у парня зеленели резиновые ласты, а на голову был натянут армейский противогаз. Цилиндрический фильтр свободно болтался на гофрированном шланге и раскачивался, как маятник. Зрители издали одобрительные возгласы. Белка дотянулась губами до уха Рубля: «А это – Жан Пистон. Псевдоним, конечно. Жан очень классный!»
«Это я вижу, что классный, – сказал Рубль и усмехнулся. – Как он в противогазе читать будет? Неудобно же…» Сидящая рядом девушка в черном платье посмотрела на Рубля косо и тут же отвернулась, скорчив презрительную гримаску. Жан Пистон, надувая что есть силы грудь, стал издавать трубные звуки, подчиняясь некоему ритму. Подудев, Жан Пистон сорвал противогаз и отбросил его за кулисы. Раскрасневшееся лицо чтеца заливал пот. Жан Пистон стал приплясывать, высоко поднимая колени, он шлепал ластами по помосту. В такт этим шлепкам Жан Пистон стал выкрикивать слова и сочетания слов. Рубль нахмурил брови, стараясь уловить смысл. Жан Пистон иногда переходил с крика на шепот:

…хана кубам
кубам я хан
айда на Кубу
на Кубе байда
кубинские трубы
втыкаются в губы
как дам по губам…

Резко оборвав поток слов, Жан Пистон, издал душераздирающий вопль и, глубоко приседая и высоко подлетая над помостом, упрыгал со сцены за кулисы под восторженные крики зрителей.
«Слышь, Белка, а вот этот Пистон, он ничего… мне даже понравилось, как выступал».
«Да, неужели?» – спросила Белка иронично.
«Четкий клоун! Как пьяный лягух в костюме. Только у первого хоть было понятно, про что. А у этого вообще непонятно, бред какой-то. Какие кубы, какие трубы. Причем тут Куба?.. Но смешно».
«У него фонетическая поэзия. Если Филипп ориентируется на американцев, то Жан – на французов и на русских авангардистов. На Маяковского, например, и всю его компанию».
«Маяковский вот такой фигней занимался? Да, ладно… Вот так вот он, в ластах и в противогазе по сцене скакал?»
«Маяковский еще и не таким занимался. Но в школе тебе об этом, конечно, не расскажут».
Выступили еще трое авторов: Артур Пэ, а за ним тощий юноша с длинной косой челкой и презрительно-брезгливым выражением на лице, а также толстенький кудрявый брюнет. Но они читали, уткнувшись в толстые тетрадки, вяло и тихо бубнили себе под нос. Рубль слушал невнимательно. Если в первом чтеце чувствовалась уверенность, внутренняя сила, а второй был эмоционален, порывист, артистичен и комичен, то чтецы с тетрадками угнетали своими тихими невыразительными голосами, унылой манерой чтения, однообразными стихами, полных стенаний, жалоб на душевную боль, одиночество, отсутствие любви и непонимание окружающих. Рубль полудремал, поглаживая Белку по животу. Белка смаковала вино, а когда стакан пустел, она протягивала руку в сторону, и всегда находился некто, наполнявший ее стакан.
«Надо было этих зануд в середине выпустить, – сказал Рубль Белке, когда сцена опустела, а диапроектор перестал жужжать. – А то после бешеного Пистона эти нытики слишком бледно смотрятся». Белка ухмыльнулась скептически: «Фрэнки, может, в тебе великий режиссер пропадает?»
К Белке, не глядя на ее спутника, приблизилась миниатюрная девушка в красном обтягивающем платье до колен и мужской шляпе-котелке. Пряди черных волос изогнутыми клинками лежали на скулах.
«Алинка-малинка!» – радостно воскликнула Белка.
«Белка! – в тон ей ответила Алина. – Пойдем, подымим».
«Я уже надымилась, кажется… Но пойдем. – Белка обратилась к Рублю. – Не скучай. Осмотрись, здесь несколько помещений. Пообщайся с людьми. Не будь таким букой».
Девушки, взявшись за руки, ушли; скрылись за одной из дверей. Рубль потянулся всем телом, повертел шеей, хрустнул суставами, огляделся. На него никто не обращал внимания. Юноши и девушки, среди которых были и несколько взрослых, лет под тридцать, мужчин и женщин, негромко переговаривались между собой, или молча курили, пили вино, задумчиво изучая подтеки на стене и беспорядочные пятна краски на полу. Рубль пересек задымленный зал, разгоняя клубы дыма ладонью. Остановился перед дверцей, за которой скрылись Белка и Алина, постоял, держась за дверную ручку, раздумывая. Оглянулся. У другой стены заметил прямоугольник еще одной двери, почти сливавшейся со стеной. Подошел к ней, открыл, заглянул: узкий коридор с размалеванными стенами вел в темноту, но из темноты доносились голоса. Рубль двинулся по коридору, касаясь рукой шершавой стены. Коридор расходился на два рукава, Рубль посмотрел направо и налево, повернул направо, потому что в конце коридора брезжил свет. Рубль очутился в помещении, где за широким столом сидел хозяин мастерской, бородач Гном. На столе: чайник, блюдо с квашеной капустой, бутылки с этикеткой 777, тарелка с пирожными. Бородач, заметив Рубля, указал ему рукой на свободный стул, сказал: «Угощайся, ну и вообще…» Бородач взял пирожное тремя пальцами, затолкал его в рот целиком, стряхнул крошки с усов и бороды; затем, еще не прожевав пирожное до конца, сложил пальцы клювообразно и цапнул с блюда здоровенную мочалку квашеной капусты и, задрав голову назад, опустил капусту в широко распахнутый рот. Захрустел волокнами; рассол заструился по щекам. Прожевав, бородач сжал бутылку, полную на треть, и залпом, булькая, высосал содержимое из горлышка, взял еще капусты, стал хрустеть ею. С довольным видом выдохнул. Рубль ощутил этот выхлоп: сладковатый виноградно-фруктовый запах крепленого вина и терпко-кислый запах капусты. Бородач нагнулся, чтобы поставить бутылку под стол. А когда разогнулся, в его руке зеленела уже новая, запечатанная бутыль. Сорвал с горлышка фиолетовую жестяную крышечку, протянул бутыль Рублю. Рубль помотал головой: «Не пью. Совсем». Бородач понимающе кивнул: «В завязке?..» Рубль помотал головой. Бородач снова кивнул: «Тебе еще, наверное, рановато завязывать. В твои годы я только начинал служить Бахусу…» Бородач приложился к горлышку и сделал пару крупных глотков; икнул. Пошарил на настенной полке, нашел курительную трубку с изогнутым мундштуком и жестяную банку; набил трубку табаком. Раскурил с помощью спички, обжег большой палец, поморщился, уронил коробок на пол. Спросил:
«С Жанной давно знаком?»
«С Белкой?»
«С Белкой».
«Недавно».
Помолчали с минуту.
«Ты не очень-то разговорчивый», – нарушил паузу бородач. Рубль пожал плечами. «Жанка – способная. Но разбрасывается. Занималась у меня живописью года полтора, но бросила. На барабанах стала играть. В рок-группе. – Бородач усмехнулся. – Барабанит еще?» 
«Не слышал».
«А ты не похож на остальных ее… приятелей».
«Спасибо!»
«Чем занимаешься?»
«В школе учусь. Сейчас на каникулах».
«Это понятно… А так, чем занимаешься?»
«Хобби, вы имеете в виду?»
«Можно так сказать, хобби».
«Фантики от конфет собираю».
«Я так понял, из тебя слова не вытянешь лишнего, – усмехнулся бородач. – Ну, ладно. Главное, в искусство не ходи».
«Пока не собирался».
«И не думай даже! Искусство – это болото. Затянет, не вылезешь. На меня посмотри…»
Рубль оглядел бородача с головы до ног.
«Вот, правильно, не на что и смотреть, – бормотал бородач пьяненько, его язык заплетался. – А ведь подавал я когда-то большие надежды!..»  Его трубка потухла, и он стал искать спички, хлопая себя по бокам и оглядывая стол.
«Упали ваши спички, – сказал Рубль, нагнулся, нашел коробок под стулом, протянул бородатому. – Вот».
«Сенькью…»
«Я пойду».
«Иди, конечно. Кто ж тебя держит?»
«Табачный дым плохо переношу», – Рубль поднялся, пошел к выходу, оглянулся. Бородач, не мигая, смотрел на блестящий бок бутылки. Его трубка, торчащая изо рта, опять потухла, но он упорно пытался высосать из нее дым.
Рубль двинул по коридору в другой конец. В полутьме разглядел парочку: длинноволосый мужчина лет под тридцать в заплатанных джинсах с бахромой и с обнаженным худым торсом сидел на деревянной колоде; на коленях у мужчины расположилась девушка лет пятнадцати в длиннополой юбке, задранной до колен. Мужчина затянулся папиросой, направил тонкую струйку дыма в маленький рот девушки, девушка зажмурила глаза, втянула дым, задержала дыхание. Открыв глаза, выдохнула дымок в лицо мужчине. Мужчина засмеялся, его ладонь легла на голую коленку девушки и скользнула вверх по ляжке, под юбку. Девушка хихикнула; в руке она держала синюю бутылку. Сделала глоток и протянула бутылку мужчине. Заметив Рубля, девушка ничуть не смутилась, только поерзала по коленям мужчины, устраиваясь поудобнее. Мужчина на Рубля даже не взглянул, он прижал к себе девушку и стал вылизывать ее ушную раковину. Девушка, поводя плечами, жмурилась, но Рубль заметил, что она кокетливо посматривает в его сторону. Рубль отвернулся и пошел дальше, свернул в узкий проход. Дверь в конце прохода была приоткрыта на пару сантиметров; за дверью горел свет; Рубль разглядел сероватые кафельные плитки на стенах и бетонный пол; толкнул дверь. В раковине громоздились разноцветные и разнокалиберные чашки и стаканы; из латуньевого крана с фарфоровым вентилем капала вода. На унитазе сидел хилый крысолицый юноша, в котором Рубль узнал поэта Артура Пэ. Перед ним со спущенными до ботинок штанами стоял Жан Пистон, уперев руки в бока и выпятив таз вперед по направлению к лицу Артура Пэ. Артур Пэ рылся в трусах у Жана Пистона и, кажется, уже нашел искомое, но, заметив Рубля, испуганно посмотрел на него и замер. Жан Пистон обернулся к Рублю и, ничуть не теряясь, оглядел Рубля с головы до ног  мутновато-озорным взглядом. «Присоединяйся!» – махнул Жан Пистон рукой, приглашая Рубля подойти поближе. Рубль резко развернулся и вышел из уборной. Захлопнул дверь и произнес сквозь зубы: «Тьфу, бля!»

Алина и Белка сидели на матраце, наброшенном на две толстые водопроводные трубы. Лампа дневного света на потолке помигивала и потрескивала. Алина расстелила между собой и Белкой черную шелковую косынку и разложила на ней украшения из желтых, белых и синеватых металлических стерженьков, кругляшек, спиралей, треугольников; из разноцветных ярких стеклышек, плоских, выпуклых или граненых; из бусинок, ракушек и кусочков полированного дерева. Белка внимательно разглядывала коллекцию, иногда касаясь изделий пальцами.
«Ручная работа, – сказала Алина.  – Девчонка с подготовительных курсов делает».
«Нечто этническое. Класс!.. Латышка?»
«Да».
«Я так сразу и подумала. Вот что латыши умеют, так это всякие стильные штучки-дрючки мастерить».
«Да, этого у них не отнять. Но зато я на наших курсах рисую лучше всех. Хотя педагог по живописи говорит, слишком уж яркие цвета у меня. В глаза бьет, рябит».
«У тебя классная живопись, Алина!»
«Спасибо. Но для нашей Академии слишком яркие цвета. Пытаюсь писать поглуше».
«Но ты же ломаешь себя. Свою творческую натуру».
«Да, а поступить-то в Академию хочется!»
«Так ты в Москву поезжай. Или в Ленинград».
«Хотелось бы, конечно. Но там такой уровень! Там первокурсники пишут так, как у нас и пятикурсники не сумеют».
«Алина, художественные вузы есть не только в больших городах. Но и в городах поменьше. Вот, например, Псков… и от нас недалеко…»
«Да, ну, прям. Поеду я в какой-то там Псков! Ты представляешь меня во Пскове? Меня!!! – Алина раздраженно скривила губы, нервно порылась в сумочке, достала запечатанную пачку Лаки Страйк. – Ничего… Я и здесь поступлю. Сожму зубы и поступлю. Не в этот год, так на следующий. – Алина сорвала с пачки целлофановую обертку, бросила ее на бетонный пол, устланный кусками картона. – Научусь серенько писать и поступлю! – Алина крутанула большим пальцем колесико бензиновой зажигалки. Прикурила и протянула зажигалку Белке. – Слушай, а ты знаешь, что это за чувак с тобой?»
«Конечно, знаю. Я же с ним встречаюсь. Недавно познакомились. Я его Фрэнком называю. Фрэнки… А ты с ним, что, раньше общалась?»
«Да, уж как же!.. – произнесла Алина возмущенным тоном, округлив глаза. – Но в лицо знаю. Он в паре кварталов от меня живет. Он из нашей районной шпаны… за главного у них там».
«Не сомневалась, что за главного!» – сказала Белка и выпустила струю дыма в потолок.
«Белка, ты совсем дура, что ли? Они людей грабят по ночам, избивают. Может, еще и квартиры взламывают, говорят…»
«Ну и пусть говорят. Ты видела, как он кого-то грабил?»
«Если и не грабит еще, то идет к этому… Его стезя! Он по натуре бандит. Видно же! Рано или поздно в тюрьме окажется, а ты ему передачки будешь носить…» Белка затушила сигарету о водопроводный вентиль, кинула окурок на картон и с ироничной усмешкой произнесла: «Нет, не буду. Другого бандита найду».

Рубль, обхватив Белку поперек туловища, вел ее из подвала вверх по лестнице. Холщовую торбочку Белки он повесил себе на шею. Девушка висела на парне, обхватив руками его шею, и глупо хихикала; ноги ее волочились по ступенькам. «Ой, туфельку потеряла! Мою стильную туфельку…» – запищала Белка и дернула Рубля за нос. Рубль закинул Белку себе на плечо, головой вниз, ее рыжие волосы концами достигли его ремня. Ухватив девушку под коленные сгибы одной рукой, Рубль присел, пошарил свободной рукой по ступенькам, нашел туфельку. Дотопав до двери, распахнул ее. На черном небе серебрилась полная луна; Белка хохотала и шлепала Рубля по ягодицам. У входа в подвал стояло два хрупких длинноволосых юноши с папиросами в руках и толстая девушка с бритой головой; на коже ее черепа чернела татуировка: цветок с тремя лепестками, загибающимися влево. В ушах у девушки висели массивные серьги в форме гаек, на пальце серебрился перстень в форме черепа. Рубль обратился к девушке: «Оденьте ей, пожалуйста, туфлю».
«Туфлю одеть! – захохотала Белка. – Одеть!!! Одень мою туфлю... Моя туфля неодета, она голая, ей стыдно». Толстуха молча взяла туфельку и, крепко ухватив Белку за голень, натянула туфлю и шлепнула ладонью по подошве. Застегнув ремешок, толстуха похлопала ладонью Белку по ляжке и сказала неожиданно нежным, тонким и мелодичным голоском: «Ну, ты, мать, и набралась сегодня!» Рубль кивнул толстухе: «Спасибо», – и двинулся прочь со двора. Белка потянула носом, принюхиваясь к дымку: «О, чую, чую, лучший в мире запах!» Белка пищала, болтала ногами, теребила свои взлохмаченные волосы растопыренными пальцами. Крикнула: «Дунуть хочу, дайте мне дунуть, чуваки!» Один из юношей вприпрыжку догнал Рубля у решетчатых ворот и, смеясь, попытался сунуть Белке в рот зажженную папиросину. Рубль обернулся к юноше, сказал: «Сейчас я тебя всю пачку заставлю сожрать». И парень отстал, а вернувшись к двери в подвал, покрутил пальцем у виска, и сказал негромко: «Быдляк какой-то!.. Где она такого откопала?»

Рубль с затихшей Белкой на плече, не торопясь, шел по тропинке между сараями и зарослями кустов. Слегка подбросил свой груз, взялся поудобнее. «Опусти на землю, а то сблевану!» – подала голос Белка. «Давай, давай, тебе будет полезно», – ответил Рубль. Его дыхание было ровным, он даже не начал уставать. Раздался негромкий звук: п-р-р-р-р. Рубль покосился на попу девушки, дернул ноздрями. Белка крикнула: «Эй, ты, спортсмен, кончай пердеть!» Рубль рассмеялся, ласково похлопал Белку ладонью по ягодице: «Не вали со своей жопы на мою». У перекрестка тропинки с асфальтированной дорогой, Белка взмолилась: «Я пи-пи-писать хочу…» Рубль остановился, ухватил Белку за пояс джинсов, осторожно снял девушка с плеча, повел ее, придерживая подмышки, за киоск Союзпечать. «Давай, вот здесь, – показал Рубль на кусты, росшие за киоском у деревянного забора. – Я на стреме постою… Иди, иди, я не смотрю».
«Да, смотри на здоровье, тоже мне зрелище…» – пробормотала Белка, зевнула и присела под кустами. Рубль отвернулся. Пробежала длинноногая, но с коротким туловищем, взъерошенная пятнистая собака, шарахнулась в сторону, оглянулась, потрусила вдоль забора, тыкаясь носом в траву. По асфальтовой дороге медленно катил УАЗ желто-синей раскраски, с мигалкой на крыше, и Рубль спрятался за киоск. Проследил взглядом за удаляющимся автомобилем, и когда машина свернула в переулок между рядом хрущевок и фабричным забором, вышел из-за киоска.
Белка просидела в темноте, укрытая листвой, минуты четыре. Рубль глядел по сторонам. Белка, опираясь руками о землю, выбралась из-под кустов, потерла ладонями джинсы, поднесла ладони к ноздрям, принюхалась и хихикнула: «Ой, а я мокренькая!»
«Ты что, джинсы не сняла, что ли?»
«Забыла… – грустно вздохнула Белка, но тут же рассмеялась беззаботно. – Прям в джинсах и пописала!»
«Ну, ты и чебурашка», – сказал Рубль и покачал головой.
У дверей своего подъезда Белка обхватила Рубля за шею, прижалась к нему крепко, потянулась губами к его губам. Рубль чмокнул ее легонько. «Ну-у! И это все?» – сказала Белка обиженно. «Иди лучше домой, спать», – ответил Рубль. «А слабо тебе?.. – Белка прищурила один глаз. – Слабо тебе меня прямо здесь?.. Отодрать! Пьяную, обоссавшуюся... Прям у предков под окнами! Слабо?»
«Дура ты, – ласково сказал Рубль и погладил Белку по волосам. – Ты как такая домой явишься? Лохматая, с мокрыми штанами. Что родители подумают?»
«Моим родителям это похуй! – крикнула Белка так громко, что Рубль вздрогнул и посмотрел вверх, на здание с темными окнами. – Понимаешь, им по ***? Им вообще все совершенно похуй! Понял ты меня, тупой ты чувак?!» И развернувшись, резко дернула дверь на себя, взбежала вверх по лестнице. Дверь, влекомая слабой пружиной, захлопнулась не сразу. Рубль поежился от ночной прохлады, передернул плечами и быстрым шагом двинулся прочь.


Восемь

«С Космоса шкеты развернулись. С процента нам хорошо капает, – деловым тоном сказал Рубль. Он сидел на длинной широкой доске, перекинутой между кирпичными стенами недостроенных зданий, и вращал в пальцах крупное красное яблоко; глядел на яблоко задумчиво, примеряясь, с какого бы бока его куснуть. До земли, усыпанной осколками кирпича, кусками пенопласта, обрывками рубероида, пустыми пивными бутылками и мятыми пачками Примы, было метра четыре. Доска прогибалась под тяжестью Рубля и пружинила, когда он шевелился.
Мамонт разместился этажом выше – в оконном, без рамы, проеме, – свесив ноги наружу. «Кинь яблочко, а! – попросил Мамонт. – У меня дикий сушняк». Рубль посмотрел в  небо, прищурился из-за ударившего в глаза солнечного света, и подбросил яблоко очень высоко, до самого верха стены. Мамонта проследил за полетом вращающего шара. Яблоко из-за яркого света стало невидимым на мгновение. Совершив дугу, стало падать вниз. Мамонт ухватился левой рукой за кирпичную кладку, подался торсом вперед, вытянул правую руку с растопыренными пальцами как можно дальше, и яблоко с сочным звуком шмякнулось на ладонь. Мамонт жадно впился зубами в яблоко и захрустел им, сожрав за полминуты. Метнул огрызок в оконный проем напротив и вытер рот пальцами, а пальцы о ляжки. «****ует наша троица, не прошло и полгода, – сказал Мамонт, и Рубль проследил за его взглядом. Брюс, не вынимая руки из карманов, легко и непринужденно перепрыгнул через деревянные ограждения, которые доставали ему почти до груди. Черные кровоподтеки на его лице местами чуть посветлели и приобрели синевато-желтый оттенок. Туча прошелся вдоль ограждений, обнаружил лазейку и, расширив отверстие, протиснулся через него, прижимая ладони к брюху и к пояснице. Чиган со всей силы пнул ногой по рейкам в месте их крепления, одно из звеньев ограждения повалилось, и Чиган переступил через него.
Брюс шел впереди, перескакивая, как воробей, через кучки ломаных досок и кирпичных обломков. Чиган и Туча шагали следом, бросая друг на друга хмурые неприязненные взгляды.
«Ну, так что?» – нетерпеливо крикнул Рубль Чигану.
«Я позвонил знакомому с Зеленки… – заорал Чиган в ответ. – Мы с ним ходили в лыжную секцию в четвертом классе».
«Так ты лыжами, значит, занимался?» – Мамонт показал руками движение, которое совершает лыжник, бегущий по трассе.
«Родители отдали на лыжи… – ответил Чиган. – Я бросил. Достало! Одно и то же, туда-сюда, туда-сюда…»
«Чиган, поближе к делу, а!» – сказал Рубль.
«Нас ждут сегодня к вечеру на Зеленке», –  сказал Чиган.
«С кирпичами! – хохотнул Мамонт. – Поджидают…»
Брюс, Чиган и Туча приблизились, задрали головы; Рубль и Мамонт глядели на них сверху со своих насестов.
«Дело, кажется, двигается, – сказал Рубль удовлетворенно. – Но на Зеленку пойдем не всей кодлой… Только я и Туча. Остальные – работать, как обычно.
«Почему?» – спросил Чиган .
«Так лучше, – ответил Рубль. – Верь мне».
«Может, нам где-то рядом спрятаться?» – спросил Брюс; его узкие глаза превратились в совсем тонкие щелочки.
«У-гу, – согласно кивнул Мамонт. – А если что сикось-накось пойдет, выскочим сразу из кустов! Тут как тут, бля…»
«Нет, – Рубль помотал головой из стороны в сторону. – Так нельзя. Кто-то из местных может вас засечь. Поймут, что мы им не доверяем. Это нехорошо. Пришли вроде о мирных делах чесать, а сами в кустах засаду устроили? Так дела не делают… Пойду вдвоем в Тучей… они тогда увидят, что мы им доверяем. Значит и к нам доверия будет больше». 
«Да, они вас попросту от****ят!» – Мамон произнес это весело, довольным тоном.
«От****ят  – будем воевать. – Рубль обратился к Туче. – Ну, Вова, двигаем?» Туча пожал плечами: «Как скажешь». Рубль обвел взглядом прочих парней. – Но если мне опять придется какую-нибудь гадость лакать… я не знаю, выдержу ли».
«Ради дела уж поднатужься», – сказал Чиган.
Мамонт расхохотался; Рубль улегся на доску животом, затем встал на карачки, разжал пальцы и, осторожно балансируя, поднялся во весь рост. Разведя руки в стороны, мелкими шажками двинулся по доске к стене. Доска прогибалась и пружинила.

На фасаде пятиэтажного серого дома, возле эркера, зеленела кривоватая надпись масляной краской: Welkam tu Zelenka. «Приглашают», – сказал Туча. Рубль прочитал надпись, склонив голову набок: «Грамотеи!..» – и хмыкнул: «Ну, так зайдем, раз приглашают… Слышь, Туча! Ты б очки свои лучше снял бы, а...»
Они прошли через тоннель, оказались в просторном дворе. У деревянного сарая ржавел Запорожец без колес, поставленный на деревянные колоды. У кирпичного забора цвета гнилой моркови, на скамейке под дуплистым широким деревом разместилась компания парней и девушек. Один из них парней перебирал гитарные струны, выводя высоким голосом: «А старик-хулиган поломал моей юности крылья!..» Остальные задумчиво слушали. Девушки, пригорюнившись, подпирали щечки ладошками. Заметив Рубль и Тучу, певец оборвал куплет и прижал ладонью гитарные струны. Волосы на его лице росли клочками: немножко на подбородке, немножко над верхней губой. В уголке губ желтела корочка заживающей язвы от герпеса.
По пожарной лестнице одного из домов взбирался парень с обнаженным торсом, таким тощим, что выделялись ребра, позвонки, кости лопаток и мельчайшие мышцы на спине и на руках. Три верхних кронштейна лестницы были сломаны, и конец лестницы отставал от стены, сильно выгибаясь.
«Здорово. Мы с Фричи», – сказал Рубль, подняв вверх правую ладонь. «Нам, наверно, надо охуеть сразу?!» – сказал костлявый сутулый парень, который сидел, расставив ноги и обхватив колени длинными пальцами с выпуклыми суставами. Кожа плотно обтягивала лицо парня, запавшие щеки, выступающие скулы, горбатую переносицу, массивные надбровные дуги. Глубоко посаженные глаза были льдисто-бесцветны, парень не моргал. Пальцы его шевелились, то сжимая острые колени, то разжимая их.
«Мы просто поздоровались», – сказал Рубль.
«Ну, привет. И что?» – костлявый вперился в глаза Рублю.
«Наш брачка, Чиган, звонил одному вашему... Договорился, что мы придем».
«Договорился, ну, да…» – костлявый перестал шевелить пальцами, но зато стал шевелить узкими губами и квадратной челюстью, как будто пережевывал жесткое сухое мясо.
Худенький паренек добрался до конца лестницы и начал раскачиваться ее. Раскачав, разжал пальцы, оттолкнулся ногами, и лестница, как пружина, перебросила его на крышу. Паренек встал на самом краю и поднял два больших пальца вверх. Девчонки зааплодировали.
«Гляньте, какие у нас орлы! – сказал костлявый с ухмылкой. – Летают…»
Рубль кивнул: «Мы заценили. Красиво».
«А вам так… слабо?» – костлявый не мигнул, а очень медленно закрыл и открыл глаза.
Туча и Рубль переглянулись, задумались.
«Парень-то легкий, шустрый, – сказал Туча. – А ты посмотри на нас… – и он направил на Рубля обе ладони, как будто школьный учитель биологии, показывающий на муляж человеческого тела. – Другая весовая категория. А я-то вообще… Посмотри на меня! – Туча похлопал себя ладонью по пузу.  –Куда мне такому прыгать? Если лестница не оторвется, то крышу проломлю».
«Выкрутился, хе! Крученый…» – сказал гитарист, тренькнул ногтями по струнам, но тут же прихлопнул их, гася звук.
«Ну, ладно, – сказал костлявый и поднялся нарочито медленно, как будто его суставы заржавели, потянулся, похрустел суставами. Сделал два шага вперед и протянул руку-клешню сначала Рублю, потом Туче. – Я Череп,  а это, – Череп, не оборачиваясь, ткнул большим пальцем себе за спину, – моя родная стая… А у вас к нам чего?.. Чего-эт вам летом не отдыхается?»
«Капусте, которую мы рубим, ей все равно, лето ли зима», – сказал Рубль.
«О какой капусте трёшь?» – Череп сощурился.
«Вот о такой, – Рубль изобразил в воздухе пальцами обеих руку небольшой прямоугольник. – О синеньких, красненьких, всяких разноцветных капустных листочках. С цифрами: один, два, три, пять…  и так далее. Понятно?»
«Ну, боле-мене… И что? Задолжал кто тебе?» – Череп чуть повернул голову к своим, не поворачивая плеч.
«Пока нет, – ответил Рубль. – И сам я в долги не лезу. Но знаю, как сделать так, чтоб в карманах у всех у нас посочнее захрустело».
«Да, ладно? – Череп опять медленно закрыл и открыл глаза, и вперился тяжелым взглядом в Рубля. – Умный какой, глядите… Знает он? Зна-ток!  – Череп издал скрипучее «хэ-хэ-хэ». – А мы типа дураки здесь все?..»
«Я этого не сказал, – покачал головой Рубль. – И сказать не мог. Я за своими словами слежу… Фрича хочет предложить Зеленке кой-что… Чтоб всем нам стало весело и кудряво. А ты, Череп, нас сразу подкалываешь!.. На зуб берешь?»
«Не гоношись ты зря, – Череп положил руку на плечо Рублю и оскалился. – Я ведь не со зла. У меня привычка такая…»
«А у меня дело».
«Дела-то у прокуроров. А у таких, как мы, делишки».
«Ты, я вижу, подкованный… Гирлянды ловко плетешь… – Рубль нахмурился. – А надо бы серьезно побалкать».
«Побалакать, значит? Ну, присаживайтесь, чо-уж… – Череп обернулся к скамейке, ссутулился еще сильнее и сказал, цедя слова сквозь зубы. – Дайте-ка место этим двум чётким деловарам с Фричи, кхе-кхе!..»

Когда Рубль и Туча направились к выходу со двора, один из парней крикнул им вдогонку: «Чигану привет! Пусть зайдет». Туча обернулся и махнул рукой: «Передам».
Туча вышел из тоннеля подворотни, обернулся к стене с надписью Welkam tu Zelenka, уставился на нее, покачал головой: «Хорошо все-таки, что вдвоем заявились…» Рубль хлопнул тучу по плечу: «Ну, так я знаю, что делаю».
«Мамонт бы не стерпел таких подколов. Начал бы возбухать».
«И все сорвал, да».
«Да и отхватить бы могли…»
«Угу…» – Рубль сунул руки в карманы и направился вдоль стены. Туча шагал рядом: «А все-таки заебистый этот их рулевой. Может, не сростись у нас... Очень уж он мнит о себе!» Рубль согласно кивнул: «Да, но кроме Зеленки поблизости еще Квадрат и Угол… Кстати, ты там знаешь кого? Свяжись!.. На пойле, чую, мы хорошо поднимемся». Рубль остановился, дождался, когда прогремит мимо Краз с ковшом, и направился через дорогу, а Туча вслед за ним.
Они зашли в окруженный металлической решеткой парк имени Фрициса Зыликиса, обогнули гранитную голову латышского поэта-большевика, размещенную на таком низком постаменте, что казалось, будто она торчит из земли, как отрубленная башка великана. Присели возле фонтана на каменный бортик. Туча закурил, жадно затянулся. Струи воды шумели, сверкали розовым жемчугом в лучах предзакатного, но еще сильного солнца. Бабуля в белой панаме, учуяла запах сигаретного дыма, покосилась на Тучу, взяла девочку в матроске за руку и повела прочь; упругие косички с оранжевыми бантиками торчали в стороны из-под бескозырки. Вокруг фонтана стал кружить, поглядывая на парней, мальчуган на велосипеде Кама с трещоткой из прищепки и плотной бумаги на заднем колесе. Рубль показал мальчугану поднятый вверх большой палец. Мальчуган просиял и укатил по аллее, отпустив руль и разведя руки в стороны.
«Я на неделе новый мопед покупаю», – сказал Туча, докурив.
«Потерпи до восемнадцати, купишь Ямаху. – Рубль закрыл глаза, подставляя лицо еще теплым лучам. – Я знаю маримана, который может привезти».
«Не могу терпеть… Это такое ощущение, когда гонишь!»
«Мопеды только трясутся, дымят и тарахтят. Ни скорости, ни комфорта. Я на машину коплю. Как восемнадцать, сразу…»
«А очередь?»
«Без очереди».
«Анатольич Москвич пятнадцать лет ждал».
«Потому что твой Анатольич нужных людей не знает».
«Он такой же мой, как и твой. Заколебал он меня своими проповедями!»
«Сними отдельную хату. Я сведу с теткой, которая сдаст комнатку, а паспорта не спросит».
«Сейчас не могу. Пока мать болеет…»
«Как у нее?»
«Плохо, но ровно. Нет резкого ухудшения, как раньше. Но присмотр нужен. Анатольич весь в работе, это понятно. Еще и за мелкой надо следить, она у нас беспокойная. Вся в Анатольича пошла…» – Туча добродушно усмехнулся.


**
Всю ночь лил дождь, утреннее солнце быстро высушило асфальт и траву, но вмиг набежали темные облака, стало пасмурно, задул прохладный ветер. Воробьи, чирикая, скакали по тротуару между переваливающихся с боку на бок голубей. Бока голубей переливались радугой, как бензиновые пятна на лужах. Кавказская овчарка ринулась на птиц, натянула цепной поводок, стая взлетела и скрылась за листвой.
 «Чуня!» – длинноволосая юная брюнетка в полосатой майке с глубоким вырезом, широко расставив крепкие полноватые ноги, тянула мохнатую собаку за поводок. Собака, высунув язык, тыкалась широкой черно-серой мордой в угол между стеной и тротуаром, где скопилась земля, сломанные ветки и бумажки. Красная юбочка из плисовой ткани еле прикрывала ляжки девушки. Ее белые руки густо усеивали мелкие коричневые родинки. Успокоив собаку, девушка оправила юбку. И заметила двух соседских парней, которые разглядывали ее, подпирая столб плечами. Девушка откинула волнистые волосы и с независимым видом, качая бедрами, прошла мимо парней, но собака заинтересовалась столбом, поводок туго натянулся, и девушка остановилась, посмотрела на собаку с недовольством: «Чуня!»
Вид у парней был усталый, глаза их слипались от недосыпа. Собака обнюхала ноги парней. Они отступили в сторонку, давая собаке возможность пометить столб упругой струей. Девушка, дожидаясь, пока животное закончит, смотрела на косые жестяные крыши домов, делая вид, что не чувствует взглядов.
«Хорошая собака», – сказал Рубль.
«Да, очень. Молодая еще…» – ответила девушка, не глядя на него.
«Погладить можно?»
«Лучше не рискуй, – девушка посмотрела на собаку. – Чуня, ты все?» – собака тряхнула лохматой мордой, высунула язык, перевела взгляд с парней на хозяйку.
«Я Руслан», – сказал Рубль.
«Ну и?» – девушка посмотрела на него, улыбнулась, но тут же спрятала улыбку за широкой прядью волос.
«А это Виктор», – Рубль мотнул головой в сторону Брюса.
«Он немой, что ли?» – спросила девушка.
«Нет. Просто молчаливый. А у тебя имя есть?»
«Есть».
«И?»
«И что?» – девушка отбросила волосы назад и посмотрела на Рубля ехидно.
«Ладно, – Рубль уставился на грудь девушки под полосатой обтягивающей майкой с глубоким вырезом, перевел взгляд на бедра, прокашлялся, посмотрел девушке в темные глаза. – Я и так знаю, как тебя зовут. Пару слов хочу тебе сказать, Наташа».
«Попробуй!» – Наташа намотала несколько раз цепь на руку, притягивая собаку к своему бедру; потрепала собаку за ушами. Собака сунула нос под юбку, и девушка со смешком оттолкнула собачью морду. Брюс присел на корточки перед собакой, повертел головой, собака потянулась к нему мордой, натягивая поводок.
«Ребят ты наших ссоришь… – сказал Рубль. – Это неправильно».
«Я? Ссорю? Каких еще ребят?» – Наташа нахмурила широкие брови; резко дернула за цепь, заставив собаку отступить от Брюса. – К чужим собакам нельзя лезть без разрешения хозяев!» – Брюс согласно кивнул, поднялся и снова подпер столб плечом; прикрыл глаза.
«Ты все отлично поняла, Наталья, – сказал Рубль. – В куклы, значит, уже наигралась, захотелось теперь с парнями поиграть? Как с куклами…»
«Не твое дело, Рубль! Или как там тебя…»
«Русланом меня… Но дело это мое. Я начинаю напрягаться, когда мои друзья ссорятся. Дело наше общее страдает».
«Все ваши дела, – Наташа скривила в усмешке накрашенные темно-вишневой помадой губы, – это по району, руки в брюки, околачиваться. – Наташа уперла свободную руку в бок. – Серьезное дело, да, у вас?.. Но мне-то что?.. Напряжен – расслабься… Подсказать, как? Подрочи в уголке!»
«Такая красивая девушка, и такая грубая…» – вздохнул Рубль.
«А ты чего зыришь на меня так сурово? Пугаешь? А вот чего-то мне не страшно…»
«Я? Пугаю? Тебя? Да, ладно, Наташ! У тебя – большая собака и папа-мильтон. Кто я такой, чтоб тебя пугать?»
«Вот именно», – Наташа качнула бедром. Грудь колыхнулась под майкой. Два темных локона легли на лицо, прикрыв глаза. Наташа сильно подула на волосы, сбивая их вверх и в сторону. Она смотрела исподлобья, с прищуром. Во взгляде ее читался вызов; темные глаза блестели.
«Я хочу договориться с тобой. По-хорошему…» – сказал Рубль.
«А можешь разве по-плохому? И о чем нам с тобой договариваться? Мне даже папа не указывает, с кем гулять. А ты-то что за шишка в ямке?»
«Собачка у тебя хорошая», – Рубль растерялся, не зная, что ответить Наташе. Девушка ему очень нравилась. Он пытался скрыть свою симпатию.
«Хорошая, да, – девушка чуть ослабила поводок. – Но ты это уже говорил. Повторяешься... И наболтал, кстати, уже намного больше, чем пару слов. Есть чего добавить? Нет? Тогда мы пойдем?» – девушка сплела пальцы в замок,  вытянула руки вниз и наклонила голову к плечу. И ложбинка между грудей в вырезе майки стала еще глубже.
Рубль уставился на груди девушки, затем оторвал от них взгляд, посмотрел девушке в глаза. И спросил: «Не мерзнут?»
«Козел!» – девушка дернула за поводок, потянула собаку, нюхавшую кроссовки Брюса. Собака мотнула башкой, фыркнула, но подчинилась.
Брюс и Рубль проводили взглядами удаляющуюся девушку с собакой.
«Хороший картинка», – сказал Брюс. «Да, корма, что надо», – Рубль плавно изобразил в воздухе руками женский силуэт. «Я не только про фигуру. Я вообще… – сказал Брюс задумчиво. – Посмотри на это, Рубль! Девчонка с собакой, зеленые деревья, солнце светит, тени от листьев, небо синее, облака высокие, растрепанные, дома старые, обветшалые… Ты не видишь?»
«Почему не вижу? Вижу. Я не слепой. Начинающая по****ушка выгуливает псину поутру, пока батяня ее, мусорок пузатый, дрыхнет с бодуна… Чего тут такого?»
«Красиво».
«Художник…» – хмыкнул Рубль иронично.
«Вот бы все это нарисовать!»
«Так нарисуй. Хули трындеть? Только дома эти, пожалуй, лучше не рисовать…» – Рубль окинул взглядом обшарпанные трехэтажные здания с позеленевшими от плесени крышами.
«Не могу я это все нарисовать, – сказал Брюс. – Пока не могу. Учиться надо. Долго…»
«У нас вся жизнь впереди, – Рубль хлопнул Брюса по плечу. – Всему, чему надо, научимся, все свое – возьмем. А сейчас давай-ка по домам. Отсыпаться».
Они пожали друг другу руки.
«Чую, без толку с этой лярвой базарить… – сказал Рубль. – Я с ней по серьезному, а она мне глазки строит. Тоже мне, секс-ватрушка!»
«Может и не надо было Тучу и Чигана удерживать. – сказал Брюс. – Пусть бы они подрались…»
«Да, наверное. Не убили бы друг друга, наверное, зато б размялись. Может и поостыли бы».


Девять

Арно пригласил пастора Бриедиса пройти в комнату, но тот, сославшись на спешку, отказался. Арно ушел из прихожей, через пару минут вернулся, протянул Бриедису починенный зонт, сказав: «А я думал, куда это вы пропали?»
«Переболел некрупно, – ответил Бриедис, рассматривая сложенный зонт. – Осуществить ремонт удалось вам?»
«Да, конечно».
«Никто не похотел взять это в ремонт. Говорили, не подвержен ремонту этот предмет».
«Подвержен, как видите, подвержен. Если у мастера руки из правильного места растут. Вот у нас в Ростове… – Арно задумался и махнул рукой. – Ну, ладно… Проверьте зонтик».
Пастор несколько раз открыл и закрыл зонт, поднял над головой его купол, удивленно вскинул брови, сказал: «Это примерный труд! Какой мой долг для вас?»
«Трешка. Три рубля, то есть».
«Разве довольно это?»
«Вполне».
«Благо дарю», – пастор сложил зонт, оглядел прихожую, зацепил зонт рукояткой за свободный крючок на вешалке, наклонился к портфелю, прислоненному к шкафчику для обуви, достал из бокового отделения портфеля потертый бумажник из кожзаменителя, нашел нужную купюру, положил ее на тумбочку и разгладил. Арно взял трешку, скатал ее в трубочку и сунул за ухо.
Арно распахнул дверь на кухню, чуть освещенную единственной тусклой лампочкой. Окно закрывала штора из плотной темной ткани. За столом, покрытым зеленой клеенкой, сидела растрепанная полуседая женщина в черном бархатном халате и с грустным видом пила кофе из маленькой фарфоровой чашки. Женщина едва не спихнула локтем со стола кофейник с изогнутым носиком; Арно ухватил кофейник за ручку в последний момент, нашел на полке еще одну чашечку, налил в нее кофе, принюхался, отхлебнул, удовлетворенно чмокнул губами.
«Я, мам, поимею дела в городе днем, – Арно прислонился к стене спиной. – А вечером я имею план вернуться в место обитания свое».
«Чего-чего?...» – женщина щелчком выбила из пачки Беломора папиросу. Струю дыма пустила в вентиляционную вытяжку
«Да, так… заказчик у меня один – любопытный тип, я у него манеру разговаривать перенял. Не навсегда, конечно».
Женщина молча подлила себе кофе. Арно потянулся к пачке, вытряхнул папиросу себе на ладонь. Купюру-трешку достал из-за уха, кинул ее небрежно в двухлитровую банку на подоконнике, на две трети заполненную бумажными деньгами и монетами. А папиросу сунул за ухо, на место свернутой купюры.

Рынок-толкучка на Шишкиной горке по выходным начинал шуметь с раннего утра. Арно явился днем, когда лучшие места для торговли уже были заняты. Арно, выгадывая, где бы расположиться, тащил на плечах вместительный туристический рюкзак и перекладывал из руки в руку самодельный складной столик из фанеры, алюминиевых трубок и уголков. Дымя папиросой, Арно миновал площадку, где разместились продавцы декоративных рыбок, черепашек, тритонов, попугаев, канареек, котят и щенков. Пробрался через плотную толпу молодых людей, продающих и покупающих, пластинки, кассеты и бобины с музыкальными записями,  а также импортную одежду. Обогнул болтливые группки книготорговцев и библиофилов, нумизматов, антикваров и филателистов. Прошел вдоль ряда ящиков, столов и брезентовых ковриков, заставленных электродеталями, инструментами, сантехникой, домашней утварью. Огляделся, подумал и решил приткнуться в самом конце ряда, возле седого морщинистого мужичка в тельняшке, мятом пиджаке и кепке-восьмиклинке, который продавал с ящиков, застеленных линолеумом, керамические чашки и тарелки, соусницы, плошки и креманки, стальные и мельхиоровые ложки, ножи и вилки.
«Свободно здесь?» – спросил Арно.
«Давай! Хоть пляши здесь, хоть лежмя лежи. Мне не помешаешь».
Арно снял с плеч рюкзак, быстро разложил столик. Мужичок заметил, что на ногах у Арно – домашние тапочки, удивился:
«Жарко? В тапочках ходишь…»
Арно не ответил.
«Я тоже поздновато пришел, – сказал мужичок. – Пораньше бы надо. А я проспал. С перепою, – хихикнул мужичок. – У нас местоположение самое невыгодное».
«Почему?»
«Чуешь? Несет!»
Арно и раньше ощущал легкий гнилостный запах. Принюхался. Дунул ветерок со стороны железнодорожного полотна и запах усилился.
«Вот-вот! – мужичок закурил сигарету без фильтра. – Оттуда несет. Мусором и фекалием. Там канава и туда все бегают облегчаться и мусор кидать».
«Да уж…»
«А сами мы виноваты с тобой, нечего дрыхнуть! В следующий раз пораньше приходи и занимай места с другой стороны, между фарцой и антикварцами. Там самое хлебное место. Все улетает, как смазанное, и с резким пердежом. Что у тебя там?» – покосился на рюкзак.
«Игрушки».
«Заводные?» – мужичок уселся на деревянный ящик.
«Нет, на батарейках».
Арно расстегнул рюкзак, стал доставать из его нутра пластмассовых божьих коровок на колесиках, расставил шесть штук по краю стола.
«Ездют?» – мужичок с интересом смотрел на товар Арно.
«Конечно. В том-то и смысл», – Арно взял одну из игрушек, нашел на брюшке рычажок, включил электромоторчик, поставил игрушку на край стола; и подхватил ее, когда она с тихим жужжанием докатилась до края.
«Хм-м. У моряков брал?»
«Нет».
«Отечественное, что ли?! Хоть что-то делать научились…»
«Сам сделал».
«Что ты заливаешь мне?! – дядька взял игрушку, посмотрел на брюхо, ткнул пальцем в выпуклое клеймо: Рижский завод пластмассовых изделий. 1 р. 35 коп. – Сам ты это сделал?»
«Частично сам. Купил игрушки, пустые внутри. Вставил туда электромоторчики, трансмиссии изготовил, чтоб колеса крутились, приладил все, что надо… И готовы машинки, не хуже импортных! А может и лучше».
«Парень… – сосед уставился на Арно с восхищением. – Ну, ты мастак!»
К столику Арно подошла полная женщина с высокой прической. Ткнула пальцем в игрушку.
«Сколько?»
«Пятнадцать рублей», – ответил Арно.
«Да, вы что?!»
«Вы первая покупательница, для вас двенадцать », – улыбнулся Арно.
«Все равно как-то… дороговато», –  сказала женщина.
«Да, вы посмотрите, девушка!» – мужичок вскочил с ящика, схватил игрушку, включил ее, дал игрушке докатиться до края стола, подхватил, направил в противоположную сторону, затем протянул игрушку к самому лицу женщины. Мотор работал, колесики вертелись, женщина отстранилась от жужжащего предмета, но глаза ее загорелись, и она потянулась к сумке: «Так она с моторчиком? И всего-то пятнадцать рублей!» – женщина протянула Арно красную и синюю купюры.
«Для вас, я же сказал, двенадцать», – Арно вынул из заднего кармана три рублевые монеты, положил их столбиком на край стола.
Шесть игрушек Арно продал часа за полтора и выложил из рюкзака на стол еще шесть штук; но и они долго не залежались. Скоро рюкзак Арно был пустой, а карманы набиты купюрами и монетами.
«У тебя еще осталось?» – спросил сосед.
«Последняя», – ответил Арно, пошарив в рюкзаке.
«Дай-ка и я возьму. Для внучка. Цену не споловинишь? По-соседски… – мужичок хитро подмигнул.  – А я тебе на посуду сброшу, если вдруг понадобится».
«Берите за так, – Арно протянул соседу игрушку. – Это подарок. В честь знакомства». Мужичок положил игрушка с краю своего стола, рядом с кастрюлькой.
Арно покидать толкучку не спешил; он сходил к фарцовщикам, поболтал с ними, кое с кем свел знакомство, купил за три рубля пачку мятного Кента, и теперь наблюдал за рыночной суетой, сидя на деревянном ящике с сигаретой и попивая чаек, налитый ему соседом из термоса в одну из своих керамических чашек. Сосед принюхался к сигаретному дымку, сказал: «Шикуешь, паря! Ну, да, если хваткий, то чего б не шикануть?» Арно предложил ему сигаретку, сосед взял, но, затянувшись, покачал головой: «Не-е, не накурюсь я такой…» – и прикончив сигаретку несколькими глубокими затяжками, сразу достал и закурил Приму.
Вдоль торгового ряда шли двое мужчин, похожие, как родные братья, оба сутулые, костлявые, кривоногие, желтоглазые, с серыми опухшими  лицами, с цепкими, тяжелыми взглядами из-под мохнатых бровей, с венозными руками, покрытыми аляповатыми сизыми татуировками. Один в кепке, другой совершенно лысый. Они останавливались у каждого стола, осматривали товар, иногда перебрасывались парой фраз с продавцами. Продавцы доставали из кошельков и котомок мятые купюры, клали на столы, а один из мужчин заграбастывал бумажки, сминал их в комки и совал в карманы брюк, то в задние, то в передние, быстро, небрежно, с презрительной усмешкой. Арно внимательно наблюдал за этой парочкой. Докурив двумя затяжками сигарету, Арно бросил окурок под ног, растер его резиновой подошвой.
«Упыри идут! – сердито сказал сосед, недобро зыркнув в сторону двух мужчин. – И откуда они только взялись? Пол-жизни я на этой толкучке барыжу по выходным… и никто никогда нас не трогал!.. – сосед прокашлялся. – Ну, мусоря иногда шерстили, но в меру, это ж понятно – законная власть… А как Горбатый генсеком стал, так и эти откуда-то взялись. Дань, видите ли, берут… То же мне чингисханы!»
«И много просят?»
«С каждого по-всякому. На глазок облагают».
«Их только двое?»
«Нет, целая кодла. Возле остановки, где бочка с квасом, штаны протирают. Шляются по толкучке, высматривают, прикидывают, у кого как товар идет. Хитрые… у них своя бухгалтерия…»
«И все им отстегивают? Никто не посылает подальше?»
«А-га… Пошлешь их... Никто не хочет по пути домой словить заточку в пузо!»
«Уже дырявили кого-то?»
«Нет. Но могут. Смотри, рожи какие!»
«Да, вижу. Рожи страшные. Но рожи это, так сказать, одна видимость».
«Наколки у них тюремные. Я  в этом разбираюсь».
«Ну, подойдут поближе, я рассмотрю, что у них там за наколки… – Арно усмехнулся. – Но я и так знаю, что трясти барыг настоящие воры в законе никогда не станут. Не их ремесло! Западло это для них… В крайнем случае шестаков могут подослать. Шестерок! Эти синяки – обычные шестерки. Они на понт берут. И кроме дешевых понтов, предъявить им больше нечего».
«Ну-ну… ты может и наглый парень, а я еще пожить хочу».
Первым к столу Арно подошел мужчина в кепке. Оглядел голый столик, посмотрел на пустой рюкзак, задержался взглядом по домашних тапочках Арно, недоуменно вскинул брови. Склонив голову набок, посмотрел в глаза Арно пристально, чуть прищурившись:
«Первый раз тебя вижу… Порядки знаешь?»
«Извините, я тут намусорил чуть-чуть, – Арно наклонился, подобрал с земли приплюснутый окурок. – Больше не буду, честное слово».
Мужчина склонил голову на другой бок:
«Прикалываешься?! Ну-ну…»
Приблизился его лысый товарищ, тоже оглядел Арно, его столик и рюкзак.
«Хорошо, видно, товар у тебя шел, паря?»
«Хорошо, да».
«Чем торговал?»
«Игрушками».
«Такими, что ли? – мужчина ткнул пальцем в божью коровку, сграбастал ее за спинку, перевернул, увидел рычажок, нажал: – Ого, на батарейках!» – поставил на стол, игрушка покатилась.  – Шустро бегает, – мужчина схватил божью коровку за спину, поднес к уху, послушал, ухмыляясь, жужжание моторчика, выключил, положил на стол, сказал, обращаясь к Арно: – Я беру. Пакет какой-нибудь мне найди!.. – обернувшись к товарищу в кепке, пояснил: – Для племяша».
«Она уже не продается…» – сказал Арно и с сожалением пожал плечами.
«А я и не покупаю. Просто беру…» – и лысый ощерился золотой пастью.
«Сомневаюсь…» – сказал Арно.
«Да, бери, бери… – крикнул сосед и, обернувшись к Арно, перешел на хриплый полушепот: – Пусть берет! Пусть берет! Ты ж мне ее подарил, она моя? А я вот ему подарю!..» – и, повернувшись к лысому, угодливо заулыбался, схватил со стола божью коровку, протянул ее, нависая над столом, но Арно забрал у него из рук игрушку, спокойно сказал:  – Подарки не передаривают…» – и сунул божью коровку в свой рюкзак.
Мужчины переглянулись. Лысый схватился за край стола Арно, рванул его кверху и шмякнул им об утрамбованную землю. Алюминиевые ножки согнулись, половинки столешницы отсоединились. Лысый развел руками, как бы извиняясь: «Не хотел». Окружающие, продавцы и покупатели, с интересом наблюдали за происходящим, но когда мужчина поводил головой туда-сюда, осматриваясь окрест, все отвернулись.
Арно схватил деревянный ящик обеими руками и ударил им лысого по голове; ящик с треском развалился. Арно сказал: «Не хотел». Лысый застыл, ошарашенный; кожа на черепе лопнула, рана наполнилась кровью, кровь потекла на лицо, заливая глаза. Лысый, ничего не видя, стал хватать воздух перед собой лапами, пытаясь заграбастать Арно. Арно отступил. Второй мужчина сдвинул кепку на затылок, ссутулился и, сжав кулаки, двинулся вперед. Арно махнул ногой, тапка сорвалась со ступни и прилетела мужчине в руки. Мужчина рефлекторно вцепился в тапку и замер на пару секунд. Арно этих секунд хватило, чтобы схватить второй ящик и обрушить его на голову мужчине.

**
«Черепа укатили на выходные», – сказала Белка в телефонную трубку синего, с вращающимся диском, аппарата Вэф. К обоям булавкой был прикреплен листок с номерами телефонов, именами и фамилиями.
«Кто, кто?!» – недоуменно спросил Рубль. Он держал у головы бело-серебристую трубку японского телефонного аппарата с кнопочным набором, закрепленного на стене в прихожей.
«Да, родители ж мои, кто, кто! Вернутся в воскресенье вечером». – Белка стояла у окна, зажав трубку между щекой и плечом, и помешивала ложечкой в чашке с растворимым кофе.
«Родители – черепа? – Рубль широко улыбнулся и почесал переносицу. – Мне нравится. Надо будет друзьям рассказать».
«А вы родителей как называете? Просто… родители?»
«По-всякому. Предками называем. Иногда шнурками».
«Шнурки… интересно».
«Шнурки в стакане, это, значит, родители дома».
Белка расхохоталась, расплескала кофе на блюдце и уронила телефонную трубку на пол; поставила чашку с блюдцем на подоконник, нагнулась за трубкой, осмотрела ее со всех сторон, не появились ли трещины, и снова, выпрямившись, приложила к уху:
«Халё!»
«Что за грохот?»
«Трубку выронила от смеха, – Белка смотрела на улицу через тюлевую занавеску и теребила двумя пальцами воротник махрового халата. За окном вопили чайки, диагонально пересекая серый, как бетон, прямоугольник неба. Девушка срезала острым ноготком подувядший кончик листа алоэ, пощупала пальцами землю и выплеснула в горшок с алоэ остывший кофе. – Так ты придешь ко мне?»
«А ты меня разве приглашаешь?»
«Конечно! – воскликнула Белка сердито и тут же добавила ласково.  –Балда…»

Войдя в прихожую, Рубль сразу протянул Белке, одетой в расклешенные джинсы с бахромой и легкое разноцветное пончо, три красные розы и плитку шоколада с изображением расцветшей розы на обертке, а крупный ананас разместил на ящике для обуви.
«Ого! А где ананас достал?» – Белка шмякнула на пол перед Рублем мягкие тапочки с ярко-желтыми помпонами. Положила, не понюхав, букет на шляпную полку.
«Знаю секретные ананасные места», – ответил Рубль, стаскивая туфли-мокасины.
«А я ананас только раз в жизни пробовала. У подруги на дне рождения. Другая подруга принесла, у нее отец  – штурман».
«Понравилось?»
«Я даже не поняла! Всем по маленькому ломтику… Я – хоп! – и проглотила».
«Ну, сегодня распробуешь».

Белка принесла из кухни в свою комнатку глубокое блюдо с вымытым ананасом, перекинула с журнального столика на узкую кровать десяток книжек, разместила блюдо посредине столешницы.
«Ничего, если без скатерти?»
«Мне все равно», – Рубль вместе со стулом пододвинулся поближе к столику.
«Тебе чай или кофе?»
«Лучше чай».
«А я уже целый термос кофе приготовила».
«Ну, ладно, тогда кофе».
«Не люблю, когда на столах скатерти, – сказала Белка, стряхнула легкими движениями ступней тапочки и уселась на край кровати по-турецки. – Есть в этом что-то мещанское».
«Ну, да и пофиг»,  – Рубль переставил столик поближе к кровати.
«Ну и как же это чудо разделывать? – Белка уставилась на влажный блестящий ананас. – Забыла нож захватить. Сейчас».
«Сиди», – Рубль остановил Белку, вытянув ладонь в ее сторону. Привстал, сунул руку в боковой карман джинсов. Раздался щелчок, блеснуло узкое, чуть изогнутое лезвие. Рубль ухватил ананас за листья и начал срезать грубую, шишкастую кожуру полосами, сверху вниз. Белка наблюдала за сверкающей сталью завороженно.
«Мусор куда?» – спросил Рубль.
Белка огляделась, дотянулась до этажерки; взяла с нее и поставила у ножки столика пустую картонную коробку; кинула в нее ананасные кожурки, понюхала пальцы.
«Отличный ножик, – сказал Рубль и, уложив ананас набок, отсек сначала низ плода, а затем верхушку с листьями. Придержав плод двумя пальцами, разрезал желтоватую, похрустывающую под ножом, мякоть вдоль и пополам. Кончиком лезвия осторожно вырезал сердцевину у обоих половинок, и вместе с листьями швырнул в коробку.
«Серединку у ананаса не едят, – пояснил он Белке, поймав ее удивленный взгляд. – Она слишком твердая».
«А мы тогда – слопали. Всё, кроме кожуры и листьев», – улыбнулась Белка.
«Правда? Ну, вы и чебурашки! Животики потом не бо-бо?..» – Рубль примерился и быстро нарезал сочащуюся мякоть на дольки толщиной в сантиметр.
«Ловко ты с ним разобрался», – сказала Белка.
«Опыт большой», – ответил Рубль и показал Белке липкие, блестящие руки.
«Ванная… направо по коридору до конца, – сказала Белка. – Но можно и на кухне, она ближе. Термос с кухни захвати заодно».

Рубль ополоснул руки и нож под струей воды  в ванной комнате, загладил волосы назад мокрой ладонью. Осмотрел свое лицо в зеркале, разинул рот, поковырял язык пальцем, понюхал палец. Набрал в рот воды, прополоскал рот. Взял со стеклянной полочки под зеркалом граненый флакончик с женскими духами Дзинтарс, отвинтил колпачок, принюхался, брезгливо поморщился. На обратном пути завернул на кухню, окинул ее взглядом. Увидел возле деревянной хлебницы, украшенной хохломским орнаментом, термос с иероглифами и журавликами. Выбрал на сушилке две кружки, открыл ящик, прихватил чайные ложки, взял со стола сахарницу.
Вернулся в комнату, под мышкой термос, чашки в одной руке, сахарница в другой. Белка сидела по-турецки, положив ладони на колени. Девушка посмотрела на парня и развела руки в стороны, и полы ее яркого пончо стали похожи на крылья.
«Тапки у тебя очень уж смешные!» – сказала она.
«Сама же их дала… – Рубль посмотрел вниз на тапки с желтыми пушистыми помпонами; пошевелил пальцами ног; помпоны при этом тоже шевельнулись.
«Я специально такие для тебя выбрала. Чтоб ты не выглядел слишком уж крутым».
«Это разве плохо, выглядеть круто?» – Рубль приблизился к столику, поставил на него чашки, затем термос.
«Плохо все, что чересчур, милый мой Фрэнки!» – девушка совершила в воздухе плавное движение руками, изображая взмахи крыльев; схватилась за голову, взъерошила рыжие кудри, наклонила голову, посмотрела на парня из-под бровей, протянула руку к этажерке, взяла пачку Ту-134, закурила, пуская дым колечками. Рубль подошел к окну, распахнул створки.
«Покажи-ка ножик», – попросила Белка.
«Ножик аховый! – Рубль разложил нож и  протянул его Белке рукояткой вперед; на черных деревянных пластинах рукоятки завивались серебряные нити.  – Осторожней, очень острый».
«Ой!..»
«Я же говорю, осторожней. Клинок как бритва».
Белка рассматривала рукоятку. – Да, садись ты рядом, чего встал. Ой, извини, не садись, а присаживайся».
«Тебе нравится красивое оружие? – удивился Рубль, присев рядом с Белкой. Он рассматривал ее шею и уши, и профиль.
«Что в оружии может быть красивого?! Я только про орнамент… Ручная работа?»
«Один соседский парень сделал».
«И рукоятку он украшал?»
«Все сам. Умеет. Мастер, да».
«А что еще умеет этот мастер?»
«Кажется, он все умеет. Весной только к нам переехал, а уже весь район к нему ходит починяться».
«Серьги? Браслеты?»
«Наверное. Я спрошу».
«Спроси! Девчонки обзавидуются, если он мне цацки с таким орнаментом сделает… Он, вообще, дорого берет?»  – девушка вернула нож; Рубль сложил его и, привстав, сунул в карман.
«Вообще, смотря, за что… Ножик обошелся недешево. Но я могу позволить. И я заплачу за твои цацки».
«А я, между прочим, не напрашивалась на такие подарки».
«И все-таки. Мне не трудно, но приятно».
«Может, начнем, а?» – Белка мотнула головой в сторону блюда с ананасными дольками.
Белка дотянулась до блюда и взяла ананасную дольку двум пальцами. Рубль разломил плитку шоколада, не освобождая ее из обертки, на квадратики, и лишь потом надорвал бумагу и развернул фольгу.
«Родители на даче, –  сказала Белка, когда прожевала мякоть и, прислушиваясь к вкусовым ощущениям, проглотила ее. – Тот есть, они называют это дачей, а на самом деле – два куста, четыре грядки и хибара под шифером. Они там заночуют, романтики... А я симулировала понос… извини, не вовремя брякнула, приятного аппетита! – Белка потянулась к следующей дольке, а Рубль кинул себе в рот кусочек шоколада. – Достали они со своим огородом. Картошка, морковь, огурцы. Как лето и выходные, так на огород, копать, полоть… Наденут резиновые сапоги, трико, панамки дурацкие и такими чучелами с рюкзаками – на электричку. О, как же я ненавижу грязный ручной труд! На этом жалком клочке земли! – Белка подтерла платочком каплю сока, стекавшую по подбородку. – Тебя родители не тащат на огород? Или у вас нет?
«У нас есть дача. Там сад. Груши, вишни, сливы… Цветы растут».
«Копаться в земле заставляют? – Белка вскочила с дивана, открыла термос, налила кофе в обе чашки. – Я без сахара, а ты?»
«Мне два кусочка… Отец платит соседке, она копается».
«Огурцы-помидоры сажаете?»
«Нет. На рынке покупаем».
«Так ты у меня, значит, мажор?» – Белка подбоченилась.
«Кто?»
«Ладно… долго объяснять. Забыли!»
Рубль кинул в рот квадратик шоколада:
«А шоколад тебе не нравится?» – спросил он, прожевав.
«Нравится. Но шоколад я чаще ела, чем ананас».
«А я знаю особый способ есть шоколад».
«Да, ну?!»
«Могу научить».
«Валяй!»
Рубль пододвинул шоколадную пачку к Белке:
«Возьми кусочек».
«Ну?..» – Белка отломила кусочек от плитки.
«Теперь кинь его в рот».
«Ну!  –девушка положила шоколад на язык и посмотрела на парня. – И что?»
«Чуть-чуть разжуй его», – Рубль отломил кусочек, положил его себе в рот и разжевал.
«Ну, разь-зевала…» – сказала Белка, ее губы чуть окрасились в темно-коричневый цвет расплавившегося шоколада. – И ць-то?»
«А вот ць-то!» – Рубль обнял Белку и поцеловал в засос. Он оторвался от нее через пару минут. – И как? Хороший способ есть шоколад?»
«Ничего так способ! – девушка смотрела на парня округлившимися глазами. – Необычный…»
«Повторим?»
«Надо сладкое запить», – девушка налила себе вторую чашку и подлила парню.
Они допили кофе, и Белка закурила.
«Пойдем в мою комнату… – девушка увидела, как изменилось лицо парня, и сдержала улыбку. – Я тебе кое-что показать хочу… – Девушка рассмеялась и стукнула парня кулачком в плечо. – Ну, в том смысле, что я тебе работы свои покажу. А-то лицо у тебя такое сразу стало… какое-то слегка растерянное…»
«Да, ничего оно не растерянное», – возразил Рубль, прокашлялся, поднялся с дивана и оправил рубашку.

Рубль и Белка сидели на узкой кровати. У Белки на коленях лежала толстая серая папка. Рубль разглядывал цветной фотоснимок, держа его на вытянутых руках: обнаженная брюнетка со вздыбленными волосами и часовым циферблатом вместо лица закрывает грудь белой овальной рыбой с автомобильными колесами вместо плавников; вместо бедер у девушки – телевизор с Хрюшей, Филей и Степашкой на экране; на ногах у девушки такие же тапки, какие Белка дала Рублю в прихожей, но вместо помпонов – головы Штирлица-Тихонова и Холмса-Ливанова.
Рубль вернул снимок Белке:
«Фотомонтаж».
«Конечно», – согласилась Белка и протянула парню следующий снимок: двое мужчин в деловых костюмах стоят по колени в месиве из яблок, персиков, груш и сарделек; у одного мужчины на голове противогаз, у другого на макушке – пузатый чайник, красный в белый горошек; мужчина с чайником держит во рту конец гофрированного шланга, который тянется от противогаза.
«Что они делают?» – спросил Рубль, рассматривая снимок.
«Ничего, – ответила Белка, забирая снимок из рук Рубля. – Это сюрреализм».
«Понятно».
«Да, ничегошеньки тебе не понятно! – и Белка протянула Рублю третий снимок. – А вот это – психоделика».
«Да, мне непонятно, – согласился Рубль, вглядываясь в рваные полосы, неправильные круги и мохнатые спирали ярких цветов, красных, зеленых, синих, желтых и фиолетовых. – Вот, я тут самолет вижу!» – и ткнул пальцем в угол снимка.
«Балда ты! – сказала Белка и стукнула Рубля кулачком в плечо. – Са-мо-лет… Я не спрашиваю, нравится ли  это тебе».
«Ни-чо так, забавно».
«Ни-чо, забавно! – передразнила девушка парня. – Я не спрашиваю, нравится ли тебе… потому что художник в таком случае как бы унижается, как бы выпрашивает похвалу… Мои черепа, то есть шнурки, в мои картинки тоже не врубаются. Я им вобщем-то давно уже ничего и не показываю».
«Мне и правда нравится. Занятно. Странно только…–  сказал Рубль, возвращая снимок. – У меня отец тоже фотограф»,
«Да ты что?! – воскликнула Белка и заинтересованно распахнула глаза. – Что он снимает? Художественное? Выставляется?! Или репортер? В газете?! – и добавила иронично. – Или, может, в андерграунде?..»
«Он на Домской площади туристов фотографирует».
«А-а-а… – разочарованно протянула Белка. – Ну-у, это не фотография!»
«Почему не фотография? – удивился Рубль. – А что же еще? Снимает фотоаппаратом, значит, фотография».
Белка посмотрела на Рубля внимательно, вздохнула, махнула ладошкой, сказала: «Ладно, забудем, проехали… Долго объяснять!..» – и потянулась за сигаретной пачкой и спичками. – Кстати, возможно я его знаю в лицо. Широкий такой, атлетичный…»
«Да, он такой».
«На Домке?.. Точно! Пыкантнай мушшына, как говорит моя бабуля. И лицом на тебя похож… Точнее, ты на него! – девушка рассмеялась и ткнулась лбом в грудь парню, отведя руку с горящей сигаретой в сторону. – С такой кожаной прямоугольной сумкой…»
«Это специальная фото-сумка», – Рубль подул на облачко дыма, разгоняя его, и приобнял Белку за плечи. Показал рукой на стол с печатной машинкой и стопками бумаги: «Ты еще и писательница, что ли?» Белка вскинула брови: «Вот уж никогда не думала становиться писательницей!.. Хотя, это идея… Почему бы нет? Почему бы не попробовать?.. А это я так… всякое чужое перепечатываю, самиздат. За деньги. Платят нормально, и я быстро печатаю…»
«Что такое самоиздат?»
«Самиздат, ну… это литература всякая, которую не печатают официально… Или книжки, которые достать нельзя, их перепечатывают на машинке, потом еще и еще перепечатывают… Мне вот как раз двадцать копий заказали одной муры…»
«Антисоветчина?»
«Нет, – Белка рассмеялась, отбросила прядь со лба, – эта книжка написана, когда эсэсэсэра еще не было… Но все равно она запрещенная!.. Но чушь редкостная, не понимаю, зачем такое запрещать, если все равно ничего не понятно… Про каких-то магов египетских, про розенкрейцеров, про тамплиеров каких-то, про колдунов, абракадабра сплошная…»
«Про кого, про кого?»
«Да я и не пытаюсь вникать. Я механически печатаю, лишь бы опечаток не сделать».

Вращались бобины магнитофона Астра; Рубль сидел на краю кровати и, уперев локти в колени, прислушивался к словам песни; Белка курила, полулежа.
«Вижу, тебе не нравится», – сказала девушка.
«Чего это он блеет, как овца?»
Белка расхохоталась, вытянулась на кровати, столбик пепла упал на ее пончо, она стряхнула пепел ладонью; рыжие кудри разметались по покрывалу, пончо задралось, обнажился пупок. Рубль покосился на живот Белки, густо покрытый веснушками.
«И как это…  у поворота на Коростылево угрюмый старец бьет клюкой увязшего в болоте крокодила? Откуда в эсэсэсэре крокодилы? Или это тоже сюрреализм?»
У Белки от новой волны смеха появляются слезы на глазах, девушка захлебнулась дымом, раскашлялась. Успокоившись, сказала:
«Долго объяснять… Не буду тебя мучить, поставлю что-нибудь другое».
Она встала с кровати, прошлепала босыми ногами до полки с катушками, провела пальцем по бумажным корешкам упаковок, обернулась к Рублю:
«А ты вообще какую музыку слушаешь? Рок слушаешь?»
«Да».
«Например?»
«Европу».
«Юэрэп! Правильно – Юэрэп. И какой же это, на фиг, рок?!»
«Я знаю, как произносить английские слова. Но все говорят, рок-группа Европа».
«Все… Кто эти все? Что это за великие авторитеты, если за ними надо повторять даже ошибки?»
Рубль пожал плечами, уставился на желтые помпоны: «Ты уже целых две минуты не курила!»
«Спасибо, что напомнил», –  и Белка сунула в рот сигарету.
«А почему группа Европа, это не рок?» – спросил Рубль.
«Ну, так… Как бы рок, но не совсем… Это долго объяснять».
«У тебя что ни спросишь, все долго объяснять. А ты попробуй? Я ж не дурак».
«Нет, конечно, не дурак, –  Белка прищурилась. – Какой же ты милый сейчас!.. Не сердись. – Белка кокетливо повела плечом и отвернулась. Вчиталась в бледные надписи карандашом на конвертах бобин; вытянула из плотного ряда один картонный квадрат; подошла к магнитофону, повернула тумблер; сняла со штырька полную катушку и на ее место поставила новую, пропустила ленту через звукосниматель и закрепила конец ленты на пустой катушке. После щелчка и шипения зазвучала музыка.

Рубль завороженно слушал запись, иногда отбивая ритм пяткой по полу или пальцами по коленкам, покачивал головой. Девушка с ироничным любопытством наблюдала за парнем, следила за меняющимся выражением его лица. Вскочила с кровати, подошла к магнитофону, выключила его и повернула к парню, заложив руки за спину.
«Кто это поет?!» – Рубль повернулся к Белке.
«А вид-то у тебя какой… ошарашенный! Понравилось?»
«Ну-у… это дико четко! Я ничего такого никогда еще не слышал».
«Потому что ничего похожего не существует! Только он один такой и есть на целом свете… Фрэнки! Обрати же и на меня внимание, плыз-з-з-з. А то я уже ревную тебя к этому…»
«Восьмиклассниц-а-а-а! А-а, а-а… – пропел Рубль, улыбаясь Белке, и хлопнул два раза в ладони и потянулся обеими руками к Белке. – Восьмиклассница!..»
«Уже нет!» – Белка вернулась к кровати, растянулась на ней, как кошка; погладила себя по животу.
«А еще есть записи?»
«Я потом дам тебе... Перепишу. А сейчас – посмотри на меня!»
«У меня – кассетник».
«Хорошо, я достану записи на кассетах. Поближе пересядь!»
Рубль придвинулся к Белке, задрал край пончо и поцеловал девушку в пупок. Белка зажмурилась и погладила парня по затылку, взъерошила ему волосы.

Пончо валялось на соломенном коврике у кровати. Белка встала, накинула пончо на спинку стула.
«Что это у тебя за медалька?» – спросил Рубль, переведя взгляд с бедер Белки, затянутых в расклешенные джинсы на ее обнаженные грудь и плечи, усеянные веснушками. Он лежал на кровати в одних джинсах, заложив руки за голову; его рубашка накрывала настенное бра.
«Это знак – пацифик», –  Белка потеребила металлический кружочек, висевший на кожаном шнурке между грудей.
«А-а, понятно… Пацифизм-пофигизм».
«Я в системе. В новой системе. Олдовые хипы из старой системы нас не признают. Говорят, что мы хипы не настоящие».
«Почему?»
«Ну-у…»
«Скажи, долго объяснять! И сигаретой запыхти…»
«Тебе уже начал нравиться дымок?.. – Белка улыбнулась, вынула из шкафа с книгами, несколько томов, положила их на стул, на потрепанных корешках книг Рубль разобрал полустертые надписи: Идиот, Жук в муравейнике, Маленький принц, Игра в бисер, Золотой горшок, – сунула руку вглубь полки, пошарила за книгами; вытащила оттуда бутылку с красными цифрами на этикетке 777. Кинула по дуге бутылку в сторону кровати, Рубль поймал бутылку, ухватил за горлышко, как гранату, взболтнул жидкость, поднял бутылку, так чтобы на нее падал свет из окна, всмотрелся сквозь зеленое стекло в кружащиеся пузырьки. 
«Открой, мужчина!» – велела Белка.
«Тебе бухать не рановато?..»
«А соски мои лизать тебе не рановато? – Белка потрогала острые кончики грудей указательными пальцами и присела на краешек кровати.
«Не понравилось?» – Рубль приложил бутылку к лицу, покатал по щеке, затем по другой; прикосновение холодного стекла к разрумянившейся коже было приятным.
«Понравилось! Балда… – Белка легко стукнула кулачком в живот Рубля, парень инстинктивно напрягся; Белка провела пальцем по мышцам его живота. – Опыт, говоришь, большой, да? Открывай, если такой умелец. Не томи! А то домой отправлю… – Белка всплеснула руками. – Мама-мия, это же всего лишь винчик!»
«В магазинах – нет».
«В магазинах много чего нет. Таких шмоток, – девушка похлопала парня по коленке, – там тоже нет».
Рубль усмехнулся, вынул из кармана ножик, надрезал розовую пластиковую пленку; Белка протянула ему штопор. Белка схватила открытую бутылку и чуть глотнула из горлышка. Рубль задрал голову, подбросил пробку вверх, поймал ее, когда она летела вниз, и положил, вытянувшись всем телом, на тумбочку.
«Так почему вас эти… не признают?»
«Олдовые хипы?.. Не знаю. Может, потому что мы моемся каждый день, – пожала Белка плечами. – Одежду часто стираем. Не аскаем на углах».
«Чего?»
«Деньги у прохожих не клянчим… От английского аск. Олдовые хипы называют нас модниками».
Рубль потеребил бахрому на клешах Белки.
«Это разве модно?»
«Балда ты…» – девушка протянула бутылку парню. Он выставил вперед раскрытую ладонь:
«Не пью. Совсем».
«Совсем, совсем?! И никогда не пробовал?..»
«Бывало, раз-другой… Недавно такой же вот дряни нахлебался… Потом весь родной район заблевал».
«Ты, наверное, что-то другое пил. Солнцедар, какой-нибудь… А три топорика – это классный портвейн, самый лучший. Попробуй!»
«Да, один хрен, пойло…» – Рубль взял бутылку, понюхал горлышко, наклонил и осторожно попробовал жидкость на язык.
«Ну, как?»
«Ну, может чуть получше, чем то, отчего я блевал».
«Привкус винограда чувствуешь?»
Рубль почмокал губами:
«Есть маленько…»
«Вот!»
«Все равно – бурда. Мой отец пьет только по праздникам и только коньяк».
«Фу-у! Коньяк клопами пахнет».
«Ты импортный не пробовала».
«А ты – пробовал?»
«Нюхал. И клопами он не пахнет».
Девушка рассмеялась, чмокнула парня в ямочку на подбородке. Отхлебнула еще вина, поставила бутылку на пол у кровати. Поднялась и направилась к книжному шкафу танцующей походкой, напевая: Уэлкам-ту-зэ хотел Калифорнья!  Сач-э-ловли плейс. Сач-э-ловли фейс. Ла-ла-ла-ла-ла-ла…  Рубль смотрел на ее ягодицы с ямками наверху, на тонкую спину с шевелящимися лопатками. Белка резко обернулась на полпути, один ее глаз закрывала рыжая прядь, другой озорно блестел и выражал удовольствие. Рубль послал ей воздушный поцелуй.
Белка опять сунула руку за книги на полке и вытянула белый конверт и пачку Беломора.
«У тебя тут везде заначки?.. – спросил Рубль. – А ведь предки первым делом всегда за книжками ищут, ты это знай».
«Мои не ищут нигде. Моим давно пофигу, как я живу! Я им только, как рабыня, на огороде нужна».
«Так ты кури и пей в открытую… Слабо?»
«Со следующего учебного года и начну».
Держа в разведенных руках конверт и пачку папирос, Белка медленно двинулась на Рубля, глядя ему в глаза из-под бровей. Рубль опустил взгляд, завороженно уставился на груди, которые чуть подрагивали. Рубль сглотнул слюну и посмотрел Белке в глаза, прокашлялся, закрывая кулаком рот:   
«Ты что, рабоче-крестьянскую махру собираешься курить? Я тебе американские сигареты подарю. Если уж травиться, так чтоб приятно…»
«Это – приятно», – сказала девушка, помахав конвертом перед лицом парня, – очень приятно!»
Белка вытряхнула из пачки папиросу, из бумажного конверта достала свернутый целлофановый пакетик. Положила конверт на кровать, размяв папиросу двумя пальцами, высыпала на конверт табак, сунула пустую папиросу за ухо; развернула пакет, отщипнула кусочек от темно-зеленого, похожего на пластилин, комка. Раскрошила комок над табаком, и перемешала пальцем. Высыпала эту массу в ковшик ладони, взяла из-за уха папиросу и короткими движениями стала зачерпывать гильзой табак. Рубль наблюдал за действиями Белки удивленно, с любопытством:
«Ловко у тебя получается. А зачем?»
«Опыт у меня большой… Ты, что, и правда, не знаешь, что это такое?»
«Беломор, что тут знать».
«Ну, ты и одуванчик!»
Белка скрутила кончик гильзы двумя пальцами, смяла мундштук, сунула папиросу в рот, зажгла спичку; глубоко затянулась и, закрыв глаза, задержала дыхание, выдохнула и протянула папиросу Рублю.
«Не курю!» – Рубль помотал головой.
«Это не табак…»
«А что?»
«Ну-у… скажем, не только табак».
«Какая разница? Дым, он и есть дым».
«Не скажи… Никогда не пробовал?»
«Нет. И не собираюсь».
«Даже обычные сигареты?»
«Никакие не курю… А что, есть еще какие-то необычные сигареты?»
Белка расхохоталась и откинула на спину, затянулась:
«Точно, одуванчик! Не пьешь, курить не пробовал… Какой мальчик! А что ты пробовал, мальчик?.. Целоваться ты умеешь, это я уже знаю».
«Много чего умею. Не только целоваться».
«Ой! Интрига… Еще пить-курить тебя научить, вообще б лихой парень был».
«Ни за что! Я и так себе нравлюсь, – Рубль придвинулся к Белке и погладил ее по плечу. – Еще шоколадки?»
«Потом…–  девушка, отставив руку с папиросой в сторону, коснулась кончиком носа щеки парня, ткнула в ухо, захватила мочку губами, высунула язык и стала водить языком по ушной раковине. Парень зажмурился и сжал девушке бедра. Он шепнула:
«А теперь поцелуемся моим способом».
Девушка освободилась от объятий, приподнялась, дотянулась до бутылки, глотнула немножко портвейна и поцеловала парня взасос. Через пару минут отстранилась от него:
«Ну, как?»
«Хорошо. Но с шоколадом все-таки вкуснее».
«А вот так? – Белка затянулась, задержала дыхание и выпустила струйку дыма  Рублю в чуть приоткрытый рот.
«Тьфу! – сказал Рубль, когда откашлялся. – Жанна!!! Никогда так больше не делай!»
«Чего-то мне прохладно стало…» – сказала девушка, сделала из бутылки два больших глотка подряд и потянулась к пончо.

Девушка лежала на спине, прикрывшись пончо; Рубль отогнул пончо и стал считать веснушки на ее животе: «Раз, два, три, четыре... Десять… Пятнадцать… Двадцать пять…» Белка натянула пончо на лицо, сказала:
«Все не пересчитаешь».
«Я попробую»,  – Рубль отогнул край пончо еще дальше и стал считать веснушки на груди у Белки.
«Эй! – возмутилась она. – Ты на животе еще не все пересчитал».
«Сбился», – сказал Рубль.
«Начинай заново, – девушка набросила пончо на голову парня, выскользнула из-под него, попыталась завалить его на спину, и он поддался. – Нет, лучше я твои сосчитаю!» – и девушка села и стала тыкать ноготком указательного пальца  в веснушки на животе парня.
 Рубль хотел скинуть пончо с лица, но Белка вжала ткань пятерней парню в лицо.
«Лежать, мальчик».
«Там, где ты считаешь, мало веснушек, – пробормотал Рубль приглушенно. – Ниже их больше».
«Балда!» – сказала девушка.
«Щекотно!»

«Ах, какой ты!..»  – девушка лежала под парнем и гладила его руки, грудь и плечи
«Какой?»
«Как будто из железа!»
«Не привыкла к железным ребятам?»
«Балда!» – она шлепнула его ладонью по лбу. – Ах, какой ты тяжелый…»
«Не привыкла к тяжелым?»
«Вот же дурак… Ах-х!.. О-мама-мия…»

Обнаженная девушка лежала на обнаженном парне, прижавшись щекой к его груди, и водила ладонью по его руке, от ладони к плечу:
«У тебя очень классные вены. Я бы хотела тебе вмазать. Слы-ышь, я хочу тебе вмазать».
«В нос, что ли? – Рубль довольно улыбался, прикрыв глаза. – А за что? Тебе разве было плохо?»
«Балда… Но какие вены! Нам надо как-нибудь вмазаться вместе…»
«А мне нравится, как ты пахнешь».
«А духи-то у меня простенькие, наш Дзинтарс».
«А я не про духи. Я про твой женский запах».
«Балда!..»
«Ты, кстати, я заметил, букет забыла в воду поставить. Он, кажется, так и лежит до сих пор на полке в прихожей. Засохнет!»
«Поставь сам, а?! И, на будущее… я забыла тебя сразу предупредить… Не дари мне, пожалуйста, розы. Мне не нравятся розы… Эй, ты спишь уже, что ли?..»
Рубль сопел, приоткрыв рот и задрав нос, его левая рука свисала с кровати